VI. «Покоршеся [ему] вси митрополиты, архиепископы и епископы, архимандриты и игумены и весь первоначальствующий священный чин»
То, что все российское общество приняло Самозванца как царя после его венчания на царство, кажется бесспорным. Для активных политических кругов, аристократии и некоторых светских деятелей это служение носило характер временного успокоения перед началом бури. Российская глубинка восприняла новую/старую власть (Рюриковичей) как данность. «Священство» всех уровней призвано было, как и ранее, играть традиционную роль гаранта сакральности «царства», в ежедневных молитвах призывая Господне благословение на монарха и побуждая паству к молитве за царя.
Казалось бы, все очень просто: духовенство, как и паства, молилось и служило сущему царю; ничего в этом смысле не изменилось, и потому нет предмета для научных споров и проблем.
Однако это кажущаяся простота. Фактически должен был произойти сложный психологический и религиозный (в смысле замены в сознании понятия-характеристики «еретик и слуга дьявола» на «богоспасаемый и богохранимый государь») перелом, особенно болезненный и острый для «священства».
Ведь именно «священство» всех уровней почти год анафематствовало «обстригу Гришку Отрепьева еретика и чернокнижника», а с июля 1605 г. оно же должно было петь ему здравицу и «многая лета». Только в атеистической литературе данное обстоятельство легко объяснялось «извечной продажностью» Церкви, се «услужением самодержавию» и пр.2 Но такие вульгарные определения-ярлыки никак не приемлемы для историка. Тем не менее дальше констатации факта принятия Лжедмитрия I «священством» и неудачных попыток оправдать духовенство (которое во многих случаях отождествлялось с Церковью) авторы исторических трудов не пошли. Это обусловливает необходимость нового обращения к этой, на первый взгляд, простой и тривиальной проблеме.
Сначала выясним отношение современников к тому, что «священство» покорилось Самозванцу. Фактически уже со времен Василия Шуйского появляются модели оценок, которые кочуют по трудам по истории Церкви вплоть до современных. Сразу бросается в глаза, что у этих моделей четыре взаимопересекающихся направленности: официальное — неофициальное и для внешней дипломатии — для внутреннего обихода.
Внешняя и внутренняя официальная версия положения «священства» при Лжедмитрии I утверждала идею гонений Самозванца против духовенства. Отсутствие в ней имен и фактов делало ее очень уязвимой. И первыми начали критику этой версии польские сенаторы, о чем свидетельствуют статейные списки почти всех посольств Смутного времени. Указанная модель не была принята современниками («внешними» и «внутренними»), не может она быть принята и сегодня, о чем говорит вышеприведенный материал относительно изложения Патриарха Иова по инициативе и руками российских придворных, при этом вслед за первосвятителем не подвергся опале ни один иерарх.
Неофициальная, или правильнее — полуофициальная, модель сводилась к утверждению, что «священство» покорилось власти Лжедмитрия из-за страха жестокого наказания. Например, Авраамий Палицын писал так: «овии же от страха ослабеша верою», «никто же реши не смеюще, смерть бо всем предлежаще»3. Почти теми же словами о всеобщем страхе перед Самозванцем и покорности ему духовенства говорили и другие, например авторы Латухинской степенной книги и Морозовского летописца. Иван Тимофеев лаконично констатировал: «Страх ожидания смерти от острия меча одолел их»4. В пронзительных, красивых выражениях обобщал картину господства злой воли над всем государством автор Писка рсвского летописца: «Попрася правда, отъиде истинна, разлияся беззаконие и душа многих християн изменися: слово их, аки роса утренняя, глаголы их, аки ветр! И дивится убо о сем вся вселенная, и паче ужасаются сущия християня! Кто не ужасается, кто не дивится, кто не воз плачется слыша убо о сем? Ни книги царьственныя глаголют, ни отческие свидетельствуют такова чюдеси за наши грехи. Никому же есть мошно по приму из-чести и писанию предати!»5
Лишь у «всеобщего изобличителя» Ав раамия Палицына и в нескольких кратких летописцах дается иное объяснение положения: «зло» было свободно выбрано всем обществом, в том числе духовенством. Эта идея встречается в единичных случаях: «Всс российское государство в безумие вдашяся и возлюбиша вси лесть и лукавство»6; «к Богу не обращахуся, но радующеся вторзех многим прибытием и воздыхающе вси, но сребро любезно вси собираюши», «церковь колеблюшуся и едва пастися нехотящу... овии же от страха ослабеша верою; народное же множество яко объюродевши, не стыдящеся ни величества муж, ни святительска сана, ни честных бывших стратиг: овии от прелести вражия сего проклятаго волка и от латын проклятых еретиков, овии же и знающе прелесть, но злобою на Бориса дышуще, понеже убо сей скифетро правяще сурово, а не царски, и вся злая царству их конечной погибели случашеся. Увы, хто не постонет и зело не печалует о таковых, яже грех ради наших бываемая»7. В одном из кратких летописцев (как и в «Сказании» Авраамия Палицына) вслед за этим определением стоит фраза, вынесенная нами в название настоящей главы: «Покоршеся вси митрополиты, архиепископы, архимандриты и игумены».
Казалось бы, указанный перелом можно проследить даже на уровне отдельных личностей, например, у митрополита Новгородского Исидора. Он был хиротонисан в епископы из игуменов Соловецкого монастыря (прежде был также келарем в Троице-Сергиева монастыре) Патриархом Иовом в московском Успенском соборе 6 февраля 1603 г.; шестнадцать лет пребывал на кафедре, пережил всю Смуту и был погребен в Корсунском притворе новгородской Софии. Еще в январе 1605 г. он рассылал по епархии грамоты (сохранилась в собрании Соловецкого монастыря) о «расстриге Гришке Отрепьеве» со свидетельствами Пимена, Бенедикта, Стефана-иконника о пребывании его в Киеве у запорожцев, анафему Самозванцу и указ ежедневно молиться за царскую семью Годуновых. Вскоре же по вступлении Лжедмитрия в Москву митрополит приказал изъять из Софийского собора служебник с поминанием Годуновых, написать и употреблять новый с именем царя Дмитрия Ивановича и его «матери» Марии Нагой (см. ниже). 21 июля 1605 г. Исидор принимал участие в коронации Лжедмитрия I, а затем, в мае 1606 г., Марины Мнишек. Возможно, митрополит также был участником избрания Патриарха Игнатия. Через год Исидор короновал Василия Шуйского.
Проще всего было бы объяснить поведение митрополита Новгородского элементарной конъюнктурностью, то есть рассматривать его поведение с политической точки зрения. Во-вторых, можно было бы говорить об исполнении иерархом приказов первосвятителя, иными словами, принять во внимание главный, административно-церковный аспект его деятельности. Однако туг сразу появляются неразрешимые вопросы: почему не был выполнен приказ Иова поддерживать Годуновых и проклинать Самозванца, почему Исидор принял власть нового Патриарха при жизни неканонически смещенного Иова и т. д. Таким образом, объяснения пассивного поведения Исидора и просты, и неубедительны, и недостаточны.
А если допустить, что за этим кроется активная, то есть сознательная позиция митрополита? В таком случае придется вступить на весьма скользкий путь умозрительной реконструкции того, как могли изменяться степень информированности Исидора о событиях и его осознание происходящего. Предлагаемая нами схема сводится к следующему. Поставленный Патриархом Иовом с ведома царя Бориса на Новгородскую митрополию Исидор, по традиции, должен был подчиняться своему духовному наставнику и государю. Его анафемы Самозванцу, повторявшие грамоты-приказы Иова, были искренни: владыка стоял за законное «священство» и «царство» в его войне с расстригой. В то же время Исидор не мог не знать о разнообразных слухах, распространявшихся и в его епархии: в Антониево-Сийском монастыре радовался Самозванцу Филарет Романов, в Горицах ожидала кары над Годуновыми Марфа Нагая, шведы «подбрасывали» новгородцам соблазнительные сведения об успехах Лжедмитрия I, вновь возобновились разговоры об угличской драме и роли в ней Бориса Годунова и т. д. В любом случае эти слухи оставляли след сомнения, столь важный психологически для свободного принятия противоречащего им положения вещей. Военные успехи Самозванца, переход на его сторону армии Годуновых, неожиданная смерть царя Бориса — все это лишь сбивало с толку верующего человека и должно было порождать и порождало мысль о Божией каре царствующему дому за грехи. Сомнения окончательно восторжествовали, когда Годуновы потерпели полный крах и Лжедмитрий I вступил в Москву. После церемонии/обряда его коронации и испрошения Господнего благословения новому царю через помазание Исидор, как и все «священство», должен был принять Самозванца, законного царя, и служить ему согласно традиции. Интронизация нового Патриарха, избранного Освященным Собором и в своих первых грамотах давшего наставления о почитании нового царя и нового первосвятителя, лишь подкрепляла обязательность служения. Вопрос о тождестве Лжедмитрия I и Григория Отрепьева, который должен был возникнуть перед каждым, кто видел инока Григория до 1602 г., после коронации не имел существенного значения. Кроме того, происхождение и биография Отрепьева не были детально исследованы властями Годунова, поэтому вероятность того, что это и есть спасшийся царевич Дмитрий, не исключалась: информация о детстве Самозванца отсутствовала.
У Исидора уже не было выбора, после того как он не решился вслед за Патриархом Иовом обличать Самозванца; оставалось лишь одно — принять власть Лжедмитрия I как символ Божией кары за грехи Бориса Годунова.
Однако поведение нового царя, амбиции его польского окружения, в частности притязания Юрия Мнишека на Новгород, разнообразные слухи о неправославии царя, о его планах окатоличивания России и пр. — все это вместе взятое не могло не породить новых сомнений. Свержение Самозванца (как ранее Годунова) засвидетельствовало отвержение его Господом. Активная пропаганда Шуйского вернула в массовое сознание негативный образ расстриги, и митрополит Новгородский взял на себя обязанность коронации победителя «злодея» — царя Василия.
В каждом из свергнутых правителей (Годунов, Самозванец) можно было найти/увидеть/узнать черты и действия негативного характера, так что их падение легко можно было воспринять как Господню кару. Парная к судьбе царей судьба Патриархов, наверное, была понятна Исидору, ибо оба они избирались этими свергнутыми правителями и были составной частью их системы власти. Истина, что «все судьбы в руках Господних», почти с самого начала Смуты приобрела такое подтверждение, что «священство», как никакая другая социальная группа, должно было воспринимать происходившее спокойно-созерцательно, полностью подчиняясь всему как проявлению Божией воли.
Конечно, все сказанное относительно Исидора — лишь одна возможная умозрительная модель его сознания, которая, однако, может быть перенесена на всю иерархию Русской церкви. Отличительная черта предложенной модели — мысль, что действия и поступки совершались им осознанно и эта осознанность была обусловлена религиозно-церковными представлениями средневекового человека.
Деятельность иерархии Церкви после низвержения Годуновых началась, как мы помним, с торжественной встречи в Москве Самозванца. 20 июня 1605 г. все «митрополиты и архиепископы, и епископы, и весь священный собор с живописными кресты и иконами на лобном месте» благословили «сына» Ивана IV, как вернувшегося на отеческий престол последнего Рюриковича. Все источники, современные и позднейшие, говорящие об этом событии, единодушны в рассказе о встрече верхушкой «священства» Лжедмитрия I. Если поставить вопрос, что думали и ощущали обе стороны в этот момент, то вряд ли на него можно убедительно ответить. Вариантов ответа может быть много, но все они умозрительны. Основные же из возможных кардинально отличны друг от друга в главной, исходной точке: священноначалие покорилось власти по традиции (или из расчета сохранить сан), приняв факт победы сильного и т. д. — то есть по принуждению (внешнему или внутреннему); по вере в спасение царевича Дмитрия и убеждению в греховности действий Годунова — то есть по внутреннему убеждению и осознанному принятию Самозванца; из-за восприятия событий через призму христианского учения и библейских текстов — как совершающуюся волю Божию.
В идеале именно последний вариант должен был иметь место в модели поведения иерархов. Противоположностью этому образцу были приспособленчество и откровенная конъюнктурность. Между этими двумя полюсами мотивации находится область индивидуальных мотивов выбора одной и той же модели поведения. Но эта область недоступна не только из-за отсутствия источников частного характера, но и из-за принципиальной невозможности отражения в документах начала XVII в. мыслей, рассуждений и объяснений своих действий иерархами Церкви. Тем не менее не стоит пытаться свести модели поведения епископата к какой-то универсальной — они достаточно многообразны изначально. Однако хотя бы внешне иерархи должны были использовать (осознанно — с верой или без нее) христианское учение о Божественном участии в земных событиях и необходимости их принятия как данности, если эта данность не противоречила православию или не пыталась его ниспровергнуть и не противостояла Церкви. В случае с Самозванцем его начальное поведение и видимое благочестие не внушали опасений.
Священная обязанность сохранения православия и Церкви в Российском государстве была возложена на Лжедмитрия I и принята им с обрядом помазания на царство, совершенным Патриархом, архиереями и столичным духовенством 21 июля 1605 г. в Успенском и Архангельском соборах (см. гл. IV). Молитва за всеправославного и богоспасаемого царя Дмитрия Ивановича как ответственного за Правду и Закон перед Богом ежедневно осуществлялась по указу Патриарха Игнатия во всех церквях России. Таким образом, иерархией были приняты все возможные в церковно-каноническом отношении меры к тому, чтобы испросить Господне благословение новому царю — единственное, что, с церковно-религиозной точки зрения, являлось основой его личной добродетели и правильного поведения по отношению к Церкви.
Последнее со стороны Лжедмитрия I проявилось в демонстративном почитании святынь. В отношении же иерархии это прослеживается в полном сохранении предшествующего ее состава (за исключением Иова, а в апреле 1605 г. — замены митрополита Ростовского Кирилла Филаретом Романовым). Практически царская милость к епископату проявилась в подтверждении земельных владений, льгот и прочих экономических основ существования Церкви и ее иерархии. Так, 15 сентября 1605 г. были подписаны две жалованные грамоты на патриаршие вотчины и промыслы8.
Важным проявлением взаимного сотрудничества «священства» и «царства» стало участие иерархов в Боярской думе Лжедмитрия 1. Это засвидетельствовано документально в так называемом списке сената, составленном 10-13 апреля 1606 г. в польском окружении Самозванца9. «Духовный совет» открывал список членов Боярской думы. Здесь названы были только титулы иерархов, без имен, которые без труда можно восстановить по другим источникам. Приведем весь список Освященного Собора, с реконструкцией имен, этом порядке, как идут титулы в названном документе (это отражало значение и ранг иерархов в системе).
1. Патриарх — Игнатий.
Митрополиты:
2. Новгородский и Великих Лук — Исидор (6 февраля 1603 г. — 10 апреля 1619 г.).
3. Казанский и Свияжский — Гермоген (13 мая 1589 г. — 3 июля 1606 г., затем Патриарх).
4. Ростовский и Ярославский — Кирилл (Завидов) (18 марта 1605 г. — апрель 1606 г.). Филарет (Романов) (апрель 1606 г. — 1610 г.).
5. Сирский и Полонский — Пафнутий (1602-1616 гг. — по Амвросию, 1605-1608 гг. — по Строеву).
Архиепископы:
6. Вологодский и Великопермский — Иоасаф (1604 г. — по Амвросию, 1603-1609 гг. — по Строеву).
7. Суздальский и Тарусский — Трифон (1601-1607 гг.) — по Амвросию, Галактион (1593-1609 гг.) — по Строеву.
8. Рязанский и Муромский — Феодорит (август 1605 г. — 10 сентября 1617 г.).
9. Смоленский и Брянский — Феодосий (1599-1609 гг. — по Амвросию; 1592- 1604 гг., 1605 г. — вакансия — по Строеву, 19 января 1606 г. упоминается Паисий).
10. Тверской и Кашинский — Феоктист (1606 г. — по Амвросию, 1603-1609 гг. — по Строеву).
11. Архангельский (соборный в Москве) — Арсений (1599-1613 гг.).
12. Астраханский и Терский — Феодосий (1602-1607 гг. — по Амвросию, до декабря 1606 г. — по Строеву).
Епископы:
13. Коломенский и Кашинский — Иосиф
(1588-1608 гг. — по Амвросию, 1586 г. — 27 января 1615 г. — по Строеву).
14. Псковский и Изборский — Геннадий (16 февраля 1595 г. — 24 августа 1609 г.).
15. Карельский и Орешский — Сильвестр (1593-1610 гг.).
Как видим из реконструкции имен в списке, епископат за время Лжедмитрия I претерпел незначительные изменения в личном составе: Кирилл Завидов в апреле 1606 г. был заменен на Ростово-Ярославской кафедре Филаретом Романовым; вместо Игнатия, получившего патриархию, в Рязань и Муром был поставлен Феодорит; вопрос о времени хиротонии архиепископа Смоленского и Брянского Паисия неясен. Из трех этих иерархов только Кирилл был удален с кафедры, освободив ее для Филарета, место которого сразу было определено как второе среди митрополитов (после Новгородского владыки).
Стабильность в среде иерархов объясняется двумя причинами: иерархия в полном составе приняла Самозванца как царя (с учетом индивидуальных отклонений: например, Феодосий Астраханский «признал» «сына» Ивана (Удишь в Москве, куда был доставлен силой — см. гл. III); Лжедмитрий I последовал традиции обязательного участия «священства» в Думе.
Таким образом, договор иерархии и царя, заключенный во время помазания Лжедмитрия I на царство при участии/свидетельстве Божественной силы/благодати, исполнялся обеими сторонами, проблема состоит в степени формального и фактического участия каждой из них.
В данном случае речь идет о присутствии иерархии в заседаниях Думы. Поэтому поводу есть единственное определенное свидетельство современника-иностранца. Начальник наемного отряда личной охраны Лжедмитрия I Яков Маржерет замечал: «Спрашивают для вида мнение церковнослужителей, приглашая в Думу патриарха с несколькими епископами», но окончательно всс решал сам царь. Более того, он указывал, что даже собственно церковные дела, которые находятся в компетенции Патриарха, решаются самостоятельно духовной властью, «если они не имеют особой важности, а в ином случае о них следует сообщать императору»10.
Более обширные и категоричные суждения по этому вопросу находим у английского дипломата времен Федора Ивановича и Бориса Годунова Джильса Флетчера. По его словам, царь советовался с Освященным Собором «для того только, чтобы воспользоваться суеверием народа... который считает святым и справедливым все что ни сделано с согласия их епископов и духовенства. Вот почему Цари, пользуясь для своих выгод теперешним упадком церкви, потворствуют ему чрезвычайными милостями и привилегиями, дарованными епископиям и монастырям, ибо они знают, что суеверие и лжеверис лучше всего согласуются с тираническим образом правления и особенно необходимы для поддержания и охранения его». На заседаниях Думы, продолжает Джильс Флетчер, «прежде всего желают знать голос или мнение патриарха и духовенства, на что каждый из них отвечает по порядку своего звания; но эти мнения их бывают всегда однообразны и произносятся без всякого разсу ждения, как бы затверженный урок. На все дела у них один ответ, которого обычное содержание то, что Царь и Дума его премудры, опытны в делах политических и общественных и гораздо способнее их судить о том, что полезно для государства, ибо они занимаются только служением Богу и предметами, относящимися до веры, и потому просят их самих сделать нужное постановление, а они, вместо советов, будут вспомоществовать им молитвами по своей обязанности и должности, и проч.» Благословив царское решение, духовенство покидало Думу11.
За период царствования Самозванца не известно ни одного случая вмешательства его в компетенцию иерархии и Освященного Собора. Вместе с тем он неофициально прибегал к церковному совету (что соответствовало правилам) относительно женитьбы на иностранке-католичке (см. гл. VII). В остальном участие духовных лиц в заседаниях Думы носило формальный характер. Но этот вывод исходит из прагматической системы оценок. Если иерархи не высказывали мнения по вопросам светской государственной политики, то они благословляли и освящали своим присутствием принятые решения. В этом смысле их участие не было формальным: иерархи несли ответственность перед Господом, присоединяясь к думскому постановлению. Подчеркнем, что указанный порядок был традиционен в Московском государстве. Духовенство всегда «подавало мнение в Думе прежде бояр», почти всегда сводившееся к тому, что дела государственные в компетенции «царства», а «священство» печется о Божественном.
Мы можем лишь вернуться к примерам прошлого, к практике времен Ивана IV, которая может интерпретироваться для его «сына» как традиция. Здесь у нас сеть два свидетеля, представляющие оценки изнутри и извне. Первый — это Андрей Курбский, который в письмах к Ивану Грозному из Литвы обличал послушание и раболепие перед ним духовного чина, пенял на то, что отцы Церкви, не убояся Господнего суда, потакают (не осуждают) антихристианскому поведению царя. Второе свидетельство принадлежит иезуиту Антонио Поссевино, который находился в 1582 г. в Москве с дипломатической миссией и вел религиозные дискуссии с Иваном IV. Поссевино отмечал, что митрополит (вместе с иерархами) «без уведомления и разрешения великого князя не делает ничего, что могло бы иметь хоть какое-нибудь значение»12. Вспомним законодательство Грозного относительно ограничения церковного землевладения и тарханов (льгот), его руководство Стоглавым Собором и пр.
Если говорить о поведении «отца» по отношению к Церкви как о традиции, то Самозванец лишь отчасти наследовал систему полного контроля над Церковью и подчинения ему иерархии. Ее постоянного формального благословения Лжедмитрию I было достаточно: он даже не пытался произвести персональную замену иерархии, не вмешивался в сугубо церковные дела. К давлению на Освященный Собор царь прибегнул только дважды: в вопросах избрания нового Патриарха (см. гл. IV) и женитьбы на Марине (см. гл. VII). В обоих случаях (в отличие от Ивана IV) Самозванец не присутствовал на заседаниях Освященного Собора, где решались указанные вопросы.
По-видимому, все вышеизложенное можно объяснить выработанным столетиями стереотипом отношения иерархии к царской власти и трафаретностью роли Освященного Собора в государственных делах. Это прослеживается во всей доступной изучению исторической ретроспективе. Сохранение персонального состава иерархии только способствовало продолжению действия/функции указанного положения вещей.
Тем не менее нельзя обойти и субъективный фактор в стремлении Лжедмитрия I осуществлять образцовое правление. Идеал властителя он обсуждал с влиятельным секретарем Яном Бучинским, который в одном из писем к царю из Польши пытался указать на нереальность подобных желаний. Именно в этом контексте Бучинский приводит слова самого Самозванца об идеале правления: «наперед всего Богу ты обещал того ся беречи, чтоб ни одной крестьянской крови не пролилося, и делаешь так по своему обегу... и сказал мне ваша царская милость, что у тебя 2 обрасцы были, которыми б царства удержали: един образец быть мучителем, а другой образец не жалеть харчу великого, всех жаловать... И всех путче тот образец, что жаловать, а нежели мучительством быти... И говорил, что на Бога крепко уповаешь, как Он тебя сначала на руки свои взял с молодости, так и до конца в своем береженье Божеском станет тебя беречи»13. Такой же идеальный способ правления Лжедмитрий I примерял и к Церкви, в частности к ее главным представителям — иерархам. Обычай же уповать на Бога также приводил к тому, что царь непременно испрашивал благословения Освященным Собором государственных дел.
Документы фиксируют постоянное участие «священства» в официальных приемах. Особенно отмечали это члены польского посольства и свиты Мнишеков: в мае 1606 г. 3 (13) мая на приеме польских послов наряду с думными чинами присутствовал Патриарх и «около 20 владык» 14 (как указывалось выше, епископов было 14, при этом Гермоген находился в Казани). На следующий день во время приема царем Юрия Мнишека присутствовали Патриарх и «семь архиепископов и епископов»15. Высшее духовенство почти в полном составе (за исключением Гермогена) подносило царю и царице подарки после свадьбы. Станислав Немоевский, засвидетельствовав этот факт, указал, что поляков на эту церемонию не допустили16. Сохранилось свидетельство одного из участников события, Арсения Елассонского: «Патриарх, архиереи, архимандриты и игумены и мы пошли водворен с многочисленными подарками царю и царице, состоящими из сребровызолоченных икон, бархатов золототканных, сребровызолоченных кубков, рытых бархатов и соболей». Патриарх и архиереи сначала благословляли царя и царицу, затем подносили подарки, после вновь благословляли царственную чету; архимандриты и игумены подносили подарки, поклонившись.
Интересно отметить одну знаменательную фразу, невзначай брошенную Арсением, но о многом говорящую. Речь идет о поименовании Лжедмитрия I «самодержцем царем и великим князем Димитрием из монахов»17. То есть даже грек Арсений, ближе всех стоявший к греку же Патриарху Игнатию, подчеркивал если не царственную кровь, то расстрижение самодержца и его путь от монаха к земному «царству». И эту метаморфозу сознание иерарха, сознание церковного человека, воспринимало как данность, и воспринимало спокойно. Соединение самодержца и монаха, отказавшегося от принятых обетов, не рассматривалось одним из авторитетнейших иерархов Русской церкви не только как доказательство проявления демонских сил (как думали об этом публицисты Смутного времени), но даже негативно. Эта фраза словно бы подчеркивает общую позицию российского епископата: «воздадите убо кесарева кесареви, и Божия Богово» (Мф. 22:21); «Бога бойтеся, царя чтите» (1 Пет. 2:17); «несть бо власть, аще не от Бога, сушил же власти от Бога учинены суть» (Рим. 13:1); «Высшим властям должно повиноваться во всем, что не препятствует исполнению Божией заповеди» (св. Василий Великий, Правило 79).
Рассмотрев первую (высшую) группу «священства» из цитаты-заглавия («митрополиты, архиепископы и епископы»), перейдем ко второй покорившейся Лжедмитрию I группе — «архимандриты и игумены».
Сразу необходимо оговорить специфику реакции монастырей на политические процессы и изменения в государстве. Монашество православных монастырей уходило от мира. Спасение — главная цель монашества — осуществлялось в стенах обители независимо от смены правителя, особенно если новый царь традиционно придерживался почитания святынь и не пытался вмешиваться в жизнь монашества. Поэтому монастыри в принципе не занимали какой-то особой самостоятельной позиции относительно «царства» и его представителей. С другой стороны, монастыри находились в прямом подчинении епархиальному архиерею или Патриарху, исполняя беспрекословно их указания при смене главы государства (заздравное поминовение, возобновление царских грамот на вотчины и льготы и пр.). Всё это предполагало, что монастырские власти не проявляли никакой инициативы при приходе к власти Самозванца. По приказу первоиерарха и епископов монашество анафематствовало Гришку Отрепьева, по новому приказу духовных властей — славило царя Дмитрия Ивановича и вычеркивало из служебников имена Годуновых. Особо подчеркнем, что указанная политическая пассивность отвечала природе православного монашества. Однако при этом всегда могли сыграть роль отдельные личности, хотя бы отшельники, наиболее в этом смысле независимые представители иночества, составлявшие незначительную его часть. И если общая линия поведения монастырских властей легко прослеживается по официальным документам, то личностный фактор, проявлявшийся в конкретных действиях при известии о перемене правителя и в обсуждении нового царя или общего положения дел, фиксируется в источниках крайне редко.
Напомним, что после низвержения Иова опале подверглись архимандрит Чудова монастыря Варлаам. настоятель Андроникова монастыря Василий и, возможно, тогда же исчез игумен Богоявленского монастыря Иов (см. гл. II). Этим ограничивается информация об опале по отношению к монастырским властям в связи с деятельностью Самозванца. Указанные отцы явно поддерживали Патриарха в отождествлении Лжедмитрия I с Григорием Отрепьевым: это не противоречит вышеуказанной безынициативности большинства монашествующих. Кроме того, главные московские обители всегда находились в особом положении, поневоле вовлекаясь в политическую жизнь государства и даже в оппозиционную деятельность.
Монастыри же вне Москвы, даже такие именитые как Троице-Сергиев, Кирилло-Белозерский, Иосифо-Волоколамский, Соловецкий, при смене правителя не выпадали, но целиком вписывались в вышеуказанную модель поведения.
Их пассивная реакция наглядно прослеживается благодаря сохранившимся комплексам служебников, синодиков, вкладных и кормовых книг.
Наиболее показательна документация Кирилло-Белозерского монастыря. Интересующая нас информация весьма своеобразно представлена в двух кормовых книгах конца XVI — начала XVII в., а именно в заклейке по всему тексту имени Бориса Годунова и вписывании имен царя Дмитрия Ивановича и царицы Марии Федоровны (Нагой).
В самом начале обеих книг сразу после заглавия идет трафаретный текст: «Подобает ведали, в котором месяце и в которой день государя царя и великого князя Дмитрея Ивановича всея Русии заздравные кормы. И по их государевых царских родителех заупокойные кормы»18. Имя Дмитрия Ивановича в обеих рукописях написано на месте стертого, но читаемого в ультрафиолетовых лучах имени Бориса Годунова, от которого осталось лишь одно окончание «-вича». Неувязка состояла в упоминании о заупокойном поминовении родителей Бориса, в то время как «мать» нового царя Мария Нагая была жива и поминалась в этих же книгах за здравие.
Далее, под октябрем был дописан текст: «Того ж месяца 27 (вариант: 26. — В. У.) день государя царя и великого князя Дмитрея Ивановича всеа Русии корм заздравной болшой» (78/1317, л. 396об.; 1150. л. 17). Позже эта дописка была зачеркнута и заклеена. Эта запись показывает, что Самозванец праздновал свой день рождения как царевич Дмитрий. Кирилло-белозерские монахи знали об этой дате, как и о событиях в Угличе 15 мая 1591 г., от Марии Нагой, долгое время пребывавшей в соседнем Горицком монастыре.
Среди заклеенных записей кормовой книги N 78/1317 преобладают корма заздравные и заупокойные по Годуновых (главным образом членов царской семьи). Особый интерес представляет заклейка записи о заупокойном корме по царевиче Димитрии (вклад Марии нагой 1592 г.): «Того же месяца (мая — В. У.) в 15 день по князе Дмитрие Ивановиче по углецком последнем корм с поставца». В кормовой книге № 1150 записи/заклейки в значительной степени повторяют вышеприведенные. Однако есть и отличия. Так, здесь внесена запись о корме по царе Дмитрии Ивановиче в первую неделю Великого поста в благодарность за снятие оброка и десятины с рыбных угодий монастыря (л. 31). Позже имя «Дмитрий» было стерто и заменено на «Василий» (то есть Шуйский). Под 13 апреля записан корм по Борису Федоровичу Годунову без царского титула (л. 35об.). Не заклеен в рукописи и корм по царевичу Федору Борисовичу 8 июня (л. 42об.), а также сделана дописка о поминании 8 июля Дмитрия Годунова (во иноках Дионисия) (л. 46). Думаем, что эти «открытые» записи кормов по Годуновым появились в связи с вкладом жены Дмитрия Годунова. Интересно, что Борис Годунов был помянут в боярском состоянии, к которому он был возвращен через вышеописанный обряд. Его же сын Федор назван царевичем: по-видимому, в современном сознании он не наследовал грехов отца, но наследовал царскую харизму, полученную семьей с помазанием на царство и присягою подданных. Эти записи Годуновых, при одновременных заклейках, интересны: все, внесенные при жизни царя Бориса, его сына и жены, уничтожались как совершенные по приказу «злодея»; но вклады (и соответственно записи) по нем во времена Самозванца для его близких были официально возможны — их совершали уже наказанные за «зло» или непричастные к нему родственники. И все это как норма сосуществовало в одной книге и почти на одних и тех же страницах.
В книге № 78/1317 всего один раз в незаклеенном тексте присутствует запись о бывшем царе без титула: «Того же месяца (апреля. — В. У.) 13 день по Борисе Федоровиче Годунова во иноцех Боголепе корм с поставца»; она сделана другими чернилами и почерком, вероятно, в связи с тем же вкладом жены Дмитрия Годунова (л. 413). В этой книге присутствуют также позже дописанные заметки о заупокойных кормах на проставление царицы инокини Марфы (Нагой) — 26 июня и 5 июля (л. 421-421 об.) (умерла в 1612 г.).
Система подмен и новых записей, сделанных при Самозванце (поминания Годуновых, самого царя Дмитрия Ивановича и его «матери»), применявшаяся в Кирилло-Белозерском монастыре, прослеживается также на примере служебников Св. Софии Новгородской, митрополичьего кафедрального собора. И хотя в данном случае речь идет не о монастыре, но и тут духовенство первым или одновременно с Кирилло-Белозерской обителью исполняло указания главы епархии.
Впрочем, в кафедральном служебник имена не заклеивали: служебник с записями имен царской семьи Годуновых (Софийск. 1045) был просто изъят из обихода и заведен новый. В новый служебник, созданный до 30 июня 1605 г. (имя нового Патриарха Игнатия, как и низверженного Иова, не упоминается, то есть служебник составлен в период между патриаршестками), был внесен текст «о здравии и спасении благоверного и христолюбивого царя и великаго князя Дмитрия Ивановича всея Руси», а также «здравие» царице инокине Марфе. Имя Патриарха, как уже говорилось, не поминалось, но «здравие» провозглашалось митрополиту Исидору «и с честным его прозветерством» 18. Данный факт позволяет дополнить новым штрихом позицию владыки Исидора: указание о молитве за нового царя, «сына» Ивана IV, и его «мать» было дано им чуть ли не сразу по вступлении Самозванца в Москву — до его коронации и даже до избрания нового первоиерарха. Исидор, таким образом, принял новую власть до ее легализации через обряд помазания и признал Иова низвергнутым с патриаршества до официального подтверждения Освященным Собором его удаления с кафедры. Это весьма важное обстоятельство объясняет, почему и софийское духовенство, и власти Кирилло-Белозерского монастыря так спешили с изъятием годуновских поминаний и с провозглашением здравицы Лжедмитрию I.
Важно отметить тенденцию быстрых изменений поминаний в Софийских служебниках. Так, сразу после воцарения Василия Шуйского в новом архиерейском чиновнике Софийского дома появилась формула: «Дай, Господи, здрав был царь и великий князь Басилей Иванович всеа Русии самодержец на многие лета»21.
Провинциальные обители действовали точно согласно наказу духовных властей. Поэтому имя «божиею милостию царя государя и великого князя Дмитрея Ивановича всеа Русии» было внесено в одну из случайно сохранившихся в частной коллекции рукописных книг Нижегородского Печерского монастыря21.
Перейдем к другой категории «священства» — белому духовенству. При этом следует напомнить об особом положении и соответственно роли в политической жизни московского духовенства. Пребывание на виду, в столице, и постоянное вольное или невольное вмешательство вместе с паствой в определенные действа (или социально-политические акции и движения) способствовали тому, что о московском священстве упоминают современники-иностранцы. Сразу подчеркнем: эта информация функционировала на уровне слухов, распускаемых оппозицией (больше всего — кружком Шуйского). Понятно, что иностранцы призваны были компрометировать Самозванца, описывая его преступления против «священства»».
Например, в обвинительном акте Василия Шуйского в адрес убитого Лжедмитрия I говорилось, что Самозванец велел сечь монахов. Эти слова развил в своих записках Исаак Масса: «Священников, монахов и других духовных особ повелел жестоко наказывать кнутом, к чему они не привыкли» 22. Подобное утверждение встречается и в ряде других источников иностранного происхождения. Однако ни один факт «кнутового побоища» монахов и священников в Москве неизвестен.
Из того же оппозиционного источника вышла также информация о прямых выступлениях московского духовенства против Самозванца. Петр Петрей зафиксировал рассказ, будто в первом заговоре Шуйского в июне 1605 г. принимали участие «знатнейшие монахи и попы»23. Но ни в одном из русских источников, подробно рассказывающих о суде над Василием Шуйским и его наказании, не говорится об участии в заговоре даже низшего духовенства. В результате опалы Шуйских и их сторонников никто из духовных лиц не пострадал. Более того, по словам Станислава Немоевского, во время суда над Шуйскими (9 июля 1605 г.) в Думе «Патриарх и духовенство... осудили их на смерть, а потом и вся Дума», хотя Василий Иванович молил «святейшего Патриарха всея Руси... преосвященного митрополита и владык-богомольцев» о милосердии24. Таким образом, слух об участии духовенства в заговоре был изначально ложным, несмотря на то, что Василий Шуйский в антисамозванческой агитации активно использовал еще годуновскую версию о планах Лжедмитрия уничтожить православие и ввести католицизм. Шуйских поддержало московское купечество и дворянство (Федор Конь, Костя Лекарь, Петр Тургенев, Федор Калачник и др.). Сведения об участии в заговоре духовенства отсутствуют.
Исаак Масса зафиксировал еще один ужасающий слух о массовых ночных казнях всех, кто много болтал о прошлом Самозванца. В числе казненных «были по большей части монахи» 25. Эти факты преподносили в Польше русские дипломаты, а также передавали публицисты послесмутного времени. Последние описывали подвиги безымянных монахов и священников («мнозии от христоименитых инок», «церковного чину протопопы и священницы»), которые смело обличали расстригу. Это привело к массовым репрессиям: «он же овех мучили повело, а овех смерти прела», либо «заточил в темницы» 26. Авраамий Палицын «расширил» расправы в Москве до всероссийских масштабов: «И во всех градех росийских и в честных монастырех... иночествующей мнози погибошя: ови заточением, овеим же рыбин утроба вечный гроб бысть»27. Другие авторы пытались объяснить быстрое прекращение подобного геройства: «и вонзи страх и трепет в сердца человеча яко и знающим его изящно никому ж смеющу зрели не точию его обличати28. Упоминания об обличениях и массовых казнях не использовались даже Василием Шуйским в его грамотах 1606 г. с перечислением всех злодеяний Лжедмитрия I. Не подкрепленные фактами, они являются скорее полемическим приемом публицистов, на что указывал еще Бестужев — Рюмин.
То, как препарировались и создавались подобные истории о «злодействах» Самозванца, можно наглядно видеть на примере инструкции шведского короля Карла IX сановникам А. Тенессону, И. Нильсону и С. Никольсону от 5 февраля 1606 г. Здесь пересказывалось донесение Баптиста Безелера из Выборга, куда пришло известие о смерти Лжедмитрия I. Составители инструкции сделали заключение, что царя привели к смерти его прокатолические действия, а также то, что («как утверждают взаправду») в начале царствования он приказал «казнить и лишить жизни несколько православных монахов». Далее говорилось, что, если Лжедмитрий I все-таки жив, то восстание против него произошло «из-за религии». Туг же сообщалось, будто «святой патриарх и митрополит наложил налог на монастыри, чтобы защитить свою веру». Наконец, инструкция извещала, что сам царь, по-видимому, выехал к «киевской границе» для сватовства к дочери воеводы киевского и получения его военной поддержки30.
Назойливое повторение о возможном восстании против Лжедмитрия I из-за веры — лейтмотив инструкции протестантского двора, враждебного папству (а именно католицизм Самозванца — причина восстания). Если допустить, что информация объективна, то она отражает деятельность оппозиции, готовящей восстание стрельцов. Заговор был раскрыт, и виновные наказаны в марте 1606 г. Одним из главных лозунгов заговорщиков было утверждение о преступлениях Лжедмитрия I против веры, которые сам царь опровергал перед стрельцами, демонстрируя свою набожность.
Слухи об убийстве Самозванца очень преувеличенно отражали неудачные попытки покушений и заговоров. Сообщение об отъезде царя к «киевской границе», по-видимому, переиначиваю известие о посольстве в Польшу для решения вопроса о женитьбе на Марине Мнишек. Информация о патриарших налогах на монастыри для «защиты веры» была очередной неправильной интерпретацией фактов: Лжедмитрий I готовился к войне с Турцией за освобождение христиан и святынь; с этой целью взимались дополнительные подати и изымались денежные средства у монастырей. Что же касается казни «нескольких православных монахов» в начале царствования Самозванца, то в действительности речь могла идти об удалении Иова и трех настоятелей московских монастырей, о чем знала вся Москва.
Как видим, слухи, циркулирующие между Москвой и Выборгом, по дороге и в донесениях агентов обрастали множеством мифов. Единственно заинтересованной в постоянной пульсации подобных слухов была придворная оппозиция во главе с Василием Шуйским.
И все же вернемся к положению московского духовенства во время правления Лжедмитрия I. Новую и весьма близкую к реалиям (подтвержденную перекрестными источниками) информацию сообщает Конрад Буссов. Он писал, что Самозванец приказал выселить попов, живших недалеко от Кремля на Арбате и Чертолье, чтобы поселить в их домах телохранителей-иностранцев31. Размещение польского посольства, а затем свиты Юрия и Марины Мнишеков действительно осуществлялось в лучших московских подворьях — у бояр, князей, дворян, торговых людей и даже родни «матери» царя — Нагих. Марина с женской свитой поселилась в Вознесенском кремлевском монастыре. Этот вынужденный постой иностранцев коснулся не столько духовенства, сколько других (а точнее, всех) слоев горожан, имевших «домы великие» и «добрые дворы».
Московское белое духовенство принимало участие во всех важных государственных церемониях/обрядах от наречения Игнатия и венчания царя Дмитрия Ивановича до венчания Марины Мнишек. В этом (официальном) плане священнослужители исполняли свою прямую функцию и действовали в соответствии с приказом иерархов и канонами Церкви. Однако в частной жизни московское белое духовенство было более других групп «священства» связано со столичным «миром», и потому подвергалось его влиянию. Впрочем, участие духовенства в заговорах против Самозванца прослеживается только на последнем этапе даже не подготовки, а собственно переворота 17 мая 1606 г. Подчеркнем, что здесь, как и в других случаях, следует разделять два плана проявления деятельности столичного духовенства (не только белого, но и черного) в отношении «царства» Лжедмитрия I: сакральный, где действо/функция всегда позитивны, и общественный. который проявлялся не в церковной политике, а в частной жизни, в зависимости от степени связи с «миром» московских политиков и оппозиционно настроенных групп. При изучении истории Церкви, по нашему мнению, всегда первостепенную важность имеет изучение чисто сакральной области — основы жизни самой Церкви и обязанностей се служителей. Тем не менее неизолированность церковнослужителей от проблем и волнений «мира» (а в Москве — от политики и власти) требует изучения также другой, человеческой области жизнедеятельности «священства». Парадокс состоит в том, что источники, как правило, содержат факты и события, относящиеся к последней, а материал для характеристики сакральной сферы приходится искать при помощи различных ухищрений.
Провинциальное духовенство, его жизнь, настроения и сакральная функция еще менее доступны для изучения. Но есть некая ниша в источниковедческой базе, в которой хорошо сохранились необходимые нам материалы времени Самозванца, — это сибирские архивы. Они позволяют обрисовать конкретное положение дел в одном из самых больших и отдаленных провинциальных регионов России.
Наиболее интересными являются челобитные царю Дмитрию Ивановичу от высланных в Сибирь в 1592-1593 гг. угличан-священнослужителей. На их глазах умер царевич Дмитрий 15 мая 1591 г., что привело к восстанию и убийству представителей царской администрации, следствию и ссылке участников этого события (около 40 семей). С приходом к власти Самозванца ссыльные угличане не стали разобличать его, а наоборот, подали челобитную царю с просьбой об освобождении. Лжедмитрий I разрешал им возвратиться в родные места.
Челобитную царю Дмитрию Ивановичу подал из Тюмени также бывший церковный певчий «у Крестов» в Угличе при царице Марии Нагой и царевиче Дмитрии Петрушка. Зная хорошо о смерти мальчика, Петрушка просит сохраненного Божией волей государя простить его задолженность казне32. Данная челобитная продолжала общепринятую ссыльными угличанами готовность признать Лжедмитрия I чудесно спасенным сыном Ивана IV. Именно эту версию распространяли они и среди населения Сибири, проявившего в целом, судя по челобитным, наибольшую преданность Самозванцу.
Есть лишь одно свидетельство о «непригожем слове» в адрес Лжедмитрия I, высказанном в частной беседе старцами угличского Покровского монастыря Варлаамом Лобановым и Арсением. Извет на них подал церковный дьячок Тренка Дьяконов. Он был посажен за какую-то провинность в тюрьму и здесь вспомнил высказывания старцев о новом царе. Конец этого дела неизвестен: возможно, что Тренка, как это часто бывало, оговорил старцев, ожидая поблажки себе за раскрытие «государева дела»33. Как бы там ни было, это единственное исключение из общего отношения угличан к признанию Лжедмитрия I сыном Ивана Грозного. Это привело к тому, что могила царевича в Покровском соборе Угличского кремля была признана фальшивой и забыта. У отправленной Василием Шуйским в мае — июне 1606 г. комиссии по освидетельствованию мощей царевича и перенесению их в Москву были затруднения с установлением места его погребения (см. гл. XI).
Челобитные Лжедмитрию I подавались от всех средних и низших слоев населения: еще в начале царствования он приказал принимать челобитья от подданных, а по средам и субботам делал это лично. В далекой провинции челобитья подавали местным властям, где они и сохранились в архивах исполнительной власти (в Москву посылались отписки местных воевод о челобитьях). По причине лучшей сохранности сибирских архивов именно там и уцелел почти весь фонд челобитных Самозванцу. Среди них — прошения приходского духовенства, которые и будут здесь рассмотрены.
10 сентября 1605 г. били челом царю Дмитрию Ивановичу поп Никифор и церковный дьячок Петр Григорьев тюменской церкви Бориса, Глеба, Ильи Пророка, Флора и Лавра, прося «дат на богомола из молотбы хлебца своего государева казны». Дьячок уведомлял при этом, что, как только на Тюмень пришла первая грамота Самозванца, в его церкви сразу начали провозглашать ему здравицу и ежедневно молить Бога о новом царе и его матери34.
Церковный дьячок Петр Семенов 18 сентября жаловался царю Дмитрию Ивановичу на покражу «трицат суслонов овса... триста снопов доброго овса» пятью ямскими охотниками и просил приказать им возместить убытки35.
Игумен Селуян бедного монастыря Богородицы Владимирской, приписанного к вологодской Заоникисвой пустыни, просил рассудить его в споре с крестьянином Кубенской волости Трепкой Беляевым. Дознание в споре проводил Я. Болотов, «норовячи» и потакая Беляеву. Игумен просил царя провести повторный обыск, чтобы «нишей... государев богомолец в том напрасно в конец не погиб» 36.
Решения по всем перечисленным челобитным неизвестны. Нами обнаружена лишь одна грамота Лжедмитрия I верхе турским воеводам с разрешением отдать на постройку церкви казенные бревна, которые лежат без употребления и гниют на плошали. По документу вторичного происхождения известно также о награждении 8 января 1606 г. диакона Краснохолмского Антониева монастыря Арсения красными телячьими сапогами за то, что «кликал многолетие на царских часах на Богоявленье»37.
Особо отметим факты, говорящие об осведомительской роли сибирского духовенства в связи с незаконными действиями местных властей. Например, 19 октября 1605 г. поп Нового Туринского острога Нестер извещал царя Дмитрия Ивановича о сыне боярском Гавриле Каверине, тайно разграбляющем государеву казну38.
Таким образом, провинциальное духовенство Сибири и Русского Севера однозначно восприняло власть Лжедмитрия I как богоданного нового царя. Распоряжения и информация из Москвы здесь практически не обсуждались. Глубокая провинция не участвовала в политической жизни и лишь принимала новости из столицы. Даже угличане беспрекословно согласились с известием о спасении царевича Дмитрия и использовали его для своего освобождения из ссылки.
В целом, как видим, за редким исключением, «священство» всех степеней (по вертикали) и уровней (по горизонтали) подчинилось и приняло власть Самозванца, точно исполняя пастырские обязанности. поминая царя Дмитрия Ивановича. Такая сакральная функция объединяла все указанные уровни «священства», но их частная и политическая деятельность (особенно московского духовенства) во времена Самозванца не была однородной и имела областные, групповые, даже индивидуальные особенности. До мая 1606 г. картина отношения «священства» к «царству» соответствовала формуле: «Покоршеся ему вси митрополиты, архиепископы и епископы, архимандриты и игумены». Об этом Лжедмитрий I сообщал через своего посла Петра Чубарова Юрию Мнишеку уже в сентябре 1605 г.: «А богомольцы его патреарх, и митрополиты, и архиепископы, и епископы и весь освященный собор..., узнав его прироженнаго государя своего, в его цесарском поведенье ему великому государю, с раденьем служат» 39.
Теми же словами в «Сказании и повести еже содеяся» пересказывалась речь Лжедмитрия I перед посланцем Папы в 1605 г.: «И говорил рострига папиным послом, что де у меня под мою руку подведены Патриарх, и митрополит, и архиепископы и епископы... все меня слушают» 40. Авраамий Палицын в то же самое время констатировал: «уже бо окаянный еретик всех в руку свою объят и совершенно любим от всех»41.
В завершение темы следует выяснить вопрос об участии «священства» в заговоре и перевороте 17 мая 1606 г. Во многих трудах духовных и светских историков говорится об активном участии «священства» если не в подготовке, то в осуществлении переворота.
Религиозные лозунги играли в планах заговорщиков и в их пропаганде первостепенную роль. Были использованы грамоты Бориса Годунова и Патриарха Иова, в которых говорилось о желании Самозванца истребить православие, ввести католицизм и пр. Современник событий Геркман очень точно подметил, что обвинение в преступлении против веры «бывает очень могущественным орудием для низвержения с престола государей и властей». Обвиненный в ереси, в намерении изменить православную веру и вместо нее ввести веру польскую. Самозванец был обречен, так как многие поверили пропаганде42.
Другой пропагандистской идеей заговорщиков было утверждение, что Лжедмитрий I и поляки хотели истребить всю иерархию. Автор этого утверждения назвался сам: Василий Шуйский наказывал посольству к королю Сигизмунду III говорить, что «хотели на Москве митрополитов, и архиепископов, и епископов... побити и престолы в Божиях церквах разорили»43.
Наконец, публицисты Смутного и послесмутного времени приписали Самозванцу еще одно преступное намерение: переженить монахов и монахинь, а противящихся повелел «под мечь клонили». Лжедмитрий I также «черноризиц юных оскверняше многих же и отроков младых посмражаше»44. Присутствие этого утверждения в записях иностранцев-современников свидетельствует о его появлении в среде оппозиции в том же 1606 г.
Все эти слухи, распускаемые по Москве врагами Самозванца, имели огромное влияние на население, которое сопоставляло их с бесчинствами поляков. Волнение нарастало. В это время (май) в столице находились все иерархи Церкви (кроме Гермогена), прибывшие на свадьбу Самозванца и Марины Мнишек («Тогда бо веша вси (митрополиты, архиепископы, епископы. — В. У.) на Москве бяху, един же бысть во изгнании от Растриги митрополит Ермоген» 45). Как выше указывалось, московское духовенство (особенно белое) имело тесные связи с «миром» и не могло не испытывать тревоги за веру. Церковь и свою судьбу ввиду таких слухов. Тем не менее положительных сведений о присутствии «священства» при составлении заговора нет.
О непосредственном участии духовенства в перевороте имеются прямые свидетельства современников.
Автор так называемого «Дневника Марины Мнишек» утверждал, что священники и монахи провоцировали москвичей против поляков-католиков: «Более всего нашим вреда творили чернены и попы в мужичьей одежде, ибо и сами убивали, и чернь приводили, приказывая нас бить, говоря, что «литва» приехала нашу веру рушить и истреблять»46. Джером Горсей значительно расширил контингент духовных лиц, принимавших участие в восстании, называя «митрополитов, епископов, монахов»47. То обвиняет иерархов в бездействии («митрополиты же и епископы Рустии яко воздремаша»), то причисляет их к участникам переворота так называемая «Рукопись Филарета» (вместе с народом «и вси епископи рустии... в разум истинный приидоша» и низвергли Самозванца)48.
Подчеркнем, что во всех свидетельствах современников событий и особенно пострадавшей стороны (польские источники) говорится о подстрекательстве духовных лиц против поляков-католиков — не против царя Дмитрия Ивановича. Никто из духовных лиц не принимал участия в собственно политическом перевороте и убийстве Лжедмитрия I в Кремле. Духовные лица оказались причастными лишь к погрому польских подворий. Так, Станислав Немоевский свидетельствовал, что штурмующих подворье, где проживали Тарле со свитой, подбадривали монахини, которые кричали: «Бить». Однако в этом же эпизоде проявилась неоднозначность позиции «священства»: «прибежал какой-то поп и он спас нас» от смерти49.
Фактически спланированного заговора с участием духовенства не существовало. Находившиеся в Москве архиереи остались в стороне и не приняли никакого участия в событиях. В сущности, повторялась модель поведения иерархии в момент окончательного краха Годуновых: да свершится Господня воля.
Участие же в московском восстании 17 мая 1606 г. представителей среднего и низшего звена белого и черного духовенства обусловлено личными связями отдельных людей с миром бунтующих и, возможно, участниками заговора. С другой стороны, подействовала пропаганда и возникла потребность физически защищать веру. Церковь и свое положение. При этом корнем зла считались поляки-католики, протестанты и иезуиты, непочтительно относящиеся к православию и видевшие свою миссию в окатоличивании России.
В целом ни общее выступление «священства» против «ложного царства», ни ведущая роль духовных лиц в перевороте 17 мая 1606 г. не подтверждаются источниками.
«Сказание и повесть еже содеяся» объявляет духовным центром восстания патриарший Успенский собор. Здесь братья Шуйские молились за успех дела: «И приидоша во град к Соборной и Апостольской церкви князи Шуйские, князь Васи лей и князь Дмитрей, и вшеде в Соборную церковь Пречистыя Богородицы, и пред честною иконою падше, со слезами моляхуся, глаголаще: Помози нам, Госпоже, Богородице, христианом на онагр еретика!» Лишь после этой молитвы в центре «Третьего Рима» Шуйские начали восстание, приказав ударить сначала у Ильи Пророка в Зарялье, затем в церквях по Ильинской улице, «такоже в Соборе у Пречистыя Богородицы, потом же и в набаты градные, тако же и по всему царствующему граду Москве у всех святых божиих церквей и в честных монастырех, и бысть звон велик, и шум, и крик»50. Эти сведения повторил и Хронограф 3-й редакции. Заметим, что в этом же Хронографе перечисляются главные участники восстания: князья, воеводы, дворяне, дети боярские, приказные люди, гости, торговые и черные люди, стрельцы, боярские люди, пушкари. Ни одна категория «священства», как видим, не упомянута.
Повторялась ситуация июня 1605 г., когда «священство» ожидало результата окончательного проявления Господней воли в борьбе за власть сторонников Годуновых и Самозванца. 17 мая 1606 г. роли поменялись: Лжедмитрий I был побежден заговорщиками во главе с Василием Шуйским.
Как только все прояснилось и новый царь (тогда еще не венчанный) начал широкую пропагандистскую кампанию по обличению злодеяний Самозванца, «священство» включилось в акцию поддержки Шуйского через исполнение своей главной (сакральной) функции. Была возобновлена всецерковная анафема расстриге. В 1606 г. она носила расширенный характер, включая разъяснения главной вины Лжедмитрия I. Об этом свидетельствует текст, помещенный в рукописном «Чине православия» XVII в.: анафема провозглашалась «новому еретику Гришке Отрепьеву розстриге... он же многие беды и мятежи на християн воздвиже и христианские многие крови пролия и знающих его по далным градом розосла и в темницах заточи». Здесь же повелевалось петь вечную память погибшим обличителям Самозванца дворянам Петру Тургеневу, Федору и Тимофею Есиповым51. Заметим, что среди обличителей не назван никто из духовных лиц. Интересно также, что в анафеме ничего не сказано о прокатолических идеях Лжедмитрия I и на первый план выдвигаются очень общие обвинения (если исключить ссылку знавших Отрепьева лиц). Переоценка обвинений против Самозванца весьма показательна и фактически свидетельствует об отсутствии злодеяний собственно против Церкви и «священства». В текст анафемы не вошли главные пункты обвинений Лжедмитрию I, выдвинутые в грамотах Василия Шуйского.
Со времен царя Василия начинается нарушение равновесия в отношениях «священства» и «царства», когда Патриарх Гермоген позволяет себе иметь собственное мнение и давать собственные оценки событиям. Утверждение «покоршеся ему вси...» утрачивает свою категоричность именно в царствование ниспровержителя Лжедмитрия I, нового «выборного» государя из бояр Василия Шуйского.
1 СПбФ ИВ РАН. О Р. Разр. III. оп. 3. од. 105. л. 56об. (извлечения из краткого летописца, список XVIII в.); Сказание Авраамия Палицына. М.-Л.. 1955. С. 111. 262.
2 См.: Титлинов Б.В. Православие на службе самодержавия. Л.. 1924. С. 10; Дмитриев А. Церковь и идея самодержавия в России. М., 1930. С. 143-153; Корзун М.С. Русская православная церковь на службе эксплуататорских классов: X в. — 1917 г. Минск. 1984. С. 75-77.
3 Сказание Авраамия Палицына. С. 112, 113, 262, 263.
4 Временник Ивана Тимофеева. М.-Л., 1951. С. 254.
5 ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 205.
6 СП6Ф ИВ РАН. ОР. Разр. Ill, оп. 3. ед. 105, л. 57; Сказание Авраамия Палицына. С. 112. 262, 113, 263.
7 Сб. РИО. М.. 1912. Т. 137. С. 194. (Цитируемый текст содержался в наказе послам Василия Шуйского в Польшу и подчинялся идее спасения общества от всей этой скверны смелостью и твердостью Шуйского.)
8 Акты феодального землевладения и хозяйства. Ч. 3. N« 47-48; РГБ ОР. Ф. 29. ед. 1621/128, л. 249-251, 275-285, ф. 204, акты. карт. 26. ед. 26. л. 1-2.
9 РГАДА. Ф. 149, оп. 1, ед. 9, л. 1-1 об.; СГГД. Ч. 2. Ne 93. С. 207-211.
10 Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета. М., 1982. С. 155,160.
11 Накануне Смуты. М., 1990. С. 503, 505-506; О государстве Русском. Сочинение Флетчера. СПб., 1905.
12 Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. М., 1983. С. 21.
13 Сб. РИО. Т. 137. С. 232-233.
14 Записки Станислава Немоевского // Титов А. А. Рукописи славянские и русские, принадлежащие И.А. Вахрамееву. М., 1907. Вып. 6. С. 42.
15 Устрялов Н.Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. СПб., 1831. Ч. 1. С. 177; Рукопись Яна Велевицкого // Записки гетмана Жолкевского о московской войне. СПб., 1871. Прил. 44. Стб. 167.
16 Записки Станислава Немоевского. С. 66.
17 Дмитриевский А.А. Архиепископ Елассонский Арсений и его вновь открытые исторические мемуары. Киев. 1899. С. 112-114.
18 РНБ. ОР. Кирилло-Белозерское собр.. ед. 78/1317, л. 390; Софийское собр., ед. 1150, л. 10.
19 РНБ. ОР. Софийское собр., ед. 1041, л. 15; Записки Императорского Археологического общества. СПб., 1865. Т. XI. С. 103.
20 РНБ. ОР. Софийское собр., ед. 1100, л. 46-46об., 58об.
21 Тихомиров М.Н. Описание Тихомировского собрания рукописей. М., 1968. С. 30. (Ед. 87, л. 452об.)
22 Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII века. М., 1937. С. 150.
23 Петрей П. История о великом княжестве Московском. М., 1867. С. 211.
24 Записки Станислава Немоевского. С. 116.
25 Масса И. Краткое известие о Московии... С. 114,122.
26 РИБ. СПб.. 1909. Т. XIII. Стб. 54, 162; РНБ. ОР. Соловецкое собр.. ед. 21/1480, л. 123.
27 Сказание Авраамия Палицына. С. 112, 263.
28 РНБ. ОР. Ед. F.IV.212, л. 824об.-в25.
29 Письма Константина Николаевича Бестужева-Рюмина о смутном времени. СПб.. 1898. С. 64.
30 Материалы по Смутному времени. 267-268.
31 Буссов К. Московская хроника: 1584-1613. М.-Л., 1961. С. 112.
32 СПб. ОИИР РАН. Архив. К.174, оп. 2, карт. 5, ед. 202.
33 Опись архива Посольского приказа 1626 года. М., 1977. Ч. 1. С. 263.
34 СПб. ОИИР РАН. Архив. К. 174, оп. 2, карт. 5, ед. 219, л. 1-1об.
35 СПбИИ РАН. Архив. К. 174, оп. 2, карт. 5, ед. 206, л. 1.
36 Суворов Н. Владимирская Заоникиева пустыня // Владимирские епархиальные ведомости. 1865. Ne 11. Прил. 418-419.
37 Жизневский А.К. Древний архив краснохолмского Николаевского Антониева монастыря // Древности: Труды Московского Археологического общества. 1880. Т. VIII. С. 26.
38 СПб. ОИИР РАН. Архив. К. 174, оп. 2, карт. 5, ед. 234, п. 1-1об.; СПб. Отделение Архива РАН. Ф. 21, оп. 4, ед. 2, л. 65об., ед. 36, л. 27.
39 Сб. РИО. Т. 137. О 189.
40 ЧОИДР. 1847. No 9. Отд. 2. С. 19.
41 Сказание Авраамия Палицына. С. 115, 265.
42 Сказания Массы и Геркмана о смутном времени в России. СПб., 1874. С. 278.
43 Сб. РИО. Т. 137. С. 245. 251.
44 РИБ. Т. XIII. Стб. 55. 57, 165; Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869. С. 237; РНБ. ОР. Соловецкое собр.. ед. 21/1480, л. 123об., ед. F.IV.212. л. 827об.
45 Сборник Муханова. М„ 1866. No 195. С. 266.
46 Устрялов Н.Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. СПб.. 1831. Ч. 2. С. 168; Дневник Марины Мнишек. СПб., 1995. С. 60.
47 Горсей Дж. Записки о Московии XVI века. СПб., 1909. 104.
48 Сборник Муханова. С. 263; Рукопись Филарета, патриарха Московского и всея России / Изд. П. Муханов. М., 1837. С. 1.
49 Записки Станислава Немоевского. С. 88.
50 ЧОИДР. 1847. No 9. Отд. 2. С. 24.
51 РНБ ОР. Софийск. 1060, л. 26об.
<< Назад Вперёд>>
