О роли Государственной Думы в истории Февральской революции: историографические заметки
Особый интерес к теме в нашем городе вызван не только тем, что именно Петербург-Петроград был местом работы IV Государственной думы и ее наиболее активной деятельности как накануне, так и в ходе Русской революции. Не менее важным фактором является и то, что целый ряд работ, рассказывающих об истории Февральской революции и в той или иной мере рассматривавших роль Думы в ключевые февральские дни, принадлежит перу известных ленинградских (петербургских) историков.1 Из историков советского поколения особо выделим Р. Ш. Ганелина, В. И. Старцева, И. П. Лейберова. Среди историков нового поколения крупнейшим специалистом по теме является А. Б. Николаев, заведующий кафедрой русской истории Российского государственного педагогического университета имени А. И. Герцена. Он заявил о себе как крупный специалист уже в 2002 г., опубликовав монографию «Государственная дума в Февральской революции: Очерки истории».2 Затем последовала докторская диссертация, основное содержание которой было опубликовано в монографии «Революция и власть: IV Государственная дума 27 февраля - 3 марта 1917 г.».3 В год столетия Русской революции А. Б. Николаев издал обобщающий двухтомный труд под провоцирующим названием «Думская революция», которое уже само по себе звучало как вызов традиции, сложившейся в советской историографии.4 Суть позиции этого историка выражена в следующей фразе: «Государственная дума играла руководящую роль в Февральской революции, начиная с 27 февраля 1917 г., пройдя путь от попытки реализовать идею о создании ответственного министерства (правительства) до проведения мероприятий, направленных на захват власти, создание Временного правительства и свержение самодержавия. Весь комплекс мероприятий, проведенный Государственной думой и ее органами, характеризует превращение думских либералов из оппозиционеров в буржуазных революционеров».5
Напомним, что в работах советских историков Февральской революции подчеркивалась главная роль петроградских рабочих, руководимых большевиками, что само по себе исключало использование термина «Думская революция» применительно к событиям февральских дней.6
Напомним и о том, что в зарубежной историографии с подачи ряда эмигрантских историков бытовала версия, согласно которой главными инициаторами и героями революции были заговорщики-масоны из числа думских либералов и правых социалистов. У истоков версии стоял жандармский генерал А. И. Спиридович, который изложил ее в трехтомном опусе «Великая война и Февральская революция»7. Определенную академическую солидность этой версии придал Г. М. Катков.8 В постсоветский период версия приобрела сторонников и среди российских историков.9
Сразу отметим, что разного рода версии о заговоре, которые подчеркивают роль думских деятелей и тем самым делают Думу «главным виновником» революции, не имеют ничего общего с концепцией, предложенной А. Б. Николаевым. Его концепция свободна от версии о заговоре. Тем не менее, именно концепция А. Б. Николаева стимулировала дискуссию, которая идет в современной литературе по вопросу о роли Государственной думы в Февральской революции. Отметим, что эта дискуссия уже рассматривалась в ряде специальных статей, написанных А. Б. Николаевым.10
Эта тема рассматривалась в выступлениях и статьях известного специалиста по проблемам историографии Русской революции В. В. Калашникова. Отметим в этой связи его доклад «О роли Государственной думы в истории Февральской революции», сделанный на межвузовской научной конференции «Россия в эпоху революций и реформ: проблемы истории и историографии» (2015),11 а также его выступление в качеств модератора дискуссии по теме «Государственная дума и Февральская революция», проведенной в рамках международной научной конференции «Таврические чтения 2016. Актуальные проблемы парламентаризма: история и современность».12 В центре дискуссии находились доклады, которые были представлены А. Б. Николаевым (Санкт-Петербург) и Ф. А. Гайдой (Москва).13
Одной из важных историографических работ по этой теме является статья «Февральская революция и Государственная дума в исследованиях российских историков последних лет», опубликованная А. Б. Николаевым и американским историком С. М. Ляндресом в 2016 г. в известном международном журнале по проблемам истории и историографии России.14
Ряд сюжетов, относящихся к трактовке этого вопроса советскими историками, были рассмотрены нами в докладе «Советская историография о роли Думы в победе Февральской революции», сделанном на международной конференции «Февральская революция 1917 года: проблемы истории и историографии», которая состоялась в Санкт-Петербурге в марте 2017 г., в столетнюю годовщину падения самодержавия в России.15
Настоящая статья является продолжением ранее проделанной работы и призвана привлечь внимание к наиболее интересным моментам идущей дискуссии, с акцентом на работы петербургских историков. При этом выделим две основные проблемы. Первая связана с общим решением вопроса о соотношении факторов стихийности и сознательности в истории Февральской революции. Вторая - с выявлением последних новаций в трактовке роли Государственной думы как сознательного «актора» Февральской революции.
Революция: стихийная или сознательная?
Наиболее заметной чертой постсоветской историографии стал отказ от трактовки февральских событий как революции, подготовленной и осуществленной петроградским пролетариатом под руководством большевистской партии. Это произошло потому, что многие советские историки в общем-то не разделяли эту официальную трактовку, но прямо против нее не выступали.16 Ситуация изменилась только в период «перестройки».
Пожалуй, особый интерес в этой связи представляют позиция, занятая известным ленинградским историком Р. Ш. Ганелиным на международном коллоквиуме, который прошел в Ленинграде летом 1990 года. В ходе дискуссии Р. Ш. Ганелин, отметив наличие острых социально-политических конфликтов, существовавших в предреволюционной России, и подчеркнув неспособность царского правительства с ними справиться, сформулировал тезис о «самопроизвольном» характере Февральской революции. При этом он так изложил свое понимание особенностей обсуждения этого вопроса в советской историографии: «...в литературе 70-х гг. в борьбе со стихийностью Февральской революции, при подтягивании ее к Октябрьской, Февраль как-то оттеснили на задний план и лишили главной его черты - стихийности. Она признавалась, но как нечто вспомогательное. А дело это совсем непростое, теория стихийности Февральской революции прежде всего упирается в то, что рухнула система, рухнула не от воздействия ЦК большевиков, не под влиянием интриг жидомасонов, а вот рухнула - и все. К этому, собственно, мы и вели дело в своем докладе - показать, что это был процесс, стихийный - не стихийный, но во всяком случае произошедший в значительной степени самопроизвольно». «Если говорить об историографической традиции, в освещении стихийности, - продолжал Р. Ш. Ганелин, - то дело обстоит гораздо сложнее, чем это изображалось в 70-х гг. В начале в советской литературе 20-х гг. появились темы военного заговора, предшествовавшего февральскому перевороту. Это насторожило группу лидирующих историков во главе с Я. А. Яковлевым, и от заговорщического действа быстро перешли к теории стихийности, которой придавалось вполне добропорядочное значение. Затем в печальные недавние времена стихийность была сочтена недостаточной, и «массы» были превращены в «массы во главе с большевиками».17 В статье, написанной через 10 лет в 2000 г., Ганелин изложил свою позицию еще более определенно: «Не будет преувеличением считать, что происшедшее в Международный день работниц, в четверг 23 февраля, явилось неожиданностью для всех, включая представителей революционных организаций и демократов различного толка, да и оценено было сразу далеко не всеми». Подводя итог своему анализу истории Февральской революции, автор писал: «Хотелось бы надеяться, что на этом кончатся многолетние историографические злоключения вопроса о соотношении начал организованности и стихийности в происхождении и характере Февральской революции, который в советской, как, впрочем, в некоторой степени и в зарубежной литературе, ставился в связи с оценкой роли большевиков».18
Ганелин остался верен своей точке зрения до последних дней, повторив ее в книге «В России двадцатого века».19
В обстоятельной рецензии на эту книгу В. В. Калашников поддержал позицию Ганелина,20 а вскоре предложил свою трактовку проблемы стихийности и сознательности в истории Февральской революции. Эта трактовка была основана на выделении и учете трех разных этапов истории Февраля, на каждом из которых доминировали разные политические силы. Иными словами проблема стихийности и сознательности рассматривалась в динамике событий Февральской революции. Свою позицию автор впервые кратко обозначил в докладе на межвузовской конференции «Россия в эпоху реформ и революций: проблемы истории и историографии» в ноябре 2015 г.: «Революция была динамичной системой: процессом из серии этапов, каждый из которых становился промежуточным результатом взаимодействия различных сил, причем результатом негарантированным, а затем этот полученный результат превращался в базу для дальнейшего развития. И на каждом этапе роль и действия каждого из «акторов» революции (рабочих, солдат, Совета, ВКГД, генералов, царя и т.д.) могла быть разной. Поэтому нельзя оценивать февральские события по принципу выбора одной постоянной доминанты: либо Дума определяла все события, либо Совет определял все. Можно говорить только о некой общей тенденции, которая показывала решающую роль масс для развязывания революции и решающую роль Думы для ее быстрого и бескровного завершения в виде свержения монархии».21
Более подробно Калашников изложил свое понимание проблемы стихийности и сознательности в истории Февральской революции на X Международном коллоквиуме по русской истории, который состоялся в Санкт-Петербурге 9-11 июня 2016 г. по теме «Эпоха войн и революций: 1914-1922». Калашников предложил посмотреть на историю Февраля как на последовательность трех фаз. Первая фаза: стихийные и мирные демонстрации рабочих столицы. Это был протест против тягот войны, что и выразили лозунги «Хлеба» и «Мира». Вторая фаза: стихийное вооруженное восстание солдат петроградского гарнизона. Это был протест против стрельбы по демонстрантам, спровоцированной приказом царя, протест против преступных действий власти. Именно вооруженное восстание солдат превратило мирные демонстрации рабочих в революцию: в открытую борьбу за свержение прежней власти, что выразил лозунг «Долой самодержавие». Третья фаза: согласие лидеров Думы возглавить начавшуюся революцию. Позиция Думы «обеспечила поддержку со стороны армии и провинции и быструю победу над самодержавной властью».22 Характеризуя каждую фазу, автор подчеркнул стихийный характер начавшихся массовых забастовок и митингов 23 февраля 1917 г., поскольку ни одна из политических партий на этот день их не назначала. В то же время он отметил роль пропаганды и агитации, которую вели среди рабочих все левые партии и, прежде всего, большевики. Говоря о роли либералов, автор признал, что та острая критика, которой с осени 1916 года подвергали правительство лидеры Прогрессивного блока с думской трибуны и в печати, способствовала радикализации широких масс, включая и рабочих. Тем не менее, Калашников подчеркнул, что рабочее движение в России развивалось самостоятельно. Октябристы и кадеты в глазах рабочих были буржуазными партиями, а, следовательно, враждебной силой. Именно поэтому рабочие на всех думских выборах голосовали за социалистов, а не за либералов. Попытки либералов в годы войны установить контроль над рабочим движением через «Рабочую группу» при Военно-промышленном комитете не имели успеха. В феврале 1917 года забастовки и демонстрации рабочих начались не по призыву либералов, а вопреки их стремлению успокоить рабочих с тем, чтобы не дать царю повода распустить Думу (февральское воззвание П. Н. Милюкова к рабочим). Автор показал, что восстание солдат еще в меньшей степени может быть объяснено влиянием, а тем более действиями, со стороны либеральной оппозиции: «Восстание, - писал Калашников, - было вызвано одним всепоглощающим фактором: пролитой кровью мирных демонстрантов».23
Признав роль думских либералов в инициировании первой и второй фаз революции в качестве «второстепенной» и «опосредованной», автор высоко оценил роль Думы на третьей фазе революции, т.е. днем - вечером 27 февраля, когда думские лидеры приняли решение возглавить стихийно начавшуюся революцию. Именно это решение привело к быстрой и относительно бескровной победе над самодержавием в масштабах всей страны. Таким образом, по мнению автора, в первых двух фазах революционного процесса фактор стихийности преобладал, если иметь в виду отсутствие заранее принятого решения о революционном выступлении, как рабочих, так и солдат. В третьей фазе доминирующим фактором стало сознательное решение депутатов Думы возглавить стихийное выступление и направить его на достижение определенных политических целей. В это время и социалисты уже оценили события как революцию и постарались возглавить движение рабочих через Петроградский Совет рабочих депутатов и районные Советы, формировавшиеся в ходе событий 27 февраля. Таким образом, и в действиях масс фактор сознательности в третьей фазе стал превалирующим.
Дума в Феврале: диалог двух историков
Признание решающей роли Государственной думы на заключительной фазе Февральской революции сближало позиции В. В. Калашникова и А. Б. Николаева и породило плодотворное сотрудничество этих двух историков. Следует отметить, что А. Б. Николаев не раз говорил о том, что его первые размышления о роли Думы в революции были стимулированы теми замечаниями, которые сделал В. В. Калашников на конференции в РГПУ, организованной В. И. Старцевым еще в январе 1993 г.24 И действительно, на той конференции прозвучали оценки, существенно отличавшиеся от ранее принятых в советской историографии. Калашников говорил о том, что:
- 27 февраля «революционный процесс возглавили лидеры Государственной думы», которая была «единственным авторитетным политическим центром в стране в февральские дни»;
- «переход власти к лидерам Думы встретил поддержку большинства населения страны в целом», «именно Думе выражали свою лояльность восставшие полки 27 и 28 февраля 1917 г. в столице, а также большинство государственных служащих, интеллигенции, значительные слои трудящихся»;
- формирование исключительно советской власти в дни Февраля 1917 г. было невозможно, поскольку «любая попытка создания социалистического правительства привела бы к поражению Февральской революции».25
Оценки, сделанные В. В. Калашниковым на конференции 1993 г., по признанию самого историка не были результатом какого-либо специального исследования, проведенного им накануне конференции. Эта ситуация породила вопрос о том, чем же они были обусловлены? Через несколько лет, когда этот вопрос привлек внимание специалистов, В. В. Калашников так на него ответил: «Мои оценки роли Думы в Февральской революции, высказанные в январе 1993 г., ... отражали накопленный, но в какой-то мере скрытый (точнее, отодвинутый на второй план) потенциал советской историографической традиции, и отнюдь не представляли собой коренной пересмотр этой традиции. Так, признавая и подчеркивая решающую роль Государственной Думы в быстрой и в целом мирной победе Февральской революции в масштабах всей страны, я по сути лишь в более категоричных формулах озвучил позицию, которая вытекала из текстов Р. Ш. Ганелина, Э. Н. Бурджалова, В. И. Старцева, Г. Л. Соболева и ряда других специалистов в области истории революционного 1917 года».26 В подтверждение своих слов Калашников провел анализ работ вышеуказанных советских историков и так суммировал их позицию: «они не оценивали деятельность Думы в февральские дни как контрреволюционную, и полагали, что в ходе начавшейся революции она всегда носила двойственный характер: сочетала стремление ограничить революционную стихию и стремление использовать ее и взять власть в свои руки. Это вело к тому, что в действиях думцев сочетались как вынужденные, так и инициативные шаги революционного характера. При этом советские историки исходили из того, что вынужденные шаги превалировали и без революционного давления рабочих и солдат столицы действия Думы не носили бы революционного характера. Первичным фактором революции было восстание народа. В 1993 г. я полностью разделял эту позицию и не считал, что ей противоречит мой тезис о том, что 27 февраля революционный процесс возглавили лидеры Государственной думы».27
Однако под влиянием работ А. Б. Николаева, В. В. Калашников признал недостаточность своей трактовки событий, основанной на потенциале советской историографии. При этом он особо подчеркнул недостаточность своего понимания роли Временного комитета Государственной думы (ВКГД). «Создание ВКГД, - писал автор, поясняя свою прежнюю позицию, - объективно было революционным шагом, автоматически превращавшим Думу в новую власть, в руководящий центр революции в глазах всего населения страны. Именно так этот акт был воспринят и сторонниками и противниками революции. И для меня главным было то, что ВКГД был воспринят как штаб революции, а не то, что он реально действовал как такой штаб».28
Иными словами Калашников прежде делал акцент на то, что Дума во второй половине дня 27 февраля именно воспринималась, а не реально действовала как штаб восстания, который развивал революционную энергию масс. Николаев, признал Калашников, убедительно доказал: «ВКГД не только воспринимался, но и реально действовал как штаб революции». Именно «действия ВКГД позволили быстро решить три важнейшие задачи: парализовать сопротивление сил монархической контрреволюции в масштабе всей страны; распространить революцию в провинции; овладеть аппаратом государственного управления, заставить его работать в интересах новой власти без критических сбоев».29 По мнению Калашникова, именно тот факт, что во главе движения стояла Дума, парализовал сопротивление со стороны высшего военного командования и офицерского корпуса армии, а также со стороны царской бюрократии в центре и на местах.
Калашников отметил и еще одну важную новацию в концепции А. Б. Николаева - тезис о «думско-советской» власти. Назвав ВКГД «штабом» и «центром» революции, Николаев отнюдь не отрицал важную роль Петроградского Совета рабочих депутатов в развитии революции. Более того, он первым из историков ясно и убедительно показал, что Дума и ее органы проводили в отношении Петросовета «политику сотрудничества в решении важнейших вопросов революции», что придавало новой власти «думско-советский» характер, «при первенстве думской власти над советской». Как известно, советские историки подчеркивали факт противостояния Петросовета и ВКГД, а Николаев подчеркнул факт сотрудничества. И именно этот подход позволяет понять, почему монархия была свергнута так легко.
Как историограф В. В. Калашников много сделал для того, чтобы четко выявить новации, внесенные А. Б. Николаевым, и представить их на суд коллег-историков. В этой связи стоит отметить доклад «О современном состоянии изучения русской революции 1917 года», сделанный на заседании Ученого совета Санкт-Петербургского института истории РАН 7 ноября юбилейного 2017 года. В этом докладе Калашников так определил вклад Николаева в историографию Февральской революции:
1) автор, отнюдь не являясь сторонником версии о «заговорах», тем не менее, по-новому показал важную роль Думы в истории революции: доказал, что в ответ на стихийное восстание Временный комитет Государственной думы, созданный во второй половине 27 февраля, стал действовать в качестве штаба революции, органа государственной власти, и своей деятельностью обеспечил быструю победу в масштабах всей страны, не допустив гражданской войны;
2) автор дал новое определение сути той власти, которая сложилась в период с 27 февраля и существовала, по крайней мере, до 3 марта, введя термин «думско-советская власть». Этот термин делает акцент на сотрудничество, а не на противостояние ВКГД и Петросовета, что более точно определяет суть ситуации и причины быстрой победы революции;
3) автор ввел в оборот понятие «третьемартовская политическая система», положив начало интересной дискуссии о характере постфевральской политической системы.30
Подробный анализ позиций А. Б. Николаева В. В. Калашников сделал в ходе дискуссии по теме «Государственная дума и Февральская революция», проведенной в рамках международной научной конференции «Таврические чтения 2016. Актуальные проблемы парламентаризма: история и современность».31 Дискуссия выявила и ряд разногласий при трактовке некоторых вопросов, требующих дальнейшего изучения. Наиболее важным является, по нашему мнению, вопрос о «третьемартовской политической системе».
В своей последней двухтомной монографии А. Б. Николаев подробно разрабатывает тезис о «третьемартовской политической системе» и приводит большой фактический материал, который показывает важную роль Думы в постфевральской ситуации. Опираясь на этот материал, автор так формулирует основные черты этой системы: 1) признание в качестве источников власти Временного правительства Государственной думы в лице ее Временного комитета и Петроградского совета в лице его Исполкома; 2) наличие условно безответственного Временного правительства; 3) конституционная монархия с парламентским строем; 4) решение вопроса о государственном строе Учредительным собранием; 5) реализация в апреле 1917 г. формулы власти, по которой верховная власть до созыва Учредительного собрания переходила в руки ВКГД при одновременном действии двух законодательных палат (Государственной думы и Государственного совета) и ответственного министерства. При этом А. Б. Николаев подчеркивает, что «властные полномочия Государственной думы, Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, как источников власти, а также и Временного правительства были включены и в формулу временной власти, и в механизм ее функционирования».32
Очевидно, что такая трактовка должна была неизбежно вызвать споры, по крайней мере, относительно 3 и 5 пунктов. И такие споры возникли в ходе дискуссии на международной научной конференции «Таврические чтения 2017». В ходе дискуссии А. Б. Николаев определил сущность третьемартовской системы с акцентом на сохраняющееся значение ВКГД как важной политической силы после формирования Временного Правительства. При этом в основе системы, по мнению А. Б. Николаева, лежало соглашение Родзянко и Керенского, которое предусматривало курс на подчинение Временного правительства прежнему парламенту как верховной власти: «О чем же они договорились в ночь на 2 марта при молчаливом участии князя Г. Е. Львова? Родзянко и Керенский, видимо, решили, что до апреля будет существовать та ситуация, которая сложилась, а затем будет реализована новая формула временной власти. Несмотря на оценки Думы как цензовой и даже «буржуазнопомещичьей» в апреле 1917 г. предполагалось запустить новый политический механизм: ответственное перед двумя палатами министерство, а в качестве регентского совета использовать Временный комитет Государственный думы во главе с М. В. Родзянко, который довел бы страну до Учредительного собрания. Родзянко для этой комбинации являлся прекрасной фигурой, лишь он один и смог бы дотянуть страну до Учредительного собрания».33
В. В. Калашников допускает ситуацию, при которой такое соглашение было заключено по инициативе Родзянко, но полагает, что и Керенский и лидеры кадетов очень быстро от него отказались, и реальных шансов на деятельность двух палат царского парламента в условиях весны 1917 г. не было: Советы никогда бы этого не допустили. Вот, что говорил Калашников по этому поводу в ходе дискуссии: «Утром 3 марта председатель Думы и глава ВКГД М. В. Родзянко информировал генералов М. В. Алексеева и Н. В. Рузского о наличии плана, по которому вплоть до созыва Учредительного Собрания предусматривалось «действие Верховного комитета и Совета министров, уже нами обнародованного и назначенного, при одновременном действии двух законодательных палат». Следовательно, он рассчитывал сохранить обе палаты и ВКГД, который уже называл Верховным комитетом. Однако из этого плана ничего не вышло. Не только обе палаты прежнего парламента, но и ВКГД были отстранены от власти к вечеру 3 марта».34 Факт такого отстранения Калашников усматривает в той формуле отказа великого князя Михаила от трона, которую в акт отказа внесли В. А. Маклаков и В. Д. Набоков, два известных юриста, члены ЦК партии кадетов. Эта формула предусматривала передачу «всей полноты власти» Временному правительству, тем самым ликвидируя юридически дальнейшую роль ВКГД. Именно так эту формулу трактовал В. Д. Набоков: «С момента акта отказа считалось установленным, что Временному правительству принадлежит в полном объеме [исполнительная - ред.] и законодательная власть».35 В подтверждение своей позиции Калашников ссылается и на оценку ситуации, данную М. В. Родзянко. «Совершенно непонятно, - писал Родзянко, -почему правительство князя Львова на первых же порах отшатнулось и старалось отмежеваться от Государственной думы, тогда еще весьма популярной в стране и обладающей всеми возможностями быть буфером для правительства при напоре на него чрезмерно революционного течения».36 В то же время Калашников признает, что Временное правительство в марте активно использовало авторитет ВКГД для укрепления своих позиций, и формально Дума существовала до конца своего срока избрания, до осени 1917 года.
Калашников предложил другое определение сущности «третьемартовской системы», рассматривая ее как продолжение «думско-советской» власти: как политической коалиции либералов и умеренных социалистов, формы которой менялись в ходе революционного процесса». Вначале межпартийный блок кадетов и правых социалистов существовал в форме условной поддержки правыми социалистами Временного буржуазного правительства, а затем в форме коалиционного правительства. Причины создания и существования блока Калашников видит, с одной стороны, в стремлении кадетов удержать революцию в буржуазных рамках путем сотрудничества с правыми социалистами, а с другой - в боязни правых социалистов разорвать коалицию с кадетами. В октябре власть перешла из рук кадетов и правых социалистов в руки большевиков и левых эсеров, и поэтому, по мнению Калашникова, «третьемартовская система» перестала существовать и была сменена тем, что можно по аналогии назвать «октябрьской политической системой».37
Очевидно, что проблема сущности «третьемартовской системы» еще будет предметом обсуждения, и есть все основания считать, что эти споры будут способствовать более глубокому пониманию сложных событий революционного 1917 года.
Автор статьи Узлова И. В. - к.и.н., заведующая кафедрой истории культуры, государства и права СПбГЭТУ «ЛЭТИ»
1 Эта реплика отнюдь не преследует цели принизить большой вклад, который внесли в изучение проблемы историки Москвы и ряда других городов России. Особо отметим работу московского историка Э. Н. Бурджалова: Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. Восстание в Петрограде. М.: Наука. 1967.
2 Николаев А. Б. Государственная дума в Февральской революции: очерки истории. Рязань. 2002. 302 с.
3 Николаев А. Б. Революция и власть: IV Государственная дума 27 февраля - 3 марта 1917 г. СПб.,: Изд-во РГПУ, 2005. 695 с.
4 Николаев А. Б. Думская революция: 27 февраля - 3 марта 1917 года: в 2 т. СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2017.
5 Там же. Т. 2. С. 267.
6 Минц И. И. История Великого Октября. Том 1. М.: Наука, 1977; Лейберов И. П. На штурм самодержавия. Петроградский пролетариат в годы первой мировой войны и Февральской революции. М.: Мысль, 1979.
7 Спиридович А .И. Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 гг. Нью-Йорк, Всеславянское Издательство, кн. 3. 1962.
8 Katkov G. Russia, 1917. The February Revolution. London, 1967. См. на русском языке: Катков Г. М. Февральская революция. Париж, YMCA-Press; переизд. - М.: Русский путь, 1997.
9 Мультатули П. В. Кругом измена, трусость и обман. Подлинная история отречения Николая II. М.: Астрель, 2012; Мультатули П. В. Император Николай II и заговор 17-го года. Как свергали монархию в России. М.: Вече, 2013.
10 См., например: Николаев А. Б. Государственная дума и Февральская революция 1917 года в новейшей отечественной историографии // Мавродинские чтения. 2004. Актуальные проблемы историографии и исторической науки. СПб., 2004. С. 77-79.
11 Калашников В. В. О роли Государственной думы в истории Февральской революции // Межвузовская научная конференция «Россия в эпоху революций и реформ: проблемы истории и историографии» [27 ноября 2015]: сборник докладов. СПб., 2016. С. 163-178.
12 Калашников В. В. Государственная дума и Февральская революция / Таврические чтения 2016. Актуальные проблемы парламентаризма: история и современность. Часть 2. Спб.: ЭлекСис, 2017. С. 43-54.
13 См.: Гайда Ф. А. Третьеиюньские бунтовщики: к вопросу о роли Государственной думы в Февральской революции / Там же. С. 6-16; Николаев А. Б. Государственная дума и Февральская революция: 27 февраля - 3 марта 1917 г. / Там же. С. 17-42.
14 Lyandres S., Nikolaev A. The February Revolution and the State Duma in Recent Russian Historiography // Journal of Modern Russian history and historiography. 2016. № 9. P. 106-132.
15 Узлова И. В. Советская историография о роли Думы в победе Февральской революции / Февральская революция 1917 года: проблемы истории и историографии. СПБ.: СБПГЭТУ, 2017. С. 363-378.
16 Все специалисты знали, что в советской литературе 1920-х гг. в ряде работ вполне определенно признавался стихийный характер Февральской революции, но потом в историографии постепенно шел процесс усиления акцента на руководящую роль большевиков, хотя полностью момент стихийности не отрицался.
17 Реформы или революция? Россия 1861-1917. СПБ.: Наука, 1992. С. 290.
18 Ганелин Р. Ш. О происхождении февральских революционных событий 1917 г. в Петрограде / Проблемы всемирной истории: СПб., 2000. С. 173-174, 177-178.
19 Ганелин Р. Ш. В России двадцатого века. М.: Новый хронограф, 2014.
20 Калашников В. В. «В России XX века». По страницам новой книги Р. Ш. Ганелина //Петербургский исторический журнал. 2014. №3. С. 301-309.
21 Калашников В. В. О роли Государственной думы в истории Февральской революции. С.178-179.
22 Эпоха войн и революций: 1914-1922. СПб.: Нестор-История 2017. С. 230.
23 Там же.
24 См. например: Николаев А. Б. 1) Глава IV. Государственная Дума и Февральская революция: 27 февраля - 3 марта 1917 года / Первая мировая война и конец Российской империи. В 3-х тт. Февральская революция. Том 3. СПб. Лики России, 2014. С. 196-197; 2) Думская революция: 27 февраля - 3 марта 1917 года. Том 1. С. 55.
25 Калашников В. В. Проблема двоевластия в революционном 1917 году // Россия в 1917 году. Новые подходы и взгляды. СПб., 1993. Вып. 1. С. 19.
26 Калашников В. В. О роли Государственной думы в истории Февральской революции. С. 173.
27 Там же.
28 Там же.
29 Там же. С. 174.
30 Калашников В. В. О современном состоянии изучения русской революции 1917 года. Доклад на заседании Ученого совета Санкт-Петербургского института истории РАН, 7 ноября 2017 г. См. текст доклада на сайте http://www.spbiiran.nw.ru (дата обращения 17.10.2019).
31 Калашников В. В. Государственная дума и Февральская революция / Таврические чтения 2016. Актуальные проблемы парламентаризма: история и современность. Часть 2. СПб.: ЭлекСис, 2017. С. 43-54.
32 Николаев А. Б. Думская революция: 27 февраля - 3 марта 1917 года: в 2 т. СПб., 2017. Т. 2. С. 261.
33 Николаев А. Б. О думском парламентаризме и третьемартовской политической системе / Таврические чтения 2017. Актуальные проблемы парламентаризма: история и современность. Международная научная конференция, С.-Петербург, Таврический дворец, 7-8 декабря 2017 г. СПб.: Астерион, 2018. Ч. 2. С. 38.
34 Калашников В. В. Какой шанс и у какого парламентаризма был в России в 1917 году? / Там же. С. 10.
35 Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917 г. / Сост., послесл., примеч. С. М. Исхакова. М., 1991. С. 382-383.
36 Родзянко М. В. Государственная дума и Февральская 1917 года революция // Архив русской революции. Берлин, 1922. Т. VI. С. 70.
37 Таврические чтения 2017. Ч. 2. С. 53-54.
Просмотров: 1006
Источник: Узлова И. В. О роли Государственной Думы в истории Февральской революции: историографические заметки // Эпоха Революции и Гражданской войны в России. Проблемы истории и историографии. — СПб.: Издательство СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 2019. — С. 143-156
statehistory.ru в ЖЖ:
