«До последнего русского солдата»: Эволюция представлений о союзнике в 1914-1945 гг.

Целью данной статьи является сравнительный анализ формирования и эволюции образа союзника накануне и в годы Первой и Второй мировых войн и в межвоенный период. При этом речь идет не только о представлениях так называемого «образованного класса», но и о том образе союзника, который складывался у самых широких масс населения. Объектом исследования является массовое сознание всех основных социальных групп российского/советского общества, предметом исследования — формирование и эволюция образа союзника, происходящая на протяжении примерно полувека.

В записной книжке за 1942 год известный писатель-Леонид Пантелеев (А.И. Еремеев), лежавший в те дни в московском госпитале, оставил такую запись: «С первых дней мировой войны 1914 года в Англии стал популярен, стал крылатым циничный лозунг: ”Англия будет драться до последнего русского солдата”. Не вспомнилась и не пришлась ли по душе эта милая шутка отцов выросшим и возмужавшим деткам?»¹

На самом деле фраза эта, действительно популярная в годы Первой мировой войны, возникла не в Англии, а в русской армии. По словам генерала Н.Н. Головина, ему часто приходилось слышать, начиная с зимы 1915-1916 гг., циркулировавшую среди солдатской массы фразу: «Союзники решили вести войну до последней капли крови русского солдата»². Источники, вышедшие из среды самих нижних чинов, подтверждают его свидетельство: «Россию нашу немножко обманывают Англия, Япония и Франция, — они стараются, чтобы Россия ослабла. Англичане говорят, согласны воевать до последнего русского солдата...»³

Можно сказать, что в самые тяжелые годы и Первой мировой, и Великой Отечественной в российском (советском) обществе существовало, а во втором случае даже преобладало недоверие к союзникам. Но если посмотреть на эволюцию представлений о союзниках, окажется, что в 1914-1918 и в 1941-1945 гг. она происходила в разных направлениях.

Для массового сознания внешний мир представляет собой «темную» или, в лучшем случае, «серую» зону, то есть область повышенной опасности, враждебную или недоброжелательную по отношению к человеку, где все иное и все неустойчиво. И даже союзник, также принадлежащий к миру за пределами освоенной территории (то есть внешнему миру), воспринимается как нечто неустойчивое, сомнительное, потенциально враждебное. Подобное отношение к союзникам фиксируется и в годы Первой мировой, и в годы Великой Отечественной войны, и на других этапах русской (и не только русской) истории.

К тому же течение длительного времени Россия, хотя бы неосознанно, ощущала себя чужой по отношению и к Европе, и к Азии. Именно это отразил Н.Я. Данилевский в своей теории культурно-исторических типов. Возможно, сама открытость огромных российских границ вызывала подсознательное желание как-то отгородиться от враждебного мира, окружить себя своеобразной «буферной зоной» не только в военном, но и в культурном отношении. Это ощущение только окрепло в 1920-1930 гг., когда речь шла уже не о трудноуловимых цивилизационных отличиях, но о принципиально ином политическом, социальном, экономическом строе, не говоря уже об идеологии.

История складывания Антанты восходит к рубежу XIX — XX веков, когда оформились два противостоящих блока великих держав. Одновременно началось формирование систем общественных представлений о потенциальных союзниках и противниках государств в предстоящей борьбе. Этот процесс отчасти происходил стихийно, как отражение меняющейся расстановки сил и интересов на международной арене, но в большой степени был результатом сознательного конструирования образов противников и союзников политическими и интеллектуальными элитами европейских держав, осуществлявшими по сути мобилизацию национального сознания в преддверии назревающей войны.

Основными союзниками России, входившей в годы Первой мировой войны в состав Антанты, были Англия и Франция. США присоединились к Антанте позже, в апреле 1917 г., когда Россия воевала уже последние месяцы, остальныесоюзники по Антанте — Италия, Румыния и др., были менее известны российскому массовому сознанию, в котором в силу этого не сложилось в тот период их целостного и отчетливого образа. В связи с этим главными объектами образов союзников стали Франция и Англия.

Формирование положительного образа Франции и французов, начавшееся в середине 1880-х гг., получило в начале XX в. дальнейшее развитие. Восторженное увлечение страной и ее народом в период первого сближения во время взаимных визитов 1890-х гг. уступило место восприятию Франции как надежного союзника России, которому можно доверять, а французов как народа — близкого по духу и обладающего несомненными достоинствами.

С другой стороны, как в общественном мнении, так и в массовом сознании России к началу ХХ в. традиционным было недоверие к Англии. При этом в исторической реальности в годы самых крупных коалиционных войн, в которых участвовала Россия (в частности, наполеоновские войны, в том числе война 1812 г., Первая и Вторая мировые войны) вследствие различных геополитических и прочих обстоятельств Англия становилась союзником России, что, конечно, влияло на отношение к ней, но затем все быстро возвращалось на свои места. Эта инерция была преодолена лишь в 60-80 годы прошлого века, когда Англия потеряла статус мировой державы (хотя в современной российской публицистике и сейчас встречаются рецидивы англофобии). Поэтому после того как сложился англо-франко-русский союз, «требовалась решительная ломка стереотипов <...> в общественно-политическом сознании правящих кругов и целых социальных групп населения»⁴. Эту задачу решал, в частности, в 1907-1910 гг. министр иностранных дел А.П. Извольский, который первым начал сотрудничать с прессой в целях изменения общественного мнения.

Таким образом, к лету 1914 г. в российском общественном мнении существовали достаточно устойчивые представления о том, кто в будущей европейской войне будет врагом и кто — союзником.

Вступление 19 июля (1 августа) 1914 г. России в Первую мировую войну породило мощный подъем патриотических настроений, охвативший все общество. Небывалая волна эмоций, вызванных всплеском национальных чувств, была характерна для всех вступивших в мировой конфликт европейских стран. В историографии она получила название «настроение 1914 года»⁵. Составляющими общественных умонастроений 1914 г. были эмоционально окрашенные, рациональные и символические представления о причинах, целях войны, враге и союзнике своей страны.

В отличие от 1941-1944 гг., в 1914-1917 гг. военные действия в Европе велись одновременно на Западном и Восточном фронте. Союзники, как водится, склонны были недооценивать усилия друг друга, тем не менее ощущение «общего дела» находило свое отражение в массовом сознании. Постепенно, однако, по мере нарастания усталости от войны в российском общественном мнении все ярче вырисовывается тенденция к подчеркиванию главной роли России в войне и обличению корыстных союзников, стремившихся за ее счет достигнуть своих целей.

Вот что предлагал товарищ председателя Тамбовского «Союза русских людей» А.Н. Григорьев Совещанию уполномоченных монархических организаций в августе 1915 г.: «Ввиду того, что вся тяжесть войны в настоящее время легла на Россию, просить Англию вновь формируемые ею армии посылать на русский фронт через Архангельск, а также привлечь и японцев к участию в сражениях на нашем фронте»⁶. В воспоминаниях британского генерала А. Нокса, относящихся к 1915 г., приводится беседа с генерал-квартирмейстером армий Западного фронта генералом П.П. Лебедевым, который «упрекал Англию и Францию зато, что они взвалили основную тяжесть войны на Россию»⁷. После кровопролитных сражений 1916 г. эти настроения усилились. «В народных массах доверие к правительству и вера в союзников были окончательно подорваны», — писал начальник штаба 7-й армии генерал-лейтенант Н.Н.Головин [курсив мой — А.Г.]⁸

К концу 1916 - началу 1917 гг. подобные взгляды получили широкое распространение, особенно среди нижних чинов и младших офицеров. Как всегда, особо негативно оценивалась роль Великобритании. Весной 1918 г. видный российский публицист А.С. Изгоев отмечал исчезновение симпатий к союзникам и повсеместное распространение «немецкопоклонства»⁹.

Вместе с тем в сознании российского общества с самого начала войны присутствовал и такой мотив: союзники не понимают и не хотят понять Россию. Уже в сентябре 1914 г. З.Н. Гиппиус записала в своем дневнике: «Наши счастливые союзники не знают боли, раздирающей, в эти всем тяжкие дни самую душу России. Не знают и, беспечные, узнать не хотят, понять не хотят. Не могут». И позднее, в апреле 1915 г.: «Я люблю англичан, но я так ярко понимаю, что они нас не понимают (и не очень хотят)»¹⁰. В ходе войны подобные настроения усиливались, получали новые подтверждения и только подогревали недоверие к союзникам.

После Октябрьской революции бывшие союзники, фактически встав на одну из сторон в Гражданской войне, для победителей (и для значительной части населения) оказались врагами, организаторами интервенции и многочисленных заговоров («дело Локкарта», «дело Рейли» и т.д., и т.п.) и это, разумеется, отразилось в массовом сознании¹¹.

Для другой же части населения они по-прежнему оставались союзниками, только теперь не против немцев, а против большевиков, как в прошлом, в годы Гражданской войны, так, вероятно, и в будущем. «Союзников» избирали массовым сознанием, исходя прежде всего из внутриполитических, а не внешнеполитических рассуждений (или Запад против «коммуны», или рабочие и крестьяне Запада как союзники СССР). В 1920 гг. чаще всего в роли потенциального противника и возможного «освободителя» от власти большевиков выступала Англия. Достаточно часто фигурирует Польша, упоминаются также Франция, Япония, США, Китай (этот набор менялся в зависимости от географического положения той или иной губернии).

Если говорить о союзниках в традиционном смысле этого слова, то, по мнению советского руководства, страны Запада как таковые могли выступать в этом качестве лишь в одном случае — в случае победы там социалистической революции. Однако после неудачной попытки «подтолкнуть» революцию в Германии надежд на скорую советизацию Европы не было, и в будущей европейской войне союзниками Страны Советов могли быть только капиталистические страны. В опубликованной в начале 1920 гг. брошюре И.И. Вацетиса предполагалось, что в будущей войне столкнутся два блока — Великобритания, Франция, Япония и Америка, с одной стороны, и Россия, Германия, Австрия (страны, оказавшиеся после мировой войны в состоянии внешнеполитической изоляции) — с другой¹².

К концу 1920 гг . ситуация в Европе изменилась, и в вышедшей в 1928 г. брошюре в число потенциальных противников СССР были включены практически все западные страны, за исключением традиционно нейтральных Швейцарии и Швеции, а в качестве потенциальных союзников выступали лишь Китай и колониальные владения¹³. Впрочем, после поражения китайской революции, а также конфликта на КВЖД в 1929 г. и Китай был исключен из списка возможных союзников.

В результате при разработке планов на вторую пятилетку была поставлена задача «обеспечить Красной армии возможность вести борьбу с любой коалицией мировых капиталистических держав и нанести им сокрушительное поражение, если они нападут на СССР»¹⁴. Даже страны Восточной Европы воспринимались в первую очередь как потенциальные противники.

Необходимо отметить, что в 1920 гг. веймарская Германия всерьез рассматривалась советским политическим и тем более военным руководством в качестве реального союзника как в мирное время, в вопросах военно-технического сотрудничества и подготовки кадров, так и в случае войны, в частности с Польшей. Определенную роль играла позиция советской прессы, настроенной по отношению к Веймарской республике довольно дружелюбно. Дипломатические отношения с Германией в 1920 гг. были явно лучше, чем с другими западными странами; демократическая Германия, еще не оправившаяся от поражения в войне и последующих социальных потрясений, даже для наиболее параноидальных советских лидеров и идеологов не казалась источником военной опасности; в самой Германии существовали влиятельные слои, в том числе военные, политики, деятели культуры, склонные ориентироваться на союз с Советской Россией, и т.д. Неудивительно, что порой от Германии ожидали не просто нейтралитета, но и прямой военной поддержки в случае конфликта с западными странами. Подобные настроения были широко распространены и в массовом сознании¹⁶. Ситуация изменилась лишь после 1933 г., после прихода к власти нацистов, когда Германия постепенно становится наиболее вероятным потенциальным противником. Подписание в мае 1935 г. советско-французского и советско-чехословацкого договоров о взаимопомощи произвело в общем позитивное впечатление. Но с самого начала даже в положительных откликах сквозило явственное недоверие к возможным союзникам.

В общественном сознании в эти годы преобладали антифашистские настроения, но вопрос о возможных союзниках возникал редко. Более того, в документах НКВД зафиксированы позитивные отзывы о Гитлере и его политике. После 1933 г. немецкие фашисты, как наиболее вероятный противник, рассматривались некоторой частью населения как потенциальные союзники против сталинского режима. Так, в 1937 г. среди оренбургских казаков ходили разговоры о том, «что одновременная борьба в тылу и на фронте поможет Германии, Японии скорее одержать победу над СССР и установить такую власть, которая вернет казакам прежнюю вольную жизнь, прежние права и, главное, ликвидирует все колхозы». А в Татарской АССР так комментировали проведение переписи населения: она «проводится исключительно из-за того, что Германия и Япония жмут соввласть за то, что соввласть уничтожает религию. Теперь Германия и Япония требуют списки верующих»16. В сентябре 1938 г. жительница Минской области М.А. Радюкевич говорила коллегам: «”Если будут двигаться немецкие войска, которые пошлет Гитлер на освобождение нас, несчастных, обиженных, разгромленных — мы этим войскам должны будем припасти продукты, чтобы они были сыты и довольны...”¹⁷ В Германии знают, что у нас народ страдает, но об этом пока нужно молчать».

Подписание советско-германского договора о ненападении 1939 г. было встречено со смешанными чувствами Многие полагали, что угроза войны отодвинулась. После подписания этого договора на роль потенциального союзника, казалось, могла претендовать Германия. Во всяком случае, на Западе противники Германии советско-германское партнерство рассматривали как нечто, весьма близкое к союзническим отношениям (подобная точка зрения существует и в современной российской историографии).

В первые месяцы Второй мировой войны в официальной пропаганде Англия и Франция рассматривались как главные виновники войны, агрессоры и потенциальные противники. Иногда, для «узкого круга», делались весьма откровенные высказывания. 7 сентября 1939 г. И.В. Сталин в беседе с Г. Димитровым, В.М. Молотовым и А.А. Ждановым заявил: «Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если бы руками Германии было бы расшатано положение богатейших капиталистических стран (особенно Англии)»¹⁸. Подобные настроения фиксировались и у части советской номенклатуры, причем порой в еще более недвусмысленной форме.

Даже среди тех представителей интеллигенции, которых трудно заподозрить в особых симпатиях к советской власти, бытовало мнение, что в войне в Европе нет ни правых, ни виноватых, но в любом случае она выгодна для СССР. И все же в общественном сознании фашистская Германия оставалась скорее самым опасным и вероятным противником, чем союзником. Пакт 1939 г. и последовавшие за ним соглашения воспринимались в лучшем случае как тактический ход советского правительства, чему имеется достаточно свидетельств. Сохранялась память о союзе с Англией и Францией в Первой мировой войне; с другой стороны, память о прошлой германской войне и немецкой оккупации Украины, образы и представления, внедрявшиеся антифашистской пропагандой 1930 гг., вели к росту антинемецких настроений.

Вместе с тем в период советско-финской войны 19391940 гг., когда вопрос о потенциальных противниках и союзниках СССР в Европе был особенно актуальным, в массовом сознании Англия и Франция считались (и не без оснований) союзниками Финляндии, то есть противниками СССР.

Постепенно в ходе Второй мировой войны, особенно во время «битвы за Британию», в советском массовом сознании, наряду с привычным недоверием к Англии, складывается уважительное и сочувственное отношение к ее борьбе с фашизмом. Отношение к Франции, которую традиционно воспринимали в России с симпатией, было тем более позитивным и, после ее оккупации нацистами, сочувственным, несмотря на дипломатическое признание правительства Виши и все зигзаги официальной пропаганды.

Международная ситуация, сложившаяся к весне 1941 г., многих наблюдателей, особенно хорошо информированных, подталкивала к определенным выводам. Например, известный писатель Вс. Вишневский возглавлял Оборонную комиссию Союза советских писателей, редактировал журнал «Знамя», присутствовал на закрытых совещаниях в Главном управлении политической пропаганды Красной армии, общался с крупными военными деятелями того времени, к тому же, зная иностранные языки, постоянно слушал сообщения английского, германского, французского радио. Весной 1941 г. в его дневниках появляются записи о возможных вариантах дальнейшего развития событий. Запись от 10 февраля: «Наше выступление против Германии и ”оси” — в выгодный момент, в блоке с ”демократическим блоком”...» Запись от 15 марта: «Мы выступаем, чтобы доломать Гитлера, в коалиции с ”демократиями” Запада. Вариант наиболее ходовой в общественных разговорах». И вместе с тем в записи от 3 марта: «с англо-американским миром — враги второй очереди — возможен компромисс, лет на 10-15»¹⁹. Впрочем, другой известный писатель, М.М. Пришвин, примерно в то же время отмечал: «Передали устно, что Германия объявила войну Югославии, а мы одновременно заключили с Югославией пакт. Поставлен вопрос, всерьез это мы — воевать с немцами, или это есть очередной дипломатический трюк» (запись от 6 апреля 1941 г.) И буквально через несколько дней: «Сегодня пакт с Японией, значит, война Европы и Азии с Америкой» (запись от 15 апреля)²⁰. Другими словами, Пришвин, как и многие его современники (в отличие от множества мемуаристов, которые сейчас утверждают, что с самого начала ясно видели и понимали все — что, где, когда), предполагал самые разные сценарии развития международного кризиса, охватившего Европу.

Таким образом, вплоть до 22 июня 1941 г. в советском обществе существовали самые различные и порой весьма противоречивые представления о возможности войны и о потенциальных противниках и союзниках²¹.

Первой реакцией на начало войны была растерянность, особенно среди людей, политикой обычно не интересующихся. Симферополец Х.Г. Лашкевич 23 июня 1941 г. записал в дневнике: «Прошло почти два года поднятой немцами войны, а меня спрашивают: чей город Лондон? И за нас ли Англия и Италия?» Но одновременно Лашкевич подмечает и другое: «Говорят чаще всего на тему: Германия договаривается с Англией, чтобы покончить войну за наш счет. Заявлению Черчилля о совместных с нами действиях просто не верят: англичане якобы обманывают нас». Эта запись лишний раз демонстрирует, что антианглийские стереотипы обычно лежали на поверхности даже у «обывателей», которых, по мнению автора дневника, отличало «непонимание географических расстояний и этнографии... полное невежество в политике»²².

Как отмечает, основываясь на ленинградских материалах, историк Н.А. Ломагин, «сближение СССР с Англией и США в первые недели войны воспринималось населением с большой настороженностью и не являлось существенным фактором в развитии настроений — война с Германией представлялась своего рода дуэлью, в которой ”демократии” в лучшем случае будут играть роль честных секундантов». И далее: «По-прежнему по отношению к демократическим государствам доминировало недоверие»²³.

Пожалуй, наиболее позитивно союз с Англией и США оценивала интеллигенция. Академик В.И. Вернадский, например, 16 июля 1941 г. отметил в дневнике: «Общее удовольствие, что отошли от Германии, и очень популярен союз с Англией и демократиями». В августе 1941 г. на 1-м Всеславянском митинге писатель А.Н. Толстой говорил о «могучей союзнице», «могущественной и свободолюбивой Великобритании»²⁴.

Но, как уже отмечалось, единства в обществе не было. В информационных документах НКВД приводятся рассуждения советских граждан о том, что речь Сталина 3 июля 1941 г. была рассчитана на завоевание симпатии в Англии и Америке, «которых мы объявили союзниками». Были и противоположные высказывания: «Надеяться на помощь Англии и Америки — безумие»²⁵.

Есть свидетельства того, что союз СССР и демократического Запада негативно оценивался представителями интеллигенции и по другим мотивам, прежде всего из-за их резко отрицательного отношения к советскому строю как таковому. Например, историк С.Б. Веселовский записал в дневнике 20 января 1944 г.: «К чему мы пришли после сумасшествия и мерзостей семнадцатого года? Немецкий и коричневый фашизм — против красного. Омерзительная форма фашизма — в союзе с гордым и честным англосаксом против немецкого национал-фашизма»²⁶.

Своеобразным напоминанием о пропаганде и утвердившихся массовых стереотипах предвоенных лет служили довольно распространенные высказывания о том, что «для американцев и англичан одинаково ненавистен гитлеризм и коммунизм», что «Англия изменит нам и воевать придется долго — пока не ослабнет и Советский Союз, и Германия, тогда Англия и Америка продиктуют свои условия и нам, и Германии», что, наконец, «у нас такие союзники, которые в одинаковой степени ненавидят и Германию, и Советский Союз»²⁷.

По свидетельству британского журналиста А. Верта, отношение к союзникам со стороны населения временами было намного более прохладным, чем отношение властей. «Обычно предполагается, что ”добрый русский народ” настроен гораздо больше в пользу Запада, чем его правительство. В тот момент наблюдалось обратное», — отмечает он, имея в виду 1943 г.²⁸ Это было связано с ожиданиями «второго фронта». Именно этот вопрос определял отношение к союзникам с осени 1941 до весны 1943 г. Лишь после Сталинградской битвы тема «второго фронта» отошла на задний план, хотя высадка союзников в Нормандии в июне 1944 г. вызвала всеобщее удовлетворение.

Помимо «второго фронта» еще два конкретных аспекта отношений с союзниками были зафиксированы в массовом сознании военного времени. Это ленд-лиз, поставки продовольствия, снаряжения, военной техники. И кроме того — осмысление перспектив, которые открывал на будущее сам факт возникновения антигитлеровской коалиции²⁹.

Именно развитие ситуации на фронтах и во внутриполитической сфере определило общий вектор эволюции образа союзников как в Первую, так и во Вторую мировую войну. В 1914 г. преобладали высказывания о святости общесоюзнического дела, об Англии и Франции как справедливых борцах с германской агрессией и защитниках дела мира. В 1915—1916 гг., по мере нарастания жертв и лишений, обострения внутриполитической ситуации, поражения на фронте и людские потери стали рассматриваться как результат бездействия союзников, нарушения ими требований союзнической солидарности, а то и предательства. Это определило коррозию представлений о благородстве союзников, породило кризис доверия в отношениях с ними. Кризис этот затронул прежде всего армию, сильнее всего страдавшую от недостаточного учета интересов России и неоднократно использовавшуюся для спасения союзников в ущерб собственным интересам. Постепенно в российском общественном мнении все ярче вырисовывается тенденция к подчеркиванию главной роли России в войне и обличению корыстных союзников, стремившихся за ее счет достигнуть своих целей.

В 1939-1945 гг. прослеживается скорее обратная динамика. Сначала — отсутствие четких представлений о том, кто, собственно, является врагом и кто союзником. Затем, после 22 июня 1941 г., роли определились. Но в отношении к союзникам преобладало недоверие, вызванное как предшествующим историческим опытом и советской довоенной пропагандой, так и прежде всего задержками с открытием «второго фронта». И оживились, казалось бы, забытые стереотипы времен Первой мировой войны, в том числе и фраза о «последнем русском солдате», одновременно наполнившись новым содержанием.

Постепенно, однако, по мере нарастания поставок по «ленд-лизу», результат которых начал ощущаться, начиная с 1943 г. и на фронте, и в тылу, и в связи с активизацией военных действий союзников в Северной Африке, в Италии, и особенно после высадки в Нормандии в июне 1944 г., отношение к союзникам постепенно улучшалось.

Сам факт создания и сравнительно успешного функционирования коалиций позитивно рассматривался обществом в ходе обеих мировых войн не только с точки зрения более успешного ведения войны. Действенный союз с «западными демократиями» представал в качестве предпосылки дальнейшей демократизации внутренней жизни в Российской империи или СССР и одновременно — как подтверждение высокого международного статуса страны.

И вместе с тем в ходе обеих войн существовало меньшинство, желавшее поражения собственному правительству и в связи с этим негативно оценивавшее сам факт существования союза, хотя отношение к союзникам различалось кардинально. Достаточно сравнить взгляды на Англию, Францию, США революционеров, выступавших за «превращение империалистической войны в гражданскую» в годы Первой мировой войны, и убежденных противников Советской власти — в годы Второй мировой войны.

Голубев Александр Владимирович — докт.истор. наук, Институт российской истории РАН, Россия, Москва, culture_iri@mail.ru

¹ Пантелеев А.И. Из старых записных книжек (1922-1947) // Пантелеев А.И. Собр. соч. в 4 т. Т.4. Л., 1985. С. 409. Леонид Пантелеев
² Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. В 2-х т. Париж, 1939. Т 2. С. 159-160.
³ Царская армия в период мировой войны и Февральской революции (Материалы к изучению истории империалистической и гражданской войны). Казань, 1932. С. 72.
⁴ Емец В.А. А.П. Извольский и перестройка внешней политики России (соглашения 1907 г.) // Российская дипломатия в портретах / Под ред. А.В. Игнатьева. М.: Международные отношения, 1992. С. 344.
⁵ См.: Поршнева О.С. Настроение 1914 г. в России как феномен истории и историографии // Российская история. 2010. № 2. С. 185-200.
⁶ «Борьба наша проиграна». Документы правых. 1914 - февраль 1917 гг. // Исторический архив. 1994. № 5. С. 44.
⁷ Цит. по: Россия и Запад. Формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины ХХ века / Под ред. А.В. Голубева. М., 1998. С. 277.
⁸ Цит. по: Нелипович С.Г. Наступление русского Юго-Западного фронта летом-осенью 1916 года: война на истощение? // Отечественная история. 1998. № 3. С. 48.
⁹ Россия и Запад... С. 65, 277.
¹⁰ Гиппиус З.Н. Петербургские дневники. 1914-1919. М., 1990. С. 27, 33.
¹¹ См.: Рудая Е.В. Союзники-враги: Россия и Великобритания глазами друг друга в 1907-1917 годах // Россия и Европа в XIX-XX вв. Проблемы взаимовосприятия народов, социумов, культур / Под ред. А.В. Голубева. М., 1996. С. 175-183.
¹² Вацетис И.И. О военной доктрине будущего. М., 1923. С. 48-49.
13 Будущая война. М., 1928. С. 35-36.
14 Захаров М.В. Генеральный штаб в предвоенные годы. М., 1989. C. 44.
15 Подробнее см.: Голубев А.В. «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-е - 1940-е годы. М., 2008. С. 108-110.
¹⁶ Цит. по: Голубев А.В. «Фашизм является большевизмом наизнанку»: образы Германии в советском обществе 1920-1930-х годов // Проблемы российской истории. М., 2013. Вып. XII. С. 195.
¹⁷ Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД. Документы и материалы. М., 2012. С. 703.
¹⁸ Цит. по: Наринский М.М. Кремль и Коминтерн в 1939-1941 годах // Свободная мысль. 1995. № 2. С. 15.
¹⁹ Вишневский Вс. «...Сами перейдем в нападение». Из дневников 1939-1941 годов // Москва. 1995. № 5. С. 107.
²⁰ Пришвин М.М. Дневники. 1940-1941. М., 2012. С. 416, 425.
²¹ Подробнее см.: Голубев А.В., Поршнева О.С. Образ союзника в сознании российского общества в контексте мировых войн. М.: Новый хронограф, 2012. С. 234-248.
²² Лашкевич Х.Г. Дневники // Москва - Крым: Историкопублицистический альманах. Специальный выпуск: Крым в Великой Отечественной войне: дневники, воспоминания, исследования. Вып. 5. М., 2003. С. 236-237
²³ Ломагин Н.А. Неизвестная блокада. В 2 кн. СПб. М., 2002. Кн. 1. С. 216, 228.
²⁴ Вернадский В.И. Дневники 1935-1941. В 2 кн. Кн.2. 1939-1941. М., 2006. С. 270; Москва военная. 1941—1945. Мемуары и архивные документы. М., 1995 С. 74, 75.
²⁵ Москва военная... С. 68-69.
²⁶ Веселовский С.Б. Дневники 1919—1923,1944 годов // Вопросы истории. 2001. № 2. С. 78.
²⁷ Международное положение глазами ленинградцев, 1941-1945 (Из Архива Управления Федеральной Службы Безопасности по г. Санкт-Петербургу и Ленинградской области). СПб.: Европейский дом, 1996. С. 49, 53, 75.
²⁸ Верт А. Россия в войне 1941-1945. М., 1967. С. 480.
²⁹ Подробнее см.: Голубев А.В., Поршнева О.С. Указ. соч. С. 326-345.

Просмотров: 537

Источник: Голубев А.В. «До последнего русского солдата»: Эволюция представлений о союзнике в 1914-1945 гг. //М.: Новый хронограф, 2016.- с.154-169,

statehistory.ru в ЖЖ: