Покупка людей и наем рабочих
Пашенные (государственные) крестьяне, ясачные и разночинцы Сибири признавались законом свободными людьми, вследствие чего здесь развивались свободные формы эксплуатации человека человеком, эксплуатации наемной, а не подневольной рабочей силы.
Пашенный крестьянин мог без всяких ограничений нанимать батраков или продавать свою рабочую силу.
Поскольку общественный уклад России был феодальным, в Сибирь неизбежно заносились элементы крепостнических отношений, прочно сложившиеся в коренной Руси.
Но наем свободной рабочей силы являлся в Сибири закономерным явлением, вытекавшим из производственного к правового положения пашенного крестьянина, а чисто крепостнические отношения являлись наносными, вытекавшими из производственного и правового положения крепостного крестьянина Руси.
Покупка и продажа рабочей силы как типичное явление, а также покупка и продажа людей как случайное явление находит отражение в так называемых крепостных книгах, которые велись сперва в надворном суде, а затем в воеводской канцелярии. Условно считалось, что в Илимске названные книги велись в особой крепостной конторе. Но так как объем работы по крепостным записям, касавшимся купли и продажи рабочей силы, купли и продажи людей, купли и продажи домов, дворов, имений, а также регистрации завещаний, поручных и т. д. был мал, то одному из подьячих воеводской канцелярии поручалось вести попутно и крепостные книги.
Сохранились в илимском архиве и подлинные крепостные книги и так называемые счетные выписи из них, т. е. краткие сводки, составлявшиеся при проверках, отчетах и ревизиях. Крепостные книги велись согласно указам от 8 декабря 208 года, 30 апреля 1701 г. и 17 июня 1731 г.
Счетные выписки крепостной конторы (которой в действительности в Илимске не существовало) за 1726-1733 годы показывают, что за 8 лет было произведено 9 сделок по продаже рабочей силы («строшная работная запись» или «строшная работная крепость») и 14 сделок по продаже людей.
Из записей, касавшихся продажи людей, 7 относились к купчим «на дворовых девок», 5 — «на дворовых людей». Кроме того, было зарегистрировано: две поступных на «дворовых девок», одна жилая запись на дворового человека и «дворовая крепость на новокрещеную девку в вечное холопство» (Фонд 75, арх. № 205, лл. 1-120).
Регистрация записей велась строго только в отношении продажи людей и имущества, так как запись являлась официальным актом, устанавливавшим право собственника. Без записи в крепостную книгу сделки с людьми законом не признавались. Поэтому все случаи покупки, продажи и дарения людей получали немедленное юридическое оформление.
Надпись на крепостной книге.
Другое дело с наймом свободной рабочей силы. Никто не требовал доказательства права нанимателя. Пока хозяин платил — батрак работал. Та и другая стороны могли разорвать эти отношения в любое время.
Но бывали случаи, когда хозяин выдавал вперед работнику деньги при условии, что последний будет работать определенное время, например, в течение лета или сплавного сезона. Подобные сделки носили часто кабальный характер и хозяин был заинтересован в полном выполнении работником таких соглашений и естественно прибегал при этих обстоятельствах к регистрации договора.
Но наем работника с выдачей платы вперед был не правилом, а исключением из правила, поэтому почти все случаи найма свободной рабочей силы проходили мимо крепостной конторы и нигде не регистрировались.
За производство записи в крепостную книгу взыскивались разные сборы: пошлины с купчей крепости «по гривие с рубля», т. е. 1/10 часть с суммы сделки; «от письма» — за написание самого документа — 10 копеек, «от записи» — за внесение сделки в крепостную книгу 3-10 копеек и «на нужные росходы» — на оплату канцелярских расходов крепостной конторы — «четь деньги», т. е. 1/8 копейки.
Для образца можно привести несколько записей из крепостной книги за 1727 год (Фонд 75, арх. № 232, лл. 1-21).
Хлебный обротчик Петр Попов нанялся к илимскому посадскому человеку Петру Оглоблину «итти в работе до Якуцка». Гулящий человек Карп Потапов «нанялся в строшную работу крестьянину Антону Лукину»; денег взял 21 рубль. Промышленный человек нанялся «в строшную работу» к Григорию Курбатову на один год; взято 4 рубля денег. Илгинский хлебный обротчик Чекотеев продал иркутскому служилому человеку Фролу Иванову «и жене и детям и внучатам ево дочь свою, девку Макрину, возрастом 15-ти лет в вечное холопство. А денег взял за нее три рубли». Пятидесятник нанял казачьего сына на год «в строшную работу»; денег дано вперед 6 рублей. «Ясашный иноземец» Петух Нохтохоев продал дьякону Братского острога «сына своего родного, именем Контошку, а во святом крещении Петра, возрастом двух лет в вечное холопство. А денег взял три рубли».
Кроме того, в этой же книге записаны сделки по продаже построек, поручные по обротчикам, по пивным откупщикам, а также заемные кабалы, разделы и завещания. Всего за год сделана 81 запись.
Несколько слов о приведенных примерах.
Все сделки совершались не крестьянами. Последние нанимали рабочих обычно без выдачи задатков и поэтому очень редко регистрировали наем батраков.
«Крестьянина» Антона Лукина (в приведенной выдержке имя его подчеркнуто) в Илимском уезде не существовало. Под именем крестьянина скрывался сын священника Луки, впоследствии сам священник Илгинского острога Антон Лукин. Цинизм, с которым оба эти священнослужителя эксплуатировали население, выражается здесь в стыдливой форме. Типичная маскировка хищника.
Приведенные два случая продажи людей по 3 рубля почти точно отражают стоимость человека, мало пригодного к работе. Обычно «дворовых девок» продавали в те годы по 5 рублей. Мужчины стоили еще дороже.
Низкие цены не всегда показывают действительной суммы сделки, так как стремление уменьшить размер крепостных пошлин толкало и продавцов и покупателей записывать сделки по вымышленно низким ценам.
В книге 1730 года (Фонд 75, арх. № 299) записано 64 сделки, из них поручных записей — 46, разделов имущества — 6, кабал (т. е. займов) — 1, поступных (уступка имущества, в данном случае — двора) — 3, договоров найма работников — 3. Кроме того, в книге зарегистрированы три случая женитьбы, связанные с переходом брачущихся в крепостное состояние, один случай продажи жены и три сделки по продаже людей.
Больше всего, как видно из приведенной справки, записывалось в крепостные книги разных поручных или «порушных» одних лиц за других. Такие поручительства составлялись по самым разнообразным случаям — об исправной службе служилых людей, о своевременном платеже оброка крестьянами, поручные по преступникам о их добром поведении в будущем, но главным образом поручные о честной продаже целовальниками вина, пива, меду, табаку и т. д.
Наймов в цитируемой книге записано немного. Протопоп Илимской Спасской соборной церкви Иоанн Петров нанял «новокрещеного ясашного тунгуса» Козьму Грузнова «в строшную работу» на 1 год за 5 рублей. Деньги были выданы. Отставной служилый человек нанялся к илимскому таможенному голове «в строшную работу» с апреля по ноябрь 1730 года, «наперед взял три рубли». Новокрещенный ясачный человек нанялся к служилому человеку в годичную работу за 5 рублей. Вот и все случаи регистрации найма рабочей силы в 1730 году.
Сделки, связанные с продажей людей или с переходом в крепостное состояние, также немногочисленны. Ясачный тунгус Васька Суханков продал иркутскому сыну боярскому Тимофею Литвинцеву «жену свою, по тунгускому названию Гоматку Рыжакову, а денег взял за нею 20 рублев». Илгинский «житель», видимо бывший ссыльный, дал тому же Литвинцеву «дворовую крепость» в том, что он женился на его дворовой девке Овдотье «и жить ему, Епифану, у него, Литвинцова, з женою своею и работать всякая ево работа без ослушания» (так как последняя дворовая запись произведена без указания суммы сделки, то было уплачено сборов только 18 1/8 копейки). Другой подобный же случай был связан с крепостным состоянием не навечно, а на срок: «И жить ему, Ефиму, з женою своею в работе 5 годов» (у Тимофея Литвинцева). Наконец тот же Литвинцев купил в Илгинском остроге, где состоялись и все его предыдущие сделки, у пашенного крестьянина Безносова «крепостного дворового парня камчадальской породы, новокрещеного» за 10 рублей. Тогда же один илимский канцелярист купил за 12 рублей у солдата «дворовую девку» возрастом 10 лет. Подканцелярист Николай Березовский купил у братского посадского человека Крюкова его дочь, «девку именем Марью в вечное холопство» за 3 рубля.
Как видно, торговля людьми относилась к дворовым, больше всего «девкам», обычно представителям местных народов. Это был самый ходкий людской товар. Случаев продажи крепостных крестьян не встречается, так как такие крестьяне были прикреплены к земле, а земля в Сибири не продавалась и не покупалась.
Счетные выписки о крепостных пошлинах за 1732-1736 годы могут немного пополнить изложенное о содержании дел подобного вида (Фонд 75, арх. № 404, лл. 1-173).
По этим выпискам можно подсчитать число записей за пятилетие. Их оказывается 269, по 54 записи в среднем за год. Среди записей первое место занимают поручные — 204 случая, или 75,8%. Деловых записей, т. е. относящихся к разделам имущества за 5 лет, зарегистрировано 10 (3,7%), заемных кабал — 16 (6,0%), дворовых крепостей, т. е. продажи дворовых людей, — 11 (4,1%), продажи дворов — 10, сдачи тягла или сенокоса — 2, подрядов по подводной гоньбе — 13 (4,8%) и найма рабочей силы — 3 (1,1%).
Содержание записей, связанных с принятием на себя крепостного состояния, раскрывает крайнюю степень нужды людей, совершающих столь роковой шаг и в отношении себя и в отношении своих детей. Кто же идет добровольно в вечное или сроковое холопство? — Вдовы, потерявшие трудоспособность, ссыльные и другие, оказавшиеся в безвыходном положении люди.
Подтвердим это выписками.
Присыльный человек Бубнов «взял в замужество крепостную дворовую девку илимского сына боярского Григория Качина. Жить ему до смерти Качина и его жены». После их смерти ссыльный получает 20 рублей деньгами, коня, корову, овцу и свинью. Подушные деньги за ссыльного платит Качин (Фонд 75, опись 2, арх. № 138, л. 1). Илимский житель, ссыльный Журавин, женился на крепостной якутке, принадлежавшей Василию Литвинцеву; жить ему вечно у Литвинцева с своей женой, а если будут дети, то и с детьми. Еще один ссыльный, «илимский житель» Иван Фадеев женится на дворовой девке канцеляриста Николая Березовского и обязуется за это жить у него вечно. «И вольно ему, Николаю, и жене ево и детям ево, Ивана и жену ево и детей продать и заложить». «Ссыльный невольник» Афанасьев женится «на дворовой женке сотника казачья» Анцыферова и обязуется за женитьбу жить у него 10 лет. «Ссыльные люди, негодные в Камчатскую экспедицию по осмотру господина лейтенанта Ендогурова», 2 человека, обязались за долг жить у Василия Игумнова, сына илимского воеводы, в работе 2 года. Игумнов их обещает кормить эти два года и дать им «по шубе, да по китайчетому кафтану, по рубахе, да по чиркам». Еще один ссыльный взял у того же Игумнова в долг 100 рублей и обязался работать с женой у сына воеводы 10 лет. «Новокрещеная тунгуской породы девка» дала обязательство илимскому сыну боярскому Петру Завьялову жить у него «в холопстве вечно и всякая ево домовая работа работать и во всем послушание иметь без всяких отговорок». Так как женщина отдавалась в холопство бесплатно, то за составление закрепощающих ее записей было взыскано только 20 1/8 копейки. «Житель» Братского острога продал тому же Завьялову 12-летнюю дочь за 20 рублей. Писчик Орленской слободы поступился за долг в 5 рублей «природною своею дворовой девкой руской породы... в вечное холопство».
В этой же книге записана незаконная продажа крестьянином иркутскому сыну боярскому своей 20-летней дочери за 5 рублей. Продажа государственными крестьянами своих детей не разрешалась.
Отставной илимский сын боярский Алексей Литвинцев занял у другого, уже упоминавшегося в цитируемой книге илимского же сына боярского Василия Литвинцева 40 рублей «и в тех деньгах заложил ему сына своего Ивана до выкупу», подушные за мальчика вносит его хозяин и засчитывает за долг его работу в размере 3 рублей в год (Фонд 75, опись 2, арх. № 139, л. 14). Нижне-илимский крестьянин Трофим Бубнов занял у илимского сына боярского Григории Качина, упоминавшегося в начале этих выписок, 11 рублей и обязался работать в погашение долга из расчета 8 рублей в год. Другой крестьянин занял у Григория Качина 26 рублей и передал ему в работу сына на 3 года; «а платье и обувь ему... в тех годех носить свое». «Дворовая баба», видимо ненужная своему хозяину, дала обязательство жить у посадского человека 5 лет за 20 рублей. Наконец илимский отставной служилый человек Никита Куниловский за взятые 15 рублей в долг у сотника Анцыферова, о котором говорилось выше, заложил ему свою 10-летнюю дочь. «И жить ей с сего году у него, Анцыфорова, впредь 20 лет в работе. А ежели она будет в чем ослушна, то смирять ее домовым наказанием. А кормить и поить и обувь класть ему, Анцыфорову, все свое. А зачитать ей во оное число взятье денег по семидесят пяти копеек на год».
Так бесстрастно записывались канцеляристами итоги людских неудач, преодолеть которые можно было только личной трагедией или гибелью своих близких.
Нетрудно подметить, что бедственным положением людей пользовались часто одни и те же лица: казачьи сотники, воеводы и другие местные тузы. Также легко из приведенных случаев увидеть, что в бедственном положении оказывались представители разных слоев илимского населения: ссыльные, ясачные, крестьяне и даже отставные служилые люди.
О числе дворовых людей по Илимскому уезду в 30-х годах XVIII столетия дает сведения переписка 1732 года об ошибках, допущенных при проведении ревизии душ муж. пола (Фонд 75, опись 2, арх. № 112). Всего у 10 человек имелось 19 крепостных лиц муж. пола. Владельцами их являлись 7 детей боярских и других служилых людей, 2 священника и отставной дьячок. Наибольшее число крепостных было у попа (4 чел.) и дьячка (4 чел.).
Закрепощение людей в Сибири, как не имевшее ни экономического, ни политического основания, вызывало подозрение у правительства. Ясачные люди при закрепощении попадали в руки разных слоев населения Сибири и таким образом ускользали от обложения. В то же время владельцы их не являлись помещиками, не могли их использовать в привычных для них условиях труда и превращали в дворовых людей, обслуживавших личные нужды владельцев.
Поэтому правительство издало целый ряд указов, запрещавших закрепление жителей Сибири и в особенности ясачных. Таков был, например, указ 1733 года.
Один закрепощенный якут долго переходил из рук в руки, пока в 1723 году не сбежал из Иркутска, скрываясь то в Илимске, то в Енисейске. Узнав об указе, по которому «велено нас, рабов твоих, от мужичья холопства учинить свободных», он подал в 1734 году челобитье илимскому воеводе. Последний взял с него поручную запись и сообщил об освобождении якута в Иркутск (Фонд 75, арх. № 502, лл. 164-165).
Несмотря на запреты, долго еще происходило, правда не так часто, как раньше, закрепление людей под разными предлогами и по разным случаям.
В марте 1734 года илимская воеводская канцелярия приняла к судебному производству заявление отставного служилого Леонтея Микляева, что он купил у ясачного иноземца Бакулова «купленную ево калымную бабу», а Бакулов «бабы» не отдал. Это дело кончилось мировой. Но пока шло следствие и стороны от бранных слов переходили, наверное, не без применения возлияний, к уверениям во взаимном расположении, проданная женщина, решив, что хрен редьки не слаще, бежала неизвестно куда (Фонд 75, арх. № 553, лл. 32-36; арх. № 555, л. 96).
Счетные выписки за 1737-1742 годы о крепостных пошлинах почти целиком состоят из перечня поручных записей, о разделах имущества, о продаже и закладе дворов. Все же и здесь имеется несколько записей о продаже людей (Фонд 75, арх. № 743, лл. 299387).
Отстанной илимский служилый человек Антонов отдал свою дочь посадскому Сумкииу за долг, составлявший, если верить записи, только 3 рубля. Жена посадского отдала своего сына в возрасте 16 недель, прижитого без мужа, подьячему илимской воеводской канцелярии Kочepгину. Ссыльный Татаринов отдал тому же Кочергину своего 4-летнего сына, «и ему, сыну ево, Ивану, жить у него, Koчepгина, до смерти ево и жены ево, которого иметь ему, Кочергину за раба — вместо сына и учить всякому добру». Через 4 года Кочергин купил за 8 рублей у жены бывшего служилого Бутакова ее родную дочь. Он же купил у служилого человека дворовое и огородное место за 1 рубль 95 коп. (Фонд 75, а px. № 1037, лл. 2, 8). Ссыльная вдова отдала в 1740 году за долг свою дочь подпоручику из Камчатской экспедиции Свистунову «в вечное владение; и вольно ему, Свистунову, и жене ево и детям владеть вечно и на сторону продать и заложить».
За 1743 год сохранились попорченная временем счетная выписка крепостной конторы. В книге нашли отражение 33 сделки, из них 6 записей касаются людей и их судьбы. Поп Илгинского острога Лука Афанасьев, з a 16 лет до этого выставлявший под видом крестьянина своего сына, теперь сбросил маску и выступил открыто как покупатель людей. Пашеный крестьянин Иван Мунгалов, очевидно, крещеный монгол или бурят, перешедший к земледелию, и его жена отдали попу за долг в 20 рублей дочь свою «в вечную работу». Там же записано, что 6 пашенных крестьян заняли у Луки 8 рублей и отдали ему свои сенные покосы.
Две записи касаются продажи илимским «жителем», т. е. вероятно, ссыльным, своего сына капралу Якутского полка за 5 «рублев». Этому же капралу копеист илимской воеводской канцелярии продал своего сына за 15 «рублев».
Наконец две записи относятся к найму рекрутов. Один пошел в рекруты за крестьянского сына, взяв 20 рублей, камзол и «указное платье», другой по такому же случаю получил от крестьянина же 42 руб. 50 коп. и «указное платье» (Фонд 75, арх. № 1093, лл. 1-20).
В 1744 году илимский служилый человек Михаил Оглоблин и подканцелярист Петр Оглоблин совершили какую-то мошенническую сделку, продав сына служилого человека «на Тулуне... в работу монастырскому крестьянину Петру Пневу». Мать проданного жаловалась на служилых в иркутскую провинциальную канцелярию, и Лоренц Ланг по этому поводу послал нарочного расследовать дело. Чем оно закончилось, сказать невозможно (Фонд 75, арх. № 1225, л. 258).
Почти каждый воевода имел крепостных крестьян или дворовых людей.
Бывший илимский управитель (воевода) Матвей Бейтон продал в 1758 году трех своих дворовых людей подполковнику Якутского полка, но двое из них окрылись (Фонд 75, арх. № 2414, л. 108).
Воевода Попов разыскивал в 1755 году сбежавшую от него крепостную дворовую «девку», которая унесла с собой 85 рублей и различное женское платье: душегрейки, юбки, рубашки, чепцы, косынки и шубу. Все это в жизни могло сильно пригодиться, денежный человек не вызывал подозрений. Деньги — тот же паспорт. Кто в Сибири мог заподозрить хорошо одетую и со средствами девушку, что она крепостная «девка»? 19-летняя беглянка, среднего роста, с светлорусыми волосами, круглым лицом и серыми глазами могла бы бесследно исчезнуть от преследований воеводы, замешавшись в безликую толпу насельников Сибири. Но ее постигла неудача (Фонд 75, арх. № 1533).
Не все записанные в крепостную книгу сделки о продаже людей являлись законными. В частности, отмеченные выше случаи продажи крестьянами своих детей по действовавшим тогда правилам должны были считаться недействительными. Но раз запись была совершена, то проданный ребенок мог жить как крепостной человек у владельца до тех пор, пока не возникало протеста. И хотя случаев продажи пашенными крестьянами своих детей было очень немного, но еще меньше было случаев протеста.
В 1764 году две вдовы-крестьянки продали двух внебрачных детей поручику Якутского полка, но не зарегистрировали сделку в крепостной книге. Полковой командир, узнав о покупке, просил илимскую воеводскую канцелярию выключить обоих мальчиков как крепостных из подушного оклада. Но илимская канцелярия, не имевшая права выключать плательщиков, обратилась за разрешением этого вопроса в Иркутск.
Иркутская провинциальная канцелярия дала следующее разъяснение: так как нет указа, чтобы государственные крестьяне могли продавать своих детей, хотя бы и незаконнорожденных, то следует их устраивать так же, как и законнорожденных детей. На основании этого из Иркутска было дано в Илимск распоряжение отобрать мальчиков у поручика, «несмотря ни на какие ево выкрутки», и отправить их обратно за его счет. Если же поручик задержит детей, то он еще заплатит «за пожилые годы».
Илимская канцелярия велела приказчику Чечуйского острога, где произошла эта продажа сыновей, допросить матерей. Они были допрошены и подтвердили, что продали своих незаконнорожденных мальчиков, одного за 15, а другого за 16 рублей (Фонд 75, арх. № 2792, лл. 51-61).
Если поискать в ревизских сказках 1762 года сведения о проданных мальчиках, то можно установить, что один из них, Петр, тогда был в 5-летнем возрасте; его отец умер в 1752 году, значит, во время продажи мальчику исполнилось 7 лет. Другой мальчик, Данило, во время переписи имел 13 лет, семья его родителей состояла из 26 человек муж. пола. Не был ли он лишним в этой 50-членной семье? Или матери, попав после смерти мужей в тяжелое положение, пожертвовали своими, прижитыми от других отцов детьми? На эти вопросы документы ответа не дают.
Наниматель, закабалив работника, мог злоупотреблять своим правом, и у работника, связанного письменным соглашением, находился выход только в том случае, если он мог вернуть взятые деньги. Понятно, такие случаи могли встретиться как редкое исключение.
Купец Суслов заключил договор с крестьянином Ново-Удинской слободы Шерстениковым, который отдавал купцу своего сына в работу на 3 года, за что получил вперед 30 рублей. Но до окончания срока соглашения работник ушел от хозяина, и последний подал жалобу в илимскую воеводскую канцелярию, требуя взыскать неотработанные деньги.
Однако крестьянин не оказался таким простаком, каким считал его жулик-купец. Он доказал, что часть взятых денег была отработана, а остальные возвращены Суслову. Крестьянин предъявил воеводе расписку Суслова.
Так как наказание посадских и купцов могла производить только ратуша, то дело о наказании Суслова было передано в ратушу, где он и был бит. Крестьянину же вернули крепость (Фонд 75, опись 2, арх. № 919, лл. 9-34).
Почти аналогичное дело слушалось в иркутской губернской канцелярии в 1766 году. Заключалось оно в следующем: иркутский дворянин Афанасий Кондратьев в 1758 году, когда он являлся верхоленским управителем, дал взаймы 31 рубль посадскому Козлову, за что взял у него дочь, которая должна была жить у Кондратьева «вечно». Сделку переписывал «копеист» Падерин. Прошло 8 лет, и брат Козловой подал жалобу, прося освободить сестру, так как она заработала весь долг отца. По распоряжению губернатора Козлова была отпущена, Кондратьев за сделку мимо крепостной конторы был оштрафован на 5 рублей, а писчик «бит батоги» (Фонд 75, опись 2, арх. № 1447, лл. 4-5).
В 1762-1763 годах вместо крепостной книги вводится 11 новых книг, каждая из которых предназначается для записи сделок одного какого-либо рода.
В 1762 году в илимской воеводской канцелярии ввели согласно общероссийским правилам новую книгу со следующим составленным в средневековом духе названием: «книга записная вотчинная в продаже и в закладе вотчин и вотчинных земель с людьми и со крестьяны и в закладе крестьян без земли и в отдаче в кортом вотчинных земель 1762 году». Остальные 10 книг были присланы в Илимск в 1763 году (Фонд 75, арх. № 2858, лл. 1, 6).
Конечно, в Илимске, как и во всей Иркутской губернии, не совершалось и не могло совершаться сделок, предусмотренных названной книгой. Все-таки в нее попало 2 записи, одна о «поступной» священнику на дворовое место, вторая о найме работника. Крестьянин Ново-Удинской слободы Сидор Вологженин «майя двадесят пятого дня» дал «заемную крепость» иркутскому купцу Елезову в том, что занял у него «на свою необходимую нужду» 25 рублей. За это Вологженин отдал купцу «в зарабатывание 19-летнего сына Ивана «на 5 годов». Работник должен был носить свое платье, а есть и пить за счет Елезова. В договоре предусматривалось, что если Иван умрет или не заработает взятых отцом денег, то деньги будет отрабатывать другой сын — Никон. Если не заработает и этот сын, то купцу возвращаются деньги поручителями Вологженина.
Приведенное соглашение является как бы ответом на неудачу купца Суслова. Купец Елезов усовершенствовал текст договора и крепко закабалил попавшего в нужду крестьянина. В договоре было предусмотрено, что в случае смерти купца, батрак должен был работать на его семью, так как в тексте соглашения значились слова: «отдаю в зарабатывание ему, Елезову, жене и детям ево». 5-летняя кабала была основательно оформлена. Неспроста крестьянин назвал ее «заемной крепостью», недаром сделка была записана в книгу с зловещим названием (Фонд 75, опись 2, арх. № 959, л. 49).
Записи найма рабочей силы велись теперь по новой книге. Но, как отмечалось, почти все случаи такого найма проходили мимо книг, и регистрировались попрежнему только кабальные договоры с авансированием работника. За 1771 год в книге было записано только две сделки. «В девятой на десять день», 19-го сентября, крестьянин Захаровской заимки Кобелев отдал иркутскому купцу Прянишникову своего 16- летнего сына «на пять годов... И работать у него, Прянешникова, всякую домовую работу». Деньги крестьянин взял вперед по следующему расчету: за первые два года по 1 руб. 50 коп. в год, за последующие — по 2 рубля, всего за 5 лет — 9 рублей.
Вторая сделка была совершена крестьянином Нижне-Илимской слободы Афанасием Байкаловым с иркутским цеховым Демидовым на отдачу в работы дочери «девки Анны» на 3 года из платы по 2 руб. 50 коп. в год. Деньги, 7 руб. 50 коп., были взяты все вперед. Анна должна была «работать неленосно, не воровать, и покрадчи не зажечь, и под дом ево воровских людей для кражи ни подо что не подводить, и в дом ево воровского и заповедного ни от кого не принимать, и худ а никакова не чинить, и убытка не доставить». В случае смерти или убега Анны отец отвечал за взятые деньги (Фонд 75, арх. № 3254, л. 1).
К обеим сделкам приложены руки поручителей за работников, хотя и странно было, что нашлись лица, ручавшиеся, что батрак «убытка не доставит». Ведь хозяин любой шаг работника мог истолковать как свой убыток.
Напротив, покупатель рабочей силы в договоре никаких обязательств и гарантий не давал. Он становился хозяином, который имел право заставить работника исполнить всевозможные работы во всякое время и в любых условиях.
В этих случаях труд действительно превращался в зазорное дело, в проклятие, в унижение.
Только что упомянутый крестьянин Байкалов не ограничился отдачей своей дочери в работу иркутскому ремесленнику. Одновременно он вторую дочь, Дарью, запродал в работу иркутскому купцу Власову. Но, видимо, купец не заплатил денег крестьянину, и сделка не была записана в книгу. Отдана же была Дарья на 7 лет с платой по 1 рублю в год.
Вскоре полицеймейстерская контора г. Иркутска обнаружила трех лиц, живших у купца Власова без всякого вида, в том числе Дарью и Герасима Говорина, отданного в работу отцом на 10 лет с платой по 2 рубля в год. Иркутская губернская канцелярия отправила их в Илимск и велела илимской канцелярии послать в остроги и слободы указы, чтобы крестьяне не отдавали в работу детей по «партикулярным письмам». Иркутская губернская канцелярия не могла не обратить внимания на крайне низкую оплату труда работников и предложила ввести правило, чтобы крестьяне нанимались только «з дозволения старост и выборных», отмечая сделки «у крепостных дел, ибо чрез то, как обман от заимодавцев, который, желая работника у себя иметь за самую малую плату, пресечетца, так и те крестьяне в получении надлежащей и безобидной им платы довольны бы и могут».
Нельзя не отметить, что даже иркутскую губернскую канцелярию возмутила кабальная эксплуатация батраков, и она, написав по этому Поводу указ, сделала все, что могла.
Она велела также наказывать тех, что отдавал детей в работу без регистрации; приказала бить «батоги» при крестьянах подушного сборщика Косолапова, который отдал неплательщика податей на 3 года в работу по 3 рубля в год; потребовала, чтобы купец Власов оплатил работу своих батраков «по учиненному расположению»: одному за 1 год 8 месяцев и 25 дней — 8 руб. 67 ¼ коп., другому за 1 год 8 месяцев 10 дней — 8 руб. 45 ½ коп., следовательно, из расчета 5 рублей в год; предложила иркутскому губернскому магистрату «учинить с Власовым по закону» и уведомить ее об этом (Фонд 75, арх. № 3267, лл. 389-391).
Такова интересная попытка губернских властей вмешаться в отношения между хозяином и батраком, попытка-эпизод, попытка-случай, некий административный жест с окриком, одиноко и странно прозвучавший в жестокие и глухие времена.
Пожалуй, лучшим доказательством бесплодности вмешательства иркутской губернской канцелярии в дела о наймах служит факт вторичной отдачи в работу в 1777 году тем же крестьянином Байкаловым тех же самых своих детей — «девки» Анны и сына Петра тем же самым купцам — Демидову и Прянишникову, на тех же условиях, как и в 1771 году (Фонд 2, арх. № 216). Все было по-старому; как и во времена илимской воеводской канцелярии, теперь усть-киренская воеводская канцелярия регистрировала кабальные соглашения, закрывая глаза на то, что сотни других таких же договоров совершались вне стен канцелярий и приказных изб.
К концу XVIII века сильно возвысились цены на хлеб, государство увеличило подушные и другие платежи, были подняты несколько и «плакатные цены»; понятно, что должна была возрасти и оплата наемных работников.
В 1791-1793 годах по книге записи долговых писем зарегистрировано несколько случаев найма рабочих. Одна из записей: крестьянин Витимской слободы взял у своего односельчанина Серкина «на платеж подушных денег» 35 рублей, «ис коих за 15 рублев» отдал ему сына в работу на один год. Другой крестьянин взял у того же Серкина 25 рублей, «а за оные деньги отдаю в зарабатывание сына своего родного Василия большаго в год за 20 рублев». Священник той же слободы Ашепков (наверное — Ощепков) подписал соглашение с крестьянином Чечуйского острога о передаче ему в годовую работу сына крестьянина «за 20 рублев, и быть послушну». Последняя запись относится к протопопу Карамзину, взявшему «во услужение» сына новокрещенного тунгуса на 2 года, с оплатой по 10 рублей в год (Фонд 9, арх. № 124, л. 4).
В аналогичной книге за 1795 год крестьянин деревни Полоротовской отдал своего сына на 2 года секретарю киренской нижней расправы. Размер оплаты — 20 рублей в год (Фонд 9, арх. № 28, л. 19).
Можно наконец отметить найм работников «расправным судьей» Децырманом. Случай этот становится известным потому, что судья жаловался на своих работников в киренский нижний земский суд. Децырман в декабре 1795 года заявил киренской нижней расправе, т. е. учреждению, которое он сам возглавлял, что крестьянин Макаров «запродал ему... дочь свою Анну» за 14 рублей; другой работник, Ярыгин, «запродан был ему... отцем». Вскоре судья заметил, что у работника и работницы возникла взаимная личная склонность, и он, опасаясь установления внебрачной связи между двумя его работниками, предложил им жениться. Они согласились, но, став мужем и женой, перестали слушать его и, как он жаловался, наносили ему оскорбления. Тогда Децырман уволил их и потребовал возврата незаработанных ими денег. Отец работника вернул судье 41 рубль, а за невестку платить не стал, заявив, что не отвечает за тестя. Децырман считал за работницей 10 руб. 87 ½ коп. незажитых денег и 4 раза от имени нижней расправы требовал вызова к следствию крестьян. Но членами киренского нижнего земского суда были тогда 4 крестьянских заседателя, и под их воздействием этот суд каждый раз отклонял предложение Децырмана, вынося решение, что «не только их (крестьян-должников) к безвинному платежу принудить, но и вызвать сюда и от домов, их по нынешнему страдному времени отлучить ни малого резону не находит». И лишь после упразднения должности сельского заседателя, в 1797 году, Децырман добился через исправника вызова ответчиков в суд (Фонд 4, арх. № 72, лл. 106-132).
Дело это лишний раз показывает, что сельские заседатели, несмотря на ограниченность их прав, все же имели некоторое значение при защите в суде интересов крестьян.
Приведенные материалы по записям крепостных книг о сделках по найму рабочих и о покупке людей позволяют сделать общий вывод, что на протяжении XVIII века исчезли сделки по продаже ясачных, а затем и по продаже детей пашенных крестьян. Это означало, что процесс частновладельческого закрепощения свободных слоев населения Сибири был прерван в зародыше, а крепостнические отношения в среде крестьян и ясачных не получили никакого развития.
Зато эксплуатация наемной рабочей силы, не имея никаких ограничений, оставалась нормальным бытовым явлением. Типичные кабальные сделки нашли отражение в записях крепостных книг.
Эксплуататором здесь был не помещик, а кулак и купец, эксплуатируемым — не крепостной, а батрак, способ эксплуатации — не феодальный, а буржуазный.
<< Назад Вперёд>>
