Меры принуждения и наказания
При таком порядке не могло быть недоимщиков и мер принуждения не применялось. С увеличением обложения появляются первые, сперва одиночные недоимщики, а затем и «збеглые» крестьяне. Появляется необходимость «держать на правеже» недоимщика, пока он не согласится заплатить, или довольствоваться обещанием, что он заплатит из следующего урожая.
Наказанье за побег применялось в исключительных случаях. Так, «1707-го года марта в 15 день по ведомости из судного стола подьячего Якова Стрюкова по розыскному делу и по приговору воеводы Федора Родионовича Качанова присыльному человеку Ивану Онкудинову Нижегороду за два побега и за позжение двора Андрея Шаманского наказание учинено и велено ему быть в отсыпном хлебе и платить с 708-го года по полуторе чети ржи на год» (книга пашенных крестьян 1699 г. с позднейшими: приписками. Арх. № 41, св. 3). Как видно, преступника, сосланного в Илимское воеводство, за серьёзные дела, какими нужно признать двухкратный побег и поджог двора односельчанина, постигло очень лёгкое наказание; видимо, он был бит «батоги» и вновь посажен на пашню.
Бывали случаи, когда возврат на старую пашню не достигал цели. Тогда воеводы в виде меры взыскания или пресечения переводили крестьян в другую волость. Так, в 1703 году «Тимофею Слободчикову указ учинен за то, чтоб он впредь зернщиков в дому своем не держал и жену свою от блудного воровства смирял; и за такое жены ево воровство переведен он Тимофей из Верхо-Илимские слободы с женою с тем же полудесятинным тяглом в Ново-Удинскую слободу на пашню». Потом оказалось, что в Новой Уде земли ему не выделили и он был поселён в Яндинской слободе в деревне у Якова Несмеянова1, «в межах у брата ево Григория Слободчикова».
17 октября 1706 года слободчик, т. е. приказчик НовоУдинской слободы, илимский сын боярский Василий Воронецкой сообщил воеводе, что хлебный обротчик Иван Золотарёв «безумием своим продал пьянский избу свою со всяким строением, без докладу, НовоУдинской слободы хлебному обротчику Федору Пелымцу. И он, Федор, ему, Ивану Золотареву, пьяному, дал полтину, а достальные (4 руб. 50 коп.) он, Федор, хотел ему принести того ж дни». Так Иван остался без избы, «и на подворье ево Ивана нихто не пущает и скитаетца меж двор», — сообщает Воронецкой. «И за то ево Иваново пьянство и без докладу продажи двора, учинил наказанье — бил батоги». При этом Иван, видимо, немало наговорил слободчику горьких пьяных слов, как водится, смесь правды с вымыслом.
В ноябре 1706 года воевода прислал ответ: Ивана вселить, отобрать у него полтину и отдать её жене Фёдора, взыскать пошлину, а Фёдора наказать: «и по подлинному свидетельству в Ново-Удинской слободе при тутошных пашенных крестьянех и при обротчиках за такое ево бесстрашие учинить ему Федору Пелымцу наказание — нагого бить батоги нещадно, чтоб на то смотря впредь иным в той слободе пашенным крестьяном и обротчиком такое бесстрашие и непослушание слободчиком чинить было неповадно».
В начале марта 1707 года в Илимск было доставлено сообщение, что Иван водворён обратно в свой дом, жена Фёдора выселена, а Фёдор бежал в Иркутск.
Наказанье совершал палач, который получал обычное, как и другие рядовые служилые, денежное, хлебное и соляное жалованье. Тюрьма в Илимске предназначалась для временного содержания арестованных, которых старались скорее пристроить к месту, обычно на пашню2. Присыльных садили на пашню или на оброк, или использовали на государевой случайной работе, или отдавали в работники под расписку.
За более крупные уголовные преступления виновный подвергался более серьёзным наказаниям и верстался на пашню, а при отягчающих обстоятельствах платился жизнью. Случаев казни известно очень немного. Хотя воевода и имел право самостоятельно применять к преступникам смертную казнь, но каждый раз сообщал об этом царю. Пётр I неоднократно в своих указах грозил смертью ослушникам; вероятно под влиянием этих угроз в показания крестьян и служилых людей начинает внедряться своеобразный словесный оборот: «по евангельской заповеди и под смертною казнью».
Сохранился конец копии грамоты Петра I, присланной через Сибирский приказ илимскому воеводе и помеченный 31 октября 7208 (1699) года. Грамота, как видно из её текста, представляет ответ царя на доклад воеводы о принятых им мерах в отношении преступников (арх. № 28, св. 3). Начинается этот отрывок с пересказа воеводского письма: «... а по Уложению и по статьям тому убойце учинено наказанье: бит кнутом нещадно и отсечен у левые руки палец и к спине разозженым железом приложен знак, и свобожден с порукою, что ему впредь не воровать. И велел ему быть в пашне. Да смертному убойце Нижно-Киренской волости пашенному крестьянину Петрушке Карпову за убивство, что он жену свою Оленку зарубил косою, учинено жестокое наказанье — бит на козле кнутом нещадно и отсечен у левые руки палец. И велел ему ж в Нижно-Киренской волости быть в пашне ж3. Да гулящему человеку Игнашке Томскому, который явился во многих церковных и мирских татьбах и в волшебствах... учинена ему, Игнашке, смертная казнь.
И то ты добро ж, что ты таким ворам учинил казнь и наказание скорое и неотложное. И мы, великий государь, за то твое вышеписанных дел вершение, жалуем тебя похвальем... и ты б и впредь таким ворам спуску и долгаго сиденья и медленья не чинил...»
В Центральном архиве древних актов уцелело начало письма воеводы Ф.Р. Качанова. Он сообщает о выполнении им приказа из Москвы, изложенного в грамоте, присланной в Илимск 23 сентября 1698 года, о наказании «тюремных сидельцов»4.
Речь шла о 5 колодниках, совершивших преступления в предшествующие 5 лет. Из них отставной палач Ивашка Начеваев за татьбы был пытан ещё воеводой Григорьем Грибоедовым. Теперь его надлежало пытать ещё раз, бить кнутом на козле и, отрезав ухо, сослать на пашню. Но он умер 19 июня 1697 года.
Артюшка Лебедев зарезал «без умысла» посадского человека. Именно с этого дела начинается приведённый отрывок грамоты 7208 года. Конец дела читателю известен.
Один преступник оказался освобождённым Остафием Перфирьевым «с наказанием».
Гулящий Игнашка Дмитриев сын Томской оказывается повинился в 3 церковных, в 2 часовенных, да в 12 разных мирских татьбах. «И ходил красть днем, невидимо». Преступления, совершённые с применением сил волшебства считались тягчайшими, поэтому «за ведовство» к Томскому и была применена смертная казнь.
Сохранился ещё маленький отрывочек с 7 строками черновика грамоты 7208 года5, цитированной выше по Илимским бумагам.
В другой грамоте, от 15 ноября того же года, предлагается гулящих людей садить на пашню. «А ему (гулящему) сказать — буде с того своего места уйдет и пашню оставит и ему будет учинена смертная казнь без всякой пощады».
Впрочем в Илимском воеводство не было случаев применения смертной казни только за побег с пашни.
Вообще, как случаев убийства, так, в особенности, случаев смертной казни в Илимском воеводстве можно отметить очень немного.
В 1675 году с устья р. Куты был прислан в Илимск «убойца» гулящий человек Юдин, зарезавший приказного человека илимского десятника казачья Литвинова. На пытке он сказал, что «резал ножем, мстя ему прежнюю недружбу». Воевода сообщает, что «по твоему великого государя указу и по Соборному Уложенью велел ево Петрушку самого казнить смертию ж — повесить»6.
Ещё один случай смертной казни можно установить по челобитной крестьянина Падунской деревни Братского «уезду» А. Тимофеева. Он просит разрешения у воеводы принять тягло жены его соседа Василия Ильина сына большего Дубынина, который в 707 году «за смертное убийство в Братцку скажнен смертью». На жене казнённого, Татьяне, у которой было два ребёнка, Тимофей женился в 1708 году.
За убийство не всегда наказывали смертью. Позднее, с открытием в Забайкалье серебряных рудников, убийцы ссылались туда. Об этом можно судить по челобитной П. и Г. Замарацких от 30 мая 1720 года. «Скитаемся мы нижеименованные рабы ваши меж двор, а тягла никакова на нас нет..., а есть пометная под пашню земля и сенные покосы, изба и хлебной анбаришко прежнего владения пенного крестьянина Ивана Золотарева, ¼ десятины». Приказная изба дала по злому челобитью справку, что пенный, т. е. наказанный крестьянин, в 716 году «по розыскному делу за убийство послан он, Иван, в сылку в Нерчинской к рудокопному делу» (арх. № 123, св. 13, лл. 70-71, конец утрачен)7.
Отметим ещё один случай убийства. В феврале 1722 года из Илимска сообщали приказчику Тутурской слободы Лазарю Туголукову, что «в прошлом 721 году прислан крестьянской сын Иван Оксамитов. Убил тутурского пашенного крестьянина Филипа Купрякова, боронясь, от себя, не с вымыслу, в пьянстве, в беспамятстве... и... за то ево смертное убийство учинено ему жестокое наказанье: бит на козле кнутом нещадно и в проводку по торгам вожен. И отпущен он из Ылимска в Тутурскую слободу попрежнему с порукою, чтоб ему впредь такова убийства не чинить» (Россыпь, № 52, св. 6).
Так как каждый человек нёс какую-нибудь государственную работу, был тяглым, то оказывалось целесообразным после учинения наказания возвращать виновного на старое место. Возвратсопровождался наивной, с нашей точки зрения, мерой — составлением поручной записи, в которой определённые лица, часто товарищи, ручались за преступника в том, что он не совершит аналогичного преступления в дальнейшем. А так как с поручных взыскивалось «за письмо», то они записывались в особую книгу. Вот несколько образцов таких записей, взятых из книги канцелярских сборов 1711 года (Россыпь, № 30, св. 4, лл. 71-108, начало утеряно):
«Генваря в 27 день писана порушная запись по илимском хлебном обротчике по Иване Козмине в том, что ему впредь, ходя по улицам, людей не резать и никаким воровством не воровать. Порутчики по нем илимские хлебные обротчики Сава Снигирев с товарыщи. И с сей порушной за письмо гривна взято...»
«Того ж дни (8 марта) писана порушная запись по яндинском пашенном крестьянине по Иване Поленикове, что ему впредь смертного уби[й]ства не чинить и никаким воровством не воровать. Порутчики...» Гривна «взято».
«Октября в 17 день. Писана порушная запись по илимским служилым людем по Иване Гаврилове сыне Туголукове, по Гавриле Борисове сыне Воронцове, по Иване Федорове сыне Шестакове в том, что по вершеному розыскному делу (т. е. по законченному судебному делу) впредь им у ясачного збору и у всяких государевых дел будучи — не воровать. А порутчики...»
«Октября в 24 день. Писана порушная запись по промышленном (это слово в XVII веке писалось с одним «н») человеке по Иване Яковлеве сыне Киндякове в том — по вершеному розыскному делу 711 году впредь ему, Ивану, в безмерном пьянстве непристойные слова не говорить. А порутчики...»
Самих поручных записей до нас не дошло. Приведённые выдержки говорят о том, что наказанные преступники по уголовным делам, в том числе и по служебным преступлениям, возвращались к исполнению своих обычных работ.
Таковы уголовные порядки Илимского воеводства тех дней. Они в большинстве случаев связаны с пашенным делом: преступников часто садили на пашню, нарушавшие свои пашенные обязанности рассматривались как преступники. Другие дела представляют обычные меры правительства, поддерживавшего установленный правопорядок.
С конца первого десятилетия XVIII века сильно растут недоимки и воеводы применяют в отношении крестьян новые санкции. Пока обложение крестьян ограничивалось несением натуральных повинностей и платежом выдельного хлеба, не было надобности и в каких-то особых мерах. С введением тяжёлых денежных сборов, крестьяне, главным образом в недородные годы, становятся почти сплошь недоимщиками. Отсюда рождаются новые способы воздействия на крестьян. В остроги и слободы посылаются уполномоченные и особые камериры с широкими правами. Им даются неслыханные раньше наказы.Вот черновик послушного указа, разосланного в недоимочные волости: «1721-го года марта в... день. По указу великого государя в Усть-Куцкой, в Киренской, в Чечюйской остроги и в Криволутцкую слободу приказщиком Алексею Литвинцову, Ивану Корякину, Ивану Паранчину, Михаилу Мишарину. В нынешнем в 721-м году, марта в... день послан к вам из Ылимска илимской сын боярской Петр Щегорин и велено ему по указу великого государя вас, приказщиков, к денежному збору принуждать и бить на правеже, а с правежу велено ему вас садить за караул (зачёркнуто — «и сажать») и ковать за шею и за ноги (зачёркнуто — «в чепе») и держать в чепе и в железах (сбоку приписано: «и править на вас денежные зборы») на нынешней 721 год (зачёркнуто: «в имянно напр.») и на 720-й и из доимки на прошлые годы каких (зачёркнуто: «денег») зборов деньги от вас не в высылке. А не доправя тех зборов денег, ездить в Ылимск ему не велено. И велено ему брать у вас ради платежа и розсылок по 3 человека салдат или казачьих детей. И вам, прикащиком, також и пищиком по сему великого государя указу быть ему, Петру, во всем послушным и никакие противности ему (вписано: «оне») не чинить».
При отъезде Щегорин получил наказ, как ему действовать. В наказе была поставлена цель поездки и очерчены методы действия, в частности повторено то, что значится в послушном указе. Предусматривались и возможные затруднения при выполнении поручения, например, в 4 пункте черновика написано: «А ежели в Киренску и в Чечюйску и в Усть-Кутцку чепей нет, то велеть взять в Киренском Троицком монастыре. А всеконечно, пока зборами не исправятца на оных денежных поборах, держать их, приказщиков, на правеже, а с правежу сажать за караулом в чепях и в железах» (арх. № 149, св. 16, лл. 60 об. и 58 об.).
Значит, согласно этой послушной, приказчики должны были давать Щегорину казачьих детей, чтоб окарауливать и бить самих же приказчиков, а также для выполнения других поручений уполномоченного воеводы. Издержки по таким командировкам было велено перекладывать на приказчиков. Из другого дела можно привести соответствующую формулу: «А для правежу на Максине (штрафа) послать нарочного служилого на ево ж Максине коште» (дело о штрафе подчинённых комиссаров за непредставление книг, арх. № 213).
Упоминаемый в настоящей работе солдат Гр. Шабалин также первым делом хотел заковать подчинённого комиссара и крестьянских сборщиков, но «оные чечюйские крестьяне в доимочных денежных зборах учинились де ему противны... Також и подчиненый камисар Петр Торговин за неотправление данной ему инструкцыи в чепь ковать себя обще со оными крестьяны не дался».
Особенно много материалов по всякого рода репрессиям, применённым воеводой в отношении недоимщиков крестьян иприказчиков, собрано в деле за 1721 год (Россыпь, № 46, св. 5, лл. 227-229, 245, 272, 292, 295-296, 347-350, 384-386, 397).
В этом году были предприняты особенно широкие меры по сбору недоимок, может быть, вследствие того, что над самим воеводой уже явственно нависла угроза ареста. Впрочем, может быть случайно, до нас не дошли подобные же мероприятия других лет конца первой четверти XVIII века.
Остановимся на посылке уполномоченных, как новом приёме, неизвестном XVII веку. Один случай — посылка П. Щегорина — был только что приведён.
В январе 1721 года посылается служилый человек (в черновике наказа имя не проставлено) в Усть-Кутский, Киренский, Чечуйский остроги и в Криволуцкую слободу, т. е. туда, где несколько позднее должен был действовать П. Щегорин. Туда незадолго перед тем посылался в качестве «принудителя» Николай Мишарин. В наказе было «велено за неотправление зборов — за шеи и за ноги ковать и на правеже босых бить... безо всякие пощады, а с правежу сажать за караул». В первую очередь подвергались этому взысканию приказчики. «А для правления и для правежу брать тебе ис казачьих и ис крестьянских и из обротчиковых детей сколько человек понадобитца». Выходит, что наказывать, бить и ковать приказчиков могли крестьяне. Подчинённые бьют начальников за то, что те плохо взыскивают с них налоги! Возможно, что находились добровольцы для таких расправ, особенно над неугодными начальниками.
Одновременно в остальные волости посылаются другие лица с подобными же инструкциями.
В марте того же года едет Степан Щегорин в Братский, Яндинский остроги и в Ново-Удинскую слободу с письмом на имя приказчиков: «Послан к вам из Ылимска (фамилия Щегорина зачёркнута) и велено ему по указу великого государя вас приказчиков... принуждать и бить на правеже... садить за караул и ковать за шею и за ноги и держать в чепе и в железах». Далее предлагается приказчикам слушаться Щегорина и если он потребует людей, чтобы бить и заковывать самих приказчиков, то они должны выделить для этого крестьянских и казачьих детей.
В августе в ленские волости, т. е. в Киренскую, Чечуйскую и Криволуцкую, направляются с таким же наказом илимские служилые люди Михаил Мишарин и небезызвестный Григорий Курбатов: «...и принуждать и посадить в чепь и в железа».
Но и сами принудители или «понудители», как их изобретательно назвали, могли оказаться неисправными. Воевода им за слабое понуждение угрожал такими же наказаниями. И это не оставалось пустыми угрозами.
В декабре 1721 года отправляется в Братский острог письмо на имя братского служилого человека Ивана Хромцова следующего содержания: в Братский острог посылались указы Гаврилу Рыбникову и Алексею Ознобихину, чтобы они правили доимки.Но отчётов от них не поступало. «А знатно, что они в зборех чинят поноровку. Також велено Г. Рыбникову в зборах принуждать прикащика, и оной Рыбников ему прикащику чинит поноровку». На основании этого воевода поручает Хромцову держать «оных Рыбникова и Ознобихина в тех зборех самих на правеже и бить их босых без всякие пощады, не норовя им ни в чем... А ежели ты... на правеже держать не станешь и за то тебе самому учинено будет жестокое наказание».
Тогда же Хромцову направляется второе письмо: в Братск были посланы илимские служилые люди Иван Курбатов да Пётр Воротников и велено им быть в Ылимск «в скорости». Но они не едут. «А знатно, что они в Братцку живут за своими прихотьми и за пьянством. И по получении сего великого государя указу оным Курбатову и Воротникову учинить тебе наказание — бить их батоги нещадно и выслать их в Ылимск в самой скорости».
Приведённые материалы не только дают представление о нравах того времени, но и достаточно убедительно показывают те затруднения в сборе налогов, с которыми встретились воеводы. Жестокие меры — это показатель кризиса управления. Но кризисы могут иметь различные причины. В данном случае причиной явилось налоговое перенапряжение сил пашенного крестьянства.
Массовое применение батогов во втором десятилетии XVIII века оказалось недостаточным для ликвидации недоимочности. Поэтому телесное наказание дополняется другими репрессиями, обращенными своим острием и против крестьянства и против лиц, ответственных за исправное поступление налогов.
25 апреля в наказе братскому приказчику Петру Березовскому даётся новое указание, как поступать с ясачными сборщиками и откупщиками. Если они «доимки сполна не заплатят, то их всеконечно для отсылки в Санктпитербурх в адмиралтейство в галерную работу з женами и з детьми присылать в Ылимск безо всякие отговорки и поноровки». Несколько ранее воевода в письмах, разосланных всем приказчикам, угрожал, что за неисполнение «взят будешь ты в Санктъ Питеръ Бурхъ к ответу».
Наряду с этим изобретением было найдено и ещё одно новое. В августе в Киренский и Чечуйский остроги, как известно, отправился Михаил Мишарин. В отношении этих острогов ему был дан особый наказ. Чечуйские крестьяне не раз оказывали дружное противодействие правительственным мероприятиям. Мишарину поручается на сей раз: «Розыскать подлинно — которые пашенные крестьяне чинились ослушны... податей на платили... Взять ис тех от девяти десятого человека. С отпискою выслать их в Ылимск за провожатым в самой скорости». Посланный в начале года в Киренский острог илимский служилый человек Пётр Скуратов сообщил воеводе, что он по приезде туда «собрал всех Нижно-Киренских пашенных крестьян и указ де им великого государя вычитал и приказчика Ивана Корякина на правеже держал. А крестьяне де на правеж не пошли и ему де от правежу отказали и учинились государеву указу ослушны». Воевода на это письмо сообщил Корякину, что из Илимска послан илимский сын боярский Пётр Литвинцов, которому велено взять «из них крестьян лутчих людей, от девяти — десятого» и велел Корякину оказать Литвинцову «споможение».
Неизвестно, была ли осуществлена эта своеобразная децимация, как неизвестно и то, что задумывалось сделать в отношении крестьян, которых требовали выслать в Илимск.
Конечно, в руках воевод были и другие средства воздействия на зависимых от них людей, но в отношении крестьян они не применялись. Например, не применялась опись и продажа имущества неисправных плательщиков, как это было введено в XIX веке. Не применялась пытка, сфера приложения которой ограничивалась следствием по преступлениям. Не производилось также битья кнутом или плетьми, которое оставалось наказанием за тяжёлые преступления.
Не трудно заметить, что со времени возникновения Илимского воеводства и до конца первой четверти XVIII столетия меры принуждения и наказания проделали некоторую эволюцию: вместо частных мер они превратились в систему. А система карательных мер, применённых к крестьянству, была лишь зеркальным отражением экономической политики правительства.
В связи с затронутым вопросом давно пора рассеять легенду о том, что «развращённость сибиряков XVII века превосходила всякую меру»8.
В частности, документы Илимского воеводства совсем не подтверждают этого ходячего мнения о сибиряках. Взятое в целом население воеводства представляло обычную русскую среду, не без заметного преобладания крестьянской этики. Толстые сборники дел судного и розыскного повытья содержат, главным образом, указы и репорты9 о сыске беглых. Побеги были преобладающими преступлениями того времени. Но они обусловливались не особыми качествами народа, а средневековой политикой правительства, ограничивавшего свободу человека в избрании занятий и право его оставить эти занятия. Бытовые преступления, совершавшиеся в Илимском воеводстве, не выходили из обычного круга таких деяний в любом другом крае Руси. К тому же значительная часть преступлений такого рода совершалась присыльными людьми. Конечно, тот, кто представляет себе, что Сибирь была заселена колодниками, разбирая старые уголовные дела, легко может придти к выводу об особой развращённости сибиряков. Но если изучать хозяйство и быт крестьянского люда без предвзятой мысли о его испорченности, то становится ясным, что народ в нравственном отношении был совершенно здоров.
Нет спора — из жизни любого народа, тем более за 100-200 лет, можно набрать несколько примеров, способных вызвать впечатление о его низком моральном облике. Только такой преднамеренный подбор не имеет ничего общего с действительно научным исследованием10.
Среди иностранцев, посещавших Россию и соприкасавшихся лишь с некоторыми слоями русского общества, издавна, со времён Флетчера, Адама Олеария, Генриха Штадена, Сигизмунда Герберштейна повелось изображать русского неисправимым пьяницей и первостатейным развратником.
Но не странно ли опираться в изучении экономики и быта своего народа на поверхностные наблюдения заезжих чужестранцев, посещавших Россию со шпионскими целями?
1 Больше упоминаний об этой деревне не встречается. Может быть она стала называться Светлолобовской.
2 На чертеже Илимского острога тюрьма или «караул» изображена в перевёрнутом виде, внутри укрепления — налево от Спасской башни у осторожной стены. На чертеже, хранящемся в Москве, тюрьма изображена в правильном положении.
3 Пётр Карпов встречается в хлебных сборных книгах 1722 года в той же Нижне-Киренской волости среди хлебных обротчиков.
4 Сибирский приказ. Столбец 1139, лл. 43, 41, 42.
5 Сибирский приказ. То же дело, л. 72.
6 Сибирский приказ. Столбец 813, л. 140.
7 Это тот Золотарёв, который в 1706 году пропил свои двор. В 1701 году он был бит кнутом «за подговор в бег».
8 Н.Н. Оглоблин. «Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа», М„ 1895, ч. 1, стр. 199.
9 Слово Петровской эпохи.
10 Образцам грязного клеветничсства может служить статья С. Серафимовича «Очерки русских нравов в старинной Сибири», Отечественные записки, 1876 г., том CXXIV, стр. 681-736 и том CXXV, стр. 232-272. Не очень далеко ушёл от С. Серафимовича некто Н.Г., очевидно священник, поместивший статейку «Быт первых русских поселенцев в Западной Сибири» в № 3 Тобольских Епархиальных Ведомостей за 1899 г.
<< Назад Вперёд>>
