Судьба сына Ивана Грозного царевича Дмитрия: версия о подмене

Сергей Цветков рассматривает различные версии судьбы сына Ивана Грозного царевича Дмитрия - убили ли его, подменили ли, детали и мотивации следствия.

Данный текст является отрывком из книги Сергея Цветкова «Царевич Дмитрий», которая вышла в в издательстве "Директ-медиа" в 2020 году.

Имеем ли мы основания подвергать сомнению выводы следственной комиссии, работавшей в Угличе в 1591 году? Да,  имеем, причем поступая таким образом, мы лишь последуем примеру одного из следователей — Василия Шуйского. Сев в 1606 году на московский престол, он  без тени смущения заявил о том, что царевич Дмитрий был зарезан 15 лет назад по  приказу Бориса Годунова. Никто не  противоречил ему — ни  тогда, ни  еще много лет спустя. В  том же 1606 году мощи Дмитрия были перевезены из  Углича в  Москву и  канонизированы. Мотивы, побудившие Шуйского отрицать собственные слова, станут ясны несколько позже; пока же рассмотрим саму версию об убийстве царевича.

Согласно рассказу, с  небольшими изменениями повторяемому в  большинстве русских летописей и  житии св. Дмитрия, Годунов, добиваясь трона, несколько раз пытался избавиться от  царевича. Покушения на  его жизнь начались почти сразу же после приезда Нагих в  Углич. Сначала Борис действовал при  помощи яда, но  после безуспешных попыток отравить Дмитрия, решился пролить невинную кровь младенца. Организатором убийства стал окольничий боярин Андрей Петрович Клешнин, ближайший доверенный Бориса. С  большим трудом ему удалось найти людей, взявшихся исполнить задуманное преступление. Это были дьяк Михаил Битяговский, его сын Данила и  племянник Никита Качалов; в  Угличе, куда они приехали в  1591 году, к ним примкнули мамка царевича Василиса Волохова и  ее сын Осип. Царица Мария, чуя неладное, удвоила бдительность, но  не  смогла уберечь сына. В  субботу 15 мая, около полудня, мамка, улучив момент, когда царица отвлеклась, вывела Дмитрия во  двор. Здесь его уже поджидали убийцы. Осип Волохов подошел к  ребенку и  нанес ему удар ножом в  шею. Однако тяжелое золотое оплечье, усыпанное драгоценными камнями, спасло Дмитрия от  немедленной смерти. Кормилица Арина Жданова подняла крик, и  Осип поспешно бежал со  двора, оставив свою жертву на  руках у  преданной женщины. Тогда Качалов и  Данила Битяговский, избив кормилицу до  полусмерти, вырвали Дмитрия из  ее объятий и  прикончили его. Прибежавшая на  крик царица застала сына уже мертвым. Тем временем сторож церкви Спаса, видевший все с  колокольни, ударил в  набат. Михаил Битяговский хотел остановить его, но,  не  сумев открыть запертую дверь на  колокольню, пошел на  дворцовый двор, куда уже сбежался народ. Дьяк попытался отвести обвинение в  убийстве царевича от  своих сообщников, уверяя толпу, что Дмитрий зарезался сам в припадке падучей. Ложь не помогла; угличане бросились на  него, умертвили, а  затем расправились с  остальными убийцами и  их  предполагаемыми соучастниками, которые перед смертью покаялись и  назвали имя главного виновника злодеяния — Бориса Годунова. Волохову оставили в  живых для  дачи показаний. В  Москву был послан гонец с  известием о  случившемся. Но  царь Федор Иванович узнал страшную новость не  от  него, а  от  Бориса, который исказил истину и  отговорил царя от  поездки в  Углич, под  предлогом того, что в  его окрестностях свирепствует мор. Следственная комиссия, состоявшая из  преданных Годунову людей, ввела царя и  собор в  заблуждение; разгром Углича окончательно скрыл следы преступления.

Царевич Дмитрий
Царевич Дмитрий

Версия об  убийстве Дмитрия долгое время обладала всеми преимуществами официальной точки зрения, за  чью достоверность ручались государство, церковь и  наука. Между тем она содержит в  себе столько уязвимых мест, что ее почти трехвековое господство в  российской исторической науке может быть объяснено только вмешательством цензуры.

Здесь уместно вспомнить один малоизвестный случай из жизни Н. М. Карамзина, рассказанный профессору Н. М. Павлову его коллегой, историком М. П. Погодиным. По  словам последнего, в  1823 году, накануне выхода X тома «Истории государства Российского», он  побывал в  Петербурге в  гостях у  Карамзина и  услышал от  него буквально следующее:

— Радуйтесь, — сказал великий историограф, — теперь уже скоро прочтете мой новый том — и  Борис Годунов оправдан! Пора наконец снять с  него несправедливую охулку.

«Понятно, с  каким нетерпением ждал я  выхода книги, — рассказывал Погодин Павлову. — Когда наконец получил ее, со  страхом и  трепетом приступил к  чтению. Подхожу к  страницам о  происшествии в  Угличе. Читаю — и  глазам не  верю. Все навыворот тому, о  чем сам он  мне говорил с  таким восхищением... И  вот десятки лет прошли с  тех пор, а  я  всякий раз, как перечитываю этот заколдованный том, слышу — как сейчас звучат они у меня в  ушах, — слышу тогдашние его слова. Не могу забыть, не  могу и  объяснить... Загадка для  меня!»

Павлов в  ответ возразил, что Карамзин пошел на перекор своим научным убеждениям вполне добровольно, следуя тому взгляду на  роль научной критики, который он  высказал еще в  1803 году в  своей известной статье: «Исторические воспоминания и  замечания на  пути к  Троице». Упомянув в  ней о  месте погребения Годунова и  обо всем, что связано с  этим именем, Карамзин писал далее: «Русскому патриоту хотелось бы сомневаться в  сем злодеянии... Что если мы  клевещем на  сей пепел, если несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в  летопись бессмыслием или  враждою?» И однако же, словно стараясь заглушить в  себе вдруг нахлынувшие сомнения, он  заключил свои рассуждения довольно странной для  историка мыслью: «Но что принято, утверждено общим мнением, то  делается некоторого рода святынею; и  робкий историк, боясь заслужить имя дерзкого, без критики повторяет летописи».

Борис Годунов
Борис Годунов

Увы, в  данном случае последние слова Карамзина полностью применимы к  нему самому. «Робость» историка пошла на  пользу русской литературе, подвигнув Пушкина на  создание «Бориса Годунова», но  вряд ли сослужила хорошую службу истории. Прошел еще не  один десяток лет, прежде чем историки сняли с  Бориса это тяжелое обвинение. В  самом деле, версия об  убийстве Дмитрия (кстати, вышедшая из  лагеря политических противников Годунова) возбуждает многочисленные возражения. Уже одно то,  что согласно ей  Битяговские с  Качаловым приехали в  Углич незадолго до  злополучного дня 15 мая, между тем, как теперь хорошо известно, что они находились там с  1584 года, то  есть с  того времени, когда Борис еще почти ничего не  значил, серьезно подрывает достоверность рассказа. Сомнительна и  та неосторожная откровенность, с  какой ведет себя в  летописях Борис. Принятие на  себя прямого почина в  этом деле, совещание с  родными и  друзьями о  средствах извести царевича, ничем не  скрываемая печаль после первых неудачных попыток отравить Дмитрия, утешение его Клешниным, обещающим исполнить его желание, — во  всем этом видно скорее довольно наивное мелодраматическое воображение авторов, нежели реальное поведение Годунова — тонкого и  осторожного политика. Довольно подозрительны время суток, выбранное убийцами для  совершения преступления, оставление ими в  живых единственного свидетеля — кормилицы Ждановой, и  проявленная ими после убийства странная медлительность, позволившая угличанам настигнуть их.  Сам способ устранения Дмитрия совсем не  характерен для  Бориса, предпочитавшего для  расправы со  своими противниками иные средства: пострижение и  ссылку.

Наконец в  1591 году перед Годуновым стояло гораздо более серьезное препятствие на пути к  престолу — беременность царицы Ирины. Не  лишне будет также напомнить, что Борис еще при  жизни стал излюбленной мишенью политической клеветы, молва подозревала его в  отравлении царя Федора, царевны Федосьи, Евдокии (дочери Марии Владимировны) и  даже родной сестры Ирины. Сейчас уже никто из  историков не  верит этим грубым басням, к  которым с  полным основанием можно причислить и  убийство царевича Дмитрия.

Любопытно само происхождение версии об  убийстве. Оглядываясь назад, видим, что у  ее истоков лежат показания Михаила Нагого в  материалах угличского следственного дела. Этот брат царицы, названный чуть ли не  главным виновником погрома, уже тогда — единственный из  всех привлеченных к  делу людей — утверждал, что царевич зарезан дьяками, и  держался своих слов до самого конца, несмотря на  пытки и  явное противоречие с  показаниями других свидетелей, в  числе которых была вся его родня. Если он  говорил правду, то  почему молчала мать царевича и  другие Нагие?

Как помнит читатель, материалы следственного дела были зачитаны на  соборе в  присутствии царя и  патриарха. Уже одно это придает им  значительно большую степень достоверности по  сравнению с  повествованием о  заклании младенца, сочиненном 15 лет спустя ради определенных политических выгод. Очевидно, что в  1591 году следствие не  могло полностью исказить самой сути дела, хотя протоколы допросов и  содержат следы недобросовестности следователей.

Угличское следственное дело в  том виде, в  каком оно дошло до  нас, представляет собой порченные временем листы с  показаниями свидетелей; начало и  конец у  этого документа отсутствуют. Протоколы написаны по  крайней мере семью почерками. Под многими показаниями нет собственноручной подписи допрашиваемого (это относится даже к  показаниям Михаила Нагого). Подавляющее большинство свидетелей подтверждает факт самоубийства царевича в  припадке падучей и  ответственность Нагих за  произошедшую в  городе резню, но  этот согласный хор голосов звучит, как эхо показаний главного свидетеля — мамки Василисы Волоховой. Вместе с  тем в  отношении многих важных деталей господствует полная путаница и  неразбериха. Несмотря на  это, следствие обошлось без  очных ставок, а  в  ряде случаев даже без  индивидуальных допросов, довольствуясь общими показаниями целой группы свидетелей. 94 человека из  152 опрошенных выступают в  деле как очевидцы; между тем только один из них — стряпчий Семейка Юдин — говорит, что сам видел, как зарезался царевич. Почти все остальные твердят о самоубийстве, не  поясняя источник своей осведомленности (следователи и  не  спрашивают их  об  этом), и  лишь 19 человек признаются, что свидетельствуют о смерти царевича с  чужих слов. Отсутствуют какие‑либо указания на  осмотр следователями тела Дмитрия. Вообще создается впечатление, что следствие было занято не  столько выяснением обстоятельств смерти царевича, сколько составлением обвинительного акта против Нагих.

Впрочем, направление следствия логически вытекало из  тех условий и  обстоятельств, в  которых оно велось. Более чем вероятно, что члены комиссии преследовали собственно одну цель — не  допустить, чтобы в  связи со  смертью царевича было произнесено имя Бориса. Тогда ход следствия можно представить следующим образом. Допросы начались, конечно, с  членов семейства Нагих. Показания Михаила сразу поставили следователей в  трудное положение: убийство 8‑летнего царевича могло произойти, разумеется, только по  политическим причинам, которые в  виду их  очевидности, можно было и  не  называть. Начиная с  этого момента следователи были озабочены лишь тем, чтобы опровергнуть показания Михаила.

Тут‑то, видимо, явился Русин Раков со  своим разоблачением махинаций Михаила Нагого. Благодаря ему следователи получили твердую опору для  дальнейшего расследования. Но  необходимо было противопоставить показаниям Михаила свою версию случившегося. Допрос Василисы Волоховой все расставил по  своим местам. Она подсказала общую схему событий; воспроизвести ее в  показаниях других свидетелей было уже делом техники. На  возникающие по ходу дела несообразности не  обращали внимания. Напоследок выяснили, что 15 мая Михаил Нагой был пьян, что окончательно лишило его показания всякой ценности.


Мать царевича Дмитрия Мария Нагая
Мать царевича Дмитрия Мария Нагая

Выше я  уже обрисовал в  общих чертах ход событий, как его представляют материалы дела. Нельзя сказать, что эта версия безупречна. Она построена почти целиком на  показаниях Волоховой, однако мамка — весьма странный свидетель. Будучи по ее собственным словам избиваемой сначала царицей, потом ее братом, а  затем и  целой толпой угличан, она сохранила удивительную способность замечать все, что происходило в  это время не  только на  дворцовом дворе, но  и  за  его пределами. Еще удивительнее то,  что мальчики, игравшие с  царевичем в  тычку, ни  словом не  обмолвились о  ее присутствии на  заднем дворе в  тот момент, когда случилось несчастье! Но,  пожалуй, наиболее поразительным и  загадочным в  этом рассказе является поведение царицы Марии. В самом деле, чем занята эта мать в  то  время, как ее сын умирает в  судорогах, истекая кровью? Бьется ли она над  ним, стараясь спасти его, облегчить страдания, или,  может быть, она в  отчаянии прижимает его к  своей груди, моля Бога воскресить ее дитя? Ничего подобного. Не  обращая никакого внимания на  Дмитрия, она охаживает поленом провинившуюся мамку (кстати, тоже не  пошевельнувшую пальцем, чтобы помочь царевичу), а  потом вместе с  братьями хладнокровно руководит избиением мнимых убийц. Подобное же необъяснимое равнодушие к  умирающему ребенку демонстрирует и  вся дворня, с  неподдельным воодушевлением гоняющаяся за  дьяками.
Так можно ли на основании всего этого утверждать, что и  в  данном случае мы  имеем дело с  вымыслом, легендой, которая, правда, в  отличие от  летописного рассказа, не  стала «некоторого рода святынею»?

Мой ответ: да  — если придерживаться мнения, что 15 мая 1591 года царевич Дмитрий умер.
Нет — если предположить, что он остался жив.

Повторю еще раз: следствие не  могло полностью исказить суть происшедшего. Произвольное толкование фактов и  показаний, нажим на  свидетелей — все это, разумеется, было. Но  невозможно сомневаться в  двух обстоятельствах: во-первых, в  том, что царевич поранил себя в  припадке эпилепсии и  во-вторых, что Нагие засвидетельствовали перед толпой угличан насильственную смерть ребенка, чем и  спровоцировали последующие убийства и  грабежи.

Кто же еще, помимо Нагих, лично удостоверился в смерти Дмитрия?

Волохову, видимо, придется исключить, так как, судя по всему, у нее просто не было для  этого времени. Кормилица Арина Жданова и  постельница Мария Самойлова подтверждают факт самоубийства царевича, однако 15 мая они вместе с  Марией Нагой перед толпой угличан говорили совсем другое; кроме того, нельзя упускать из  виду, что обе эти женщины пользовались особым доверием царицы и,  возможно, не  без  оснований. Остаются еще четверо мальчиков, товарищей царевича по игре в  тычку. Вряд ли их  подпустили к  телу Дмитрия; впрочем, если это и  произошло, можно ли ожидать от  восьми-девятилетних ребят квалифицированного медицинского диагноза? Скорее всего они говорили о  смерти Дмитрия со  слов взрослых. Каких взрослых? Фамилии двоих мальчиков — Баженки Тучкова и  Петрушки Колобова — совпадают с  девичьими фамилиями кормилицы и  постельницы. Если это их  дети (а  других обитателей дворца с  такими фамилиями в протоколах не  значится), то понятно, что ожидать противоречий в  показаниях матерей и  сыновей не  приходится. К сожалению, ничего нельзя сказать про  родителей двух других мальчиков. Во всяком случае дети дали групповые показания и  вероятнее всего говорил за  всех Петрушка Колобов, наиболее бойкий мальчик, о  котором в  протоколе сказано, что он  побежал во  дворец сообщить царице о  несчастье, приключившемся с Дмитрием.

Кроме этих лиц нет никого, кто бы с  полным правом мог претендовать на  роль очевидца трагедии.

Действительно, в  последующих событиях фигурирует только имя царевича, о  нем самом — живом или  мертвом — все как‑то  забывают (один Михаил Битяговский пытается обнаружить его в  верхних ярусах дворца и  ни  с  чем спускается вниз). Тело ребенка исчезает со двора еще до  прихода толпы и  вновь появляется в  поле нашего зрения вечером, когда игумен Алексеевского монастыря Савватий посещает Марию в  церкви Спаса у  гроба сына; здесь же после ухода игумена убивают Осипа Волохова. Итак, в  течение пяти-шести часов ни  одна живая душа, за  исключением Нагих, не  видела его!

В это время и произошла подмена. Решаюсь утверждать, что в церкви Спаса принесли тело не настоящего Дмитрия, а какого‑то другого ребенка.

Вижу недоверчивую улыбку читателя и  все же продолжаю.
Проследим еще раз — теперь уже с  точки зрения гипотезы о  подмене тела — за  действиями главных и  некоторых второстепенных героев этой драмы.

Итак, царица Мария, выбежав по  крику кормилицы на  задний двор, берется за  полено, а  потом некоторое время вместе с  братьями руководит толпой дворни и  посадских людей, натравливая их  на  Битяговских и  Качалова. Ее поведение хоть как‑то  объяснимо только в  том случае, если она с  первого взгляда убедилась в  том, что жизни царевича не  угрожает никакая опасность.

Нагие торопятся унести тело царевича со  двора. Дядя царицы Андрей говорит, что сразу отнес его в  церковь и  был при  нем «безотступно», «чтобы кто царевичева тела не украл». (Отметим, что Мария и  теперь не  спешит к  телу сына.) Наконец Андрея у  гроба ребенка (гроб накрыт полотном!) сменяет мать, которая, демонстрируя запоздалую скорбь, безотлучно находится рядом с  мертвым телом те  несколько суток, пока его не  предают земле. Эта усиленная охрана выдает стремление никого не  подпустить к  телу царевича. К  тому же меня озадачивает этот детский гроб. Как могли его так быстро изготовить? Или он  уже был приготовлен заранее?

Поведение Михаила Битяговского говорит в  пользу укрытия тела. Его имя сразу названо в  числе убийц Дмитрия. Между тем, его спокойно пускают на  дворцовый двор, и  не  причиняют никакого вреда, пока он  не  бросается во  дворец, словно, чтобы проследить, что делают Нагие. Когда он  спускается вниз, его убивают. Может быть, следует предположить, что дьяк увидел нечто такое, что ему было не  положено видеть?

По приказу Нагих толпа умерщвляет всех правительственных чиновников, которые знали Дмитрия в  лицо (верховодят убийствами дворовые люди Нагих). Кроме того, погибает один человек из  дворцовой челяди — Осип Волохов, и  одна посторонняя — «женочка юродивая». Последним, кто видел Осипа, прячущегося за  столп храма, где стоял гроб с  телом царевича, был игумен Савватий. Не  погубило ли сына мамки опасное любопытство? Приказ об  убийстве «женочки юродивой» последовал от  Марии Нагой спустя два дня после общей резни. Известно, что эту женщину часто приводили к  Дмитрию для  развлечения, следовательно, она прекрасно его знала. Похоже, что царица опасалась ее показаний.

Посадского Савву плотника и  еще нескольких человек Михаил Нагой приказал умертвить за  то, что они во  всеуслышание говорили, будто дьяки убиты «за посмех» — напрасно. Разве могли бы вестись такие разговоры, если бы погиб настоящий царевич?

Вечером того же дня 15 мая Нагие окружают Углич железным кольцом из  верных людей, которые трое суток разъезжают вокруг города, не  допуская сношений угличан с  Москвой — не  для  того ли, чтобы дать кому‑то  время отвезти царевича в  безопасное место? В  эти дни бесследно исчезают из  города несколько человек: доверенное лицо Михаила Нагого Тимоха, посадские люди Пашин, Буторин и  Семухин. Вместе с  ними пропадает дядя царевича Афанасий Нагой, который вскоре обнаружится при  самых любопытных обстоятельствах — об этом чуть ниже.

После приезда следователей Дмитрия поспешно хоронят без  пышных церемоний, то  есть в  присутствии одних близких царицы, не  допуская в  храм никого из  посторонних, кроме членов следственной комиссии. У последних не  могло возникнуть никаких подозрений, насчет подлинности ребенка. Напомню, что царевич был увезен из  Москвы, когда ему еще не  было двух лет; с  тех пор ни  один правительственный чиновник его не  видел.

На  допросах почти все участники и  организаторы побоища вдруг начинают в  голос твердить, что царевич зарезался сам. Как же так? 15 мая все были уверены, что Дмитрий убит дьяками, без  каковой уверенности, собственно, и  не  могли вспыхнуть беспорядки. Теперь же один Михаил Нагой придерживается версии об  убийстве царевича, однако его махинации над телами убитых дьяков чересчур наивны, чтобы ввести комиссию в  заблуждение. Складывается впечатление, что следствию всеми силами стараются доказать, что царевич умер — все равно каким образом. Когда следствие принимает версию о  самоубийстве, Нагие заботятся только о  том, чтобы уберечь себя от  возмездия за  погром в  городе. Мария добивается аудиенции у  митрополита Геласия и  молит о  помиловании братьев, твердя, что дело учинилось «грешное, виноватое» (то  есть поддерживая направление следствия), и  не  требует никакого наказания для  мамки и  кормилицы, не  усмотревших за царевичем.

Вот еще доказательство того, что царевич остался жив и  был увезен из  Углича, взятое из  другого источника. Уже знакомый нам Джером Горсей в  своих записках упоминает об  одном событии, произошедшем 17 или  18 мая. Незадолго до  угличских событий у  Горсея возникли нелады с  московским правительством, и  его сослали в  Ярославль, где он жил в  постоянной тревоге за  свое будущее. «Однажды ночью, — пишет он, — я  предал свою душу Богу, думая, что час мой пробил. Кто‑то  застучал в  мои ворота в  полночь. Вооружившись пистолетами и  другим оружием, которого у  меня было много в  запасе, я и   мои 15 слуг подошли к  воротам с  этим оружием. «Добрый друг мой, благородный Джером, мне нужно говорить с  тобой». Я  увидел при  свете луны Афанасия Нагого, брата вдовствующей царицы, матери юного царевича Дмитрия, находившегося в  25 милях от  меня в  Угличе. «Царевич Дмитрий мертв! Дьяки зарезали его около шести часов; один из  его слуг признался на  пытке, что его послал Борис; царица отравлена и  при  смерти, у  нее вылезают волосы, ногти, слезает кожа. Именем Христа заклинаю тебя: помоги мне, дай какое-нибудь средство! Увы! У меня нет ничего действенного». Я  не  отважился открыть ворота, в бежав в  дом, схватил банку с  чистым прованским маслом (ту  небольшую склянку с  бальзамом, которую дала мне королева) и  коробочку венецианского териака (целебного средства против животных ядов). «Это все, что у  меня есть. Дай Бог, чтобы это помогло». Я отдал все через забор, и  он  ускакал прочь. Сразу же весь город был разбужен караульными, сказавшими, как был убит царевич Дмитрий».

Не  странно ли? Почему бежит из  Углича этот дядя царевича (кстати, не  упомянутый ни  единым словом в  протоколах угличского дела и,  следовательно, совершенно непричастный к  убийствам) и  куда он  направляется? Он требует от  Горсея лечебных средств для  Марии, но  в  Углич не  возвращается. И  что это вообще за  история с  отравлением царицы? Заметим, что попутно Афанасий сеет в  Ярославле слух об  убийстве царевича — он,  конечно, не  знает, что Нагие в  Угличе уже отказались от  этой версии. Все указывает на  то,  что Афанасий пытается оказать медицинскую помощь какому‑то  лицу, чье местопребывание в  Ярославле держится в  тайне. Обратим внимание, что перечисляя последствия мнимого отравления царицы, он  подталкивает Горсея выдать ему средства для  лечения кожных покровов и  открытых ран. Но  единственным близким ему человеком, требующим подобной медицинской помощи, мог быть только Дмитрий, поранивший себя ножиком в  шею во время припадка!

И  наконец последнее. Некоторые источники указывают, что царь Федор, очень набожный человек, как мы могли убедиться, никогда не  заказывал заупокойных служб по  Дмитрию. Между тем церковные правила не  запрещают делать это в  отношении самоубийц, покончивших с  собой во  время болезни, — а  именно такова была официальная версия гибели царевича.

Попытаемся теперь связать все ранее сказанное и  восстановить примерный ход событий 15 мая. Незадолго до этого дня у  царевича обнаружилась падучая. Один из  припадков, — а  именно тот, когда Дмитрий поранил свайкой мать, вероятно, пытавшуюся вырвать опасный предмет из рук бьющегося в судорогах сына, — случился во  время игры в  тычку. Как показывают дальнейшие события, несмотря на  опасность для  жизни мальчика, ему все‑таки позволяли и  дальше играть в  эту игру, видимо, очень любимую им,  но,  конечно, заменили свайку на  небольшой игрушечный ножик.

15 мая, в ожидании обеда, Дмитрий затеял с  товарищами игру в  тычку на  заднем дворе. Внезапно начался новый припадок, и  Дмитрий ранил себя своим ножиком. Рана не  могла быть опасной, так как горло царевича защищало оплечье, но  кровь все‑таки показалась, а  через минуту ребенок затих, обессиленный судорогами. В  этот момент сопровождавшим его женщинам и  четверым мальчикам могло показаться, что он  умер. Действительно, в  послеприпадочном состоянии больной эпилепсией может походить на  труп: лицо синеет, полуоткрытые глаза закатываются вверх, зрачки не  реагируют на  свет, тело цепенеет, дыхание почти неразличимо. Кормилица подняла крик, что царевич убился, и,  вероятно, вступила в  перебранку с  мамкой. Звонарь на  колокольне, не  разобрав хорошенько, в  чем дело, но  видя, что на дворе лежит тело царевича, ударил в  набат. Однако, когда на  дворе появилась Мария Нагая, полуобморочное состояние Дмитрия миновало. Предыдущие припадки показали, что существенной угрозы для  здоровья мальчика они не  представляют; рана на  горле была просто царапиной. Царица, оставив сына, в  гневе накинулась на  Волохову, не  досмотревшей за  Дмитрием; между тем опытная кормилица занялась ребенком. Возможно, прибежавший на  шум Осип Волохов вступился за  мать, и  обыкновенная перебранка переросла в  жестокую ссору. Вероятнее всего, Осип водил дружбу с  Битяговскими и  был неприятен Марии. В  это время вслед за  сестрой из  дворца вышли Михаил и  Григорий Нагие, приехавшие обедать. Одновременно двор начал заполняться дворней и  посадскими, привлеченными набатом. Вот тут‑то  у  царицы и  ее братьев и  появился соблазн использовать ситуацию для  сведения счетов с  Битяговскими и  их  сторонниками — благо, ненависти к  ним за  шесть лет ссылки накопилось достаточно.

Спустя какое‑то  время Нагие, опомнившись, схватились за  голову. Они поняли, что оказались ответственными за  резню, которую ничем нельзя было оправдать, и  что Борис не  преминет воспользоваться этим обстоятельством для  того, чтобы окончательно расправиться с  ними. Избежать возмездия можно было единственным способом — инсценировав смерть Дмитрия и  свалив вину за  нее на  окружение дьяка Битяговского. Очевидно, не  последнее место в  этом замысле, занимало и  желание раз навсегда обезопасить жизнь Дмитрия от покушений: вспомним, что Нагие приписывали Годунову попытки отравить царевича.

Исполнить задуманное оказалось нетрудно: дворец на  несколько часов опустел, дворня громила дьячные избы и  двор Битяговского. Дмитрия укрыли в  дальней комнате дворца, а  в  церкви поставили гроб с  телом другого ребенка (вопрос о  том, что это был за  ребенок, пока опустим). Ночью Афанасий Нагой вывез Дмитрия за  город, быть может, воспользовавшись казачьими судами, стоявшими в  это время у  пристани. В  пользу участия казаков в  сокрытии царевича свидетельствует та необыкновенная преданность Дмитрию, которую проявили казачьи отряды в  его походе на  Москву.

Оставшиеся в  Угличе Нагие договорились между собой поддерживать версию об  убийстве Дмитрия. Но  под  нажимом следствия они были вынуждены отказаться от  своих слов, и  только Михаил упорно держался первоначального уговора, видимо, полагая в  этом свое спасение. Такой ход следствия, все‑таки позволявший скрыть исчезновение настоящего царевича — дело, от  которого попахивало государственной изменой, — в  общем тоже устраивал Нагих. И они оказались правы в  своих расчетах. Нельзя не  признать, что наказание, постигшее их,  не  соответствовало тяжести их  вины. Мужчин отправили в  ссылку, где они продолжали пользоваться свободой и  даже занимали государственные должности. Правда, Мария поплатилась за  15 мая пострижением, но  разве ее не  утешала мысль, что этой ценой она спасла своего сына? Кроме того, жизнь цариц-инокинь в  монастырях мало чем отличалась от  их  жизни во  дворце, конечно, если сами они не  придерживались добровольно монастырского устава.

Возможно и  другое объяснение. Нельзя исключить, что последний припадок Дмитрия лишь ускорил выполнение уже существовавшего плана по  его сокрытию. В  этом случае можно предполагать более широкое участие дворни и  угличан в событиях 15 мая, вплоть до  приготовления обеих ложных версий — об  убийстве и  самоубийстве — для следственной комиссии. В  общем в  этом нет ничего невозможного. Углич был удельный город, и  Нагие были в  нем полновластными хозяевами. Вспомним также исконную преданность угличан своим князьям. При таком освещении событий коренным образом меняется роль Василисы Волоховой — из  жертвы Нагих она превращается в  их  сообщницу, причем сообщницу страшную, пожертвовавшую им своим сыном.

Здесь нельзя обойти стороной вопрос о  роли Василия Шуйского в  этом деле. Остался ли он  в  неведении относительно подмены царевича или,  догадавшись о чем‑то,  решил, что будет лучше, если до поры до  времени Дмитрий официально исчезнет из  числа живущих? Мне кажется, что та небрежность, с  какой было проведено следствие, невнимание, проявленное к  обстоятельствам смерти царевича, противоречия в  показаниях свидетелей, не  проясненные очными ставками и  прочими средствами, бывшими в  распоряжении следователей, — не  говоря уже о  том, что материалы следствия не  были уничтожены во  время царствования Шуйского, когда он  всеми силами стремился отождествить Дмитрия с  Григорием Отрепьевым, — говорят в  пользу первого предположения. Ниже я приведу другие основания этого моего мнения.

Наиболее трудноразрешимым остается вопрос о  личности погребенного вместо Дмитрия ребенка. До  сих пор называлось только одно имя — некоего поповского сына Кориона Истомина, но это не  более чем предположение, как и  все, что говорилось и  еще будет говориться по  этому поводу. Ясно одно: исчезновение двойника царевича должно было остаться незамеченным, поэтому вряд ли он  мог принадлежать к  какому-нибудь угличскому семейству. Мне кажется, что наиболее вероятную кандидатуру нужно искать среди путешествующих богомольцев или  нищих, стекавшихся в  субботний день ко дворцовой церкви в  чаянии милостыни. Несчастной жертвой мог оказаться, например, мальчик-поводырь. Не  исключено, что внешне он  мог несколько походить на  Дмитрия и  что кто‑то  из  Нагих, выходя из  церкви, случайно обратил внимание на  забавную похожесть царевича и  нищего, а  потом подал мысль царице и  другим заговорщикам воспользоваться этим обстоятельством. Если же заговор по  сокрытию Дмитрия подготавливался Нагими заранее, то  двойник царевича мог быть подыскан ими более тщательно. Во всяком случае, я  нисколько не  сомневаюсь, что подменный ребенок не  был найден уже мертвым среди случайных жертв городской резни, а  был убит Нагими.

Предположение о  подмене царевича стоит в  прямой связи с  вопросом о  канонизации Дмитрия. В  самом деле, чьи же мощи вот уже почти четыре столетия почиют в  Архангельском соборе, привлекая к  себе верующих? Могут сказать, что здесь историк вторгается в  область компетенции церкви, но  это неверно. Моя гипотеза никоим образом не  ставит под  сомнение ни  святость означенных мощей, ни  творимые ими чудеса, я  лишь пытаюсь уточнить личность святого.

Когда в июне 1606 года мощи новоявленного святого привезли в  Москву, в  толпе любопытствующих находились три человека — двое иностранцев и один русский, — которые оставили нам описание тела привезенного из  Углича мальчика. Голландец Исаак Масса пишет, что оно сохранилось «столь же свежим, как если бы его только что положили в  гроб». Немец Конрад Буссов свидетельствует, что не  только тело, но  и  орешки, зажатые в  руке мальчика, и  его платье, и  сам гроб, в котором он лежал, — все это сохранилось нетленным и  выглядело, как новое.

Наконец, дьяк Иван Тимофеев добавляет к этому новую подробность: платье царевича и  орешки в  его руке были запачканы свежей кровью. Масса и  Буссов — оба протестанты — отнеслись к  канонизации крайне скептически. По  их  сообщениям, Шуйский прекрасно знал, что тело настоящего Дмитрия давно истлело в  земле, поэтому его останки были тайно выброшены из  могилы, а  вместо них в  гроб, отправляемый в  Москву, был положен другой ребенок, некий попович, специально для этого убитый. При  всем уважении к  чувствам верующих, невероятная даже для  святого сохранность тела канонизированного ребенка, — не  говоря уже об  орешках, платье и  гробе, — заставляет меня сделать вывод о  вторичной подмене тела царевича в  1606 году. (Еще раз повторю, что данное предположение не  отвергает ни  мученической кончины святого, ни  сотворенных им  чудес.) Если дело действительно обстояло именно так, как о нем повествуют Масса и  Буссов, то  нам уже никогда не  узнать, кем был подменен Дмитрий в  Угличе в  1591 году.


Просмотров: 5239



statehistory.ru в ЖЖ:
Комментарии | всего 0
Внимание: комментарии, содержащие мат, а также оскорбления по национальному, религиозному и иным признакам, будут удаляться.
Комментарий:
X