Память поэта: опыт Великой войны в творчестве М.П. Герасимова.
В современной историографии принято говорить о Великой войне 1914—1918 гг. как о войне забытой, практически неизвестной широкой общественности1. С одной стороны, подобные высказывания оправданы тем, что война эта действительно мало отражена в общественном дискурсе (в памяти не закрепились или не успели закрепиться ее герои, сражения, военачальники). С другой, тысячи научных публикаций на русском языке за прошедшее столетие говорят о том, что сюжеты из истории Первой мировой войны часто становятся предметом изучения представителей самых разных наук. В последние несколько десятилетий, после открытия архивов и библиотек, источники по истории Великой войны, наконец, предстают перед исследователями во всей своей полноте, а к неспециалистам ее сюжеты и герои приходят посредством популярной литературы, кинематографа, компьютерных игр.
Тотальность Первой мировой, ее всеохватность для судеб россиян проявляются с наибольшей силой, как только речь заходит о детальном рассмотрении советских биографий 1920-1930-х гг. Естественно, что многие знаменитые командиры Красной армии участвовали в Великой войне. Но через нее прошли и другие известные люди. Так, например, военное время стало важной вехой на жизненном пути таких русских прозаиков и поэтов, как Н.С. Гумилев, К.Г. Паустовский, М.М. Зощенко, С.А. Есенин, В.П. Катаев, А.И. Куприн, В.В. Бианки и др.
За этими известными для широкой публики именами скрываются сотни других, не имевших или утративших известность, но, тем не менее, запечатлевших фронтовой опыт в произведениях, которые по прошествии многих десятилетий снова приковывают внимание читателей. Среди них — уроженец Самарской губернии Михаил Прокофьевич Герасимов (1889 — конец 1930-х гг.), прозаик и поэт с довольно необычной судьбой.1
Биографии М.П. Герасимова в прижизненных справочных изданиях и более поздних энциклопедических публикациях довольно однотипны и базируются, по-видимому, во многом на его автобиографической справке 1925 г. для книги Василия Львова-Рогачевского2. Эмигрировав, точнее, бежав из России по политическим причинам в 1907 г., молодой поэт-большевик начал работать на промышленных предприятиях во Франции и Бельгии, одновременно участвовал в деятельности кружка пролетарских писателей в Париже, переписывался с Максимом Горьким и получил его поддержку, исходил пешком Западную Европу и работал матросом на торговых судах в рейсах по Средиземному морю и Атлантике.
Однако, как и в жизни миллионов других европейцев, все изменилось в 1914 г. М.П. Герасимов, по его собственным словам, «с начала европейской войны служил волонтером во французской армии, во 2-м иностранном легионе. Участвовал в боях на Марне, в Шампани, Аргонне. Был контужен около Реймса (форт Сент-Тьери). Осенью 1915 года вместе с другими волонтерами был выслан в Россию за неподчинение властям и пропаганду против войны. Весной 1916 года арестовали: сидел на гауптвахте в Самаре, а потом отдан под надзор в 4-й запасный саперный батальон. С 1917 года занимал ряд ответственных постов: председателя совета военных депутатов, зампредгубисполкома, губвоенкома, командующего фронтом, члена ВЦИК 1-го созыва от межрайонцев, председателя самарского пролеткульта и др.»3.
После Гражданской войны М.П. Герасимов стал во главе литературной группы «Кузница», «члены которой продолжали борьбу за независимую пролетарскую поэзию, не служащую парт[ийной] пропаганде»4. После распадагруппы в 1932 г. он не оставил творческой деятельности, но в 1937 г. был арестован и, судя по всему, вскоре расстрелян, хотя многие справочные издания указывают 1939 г. как год смерти5.
Единственным источником сведений о том, как поэт воспринял войну, остается его книга рассказов «Цветы под огнем: рассказы 1915 года», вышедшая двумя изданиями в 1919 и 1923 гг. Критика практически не заметила этого произведения. На первое издание было два отклика в тогдашней прессе6, на второе — один7. Предметом специального анализа эта книга снова стала лишь почти сто лет спустя8.
Не вдаваясь снова в филологические тонкости, следует, как мне представляется, во-первых, обозначить место рассказов Герасимова в русскоязычной художественной литературе, посвященной Первой мировой войне, и, во-вторых, постараться обрисовать значимость этих текстов для русской исторической памяти о тех событиях.
Рассказы Герасимова, связанные с событиями 1914—1918 гг., необычны для отечественной литературы тем, что автор — непосредственный участник боевых действий — описывает свои личные впечатления от войны именно на Западном фронте на самом раннем ее этапе9. В процитированном выше отрывке из «Автобиографического письма» Герасимова видно, что он, как и сотни других российских подданных, оказавшихся во Франции, пошел добровольцем во французскую армию. Еще до известного соглашения между правительствами России и Франции по отправке русских войск в 1916 г. в Западную Европу множество солдат из России оказалось во французских войсках10. Это были, прежде всего, волонтеры Иностранного легиона. К концу 1914 г. в рядах последнего насчитывалось 3393 россиянина11.
Надо сказать, что в массе русской художественной литературы о Первой мировой войне сочинения, которые донесли бы голос этих добровольцев до современного читателя, чрезвычайно редки. В Советском Союзе что-то на этот счет, скорее всего, можно было прочитать только в книге В.Г. Финка «Иностранный легион»12, вышедшей впервые в 1935 г. и затем многократно переиздававшейся вплоть до 1980-х гг.
Роман Финка был, пожалуй, вообще одним из немногих известных в СССР художественных произведений, посвященных событиям на Западном фронте Великой войны. То, что автор положил в основу романа собственный фронтовой опыт, делало произведение еще более ценным. Роман, правда, вполне в духе времени имел «антимилитаристическое содержание», а сам В.Г. Финк, по мнению критики, «убедительно» показал «нарастание протеста у пестрой, разноязычной массы легионеров, впервые на войне догадавшейся об истинных виновниках мировой бойни»13. Другой книгой, изданной в России в 1916 г., за двадцать лет до романа В.Г. Финка, и посвященной судьбе русских добровольцев во французском Иностранном легионе, было собрание очерков журналиста и политика-эсера В.И. Лебедева, который сам прослужил в нем с 1914 по 1917 г.14 Написанная также на основе собственных наблюдений, эта книга содержит ряд любопытных подробностей, касающихся мотивации добровольцев, острого обсуждения среди политических эмигрантов, эсдеков и эсеров, необходимости идти во французскую армию, обучения волонтеров, их участия в боях на Западном фронте и на Балканах. Сам вид книги Лебедева, напечатанной в 1916 г., уже говорит о том, какие испытания пришлось выдержать его очеркам на пути к публикации: в тексте то и дело попадаются большие пропуски на месте строк, вычеркнутых цензурой. Последующая судьба В.И. Лебедева (член Учредительного собрания, организатор Народной армии Комуча в Самаре, эмигрант) сделали переиздание или даже доступ к его очеркам решительно невозможными, и они были забыты публикой.
Любопытно, что все три автора — В.И. Лебедев, М.П. Герасимов, В.Г. Финк — были политэмигрантами и принадлежали к социалистическим партиям. Однако между их текстами, конечно, есть множество различий.
Так, книге Лебедева свойственен журналистский стиль: это в первую очередь очерки, призванные познакомить читателя с положением дел в европейском тылу и на фронте и написанные под влиянием определенной политической идеологии. Сквозного сюжета у Лебедева нет, и очерки, подчас очень интересные своими подробностями военного быта волонтеров (например, очень живописно показано устройство «русской паровой бани» на позициях), сгруппированы в разделы по темам и хронологии.
«Иностранный легион» Финка подкупает солдатским юмором, а характеры героев, как и положено персонажам романа, на протяжении всего произведения претерпевают определенные изменения. Так, один из главных действующих лиц, легионер Бланшар, вначале — простой солдат, любящий вино и женщин, постепенно приходит к мысли о бессмысленности и ненужности войны и становится военным бунтовщиком, отказавшись выполнять приказы начальства.
Книга Герасимова построена по принципу отдельных рассказов-зарисовок, один из которых написан еще в 1913 г. и не касается темы войны вообще. При этом рассказы лишены непосредственности военного репортажа, это именно художественные, а не публицистические произведения. Мемуарные зарисовки слиты воедино с выдуманными сюжетами и деталями. Одним и тем же, пожалуй, остается герой-рассказчик, как и в книге Финка, но все остальные герои меняются от рассказа к рассказу. И, в отличие от книг Лебедева и Финка, текст Герасимова густо насыщен литературными аллюзиями и поэтическими тропами.
Филолог Ю.Б. Орлицкий, в 2014 г. посвятивший небольшую статью вопросам поэтики «Цветов под огнем», высказал справедливое мнение, что, во-первых, немногочисленная проза Герасимова — это несомненная «проза поэта», имеющая «все отличительные признаки этого явления: особый лиризм текста в целом и лирических отступлений в особенности, активное включение в него стихотворных фрагментов, причем в случае Герасимова — целых стихотворений; метризацию и строфизацию отдельных участков прозы, причем как собственно художественной, так и мемуарной». И, во-вторых, «можно констатировать, что проза Михаила Герасимова <...> с точки зрения ритмической организации оказывается в русле символистской и постсимволистской эстетизированной прозы»15.
Также тексту Герасимова неожиданно оказывается не свойственна политическая ангажированность, хотя причины его бегства из России и слова в автобиографии об обстоятельствах оставления французской службы заставляют вначале чтения подозревать обратное. Желание героя Герасимова — «сражаться и умереть так просто, без всего, как миллионы тех рабочих и крестьян» — сосуществует с чисто меркантильными интересами («просто порыв <...> когда брюхо пусто, а голод немножко щекочет...») и авантюризмом — «хочется увидеть войну, а то изъездил и видел весь свет, испытал многое, а войну не видал никогда. А это должно быть интересно. Необычайно любопытно, когда оптом убивают людей, давят, как в гигантской давильне винограда»16. В то время как, например, у В.И. Лебедева в одном из очерков при ответе на вопрос, зачем идти в армию, выясняется, что самым главным стимулом является осознание «необходимости идти вместе с народом, поднявшимся по его, по народному мнению, за правое дело, каковым оно в то же время представляется» и ему самому17.
В каком-то смысле рассказы Герасимова оказываются похожи на прозу британских писателей, к примеру, Эдмунда Бландена18 или Роберта Грейвза19. Война подана у Герасимова в виде ряда картин, каждая из которых должна повлечь определенное эстетическое переживание, но не этическую оценку. Далее я постараюсь показать на конкретных примерах, как именно это происходит.
Рассказы-зарисовки Герасимова расположены не в хронологическом порядке. Открывает сборник одноименный рассказ — «Цветы под огнем», в образе которых у поэта и прозаика выступают дети из разрушенных войной селений («детские фигурки на развалинах селений, они выползают из нор сырых подвалов, напоенных терпким запахом плесени, грибов и винного брожения», а «их лица бледны, глаза странно поблескивают, они блуждают дотлевающими огоньками Ивановой ночи»20).
В принципе, в описании их жизни, страданий, страха из-за бомбардировок и обстрелов можно вычитать определенный антимилитаристский пафос, но кажется, что для Герасимова все же важнее та потрясающая картина борьбы, которая разворачивается кругом: «Наступивший вечер прикладывал легкие тени на израненную землю. Усталые и довольные, как увядающие цветы, возвращались дети домой в разоренные гнезда селения Борье. Невдалеке шла канонада, ухали пушки, гудели снаряды, аккомпанируя огненному танцу танго, и казалось, что в вечернем небе протянулись струны огромного контрабаса. Отсветы бьющих орудий мерцали в облаках, точно молниевидная палочка невидимого дирижера. Гулкою дробью, как клекот орла над бездною, рассыпалась митральеза»21.
Из последующих рассказов читатель может реконструировать тот путь, который прошел лирический герой и, видимо, сам автор на пути к фронту и в его окопах. Как и многие другие иностранцы, герой оказывается среди волонтеров легиона, которых «жители приветствовали, а девушки дарили цветы, яркие осенние цветы — гвоздику и хризантемы»22. А за Парижем последовал Руан, где «волонтеров разместили в больших дортуарах пустующей семинарии, где со стен смотрели строгие лица святых. Лежали прямо на полу, на золотистой соломе шелковисто шуршащей, издающей сладковатый запах хлеба»23. А «на четвертый день нас в красных вагонах отправили в Тулузу, так как с севера надвигались чугунные тучи сражений, обрызгивая землю пламенем и кровью»24.
Герасимов довольно скупо пишет об обучении волонтеров, его гораздо больше интересует окружающая обстановка и необычный вид сослуживцев. После прибытия в Тулузу «началась учебная страда». Новые легионеры «вставали рано. Невидимое солнце чуть касалось самых высоких вершин Пиренеев, они теплились розоватым пламенем в звездном небе». Новобранцы «пили по кружке черного кофе; навьючивали на себя шинели, одеяла, ранцы, сумки, винтовки; обливаясь потом под южным солнцем, совершали сорокакилометровые переходы, выбивая о кремни шоссе искры окованными башмаками. Иногда брали приступом взгорья, селения и хутора. Топот, крики, холостые выстрелы нарушали молчание полей. ... За малейшую оплошность наше легионское начальство заставляло. бежать без отдыха целый километр, в наказание. У легионеров были суровые лица, изъеденные горячим самумом, цвета коричневых песков Сахары. В казармах они ходили полуголые, гордясь своей удивительной синей татуировкой по бронзовому телу. Тут были фантастические цветы и пальмы, целые тропические леса, населенные возлюбленными красавицами всех рас, обезьянами и всевозможными зверями. Были иные амулеты, но особой любовью пользовались змеи, удавы.»25. Подобные экзотические описания заставляют немедленно вспомнить африканские стихи Н.С. Гумилева.
Фронт для Герасимова такая же удивительная и поражающая взор своей грандиозностью картина, как и татуировки марокканских легионеров. В описаниях боев и фронтовых пейзажей поэт постоянно сбивается на тон восторженного зрителя какого-то невероятно красочного зрелища. Повседневность фронтовых будней сливает воедино природу, воюющих людей, животных, технику, живых и мертвых. Герой одного из рассказов признается: «когда стоишь часовым ночью, лицом к лицу с врагом, нервы напрягаются струнами и ничтожная тень, шорох, или посвист пролетающей пульки касаются острой болью. Душа холодеет, а пальцы крепче сжимают холодный ствол винтовки. Кусты и ряды кольев заграждений в отдалении, смутно очерченные лунным светом, кажутся стройными колоннами бесшумно идущего в атаку врага. Проносятся ночные птицы, похожие на аэропланы, зорко высматривают свою добычу...»26
В принципе, автор прямо признается, что «мы — траншейные "poilus" одичали до неузнаваемости, ругались, дрались, бросали бомбы, стреляли, прямо зубами отрывали куски сыроватых бифштексов, и кровь стекала с наших пальцев, длинные когти которых придавали им сходство со звериными лапами»27. А при встрече с любимой женщиной, которая специально приехала на фронт к герою, последний произносит тираду, что он «огрубел, пророс мхом за год войны <.> даже у офицеров на теле живут насекомые.», от него «исходит какой-то неприятный заплесневелый запах земли», «но посадите кого угодно в эти собачьи конуры землянок, и он будет таким же. — неизящным»28. А грубость и жестокость просто не замечаются солдатами, поскольку «нервы у всех — канаты <.> А потом, эта грязь, эти вши. Они вырыли окопы и ходы в солдатской шкуре»29.
Солдатский быт действительно был далек от совершенства: «Солдатам не сиделось в сырых пещерах землянок, где в горько-дымном воздухе звенели капли, возились крысы, а осклизлые стены были покрыты зеленоватым мхом и лишаями, точно лягушиными шкурками»30. Сами они, как было процитировано выше, превращались в каких-то дикарей, страшных пещерных людей («зачем здесь красота, <.> зачем она на войне?»31), которые иногда теряли последние следы сходства с теми, кем они были до войны. Подобные метаморфозы происходили не только с душой, но и с телом солдат.
Это происходило иногда по вине ранения. Так, у одного из товарищей героя-рассказчика лицо было «обезображено осколками ручной гранаты во время атак на Бери-о-Бака. Вырванная щека и шрам над безбровным глазом придавали ему ироническо-насмешливое выражение, как будто он так относился ко всему в этом изменчивом мире. Когда он первый раз в лазарете снял с лица повязку и увидел себя в зеркале, безутешные детские слезы покатились по серым рытвинам изуродованных щек. Много дней он ходил со скорбным лицом по белым, молчаливым коридорам лазарета, как по кладбищу, тоскуя об умершей красоте лица, улетающей молодости, утраченном счастье»32. А иногда подобная метаморфоза была добровольным выбором легионера. Один из солдат, который «не причесывался неделями, не умывался», а его «кожа почернела и потрескалась, как пашня весной», признавался, что специально перестал следить за собой и намеренно «разбил зеркальце, и вот много месяцев не видел себя. Это спокойнее»33.
В таком виде обезображенные, грязные солдаты представали в облике каких-то хтонических чудовищ, которые на краткий миг снова вспоминали во время Рождества об утраченном мире (рассказ «Елка»), но при этом при первом признаке опасности, как оборотни, снова превращались в волков, выслеживающих добычу. И веселая рождественская вечеринка в лесу была немедленно прервана, когда «прибежал часовой из секрета и тревожно сообщил, что в овраге, справа за перелеском, пробирается вражеский патруль. <...> Оборвались веселые голоса. Мы оставили нарядную елку и сразу пошли за ним в мертвое пространство, где каждый кустик на серебряном пепле пугал жутким силуэтом»34.
При этом некоторым историям Герасимова все равно присуща какая-то комичность, которая возникает то ли из-за того, что автор не владеет приемами прозаического описания и не может выдержать нужный тон (как, например, в рассказе «Коза» при изображении странной привязанности героя к этому домашнему животному, чудом выжившему в разрушенной деревне), то ли вследствие изменившегося на фронте чувства юмора, способного увидеть нечто ироническое даже в отталкивающих подробностях окопной жизни (применительно к английским авторам об этом говорит Пол Фассел35). Так, лирическое описание встречи героя с кошкой в разрушенной деревне и милый стишок про сиамского котенка по этому случаю, переведенный с французского или сочиненный самим автором, продолжается на следующей странице макабрической сценой случайного убийства и освежевания этой кошки, из которой в конечном счете было приготовлено рагу. «Кошачье мясо напоминало по вкусу дикую утку», — добавляет рассказчик36.
Подобные странности в поведении (привязанность и нежность, вдруг сменяющиеся жестокостью), в принципе, объяснимы. Грубел не только физический облик солдат, но и их характер. А в некоторых случаях не выдерживал и разум. Несколько примеров такого безумного поведения описываются М.П. Герасимовым. В одном случае солдат сходит с ума при получении некой новости из дома и по сути совершает самоубийство, отправившись под пули врага на ничейную землю в виноградник за его плодами37. В другом легионер проявляет безрассудство, до последнего под пулями освещая прожектором поле битвы, в каком-то смысле подражая горьковскому Данко, пожертвовавшем всем ради соплеменников. «Светлый маяк в разбушевавшемся океане смерти», — пишет Герасимов38.
Вообще литературные аллюзии не чужды М.П. Герасимову. Так, он говорит, например, что во время сражения «весь мир — громокипящий кубок»39. И здесь непонятно, к какому именно поэту, Тютчеву или Северянину, он отсылает читателя, используя эту известную метафору. В целом М.П. Герасимов строит рассказы о фронте, нередко заимствуя из русской и иностранной литературы образы при описании стычек, ландшафтов битвы и мирных передышек в окопах.
Интересно, что последний рассказ сборника — «Осенняя дрожь» — посвящен российскому тылу, куда автор попал, когда его отослали из французского Иностранного легиона назад на родину. Описание Самары и немудреная история, рассказанная в этом последнем тексте «Цветов под огнем», заставляют вспомнить не об экзотических и фантастических картинах прозы писателей-декадентов, а скорее о самых неудачных рассказах А.И. Куприна или И.А. Бунина.
Рассказы, объединенные в сборник «Цветы под огнем», остались единственным крупным прозаическим опытом для М.П. Герасимова. Несмотря на то, что он сражался в Гражданскую войну, никаких попыток как-то отобразить и творчески осмыслить опыт, полученный уже во время этого конфликта, М.П. Герасимов не предпринял. Сосредоточившись с начала 1920-х гг. на работе в литературной группе «Кузница», поэт предпочел песням о войне гимны мирному труду на благо пролетариата и родной страны.
Недавно историк Б.И. Колоницкий заметил, что многие русские ветераны «Первой мировой войны не смогли написать свои воспоминания, не смогли оформить свой опыт в стихах и прозе», причем это касается не только тех, кто жил в СССР, но представителей российской эмиграции, которая «не создала таких художественных текстов, которые смогли бы стать выразительными символами войны»40. Эти слова, конечно, не касаются М.П. Герасимова. И хотя его тексты не стали и скорее всего не станут такими символами, но, по крайней мере, знакомство с ними демонстрирует, что памятей о Великой войне, способов ее осмысления и отображения в русской литературе существует больше, чем обыкновенно считалось.
Голубинов Ярослав Анатольевич — канд. иcтор. наук, доцент кафедры философии и культурологии ГБОУ ВПО «Самарский государственный медицинский университет» Минздрава РФ, Самара, i.golubinov@gmail.com
1 См., например, — Пахалюк К.А. Предисловие редактора // Великая и забытая: материалы международной научно-практической конференции / Ред.-сост. К.А. Пахалюк. Калининград-Гусев, 2013. С. 7—13. URL: http://histrf.rU/uploads/media/artworks_object/0001/0 8/3b0ef62b9761acc8a84590f544ffb4da364d528d.pdf (дата обращения: 21.02.2016).
2 Герасимов М.П. Автобиографическое письмо // Книга для чтения по истории новейшей русской литературы: Рабоче-крестьянское творчество за 30 лет: Поэзия, критика, беллетристика, документы, манифесты литературных групп / Составил, снабдил примечаниями и вводными статьями В. Львов-Рогачевский. Л.: Рабочее издательство «Прибой», 1925. С. 344-345.
3 Там же. С. 345.
4 Казак В. Лексикон русской литературы XX века. М., 1996. С. 491.
5 Шенталинский В. Расстрельные ночи // Звезда. 2007. № 4. URL: http://magazines.russ.ru/zvezda/2007/4/sh6.html (дата обращения: 21.02.2016).
6 Русские советские писатели. Поэты: биобиблиогр. указ. Т. 5 : С. Васильев - М. Герасимов / Сост. Алексахина И. В., Берман Д. А., Гужиева Н. В. и др. М., 1982. С. 415.
7 Там же. С. 417.
8 Орлицкий Ю.Б. Запоздалые «Цветы под огнем»: книга военных рассказов Михаила Герасимова (1915) // Политика и поэтика: русская литература в историко-культурном контексте Первой мировой войны. Публикации, исследования и материалы. М., 2014.
9 Впечатления русского нон-комбатанта от раннего этапа войны на Западном фронте зафиксированы в книге известного эсера Б.В. Савинкова: Ропшин В. (Савинков Б.) Во Франции во время войны. Сентябрь 1914 — июнь 1915: в 2 ч. 2 изд. М., 1917—1918.
10 История военнослужащих из бригад т.н. Русского экспедиционного корпуса, прибывшего во Францию в 1916 г., отображены во множестве публикаций. См., например, мемуары маршала Р.Я. Малиновского, книгу на материалах французских архивов генерала Ю.Н. Данилова, современные исследования А.Ю. Павлова и др.
11 Reynaud J.-P. Les etrangers dans l’armee francaise au cours de la Grande Guerre // Bulletin de l’Academie des sciences et lettres de Montpellier. 2009. T. 40. P. 9. URL: http://www.ac-sciences-lettres-montpellier.fr/ academie_edition/fichiers_conf/REYNAUD2009.pdf (дата обращения: 21.02.2016).
12 Финк В.Г. Иностранный легион. Роман в 13 новеллах. М., 1935.
13 Финк // Литературная энциклопедия: В 11 т. М.: Художественная литература, 1939. Т. 11. Стб. 677—678. URL: http://feb-web.ru/feb/ litenc/encyclop/leb/leb-6771.htm (дата обращение: 21.02.2016).
14 Лебедев В.И. Из рядов французской армии: Русские волонтеры во Франции: Очерки французского фронта и тыла: В Македонии / под ред. Н. Сперанского. М., 1916.
15 Орлицкий Ю.Б. Указ. соч. С. 825.
16 Герасимов М.П. Цветы под огнем: рассказы 1915 года. М., 1923. С. 70.
17 Лебедев В.И. Указ. соч. С. 92.
18 «Тайные смыслы войны» Эдмунда Бландена можно также назвать большим прозаическим опытом автора-поэта, который «не закатывает глаза в возвышенном отчаянии». Подробнее см. Фассел П. Великая война и современная память. СПб., 2015. С. 352 и др.
19 Как и книга Роберта Грейвза, рассказы Герасимова не являются строго документальным текстом, а , скорее, искусным соединением правды и вымысла. Превосходный анализ книги Грейвза см. Фассел П. Указ. соч. С. 271 и сл.
20 Герасимов М.П. Цветы под огнем. С. 7.
21 Там же. С. 12.
22 Там же. С. 47.
23 Там же. С. 50.
24 Там же. С. 51.
25 Там же. С. 81-82.
26 Там же. С. 87.
27 Там же. С. 84.
28 Там же. С. 26.
29 Там же. С. 24.
30 Там же. С. 39.
31 Там же. С. 43.
32 Там же. С. 41.
33 Там же. С. 43.
34 Там же. С. 46.
35 См. Фассел П. Ук. соч. С. 30—43 и др.
36 Герасимов М.П. Цветы под огнем.. С. 89.
37 Там же. С. 20.
38 Там же. С. 58.
39 Там же. С. 57.
40 Колоницкий Б. Книга Фассела и память о «забытой войне» в современной России // Фассел П. Ук. соч. С. 11.
Просмотров: 544
Источник: Голубинов Я.А. Память поэта: опыт Великой войны в творчестве М.П. Герасимова //М.: Новый хронограф, 2016.- с. 127-140.
statehistory.ru в ЖЖ:
