Всю зиму мы простояли в обороне на реке Ингулец в Кировоградской области Украины. Перед новым, весенним наступлением сорок четвертого года жизнь на передовой заметно оживилась. Стали вспыхивать бои по улучшению позиций. Моя батарея продолжала поддерживать огнем батальон Абаева. Капитан Абаев был умным и храбрым офицером, правда, немного упрямым и излишне самоуверенным.
Мартовской ночью, когда густой туман окутал землю, съедая остатки снега, батальону Абаева было приказано захватить немецкую траншею. Растянувшись в цепь метров на триста, изреженный батальон покинул свои окопы и перебежками направился к немецким позициям. Когда до противника, судя по всему, оставалось метров двести, батальон по команде Абаева залег и тихо, по-пластунски пополз к немецким окопам. Комбат был слева, а в центре и справа атаку возглавляли командиры рот. Взводные давно вышли из строя.
Я полз вместе с Абаевым на левом фланге батальона. Со мной был только связист Прокушев, всегда готовый подключить телефонный аппарат к проводу, чтобы вызвать огонь батареи.
— Слушай, мы ползем вдоль немецких траншей, — насторожился я, обращаясь к Абаеву.
— Правильно ползем! — упрямо ответил комбат, не считаясь с моими опасениями.
Проползли в вязком тумане еще метров двести.
— Мы обогнали правый фланг и цепь развернулась вправо! Мы же вдоль немецких окопов ползем! Поэтому их так долго и нет, — снова обеспокоился я.
— Правильно ползем! — уже сердито огрызнулся Абаев.
Абаев был моим фронтовым другом, но он был лет на восемь старше меня и не хотел считаться с мнением вчерашнего студента. Ну что ж, он хозяин, батальон его, моя батарея только поддерживала его огнем. Правда, я не подчинен ему, но бросить его, вернуться назад я не мог: скажут, струсил, не поддержал в бою. Потому — куда Абаев с батальоном, туда и я со связистом.
— Вперед! Вперед! — постоянно передавалась по цепи жесткая команда Абаева.
Растянувшись в цепочку, под покровом темноты и тумана, такого густого, что никакие осветительные ракеты не пробивали, батальон бесшумно, но проворно продолжал ползти — как ему казалось, к немцам. Чтобы атаковать их спящих, бесшумно.
Вдруг ни с того ни с сего полил дождь. Туман рассеялся, и сквозь просветлевшее утро атакующие — к ужасу своему! — увидели в сорока метрах слева от себя немецкие окопы. Фашисты тоже увидели наших, и тут же пулемет открыл кинжальный огонь. Вскоре длинной очередью полоснул второй пулемет, потом к ним присоединились еще несколько ручников, и все поле оглушил сплошной треск пулеметно-автоматной стрельбы.
Все случилось так внезапно, что многие наши не успели даже развернуть в сторону противника оружие. Страшной силы фланговый огонь мгновенно прижал к земле все живое — ни шевельнуться, ни развернуться никто уже не мог. Только отдельные смельчаки, несмотря на бурю огня, вразнобой ударили в сторону немецких окопов и тут же, пораженные пулеметными очередями, умолкли. А немцы будто взбесились! К дежурным пулеметчикам торопливо присоединялись выбегавшие из блиндажей проснувшиеся солдаты. Положение стало слишком неравным: немцы были в окопах, над брустверами мелькали только котелки их касок, местность перед их окопами за целую зиму они изучили до мельчайших подробностей; наши же лежали на открытом мерзлом грунте, прижатые к земле мощным ливнем пулеметно-автоматного огня.
Я полз самым левым, справа был связист Прокушев, дальше Абаев и весь батальон в цепочку, человек семьдесят. Первая же пулеметная очередь резанула слева-спереди, со страшным шумом над головой пронеслись первые пули. Едва я успел вжать голову в лощинку, как немец, чуть опустив ствол пулемета, вспорол левое плечо моего полушубка.
— Лежать, не двигаться, — послал по цепи команду Абаев, и сам замер на месте.
Связист Прокушев был сражен сразу же, как только он попытался подключить телефонный аппарат к кабелю. Абаева же не коснулась ни одна пуля: своими телами мы с Прокушевым полностью закрыли его от огня немцев. А замерший от страха батальон нещадно косили немецкие пулеметы и автоматы.
Хотя дождь продолжался, видимость постепенно улучшалась, и немцы, покончив с батальоном, принялись, как вошедшие в азарт охотники, выискивать с помощью биноклей уцелевших красноармейцев. Стоило кому шевельнуться или попытаться сменить положение затекшего тела, а то и просто открыть глаза, как тут же следовала прицельная пулеметная очередь, к ней присоединялся огонь тех, кто не отыскал себе цели самостоятельно, — стрельба велась по человеку до тех пор, пока не обнаруживалась очередная жертва.
Стиснув зубы от злости, я лежал на правом боку лицом к немцам. Правая щека моя прижималась к мерзлой земле. Приоткрывая находившийся у самой земли, в тени, правый глаз, я время от времени смотрел на немцев. А те, вытянув шеи, изо всех сил всматривались в лежавших красноармейцев в надежде заметить малейшие признаки того, что кто-то еще жив. Вдруг самый высокий из толкавшихся в траншее немцев быстро, с силой взмахнул правой рукой над окопом. Не успел я сообразить, что это значит, как метрах в пяти впереди меня на землю шлепнулась ручная граната. Она подскочила вверх, несколько раз подпрыгнула и подкатилась к самой моей голове. Ожидая взрыва, я в страхе прикрыл глаза. По счастью, граната вкатилась в ямку и тут же взорвалась. Тупой, короткий удар взрывной волны обжал со всех сторон мою голову, и тут же прошумели многочисленные осколки.
Дождь усилился. Полушубки и шинели набухли от воды и покрылись ледяной коркой. Теперь не только пули, но и каждая капля дождя, ударявшая по одежде, тяжелым молотом отдавалась в ушах. День длился бесконечно. Я совсем замерз, временами впадал в беспамятство, и тогда в туманном сознании тягуче медленно чередовались видения: немцы… выстрелы… дождь… стоны… холод… боль… сон… пробуждения… и снова дождь, выстрелы, беспамятство… Бесконечно долго все мы, еще живые, ждали спасительной ночи.
Когда наконец стемнело, приползли наши санитары. Они стали нащупывать раненых, с трудом отрывать примерзшие к земле тела и вытаскивать к своим окопам. Несколько человек, в том числе и Абаев, по счастью, оказались невредимы. Долго мы не могли расшевелить свои окостеневшие тела, чтобы двинуться в направлении своих покинутых окопов. Немцы же принялись пускать осветительные ракеты и вести беспорядочную стрельбу в сторону погибшего батальона.
Человек десять спасенных раненых санитары отправили в санбат. Семерых нетронутых счастливчиков, оказавшихся в своих старых блиндажах, растерли и напоили спиртом. Сочувствовавшие бойцы соседнего батальона, на глазах которого происходила эта трагедия, сняли с себя кто что мог и передали пострадавшим. Нас переодели во все сухое, накормили ужином и уложили спать. Большое количество выпитой водки оказалось безотказным лекарством. На другой день все чудом уцелевшие солдаты как ни в чем не бывало, даже без насморка, снова вступили в бой.
Я оказался в числе тех счастливчиков, которых чудом не коснулась ни одна немецкая пуля. Но на всю жизнь запомнил, как трудно было размять закоченевшие за день от неподвижности и стылости руки и ноги и самостоятельно выползти из той мясорубки, а потом, когда вернулся в свой блиндажик, как ребята растирали все мое тело спиртом, одели в сухое и чуть не насильно влили в меня целый стакан спирта. Затем последовали ужин и мертвецкий сон.
Проснулся я тогда поздним утром и увидел, что лежу снова в воде и от моего тела поднимается легкий пар. Глиняное ложе-корытце, в котором я спал всю ночь, до краев заполнила дождевая вода, лившаяся с потолка блиндажика. Не мешкая, я выполз из утлого убежища, переполз по-пластунски бугорок позади передовой и понесся на огневую позицию своей батареи. Там родненькие мои огневики проделали со мною те же «процедуры», что и вчера связисты на передовой, я вдоволь выспался в тепле и на другой день в полном боевом уже был снова на своем НП.
<< Назад Вперёд>>
