К 100-летию противогазного дела в России
В истории противогазного дела примечательна одна дата, 3 февраля 1916 года.
Из дневника Николая II. 3-го февраля 1916г. Среда. Сегодня Господь ниспослал милость Свою — Эрзерум — единственная турецкая твердыня — взят штурмом нашими геройскими войсками после пятидневного боя! Узнал об этом от Николаши в 2 1/4 часа как только встал из-за стола. До доклада у меня был Алек, который в 12 ч. у платформы показывал испытания разных противогазовых повязок и масок.
Демонстрацией противогазов руководил лично профессор Н.Д. Зелинский. Достаточно подробно это событие изложено его сыном:
3 февраля 1916 года в Ставке Верховного главнокомандующего под Могилёвым по личному приказу Императора Николая 2-го были, наконец, устроены показательные испытания всех имевшихся образцов противохимической защиты, как русских, так и иностранных. Для этой цели к царскому поезду был прицеплен специальный вагон-лаборатория. Противогаз Зелинского испытывал на себе его любимый помощник лаборант Сергей Степанович Степанов, которого я хорошо помню с детства. Сам он незадолго до этого потерял на фронте сына Анатолия, отравленного немецкими газами. Испытания, на которых присутствовал Николай 2-й, превзошли все ожидания. С.С.Степанов смог пробыть в смертельно ядовитой атмосфере хлора и фосгена свыше часа, в то время как несколько других испытуемых на протяжении 5 минут должны были покинуть испытательные помещения. Царь лично поблагодарил отца, а С.С.Степанова за проявленное им мужество приказал наградить солдатским Георгиевским крестом. После чего Государем по армии был дан приказ: изъять все другие системы защиты и начать массовое производство противогаза Зелинского. Так с благословения Императора Николая 2-го, ныне великомученика и страстотерпца, это спасительное средство было, наконец, внедрено в Русскую армию. (А.Н. Зелинский. К 90-летию противогаза Зелинского).
Сам процесс доводки, обучения, внедрения, наконец, самой постановки противогазового дела в русской армии проходил трудно. В Армии эта работа была возложена на ученика и соратника Зелинского, профессора Н.А. Шилова. Он стал первым генералом войск химзащиты русской армии (имел звание военного статского советника, что по Табелю о рангах было между полковником и генерал-майором, но погоны генеральские). Фронтовая работа, изначально поставленная им на твердую научную основу, приносила полезные рекомендации и практические плоды. Разрабатывались системы обучения личного состава и методы привыкания работы в противогазах --палатки окуривания и полевые окуривания. Создан учебный фильм «Полевое окуривание». Будучи хорошим фотографом, Н.А. Шилов составил наборы стереодиапозитивов, часть из которых экспонируется здесь.
Довольно емко это представлено в Отчете Земсоюза за 1917 год.
Представим здесь визуально, с пояснениями самого Шилова из его фронтовых писем жене, основные элементы практических работ по противогазовому делу на Западном фронте в 1916 – 17 годах.
Из писем Н.А. Шилова жене, февраль 1916 – август 1917.
Пользуюсь возможностью миновать почту, чтобы дать тебе несколько характеристик.
Главный мой принципиал – генерал-квартирмейстер Лебедев.
Относится к моему делу и ко мне очень хорошо. Несомненно неглупый человек. Ценит искренность моей работы. Но к сожалению система управления такова, что ему положительно некогда. Всякая мелочь должна пройти через него. Выбрать момент, чтобы проскочить в его кабинет с докладом, надо умеючи и с удачей. Много теряется времени на эту слишком большую централизацию.
По своим симпатиям он – военной складки. С этим приходится считаться и идти этому навстречу.
Следующий по рангу, с которым я имею дело – это начальник оперативного отделения, полковник Д… Этому никакого нет дела до газов. Он очень рад свалить это с плеч. Дает мне полную carte blanche. Благодаря этому всегда очень любезен и предупредителен – только бы отвязаться. Но во всяком случае не мешает и даже не вмешивается. В личных отношениях корректен и прост. Словом и этим я доволен.
Далее идет мой ближайший сотрудник, который разделяет со мной газовое дело – полковник Прокопович. Человек неумный, желчный и раздраженный. Прямо он не мешает делу, даже не задерживает, но симпатии ни к моей задаче, ни ко мне лично у него нет. Надо много выдержки и такта, чтобы иметь с ним дело. Иногда много, иногда чуть-чуть окрысится. Словом это – самый трудный пункт моего положения.
Что касается остальной публики, то она делится на две: одни терпят с некоторым пренебрежением; встречают неумными усмешками и ехидными вопросами: «сколько отравлено немцев». Другие, напротив, (их большинство) относятся совсем по товарищески, очень просто, дружелюбно и мило. Один полковник прислал даже мне карточку во время болезни. Кое-кто интересуется, разспрашивают, требуют теоретических деталей. До тех пор пока Прокопович не прервет желчным замечанием, что «здесь не химическая аудитория».
Что касается дела, то мне удалось выхлопотать большое число баллонов с хлором (они уже идут к нам), удалось получить разрешение на устройство метеорологической станции, а также на систематическое наглядное обучение войск в резервах противогазовой борьбы. Первая такая демонстрация должна состояться близ Минска в присутствии Главнокомандующего, а потом поедем по армиям. Вот это дело я сейчас деятельно подготовляю. Нашли место, выработали план, сговариваюсь с войсковыми частями и т.д. Это мой экзамен перед Штабом. Надо не ударить лицом в грязь.
У нас все готово. Сегодня последние закупки. Завтра трогаемся в путь. Мои помощники уже живут в вагоне.
Мне самому очень нравится у нас в вагоне. Совсем как на пароходе: каждый уголок использован, всему свое определенное место. Моя келья – совсем каюта, но очень уютно. Насчет жизни на станциях ты не беспокойся: подолгу мы там жить не будем, там будет только наша местная база, в которой будет оставаться один инструктор и один солдат. А мы все будем действовать в округе.
Пользуюсь свободным часом чтобы описать как мы живем. Живем по-походному. Спим в вагоне, почти что на голых досках. Иногда ночью в вагоне мороз. Часам к 8-ми мы уже на ногах. Пьем чай. Я себе выдумал напиток по вкусу: пью шоколад, но так как молока нету, то прибавляю консервированного кофе со сливками; получается густая липкая бурда, которая хрустит на зубах. Но зато питательно и сытно. Хорошо еще, что хлеб имеем свежий и вкусный. Часов в 9 выступаем в поход: на санях или автомобилем едем верст за 8-12 в расположение какого-нибудь полка. Там уже нас ждут и закипает работа. … В день иногда проходит свыше 4000 человек. Всем проверяем маски, даем объяснения, показываем.
Обедаем мы обыкновенно в полковом офицерском собрании, реже в штабе дивизии. За обедом разговоры в большинстве случаев о наших опытах, много расспросов, запросы, выяснения нужд. Интереснейшие наблюдения и впечатления для нашего дела и для нас лично. У меня в голове уже целая «опись военноначальников» как щедринская «опись градоначальников».
После обеда – опять за дело. Но я лично обыкновенно иду по просьбе военных либо в окопы, либо на батарею, либо на наблюдательный пункт. Всюду есть какие-нибудь вопросы, которые надо выяснить на месте. Тут получается опять-таки ценнейший материал для дела и для личных переживаний. Как губке приходится впитывать в себя все что видишь и слышишь вокруг.
Вечером возвращаемся домой. Наскоро моемся, переодеваемся и идем ужинать в Земскую летучку. Это самый слабый номер. Кормят скверно, публика – провинциальная неинтересная. Разговоры скучные. При первой возможности удираю в вагон. И как подкошенный сваливаюсь в своем закутке на «аскетическую» постель.
Как видишь, весь день на воздухе, в движении.
Скоро заканчиваем дело на станции, где сейчас стоим и передвигаемся в более глубокий резерв. Я улучу несколько деньков и съезжу в Минск для доклада и закупок.
Одно неприятно – сижу без Ваших писем. Это еще не наладилось.
Первый боевой день на фронте. Полный успех. Не могу еще собраться с мыслями. Но чувствую всем умом и всей душой, что дело нужное, что задумано оно правильно и первый опыт проведен удачно. Потом выяснятся детали, приобретется опыт, но основная задача и мысли останутся и разовьются.
Попали очень удачно: в полк и даже целую дивизию коренных москвичей. Командир полка и кое кто из офицеров специально интересовались нашим делом. Так что соединились личные связи и связи деловые. Опыт удалось наладить серьезно. С руководящей идеей испытывали меры борьбы. Организовали сознательно нападающую и защищающуюся стороны. И сознательно сделали интереснейшие выводы. На опыте было и высшее начальство, с этой стороны теперь очень милое отношение. В смысле погоды (как всегда) конечно скверно. Однако и в этом отношении утешительный результат: при известной опытности и расторопности можно почти всегда подобрать место и условия, где возможно провести опыт с толком. Сегодня как и в [1 сл. – в/ц] после опыта началась пурга и опоздай мы на 1-2 часа все пропало бы.
Кроме деловых масса приятнейших личных впечатлений. Офицеры все коренные москвичи – встретили как родного: кормили блинами, поили коньяком. Провели несколько часов в землянке, как редко приходится в жизни: уютно, просто, весело. Доставили нас домой на тройках.
Завтра отдых инструментам и команде. Я еду в соседнюю дивизию – завязывать сношения и связи. Своего рода антрепренер бродячего цирка.
Вчера были в Н. полку. Обкуривали. Интенсивно работали. А потом получили приглашение на освещение нового офицерского собрания. Собрались все офицеры полка, соседи по полку, штаб дивизии – словом ближайшее военное общество. Надо сказать, что полк стоит в деревне верстах в 2-3 от позиций, т.е. под обстрелом. Но об этом никто не думает. Новое помещение устроено из сарая, но сделано все, чтобы придать уют. К нам, а уж особенно ко мне лично, -- отношение удивительно милое, даже трогательное.
После обеда поехали с командирами на позиции и в окопы. Надо было выяснить кое-что по делу. Уже смеркалось, начали вспыхивать немецкие ракеты и прожекторы. На позициях пили чай в землянке батальонного командира, посидели в офицерском собрании устроенном в блиндаже. Осмотрели землянки солдат. А потом по ходам сообщений пошли в окопы. Совсем стемнело. Немножко жутко. Кое где потрескивают ружья и пулеметы. Издали громыхают орудия. Впереди перед окопами гладкое поле, вдали кустарник, около него чуть чуть заметны камни немецких окопов. Между нами только наши проволочные заграждения и заграждения противника. Других препятствий для летящей пули нет. Нам для нашего дела надо выбраться за бруствер, вперед окопа. Жутко, но и весело. Уж очень спокойны мои спутники. Вышли в маленьком лесочке и потом – на открытое пространство. Кругом точно огневая игра. Каждую минуту в разных местах вспыхивают ярким, белым светом ракеты противника. Одна за другой. Вспыхнет, загорится крупной звездой, медленно падает и продолжает гореть, освещая кругом себя и сгущая мрак вокруг блестящего пятна. Кое где по земле и по воздуху ползают длинные огневые снопы, остановится, подрожит на одном месте и перескочит на новое. Волшебная непостижимая картина, жуткая и захватывающая.
Вечером пришли опять в офицерское собрание. Масса рассказов.
Дело наше идет очень успешно, много уже накопилось ценных наблюдений, много удается сделать выводов. А главное: отношение к нам служит показателем, что наше дело нужно и интересно. Нас ищут и зовут.
Одно только – небольшие трения кое с кем из инструкторов, но и это я надеюсь уладится: подбирается несколько дельных преданных людей. И за то спасибо
Пользуюсь оказией, чтобы переправить тебе это письмо. Я в самой глуши в двадцати верстах от станции, в усадьбе, где помещается штаб корпуса, в котором мы работаем. Если в первом корпусе, в котором мы обкуривали, я встретил интерес к моему делу, то здесь нашел ласку и трогательное отношение. Главным образом благодаря Архангельскому – тестю Пришицева(?), он со мною бесконечно мил. Но надо сказать, что и сам командир корпуса – «черный» Данилов – тоже отнесся с обворожительной любезностью.
Юрий (Георгий) Никифорович Данилов (13 августа (25 августа) 1866, Киев — 3 февраля 1937, Париж, Франция) — российский военный деятель, генерал от инфантерии (1914). Имел в русской армии прозвище Данилов-чёрный. В 1915—1916 — командир 25-го армейского корпуса. В 1916—1917 — исполняющий должность начальника штаба Северного фронта (при командующем генерале Николае Владимировиче Рузском). В этом качестве присутствовал при отречении от престола императора Николая II.
Все бы хорошо, если бы я не опоздал на неделю или на две: сейчас здесь распутица. Ничего нельзя себе представить менее похожего на дороги, чем те потоки жидкой, липкой грязи, по которым приходится передвигаться. Это создает ряд приключений, из которых пока выхожу благополучно: раз вывалился из тарантаса вместе с Федоровым, раз с Архангельским сбились с пути и кончилось тем, что бросили экипаж и ехали верст 15 верхами. В будущем решили, когда возможно, передвигаться этим способом – больше вероятия куда-нибудь доехать.
Я помещаюсь в штабе корпуса, мои сотрудники в штабе дивизии. Мы уже начинаем работу. Особенно приятно, что погода стоит весенняя, теплая и ясная. Сегодняшняя поездка, не смотря на приключения, была приятной прогулкой.
Я очень рад, что удалось быстро улизнуть со станции, там именно хорошая погода неприятна: ежедневно прилетают немецкие птицы и посылают пренеприятные гостинцы – уже два раза чуть было не попали в наш вагон.
Очень мне приятно присутствие в отряде Федорова: он мне прекрасный помощник, с громадным интересом относится к делу и кроме того удивительно милый человек ясного и спокойного настроения. А главное относится с интересом к впечатлениям и встречам. В этом мы с ним сходимся, и в нем я нахожу то, что я тщетно искал в молодежи: нужны были несущиеся бомбы, чтобы заставить их стремиться к делу и оторвать их от вагонных спален.
Мой доклад в мое отсутствие был по распоряжению Ген. Кв. напечатан полностью и разослан во все войсковые части, а также в штабы других фронтов и в Ставку. Это большая честь.
Погода начинает пахнуть весной. Сегодня яркое солнце и безоблачное небо. Не верится, что в такой день можно служить разрушению и ненависти.
Отлично съездил в Ставку. Очень много успел сделать, так что доволен результатами. Случайно видел Царя с наследником – шли очевидно в Церковь.
Пишу тебе по пути из Минска в Псков. Еду не совсем в обычных условиях. В Минске удалось все наладить для поездки быстро и удобно. Выписал Федотова и взял его с собой, взял еще одного инструктора, получил разрешение ехать в своем вагоне с пассажирским поездом. Прицепили нас к почтовому поезду с шиком. Выехали все в отличном расположении духа: я был рад вырваться из сутолоки, суеты и дрязг Земсоюза. Федотов был доволен, что мой экстренный вызов кончился для него так благополучно – участием в почетной для него поездке, инструктор Павлов был рад поразмяться и освежиться после долгого сиденья в Минске; денщик Румянцев был в восторге отдохнуть от ежедневных визитов непрошенных воздушных гостей . Даже проводник наш и тот был доволен – он провинился и должен был быть отставлен, но за спешностью пришлось с ним помириться. Словом, выехали все в благодушнейшем расположении духа. Утром проехали Оршу; к нам стали заглядывать из поезда гости: пришел Некрасов – член Думы и товарищ председателя Земсоюза, пришли инженерный генерал из Штаба Фронта с дочерью – поили их чаем, показывали химические фокусы, генеральской дочке вытравили бородавки азотной кислотой. За этими мирными занятиями не заметили, как доехали до Витебска. Наш вагон был последним в поезде. Третий звонок… поезд уходит, а мы пораженные и удивленные остались на месте. Что, почему? Оказывается, какой-то строгий осмотрщик усмотрел, что нашему вагону вышел срок технического осмотра. Не говоря ни слова, он просто отцепил наш вагон, наклеил на него этикетку «Больной» и оставил стоять посередине станции. Положение получилось пренеприятное и преглупое, тем более , что агент оказался неумолим и заявил, что по правилам вагон нельзя выпустить из Витебска ни вперед, ни назад. Он раскипятился, был строг и справедлив, пылал начальническим огнем. Вот тут-то и началась комедия… На мое счастье бумаги мои были первоклассными – все со штемпелем Штаба Главнокомандующего, у коменданта нашлось даже телеграфное предписание, а я не преминул произвести впечатление, указав на характер моего груза и моей командировки: «Только, говорю, тронете, так завоняет на весь Витебск». Все это возымело действие и получилась презабавная картина – точь в точь как в «Хамелеоне» Чехова. Смотрю, мои строгие церберы заколебались, говорят: «Может быть, вагон и ничего – дойдет себе до Пскова; и оси прочные, он вообще прочный, солидный вагон». Пощелкали по нему пальцами, понюхали и, вижу, несут белой краски. Написали по трафарету: «Осмотрен в Витебске такого-то числа» И сразу вагон получил все свои права и преимущества. Спрашиваю: «Может быть опасно, не лучше ли обождать в Витебске?» «Нет, говорят, помилуйте: не то, что до Пскова, – до Киева довезет».
Но поезд-то мой ушел и ходит он один раз в сутки. Пришлось выбирать из двух: сидеть 24 часа на негостеприимной станции или ехать с товарняком. Я предпочел второе.
Вот и едем. Тихо, неспешно. В среднем верст по 6 -8 в час. На каждой разгрузке стоим по 2 -3 часа. Благо погода хорошая и местность лесистая, красивая – наслаждаемся природой, гуляем, собираем грибы и ягоды. Уговорились с машинистом – зовет нас особым гудком и без нас ни с места.
Когда улеглось волнение и успокоились нервы, отношение к судьбе спокойное. Хороший отдых и отвлечение от всякой суеты. Мне особенно приятно, что со мной Федотов, Он всегда действует на меня успокоительно и ободряюще своим неисчерпаемым запасом незлобивости и благодушия. Да и вообще мне приятно быть в той внешней обстановке моего вагона, с которой связано воспоминание о первом подъеме деятельности, о новых, захватывающих впечатлениях фронта.
В Пскове надеюсь быть завтра или послезавтра . О дальнейшем, по обыкновению, не загадываю. Вероятно проеду в Петроград. Но может быть, прямо в объезд отряда – тогда по дороге загляну в Москву.
В Минске я отклонил от себя все новые обязательства. Жаль, завелись в Земсоюзе люди, с которыми я не хочу входить в конфликты. Сохранил за собой лишь отряд и лабораторию
Сегодня закончили свои дела здесь и едем все вместе в моем вагоне в Рославль. Уезжаю я отсюда с искренним сожалением. Четыре дня прошли незаметно, дело шло отлично, но, главное, наслаждались самим Псковом. Все свободное время мы с Федотовым бродили по городу, ездили по реке в лодке, отдыхали и телом и душой. Уж очень хорошо здесь. Красавица река – широкая и спокойная. На крутом берегу – Кремль со старинным собором. Масса характернейших церквей, квадратная одноглавая с вздутыми зелеными куполами и звонницами вместо колокольни. Вся это старина напоминает Углич. Особенно хорошо в Мирожском монастыре: там церковь ХII века и в ней сохранились византийского характера фрески, интереснейшие по содержанию, по форме и краскам. Вне всякого сомнения, от них идет Владимирский Собор Васнецова, на каждом шагу чувствуется зерно его творчества: тут и архангелы, и Лицо Христа; и поза, одеяние и общий облик Богоматери; и композиция Преображения, и строгие, тонкие лица и фигуры святых. Может быть, Васнецов и не заимствовал непосредственно, но мысль и общий характер, несомненно, преемственны. И именно Васнецов, а не Нестеров. Мне во многом напоминало Кахрие-Джами в Царьграде, но только там мозаика, а здесь какая-то особенная живопись на мокрой известке. Она прекрасно сохранилась под слоем позднейшей штукатурки, которая теперь умело удалена.
Я так увлекся, что каждый день заходил туда по дороге на свою работу. Сидел там часами: что ни картина, то какой-нибудь интереснейший штрих. Потом через старинное уютное кладбище выходил в маленькую дверь в монастырской стене: прямо обрыв у речки - и весь город как на ладони. Такое было хорошее настроение, что в первый раз не хотелось идти оттуда именно на мое дело. Слишком велик контраст.
Завтра проеду в Рославль, оттуда в Брянск и может быть проеду в Брасово на один денек. От Брянска два часа пути, я уже телеграфировал Наталье запрос, могу ли приехать.
Я уже привык к неожиданностям и игре обстоятельств, но все таки иногда как будто чересчур. Мечтал провести спокойно 2-3 дня в Брасово, может быть даже выписать тебя. Все это разлетелось как дым, как только вышли из вагона в Рославле: Фролов подал мне телеграмму – срочную: «немедленно приезжайте в Минск для экстренного поручения».
Сегодня вечером опять пережили военный сюрприз. Уже собирался ложиться спокойно спать, когда пришел вестовой из Штаба и принес предписание немедленно явиться в Штаб. Там узнал, что я с Новиковым опять командирован экстренно на позиции по тем же делам (увы, опять!). [Видимо изучать последствия газовых атак противника.] Тотчас несмотря на поздний час все наладили и завтра едем утром на автомобиле в знакомые тебе места. Ночевать будем вероятно у Коммисарова; может быть увидим Ольгу Владимировну. Поездка очень для меня интересна, да и доверие меня очень трогает. Но только цель и причина заставляют болеть сердце. Думаю, что по приезде застанем еще всю картину, готовлюсь к тяжелым переживаниям.
Три дня провел интересной походной жизнью. Выехали с Федотовым в те страны, где я начинал свою деятельность и с которыми связаны хорошие воспоминания о первых моих шагах. [ Н.А. имеет в виду Германию, так что видимо он заезжал в Вост. Пруссию.] Побывал и в Воронежской летучке, пригревшей меня в первую мою поездку. Случайно попал даже в Морозовский отряд – я не был там еще с Варшавы, встретились как Стэнлей с Ливинстоном, вспоминали и посудачили. Я там даже ночевал одну ночь. Ночевать вообще приходилось совсем по-походному: в палатке на походной кровати; при теперешнем холодище, что было бы очень даже рискованно, если бы я не подготовился еще в Минске – мы с Федотовым спим с открытым окном.
В знакомых мне штабах я встретил самый радушный прием. Положительно встретили как своего. Я получил приятную награду за свой труд, особенно когда мне цензор рассказал о выборках из солдатских писем с отзывами о моих опытах. Тут уж нельзя заподозрить какою-либо лицемерность или любезность. Тут сама жизнь и сама правда из уст тех, для кого я служу, и кому отдаю свои силы.
Само дело как всегда меня захватило. Мы налаживаем кое-что новое и это внесло свежую струю интереса для меня. Прекрасным помощником любящим дело оказался Тычинин. Я его угадал. Я бы с удовольствием остался там несколько лишних деньков, но как всегда – неожиданность. Экстренно должен выехать в совершенно новое для меня место, где столкнусь с Эмилией Николаевной Гурко.
Очень удачной была наша поездка с Федотовым в смысле впечатлений. Стояли прозрачные осенние дни, холодные, но ясные. Приходилось много ездить на автомобиле, на лошадях и даже верхом. Красивые места. В одном городке – старинный замок, времен немецких рыцарей. Правда в развалинах, но очень интересно. Мы с Федотовым наслаждались и внешними переживаниями, как это было весной.
Скажи Ирине, что я очень горжусь ее вступлением в студентки. Уверен, что она и дальше будет вкладывать в свою работу столько же интереса и живости как это было в гимназии. Ее ждут сейчас интересные годы. Жаль, конечно, что они пройдут в такое тревожное время, но зато это время само по себе оставит след в личной жизни каждого сознательного человека не меньше, чем лекции и книжки.
1 января 1917 года. Сейчас вернулся из Штаба, где в большой зале Дворянского Собрания была Торжественная встреча Нового Года. Был и главнокомандующий, который обходя всех с бокалом, сказал мне несколько действительно милых и теплых слов. Вообще все были со мной ужасно любезны, скажу прямо – ласковы. Точно хотели загладить то непростительное хамство, которое со мной учинил Земсоюз.
Главнокомандующий армиями Западного фронта генерал Эверт
Генерал Квартирмейстер и его неуемный alter ego (теперь тоже генерал) вспомнил о тебе и просил тебе передать поздравления.
Подводя итоги года, прямо еще не могу всего переварить: так много пережито и испытано. Сделан, правда, непочатый угол. И теперь под самый конец года меня особенно побаловала судьба: мне удалось напасть на верную мысль, касающуюся маски Зелинского, и чисто научно схватить то, что не видели другие. Мысль эта вполне подтвердилась на опытах и заставляет и практически многое перестроить и переделать. Она дает теоретическую основу и оправдывает многое, что было непонятно и сомнительно.
К счастью, мои сотрудники оказались на высоте: особенно Лид(ия) Карл(овна) и Гаврилов. Их прямо захватил интерес к делу. Напротив Церевитинов тут оказался слабоват: насколько он был хорош для рядовой, скучной работы, настолько теперь отстает от общего тона.
Мы торопимся во всю, чтобы закончить главные черты до 7-го января, когда предстоит очередное собрание противогазных деятелей. Нельзя не понять всей важности вопроса, над которым я сейчас работаю, и это будет хорошим ответом Земхамам.
Вопрос, над которым мы работаем, наполовину научный и я уверен, что из него удастся сделать серьезную теоретическую работу. Может быть диссертацию.
На днях вышел официальный приказ Главнокомандующего о записи всех нас: меня, Гаврилова и Церевитинова в военное ведомство. Это сделано главным образом для Гаврилова и Церевитинова, чтобы дать им право государственной службы. Для меня это ковер лишь получше подстлать, но зато я буду более связан в смысле возможности отставки должности до окончания войны.
… Погода стоит отменная, летняя. Ясная. Каждый день летают и наши, и гости.
… Цепеллин вышел на прогулку.
… Я очень рад, что удалось быстро улизнуть со станции, там именно хорошая погода неприятна: ежедневно прилетают немецкие птицы и посылают пренеприятные гостинцы – уже два раза чуть было не попали в наш вагон.
… Добрался в вагон в отчаянную темень по случаю прогулки Цепеллина.
… Погода у нас все еще стоит сумрачная, холодная и штормовая. Одно утешение: абсолютно не аэропланная и не цепеллинная.
За этот год судьба бросает меня из стороны в сторону. Бывали всякие неожиданности – приятные и неприятные – я к ним привык. Однако я никогда не думал, что бы чисто военная, безусловно практическая и жизненная задача привела меня к отвлеченно научным вопросам значительного теоретического интереса. Для меня безусловно верящего и любящего науку, а теперь увлеченно отдавшимся задачам момента – это счастие, доставшееся мне на долю, есть улыбка судьбы. Пусть она пришла случайно, но я думаю, что я ее все-таки заслужил.
Как бывает всегда в экспериментальной работе, первые наблюдения обязаны удачным условиям опыта – в этом конечно много сыграл случай. Но уже первый опыт дал толчок мысли и дальнейшее пошло сознательно.
Теперь когда основная мысль уже облупилась и вскрыта, трудно понять: как она никому не приходила в голову раньше? Все кому не разскажещь, говорят: «да ведь это ясно как апельсин и не может быть иным ». А между тем попорчено много крови, пролито слез, еще больше выпущено желчи и яду, затрачено миллионы денег. И все это на неверном основании, хотя результат не вполне, но в значительной степени, чисто опытным путем, вертелся недалеко от цели. Придется однако многое переделать, изменить и перестроить.
Ты можешь себе конечно представить, насколько меня сейчас захватила работа и как она меня удовлетворяет. Каждый день, каждый час, каждая минута отдана сознательной или безсознательной работе мысли.
7-го предстоит собрание противогазников. Там сделаю первый публичный доклад, хотя это не в коня корм. Один Кирсанов поймет и оценит. Позже придется конечно доложить в Ставке и в Петрограде. Но это когда все получится точнее. В Армию сейчас не собираюсь.
… живу очень регулярно и правильно. Ночую в гостинице, пью кофе у Эжена, еду в вагоны. В два часа обед у полк. Смысловского (берем в Штабе), потом опять работа в вагоне. Часов в 10 ужин в С. или Е. (теперь здесь стало недурно и премило играют две жидовочки – скрипачка и виолончелистка). Вот и весь день.
Несмотря на то что весь поглощен работой, не думай, что забываю о всех Вас. Очень бы хотелось иногда взглянуть одним глазком, посидеть вместе минуточку, помучить и потискать Маришку, а потом опять бы за дело.
В Штабе очень любезны. Это много облегчает работу. Настроение хорошее и деятельное. Я сам поеду с отрядом, один из которых будет работать совсем впереди, вблизи боев.
Пишу тебе с другого конца России, куда приехал только сегодня. Здесь первые впечатления очень приятные. Город лежит замечательно красиво, среди садов, пересечен живописной балкой. Все уже в зелени и чувствуется дыхание благодатное юга.
Завтра сюда ждут Керенского. Готовится торжественная встреча. Хотя это меня задержит на лишний денек, но я не жалею: интересно посмотреть и послушать.
Сегодня обедал в офицерской столовой. Очень интересное впечатление. Напомнило мне мои первые шаги, мои медовые дни военной деятельности. Когда все было внове, все занимало. Как жаль, что ¾ сил, доброй воли и энергии ушли не на дело, но на борьбу с интригой, сплетней и злопыхательством. Si la jeunesse savait, si la vieillesse pouvait! [Если б молодость знала, если б старость могла.]
…сегодня вечером в нашем Управлении прямо Чеховская картинка. Один писарь пишет, другой диктует: «… ввиду образо – вания… тут брат что-то напутано… комплек – сных… не может быть… Ну да ладно пиши… там разберут молекул, необходимо фун…функцио-нальные и физио…физио-логические испытания» и т.д. Это все в военной канцелярии переписывается доклад по военному вопросу в 60 верстах от противника и притом доклад должен получить непосредственное военное применение. Прямо не верится.
Вчера было интересное впечатление: состоялось совместное собрание солдат с офицерами для урегулирования взаимных отношений. В большом зале Дворянского Собрания (где столовая штаба фронта) набралось человек 800 – 1000. Свободно говорили и солдаты, и офицеры. Как всегда было и переливание из пустого в порожнее, но общий тон деловой и серьезный. Характер заседания, но не митинга. По-видимому дело может наладиться и войти в прочную колею. Уже сам факт такого собрания и его возможности – чрезвычайно знаменательны. Прямо нам не верилось в реальность происходящего.
Живу особой жизнью – деятельной и походной. Ночую на походной кровати. Утром в 7 часов – уже на ногах и к 8 подают лошадь. Я поселился по разным причинам в штабе корпуса верстах в 15 от того места, где проводятся опыты. Приходится каждый день туда и назад ехать верхом: другого способа сообщения в здешней местности и в весеннее время не существует. Уже несколько времени стоят светлые, радостные весенние дни и ясные звездные ночи. Хорошо сейчас в природе и приятно быть на ней близко. Хорошо ехать утром по холодку, поют жаворонки, кое –где чуть-чуть трогается травка, везде веселые вешние воды. Едем вдвоем с моим ординарцем – казаком Романом. В былое время он, конечно, с удовольствием вытянул бы меня – в числе других – нагайкой; сейчас ему, очевидно, дан строгий наказ: «Смотри, если что случится с профессором – на две недели под ружье». Поэтому он ко мне трогательно внимателен, смотрит как за малым младенцем. Едем не спеша, беседуем и философствуем. И на него действует красота и радость весеннего утра. Часа через полтора – на месте.
Опыт где-нибудь в сосновом лесу, где, несмотря на нас и наше дело, пахнет землей и смолой. Работа обыкновенно уже кипит, она налажена безукоризненно, с отчетливостью хорошего механизма. Это благодаря нашему накопившемуся опыту, благодаря сознательному отношению военных и благодаря толковой распорядительности Федотова. Заканчивает одна рота и вдали слышна музыка - на смену ей идет другая. Здесь нас угощают музыкой, роты идут, как на параде. Это …… и подбадривает Работа идет непрерывно – с 8 до 12 и от 3 до 7. С 12 до 3 – отдых и обед где-нибудь в ближайшем штабе. Наша молодежь отдыхает, болтает со штабными, слушает граммофон. А мы с Федотовым идем гулять в поле или в лес. Уж очень хорошо сейчас и мы оба чувствуем природу по одинаковому. Вообще при ближайшем знакомстве Федотов еще выиграл: это Петр Каратаев – та же ясность и простота мировоззрения, та же чуткость, помимо ума, – нутром. Он удивительно напоминает мне Мих. Ал., даже взгляд тот же. Присядем где-нибудь на пенечке и философствуем. Кругом такое мирное, созидательное дело природы, не верится в возможность разрушительного дела людей. Но они дают себя знать – слышны чуждые природе звуки разрывов и выстрелов. Иногда слышится равномерное жужжание, поищешь в небе и где-нибудь найдешь маленькую, быстро двигающуюся стрекозу. Высоко-высоко. Летит смело, парит плавно, реет в голубом эфире. Положительно нельзя поверить, что там сидят двое и несут с собой злобу и разрушение, не зная даже, кому они ее посылают. Пролетит стрекоза, замолкнут орудия и опять слышны мирные звуки: дятел стучит часто-часто, без умолку кричат грачи, перекликаются пичуги. Правда, здесь вблизи от роковой черты находит более умиротворенное настроение, чем в тылу в Москве, где люди более ожесточены и раздражены. Тут невольно думаешь, что в такой день, среди такого весеннего праздника нет места ненависти – надо скорее забить дула пушек и ружей и принять участие в общей радости жизни.
Часов в 5 – 6 еду опять верхом домой. Это возвращение еще большее наслаждение, чем прогулка утром. Видишь торжественную смену дня и ночи. Дивные запахи с безграничной игрой цветов, которые повторяются в тысяче озерков, прудиков и лужиц. Все это блестит и переливается. Постепенно густеют краски, зажигаются звезды, загораются огоньки тихонько, незаметно заволакивает дымка; как будто тайну свою скрывает природа от суетных глаз. Едем молча, не спеша, только копыта позвякивают по влажном воздухе.
Хочу поделиться с тобой своими впечатлениями от поездки на позиции, она была полна интереса. Поехали мы собрать немецкие противогазы, о которых получили сведения будто есть новые типы. Я уже привык к тому, что верить можно только своим глазам и поэтому решил ехать и убедиться лично. С нами поехал Уполномоченный В.З.С. милый москвич К.В. Фейст. Выехали поутру на автомобиле. Сначала дорога малоинтересна, но потом подходит к отрогам Карпат, пересекает характерные галицийские деревеньки с пестрой толпой и очаровательными деревянными церквами типичной архитектуры – точно грибы – поганкам шли нахлобученные шапки. Бабы так и сверкают своими blanc et rouge, а парни – совсем Иванушки – дураки из русских сказок.
Днем добрались до Станиславова. Город пострадал сравнительно мало. Чистый, уютный городок на ровном берегу Быстрицы. Расспросив кое-кого решили в тот же день ехать дальше на поезде. Дорога была очень интересна: шоссе все запружено повозками, артиллерией, обозами. Чувствуется близость и притом не позиционного, но полевого характера. Проезжать приходилось мимо прежних наших позиций и немецких окопов взятых за несколько дней. Мы их осмотрели на следующий день подробно. Нашли много интересного материала. Но маски конечно только известных нам образцов.
Окопы устроены очень комфортно. Умно. Дельно. Уютно. Чисто. Доехали мы до крайней деревни перед линией расположения войск версты за 11/2. Накануне был жестокий обстрел этой деревни и житель, с которым мы познакомились еще весь под впечатлением этого эпизода – весь нервный и дрожит – не от трусости, а от того что видел. В этот вечер обошлось спокойно – постреливали немного и не близко. Мы тем не менее предпочли вернуться ночевать в Станиславов, в отличный отель со всеми удобствами. На следующий день утро провели в немецких окопах, а потом поездом в Галич. Дорога туда очень живописна, идет по высокому плато. Но на войне в этом есть минусы. Нас предупреждали, что она под обстрелом. И действительно: только выехали на открытое место – начали пускать по нас шрапнели. Лупили мы вовсю и опасности большой не было, но обстреливали они довольно долго, стреляли через наши головы когда мы были в Галиче и этим немного пощекотали нервы: не особенно приятно слышать жужжание и разрывы.
Галич… Этого рассказать нельзя, Такого кошмара я не видел еще и не представлял себе. Был цветущий, мирный городок. Весь в зелени, на отрогах лесистых холмов, на берегу Днестра с открытым широким горизонтом в долину. Теперь нет Галича. Есть груды камней.
Кое где как гнилые зубы торчат трубы. Кое где обломки стен. Каким-то чудом среди куч мусора и кирпичей уцелел костел. Он еще более делает картину зловещей. Мост исковеркан и поломан, как спутанная проволока. В городе ни души. Он между линиями противников и не занят ни теми, ни другими. При нас там было два три разведчика и пост солдат, поставленный охранять склад какого-то старого шанцевого инструмента. Не из-за опасности, но из-за ужасного гнетущего впечатления мы не могли оставаться дольше получаса. Побродили по грудам, поговорили с солдатиками и поехали обратно. К этому времени обстрел прекратили и мы благополучно проскочили в Станиславов.
Вся эта дорога – сплошной ужас. Цветущие деревни, сады превращены в груды и щепы. Вместо уютных хат чуждые естественным условиям блиндажи, землянки. Вся местность изрыта нашими и немецкими ходами, окопами, воронками от снарядов. Мосты поломаны, дороги исковерканы и перекопаны, на телеграфных столбах висят космы оборванной проволоки.
Все поля усеяны всякой всячиной. Все то, что осталось как следы ненужного дела – разрушительного, жестокого.
Обратный наш путь прошел под немолчный гул канонады. Он видно снова завязался – бой.
Как окончательно пойдет здесь дело, еще трудно судить. Здесь вообще дела хуже чем на нашем фронте (по крайней мере в этой армии) – отсутствие дисциплины и развал полные. Все зависит не столько от начальства, сколько от разных комитетов. Мне например тут дали 10 человек солдат – мастеровых, а Полковой Комитет отказал: «если хотят лодырничать, пускай идут в окопы». Как будто сами они делают что-нибудь кроме митингов, демонстраций, галдежу и т подобн. Вчера весь день у меня пропал: была демонстрация по поводу окончания войны: ходили, пели, галдели.
Несмотря на столь плачевное отношение, мне кажется, что починочная мастерская наладится и пойдет. Кроме того на мне несомненно останется вся химическая лаборатория.
Приехав в Минск, застал здесь многое такое, что было очень неприятно и не корректно. Должен был выдержать борьбу на два фронта… Однако все это дает мне, безусловно, внутреннее право просить об отставке. А ведь главное, что мой…….. это было именно сознание внутреннее, сознание пользы для дела. Теперь при создавшейся обстановке вряд ли мой труд может быть продолжен и вряд ли я могу отдаться ему с порывом и верой. Когда-то я уходил из Земсоюза потому, что его дельцы казались мне мелкими и не идейными. Я идеализировал военную среду на основании впечатлений, полученных, с одной стороны, на позициях, с другой – в кабинете Генерал-квартирмейстера в Штабе Главнокомандующего. Самый верх и самый низ. Середины я тогда не знал. Теперь с огорчением вижу, что она не лучше, чем в Земсоюзе, но даже хуже. Людей нет ни там, ни здесь. Нигде. Есть банда, думающая только о себе, о кармане, о покое и благополучии. Работать не стоит и нельзя с ними.
Вчера окончательно решен вопрос о моей отставке в принципиальном смысле: Генерал в принципе ее принял. В былое время … меня заставили бы остаться на посту, но теперь – не стоит. Apris noi le deluge!
Сегодня читаю лекцию офицерам. Читаю в бараке походной лаборатории, устроенной для меня. Это моя лебединая песня. Я чувствую, что это придает моей лекции особенный оттенок. Я сам перед собой даю отчет и подвожу итоги. Баланс получается внушительный и внутреннее сознание говорит мне, что он сводится без дефицита. Надо, впрочем сказать, что внешнего конфликта у меня с начальством нет, меня просят сохранить идейную связь и продолжать консультационную роль. Но это, конечно, не то, что непосредственное участие в деле, с его горем и радостью.
Отъезды Штаба, события, настроения в армии, которые я видел, – все это создает чрезвычайно тревожную обстановку. Стыдно быть русским. Вспоминаются слова Герцена: «Быть лошадью, собакой и даже ослом приятнее и полезней, чем русским обывателем».
Фроссар показывал в Штабе киноматериалы …- радостную, братскую встречу американских войск во Франции.
Я давно так душевно не страдал, как во время этого сеанса: нам, русским, нет места в этом единении культурных наций. Право на него потеряно нами надолго. И нечего винить только «товарищей», как это думают обыкновенно. Каждый из нас тот же товарищ и тот же дезертир - ведь не только бегущий с фронта - изменник, но изменниками полны всякие учреждения и всякое дело. То, что творится в армии, есть прямой результат нашей трусости, подлости, лжи и невежества - невежества не только массы, но и интеллигенции.
Фотографии Шилова. На фотографиях Шилова отражены все основные этапы противогазной работы и некоторые моменты фронтовой жизни.
Все фронтовые стереофотографии Шилова вы можете посмотреть здесь: https://vk.com/album307549167_227708620.
Стереофотографии противогазовых дел на фронте делал не только Шилов. Так в краеведческом музее г. Рыбинска хранится большой набор стереофотографий о боевом пути 182-го Гроховского пехотного полка из 25-го АК, сделанных штабс-капитаном Г.А. Сигсоном. Некоторые из них приведены в недавно изданной книге (Документальное свидетельство: миф или реальность?).
Фотография Сигсона и три одномоментно сделанных фото Шилова, которые позволили идентифицировать (Примечание: Выражаю свою признательность специалистам обеспечившим эту идентификацию – Денису Федорину и Оксане Гожалимовой), стоящего слева, с тростью генерала Ю.Н. Данилова «черного», командира 25-го АК (см. напр. ВКПД), а также место и время съемок – март 1916 г. Шилов поминает Данилова в своих письмах: "Но надо сказать, что и сам командир корпуса – «черный» Данилов – тоже отнесся с обворожительной любезностью".
Из отчета Шилова. Указание места и времени окуривания 182-го полка. РГВИА Ф.2000, Оп.2, Д.2038
Просмотров: 8107
statehistory.ru в ЖЖ:
