Глава вторая. Материально-производственная база помещичьего хозяйства
РАБОЧАЯ СИЛА
Особенностью российского сельского хозяйства, отличавшей его от стран развитого земледельческого капитализма, было наличие огромного аграрного перенаселения.
Приведенные ниже подсчеты официальных статистических данных о естественном приросте и расчет излишка рабочей силы в деревне охватывают всю Европейскую Россию в целом. Как всякие средние величины, они, конечно, скрадывают местные различия. А именно эти различия, на наш взгляд, и составляют одну из самых любопытных и в должной мере не оцененных особенностей развития капитализма в российской деревне, Сельское население России размещалось относительно обрабатываемых земельных площадей весьма неравномерно. В одних районах был большой избыток рабочей силы, в других, наоборот, в ней ощущался недостаток. В связи с этим имели место ежегодные передвижения огромных масс людей из одних районов в другие на летние полевые работы, а также на сезонные неземледельческие заработки. Временный отход крестьян на заработки был, таким образом, одной из характерных особенностей рынка рабочей силы в сельском хозяйстве России. Главными потребителями рабочей силы пришлых сезонников, как известно, были капиталистические экономии помещиков и кулаков юга Украины, Северного Кавказа и Степного Заволжья. Много рабочих уходило на лето в Германию.
Известно прогрессивное значение отхода крестьян на заработки, расширявшего их кругозор, сближавшего с положением кадровых рабочих, вовлекавшего их в общепролетарскую борьбу. Но нельзя не видеть и другой стороны дела — незавершенности процесса пролетаризации отходников. В большинстве случаев отходники не имели возможности обосноваться в районах отхода в качестве постоянных сельских рабочих и вынуждены были осенью возвращаться домой часто с мизерным заработком или вовсе без денег. Не будь у них собственного хозяйства, каким бы оно ни было мелким, их существование было, бы невозможным.
Отходничество с периодическим возвращением на собственный надел объяснялось рядом причин и прежде всего слабым развитием промышленности, еще более слабым развитием капиталистического земледелия, а также сезонностью работ — следствие однобокой специализации сельского хозяйства на производстве главным образом зерна в местах прихода рабочей силы.
Обычно из крестьянской семьи уходил в отход один работник, заработок которого служил подспорьем для собственного хозяйства.. Только в самых низших группах дворов доходы от своего карликового хозяйства являлись дополнением к ставшему основным заработку на стороне. Громадные массы сельских жителей, не имея возможности прожить с своего надела, вынуждены были искать дополнительный заработок, в частности в помещичьих экономиях. Занятую в них рабочую силу с известной долей условности можно разделить на три вида:
1) Крестьяне, работающие на помещика со своим скотом и инвентарем (отработки первого вида);
2) Рабочие, закабаленные зимней наемкой, натуральными или денежными ссудами и т. п., работающие инвентарем владельца (отработки второго вида);
3) Рабочие, нанятые по свободным соглашениям без кабальных условий.
Отношения хозяина и рабочего любой из этих категорий регулировались насквозь пропитанным крепостническим духом «Положением о найме на сельские работы» от 12 июня 1886 г. с целым рядом позднейших сенатских дополнений и разъяснений1. Договоры найма могли быть письменные и словесные как па определенный, так и на неусловленный срок, но не свыше 5 лет (ст. 22). Наниматель должен обходиться с рабочим «справедливо и кротко», требовать лишь работу, для которой рабочий нанят (ст. 28), вовремя расплачиваться (ст. 29), не принуждать к получению товаров вместо денег (ст. 30), кормить обычной крестьянской пищей, оказывать помощь заболевшим (ст. 32). Вот и все обязанности нанимателя. Они не подкреплялись никакими санкциями и поэтому не имели для хозяина никакой обязательной силы.
Совсем иным языком закон говорит с нанимающимся. Рабочий обязан повиноваться хозяину, беспрекословно и усердно выполнять его требования (ст. 34). Кроме выполнения условий по найму рабочий обязывался «охранять хозяина и его домашних» в случае какой-либо опасности, «вести себя благопристойно, трезво и почтительно» к хозяину, его домашним и служащим (ст. 36), «не вправе отлучаться без позволения хозяина и принимать на себя без его согласия чужую работу» (ст. 37). В случае неявки на работу или самовольного ухода рабочего наниматель имел право взыскать с него сумму в пределах до трехмесячного заработка (ст. 56) Особенно важно, что наниматель имел право «подвергать рабочих вычетам из их заработной платы за прогул, за небрежную работу, за грубость и неповиновение хозяину и за причинение вреда хозяйскому имуществу» (ст. 49). Прав был А. Казаков, заметивший, что, судя по этим обязанностям, «рабочий продавал не только свою рабочую силу, но и свою личную свободу»2.
Прогул карался штрафом в размере заработка, который причитался бы рабочему за прогульное время, остальные штрафы не должны были превышать двойной поденной платы. Правда, рабочий имел право пожаловаться на хозяина в суд, но закон определял, что если причина не будет признана уважительной, то потраченное на ведение дела время признается прогулом (ст. 55). Рабочего, бежавшего от нанимателя, могли вернуть обратно через полицию (ст. 100). За невозвращение к нанимателю полагался арест до 1 месяца, за грубость к хозяину или членам его семьи — 1 месяц тюрьмы, за порчу имущества — 3 месяца и т. д.
Таковы были условия, в которые ставил рабочего каторжный закон 1886 г. Как видим, даже по закону ни о какой свободе договора между рабочими и нанимателем не могло быть и речи. Закон ставил рабочего в кабальную, полукрепостную зависимость от нанимателя, а органы государственной власти всячески охраняли интересы нанимателей. Как увидим ниже, практика найма, эксплуатации и обращения с рабочими далеко превосходила самые свирепые постановления крепостнического закона.
О числе сельскохозяйственных рабочих и служащих (без прислуги), занятых в частновладельческих имениях, и распределении их по группам хозяйств можно судить по данным упоминавшегося выше «Свода по России» (табл. 11).
Даже во время мировой войны, когда наем рабочей силы был затруднен, частновладельческое хозяйство занимало до полутора миллионов рабочих и служащих. Около половины их (47,3%) было сосредоточено в крупных экономиях с посевной площадью свыше 250 дес. Это показывает, что крупные латифундии наряду с эксплуатацией крестьян путем отработок и т. д. были по существу основным потребителем труда наемных сельскохозяйственных рабочих. Следует иметь в виду, что источник охватывает лишь немногим более ⅘ всех частновладельческих хозяйств, учтенных переписью 1916 г., и в нем, очевидно, не учитываются поденщики. Думается, будет близко к действительности, если мы допустим, что в целом частновладельческое хозяйство России использовало труд приблизительно 2 млн. наемных рабочих. Это количество невелико по сравнению со всей массой занятых в сельском хозяйстве рабочих рук, но оно свидетельствует о значительном развитии (в абсолютных размерах) капиталистического земледелия в частновладельческом хозяйстве.
Таблица 11. Наемные рабочие и служащие в частновладельческих хозяйствах России в 1916 г.
Обращает на себя внимание большой удельный вес числа служащих. В отчетах и описаниях имений в число служащих обычно зачисляли не только управляющих, конторщиков, табельщиков и т. д., по и садовников, кузнецов, машинистов, иногда постоянных рабочих по двору и др. Ввиду полного разнобоя в учете, графа, показывающая процент служащих к числу рабочих, не дает правильного ряда. Но все же можно заметить, что с увеличением размеров хозяйства относительное число администрации и служащих становится меньше. В этом проявляются преимущества крупного хозяйства, хотя они затушеваны рядом не учтенных факторов.
При всем значении абсолютных данных о найме рабочей силы в помещичьем хозяйстве следует отметить, что оно могло занять с учетом поденщиков не более ⅒ избыточного сельского населения, и то в самую страдную пору3.
На вопрос о составе рабочих по полу и возрасту «Свод по России» полностью не отвечает. Обратимся к другой сводке, составленной ЦСУ по данным переписи 1916 г. Она охватывает значительно меньше частновладельческих хозяйств (24 292), но содержит более детальные данные. В сводке учтено 245,2 тыс. наемных рабочих, из них в рабочем возрасте мужчин 112,6 тыс., женщин 78,8 тыс., подростков и детей 53,8 тыс. человек4. Таким образом, доля взрослых мужчин была менее половины общего количества наемных рабочих.
Массовых сопоставимых данных об изменении доли женского и детского труда за рассматриваемый период не имеется. Некоторые материалы прямо указывают на рост применения женского и детского труда, особенно в хозяйствах с посевами свекловицы.
Так, в имении Гуты (Харьковская губерния) состав рабочих был (в %)5:
Условия найма сельскохозяйственных рабочих были различными. Имелась категория крестьян-рабочих, которые нанимались на обработку кругов или обрабатывали своим инвентарем помещичью землю в виде отработок за арендованную. Но за нее отрабатывали и пешие рабочие инвентарем владельца или своими примитивными орудиями — косой, серпом, цепами (отработки второго рода). Приведем конкретный факт. Надежда Эмме, арендатор части имения В. И. Гурко (Сухие Гаи Воронежского уезда), принимая на себя хлопоты по сдаче в аренду земли крестьянам из другой части имения, писала в 1913 г. владельцу, что «крестьяне, берущие землю в аренду, охотно идут работать у меня на участке, чтобы отдать плату работой, а не деньгами. Я, не имея достаточно инвентаря, буду обеспечена рабочими руками, которых в последнее время все больше и больше нехватает. Вот это и будет плата за мои хлопоты и труды по раздаче земли»6.
Отмеченное явление было в массовом виде зафиксировано земским статистическим обследованием 1897 г. (табл. 12).
Таблица 12. Наем на сельскохозяйственные работы в чужие хозяйства по Перемышльскому уезду Калужской губернии*
* «Статистическое описание Калужской губернии», т. III. «Перемышльский уезд, Основные таблицы». Калуга, 1899, стр. 262—263.
Данные таблицы 12 говорят о том, что крестьяне, особенно низших групп, дошли до такой степени разорения и пролетаризации, что больше половины из них не могут прожить на доходы со своего хозяйства и вынуждены искать дополнительную работу. Дальнейший анализ показывает, что те же самые крестьяне, в том числе низших групп, теснейшим образом привязаны к своим наделам. Не имея возможности вести хозяйство без аренды угодий у помещиков, они вынуждены отрабатывать за эти угодья. Даже беспосевные «хозяева» не превратились в чистых пролетариев и, чтобы прокормить корову, отрабатывали за сенокос (197 хозяйств из 298), отпуская рабочих на отработки. Число пеших дней превысило число конных, что указывает на широкое развитие в уезде отработок второго вида с применением инвентаря владельца.
Исключительное аграрное перенаселение, малоземелье, нужда и голод толкали крестьянина и сельскохозяйственного рабочего в кабалу к помещику и кулаку. На этой почве развивались разнообразные кабальные формы найма рабочих. Среди них едва ли не на первое место надо поставить заблаговременный наем; он получил название «зимней наемки», хотя происходил не всегда зимой, но и осенью, а иногда даже за год — два до начала предполагаемой работы.
В. В. Хижняков, хорошо изучивший положение сельскохозяйственных рабочих, с негодованием писал о «возмутительном явлении нашей деревни, каким является досрочная наемка. Задешево, под задатки, выдаваемые зимою, в период острой крестьянской нужды - эта форма грубого ростовщичества распространена у нас, как известно, повсеместно; по словам участника Мценского комитета г. Хвостова, ее придерживаются „все наниматели, выдавая деньги вперед чуть ли не за два года". В записке, представленной Кирсановскому комитету, гг. Журавлев и Ерофеев писали следующее: „Подгоняемый нуждой, потерявший всякую способность здраво рассуждать, крестьянин закабаляет себя сразу нескольким землевладельцам, нисколько не заботясь о том, как он оправдается перед ними, когда настанет время отработки, у него одна мысль, одна цель: взять побольше задатков и как-нибудь частью из них заткнуть хоть одну — две из своих бесчисленных нужд. Но самый трагизм положения начинается, когда настает время отработки взятых задатков: все лица, у которых он таковые взял, требуют его сразу, и вот он мечется от одного к другому, от другого к третьему и пока, таким образом, как говорится, всеми правдами и неправдами не удовлетворит всех, у него не остается уже времени для нужной обработки своего жалкого клочка, но хотя бы как-нибудь исковырять его“»7.
Обычно в подобных описаниях не делается разницы между наймом с инвентарем и без инвентаря, т. е. собственно рабочих. Но в отдельных случаях прямо говорится о зимней наемке пеших рабочих. Так, в описании имения Соколова (с. Тишково Коломенского уезда Московской губернии) читаем: «Поденные нанимаются в соседних деревнях. Чувствуется сильный недостаток. Не было бы ни одной (поденной работницы. — А. А.), если бы владелец не обязывал их выдачей в виде займа раз личных продуктов, денег и т. д. за отработки... Сдельные — наем с осени за заборы»8.
Зимняя наемка пешего рабочего по форме не отличалась от найма крестьянина на обработку кругов или сдельные работы: в обоих случаях налицо закабаление ссудой (земля, деньги, хлеб и т. п.). Но зимняя наемка рабочего, лишенного своего инвентаря, все более перерастала из кабалы крепостнической в кабалу капиталистическую. В первом случае хозяйство на земле помещика ведет крестьянин, во втором случае сам помещик ведет хозяйство своим инвентарем, пользуясь кабальным трудом рабочего.
Зимняя наемка служила для помещиков одним из самых сильных средств понижения цен на труд. В Тамбовской губернии в 1913 г. разница в обработке одной десятины ржи при зимнем и летнем найме выглядела следующим образом (в руб.)9:
Таким образом, при летнем найме стоимость обработки и уборки десятины ржи обходилась дороже почти на треть (31%).
Главным районом зимней наемки был Центрально-черноземный центр. Однако и в других местах она имела широкое распространение. Так, капиталистические экономии Юго-западного района пользовались этой формой найма, вероятно, не в меньших размерах. Корреспондент ВЭО сообщал, например, что в Смелянщине (Черкасский и Чигиринский уезды Киевской губернии, район хозяйничания гр. Бобринских) летом 1905 г. работали сроковые рабочие из Полтавской губернии, «которые нанимались местными помещиками из Полтавщины зимою, в пору нужды и по пониженной цене»10.
На широкое применение зимнего найма указывал Я. Яковлевич в статье «„Обязанное" хозяйство» в правокадетском журнале «Русская мысль». «По местным сведениям,— писал он,— в Югозападном районе по некоторым деревням „обязанных" дворов насчитывалось к весне 1913 г. до 48%, по Могилевской губернии — до 52%, по Черниговской — до 56 % »11.
Анализируя эти данные, В. И. Ленин писал: «Перед нами чисто крепостническая кабала и безысходная нищета крестьян...», причем помещичье землевладение превращает «массу крестьян в задавленных и привязанных к „барину" нищих»12. Ленин указывал, что никакие реформы, «не помогут тем миллионам дворов, тем десяткам миллионов крестьян, которым некуда уйти из деревни и которые должны зимой идти в кабалу помещикам»13.
Являясь кабалой для крестьян, зимняя наемка и для помещика далеко не всегда была удобной формой обеспечения имения рабочей силой. Крестьяне, взявшие деньги в долг, отрабатывали его неохотно, на работу являлись несвоевременно и выполняли ее некачественно. Так, помещик А. В. Иванов (имение «Струпна» Зарайского уезда Рязанской губернии) зимой 1908 г. уплатил крестьянам за уборку хлебов будущего урожая с 22 дес. по 5 руб. за десятину, — всего ПО руб. Однако крестьяне убрали всего лишь 10 дес., «причем,— жаловался помещик,— первое требование выразилось посылкой нарочного к каждому должнику от 3 до 5 раз; период уборки из-за этого затянулся так долго, что я вынужден был исполнить то, что должны были сделать должники, своими машинами и, понятно, с большим запозданием. Самая работа их, т. е. косьба, а главным образом, вязка, до невозможности небрежна. Количество растерянных колосьев на одной десятине, собранных потом конными граблями и обмолоченных, выразилось, самое меньшее, в 10—12 пудов зерна. Способ этот оказался настолько дорогим, что хозяйство раз навсегда от него отказалось»14.
Низкая производительность труда закабаляемых зимними наемками местных крестьян и плохое его качество вынуждали помещиков переходить к найму посторонних сельскохозяйственных рабочих. Тот же Иванов и некоторые другие помещики Зарайского уезда с 1910 г. стали привозить женщин и девушек из Калужской губернии, преследуя цель не только заменить местных рабочих пришлыми, но и мужской труд женским. «Девки делают все: пашут плугами, возят снопы, сено» и т. д.15
Развитие капитализма неизбежно толкало помещиков к отказу от кабальных форм найма. Массовых данных, на основании которых можно было бы судить, как быстро шел этот процесс, статистика не оставила. Лишь сохранившиеся сообщения земских корреспондентов по Самарской губернии показывают, что в 1911 г. о зимнем найме имелось 33,3% сообщений и 66,7% — о найме во время работ, а в 1913 г. — соответственно 24 и 76% сообщений16.
На почве усиленного предложения рабочих рук возникала конкуренция, со всеми ее последствиями, между крестьянами и сельскими рабочими, между отдельными слоями крестьян, а также между «своими» и «чужими» для данного имения, т. е. пришлыми из других деревень или местностей. Этой конкуренцией помещики не без успеха пользовались в целях более выгодного для себя найма рабочей силы.
«В Подольской губ. крестьян особенно раздражало то обстоятельство, что многие помещики платили местным рабочим 25 коп. в день, а пришлым 40 коп. Установив таксу, крестьяне „снимали" местных служащих, и рабочих из экономий и изгоняли пришлых рабочих. Иносельцы часто переходили на сторону землевладельцев и срывали забастовку (Липовецкий уезд). В южной части Звенигородского уезда безземельные крестьяне взялись убирать помещичий хлеб на объявленных экономиями условиях, что вызвало большое неудовольствие со стороны более обеспеченных крестьян, которые готовы были вступить в борьбу за улучшение условий найма. Для успеха борьбы поэтому необходима была материальная помощь безземельным со стороны более обеспеченных крестьян»17.
В части снабжения помещичьего хозяйства рабочей силой особое место занимал труд солдат, отпускаемых из воинских частей по просьбам землевладельцев на летние сельскохозяйственные работы. Значение этой разновидности найма далеко превосходило скромный удельный вес солдат в массе наемных рабочих. Военное начальство охотно шло навстречу желаниям помещиков получить солдат на работы. В. В. Хижняков замечал: «Никаких препятствий к отпуску на вольные работы со стороны военного начальства землевладельцы, по-видимому, не встречают»18. Помещики жаловались на дороговизну солдатских рабочих рук, обходившихся дороже местных рабочих19 и все-таки нанимали солдат даже там, где в избытке имелись дешевые рабочие руки местного населения, например, в Юго-западном крае. Объяснение этому находим, в частности, в одном из докладов Гайсинскому комитету о нуждах сельскохозяйственной промышленности, где говорилось, что «наем солдат, во-первых, лишает местное население более или менее значительной части заработка; во-вторых, несмотря на то, что работа солдат обходится на 15—50% дороже вольных рабочих, она, ослабляя спрос на местных рабочих, искусственно понижает местную заработную плату. Оба эти обстоятельства приводят к крайне недоброжелательному отношению, к антагонизму между местным населением и пришлыми солдатами, антагонизму, иногда прорывающемуся в виде беспорядков, как это не раз уже было в Киевской губернии (Вязовское дело и др.)»20. Генерал Драгомиров писал в «Русском инвалиде», что «солдаты, как наемная рабочая сила, в крае с многочисленным населением не нужны и служат дошлым помещикам только как средство сбивать цену на крестьянский труд. Поэтому иногда случается, что крестьяне, вооружившись дубьем, чем попало выгоняют солдат с работы»21.
Мы не останавливаемся на разнообразных ухищрениях и злоупотреблениях, к каким прибегали помещики при заключении условий найма — массу соответствующих фактов читатель может найти в литературе о сельскохозяйственных рабочих.
В заключение вопроса об условиях найма укажем еще на один способ привлечения рабочей силы помещичьими экономиями. Имеются в виду так называемые помочи — прямые наследники «гвалтов», «толок» и «шарварков» крепостной эпохи. До освобождения они были одной из феодальных повинностей крестьян и устраивались по произволу помещика. Теперь момент внеэкономического принуждения отпал. В описании имения А. Н. Скорнякова (с. Висково Коломенского уезда) читаем: «Практикуется покос „помочью", обходится дороже (можно нанять по 40 коп., а обходится „помочью" 55 коп.). Выгода — в количестве народа: в праздник не пойдет рабочий за деньги. Выгода в количестве сразу скошенного сена (приходят обыкновенно человек 15—20 косарей). Выпивается при этом по 1½ и даже 2 бут. водки на человека». В начале работы дается водка, завтраки чай. Работают крестьяне с 3 часов утра до 11 часов дня, после чего получают обед с водкой и чай. Затем рабочий «переходит в село, где пьет на свои деньги. Вечером и на другой день приходит похмеляться»22.
Наконец, об одном весьма любопытном, но отнюдь не загадочном явлении. В имении А. Д. Фовановой (Коломенский уезд) «выходят на посадку картофеля бесплатно»; работницам обещают, что они «будут всегда приниматься на поденную работу». Во время посадки «полагается угощение, состоящее из кренделей и подсолнухов», которых для 25 человек выдается на 2 руб. 50 коп.23 Это свидетельство делает понятным замечание А. Г. Михайлюка о том, что в имении Терещенко Михайловский хутор «земля, луга, даже работа предоставлялись за отработки»24. Перед нами своего рода «зимняя наемка наоборот», когда крестьяне, чтобы получить заработок в имении, предварительно выполняют некоторые работы бесплатно.
По вопросу о том, в каких условиях, формах и размерах помещики эксплуатировали уже нанятых рабочих, преобладает не статистический, а описательный материал, весьма ярко и со многими подробностями рисующий положение сельскохозяйственных рабочих в помещичьих имениях. Во избежание даже намека на сгущение красок предоставим слово нанимателям. Помещица А. Д. Рычкова-Защепина в одном из четырех писем в Бугульминский уездный комитет о нуждах сельскохозяйственной промышленности писала:
«Помещики и рабочие — это два непримиримых врага, не могущих, несмотря на эту вражду, обойтись один без другого. Это результат современного крепостничества и глухого, смутно сознаваемого протеста против него. Достаточно шальной искрьц чтобы и здесь разразились страсти и возникли беспорядки, подобные мартовским смутам в Малороссии и в Тамбовской губернии».
«Мы нанимаем за самую сравнительно ничтожную плату годового рабочего; мы требуем от него изо дня в день максимума физической работы, которой ни в каком случае не в состоянии выполнить сами; мы кормим эту нашу рабочую силу весьма часто недостаточно и нередко недоброкачественной пищей; несвежим мясом, червивой солониной, затхлой мукой, снятым молоком, прокисшей капустой и т. д., словом, пищей, которой сами и в рот не возьмем...
Кто из нас прямо или косвенно, через своих уполномоченных, в этом не грешен?
Кто из нас не виновен в разного рода самоуправстве относительно их?
Кто не виновен, опять-таки косвенно, через своих объездчиков, сторожей, ключников, старост, приказчиков и пр. в постоянной, непристойной, площадной ругани их при всякой вине?
Все это делается везде, всегда, на каждом шагу, с единственным оправданием: „Все так делают!"»25
Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить. «Дикий помещик» в его обращении с наемным рабочим вырисовывается в своем натуральном виде.
Относительно продолжительности рабочего дня сельских рабочих «Правила» 1886 г., как и последующие дополнения и разъяснения к ним, не предусматривали каких-либо ограничений. Пределами были лишь границы суток и по-разному понимаемая необходимость в восстановлении сил для работы на следующий день.
Едва ли стоит здесь ссылаться на своеобразные рекорды, о которых есть немало сообщений, когда рабочий день доходил до 20 часов26. Приведем средние данные, вычисленные известным специалистом сельского хозяйства Баталиным по месяцам: в январе — 9 час., в феврале — 11 час., в марте — 12 час., апреле — 13 час., мае — 14 час., июне — 14,5 час., июле — 14 час., августе — 12,5 час., сентябре — 11,5 час., октябре — 11 час., ноябре — 9 час., декабре — 7 час.27 Нет никаких оснований считать, что в последующие годы (до революции 1905—1907 гг.) что-либо изменилось.
Продолжительность рабочего дня сочеталась с нечеловеческими условиями работы и быта сельских пролетариев. В корреспонденции газеты «Смоленский вестник» от 10 июля 1906 г. об условиях работы в имении с. Высокое Вяземского уезда, принадлежавшем гр. А. Д. Шереметеву, говорилось: «Экономические рабочие, которых здесь около 30 человек, находятся в невыносимых условиях. Работают по 17—18 часов в сутки, помещение их, по словам самих рабочих, хуже собачьей конуры; рабочих заставляют покупать гнилой картофель и плохой хлеб в экономии; если кто покупает вне экономии, того сейчас же рассчитывают; по угрозам управляющего (С. Баршова.— А. А.) они ходят на работу и по воскресным дням и получают за это 15—20 коп.
Обращение — вызывающее, особенно грубо и нахально обращаются с женщинами-работницами, называя их всякими площадными словечками; садовник и управляющий нередко прибегают, и к кулачной расправе»28.
И после первой русской революции борьба за сокращение рабочего дня не принесла желаемых результатов: первые профсоюзы батраков были задушены реакцией, а закон 26 апреля 1906 г. запрещал стачки сельскохозяйственных рабочих. Рабочий день по-прежнему регламентировался одним произволом нанимателей. Однако революционная борьба сельскохозяйственных рабочих и крестьян привела к некоторому повышению заработной платы в помещичьих экономиях и кулацких хозяйствах.
Это убедительно, на большом статистическом материале показано И. Г. Дроздовым в его интересной книге «Заработная плата земледельческих рабочих в России в связи с аграрным движением 1905—1906 гг.» (СПб., 1914). Как известно, В. И. Ленин высоко оценил эту работу, посвятив ей рецензии в газете «Путь Правды» от 29 марта 1914 г.29 и в журнале «Просвещение», № 5 за май 1914 г.30 Впоследствии автор, учтя критические замечания В. И. Ленина, издал новую книгу, где провел сопоставление заработной платы сельскохозяйственных рабочих до и после Октябрьской революции31. По его исчислениям, плата поденному рабочему-мужчине на своих харчах в период от весенних работ до конца уборки хлебов составляла32:
Анализируя данные И. Г. Дроздова за 1902—1910 гг., В. И. Ленин указывал, что самое большое повышение заработной платы пришлось на 1906 г. (12,5%). «Таким образом,— писал Ленин,— с 1905 года удалось двинуть вперед и невероятно низкую плату сельским рабочим!»33 Однако плата, выраженная в хлебе, даже в 1906 г. снизилась по сравнению с уровнем 1902—1904 гг. «Разумеется, не будь толчка в пятом и шестом году, понижение реальной заработной платы было бы еще сильнее»34.
В дальнейшем, при заметных колебаниях, наблюдалась тенденция к повышению как денежной, так и реальной заработной платы, но размеры этого повышения (в хлебе) были весьма невелики. Во всяком случае рост зарплаты рабочих намного отставал от роста доходов помещиков, что и показал И. Г. Дроздов путем сопоставления первой с движением цен на землю: по 8 районам зарплата в 1901—1910 гг. поднялась по сравнению с предшествующим десятилетием на 27%, а цена земли — на 91%, т. е. почти вдвое35.
Отсылая читателя к работе И. Г. Дроздова, мы не можем, однако, обойтись без некоторых замечаний и уточнений. Еще В. И. Ленин отметил, что автор неправомерно «предъявляет, так сказать, „отвод"» Приуральскому району, где повышение зарплаты было больше, чем в Юго-западном36, на котором И. Г. Дроздов делает особый упор. Утверждая, что всего больше зарплата повысилась в районах наиболее развитого сельскохозяйственного капитализма и, следовательно, движения сельскохозяйственных рабочих, автор делает некоторые упрощения. Дело не только в темпах роста заработной платы, против чего, вообще говоря, спорить не приходится, но и в ее абсолютной высоте. А она была самой низкой в 1901—1910 гг. в Приозерном крае — 0,69 пуда, Юго-западном — 0,71, в Белорусском — 0,72, в Северном — 0,72 пуда и т. д. Итак, два района капиталистического помещичьего хозяйства — Юго-западный и Белорусский — были зоной самых низких плат. И. Г. Дроздов не называет эти районы в числе центров аграрной перенаселенности, что было именно так. Несколько формально подошел автор к определению характера движения 1905—1906 гг. в указанных районах. Несмотря на преобладание выступлений в форме стачек, движение в общем и здесь имело конечной целью «выкуривание» помещиков.
Эти замечания потребовались для того, чтобы подчеркнуть, что и в районах капиталистического помещичьего хозяйства большие массы крестьян, скудно наделенных землей, продолжали эксплуатироваться помещиками в качестве мелких земледельцев, мелких хозяйчиков, наделы которых позволяли помещикам понижать заработную плату рабочих.
Едва ли не самым страшным бичом для сельских рабочих было штрафование. Большой материал о штрафах собран А. И. Шестаковым (Н. Дим)37. Так, в Долбенкинской экономии (Орловская губерния) штрафовали за курение в усадьбе и прочие мелкие проступки. В одном имении Саратовской губернии из 452 служивших в летнее время рабочих только 51 человек не был оштрафован, у 88 человек штрафы составили ¼ заработка, у 122 — более ⅓, У 69 — более ½, 85 человек потеряли почти всю зарплату, а остальные 37 рабочих остались должниками по штрафам38. На законодательное ограничение штрафов наниматели, как правило, не обращали внимания.
Одним из способов понижения заработной платы было плохое питание рабочих, а как следствие — желудочно-кишечные заболевания, «куриная слепота» и другие болезни. Даже на «хлебосольной» Кубани отмечались случаи цинги среди сельских рабочих39. Землевладельцы западных губерний ухитрялись кормить мужчину на 8 коп., женщину — на 7 коп. в день40. Расплата за работу товарами и продуктами питания по ценам, назначаемым нанимателем, была обычным явлением.
Не касаясь других видов кабалы и обмана нанятых рабочих, остановимся еще лишь на одном из многочисленных способов расчета, с помощью которых рабочий оказывался обманутым. Мы имеем в виду расплату не наличными деньгами, а так называемыми ярлыками. «Ярлыки представляют собой особый род безымянных (на предъявителя) расписок в исполнении работ на известную сумму и без указания срока уплаты, выдаваемых экономиями крестьянам при расчете за летние работы. Система эта в значительной мере развита среди как мелких, так и крупных землевладельцев Тамбовской губернии. Уплата денег по этим ярлыкам производится весьма неаккуратно и часто задерживается на весьма продолжительное время, иногда на год и даже более»41.
«Таким образом, крестьянин, запродавший свой труд раньше времени по крайне пониженной цене и получивший в уплату ярлык, который должен в конце концов разменять (у кулаков или в кабаках.— А. Д.) с значительной потерей, становится иногда в материальном отношении в безвыходное положение»42.
Понятно, что расплата ярлыками и марками, наблюдавшаяся, кстати сказать, не в одной только Тамбовской губернии, была возможна лишь по отношению к рабочим, наделенным землей, к мелким земледельцам. Надел, таким образом, являлся не только средством снижения заработной платы, он также давал возможность помещикам задерживать ее выплату.
Рассмотренные материалы дают основание сделать следующие выводы:
1. Помещичье хозяйство по своим масштабам было неспособно не только ликвидировать, но даже в сколько-нибудь заметных размерах сократить аграрное перенаселение в деревне.
2. Доходность этого хозяйства в значительной степени держалась на исключительной дешевизне рабочей силы, как следствие все того же аграрного перенаселения, громадного превышения предложения труда над его спросом.
3. Наемный труд в помещичьих имениях, в большей мере был трудом закабаленных крестьян.
ТЯГЛОВАЯ СИЛА
Переходим к другой сфере материально-производственной базы помещичьего хозяйства — к элементам, составлявшим ее постоянный капитал.
Основной тягловой силой в дореволюционном сельском хозяйстве была лошадь. В южных районах наряду с лошадьми широко использовались волы. В рассматриваемое время шел процесс замены волов лошадьми, как более универсальным и быстрым средством тяги и передвижения. Это происходило, главным образом, в крестьянском хозяйстве. У помещиков поголовье волов сокращалось медленнее и их удельный вес в составе рабочего скота был значительно выше, чем у крестьян.
Статистические данные о поголовье волов весьма суммарны и ненадежны. Сведения о лошадях содержатся в военно-конских переписях. До сих пор в поле зрения находились итоги военно-конских переписей по крестьянским хозяйствам. Переписи по частновладельческим хозяйствам оставались неразработанными. А между тем они составляют немалый интерес, особенно в сопоставлении с данными по крестьянскому хозяйству.
Первое, на что полезно обратить внимание, — удельный вес частновладельческого рабочего скота в общей его массе.
По переписи 1916 г., в 48 губерниях Европейской России насчитывалось 19 979,6 тыс. штук рабочего скота, в том числе у частных владельцев 1 349,2 тыс. Только в районах капиталистически развитого земледелия доля скота у частных владельцев была относительно высокой: в Прибалтийском — 19,1%, в Юго-западном — 13,3%, в Южном степном — 11,0%43.
Надо, однако, иметь в виду качество и количество скота в соотношении с обрабатываемой площадью.
О качестве лошадей можно судить по их росту. Как показала военно-конская перепись 1912 г., в Европейской России лошадей ростом два аршина и выше у частных владельцев было 67,8%, а у крестьян и казаков — 43,7%44.
Кроме того, лошади на незначительных земельных наделах крестьян использовались менее рационально, чем на больших площадях землевладельцев. Другими словами, у крестьян имелся большой избыток лошадей против того, сколько их нужно было для обработки всей крестьянской земли. Это обстоятельство давало возможность помещикам эксплуатировать крестьянский рабочий скот, не заводя своего или имея его в минимальном количестве. Только разорение и обезлошадение соседних крестьян могло заставить помещика завести свой скот или увеличить его поголовье. Если же представлялась возможность привлечь дополнительное количество крестьянского скота, помещик мог пойти даже на сокращение своего поголовья.
Таблица 13. Количество рабочих лошадей у частных владельцев сельских местностей Европейской России по военно-конским переписям*
* «Военно-конская перепись 1888 года». СПб., 1891; то же 1891 года. СПб., 1894; то же 1899— 1901 годов, СПб., 1102; то же 1903—1004 годов. СПб., 1906; то же 1905 года. СПб., 1907; то же 1912 года. В табл. 13 сведены данные по 48 губерниям Европейской России (не вошли Архангельская губерния и Область Войска Донского). Районы показаны, как и в других случаях; для удобства сопоставления выделен лишь Приуральский район (Пермская и Вятская губернии).
Надо также учесть, что некоторая часть рабочего скота у частных владельцев содержалась не для земледелия, а для нужд лесного хозяйства, промышленных предприятий, для разъездов и проч. Это еще более сужало долю помещичьего скота, занятого в сельскохозяйственном производстве.
Материалы военно-конских переписей дают возможность проследить, как изменялось во времени количество рабочих лошадей в частновладельческих хозяйствах.
Как показывает табл. 13, количество рабочих лошадей у частных владельцев, проживавших в сельских местностях (кроме крестьян) в целом постепенно возрастало: по сравнению с 1888—1891 гг. оно увеличилось, по переписям 1899—1905 гг., на 7%, а к 1912 г.— на 11%. Таким образом, в годы столыпинской реформы темп прироста был меньше, чем в первом периоде (между переписями 1888—1891 и 1899—1905 гг.), вдвое. Если в первом периоде прирост поголовья лошадей почти не отставал от прироста числа коневладельцев, то во втором периоде (1905-1912 гг.) обнаружилось заметное отставание: по сравнению с 1899—1905 гг. число коневладельцев выросло на 12,3%, а число лошадей — всего лишь на 3,7%. В связи с этим число лошадей, приходящихся в среднем на одного коневладельца, уменьшилось с 3,6 головы до 3,3.
В первом периоде, несмотря на тяжелые для сельского хозяйства обстоятельства, связанные с недавним сельскохозяйственным кризисом, количество лошадей возрастало почти во всех районах. Только в Прибалтике, Северо-черноземном и в Югозападном районах поголовье рабочих лошадей снизилось. Источники не дают ответа на вопрос о причинах этого сокращения. Можно, однако, полагать, что в его основе были разные способы борьбы с кризисом. Если в Черноземном центре помещичье хозяйство реагировало на кризис сокращением производства или даже ликвидацией хозяйства со сдачей земли в испольную и другие виды аренды, то в Юго-западном районе оно боролось с ним путем внедрения более совершенной техники, перехода к другим культурам, расширения торгового скотоводства и т. д. Результатом комбинации этих мер, одни из которых требовали увеличения рабочего скота, другие позволяли сократить его, могла явиться некоторая общая его убыль.
В 1905—1912 гг. картина усложняется, так как более сложными становятся и условия ведения хозяйства. Крестьянское движение 1905—1907 гг., толкнувшее многих помещиков к продаже земли, особенно в отработочных районах, дальнейшее развитие капитализма в стране, рост спроса и цен на сельскохозяйственные продукты и другие факторы действовали повсюду, но не сплошным фронтом, а с различными местными модификациями. В пяти районах они вызвали убыль рабочих лошадей: Северо-черноземном, Юго-западном, Северном, Северо-западном, Западном. В остальных шести районах поголовье выросло, причем особенно в Южном степном районе, где продолжалась распашка оставшейся части залежей, сокращение овцеводства, обращение пастбищ в поля, а также замена рабочих волов лошадьми. Тенденция же оставалась прежней — дальнейшее развитие капиталистического хозяйства в ущерб отработочному. Причем прогресс хозяйства, если судить по обеспеченности тягловой силой, был чрезвычайно медленным.
Нельзя, однако, остановиться на этом общем представлении. Для более внимательного рассмотрения процесса обратимся к выборке числа хозяйств с 50 и более лошадьми по разным районам (табл. 14).
Таблица 14. Количество частновладельческих хозяйств с 50 и более лошадьми*
* Источники те же, что и в табл. 13.
Количество крупных частновладельческих хозяйств (с 50 и более лошадьми) возросло в первом периоде на 10% и во втором периоде — на 5%, несмотря на то, что немалая часть имений была разгромлена крестьянами. В первом периоде число крупных хозяйств уменьшилось лишь в отработочном центре (с 773 до 678), во всех же остальных увеличилось. Во втором периоде сокращение наблюдалось уже ь четырех районах, где больше всего сохранилось крепостнических пережитков. Наоборот, в районах более развитого земледельческого капитализма число крупных хозяйств заметно увеличилось. На основе приведенных данных мы вправе констатировать дальнейшую капиталистическую концентра пню частновладельческого хозяйства. Особенно это очевидно по данным Юго-западного и Западного районов, где количество крупных хозяйств выросло при общем сокращении поголовья лошадей.
Наиболее крупными коневладельцами были дворяне. Так, если на каждые десять частных владельцев в 1912 г. приходилось 33 лошади, то на десять коневладельцев-дворян приходилось 215 лошадей. Проследим изменение поголовья лошадей у дворян.
Сопоставимые данные имеются на 1905 и на 1912 гг. по 16 губерниям (Астраханская, Воронежская, Вятская, Казанская, Нижегородская, Оренбургская, Орловская, Пензенская, Пермская, Рязанская, Самарская, Саратовская, Симбирская, Тамбовская, Тульская, Уфимская)45. Так как данные о лошадях целесообразно сравнить с землевладением46, цифры по Пермской губернии, искажающие картину из-за особо крупных размеров помещичьего землевладения, в расчет не вводятся. По остальным 15 губерниям подсчет дает следующее:
Таким образом, если, по Европейской России количество частных коневладельцев выросло на 12,3%, а поголовье лошадей — на 3,7%, среди дворян 16 перечисленных губерний число коневладельцев сократилось до 77,9%, а количество лошадей — до 62,9% к уровню 1905 г. Это сокращение шло параллельно уменьшению дворянского землевладения. Неспособность дворянства в целом не только обеспечить развитие, но даже удержать хозяйство в своих руках ясно доказывается этими данными.
Перейдем к рассмотрению сводных данных военно-конских переписей по группам хозяйств (см. табл. 15).
Как видно из таблицы, во всех группах наблюдалось почти одинаковое возрастание числа коневладельцев. Но уже и здесь заметно, что преимущество было за крупными хозяйствами: их рост в целом опережал расширение более мелких групп.
В начале XX в. дифференциация частновладельческих хозяйств шла более интенсивно. 3267 хозяйств средних групп (с количеством лошадей от 11 до 50) потеряли около 80 тыс. лошадей и перешли в группу мелких хозяйств или совсем лишились скота. Частное коневладение пополнилось значительным числом новых мелких собственников, что в условиях повышательной хозяйственной конъюнктуры вполне закономерно. В то же время отчетливо проявилось превосходство крупных хозяйств. Число коневладельцев с 51—75 лошадьми почти не изменилось (рост на 0,6%), с 76—100 лошадьми возросло на 5,5%, а со 100 и более лошадьми — на 13,9%. Общее же количество лошадей во втором периоде возрастало быстрее, чем в первом.
Таблица 15. Распределение частновладельческих хозяйств по числу лошадей*
* Источники те же, что и в табл. 13.
В то же время количество крестьянских дворов с первого пятилетия XX в. по 1912 г. увеличилось на 1768 тыс., или на 15,5%. Из них на увеличение числа безлошадных пошло 904 тыс., или половина прироста. Другая половина почти целиком (777 тыс.) пополнила число однолошадных хозяйств. Доля тех п других повысилась с 58,9% до 63,7%. Несколько выросла группа хозяйств с двумя лошадьми. Количество хозяйств во всех высших группах сократилось. Судя по обеспеченности скотом, можно констатировать дальнейшее измельчание, парцелляцию крестьянского хозяйства в целом. В самом деле, если в 1899—1905 гг. на 10 дворов в среднем приходилось 22 рабочих лошади, то в 1912 г.— 20. Все поголовье рабочих лошадей не претерпело почти никаких изменений, увеличившись всего лишь на 1 %.
Нечего говорить, что причина такого положения крылась главным образом в наличии помещичьих- латифундий и полукрепостной эксплуатации крестьянства.
Новая миллионная масса безлошадных и большинство однолошадных дворов должны были найти применение своей рабочей силы. Между тем, как мы видели по данным о посевных площадях и поголовье рабочего скота, рост частновладельческих хозяйств был весьма скромным. Они не могли утилизировать труд этой массы крестьянства, процесс разорения которого шел намного быстрее развития капиталистического помещичьего хозяйства.
Наблюдалась существенная разница в развитии крупных хозяйств у частных владельцев и у крестьян. Сокращение многолошадных хозяйств у последних, конечно, не всегда означало регресс хозяйства. Оно было вполне закономерным, например, в случае приведения поголовья лошадей в соответствие с размерами площади посевов или в результате применения более совершенных орудий обработки почвы. К тому же это сокращение не было повсеместным. Из 48 вошедших в подсчет губерний число хозяйств с 5 и более лошадьми увеличилось в 10 губерниях с более развитым капиталистическим земледелием — Екатеринославской, Таврической, Херсонской, Гродненской, Полтавской, Уфимской, Астраханской и других губерниях. Прирост указанных хозяйств составил 58 тыс., тогда как в остальных губерниях их число уменьшилось на 139 тыс.; в итоге — убыль в 81 тыс. хозяйств.
Сокращение лошадей, как сказано, могло компенсироваться отчасти другими техническими средствами. То же самое можно и в еще большей степени отнести к частным владельцам. Между тем, как мы видели, все три высшие группы у частных коневладельцев дали прирост, а у крестьян — сокращение. Отсюда с очевидностью следует, что помещичье землевладение вело к разорению не только основной крестьянской массы, но задерживало развитие высших групп крестьян, тормозило рост капиталистического хозяйства сельской буржуазии.
Бесспорно, на наш взгляд, и то, что большее увеличение поголовья лошадей, особенно в высших группах, нельзя принимать за признак прогрессивности помещичьего хозяйства.
СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЕ МАШИНЫ И ОРУДИЯ
Характеристика помещичьего хозяйства с точки зрения обеспечения земледельческими машинами и орудиями крайне затруднительна по состоянию источников. До 1910 г. обследований хозяйств по этому показателю не проводилось, а материалы проведенного в 1910 г. Центральным статистическим комитетом министерства внутренних дел сплошного учета разработаны крайне неудовлетворительно47. Достаточно сказать, что составители утопили данные по частновладельческому хозяйству в общей сводке по всем хозяйствам вообще, включая крестьянские. К тому же расчет орудий сделан по сравнению с пашней, а не с посевной площадью. В такой обработке данные о площади пашни (в дес.) на одно орудие выглядят в следующем виде48:
Из приведенных данных можно заключить, что только сеялками частновладельческие хозяйства были обеспечены лучше, чем крестьянские. Вероятно, иной результат получился бы при расчете на посевную площадь.
На 100 орудий подъема почвы во всех хозяйствах приходилось усовершенствованных орудий 65,7, а у крестьян — 67,949. И в этом отношении частновладельческое хозяйство, очевидно, не пошло дальше крестьянского.
Составители обзора пытались сопоставить количество сельскохозяйственных машин и орудий с данными анкетного обследования 1895—1896 гг. Они констатировали: «Частновладельческие хозяйства лишь незначительно повышают процентное отношение усовершенствованных орудий к неусовершенствованным, это повышение всего заметнее в губерниях: Виленской (было 20,9% усовершенствованных орудий, стало 25,1%), Волынской (23,3 и 27,9), Киевской (63,1 и 67,3), Ковенской (36,0 и 42,6), Подольской (61,5 и 65,5) и Эстляндской (17,9 и 23,2); в губернии же Таврической и в областях Акмолинской и Семипалатинской частновладельческие хозяйства повлияли отрицательно: в Таврической губернии процент усовершенствованных орудий уменьшился на 2,5, в Акмолинской на 0,1 ив Семипалатинской на 0,6»50.
Далее имеется еще более важное признание: «Частновладельческие хозяйства в громадном большинстве губерний повышают число пахотной земли на одно орудие; наиболее резко это влияние сказывается в Европейской России в губерниях: Бессарабской, Екатеринославской, Пензенской, Рязанской, Самарской, Саратовской, Симбирской, Таврической, Тульской, Уфимской и Херсонской...; наоборот, в Воронежской и Кутаисской губерниях и Семипалатинской области частновладельческие хозяйства повлияли в сторону уменьшения числа десятин на одно орудие для разрыхления почвы»5.
К этому сообщению можно подойти двояко. С одной стороны, увеличение пахотной, площади на одно орудие можно принять за дальнейшую интенсификацию земледелия, а с другой — расценивать как расширение эксплуатации крестьянского инвентаря. Исходя из того, что известно о дореволюционном земледелии, мы без риска можем утверждать, что факт увеличения площади частновладельческой пашни на пахотное орудие означал ни больше ни меньше, как увеличение сдачи этой пашни в аренду.
В ходе Всероссийской сельскохозяйственной переписи 1917 г. также собирались сведения о земледельческих машинах и орудиях52. Но, во-первых, учетом были охвачены не все губернии, и, во-вторых, по ряду причин нехозяйственный учет был проведен весьма неточно. Зато данные 1917 г. можно сопоставить с размерами пахотных и посевных площадей и таким образом приблизительно выявить степень обеспеченности земледелия машинами и орудиями. Простейший суммарный расчет по 27 губерниям (в %) показывает следующее53:
Доля частных владельцев в посевной площади составила 8,3%, а плугов у них было только 5,7% и веялок 3,9%. Зато более сложными агрегатами (молотилки, жатки и особенно сеялки) частные владельцы были обеспечены на единицу площади лучше крестьян. Недостаток плугов указывает на широкое использование в помещичьих хозяйствах крестьянских плугов и сох.
Слабая техническая оснащенность помещичьего хозяйства особенно видна в сравнении с количеством пашни, площадь которой составляла 15% (только количество сеялок соответствовало этой доле пашни). Иначе и не могло быть: огромные пахотные площади сдавались помещиками в аренду и обрабатывались, следовательно, инвентарем арендаторов.
Как выглядела обеспеченность хозяйств машинами по районам, нами показано ранее54. Напомним лишь, что, например, в нечерноземной полосе на одну сеялку приходилось у помещиков 85 дес., а у крестьян 2512 дес., на одну жнейку соответственно 99 и 1281 дес. В черноземной полосе на одну сеялку приходилось у помещиков 60 дес., у крестьян 114 дес., на одну жнейку соответственно 80 и 81 дес. Помещичье хозяйство, как видим, было лучше обеспечено сеялками и жнейками, чем крестьянское. Но в черноземной полосе количество жнеек у крестьян и помещиков было одинаковым. Если же учесть, что машины в крестьянских хозяйствах были принадлежностью зажиточных верхов, нетрудно понять, что немалая часть последних была обеспечена машинами лучше, чем помещичьи экономии. Это обстоятельство позволяло помещикам широко пользоваться при отработках не только простейшими крестьянскими орудиями, но и более сложными агрегатами. В действительности так оно и было. В. И. Ленин указывал на это еще до 90-х годов55. Б дальнейшем положение не изменилось. Тульский губернский агроном С. Ю. Соттири писал в 1900 г.: «Дороговизна содержания этого инвентаря заставляет крестьян стараться использовать его вне своего хозяйства. Отсюда возможность понижения цен на различные сельскохозяйственные операции, производимые крестьянами своим инвентарем, до минимума. Таврическая губерния не составляет какого-либо исключения. Гораздо ближе к Тульской, в губерниях Тамбовской, Воронежской, многие помещики в последнее время предпочитают обрабатывать свои поля плугами крестьян. Недолго придется ждать подобного и в Тульской губернии»56.
Известный деятель сельского хозяйства на юге России М. В. Неручев в 1910 г. отметил случай расширения найма рабочих с машинами при посещении образцового для того времени имения Аскания-Нова Днепровского уезда Таврической губернии. Характеризуя одну из выгод найма крестьянских орудий, владелец имения Ф. О. Фальц-Фейн говорил гостю: «Еще хорошо при благоприятной погоде, а как сейчас напр[имер] дождь идет: что было бы делать с сотнями праздных рабочих? Теперь же все, чем я рискую, это пастбище для одной на каждую лобогрейку лишней лошади, которая будет приведена в виде запасной»57.
Имелись и другие выгодные для помещиков стороны такого найма и главная из них — значительное удешевление себестоимости полевых работjTaK, в Днепровском уезде косарю с громадилыциком платили 3—5 руб. за скос десятины хлеба, а при найме машин стали платить 75 коп. с десятины. Кроме того, обработка машинами намного уменьшала потери от перестоя хлебов, происходившего либо из-за нехватки рабочих, либо из-за ухода их в другую экономию или район в период жатвы58. Перед дешевизной найма крестьян с их инвентарем отступала на второй план забота о качестве выполняемых ими работ даже там, где тщательность обработки земли была особенно необходима. Так, барон Е. Е. Швахгейм на опытном поле с так называемым херсонским паром вспашку вел наемными крестьянскими плугами59.
Все известные нам конкретные случаи найма инвентаря относились к крупным хозяйствам. Если говорить о южных степных губерниях, вероятно, они и были главными его нанимателями. Несколько иную картину видим по Полтавской губернии (табл. 16).
Таблица 16. Частновладельческие хозяйства Полтавской губернии, пользовавшиеся наемными машинами и орудиями (Обследование 1910 г.)*
* «Третья подворно-хозяйственная земская перепись в Полтавской губернии 1910 года». Полтава, 1914, стр. 406.
Наем машин и орудий встречался в хозяйствах всех групп, однако чаще всего к нему прибегали мелкие частновладельческие хозяйства, реже нанимали владельцы средних и еще реже — крупных имений.
С ростом количества усовершенствованных орудий у крестьян расширялась возможность их найма помещиками, что в свою очередь тормозило процесс технического вооружения помещичьего хозяйства. Но самым главным тормозом в этом деле была отработочная система. В официальном издании ведомства земледелия читаем:
«Немаловажным препятствием к распространению орудий специально во владельческих имениях является принятая во многих местностях система ведения хозяйства за отработки или исполу, причем владельческие земли обрабатываются крестьянским инвентарем. При таком способе ведения хозяйства нет расчета затрачивать средства на улучшения инвентаря, покупку плугов, сеялок и других орудий. Кроме того, во владельческих хозяйствах отсутствие некоторых машин и орудий объясняется дешевизной рабочих рук. Вследствие этой дешевизны хозяевам нет надобности стремиться к увеличению производительности труда и обзаводиться» машинами60.
В основе того, что помещики ряда районов, особенно центральных губерний, пользовались отработками вместо собственного инвентаря, лежали вполне реальные и по-своему резонные соображения и расчеты. Приведем один из образчиков таких расчетов. В популярном среди помещиков суворинском календаре-справочнике «Вся Россия» суждение известного агрохимика и хозяина-экспериментатора проф. С. М. Богданова о качествах жатвенных машин комментировалось следующим образом: «Эти практические указания проф. С. М. Богданова сами по себе дают достаточную картину несовершенств современного жатвенного орудия. Но особенно важен совет его соображать покупку машин с ценою рабочих рук. Сколько можно насчитать хозяев, которые, увлекаясь модой или рекламой, накупили жаток не только без всякой нужды, но и в прямой вред своему хозяйству. Сноповязалка, например, требует около 2 р. 50 к. на покупку одного только шпагата для каждой десятины! А стоимость машины, запасных частей, а слесарь, а лошади, а дорогие работники — во что это все обойдется? Да еще, помимо всего прочего, на руках у хозяина остается своз копен с поля. Но десятину-то в наших средних губерниях сплошь и рядом убирают за 2 р. 50 к.— 3 р. 50 к. со всем, то есть и со свозом»61.
По мере сужения сферы отработочной системы действие этого тормоза ослаблялось, но отнюдь не сошло на нет.
Подавляющая масса приобретенных сельскохозяйственных машин и орудий, безусловно, использовалась в собственном хозяйстве помещиков. Некоторые имения отличались высокоэффективным использованием земледельческой техники, в них работали опытные механики, содержались ремонтные мастерские. В Карловской экономии, например, в мастерских было занято ремонтом и изготовлением машин до 140 рабочих.
Таблица 17. Сельскохозяйственные машины и орудия в частновладельческих хозяйствах Полтавской губернии в 1910 г.*
* «Третья подворно-хозяйственная земская перепись в Полтавской губернии 1910 года»,
стр. 397, 398, 400, 401, 406, 415, 418, 419.
Но и в этом деле экономическая действительность российской деревни порождала странно уродливые явления. Об одном из них говорил в I Государственной думе трудовик, депутат от Черниговской губернии проф. Г. В. Локоть: «Я знаю, например, что в Юго-западном крае? сельскохозяйственные машины держат исключительно для того, чтобы рабочие знали, что если они не пойдут по той цене, какую им предлагают, то будут пущены в ход все эти машины»62. Конкретный случай такого «применения» машин находим, к удивлению, в лучшем хозяйстве Кубанской области — имении «Хуторок» барона В. Р. Штейнгеля В описании имения отмечается, что сенокосилки почти не применяются из-за поломок. «Кроме того, сенокосилка в качестве конкурента на рабочие руки часто, при очень высоких ценах, способствует их понижению. Такую же роль играют иногда и жатвенные машины»63.
Роль конкурента рабочих, средства понижения их заработка машины в помещичьем хозяйстве сохраняли и позднее. М. В. Неручев писал в 1910 г., что крупный посевщик юга «знал, что заменою дорогих пришлых рабочих может служить жатвенная машина, многие и имели эти машины, но более для острастки рабочего, нежели для работы: так постоянна порча этих сравнительно сложных механизмов и так трудно их поправление...»64
Дешевизна рабочих рук в российской деревне сама по себе была мощным препятствием развитию земледельческой техники и культуры в помещичьем хозяйстве. Машины еще больше понижали заработную плату и становились, таким образом, препятствием на пути своего собственного распространения. Как ни парадоксально это явление, оно было фактом реальной действительности.
Важно установить, как распределялись орудия производства в зависимости от площади землевладения помещичьих хозяйств. К сожалению, массовые данные по этому вопросу имеются по сути дела лишь по Полтавской губернии (см. табл. 17).
Как показывает таблица, сельскохозяйственные машины и орудия в частновладельческих хозяйствах Полтавской губернии распределялись по группам хозяйств неравномерно, хотя эта неравномерность, по данным той же переписи 1910 г., была значительно меньшей, чем в крестьянских хозяйствах. Железными плугами были лучше обеспечены хозяйства со средними размерами землевладения. В более мелких заметную роль продолжали играть деревянные плуги и рала. В высшей группе сравнительно меньшая обеспеченность плугами была связана, очевидно, с большим применением крестьянского инвентаря. В целом же плугов было недостаточно во всех группах. Считалось, что один плуг был необходим для каждых 10 дес. посева. Таким образом, посевы частных владельцев лишь на две трети были обеспечены собственными железными плугами. В то же время у крестьян имелось 212 тыс. железных плугов, или по 7,9 дес. посева на плуг. Учитывая также более примитивные орудия рала, у крестьян был избыток простейшего инвентаря для обработки почвы, что вполне понятно при малых размерах крестьянских наделов. Этот резерв и позволял помещикам держать меньшее количество плугов. Такое же положение было с веялками, которых у крестьян в расчете на площадь посева также было больше, чем у помещиков.
Иначе обстояло дело с более сложными механизмами — сеялками, жатками и паровыми молотилками. Этими видами машин помещичьи хозяйства были обеспечены намного лучше, чем крестьяне, и рассчитывать помещики могли лишь на крестьян, которые, имея, например, жнейки, не могли их полностью использовать в своем хозяйстве. Как уже говорилось, таких хозяйств на юге было довольно много.
Крупные помещичьи имения свыше 600 дес., составлявшие 1/16 всех частных владений, были обладателями 44% всех железных плугов, 34% сеялок, 35% жаток, 48% паровых молотилок. Эти цифры, как и приводимые ниже данные о посевной площади, еще раз показывают, что крупные помещичьи латифундии, взятые в целом, будучи главными носителями полу-крепостнической эксплуатации крестьянства и самым большим тормозом для развития капитализма в сельском хозяйстве, были в то же время крупными очагами концентрации капитала в земледелии. .
Слабая по сравнению со средними хозяйствами обеспеченность крупных имений машинами и орудиями в количественном отношении компенсировалась отчасти лучшим качеством земледельческой техники. Об этом убедительно говорят данные по той же Полтавской губернии65. Не приводя подробных цифровых выкладок, отметим, что, чем крупнее были владения, тем совершеннее применяемая техника. В крупных имениях большую, чем в мелких и средних, долю составляли многолемешные плуги, железные бороны, железные рала, рядовые сеялки, жнеи-сноповязалки, паровые молотилки. Например, в хозяйствах размером 50—100 дес. 9/10 всех молотилок были на конном приводе, а в имениях площадью свыше 1000 дес. 96% молотилок приводились в движение локомобилями. В первой из указанных групп 9/10 жаток были простейшего типа (лобогрейки), а в последней 2/5 жаток составляли жнеи-сноповязалки. Приблизительно таким же было соотношение деревянных и железных плугов и борон.
Имея перед собой такие данные, трудно не поддаться искушению и не объявить владельцев крупных помещичьих латифундий передовым отрядом сельских хозяев, ведущих за собой все сельское хозяйство по пути технического прогресса. Не говоря уже об апологетах помещичьего хозяйства типа А. А. Кауфмана, которые на подобных фактах, искусственно выделяемых из всей совокупности экономических явлений, строили теорию «культурно-хозяйственного значения» помещичьих латифундий, так думали М. Н. Покровский, А. В. Шестаков и некоторые другие исследователи.
Конечно, нельзя отрицать наличия некоторых прогрессивных черт в помещичьем хозяйстве, которые заметнее выступали в верхних группах. Неправильно было бы и все помещичьи хозяйства брать в одни скобки. Были крупные экономии, полностью обеспеченные своим инвентарем и совсем или почти не связанные с полукрепостнической эксплуатацией крестьян. Но таких хозяйств было немного. Что же касается всех остальных, то прогрессивные элементы в них надо оценивать в сравнении с теми консервативными, реакционными чертами, которые были присущи крупному землевладению по самой его природе. Какие-либо количественные показатели для такого сравнения привести, конечно, невозможно. Ясно одно: способствуя развитию и упрочению собственно капиталистического хозяйства помещиков, новейшая передовая техника вела к подрыву крепостнических форм хозяйства. В то же время само это хозяйство сплошь и рядом служило средством поддержания и сохранения самой отсталой, реакционнейшей формы землевладения — крупных помещичьих латифундий.
Нельзя к тому же и переоценивать степень оснащения помещичьих хозяйств машинами и орудиями. В представлении министерства торговли и промышленности в Государственную думу «О мерах поощрения русского сельскохозяйственного машиностроения» (1911 г.) говорилось, например: «Плохая обработка земли и малое распространение усовершенствованных сельскохозяйственных орудий являются характерными особенностями земледельческого промысла не только у крестьян, но и у более крупных землевладельцев»66. По мнению этого ведомства, Россия находилась еще «в начальном фазисе потребления машин для сельского хозяйства»67.
1 ПСЗ III, т. VI, 1886 г., № 3803.
2 А. Казаков. Экономическое положение сельскохозяйственного пролетариата до и после Октября. М.—Л., 1930, стр. 73.
3 По расчетам С. Г. Струмилина, в 1917 г. в 53 губерниях у крестьян было 630 тыс. рабочих и у помещиков 42 губерний — 585,6 тыс. («Наемный труд в сельском хозяйстве». Статистико-экономический сборник под ред. С. Г. Струмилина. М., 1926, стр. 9).
4 Центральный государственный архив Октябрьской революции, высших органов государственной власти и органов государственного управления СССР (далее —ЦГАОР СССР), ф. 1562 (ЦСУ), оп. 2, д. 80, 1937 г., л. 7.
5 «Имение „Гуты“ Л. Е. Кениг — н-ки». Харьков, 1913, стр. 101.
6 Отдел письменных источников Государственного исторического музея (далее — ОПИ ГИМ), ф. 229 (Гурко), oп. 1, д. 161, л. 22 об.
7 В.В. Xижняков. Об условиях найма на сельские работы.— «Труды ВЭО», 1904, т. II, кн. 4—5, стр. 7—8.
8 ГИАМО, ф. 184 (Московской губ. земской управы), оп. 10, д. 2518, л. 196.
9 «Краткий сельскохозяйственный обзор Тамбовской губернии за 1913 год». Тамбов, 1913, стр. 28.
10 «Аграрное движение в России в 1905—1906 годах», т. 2. М., 1908, стр. 117.
11 «Русская мысль», 1914, № 3, стр. 11.
12 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 25, стр. 91, 92.
13 Там же, стр. 173—174.
14 «Вестник Зарайского общества сельского хозяйства», 1910, № 5—6, стр. 45.
15 Там же, стр. 47.
16 «Сельскохозяйственный обзор Самарской губернии за 1911—1913 гг.» Самара, 1914, стр. 196.
17 С. Прокопович. Формы и результаты аграрного движения в 1906 г.— «Былое», 1907, № 1/13, стр. 165.
18 В. В. Хижняков. Рабочий вопрос в деревне. — «Нужды деревни по работам комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности», т. II. СПб., 1904, стр. 302.
19 Там же.
20 В. В. Xижняков. Рабочий вопрос в деревне, стр. 302—303.
21 Там же, стр. 303.
22 ГИАМО, ф. 184, оп. 10, д. 2518, л. 44 об.
23 Там же, л. 206 об.
24 А. Г. Михайлюк. Крестьянское движение на Левобережной Украине в 1905—1907 гг., стр. 169. (Разрядка моя.— А. А.).
25 ГИАМО, ф. 419 (МОСХ), oп. 1, д. 2532, лл. 28—29.
26 А. Казаков. Указ, соч., стр. 107; В. В'. Хижняков. Об условиях найма на сельские работы, стр. 16—17 и др.
27 Ф. А. Баталин. Справочная книга русского сельского хозяина. СПб., 1892, стр. Включены обеденные перерывы (от 1 до 3 час.).
28 «Революционное движение в Смоленской губернии в 1905—1907 гг.» Сб. документов. Смоленск, 1957, стр. 248.
29 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 25, стр. 19—21.
30 Там же, стр. 207—209.
31 И. Г. Дроздов. Заработная плата сельскохозяйственных рабочих до и после Октября. Л., 1930.
32 Там же, стр. 16—17.
33 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 25, стр. 20.
34 Там же.
35 И. Г. Дроздов. Указ, соч., стр. 61.
36 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 25, стр. 207—209.
37 Н. Дим. Сельский пролетариат в России. СПб., 1906.
38 Там же, стр. 31.
39 Там же, стр. 34.
40 Там же, стр. 35.
41 «Краткий очерк экономического положения крестьянских обществ Тамбовской губернии. Составил управляющий Тамбовской казенной палатой С. А. Шпилев». Тамбов, 1897, стр. 23.
42 Там же, стр. 24.
43 «Предварительные итоги Всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 года». (По подсчетам, произведенным местными переписными учреждениями), вып. 1. «Европейская Россия». Пг., 1916, стр. 637. (Пара волов принята за 1 штуку рабочего скота).
44 «Военно-конская перепись 1912 года». Пг., 1914, стр. 16, 35.
45 «Военно-конская перепись 1905 года». СПб., 1907, стр. 84; то же 1912 года,. стр. 416.
46 «Статистика землевладения 1905 года. Свод данных по 50 губерниям Европейской России». СПб., 1907; «Свод сведений о поступлении и взимании - казенных, Земских и общественных окладных сборов за 1910—1912 гг.» Пг., 1915, стр. 184, 185, 207—209.
47 «Сельскохозяйственные машины и орудия в Европейской и Азиатской России в 1910 году». СПб., 1913.
48 Там же, стр. XXXI, XXXIV.
49 Там же.
50 Там же, стр. VII—VIII.
51 Там же, стр. XIII.
52 «Поуездные итоги Всероссийской сельскохозяйственной и поземельной переписи 1917 года по 57 губерниям и областям». — «Труды ЦСУ», т. V, вып. 2. М., 1923.
53 Там же.
54 А. М. Анфимов. Российская деревня в годы первой мировой войны. М., 1962, стр. 128.
55 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 254—255.
56 С. Ю. Соттири. Экономическая программа Тульского губернского земства. Тула, 1900, стр. 35.
57 М. В. Неручев. Южно-русское машиностроение и таможенная пошлина, — «Экономист России», 1910, № 34, стр. 2.
58 Там же.
59 «Известия Елисаветградского общества сельского хозяйства», 1905 г., № 21, стр. 487.
60 «Сельскохозяйственные статистические сведения по материалам, полученным от хозяев», вып. XI. «Применение и распространение в России сельскохозяйственных машин и орудий». СПб., 1903, стр. 123—124.
61 «Вся Россия». СПб., 1897, т. II. Сельскохозяйственный отдел, стр. 67—68.
62 «Нужды деревни», 1906, № 23—24, стр. 715.
63 П. Н. Котов. Описание кубанского имения «Хуторок» барона В. Р. Штейнгель. 1900 г. М., 1900, стр. 49.
64 М. В. Неручев. Указ, соч., стр. 2.
65 «Третья подворно-хозяйственная земская перепись в Полтавской губернии 1910 года. Свод по губернии». Полтава, 1914, стр. 418—419.
66 ЦГИА СССР, ф. 560 (Общей канцелярии министра финансов), oп. 26, д. 948, 1911 г., л. 18.
67 Там же, л. 24.
<< Назад Вперёд>>
