Как я не получил Звезду Героя

О том, что у нас в дивизии появилось якобы за форсирование Днестра семнадцать Героев, а восемнадцатого, шустрого ординарца какого-то начальника, оказавшегося бывшим кровавым полицаем, лишили этого звания по требованию его односельчан, я узнал в 1970 году, будучи в Москве на встрече ветеранов. Узнал и о том, что причитавшуюся мне Звезду отдали комсоргу стрелкового полка, который никогда не был в боях, а обитал в тылах и при штабе. А чтобы ему не было стыдно перед сослуживцами за незаслуженное звание, его срочно, еще до вручения наград, перевели в соседнюю дивизию.

Оказалось, три месяца спустя после форсирования Днестра начальство дивизии опомнилось и сумело в тайне от всех представить верхам дело с форсированием реки так, что «выбило» 18 званий Героев Советского Союза. Шестеро из получивших это звание были настоящими Героями, правда, четверым из них это звание было присвоено посмертно. Адвое живых — это «неубиваемый» И.И. Морозов и К.Ф. Кулаков. Про меня, форсировавшего Днестр с помощью трофейных орудий, расширявшего и удерживавшего плацдарм, естественно, не вспомнили. Зато любимчики, парторги и комсорги, стали Героями. Многие из этих мнимых героев преднамеренно во встречах ветеранов дивизии не участвовали, а те, кто случайно оказывался на них, стыдливо оправдывались, особенно политработники и тыловые офицеры. Многие же настоящие герои этого звания не получили. Политотдел дивизии или не знал об их ге-роическихделах, или игнорировал их подвиги.

Морозов, этот героический человек, один из немногих по праву был удостоен Звезды Героя, хотя и под большим секретом, в тайне от меня, ведь форсировали-то реку мы вместе, а потом долгие пять месяцев, опять-таки вместе, вели тягчайшие бои за плацдарм, когда немцы бомбили и обстреливали нас, вдавливали в землю танками, каждый день атаковали, стремясь сбросить в реку. И до сих пор памятен нам тот Днестровский плацдарм. Столько людей у нас тогда побило, а мы с ним, как заколдованные, ни одной царапины не получили. Нервы наши, хотя мы с ним к слабакам не относились, настолько измотались, что оба готовы были сами на пули лезть, чтобы побыстрее убило или ранило. И однажды, отчаявшись, Морозов увлек меня под немецкие снаряды. Но нам не повезло, уцелели: в смертельном вихре, как назло, ни один снаряд, ни единый осколок не зацепил нас. Через пару часов о нашем поступке стало известно генералу. Разнеся, изматерив и пригрозив нам расстрелом, генерал каждому из нас вручил путевку в санаторий.

На той же встрече начальник штаба нашего артполка майор Шлямин так объяснил задержки с моими награждениями… Якобы за форсирование Днестра меня единственного представили к ордену Ленина. Ну а когда к званию Героя стали представлять, меня обошли как представленного уже к высшей награде. Но, к сожалению, командующий мое представление облил щами и порекомендовал представить новые наградные документы с очередной партией. Так и «повисли» мои высшие награды. Сам же Шлямин в Руме получил сразу три ордена Отечественной войны 1 — й степени. Никаких заслуг, чтобы так мгновенно озолотить свою грудь, у него не было. Просто трижды написал сам на себя реляции, вот и засиял в орденах.

Тогда же за праздничным столом, когда, подвыпив, бывшие начальники были не в меру откровенными, я совсем случайно подслушал разговор о себе: «Живуч был, воевал дерзко и удачливо, пехота любила его, артиллерийским огнем управлял снайперски, за «языком» успешно ходил, но с политработниками не ладил, осведомителем быть отказался да заму командира артполка по строевой по морде съездил, когда тот хотел ударить его, вот и отдали его Звезду за Днестр политработнику».

Прискорбно и обидно было мне слушать такое, хотя была в этих словах и правда. Тогда, на фронте, я и не думал о наградах, даже не заметил, что меня за Днестр ничем не наградили. Но если бы знал, что выживу и что не боевые заслуги, а подхалимаж, терпимость к оскорблению человеческого достоинства решали, буду я Героем или нет, я бы все равно не стал пресмыкаться перед начальством, особенно перед своим замполитом — бездельником и трусом.

И конечно, не стерпел бы мордобоя заместителя командира полка по строевой части майора Мартиросова. Ранее я никогда с ним не общался: он в тылу всегда сидел. Кто-то из высшего начальства пристроил его на всю войну на эту никчемную на фронте должность, лишь бы не убило. Ходил слух, что этот худенький, низкорослый, лысый, уже в годах майор позволял себе бить по лицу высоких, статных красавцев — солдат из знаменного взвода. Чтобы не загудеть на передовую, никто из них не сопротивлялся, сносили его самоуправство. Мартиросов, чтобы казаться полнее и солиднее, даже летом надевал под гимнастерку два шерстяных свитера и умывался в фуражке, чтобы скрыть лысину и казаться выше ростом. Особенно в присутствии хозяйки хаты. Наверное, он не ведал ничего о моих боевых качествах, знал только, что я не пью, не курю и не ругаюсь матом. Вот и решил — больше ему делать было нечего — поднять на меня, по его мнению, безответного, свою ручонку. Пусть по полку пойдет слава: какой сильный и смелый Мартиросов — Михина избил.

Мы, в кровавых боях продвигаясь задень на десяток метров, три месяца бились, чтобы продвинуться на шесть километров — от Днестра до противотанкового рва. И, чтобы не терять днем людей на открытой местности, ночами прорыли перекрытый и замаскированный сверху подземный тоннель, по которому и повозки ездили, и люди в безопасности ходили, и связь была протянута. Вот однажды, подвыпив, на повозке с завтраком по тоннелю приехал к нам в противотанковый ров Мартиросов. Отдергивает закрывавшую вход плащ-палатку и просовывается ко мне в блиндажик, где я обитал вместе с телефонистом. Я ему по-доброму:

— Здравия желаю, товарищ майор.

А он:

— Почему честь не отдаешь?!

Ведь знает, что на передовой по команде «смирно» не становятся и чести не отдают, а требует. Да и невозможно в этой конурке в полный рост встать, тут и сидя-то потолка касаешься. Он разворачивается и бьет меня по лицу. У меня реакция быстрая — отбив его руку, я увернулся от удара. Но не стерпел, зло взяло: мы каждый метр кровью залили, чтобы приползти сюда под пулями, а он по подземке на повозке приехал бить нас! И я тут же ногой вышиб его из блиндажика. На этом считал инцидент исчерпанным. Но Мартиросов затаил на меня зло. Я же возмутился тогда и расстроился до глубины души: ну почему я, честно воюющий, ради благосклонности начальства должен сносить оскорбления, терпеть мордобой, унижение человеческого достоинства, потворствовать бездельникам и пьяницам?! Я изо всех сил, не щадя живота своего, воюю, пехота любит меня, комбаты бьются из-за меня, требуют, чтобы именно я их поддерживал. Ан нет! Этого, оказывается, недостаточно! Да и не это берется во внимание. Да что мне, думаю, детей крестить с начальством?! Чего ради я должен унижаться?! Не сегодня-завтра меня убьет, а я буду пресмыкаться перед ними!

Майор Гордиенко, когда еще командовал нашим дивизионом, потом он стал командиром артполка, тоже пытался ни за что ударить меня. Но он был здоровее меня, и я не стал давать ему сдачи, а схватился за пистолет. С тех пор он стал уважать меня. Внешне, конечно. А так постоянно посылал меня на самые опасные задания. Добытые же мной в бою результаты себе присваивал. Однако, учитывая мою удачливость, знания и опыт, назначил командиром дивизиона. Предлагал даже занять должность начальника штаба артполка, но я отказался. Быть поблизости от самодура и унижаться — не в моих было правилах, хотя быть начальником штаба куда безопаснее, чем командовать дивизионом.

И еще. Гордец и позер, не в меру амбициозный, но трусливый служака Гордиенко любил повторять:

— Покы я нэ Гэрой, никто в моем полку Гэроем нэ будэ!

Так и получилось: героические дела в полку были, а Героем никто не стал.

Метко давали прозвища наши предки. Схватывали самые заметные, самые выпирающие черты рода — будь то гордыня или ум, удаль или хвастовство, прозорливость или глупость. Фамилия часто многое говорит о человеке.

Наверное, Мартиросову понравились дикие выходки комполка Гордиенко, по его примеру занялся мордобоем и он. Единственное, что утешало меня тогда, — это то, что, кроме заморыша Мартиросова, примеру Гордиенко больше никто из офицеров не последовал. Да и в других полках этого не было. Только генерал как-то на переправе ударил палкой одного нерасторопного офицера, тот во время бомбежки застопорил своей повозкой движение.

А комсоргу стрелкового полка, который носит мою Звезду, не завидую. Об этом Герое-политработнике до 1970 года я, как и многие, ничего не слышал. Человек он неплохой. Пытался подружиться со мной, все же испытывает угрызения совести. Как-то на ветеранской встрече пожаловался мне: жена и дочь не признают его Героем. Наверное, в порыве откровенности он рассказал им, как Героем стал, вот они и не уважают его. Во время войны я часто поддерживал полк, в котором он служил, но ни разу на передовой его не видел, он постоянно, как и большинство политработников, в тылах обитал. Подо Ржевом, где в боях сто раз умереть можно было, он, мой ровесник, все шесть месяцев на курсах комсоргов при политотделе армии провел. Симпатичный, угодливый, вот его в политработники и определили. Конечно, он не виноват, что Героем стал. Нужно было кого-то из политических — для счета и для показа, что и политработники воевали, — вот его и вписали в список Героев. Кто, кроме его жены и дочери, знает, как он Героем стал? Никто. Пусть считают, как привыкли читать в газетах, что комсомольские «вожаки» солдат в атаки водили. Да еще и кричали при этом: за Сталина и так далее.



<< Назад   Вперёд>>