Смутное время

Личности Смутного времени» — так озаглавил свое исследование Н. И. Костомаров¹. Это название указывает на очень интересный, долгий и далеко не однозначный по выводам процесс поиска среди «прямых» и «кривых» деятелей Смутного времени — Героев, вершителей подвигов, людей Правды. Поиск Героев начали еще современники Смуты; официальный характер ему был придан уже при первых Романовых. Но современники, видевшие, помнившие и знавшие реалии Смутного времени, не могли найти среди именитых и высокопоставленных людей идеал Героя. Все очень хорошо знали, что незапятнанным в верхах общества не остался никто. И только через поколение после Смуты стали обретаться такие Герои, деятели прошлого. О них возникали и распространялись похожие на правду и малоправдоподобные рассказы; об их подвигах писали литературные произведения; появились их первые жития. Естественно, что главным хранителем Правды в общественном сознании оставались Церковь и царь. Среди царствовавших особ явно не было претендента на Героя: ни Борис Годунов, ни Самозванец, ни Василий Шуйский для этой роли совершенно не подходили. Прославление Михаила Федоровича, как и само его избрание, опиралось на юный возраст Романова в момент Смуты, его незапятнанность, но в то же время в его деяниях отсутствовал «подвиг».

Церковь могла назвать Героями Смутного времени пострадавших от «чужой власти» за Правду и веру двух Патриархов — Иова и Гермогена. И хотя на роль Героя еще при жизни явно претендовал Филарет, что отразилось в «Рукописи Филарета», сказаниях об избрании на престол Михаила Романова и избрании на патриаршество Филарета, его деятельность во время Смуты, особенно «тушинское патриаршество», не способствовала закреплению за ним «героической версии» в народном сознании и литературной традиции. Фактически только Патриархи Иов и Гермоген стали первыми общегосударственными освященными Героями Смуты уже в середине XVII в. В 1652 г. из Старины в Успенский собор Кремля был перенесен прах Патриарха Иова, тогда же было создано его «Житие» и началось почитание, еще до канонизации. Прославлять Патриарха Гермогена стали еще авторы сказаний и повестей Смутного времени, его почитание существовало параллельно с почитанием Иова и также предшествовало официальной канонизации.
Но еще раньше в сонм Героев Смуты в Астрахани был причислен архиепископ Астраханский и Терский Феодосий. Его «подвиг» был зафиксирован и достаточно подробно описан в «Житии», созданном после 1617 г. ²

Если в XVII и XVIII ее. отбирали Героев Смуты, воздвигая своеобразный иконостас, то XIX век принес нечто новое — пересмотр уже избранных Героев. Это было связано с профессионализацией исторических исследований, применением элементов источниковедческого анализа, рационализацией исторического мышления и в целом с новым осмыслением исторического прошлого. Сразу возникло два главных течения, которые, с изменением форм и методов, сохранились доныне. Официозная наука (начиная с Н. М. Карамзина) придерживалась традиционных, так сказать, канонизированных списков Героев Смуты. Отдельные же историки и любители-самоучки пытались ниспровергать канон, убирая из иконостаса Героев многие имена. Наиболее профессионально это делал Н. И. Костомаров.
В основе всех поисков «прямых» и «кривых» Смутного времени лежал принцип приятия/неприятия нового порядка, то есть преданность старой власти (Годунова) или переход на сторону новой (Самозванца). Явным указанием на «прямизну» были опалы, мучения, страдания и особенно смерть от новой власти. Указанием же «кривизны» считались получение льгот, повышение — то есть фаворитизм у новой власти. Именно так понимали этот вопрос современники Смуты во время царя Бориса, и так ее излагали во время Василия Шуйского. Общественное мнение времен правления Лжедмитрия I было иным, о чем скажем далее.
Здесь же обратимся к конкретным действиям лиц из «священства», занявших разные позиции в противостоянии «прямых» и «кривых».

Не считая Патриарха Иова, уже с 1607 г. сразу и бесспорно попавшего в разряд «прямых» (о нем будет отдельный очерк), первыми верными Патриарху архиепископ Арсений, современник и очевидец, и опись архива Посольского приказа 1626 г. называют архимандрита Чудовского Варлаама и архимандрита Андрониковского Василия³. К сожалению, другие сведения об упомянутых настоятелях практически отсутствуют. П. Строев утверждал, что Варлаам значился игуменом Чудова монастыря в июне 1606 г., до него, в 1605 г. и, возможно, в начале (феврале) 1606 г. игуменом был Илия, сменивший Пафнутия (1515-1604). А в Спасо-Андрониковом монастыре, по данным П. Строева, имя Василия в списке игуменов вообще не упоминается; правда, в промежутке 1598-1606 гг. какое-то время обителью управлял Вассиан, но в 1606 г. настоятелем был Авраамий⁴.
Тем не менее сведения Арсения, подкрепленные «делом» из Посольского приказа, представляются вполне достоверными. Оба архимандрита последовали в изгнание, пострадав за Правду — верность преемственности/традиции царской и патриаршей власти.
Лишь гадательно к их числу может быть присоединен игумен Симонова монастыря Иона, исчезнувший в 1605 г. и замененный Пименом (известен в 1606-1607 гг.)⁵.
Собственно, это и есть все «прямые» из «священства», поименно известные на сегодняшний день благодаря упоминаниям в источниках об их удалении вслед за Патриархом Иовом. Они остались в тени главного страдальца за Правду — святейшего Иова. Позже к этому ряду будет присоединен непреклонный Гермоген, а в конце 1610 г. в Астрахани будет зафиксирован житийный миф об архиепископе Феодосии. Об истории Гермогена в связи с Лжедмитрисм I скажем в особом очерке. Здесь же обратимся к истории Феодосия — она очень показательна для всей системы поисков и сочинения рассказов о «прямых» и «кривых» в среде «священства» времен Смуты и демонстрирует механизм их создания в послесмутное время, их приятие и усвоение историографией, вплоть до настоящего времени.
Первоисточником для описания «подвига» архиепископа Феодосия, бесстрашно обличавшего Самозванца, стало созданное вскоре после 1617 г. «Житие».

Версию «Жития» повторяли практически все краеведы, авторитетные историки Церкви (например, митрополит Макарий Булгаков), светские ученые⁶. Вершиной признания легенды о «подвиге» стало определение профессора А. В. Карташсва, будто Феодосий отказался признать Самозванца, был объявлен лишенным рассудка и оставлен под арестом⁷. Это заключение повторяется без критики и современными исследователями⁸.
Отметим однако, что в историографии «феодосиады» уже была сделана обстоятельная попытка подвергнуть сомнению «подвиг» Героя. Ее предпринял первый публикатор «Жития» по самому древнему из известных в то время списков профессор Киевской духовной академии А. А. Дмитриевский. Ученый назвал легендой обличение Феодосием Самозванца, но вместе с тем признавал маловероятными и сами события в Астрахани (восстание в пользу Лжедмитрия I) ⁹.
Легенда о «подвиге» Феодосия опирается на единственный источник провинциального происхождения — его «Житие», сохранившееся в нескольких списках середины XVII — XVIII ее. ¹⁰ Обратимся к его содержанию: здесь сказано, что, когда в Астрахани стало известно о воцарении Лжедмитрия I, «бысть смятение великое и распря в народе». Феодосий же «глаголаше в народе, яко царь нечестив явися, а не правоверен, наипаче нечестив». За эти слова астраханцы чуть не убили архиепископа, разграбили его подворье, «многих его людей смерти предаша». Феодосия же, бичуя его «святопомазанную голову», заточили в Троицкий монастырь. После этого владыку «со многим бесчестием» доставили в Москву на суд Самозванца. На вопрос последнего, считает ли Феодосий его царем, архиепископ будто бы отвечал: «Ведаю де, что ты называется царем, но прямое твое имя Бог весть. А прирожденный царевич Дмитрей Иванович убит на Углече, а мощи его там же». После этих слов владыка вышел из царских палат, Лжедмитрий I не велел его трогать, Феодосий поселился на подворье митрополита Гермогена, «нечестиваго царя обличи и многи ему укоризны изрече».
Таким образом, в житийном изложении главный «подвиг» Феодосия состоит в двукратном обличении Самозванца-царя: в Астрахани и Москве. Но начать рассказ о святителе следует с Москвы и Патриарха Иова. Именно Патриарх Иов заметил Феодосия — ярославца по происхождению (родился в селе Яковлевском близ Ярославля в семье священника), постриженника архиепископа Ростовского и Ярославского Никандра, настоятеля церкви Бориса и Глеба, затем игумена Ярославского монастыря Пресвятой Богородицы на Толге. 25 лет Феодосий был игуменом небольшой обители, но Патриарх, по соизволению царя (Федора Ивановича), перевел его игуменом в астраханский Троицкий монастырь (между 1588 и 1592 гг.) ¹¹. В 1592 г. царь Федор выдал на Москве жалованную грамоту монастырю на учуг Коклуй (оброк в 80 рублей) и беспошлинную выработку 12 тыс. пудов соли в год¹². Феодосий построил каменную соборную Троицкую церковь, а вскоре по поручению московских властей — городской собор Успения Богоматери.

В это время царь и Патриарх уже готовили проект создания Астраханской епархии, которая, по мнению современного исследователя, должна была (как церковная организация) «стать важным проводником правительственного влияния на духовную жизнь казачества». Создание Астраханской епархии «было обусловлено исключительно интересами государства и носило чисто политический, структурный характер»¹³. Очень важно, если исходить из указанного вывода, что московские светские и духовные власти видели во главе новой епархии именно Феодосия. Его функции и направление деятельности, таким образом, были изначально предопределены. По-видимому, Феодосий оптимально удовлетворял требованиям московских властей как деятельный и преданный человек. Косвенное подтверждение тому — передача на содержание новопоставлеиного владыки села Теньки с деревнями и угодьями, а также назначение денежной (135 руб. в год) и хлебной руги¹⁴.
Важно также отметить, что обряд хиротонии Феодосия во епископы совершил в Москве в 1602 г. сам Патриарх. Иов лично вручал владыке среброзолоченый посох (ещё в начале XX в. хранился в кафедральном соборе)¹⁵. Эту личную и сакральную связь следует подчеркнуть особо: приказ об анафеме Самозванцу был издан Патриархом Иовом, Феодосий должен был исполнять его неукоснительно. Напомним, что Иов до конца остался верным Годуновым и был низложен с патриаршества, но за ним не последовал ни один из епископов. Подчеркнем также, что хиротония Феодосия состоялась в 1602 г., причем после сентября (когда игумен Феодосий освятил новую соборную Троицкую церковь). Некоторое время после хиротонии Феодосий оставался в Москве¹⁶. Именно к этому времени относится развертывание деятельности Григория Отрепьева: он получил известность как автор службы Петру, Алексию и Ионе, стал патриаршим диаконом («для книжного писма»; «яко добр книжник и писец... труждаяся у святейшего Иова патриарха в келии святые книги пища» ¹⁷), присутствовал на заседаниях Освященного Собора и Боярской думы. По словам Иова, чернеца Григория знали и епископы, и игумены, и весь Освященный Собор. По официальным данным, именно перед Собором Григорий был впервые обличен митрополитом Ростовским Ионой, но Патриарх «ни во что же вмених сия словеса его» ¹⁸. Тем не менее вскоре все же были найдены «письмена», говорившие о «богоотступничестве и чернокнижии» Григория; по решению Собора и Патриарха его должны были сослать на Белозеро в пожизненное заточение¹⁹. Таким образом, в момент пребывания Феодосия в Москве жизнь и деяния Григория были и на виду, и на слуху. Нельзя в связи с этим не вспомнить о длительном пребывании Феодосия настоятелем церкви Бориса и Глеба в Ярославле, а затем Толгского монастыря и его связях с Ростово — Ярославской митрополией, глава которой первым обличал Григория. Когда же в Речи Посполитой появился Самозванец и в патриарших грамотах он был назван Григорием Отрепьевым, Феодосию легко было соотнести личности и выполнить приказ анафематствовать расстригу, что сделали и все иерархи Русской Церкви. Это, впрочем, не помешало им же 20 июня торжественно встречать Самозванца на Лобном месте, а затем венчать на царство²⁰. Имена иерархов, встречавших Лжедмитрия и принимавших участие в церемонии венчания, источники не называют. Можно предположить, что Феодосия еще не было в то время в столице, хотя, по мнению И. О. Тюменцева, епископ был доставлен в лагерь Самозванца в Орел, где, «спасая свою жизнь, покаялся и был милостиво прощен»²¹.

Судьба Феодосия, по-видимому, была все же связана с астраханскими событиями и судьбой воеводы М. Б. Сабурова, который был отставлен в конце июня 1605 г. и замещен сначала князем В. М. Лобановым-Ростовским, а только в конце августа — князем И. Д. Хворостининым²². Но Сабуров не был арестован, он стал боярином в Думе Самозванца и в качестве астраханского воеводы размещал на жительство сосланных родственников — Годуновых, затем был назначен воеводою в Цареве-Борисове²³. Примечательно, что и Сабуров, и Феодосий указаны в «списке сената» Лжедмитрия I членами его Боярской думы. Всё это позволяет сомневаться в сопротивлении как воеводы, так и архиепископа, не признавших будто бы власть Самозванца. По-видимому, это непризнание относилось к более раннему периоду, когда Самозванец лишь начинал войну. В апреле — мае 1604 г. он послал Свирского с «царским знаменем» к донским казакам. В октябре 1604 г. у Монастыревского острога в его стан пришел отряд, состоящий из «казаков донских, терских и сицких», а в ноябре под Чернигов прибыло еще 9 тыс. дончаков. Движение донских, терских и яицких казаков в пользу Самозванца не могло остаться неизвестным в Астрахани, как и переход под Кремами 7-9 мая 1605 г. на сторону Самозванца войска Годуновых²⁴. Когда казаки при всех этих известиях заволновались, епископ еще продолжал анафематствовать «ростригу Гришку Отрепьева» (как это было во всех епархиях государства). Неопределенность, когда ни воевода, ни епископ не решались ничего предпринимать до получения известий о власти в Москве, продлилась до конца июня 1605 г. Тогда воевода Сабуров признал царя-Самозванца, получил боярский чин и новое назначение, а владыка Феодосий претерпел гонения от астра ханцев. Других доказательств, кроме житийной легенды, того, что он продолжал анафематствовать Отрепьева, мы не имеем; между тем Феодосий единственный среди астраханских властей олицетворял сторонников Годуновых и низложенного Патриарха Иова и лишь поэтому в глазах астраханцев подлежал наказанию. Напомним, что местное казачество уже до появления Самозванца находилось в конфронтации с официальной властью, поэтому правительство Годунова в их среде не имело популярности.
Поэтому нет ничего удивительного в выступлении астраханцев, состоявших главным образом из временных/пришлых жителей и казаков, против ставленника и приспешника Годунова и Иова епископа Феодосия. «Житие», несмотря на понятный ригоризм, все же передало суть ситуации: «Народи же града того хотяше его убили и не убита, и двор его на расхищение прела, и многих его людей смерти предаша и устремишься на его святопомазанную голову, отведоша его из дому владычня в Троецкой монастырь, а с Троицкого монастыря отпустиша его в царствующий град Москву со многим бесчестием, и поставиша его пред нечестивого царя Ростригу». Все это действо астраханцев скорее было связано с постоянными призывами Феодосия «стояти» за Годуновых. Падение царствующего рола и торжество Самозванца стали искрой, поднявшей горожан против «последнего голуновца»²⁵.
Сознательное противодействие Феодосия власти царя Дмитрия в Астрахани маловероятно также в связи с его вторым московским пребыванием. Точно неизвестно, когда именно владыка оказался в столице. Но уже в списке членов Боярской думы Самозванца, составленном 10-13 апреля 1606 г. ²⁶, он значится среди членов Освященного Собора в Думе²⁷. При этом он титулован в указанном списке архиепископом, что позволяет предположить возведение епископа Феодосия в архиепископы именно при Самозванце в Москве. Обстоятельства и причины подобного повышения сана Феодосия (что не соотносилось со значением, размерами и временем существования недавно открытой епархии) объясняет грамота Лжедмитрия I астраханскому Троицкому монастырю от 12 апреля 1606 г. В ней указывалось, что владыка Феодосий передал в царскую казну 1700 рублей, за что государь пожаловал его учугом Коклуй (в то время он уже принадлежал монастырю), обитель же получала взамен дополнительную денежную ругу (80 руб. в год). В этой грамоте Феодосий также назван архиепископом²⁸.

Ясно, что либо Герой смирился, либо таковым и не был. В связи с этим важно отметить одно обстоятельство: Феодосий проживал на подворье митрополита Гермогена. С последним связывают открытое выступление за перекрещивание Марины Мнишек перед венчанием. Таким образом, и Феодосий вновь попадает в число Героев-оппозиционеров. Но если Гермоген, как считают, был удален на кафедру в Казань, то Феодосий продолжал жить на его подворье (Астраханская епархия в 1602 г. была выделена из Казанской, поэтому поначалу своего подворья в Москве не имела). Более того, 8 мая 1606 г. он вместе с архиепископом Арсением Елассонским подносил корону Марине Мнишек, которая так и не была перекрещена²⁹. Наконец, вместе с остальными Феодосий поднес подарки Самозванцу³⁰.
Косвенным подтверждением лояльности Феодосия Лжедмитрию I стало, во-первых, непризнание сана архиепископа³¹, а во-вторых, отправление Феодосия из Москвы на епархию при Василии Шуйском. Новый царь использовал все возможные средства для дискредитации Самозванца, даже свидетельства полуслепого Иова и Марии Нагой. Героизм прежних обличений Феодосия был весьма кстати, но им не воспользовались. Вместо этого архиепископ в составе комиссии митрополита Филарета был послан в Углич для обретения и перенесения мощей Дмитрия (3 июня 1606 г.) ³². Эта «миссия искупления» весьма символична. Оба иерарха в свое время были лояльны к Самозванцу, Филарет именно в его царствование стал митрополитом. Теперь же он притязал на патриаршество. Однако, пока комиссия ездила в Углич, царь принял решение возвести в патриархи Гермогена. По приезде из Углича и Филарет, и Феодосий были отправлены на свои кафедры. Последнему при этом вернули сан архиепископа³³. Возможно, приведенные факты свидетельствуют о близости Феодосия к партии Романовых, которая, между прочим, стояла у колыбели идеи самозванчества.
Итак, если на вопрос, имели ли место обличения Самозванца Феодосием, мы не можем достаточно аргументированно дать положительный ответ, то все же названные факты «услужения» Лжедмитрию I перечеркивают самый «подвиг», который всегда ставился в прямую зависимость от противостояния епископа ложному царю, и в этом смысле полуправды здесь быть не могло. С другой стороны, понятно, что в то время, когда еще жили очевидцы и свидетели событий, Героя в среде верхов общества обрести было невозможно: признание царем Лжедмитрия было всеобщим.

Феодосий успел добраться до Царицына около 20 августа 1606 г., где вынужден был остановиться из-за восстания в Астрахани. Астраханцы отказались повиноваться Василию Шуйскому, поддерживая слух о спасении Лжедмитрия I от смерти. В Астрахани появились также «родственники» царя Дмитрия — «царевичи» Иван — Август, Лавр, Осиновик³⁴. Казалось бы, обласканному Лжедмитрием I и удаленному Шуйским Феодосию место именно среди восставших астраханцев. Однако он не поехал в Астрахань: там его помнили и знали как ставленника Годунова и Иова, которые были не менее, а даже более (так как царь Борис был «злодеем», пытавшимся убить царевича Дмитрия) ненавистными врагами и для Самозванца, и для астраханцев.
С другой стороны, нет никакой информации, что архиепископ обращался с увещеваниями к пастве: преданно служить царю Василию Феодосий также не желал. Он занял выжидательную позицию.
В Царицыне архиепископ дискутировал с монахами-кармелитами, которые направлялись с дипломатической миссией в Персию и застряли в крепости из-за восстаний³⁵. В дневнике кармелитов зафиксировано, что вскоре Федосий, который имел крепкое здоровье, неожиданно умер. Это произошло 18 декабря 1606 г. Тело архиепископа было поставлено в местной церкви Иоанна Предтечи и более года не погребалось. Данный факт получил разные объяснения. Один из современных исследователей считал это свидетельством напряженной обстановки в Царицыне, «так как только враждебностью части населения к Феодосию можно объяснить непогребение его тела в течение целого года» ³⁶. Как представляется, причина непогребения Феодосия имела более традиционно-каноническое, нежели социально политическое объяснение. Мертвый архиепископ «дожидался» стабилизации ситуации в Астрахани: по традиции и канонам владыку следовало похоронить в столице епархии и кафедральном соборе.

И только после неудачных попыток царского войска во главе с князем Федором Шереметевым подчинить Астрахань, воевода по приказу царя Василия, возвращаясь в 1608 г. к Москве, забрал останки Феодосия из Царицына (ибо крепость по приказу воеводы должна была быть сожжена). Феодосий был погребен в столице митрополии Казанской и Свияжской митрополитом Ефремом (это второе требование канона: погребение архиепископа должен совершать хотя бы один епископ, в Царицыне такового не было), в казанском Спасо-Преображенском монастыре.
Лишь в 1617 г. по просьбе православных Астрахани (и, очевидно, по инициативе церковных властей, в частности владыки) прах первого астраханского епископа/архиепископа был перенесен и погребен в астраханском кафедральном соборе, построенном и освященном самим Феодосием. В Астрахани начались чудотворения; была засвидетельствована нетленность мощей («тело светло аки живо сушу»)³⁷. С этого и началось его местное прославление и почитание, появилась легенда/миф о «прямом» Герое Смутного времени.
Список «кривых», конечно, открывает Патриарх Игнатий. Авраамий Палицын и Латухинская степенная книга вторым «кривым» вслед за Игнатием называют митрополита Крутицкого Пафнутия («наипаче же Пафнотий, митрополит Крутицкий»). «Кривизна» Пафнутия доказывается в названных источниках тем, что он был архимандритом Чудова монастыря, когда там подвизался Григорий Отрепьев (служил в диаконах), и после узнал Самозванца, но не изобличал его, а признал сыном Грозного³⁸. Исследователи же прибавляют к этому, что после объявления Отрепьева в Польше по приказу Бориса Годунова Пафнутий был удален из Чудова монастыря, а при Самозванце получил Крутицкую митрополию³⁹.
Хотя почти всю официальную Москву, а также иерархию Церкви за молчание можно было бы записать в «кривые», карьера именно Пафнутия (прямо противоположно Феодосию) в глазах всех судей (с XVII по XX в.) считается неопровержимым доказательством «кривизны». Это требует очень трезвого источниковедческого исследования главных моментов биографии Пафнутия.

Затруднения возникают уже при изучении вопроса о начале церковной карьеры Пафнутия, и в частности его игуменстве в Чудовом монастыре. Некоторую информацию содержат пометки на рукописях из собрания этого монастыря⁴⁰. Именно Пафнутий был настоятелем Чудова монастыря, когда там в 1601-1602 гг. подвизался Григорий Отрепьев. Потом его сменил Варлаам, сосланный вслед за Иовом при Самозванце.
Вопрос о хиротонии Пафнутия в епископы Крутицкой митрополии решается просто. Согласно синодику XVII в. Крутицкого архиерейского дома митрополит Геласий, которого сменил Пафнутий, умер в 1602 г. ⁴¹
Этот год и может считаться временем поставления Пафнутия. Невозможно допустить, чтобы кафедра пустовала целых три года (1602-1605): по канонам для назначения нового епископа допускается максимум трехмесячный срок. Скорее всего новое назначение Пафнутия произошло, когда инок Григорий еще пребывал в Чудовом, а не ушел за рубеж (поэтому его застал и запомнил Варлаам). Все это делает предположение об опале Пафнутия — лишении его архимандритства — после объявления Самозванца в Речи Посполитой совершенно беспочвенным; как и его вознаграждение Лжедмитрием I за молчание епископством.
И все же современники (в частности. Авраамий Палицын), обвиняя Пафнутия, настаивали именно на молчании, то есть изобличении Самозванца. Ведь инок Григорий был взят в келью архимандрита, где занимался литературными трудами. Он сам говорил об этом Варлааму Яцкому: «Живучи де в Чудове монастыре у архимарнта Пафнотия в кслии. да сложил похвалу Московским чудотворцам Петру, Алексию и Ионы» ⁴².
Таким образом, Пафнутий очень хорошо знал Григория Отрепьева, но в отличие от Патриарха Иова, в свое время взявшего Григория из Чудова монастыря на свой двор, не признал его в Самозванце. Именно это раздражало публицистов Смутного времени и ставило Пафнутия в ряд «кривых».

Однако царь Василий Шуйский не счел нужным обвинять и наказывать владыку. Пафнутий не претерпел гонений даже тогда, когда стало известно, что он вместе с князем Федором Долгоруким по собственной инициативе и неизвестно с какой целью тайно посылал в 1606 г. из Пахры лазутчиков в лагерь Ивана Болотникова на Лопасне. По царскому указу лазутчики (торговый человек Степан Шитиков и садовник Богдан Поневин), а также князь Долгорукий и митрополит были допрошены⁴³.
Доказав свою лояльность желанием собрать для царя сведения о «ворах». Пафнутий с царским указом отправился тогда же в Тулу для увещевания восставших; он был не только не выслушан, его даже не приняли. Позиция Пафнутия опять осталась неуязвимой: он одновременно действовал и за спиной Шуйского, и по его указанию; при этом нигде не высказывалось его отношение к Лжедмитрию I.
Молчание Пафнутия ставит в тупик не только публицистов XVII в., но и современного исследователя. Действия же Пафнутия, к сожалению, не служат ключом к реконструкции его мыслей и оценок самозванчества. Он остается постоянно ускользающим, загадочным деятелем Смутного времени. Описанные в источниках дела Пафнутия являются не самостоятельными поступками, а лишь исполнительными действиями, которые не раскрывают его личности даже приблизительно. Они способны лишь подчеркнуть лояльность владыки, молча принимавшего всякую новую власть.
14 февраля 1607 г. по велению Василия Шуйского Пафнутий привез в Москву тело умершего бывшего Патриарха Иова.
Он и погребал в Старице первого Московского Патриарха, который в 1602 г. совершил его хиротонию во епископы. Так судьба вновь свела этих двух главных свидетелей московского периода жизни монаха Григория Отрепьева: обличителя, который страдал, был лишен первосвятительства, находился в изгнании и почил раньше, но в конце концов был прославлен как «прямой» Герой Смутного времени и причислен клику святых, и конформиста, который удержался на кафедре, исполнял приказания разных властей, прожил дольше, но в конце концов попал в число «кривых» в сочинениях публицистов XVII в.
Однако Пафнутию все же пришлось пострадать еще при жизни. В 1611 г. владыка оказался в группе российской знати, которая вместе с поляками находилась в окруженном ополчением Кремле. Во время осады владыка и умер «от великой скорби», как писал его соузник архиепископ Арсений Елассонский. Пафнутия похоронили в Чудовом монастыре. В грамоте Дмитрия Пожарского от 29 июля 1612 г. говорилось, что Крутицкая епархия вдовствует⁴⁴.

Положительная характеристика пастырско-духовных качеств Пафнутия содержится только в мемуарах Арсения. Он писал, что Пафнутий был «архиереем благочестивым, святым, постником, подвижником в высокой степени, как никто другой во время его во всей Руси», поэтому его кончину «оплакивал весь народ» ⁴⁵.
Противоречивость оценок Пафнутия современниками объясняется личным характером авторов сочинений. Арсений во многом походил на Пафнутия: он также молчал и служил. Авраамий Палицын морализаторствовал в поисках идеала Правды и в обличении пособников Неправды. Нет ничего удивительного в том, что оба по-разному воспринимали личность Пафнутия.
Подобный, но более незаметный путь в «резервацию» «кривых» прошел и игумен Пафнутьева Боровского монастыря Иоасаф. Как считает И. О. Тюменцев, он поверил в царское происхождение Лжедмитрия I и поддержал его. Исследователь даже пишет, что «поддержка владыки одного из самых авторитетных в Московском государстве монастырей помогла Самозванцу одержать победу за умы»⁴⁶. Авраамий Палицын сообщал, что именно за эту поддержку Лжедмитрий I перевел Иоасафа в архимандриты Троице-Ссргисва монастыря⁴⁷. Можно ли доверять информации враждебно настроенного к игумену келаря? Если дело было действительно так, то Иоасаф должен был быть немедленно смещен после изложения Самозванца. Однако он остался в этой должности и при Василии Шуйском, возглавлял монастырь во время осады войсками Яна Сапеги (1608-1610), свидетельствовал о чудесном явлении ему в снах Сергия Радонежского. Лишь после окончания осады Иоасаф (наверное, из-за внутренних раздоров) вернулся в Пафнутиев монастырь, где 5 июля 1610 г. принял мученическую смерть от поляков из войска Яна Сапеги.
Последнее обстоятельство перечеркивало обвинения Палицына относительно связи Иоасафа с Лжедмитрием I и выводило его из рядов «кривых» в ряд мучеников за веру. Но личная антипатия келаря к игумену была столь велика, что он, проигнорировав мученичество, описал только признаки «кривизны». Но обвинение Палицына не возымело действия: в Пафнутьевской обители Иоасаф стал почитаться как мученик вместе с остальной братией.
А вот о ком публицисты XVII в. умалчивали, говоря о «кривых», так это о Филарете (Федоре Никитиче Романове), отце царя Михаила, всесильном и державном четвертом Патриархе Московском. Многие сочинения о Смуте создавались после 1613 года, что и обусловило скудость информации о «кривых» деяниях Филарета в период Смуты. В отношении этого существовал официальный договор о запрете: по словам Страленберга, одним из условий по избранию Михаила на царство со стороны Романовых было «забыть и простить» все, «что случилось с его отцом»⁴⁸. Запрет на «темные стороны» деятельности Филарета после его утверждения на патриаршестве (1619) вызвал ряд попыток представить его Героем-мучеником. Эти попытки проникли и в историографию XIX века и получили новый толчок во время широко праздновавшегося 300-летия дома Романовых в 1913 г. Определения вроде «мужественный страдалец для блага Церкви и отечества»⁴⁹, «ярко сияет образ этого светлого и стойкого поборника русской веры, русской народности», «он навсегда будет памятен русской церкви»⁵⁰ и т. п. стали расхожими характеристиками Филарета.
Однако как в сочинениях XVII в., так и в историографии XIX в. встречались и достаточно резкие, даже негативные оценки личности и деятельности Филарета. Его современник архиепископ Астраханский Пахомий писал: «Сей Филарет патриарх московский и всея Русин возразсту и сану был средняго, божественныя писания отчасти разумел, нравом опалчив и мнителен, а владетелем таков был, яко и самому парю боятися его: бояр же и всякого чина царского синклита зело точаше заточены ями необратными и инеми наказаньми до духовного де-и чину милостив был и несребролюбив, всякими же царскими делами и ратными владел, а в грамотах и в челобитьях писаше имя его с "вичем"»⁵¹. В историографии данную характеристику развивал Н. И. Костомаров в своей общей системе демифологизации и дегероизации личностей в истории России⁵².

Приведенный отзыв современника, как и вся публичная деятельность Филарета, свидетельствует о перевесе в его личности светского начала и достаточно сильном, целенаправленном стремлении к власти. Попав в круг «священства» поневоле, он всегда добивался «царства» по сути. Это в значительной степени объясняет многочисленные повороты его судьбы, которые не всегда поддаются однозначной трактовке. Придя к власти Патриарха/царя, Филарет очень заботился о создании «образа Филарета» как радетеля за Церковь и государство. Интересно, что усилия по преодолению противоречия между «быть» и «казаться» были обращены не столько к его настоящему, сколько к прошлому; но так как это прошлое еще было в памяти многих, оно просто облекалось в молчание. Этот заговор молчания авторов XVII в. вокруг деяний Филарета 1605-1610 гг. для историков обратился в ситуацию незнания/полузнания и загадок.
Так. П. Г. Васенко, который в числе немногих историков во время празднования 300-летнсго юбилея дома Романовых поставил нелицеприятный вопрос, почему Филарет и его родственники не изобличили Самозванца, предлагал ответ с точки зрения «идеального героизма». Историк писал, что для такого поступка нужны были смелость и исключительное геройство; не обладая данными качествами, Филарет, как и все Романовы, молчал из-за страха, выжидая подходящего времени.
В то же время Д. В. Цветаев простой констатацией фактов указывал на явный конформизм Романовых и одновременное стремление их к власти: «Не известно наверное, принимали ли в свое время Романовы участие в подготовке Самозванца, — во всяком случае теперь (при Самозванце. — В. У.) они не делали никаких попыток к обличению его; когда же обнаружилась непрочность положения Самозванца на престоле и возник заговор против него, поддержку этому заговору Романовы, по-видимому, оказали, и Шуйский, в случае успеха дела, обещал Филарету получение патриаршества» ⁵³. Эту идею развил автор новейшего исследования В. В. Маландин, представивший Филарета «дальновидным, ловким и беспринципным политиком, все время стремившимся к власти-царству»⁵⁴.
Но прежде чем говорить о деятельности Филарета во время правления Самозванца, попытаемся очертить более ранний период его жизни.

Федор Никитич Романов родился около 1550-1556 гг. (Никита Романович вступил в первый брак в 1547 г. с Варварой Ховриной-Грязной, которая умерла 18 июня 1552 г., а во второй брак — с Евдокией Горбатой-Шуйской в 1554 г.) в семье знатного боярина Никиты Романовича Юрьева-Захарьина, брата царицы Анастасии Романовой, первой жены Ивана IV Грозного. Он получил должное воспитание, любил книги и даже пытался изучить латынь. Английский дипломат Джером Горсей писал, что по просьбе Федора Никитича составил для него «латинскую грамматику... как смог, славянскими буквами», «доставлявшую ему большое удовольствие»⁵⁵. Это интерпретируется как свидетельство открытости Федора Романова западной культуре, его любознательности. В 1586 г., еще при жизни или сразу после смерти отца (23 апреля 1586 г.), Федор Никитич был пожалован в бояре и получил титул наместника Нижегородского. Русские источники передают родовое романовское предание, будто перед смертью Никита Романович поручил своих детей опеке Бориса Годунова. В конце 80-х годов Федор Никитич не имел большого веса в Думе и не пользовался известностью среди иностранных дипломатов⁵⁶. К концу 90-х годов он стал главным дворовым воеводой, наместником Псковским и входил в Ближнюю думу Федора Ивановича. Так, если в апреле 1586 г. на приеме польского посла Гарабурлы боярин Федор Романов был одиннадцатым среди пятнадцати бояр, то в 1597 г. на приеме австрийского посла — уже четвертым (среди 16 человек). Вокруг него в Думе создается кружок родственников, который отличается высокой степенью сплоченности и единодушия. К Романовым, как своим родственникам, благоволил царь Федор (его мать — Анастасия Романова). Однако роль Романовых при дворе, по мнению А. П. Павловн, была скорее почетной, нежели властной: все упоминания о Федоре Никитиче сводятся к его присутствию на царских обедах, лишь один раз он был назначен в полки (весной 1596 г.).

В то время у Романовых были хорошие отношения с Борисом Годуновым. Своего первенца Федор Никитич (он женился в 1585 или 1590 г. на Ксении Ивановне Шестовой) назвал Борисом (умер 29 ноября 1592 г.). Позже появилась легенда, будто Годунов «исперва любовно присоединися... и клятву страшну тем (то есть Романовым. — В. У.) сотвори, яко братию и царствию домогателя имели» ⁵⁷. Ее передает «Сказание о наставлении на патриаршество Филарета Никитича» 1653-1658 гг. Возможно, это обещание, а скорее просто дружба с Годуновым стали причиной того, что Федор Никитич не участвовал в оппозиции 1586 года, требовавшей развода царя Федора с Ириной Годуновой под предлогом ее бесплодия (Шуйские, митрополит Дионисий и др.).

Романовы остались при дворе. Федор Никитич в свете пользовался большим успехом и слыл первым московским щеголем. Исаак Масса писал: «Красивый мужчина, очень ласковый ко всем, и такой статный, что в Москве вошло в пословицу у портных говорить, когда платье сидело на ком-нибудь хорошо: «Вы второй Федор Никитич»; он так ловко сидел на коне, что всяк видевший его приходил в удивление»⁵⁸. Джером Горсей также писал с восхищением: «Филарет Никитич — молодой, красивый... подающий большие надежды...»⁵⁹
В 1598 г., по смерти Федора Ивановича, Федор Никитич в своих кругах считался претендентом на престол. Тогда возникла и распространилась молва, будто умирающий царь завещал царство «брату» Федору Никитичу, но тот отказался принять скипетр. Этот слух особенно настойчиво повторял в трех письмах к Криштофу Радзивиллу от 4, 15 и 23 февраля 1598 г. оршанский староста Андрей Сапога. Он писал, будто «старшие бояре» стоят за Федора Романова как «ближайшего родственника великого князя». А. П. Павлов считает, что эти сведения исходили от «доброжелателей» (особенно история с передачей скипетра царем Федором Ивановичем Федору Никитичу). Историк замечает, что все послания Сапеги пронизаны сочувствием к Романовым и стремлением очернить Годунова; его информаторами могли быть смоленские купцы и антигодуновски настроенные представители смоленской администрации (воевода князь Василий Голицын). Поэтому, заключает А. П. Павлов, письма Сапеги не могут служить надежным источником в указанном вопросе⁶⁰.

Вместе с тем заслуживает доверия повторяемая Андреем Сапегой информация, что Федор Никитич с братом и Богданом Бельским поддержали в апреле 1598 г. кандидатуру царя Симеона Бекбулатовича. Тем не менее Годунов пытался склонить Романовых на свою сторону: в 1598-1599 гг. Александр Никитич получил боярство, а Михаил Никитич — школьничество.
Интересные сведения о событиях 1598 г. сообщили королю Сигизмунду 111 его литовские урядники. В письме ко Льву Сапеге от 21 января 1599 г. король пересказывал известие старосты Оранского Андрея Сапеги об убийстве Бориса Годунова «некоемым цариком». А Корыский, урядник воеводы виленского Криштофа Радзивилла, сообщал о скандале царя с кем-то из Романовых: у Годунова «имел аудиенцию Никитич», которого князь Московский якобы ударил посохом. А он его «зараз убил». Король требовал узнать все более точно через засланных шпионов⁶¹.
Сообщение о «Никитиче» как бы расширил Джером Горсей, который описал упомянутую сцену следующим образом: Александр Никитич, младший брат Федора, «не мог долее скрывать свой гнев; воспользовавшись случаем, он ранил князя-правителя, но не опасно, как задумывал, и бежал в Польшу, где вместе с Богданом, главным любимцем прежнего царя и сказочно богатым человеком, и с другими недовольными лицами как там (в Польше), так и дома (в России) задумал заговор с целью не просто свергнуть Бориса Федоровича и всю его семью, но разрушить и погубить все государство...» ⁶²
При всей фантастичности подобных сведений они указывают на реальное противостояние Романовых и Годунова. Некоторые исследователи допускают, что именно в это время Романовы начали распускать слухи об отравлении Борисом Федора Ивановича и убийстве царевича Дмитрия.
Исаак Масса, пользуясь сообщениями доброхотов Романовых, значительно преувеличивал их родовитость и права на престол: «Они были всех ближе к престолу, других наследников не было; сверх того это был самый знатный, старейший и могущественнейший род в Московии; никого не было ближе их к престолу». Это стало причиной гонений Годунова на Романовых после смерти Федора Ивановича (при жизни царя, «любившего своих дядей Романовых», Борис ничего не мог им сделать) ⁶³. Приведенные свидетельства показывают, что со стороны Романовых предпринимались конкретные действия для продвижения к престолу. В данном случае речь идет о формировании «народного мнения» о наибольших правах Романовых на царство.
Все это привело к широкомасштабному процессу против Романовых в 1600-1601 гг. (А. П. Павлов называет его крупнейшим политическим процессом времен царя Бориса⁶⁴), который не был инспирирован Годуновым, а, как выразился П. Г. Васенко, стал естественным следствием тяжелой обстановки политической борьбы⁶⁵.
«Дело Романовых» изучалось многими историками, которые выдвигали несколько версий, но ни одна из них до сих пор не принята как наиболее вероятная. В настоящее время изучение этого вопроса зашло в тупик.
Так же, как и при анализе ранее описанных событий, попытаемся сначала рассмотреть основные блоки источников, которые указывают на формирование мнения о «деле Романовых» участниками и современниками событий. Если полную реконструкцию событий действительно сделать не удается, то самое понимание «дела Романовых» и отношение к нему разных исторических деятелей и социальных групп Смутного и послесмутного времени отражены в источниках достаточно хорошо.
Итак, сначала официальная версия, то есть версия Бориса Годунова. Она нашла свое непрямое отражение в следственном деле, оригинал которого сохранился и был издан⁶⁶. К сожалению, следственное дело дошло до наших дней не целиком, а лишь в виде отрывка; кроме того, издатели выпустили несколько документов при публикации. Все это породило у историков определенные сомнения и скепсис относительно полноты публикации и «политических купюр» в тексте. Сомнения пытался развеять П. Г. Васенко, который сверил оригинал с публикацией и констатировал второстепенность купюр трех актор, которые исследователь опубликовал67.
К сожалению, в сохранившейся части оригинала дела нет самого главного — его начала с обвинением и судебным процессом, все документы касаются лишь исполнения судебного приговора⁶⁸. Тем не менее из них также можно извлечь суть обвинения, выдвинутого Борисом Годуновым и его окружением.
Из всех документов лишь один говорит об этом: пристав Иван Некрасов, который сопровождал в ссылке Василия Романова, в разговоре с ссыльным упрекнул его главною «виною» рода: «Кому деи Божьим милосердьем, и постом, и молитвою, и милостынею, Бог дал Царство, а вы деи злодеи изменники хотели царство достати ведовством и кореньем»⁶⁹. Эта брошенная вскользь фраза указывала именно на официальную версию обвинения Романовых, то есть им инкриминировалась государственная измена — попытка ликвидации царя через колдовство и отраву и притязание на престол. И после ссылки Никитичей и их родственников (Черкесских, Сицких) Борис Годунов не оставлял мысли об их измене и во всех наказах приставам подчеркивал необходимость строго охранять опальных и особо наблюдать за тем, чтобы они с посторонними людьми ни о чем не разговаривали и никаких писем не получали, то есть находились бы в полной изоляции.

Наиболее опасным царь Борис Федорович, по-видимому, считал Федора Никитича, которого единственного из всех сосланных мужского пола приказал постричь в монахи. И хотя содержание его было лучше, чем остальных, например того же Василия Никитича, актом пострижения он навсегда был обезврежен. Возможно, по мнению московских судей, немалая роль в подготовке заговора отводилась также его жене и теще — Ксении и Марии Шестовым (намек на это находим у Исаака Массы, см. ниже). Обе они также были пострижены и содержались в строгости. Так, Марию Шестову было приказано постричь в Казанском монастыре на Алатаре 1 июля 1601 г. А уже 3 июля наказ изменили (при этом в его тексте присутствуют многочисленные правки): она должна была быть пострижена в Чебоксарах в Никольском монастыре. Кроме того, в данном наказе содержалось строгое распоряжение игуменье: «Беречи того накрепко, чтоб ее из монастыря никуда не пущали, и не подходил бы к ней и не разговаривал с нею и грамотою ни от кого к ней не подносил никто ни о чем никоторыми делы... А будет хто к ней учнет приходя розговаривать или грамотками ссылатьца, и ты б тех людей велел (это уже указание приставу. — В. У.) имать и приводили к себе и поспрашивал их подлинно, для чего оне к ней приходят, и что с ней разговаривают (или кто грамотки прислал — зачеркнуто) и не ссылается ли она с кем грамотками, и будет ссылаетца, и с кем и о чом ссылаетца. Да будет хто дойдет до пытки, и ты б тех людей велел пытать да о том адписать подлинно к нам к Москве, и велел отписки отдавать в Казанской и в Мещерской дворец дияком Офонасью Власьеву и Нечаю Федорову»⁷⁰.

Такие же требования выдвигались властью относительно охраны остальных Романовых, особенно Федора Никитича. Были предписаны строгие меры о содержании под стражей Василия Романова в Яранске: никого к нему не допускать, а всех, кто будет с ним разговаривать и письма передавать, пытать и расспрашивать с пристрастием, самого же его разместить в безлюдном месте и подалее от прохожей дороги. Из всех ссыльных были помилованы князь Иван Черкасский и Иван Романов, их перевели на службу в Нижний Новгород, при этом было наказано «их беречи, чтоб им ни в чем нужи никоторые не было»⁷¹. Однако приставы должны были следить, чтобы к ним никто не подходил, не разговаривал с ними и писем не передавал. 17 сентября 1602 г. их обоих велено было вести на Москву. Затем были переселены в родовое имение Федора Романова Климы в Юрьевском уезде сестра Федора Никитича княгиня Анастасия Черкесская с дочерью, жена Александра Романова и дети Федора Никитича (при этом было приказано приставу, «чтобы нужи им не было» ни в чем)⁷². К этому времени оставался в живых из братьев Романовых только Филарет (Федор) Никитич. Он был нейтрализован пострижением, а остальные помилованные не представляли для Годунова угрозы: они не могли претендовать на престол.
Таким образом, и другая часть «дела Романовых» подтверждает суть главного обвинения, выдвинутого в их адрес: государственная измена — притязание на престол через отравление царствующего государя.
Об этом же свидетельствуют современники-иностранцы, проживавшие в то время в Москве. В частности, Конрад Буссов писал: «Злоумышляли против царя еще и четыре брата Никитича... Некоторое время они держались спокойно и покорно, но в конце концов они решили, что раз Вельскому не удалось добиться своего, то им следует пойти по другому пути, а именно — постараться дать Борису яд и тем извести его. Но и им тоже это не удалось, они были преданы своими собственными людьми, из-за этого потеряли все и так же, как и первый изменник, были сосланы в опалу»⁷³. Исаак Масса, критически настроенный против Годуновых, передавал сразу две версии. С одной стороны, он писал, что после отказа Федора Никитича от трона (не взял скипетр у Федора) и ссоры его по этому поводу с женой (последняя, «как говорят... после того... советовалась с братьями своего мужа, Иваном и Александром, и их родственниками о том, как бы извести царя и весь дом его»). С другой стороны, Масса говорил, что это свидетельство неверно и придумано как повод погубить Романовых. Купец-мемуарист добавлял, что в ноябре 1600 г. Годунов «велел нескольким негодяям» обвинить Федора Никитича, его братьев и родственников, «будто они все вместе согласились отравить царя и все его семейство». Все это делалось, чтобы народ не считал их невинными страдальцами «и не сокрушался об их участи»⁷⁴.
И хотя Масса в целом передавал «романовскую» версию случившегося, он тем не менее косвенно подтвердил информацию о подстрекательной функции Ксении Шестовой-Романовой — российской леди Макбет: она ругала Федора Никитича, когда тот отказался взять скипетр из рук Федора Ивановича и передал его Борису Годунову, а позже советовалась с Иваном и Александром Романовыми, как извести царя. (Напомним, что сам автор воспоминаний считал эти слухи наветом Годунова). Царь Борис, по-видимому, не сомневался в активной роли жены Федора Никитича и ее матери среди заговорщиков. Обе они, как и Федор Романов, были пострижены и оставались в монастырском затворе после помилования других родственников.
Возможно, данное обстоятельство косвенно свидетельствует о вере Годунова в навет относительно планов его отравления-околдования. В представлении человека Средневековья именно женщина могла быть колдуньей и обладать соответственными качествами, которые передавались от матери или бабки (мужчина мог быть лишь пособником). Указанный стереотип сознания прослеживается на общеевропейском материале. В свете этого наказание обеих Шестовых становится понятным. Но единственное ли это объяснение? С точки зрения «годуновской» версии — да.
Наконец, следует прояснить вопрос о хронологии «дела Романовых», который чрезвычайно важен для анализа других возможных и потаенных причин расправы над ними. Первый документ в сохранившемся «деле» — указ о ссылке Ивана Романова и его человека Семена в Пелым⁷⁵ — датирован 30 июня 1601 г. Этим временем фактически можно датировать завершение разбирательства и начало исполнения приговора. Начало же самого «дела», то есть ареста и суда, следует отодвинуть почти на год назад. Федор Никитич в последний раз упоминается в разрядах на службе 26 февраля 1600 г. День ареста Романовых и их родственников помогает установить дневник польского посольства, которое находилось в то время в Москве. В этом документе зафиксировано, что 29 октября или 2 ноября 1600 г. по велению царя стрельцы напали на подворье Романовых на Варварке. Заметим, что в данном случае в отличие от дат в приводимых выше русских документах использовался григорианский календарь, то есть по юлианскому стилю арест Романовых произошел 9-12 ноября. На той же странице дневника посольства указывается и вероятная, по мнению польских дипломатов, причина ареста: «Никитичи Романовичи усилились и, возможно, снова предполагали заполучить правление в свои руки», так как Борис Годунов насильно получил царство, отняв его у кровных родственников умершего государя; однако замысел Романовых не удался — Годунов опередил их⁷⁶ . Ноябрем 1600 г. датировал арест Романовых также и Исаак Масса. Таким образом, в начале ноября администрация Годунова уже провела тайное дознание, выяснила наличие заговора с целью государственного переворота, и царь Борис принял решение об аресте всех Романовых и их близких родственников. Свидетельства польских послов, а также Буссова и Массы подчеркивают, что в глазах Годунова и его сторонников обвинения не были просто инсинуацией и имели под собой реальную почву. Может быть, надуманным был предлог для ареста, обнаружение зелья для колдовства и отравы, но не главная суть обвинения — планы Романовых заполучить престол. П. Г. Басенко указывал на то, что и дело с кореньями не могло быть просто выдумано: люди того времени были суеверны, они верили в колдовскую силу трав. Это доказывает также приведенный в первой главе материал, в частности текст присяги на имя Бориса Годунова от 1598 г. Такое же обвинение было выдвинуто слугами Ивана Шуйского против своего господина в 1599-1600 гг.: «Дело доводное, что извещали при царе Борисе князь Ивановн люди Ивановича Шуйского Янка Иванов сын Марков да брат ево Полуехтко на князь Ивана Ивановича Шуйского в коренье и в ведовском деле, 108-го году»⁷⁷.
И все же среди исследователей давно возникло предположение, что колдовские коренья скрывали тайную причину ареста, которая в официальных документах нигде не фигурировала, и опала Романовых на самом деле могла быть связана с появлением Самозванца, который под именем Григория Отрепьева ранее жил на романовском подворье. В частности, С. Ф. Платонов писал, что «дело Романовых» разворачивалось в Москве тогда, когда впервые поползли слухи о спасшемся царевиче Дмитрии, а так как будущий Самозванец жил при дворах Романовых и князя Черкасского, то именно они могли быть причастными к подготовке авантюры. Не случайно после воцарения Лжедмитрий 1 осыпал Романовых милостями. Вместе с тем историк отмечал, что пострадал более всех Федор Никитич — главный претендент на престол, иными словами, слухи о планах Романовых относительно царства не могут быть беспочвенны, поэтому «дело Романовых» с началом истории Самозванца — таинственный гордиев узел, который нельзя ни распутать, ни разрубить⁷⁸.
Данная гипотеза берет свое начало от грамот Бориса Годунова, где Самозванец называется Григорием Отрепьевым. В частности, в грамоте к императору Рудольфу от ноября 1604 г. царь Борис сообщал, что Отрепьев «состоял прежде на службе у одного из наших придворных, Михаила Романова; а так как он стал у него мошенничать, то названный Михаил за его проделки его от себя прогнал»⁷⁹Известно лишь, что первые слухи о двойнике царевича Дмитрия появились во время «выборной кампании» 1598 г. Их зафиксировали поляки, но совершенно в другом контексте: двойник царевича находился в доме Бориса Годунова, который планировал его использовать в собственных целях⁸⁰. Григорий Отрепьев, по-видимому, действительно служил у Михаила Романова и князя Черкасского, но в момент начала процесса над господами был простым холопом. Послы Василия Шуйского в Польшу в 1606 г. князь Григорий Волконский и Андрей Иванов получили инструкцию, в которой указывалось, что Юшка Богданов сын Отрепьева («отца его Богдана зарезал литвин на Москве в Неметцкой слободе») «был в холопех у Микитиных детей Романовича Юрьева и у князя Бориса Черкаского, и заворовався, постригся в чернцы»⁸¹. «Сказание и повесть еже содсяся», а также Морозовский летописец сообщают, будто Григорий Отрепьев «часто вхождашс в дом» Бориса Каибулатовича Черкасского, близкого родственника Романовых. Там он от князя Ивана Борисовича «честь себе приобретал не малу». «И тое ради выны царь Борис на него негодовал»⁸². Как считает Р. Г. Скрынников, наряду с другими холопами опальных Григорий должен был быть подвергнут пытке и жестокому наказанию, но избежал этого через пострижение⁸³. Таким образом, не Отрепьев стал главной причиной ареста Романовых, а их опала стала причиной бегства и пострига холопа. Далее он почти год скитался по монастырям: сначала побывал в вятском Хлынове-Успенском монастыре у знаменитого старца Трифона Вятского, затем в суздальском Спасо-Евфимьевском, галичском Железноборковском, Спасском на Куксе, Николаевском Угрешском монастырях и лишь во второй половине 1601 г. появился в Чудовом монастыре в Москве. Именно здесь, в Чудовом, с подсказки монаха Варлаама Яцкого, как считает Р. Г. Скрынников, у Отрепьева родилась мысль выдать себя за царевича Дмитрия. Но все это произошло не ранее 1602 г. Так или иначе, для нас важно, что процесс «рождения» Самозванца происходил хронологически после завершения «дела Романовых». К тому времени Григорий Отрепьев успел прославиться и в монастыре, и при дворе Патриарха, который брал его даже в Думу. А в период процесса над Романовыми он был никому не ведомым холопом. Конечно, нельзя окончательно отбрасывать версию о причастности Романовых к идее появления Самозванца, однако нельзя также привязывать к их опале 1600 г. появление в кругах Годуновых слухов о Самозванце. Царь Борис получил первые сообщения о появлении «царевича Дмитрия» не ранее 1602 г., и лишь когда последний заручился поддержкой в Речи Посполитой, начал официальный поиск сведений о его происхождении. Именно тогда и возникла мысль, что Самозванец — ставленник боярской оппозиции. Конрад Буссов зафиксировал даже, будто Годунов сказал вельможам «в лицо, что это их рук дело и задумано оно, чтобы свергнуть его, в чем и не ошибся»⁸⁴.
Все вышеперечисленное не позволяет считать «самозванческую» интригу тайным мотивом опалы Романовых со стороны Бориса Годунова, так как настоящий мотив его действий нашел однозначное отражение в документах «дела Романовых» и в свидетельствах современников-иностранцев. Перейдем теперь к «романовской» версии. Вначале она прослеживается в некоторых высказываниях опальных, о которых сообщили в Москву их бдительные приставы. Первостепенное значение имеют, как представляется, высказывания Василия Никитича. Они не были случайными, а произносились в пылу спора в разговоре с приставом, который специально провоцировал своего подопечного укорами в измене государю. На «задирки» Ивана Некрасова Василий Никитич отвечал: «Погибли деи мы внапрасно, ко Государю в наносе от своей братьи бояр, а они деи на нас наносили к Государю не узнась, сами деи они помрут прежде нас»⁸⁵. Пристав не переставал изобличать Романова в неправдах против праведного царя, получившего престол милосердием, молитвою и милостынею. И тут Василий Никитич бросил фразу, которой обращал внимание на способ получения Годуновым престола и тем самым подтверждал амбиции Романовых относительно царства и их враждебность к царю: «Свята деи та милостина, что мечут по улицам; добро та деи милостива, дати десною рукою, а шуйца бы не слыхала». Пристав отметил, что Василий говорил это, «подсмехая» ⁸⁶. Вряд ли пристав сильно исказил или додумал слова Василия Никитича; это тем более очевидно, что почти в тех же словах мысль о злой роли бояр в своей судьбе повторит и Федор Никитич. Последний говорил своему приставу Богдану Воейкову: «Бояре де мне великие недруги, искали де голов наших, а иные де научили на нас говорили людей наших, а я де сам видал то не одинажды». Дальше инок Филарет давал общую характеристику московскому боярству: «Не станет де их с дело ни с которое, нет де у них разумного; один де у них разумен, Богдан Белской, к посолским и ко всяким делам добре досуж (к тому времени Богдан Вельский тоже попал в государеву опалу. — В. У.)» ⁸⁷. Как видим, главными виновниками своей опалы Романовы считали московских бояр, лживо обвинивших их перед царем. Отчасти Романовы придерживались этой версии и в дальнейшем.

Из позднейших летописцев едва ли не единственным ее зафиксировал Пискаревский: «Положил государь опалу на Федора Никитича Романова с братьею и на их племя... почали вадити (то есть доносить. — В. У.) государю... на Романовых»⁸⁸.
Во всех последующих источниках главным образом послесмутного, то есть романовского, времени лейтмотивом рассказов о ссылке Романовых станет коварство Годунова, а бояре отойдут на второй план.
Уже Джером Горсей указывал, что Федор Романов был «опасный своей популярностью и славой», поэтому был пострижен⁸⁹.
Затем наемник Матвей Шаум, который побывал в России с шведскими отрядами Делагарди, писал в опубликованном в 1614 г. сочинении, что Годунов Федора, отказавшегося от скипетра (его информация явно почерпнута из проромановских кругов), «заключил в темницу со всем поколением, терзал, мучил и ограбил нечеловеческим образом»⁹⁰. Свидетельство Шаума указывает на то, что уже в 1609-1611 гг. активно распространялась «романовская» версия событий 1600-1601 гг. Русские источники излагали ее более подробно. В «Утвержденной грамоте» об избрании Михаила Федоровича 1613 г. говорилось: «Митрополит Филарет по зависти дьявола царя Бориса невинно был в изгнании и заточении и там принял ангельский образ для будущих вечных благ»⁹¹.
Писатели-публицисты добавляли трагизма. Например, в «Повести князя Катырева-Ростовского» и нескольких хронографах говорится: «Той же царь Борис помрачися умом, отлошши велемудрый свой и многоразсудный разум и восприемши горделивое безумие, сииречь ненависть и проклятое мнение... не усрами же ся и славна роду, но и паче в завещателном союзе дружбы имеху их, и сих не помилова, напрасно оболгали повеле, и безчестно влечаху по улицам грецким, и мучителем предаст, и в заточение посылает, и смерти горкия уподобляет»⁹².
Официально данная версия была окончательна сформулирована в «Известии о начале патриаршества на России и о возведении на патриарший престол Ростовского митрополита Филарета Никитича». Здесь описывались гонения Бориса Годунова на невинных Романовых: «...яко сковрада воскипе, напрасныем заточением сих осуди, и смерти долготерпеливне зело люто и болезнене предаст, старейшего же от братий Феодора Никитича во иноческая облети повеле, и премногая тех имения отъем, в сокровищах царских положи», «восхоте до конца истребить царские сродники, и себе единаго и чад своих наследники показали»⁹³.

Расширенный вариант «романовской» версии отразили позднейшие летописцы, начиная со знаменитого творения официальных историков — Нового летописца, созданного при дворе и под непосредственным наблюдением Патриарха Филарета. В соответствии с данным источником после убийства царевича Дмитрия и смерти Федора Ивановича Борис Годунов решил последних царских родственников, то есть Никитичей («братия бо царя Федора Ивановича»), извести. Он лично «многих научаше людей их на них доводити» (здесь вспомним слова того же Филарета от 1603 г. о том, что подобными делами занимались бояре, и это он лично многократно наблюдал). Слуги были верными господам и претерпевали пытки, но наговора не совершили. Наконец нашелся предатель — казначей Александра Никитича Второй Бартенев. Его «обработал» Семен Годунов, подучил его подложить коренья в казну хозяина и донести об этом царю. После обыска и нахождения мешков с кореньями все Романовы были арестованы и допрошены. Они, «не ведаху в себе никакие вины и неправды», без страха встали пред судом. Но «бояре же многие на них, аки зверие пыхаху и кричаху», так что подсудимые не могли «отвещати от такова многонародного шуму». После того были повторены пытки над слугами, в результате которых многие из них умерли, так ничего и не сказав против своих господ. Затем Романовы были безвинно осуждены и сосланы. Автор летописца добавил сентенцию относительно предательства: «Окаяннии люди довотчики все перспропаша: друг друга изрезаша, а иные по дорогам побиени быша; все окаяннии без покаяния помре ша за свое окаянство и неправедные дела и за не повинную кровь»⁹⁴.
Последующие авторы в течение XVII в. черпали информацию, как правило, из Нового летописца, несколько развивая ее и расцвечивая риторикой. Указывалось, например, что суд вершился перед Патриархом, на двор которого были привезены изъятые мешки с кореньями. Перед Иовом же были поставлены и арестованные, «они же приидоша, яко агнцы непорочни к за колению, одно возлагаху упование на Бога». Федора Никитича с братьями и племянником князем Иваном Борисовичем Черкесским «приводиша их неодинова к пытке», где истязали их людей⁹⁵. Автор Латухинской степенной книги четко повторил официальную причину ссылки Романовых: «Царь Борис паче всего устремлялся первестн царски и род Феодора Никитича с братиями, дабы царству его по нем преемник сын его был, а не от тех Романовых»⁹⁶.

Как видим, и «Годуновская», и «романовская» версии целиком сходятся в отношении возможности Романовых претендовать на царство. И для Годунова, и для Романовых их опала означала выведение Никитичей из политической игры вокруг престола. Эти совпадения в описании сути «дела Романовых» ясно указывают на реальную основу событий. Разница состояла лишь в том, что Борис Годунов видел какие-то действия Романовых для осуществления их прав/притязаний на престол, а Романовы, не отрицая прав, отрицали действия по их осуществлению.
Наконец благодаря Авраамию Палицыну появляется «астрологическая» версия. Троицкий келарь передавал легендарный рассказ о предсказании волхвов Борису Годунову относительно царства Романовых: «Глаголют бо, яко зело любяше Борис во время свое волхвы и зведочетцы, и тии смотревшие сказаша ему, яко от рода Никитичев Романовых востати имать скипетродержец Российскому государству»⁹⁷. Это испугало царя Бориса, и он решил избавить себя и своих наследников от такой перспективы. Детально эта версия развита в сочинении посольского дьяка Федора Грибоедова, составленном для руководства царских детей в конце 60-х годов XVII в., — «Истории о царях и великих князьях земли русской». Автор так объясняет тайную причину гонений Годунова против предков царствующей династии: «Не просто бо царь Борис при державе своей зело не любяще негодуя и тяжко насиловаше сих роду Никитичев, того ради... яко зело любляше он во время свое волхвы и звезочетцы: и тии усмотривше сказаше ему, яко по милости великаго Бога от рода их Никитичев Романовых востати имать скипетродержец Росийскому царствию, средник и наследник прежде бывших и свято почивших великих государей царей и великих князей Росийских, и имать той и по нем Богом возлюбленное праведное семя его царствовали в роды и роды»⁹⁸. Такое же объяснение было приведено в сборнике конца XVII в. И здесь Борис Годунов «слышав от волхв умысли лукавая яко да потребит сеи род Никитичев возне пшена яко вскоре хошет сия збытися да восхищенно будет ими царство его, но не токмо не попусти...»⁹⁹. Таким образом, история Годунова и Романовых калькирует евангельский рассказ о царе Ироде и предсказании волхвов о появлении Иисуса — Царя Иудейского.

Во всех этих разновидностях «романовской» версии, созданных во времена царствования династии Романовых, лейтмотивом остаются права Никитичей на царский престол по родству с Рюриковичами, незаконное овладение царством Годуновым и его стремление избавиться от законных престолонаследников, чтобы обеспечить преемственность своей династии. То есть инициатором злодеяний против Никитичей выступает царь Борис, и именно он виновен во всех злоключениях, а также смертях представителей рода Романовых. Последние же предстают в образе «невинных агнцев», которые, имея все права на престол, и не пытались его добиваться, они невинны даже перед Годуновым.
Тем не менее, с точки зрения обеих главных интерпретаций «дела Романовых», остается много нерешенных вопросов и противоречащих логике фактов. Коренья найдены у Александра Романова, но его ссылают без пострига, и опять таки отвечают за эту находку все Никитичи и их родственники. Из их числа полностью и навсегда удаляют из мирской жизни только Федора Никитича, его жену и тещу, при том что формально их вина отсутствует с точки зрения и официального обвинения, и обвиняемых. В то же время Годунов не карает Романовых публичной казнью, как того требовала традиция в отношении покушения на жизнь государя. Подобные несоответствия можно множить до бесконечности.
Версия Годунова просуществовала недолго: как только трон под ним пошатнулся, сторонники Романовых (Иван Никитич и князь Черкасский с 1602 г. были в Москве) к народной молве присоединили ко многим злодеяниям царя Бориса «дело Никитичей». Суд 1600-1601 гг. вновь обрел политическую окраску искусственно созданного (или использованного) процесса с целью удаления Романовых от руководящих позиций в антигодуновской политической элите; Годунов в период обострения болезни пытался избавить сына Федора от возможной конкуренции с Федором Никитичем. Последний был очень деятельным и популярным в дворянской среде человеком, а кроме того, матримониальным (по тетке) родственником угасшей династии. К. Н. Бестужев-Рюмин называл его мастером интриги и едва ли не самым умным в этом деле политиком, без которого «ничего не могло обойтись»¹⁰⁰. Фактически опасения Годунова были небеспочвенны. Ссылка Федора Никитича и его постриг коренным образом изменили его судьбу и все направление мыслей и деятельности в будущем. С этого времени для него путь к «царству» мог лежать только через «священство».

Федор Никитич был сослан в июне 1601 г. в Антониево-Сийский монастырь, где и принял постриг под именем Филарета. При этом он не отказался от отчества, а продолжал именоваться Никитичем; позже, уже в сане Патриарха, он отдаст об этом специальный приказ. Абсурдность такого поступка для монашествующего очевидна, но именно отчество продолжало указывать на мирскую сущность инока Филарета и поддерживать в окружении, а позже и в обществе его прежний образ, влияние и силу.
В ссылку отправились также его жена Ксения Ивановна (Заонежский Толвуйский погост) и малолетние дети Михаил и Татьяна Романовы (на Белозеро). Филарет часто вспоминал о них и горевал: «Милые де мои детки, маленки де бедные осталися. Кому де их кормить и поить? Таково ли де им будет ныне, каково им при мне было? а жена де моя бедная, наудачу уже жива ли?... Мне де уж что надобно? Лихо де на меня жена да дети, как де их помянешь, ино де что рогатиной в сердце толкнет; много де иное они мне мешают; дай, Господи, слышать, чтобы де их ранее Бог прибрал, и яз бы де тому обрадовался; а чаю де жена моя и сама рада тому, чтоб им Бог дал смерть, а мне бы де уж не мешали, я бы де стал промышляли одною своею душею...»¹⁰¹
Романовская партия в Москве распространила слухи, что «доблестный и подающий большие надежды» Федор Никитич попал в опалу «за любовь и уважение к нему народа». Эти слухи привел в своих мемуарах Джером Горсей¹⁰².


В монастыре возле Филарета сначала был некий «малый», которого, как свидетельствовал пристав, старец «добре любит, хочет душу свою за него выронить». Вскоре «малого» заменили старцем Иринархом, которого Филарет Никитич невзлюбил. Сам же загадочный «малый»,
который был с ссыльным «душа в душу», сбежал¹⁰³. Искушению допустить, что это и был Григорий Отрепьев (или иное лицо, ставшее затем Лжедмитрисм I), не поддался никто из исследователей. Или на этот факт просто не обратили внимание? Кажется, это возможное предположение не имеет под собой почвы: донесение пристава Воейкова датировано 1603 г., когда Самозванец уже был в Речи Посполитой.
За поведением, высказываниями и контактами Филарета следил пристав Воейков, который регулярно доносил обо всем в Москву. Его отчеты, собственно, и являются главным источником известий о сийском периоде жизни Федора Никитича; монастырская же летопись — более позднего происхождения и очень бедна фактами, содержит много ошибок. Уже с 1603 г. содержание Филарета было улучшено. Пристав сообщал в Москву в ноябре, что иноку выданы из монастырской казны скуфья, ряса и шуба. А 3 декабря царь Борис приказал, чтобы ссыльному все давали из монастырской казны, «чтоб ему ни в чем нужи не было»; ему разрешалось стоять на клиросе (но не разговаривать с посторонними)¹⁰⁴.
На основании этих документов С. Некрасов заключал, что отношение Годунова к своему сопернику было «весьма корректным», «Борис Годунов не уронил своего царского достоинства унижением и бесчестием личности своего врага... царь проявил себя по отношению к ссыльному вполне порядочным человеком». Повторяя слова Н. И. Костомарова, что царь Борис не наслаждался страданиями своих врагов, исследователь представлял все рассказы публицистов Смуты об угнетении Филарета, его притеснениях и пр. вымыслом¹⁰⁵.
Наиболее интересно то обстоятельство, что с начала 1605 г. поведение Филарета резко изменилось. Пристав Богдан Воейков доносил царю Борису в марте 1605 г., что Филарет изгнал из кельи старца Иринарха, смеялся «неведомо чему», заводил живые разговоры о мирской жизни (о ловчих птицах, охотничьих собаках). На все увещевания инок Филарет с вызовом отвечал, что «увидят они, каков он впредь будет». Дошло до того, что «смиренный инок» перестал ходить к отцу духовному, исповедоваться (даже в Великий пост), посещать церковь и стоять на клиросе¹⁰⁶.

Само поведение Филарета (не просто угрозы) свидетельствовало о его мысленном возвращении в московскую среду, в мир блестящего прошлого.
Фактически он вновь почувствовал себя светским человеком, привыкшим к власти и роскоши. Он вновь стал Федором Романовым, не снимая иноческого платья. Что было тому причиной? Несомненно, весть о Лжедмитрии I достигла Филарета Никитича¹⁰⁷: ограды около монастыря не было, двери же из его кельи «кругом выходят». К старцу часто приходили разные люди, и он теперь не докладывал, кто они. Годунов даже боялся, что Филарет может «смуту учинить», из монастыря уйти, или что-либо другое сделать. В грамоте от 22 марта 1605 г. царь приказывал игумену Ионе, чтобы Филарет был помешен в келью игумена и жил со старцем Леванидом, регулярно с игуменом и старцем ходил в церковь, был приведен в послушание и придерживался монастырского чина. Игумен обязан был «от дурна его унимать», сделать ограду и заделать двери между кельями, чтобы Филарет с «прихожими людьми» не мог встречаться. Годунов предупреждал: «А учинится какая смута в старце, и не учнет жити по монастырскому чину, или из монастыря уйдет, или какое лихо над собой учинит, и то сделается твоим небреженьем и оплошною». Царь Борис потребовал направлять все сведения об опальном, особенно его «непригожие разговоры», прямо в Посольский приказ, который исполнял также функции сыска¹⁰⁸.

Однако инок Филарет совсем не строил планов побега: он с нетерпением ждал своего часа. Если бы Филарет не был пострижен, то, бесспорно, много мог бы навредить царю Борису и наверняка переметнулся бы к Самозванцу. Но инок в монастырской тюрьме не мог этого сделать в силу заточения и в силу монашеского положения: обряд пострижения был совершен и закрыл мирскую карьеру. Теперь Филарет Никитич формально не мог сесть на «царство», его удел мог состоять только в близости к «царству» либо в правлении через другого (самого царя).
Дальнейшие события покажут, что Филарет последовательно использовал оба варианта как трамплины к власти: сначала он был возле «царства» (Самозванца, Василия Шуйского, Лжедмит-рия II), затем во главе Церкви и «царства» (при Михаиле Романове).
Сийский период жизни Филарета Никитича уже с XVII в. получил и по сей день имеет некую мифическую окраску, которая должна была подчеркнуть страдания и смирение инока Филарета. В этом уже сказывалось планомерное создание «образа Филарета» не только им самим, но и другими. В число последних попали монахи северных монастырей XVII в., официальные летописцы Романовых, а также целый сонм историков и деятелей Православной церкви XIX-XX вв.
Приведем несколько примеров для характеристики методов создания и форм мифа о Филарете. В официозном Хронографе 2-й и 3-й редакций, в сборниках Соловецкого монастыря описаны притеснения и страдания Филарета в ссылке: «в пище и в питии оскудение, келейное утеснение и от приставников многое и безмерное и бесчисленное оскорбление и во всем от всех безчестие». Все это инок «со всяким благодарением претерпевая», «в подвизех и в терпении своем не изнемогая», уповая на Бога, «всякое оскорбление и озлобление и оскудение и глад и алчбу и безчестие от всех с радо стию приемля». В монастыре Филарет «иноческого образа одеяния паче царь скис багряницы возлюби» ¹⁰⁹. Подобную информацию содержат официальный «Новый летописец» и другие поздние летописцы¹¹⁰.
Так трафаретными житийными фразами творился образ благостного старца, претерпевающего лишения, гонения и унижения, но почитающего все за благо. Образ был прямой противоположностью прототипу, о чем свидетельствуют приведенные выше источники относительно поведения Филарета в монастыре, но этот образ был нужен Филарету. Позже Патриарх Филарет сам приложит руку к интерпретации событий в стиле Нового летописца (см. выше).

Историки же пытались «создавать» церковную карьеру Филарета Никитича уже в ссылке, где он будто бы был возведен в сан иеромонаха и даже архимандрита¹¹¹. Те же грамоты Бориса Годунова и пристава Воейкова за март 1605 г. свидетельствуют против этого. Простым иноком оставался Филарет и после переведения его в Троицу, до самой епископской хиротонии (когда он быстро прошел все необходимые степени священства).
Тем не менее утверждение об иеромонашестве и архимандритстве подкрепляло и развивало образ духовного старца, достигшего определенного совершенства и вознагражденного духовными чинами.

Образ старца, очень навязчивый во всем мифе о Филарете, по-видимому, был нужен как Патриарху, так и его пастве. Внешне Федор Никитич всегда соблюдал образ старца Филарета: он не отказался от пострига при определенной возможности сделать это, он лично вроде бы нигде не действовал, покорный воле судьбы, которая то возносила его, то опускала. Но за этим внешним образом старца всегда стоял деятельный, волевой и жесткий человек, идущий путями «священства» к «царству». Примечательным символом этого является странное для инока-епископа-патриарха наименование Романова Филаретом Никитичем, причем не только в нарративных источниках и современниками (как русскими, так и иностранцами), но и царем-сыном, женой-инокиней, а также им самим. Монах, архиерей, тем более Патриарх, обретая новое имя, тем самым порывал с миром, а Филарет не только не изменил монашеского имени во время хиротонии и интронизации (чего требовал обычай), но и оставил явную связь с миром, сохранив отчество (и на обыденном, и на официальном, даже дипломатическом уровне). Соответствующее отношение к нему и восприятие его антониевосийскими иноками и игуменом Ионной, особенно в последний год ссылки, способствовали тому, что Филарет Никитич вознаградил монастырь в период патриаршества. Он передал туда свой келейный образ, паникадило. Евангелие, нагрудный крест и выдал несколько жалованных грамот¹¹¹. Все это разрушало легенду о жестоких притеснениях Филарета в ссылке, но подтверждало, что и там он оставался Никитичем и таковым был воспринят братией во главе с игуменом.

Первая попытка вернуть утраченные в отношении «царства» позиции была осуществлена Федором Никитичем именно в период правления Самозванца.
Лжедмитрий I сразу помиловал всех именитых ссыльных Годунова, в том числе своих «родственников» по «отцу» — Романовых. 31 декабря 1605 г. особой грамотой он повелел перенести из Сибири в Москву тела умерших в ссылке Михаила Никитича (в Ныробе) и Василия Никитича (в Пелыме), а также Александра Никитича (из Луды возле Кирилло-Белозерского монастыря) и совершить погребение их в родовой усыпальнице Новоспасского монастыря (перезахоронение состоялось 12-15 и 18 марта 1606 г.).
Относительно Филарета большинство источников сообщает: «Тогда же и Филарет Романов великий старец с сыном своим Михаилом Феодоровичем и з братом своим Иваном Никитичем от морских стран из заточения прииде... Его же тогда едва священным собором умолите и поставите его митрополитом Ростову граду и Ярославу»¹¹³. В «Сказании о царстве царя Феодора Иоанновича» предлагается нейтрально-неопределенная формулировка: «А Филарета Никитича, который был в белцах Феодор Никитич Романов, что постриг его нуждою Борис Годунов, и того отпустил (Лжедмитрий I. — В. У.) в Ростов на митрополитство»¹¹⁴. Более подробную информацию оставил архиепископ Арсений. Он свидетельствовал как очевидец, что «по приказанию царя» (Лжедмитрия I) «Патриарх и синод разрешили ему (Федору Никитичу. — В. У.) принять свою жену... и снять с себя монашеские одежды, надетые на него вопреки канонов и силою». Однако старец не пожелал расстригаться, «будучи и мудрым и боящимся Бога». Тогда его снова пригласили к царю, и инок Филарет «патриархом и архиереями был рукоположен Ростовским митрополитом с именем Филарета»¹¹⁵.
Во всей этой истории довольно много нерешенных вопросов. Когда Филарет был возвращен из ссылки? Когда он получил епископскую хиротинию? Почему не возвратился в мир с разрешения Самозванца?

Следует думать, что возвращение из ссылки оставшихся в живых братьев Романовых — Филарета и Ивана Никитичей произошло значительно ранее 31 декабря 1605 г., когда они, уже добившись определенного положения при дворе и сформировав заново свой кружок, инициировали царский указ о перенесении тел троих умерших в ссылке братьев. Иван Никитич не позднее июля 1605 г. был произведен в бояре; по-видимому, и Филарет тогда же прибыл в столицу¹¹⁶.
Заметим, что после возвращения из Антониево-Сийского монастыря Филарет все же не остался в Москве, а поселился в Троице-Сергиевой обители. Об этом свидетельствует запись о передаче Захарию Свиязеву монастырем за взятые ранее 20 рублей одной из своих вотчинных деревень во владение на два года. В записи сказано, что акт передачи совершали «троецкой архимандрит Иосиф да старец Филарет Романов з братиею»¹¹⁷. Документ не датирован, но начало владения Свиязевым данной вотчиной определяется со «зборного воскресенья 114 года». «Сборное воскресенье», то есть первое воскресенье Великого поста, приходилось в 1606 г. на 9 марта. Ясно, что запись составлялась непосредственно перед указанным числом. Таким образом, к началу марта 1606 г. Филарет проживал в Троице-Сергиевом монастыре, где успел занять второе место после архимандрита. Вспомним, что Иоасафа записывали в число «кривых», и соединение его с Филаретом в одном монастыре достаточно символично.
Даты хиротонии Филарета не называл и Арсений Елассонский. Пискаревский летописец, вне хронологии, акцентирует внимание на другом обстоятельстве: «Да согнал (Лжедмитрий I. — В. У.) Кирилла митрополита, блюлись от него обличения, а поставил Филарета митрополита» ¹¹⁸. В этой фразе было явное противопоставление «прямого» и «кривого» — вернемся к этому ниже. Один из фаворитов Самозванца князь Иван Хворостинин писал, что Филарет Романов был поставлен в митрополиты Ростовские при Лжедмитрии 1 Патриархом Игнатием. При этом бывший любимец Лжедмитрия I всячески поносил грека-архипастыря, в том числе за то, что он «жезлом святительские и пастырским сановники украшает» (явный намек на Филарета с абсолютно негативным оттенком)¹¹⁹. Эти сведения есть и в Хронографе 1617 г.

Однако уже «Рукопись Филарета» и другие официальные источники той поры, не желая связывать епископскую хиротонию Патриарха и отца царя Михаила с Самозванцем и Игнатием, переносили ее на начало царствования Василия Шуйского и патриаршество Гермогена. Даже князь Семен Шаховской сознательно оттягивал хиротонию Филарета: «По смерти же оного (Лжедмитрия I. — В. У.) возведен бывает на святительские престол в граде Ростове»¹²⁰.
Из иностранцев один Джером Горсей вскользь заметил, что Филарет вскоре после возвращения из ссылки стал «молодым архиепископом ростовским»¹²¹.
Приведенный «реестр» информации источников красноречиво свидетельствует о невыясненности вопроса о времени и обстоятельствах хиротонии Филарета Романова, что приводит к разнобою в историографии. Набор хронологических определений таков: 30 июня; 30 июля (в день коронации Самозванца) 1605 г.; конец апреля — начало мая 1606 г., когда Кирилл удалился в Троице-Сергиев монастырь на покой; до мая; в мае; просто 1606 г.; при Лжедмитрии I, при Шуйском и Гермогена.
Нижнюю хронологическую границу позволяет определить платежная запись в венечных пошлинах, взятых в казну митрополита Ростовского и Ярославского на имя Кирилла. Она датируется 11 апреля 1606 г., и это означает, что до указанной даты митрополию еще занимал Кирилл¹²².
Верхней хронологической гранью хиротонии Филарета может считаться 3(13) мая 1606 г., когда он уже в сане митрополита присутствовал на приеме польских послов, занимая второе место после Патриарха Игнатия («По правую руку от государя шагах в десяти сидел на небольшом стуле патриарх... он был в своей рясе, в митре с жемчугом, подле него стоял митрополит Ростовский с владыками... Владык сидело около 20»)¹²³.
Указанные факты позволяют присоединиться к мнению С. Ф. Платонова, что Филарет был хиротонисан, вероятно, в последние недели царствования Лжедмитрия I.
Но сначала все же постараемся решить практический вопрос. Прежде чем принять епископскую хиротонию, инок Филарет должен был пройти все предшествующие ступени священства. В соответствии с канонами этот процесс мог длиться с промежутком между ступенями (диакон, священник, епископ) до трех месяцев. Однако в случае необходимости процесс мог быть ускорен (об этом — в толковании Вальсамона на 17-е правило Двукратного Собора): посвящение в каждую новую ступень осуществлялось через семь дней.

Предположим, Филарет ускоренно прошел последовательные ступени священства, но даже и тогда начало этого процесса придется отнести если не на март, то по меньшей мере на начало апреля.
Все это позволяет предположить, что решение о его хиротонии было принято, когда Кирилл Завидов занимал митрополию. Сразу возникает вопрос: почему именно он был смешен? Согласно Пискаревскому летописцу, Самозванец боялся его обличений. На Ростово-Ярославскую митрополию Кирилл Завидов был поставлен не позже 18 марта 1605 г., то есть в последний месяц жизни Бориса Годунова (умер 13 апреля). На митрополию его взяли из Троице-Сергиева монастыря (был здесь архимандритом с 31 июля 1594 г., переведен из новгородского Антониева монастыря), где царь Борис так усердно молился в последнее время (см. гл. I). Ясно, что Кирилл из всех архиереев после Патриарха Иова был наиболее связан как с Годуновыми, так и с их борьбой против Самозванца. Это обстоятельство именно Кирилла делало наиболее уязвимым со стороны новой власти. Кирилл был возвращен в Троице-Сергиев монастырь, откуда был взят Годуновым в Москву, тогда как Патриарха Иова отослали в Старину. Если бы Самозванец боялся изобличений Кирилла, то место и условия его ссылки были бы совсем иными.

Напомним, что в «Списке сената», составленном 10-13 апреля 1606 г., митрополит Ростовский и Ярославский значился четвертым после Патриарха, митрополитов Новгородского и Казанского¹²⁴. А на приеме польских послов 3(13) мая он занял второе после Патриарха место. По-видимому, это подчеркивает разное значение Кирилла и Филарета, хотя митрополия у них была одна.
Информация о Кирилле Завидове скудная, но тем не менее достаточная. Еще в 1603 г. он был архимандритом Троице-Сергиева монастыря и в этом сане по царскому указу описывал московский Новодевичий монастырь. Уже 18 марта 1605 г. он значится митрополитом. А 19 апреля 1605 г. митрополит Кирилл приказывал духовенству Соли Вычегодской молиться за упокой души Бориса Годунова. Через десять дней — повелел совершить трехдневное моление со звоном за царя Федора Борисовича и его семью. Все это — дополнительные свидетельства принадлежности Кирилла к годуновскому лагерю, что стало главной причиной его низведения. Кирилл возвратился в Троице-Сергиев монастырь, откуда на митрополию взяли Филарета. Однако в 1611 г. Кирилл вновь стал митрополитом Ростовским и Ярославским; это назначение также было связано с Филаретом и его новым положением. По мнению С. Д. Шереметева, именно Кирилл понудил к действиям князя Дмитрия Пожарского, который и возглавил ополчение¹²⁵. Кирилл пережил Смуту и умер 7 мая 1619 г., что уберегло его от нового противостояния — теперь уже с Патриархом Филаретом.

История Кирилла и Филарета — живое свидетельство сосуществования «прямых» и «кривых». Но именно эта история не получила развития в сочинениях о Смуте из-за запрета на «темные» стороны биографии Филарета Романова. Филарет последовательно занимал позицию «кривого» в событиях 1605-1610 гг. Кирилл же оставался последовательно «прямым», связанным с режимом Годуновых, Иовом, то есть со старым порядком. После возвращения в Троице-Сергиев монастырь он оставался здесь иноком (игуменом был Иоасаф) до восстановления на митрополии (именно восстановления, без новой хиротонии) и в противовес Филарету.
Наконец мы подступили к самому интересному вопросу: почему Филарет так долго не принимал хиротонии и чем он, собственно, занимался в период царствования Самозванца? Расстрижение и продолжение светской жизни (и карьеры) для инока Филарета было немыслимо. Не так давно вся Россия анафематствовала «расстригу Гришку Отрепьева», который «иноческий чин попра». Попрание иночества, хотя и принятого поневоле, но все же совершенного в соответствии с обрядом, считалось святотатством, особенно в свете анафем Отрепьеву. Путь был один — «священство». Но принятие Ростово — Ярославской кафедры означало бы удаление от двора, что, собственно, и произошло при Шуйском. Филарета могло удовлетворить только место Патриарха. Добиться этого можно было единственным путем: очередной смены «царства» и «священства». Позже данную модель поведения Филарет повторит с Шуйским и Лжедмитрием II: оба нарекут его Патриархом, но возведение на святительские место не будет совершено.

При дворе Самозванца почти сразу начались борьба за власть (за влияние на царя) и заговоры против власти трех главных политических группировок: бывших опричников во главе с Богданом Вельским, аристократии, где особо выделялся кружок Шуйских, и романовского кружка во главе с Филаретом и боярином Иваном Никитичем¹²⁶. Каждая из группировок завоевала определенные позиции в разных сферах управления страной и имела свои прямые выходы на царя. Романовы не смогли занять не только ведущее, но и сколько-нибудь значительное место в этой системе. В то же время все возрастало значение кружка Шуйских. И они же первыми попытались свергнуть Самозванца (Шуйский арестован на третий день после въезда Лжедмитрия I в Кремль, показательная «казнь» состоялась 30 июня 1605 г.). В конце осени — начале зимы 1605 г. Шуйские вернули прежнее положение при дворе. Объединившись с Голицыными, они попытались убедить Сигизмунда III в ложности царя Дмитрия и просили дать на царство королевича Владислава. Василий Шуйский организовал несколько попыток покушения на Лжедмитрия I. Тактика Шуйских была ясна, стремление Василия Ивановича к «царству» тоже.

Романовы поначалу испробовали свой вариант замены «царства», при этом их креатура в отличие от Шуйского имела царскую легитимность. Конечно, главным автором идеи мог быть только Филарет Никитич. К тому времени он был уже не одинок: в Думе сформировался (возродился) романовский кружок (Ф. И. Шереметев, Репнины, Б. М. Лыков, И. М. Катырев-Ростовский, В. М. Масальский-Рубец, Я. В. Зюзин). Собственно, идея Романовых состояла в повторении попытки 1598 г., когда они пробовали выдвинуть на престол царя Семиона Бекбулатовича, провозглашенного великим князем всея Руси Иваном Грозным во время опричнины (начало осени 1575 — август — сентябрь 1576 г.). Литовские разведчики доносили, что в апреле 1598 г. «некоторые князья и думные бояре, особенно же князь Вельский во главе их и Федор Никитич со своим братом и немало других, однако не все, стали советовать между собой, не желая признать Годунова великим князем, а хотели выбрать некоего Семиона»¹²⁷. Не случайно в текст вторичной присяги (от 15 сентября 1598 г.) и подкрестной записи царю Борису было введено специальное положение: «Царя Семиона Бекбулатовича и его детей... на Московское государство не хотети видели, ни думати, ни мыслили» и т. д. ¹²⁸ Семион был сослан в Кушалино, откуда его возвратил Лжедмитрий I и милостиво принял «царя Семиона» во дворце (июль — сентябрь 1605 г.)¹²⁹.

До середины марта 1606 г. Симеон проживал в своем тверском имении и официально титуловался великим князем и царем, но с февраля в Кушалине появились дьяк Поместного приказа Иван Ефанов и дьяк Разрядного приказа Тимофей Витовтов¹³⁰, которые, вероятно, вели здесь какое-то следствие, ибо 29 марта 1606 г. Лжедмитрий I специальной грамотой приказывал игумену Кирилло-Белозерского монастыря постричь бывшего царя Симеона: «По нашему указу послан в Кирилов монастырь царь Семион Бекбулатович... и ты б царя Семиона постриг со всем Собором честно», «покоил его... против того, как старца Иону Мстиславского»¹³¹. Симеон был пострижен 3 апреля с именем Стефан.


Вспомним, именно в марте Филарет решается на хиротонию и в апреле ее принимает. Все это связывает его отход от идеи патриаршества с неудавшейся попыткой нового выдвижения Симеона Бекбулатовича на российский престол. А Лжедмитрий I избавляется от опасности конкуренции испытанным методом пострижения противника. Постриг спас и самого царя касимовского, и его покровителей. Но даже в иночества Стефан — Симеон составлял конкуренцию Василию Шуйскому, который говорил, что «касимовского царя боится», и 29 мая 1606 г. сослал его еще далее — на Соловки «под крепкое начало»¹³². В это время новой опале подвергся и Филарет Никитич: 25 мая в Москве был раскрыт заговор, подложные письма от имени спасшегося
Дмитрия инкриминировали Романовым, и Филарет, который в качестве нареченного Патриарха находился в Угличе по делу перенесения останков царевича Дмитрия, был отставлен от пагриаршества, а затем выслан на свою Ростовскую кафедру. Не пытался ли он вновь использовать имя царя Симеона?

Все изложенное, по нашему мнению, свидетельствует о том, что Филарет Никитич уже в конце 1605 г. замыслил со своим кружком государственный переворот с целью посадить на царство эту свою давнюю креатуру по причине ее «причащения к царству», имеющую на него легитимные права (что признавалось всеми в окружении Бориса Годунова, Самозванца, Василия Шуйского и пр.). Царь Симеон после смещения Лжедмитрия I и его ставленника Игнатия мог обеспечить Филарету «священство», то есть патриаршество, а с ним и власть над «царством».
Предложенная гипотеза уже излагалась нами ранее¹³³, но она осталась незамеченной, что и обусловило наше новое детальное изложение прежнего материала как практически неизвестного. Настоящая гипотеза объясняет самое непонятное: почему Филарет Никитич так долго якобы оставался не у дел. Его дела были скрыты не только от историков и современников, но и от Самозванца и других представителей верхов российского общества, также имевших свои проекты изменения власти. Описанные события наглядно демонстрируют, как непросто определять «прямых» и «кривых» и насколько многообразно поведение обеих категорий. Впрочем, для подавляющего большинства современников все это осталось тайной, запомнилось лишь возвышение
Филарета Романова до митрополичьего сана именно при Самозвание¹³⁴. И это маркировало его как «кривого».

Вся последующая биография Филарета, с одной стороны, демонстрирует многосложность вроде бы очевидных фактов его «кривизны» и решительно резкий переход и самопровозглашение себя в числе «прямых». Собственно, дальнейшая биография Филарета Никитича хорошо известна, и так как мы не вносим ничего фактографически нового, то напомним ее вкратце, но именно под указанным углом зрения.
После неудачи с идеей возведения на «царство» Симеона Бекбулатовича Романовы, очевидно, решились на временный союз с Шуйскими, приняв участие в мае 1606 г. в заговоре против Самозванца. По-видимому, объединение произошло через договор о разделе «царства» (Шуйскому) и «священства» (Филарету). Во время переворота 17 мая 1606 г. Иван Никитич Романов вместе с другими боярами разъезжал по Москве, наводя «порядок». А после провозглашения Василия Шуйского царем Патриархом был «называй» Филарет Никитич. Документальное подтверждение тому содержат посольские речи королевских дипломатов в 1608 г., которые иронично указывали, что «на Москве» уже четыре живых патриарха. Послы вспоминали, что после Игнатия названным Патриархом был Филарет, о чем им еще в июне 1606 г. говорили сами бояре: «посажено на патриарховстве Феодора Микитича, яко о том бояре думные по оной смуте, в ответной полете нам послом сами сказывали, менуючи, што по мощи Дмитровы до Углеча послано патриарха Феодора Микитича; а говорил тые слова Михайло Татищев при всих боярах. Потом в колько недель и того скинули, учинили есте Гермогена патриархом. Итак теперь живых патриархов на Москве четырех маете» ¹³⁵.

Дальнейшие события имеют двойное объяснение. Как уже отмечалось, 25 мая был раскрыт заговор, в котором будто бы принимали участие люди романовского кружка: на улицах появились подметные письма «спасшегося» царевича Дмитрия против царя Василия, началось движение посадских, вдохновителем которого считали близкого к Романовым П. Н. Шереметева. Письма распространялись от имени Лжедмитрия II — их в кругах Шуйского прямо приписали Филарету и его единомышленникам. В это время Филарет как нареченный Патриарх находился в Угличе. Всё происходило как бы за его спиной. Двоякая интерпретация событий состоит в том, что если заговор действительно имел место, то Филарет просто стремился убрать с царства Шуйского и возвести нового Самозванца: с Шуйским ему было бы трудно делить власть. Эта версия малоправдоподобна. Если же заговор был инспирацией Шуйского или даже не инспирацией, а лишь обвинением в заговоре других людей — Романовых, то цели царя Василия тождественны возможным целям Филарета: не разделять «царства» и не уступать единовластия. Заметим, что политические связи Шуйских и Романовых были давние: во время процесса над Романовыми в 1600-1601 гг. пострадали и Шуйские со своими сторонниками (князь И. И. Шуйский, князь А. Репнин, князь И. М. Катырев-Ростовский и др.), а Федор Никитич был рожден, как считает большинство, от второй жены Никиты Романовича княгини Евдокии Горбатой-Шуйской. Но эти связи одновременно были и соперничеством. Союз Шуйских и Романовых был недолговечен.

Когда царь Василий принял решение о замене Патриарха, Филарет исполнял его политический заказ: готовил перенесение мощей царевича Дмитрия из Углича и его канонизацию. Уже одно это делало его участие в деле Лжедмитрия II и подметных писем невозможным. Канонизация имела цель навсегда покончить с самозванцами при помощи святости убитого мальчика. Кстати, в этом свете нелогичным было и перенесение праха Бориса Годунова как убийцы царевича в Троице-Сергиев монастырь. Но Шуйский использовал все методы воздействия на сознание современников, особенно же церковно-религиозные церемонии, символы и даже чудотворения. Так или иначе, роль Филарета в очень важном для правления Шуйских акте канонизации Дмитрия была первостепенной.
Но еще до того, как кортеж с прахом царевича в сопровождении Филарета прибыл в Москву (3 июня), участь названного Патриарха была решена. 1 июня 1606 г. Василий Шуйский был венчая на царство митрополитом Новгородским Исидором (хотя в росписи чина венчания значился митрополит Ростово-Ярославский, его на церемонии не было). Возведенный на «царство» без Филарета Шуйский (не с этим ли связана поспешность венчания?) сделал новый выбор главы «священства». 3 июля, через месяц после описанных событий, на патриаршество был возведен Гермоген, митрополит Казанский и Свияжский, в котором царь Василий обрел верного помощника. «Известие о начале Патриаршества...», созданное при Пиконе в 1653-1658 гг., указывало, что Шуйский в Патриархи поставил Гермогена, «Филарета же, иже в мире зовомого Феодора Никитича Романова, брата блаженному царю Феодору Ивановичю, Ростова града митрополита устраяет»¹³⁶.

Филарет был отправлен в кафедральный город Ростов, куда он прибыл вместе с сыном и инокиней Марфой, по одним данным, в ноябре 1606 г., а по другим — 1 февраля 1607 г. Авраамий Палицын писал после Смугы, что в Ростове Филарет был «разумен в дележ и словесех и тверд в вере христианстей и знаменит во всяком добро мысльстве»¹³⁷. «Добромысльство» заключалось в поддержке официальной политики «царства» Шуйского и «священства» Гермогена. Так, в соответствии с грамотой царя Василия Ивановича митрополит 8 декабря 1606 г. разослал по своей епархии указ три дня молиться со звоном за победу над отрядами Ивана Пашкова и, выловив «воров» из разбитых отрядов, бить челом царю. 12 июня 1606 г. Филарет приказывал молиться по случаю победы князя А. В. Голицына у р. Восьми над сторонниками Лжедмитрия П. Митрополит изобличал самозванщину: «От воров... смертное посечение... многое содевается, и вотчины... и поместья разоряются, и земля от воров пуста чинится»¹³⁸. Именно в грамотах Филарета дошли и тексты посланий Патриарха Гермогена (получены в Ростове 29 и 30 ноября 1606 г., 6 и 11 июня 1607 г.) «на разбойники и тати», с призывами защитить Церковь, отечество, царя¹³⁹.
Выезд в Ростов отбросил Филарета на исходные позиции — он вновь был удален от «царства». Однако в период дестабилизации митрополит ориентировался на московские власти, хотя его отрицательное отношение к Шуйскому оставалось неизменным (что и проявилось позже). Ростовский период закончился пленением. Осенью 1608 г. отряды Лжедмитрия II после сдачи Суздаля, Владимира, Переяславля подошли к Ростову. Из-за неудачного сопротивления горожан «октября 14 день литовские люди Ростов высекли и выжгли, а митрополита Филарета взяли в полон» ¹⁴⁰.

События в Ростове и поведение Филарета вызывают разные интерпретации, основанные на одних и тех же источниках. Это вынуждает сначала обратиться к источникам в хронологической последовательности их возникновения.
Первое сообщение содержит грамота устюжан к вычегодцам от 27 ноября 1608 г., где передаются слова очевидца — кабацкого откупщика Михалка Иванова: «Грех ради наших содеялося под Ростовом: пришед литовские люди в Ростов их плошством (то есть ростовчан. — В. У.), потому что жили просто, совету де и обереганья не было, и литовские де люди Ростов весь выжгли и людей присекли, и с митрополита с Филарета сан сняли и поругалися ему, посади де на возок с женкою, да в полон свезли»¹⁴¹.
Авраамий Палицын, описывая взятие Ростова, захват и разграбление собора, также сообщал о пленении Филарета, которого «ведуще путем боса, токмо во единой свите, и, ругающе, облекоша в ризы язычески и покрыши главу татарскою шапкою и ноне обувше во своя сандалии» ¹⁴².
Наконец, пространно описывает события созданный в 1630-е гг. под наблюдением Патриарха Филарета Новый летописец. Ростовчане умоляли митрополита уйти всем в Ярославль. «Он же, государь великий, адамант крепкий и столб непоколебим приводите людей Божиих на то и утвержаше, чтоб стояли за веру истинную христианскую и за государя крестное целование, чтоб стати против тех злодеев. И многими их словесы утвержеваше, глаголя: "Аще мы и побиени будем от них, и мы от Бога венца воспримем мученическия"». Горожане продолжали уговаривать Филарета отойти в Ярославль, но он отвечал: «Аще будет и многие муки претерплю, а дому Пречистые Богородицы и Ростовских чюдотворцов не покину»¹⁴³.

Такое поведение митрополита Филарета соответствует церковно-канонической модели: иерарх не мог оставить свою паству, кафедральный город и святыни, бежав перед врагом; как и другие церковные деятели (архиепископ Суздальский Галактион уговаривал паству оборонять город, то же делали епископ Коломенский Иосиф и архиепископ Тверской Феоктист, активно защищались Троице-Сергиев и Кирилло-Белозерский монастыри), он должен был укреплять в горожанах дух твердости и призывать к обороне; этого требовала и присяга царю и Патриарху, то есть гражданский долг.
Филарет остался в соборе, облекся в святительские ризы и причастился со всеми. Когда храм был взят в осаду, по словам Нового летописца, митрополит пытался усовестить переяславцев (участников осады) как православных. Но последние, «возопиша велиим гласом», вышибли врата собора и начали резню и грабеж. Филарет был схвачен, «и святительские ризы на нем ободравше и одеша его в худые ризы и даша его за пристава». Тут же была снята и разделена золотая рака с роба чудотворца Леонтия, разграблена церковная, митрополичья и городская казна. Филарета же «за приставы» отослали в Тушино к Лжедмитрию II¹⁴⁴.
Поведение Филарета в Ростове было «держанием» за Порядок, за Закон, за сущее «священство» и «царство». В период испытаний политические счеты с центральной властью были и несвоевременны, и опасны, и «не к чести». «Ростовское стояние» Филарета сразу сделало его героем и вывело в число «прямых».

Но в Тушинском лагере произошел очередной зигзаг судьбы: Филарет был наречен Патриархом. Тушинский период вызывает не меньшие (а то и большие) споры в историографии, чем епископская хиротония при Лжелмитрии I. Ясно, что оценка сильно варьируется.
Тушинский период жизни Филарета в источниках обойден вниманием вследствие «заговора молчания». О нем пространно писал лишь Авраамий Палицын, рукопись которого, по некоторым предположениям, просматривал сам Филарет. Больший интерес представляет грамота Патриарха Гермогена от февраля 1609 г., в которой изобличаются добровольные сторонники Лжедмитрия II, отпавшие от Бога и Церкви, а им противопоставляются плененные Самозванцем, но твердые люди. Основным примером таковых Гермоген называл Филарета: «А которые взяты в плен, как и Филарет митрополит и прочий, не своею волею, но нужею, и на христианский закон не стоят и крови православных братий своих не проливают — на таковых мы не порицаем, аще и молим о них елика сила, чтоб Господь от них и от нас отвратил праведный свой гнев и полезная б подал им и нам по велицей его милости»¹⁴⁵.

Это послание Гермогена шокировало современников и историков. Ведь уже с ноября 1608 г. от имени «нареченного патриарха Московского и всея России» рассылались грамоты, он служил патриаршую литургию в Тушине, поминая Лжедмитрия II¹⁴⁶. Объяснить слова Гермогена незнанием ситуации было невозможно. В этом случае Е. Поселянин, например, объявлял патриаршие грамоты Филарета подлогом¹⁴⁷. П. Г. Васенко считал, что объяснением послания Гермогена служат отсутствие открытых выступлений Филарета в пользу Самозванца (то есть «призывных» грамот к россиянам о его поддержке) и, возможно, тайные связи с Гсрмогеном. Вместе с тем Васенко не отказался и от моральной оценки методов лавирования Филарета Никитича (вместо обличения или искренней поддержки Лжедмитрия II) как «очень непривлекательного способа» ¹⁴⁸.

Если вчитаться в текст грамоты Гермогена, то в ней нет «ложного» обеления Филарета: говорится лишь о его пленении (что соответствовало истине) и исполнении христианской заповеди «не убий». Патриарх желал прекратить кровопролитие с обеих сторон, а Филарет еще в «ростовском стоянии» побуждал предавшихся Самозванцу переяславцев к тому же. В Тушинском лагере Романов, по-видимому, воздерживался от публичных призывов паствы к решительному бою за Лжедмитрия II (подобные обращения не обнаружены). Фактически ему удалось смиренно стоять между двух огней. Филарет вновь превратился в старца-архиерея, совершающего церковные службы и не проявляющего инициативы в политике. Его назвали Патриархом, он подчинился, но не назвался сам. Прагматик может считать это политической игрой, верующий увидит в этом истинное смирение, однако как на самом деле понимали действия Филарета современники (из разных лагерей, чинов священнослужителей и др.) и он сам, по-видимому, останется загадкой.

Следующий источник — версия «врагов»: в 1615 г. польские дипломаты заявляли, будто Филарет сам хотел выбраться из Ростова от тиранства Шуйского в Тушино, имея план выдвижения на московский престол королевича Владислава¹⁴⁹. Думаем, что в данном случае поляки использовали «историческую ретроспекцию» с явной политической целью: главное было не в обстоятельствах появления Филарета в Тушине, а в развитии идеи о «царстве» в Москве Владислава. Вряд ли данное свидетельство стоит брать в расчет для выяснения действий и помыслов Филарета.
Сегодня мы имеем лишь достаточно подробно выписанный под руководством Патриарха Филарета Никитича его тушинский образ — конечно, он позитивный, с ореолом Героя.
«Героизацию» начал Авраамий Палицын. По его выражению, Филарет был приведен в Тушино «ругательно», в рубище. Но Самозванец, как ранее Лжедмитрий I, встретил (и должен был это сделать, вспомнив прежнюю милость) Филарета любезно, заявив о новой милости — патриаршестве («хотяще к своей прелести того притягнути, да тем инех прельстят»). «Нарицают его Патриархом, и облачают его всеми священными ризами, и златым посохом почествуют, и служили тому рабов, яко же и прочим святителем даруют. Но Филарет разумен сый и не преклонися ни надесно, ни на шуее, но пребысть в правой вере. Они же блюдуще того крепкими стражами и никако же ни словеси, ни помазания дерзнули тому лающе»¹⁵⁰. Таким образом, по данной версии Филарет помимо воли, чуть ли не насильно был наречен Патриархом, облачен в святительские ризы и получил слуг, но находился в полной изоляции.

Золотая клетка Филарета Никитича все же не была закрыта на замок. От его имени рассылались грамоты по городам: Патриарх управлял духовенством и приходами в землях, подчиненных Лжедмитрию II (а Гермоген — Церковью на территории, верной Шуйскому). До настоящего времени известен текст лишь одного послания, в котором Филарет пишется двойной титулатурой — митрополит Ростовский и «нареченный патриарх Московский и всея России», оно адресовано всему духовенству (не только митрополичьей епархии). «Нареченный Патриарх» также ставил в чины, по его наказу собирались дани в пользу Самозванца¹⁵¹.
С. Д. Шереметев предполагал, что подпись «нареченный Патриарх» имела в виду наречение 1606 г. при Шуйском¹⁵². Однако с 1606 и по 1608 г. Филарет нигде не писал и не заявлял об этом наречении. Мысль С. Д. Шереметева интересна в смысле повторного наречения Филарета Патриархом: лично для него это снимало двусмысленность этого факта, а с другой стороны, не могло не свидетельствовать о стремлении Романова к верховному «священству». Возможно, и Гермоген видел в Филарете своего преемника: не шла ли об этом речь еще в 1606 г., когда Филарета «отставили», но пообещали сделать преемником Гермогена (что способствовало его «стоянию» за Гермогена и Шуйского)?

И все же Филарет вместе с Лжедмитрием II составляли «антисвящснство» и «антицарство». В Тушинском лагере и на подконтрольной территории именно за них молились на ектеньях, при этом должны были проклинать Василия Шуйского. Гермогена, по-видимому, не вспоминали ни в здравице, ни в анафеме. Именно в этом случае Филарет мог быть как бы заместителем Патриарха на неподконтрольных ему территориях.
Отношения Филарета с Лжедмитрием II внешне соответствовали этикету. По словам Конрада Буссова, Филарет подарил Самозванцу свой посох (митрополичий) с огромным восточным рубином («ценою в бочку золота»)¹⁵³. Вспомним, что в Ростове Филарет был дочиста ограблен. Дарение митрополичьего посоха (тогда он получил уже патриарший) означало, что ему вернули его имущество. Более того, воеводам Лжедмитрия II было приказано оберегать вотчины и имущество нареченного Патриарха Филарета, епископов и монастырей.
С другой стороны, отметим, что Филарет подарил посох — символ митрополичьей власти, а не икону (как водилось) — благословенный образ для светской власти. Что означал этот подарок? Нареченный Патриарх не мог поднести «царю» ненужную (несимволическую) вещь. Отдавал ли он что-то с посохом?

В соответствии с церковной традицией архиерейский посох (патерисса, жезл) вручался по окончании литургии, во время которой осуществлялась епископская хиротония. Посох был символом пастырской власти и отеческого попечения о пасомых, то есть с помощью посоха пастырь (епископ) вел свое стадо (паству, верующих) по пути спасения, защищал от заблуждения и отражал нападения «духовных волков». Форма архиерейского посоха (поперечная перекладина наверху с рожками или змеевидными главами, обращенными друг к другу — символ пастырской мудрости (Мф. 10:16) и якоря спасения через Церковь; верх увенчан крестом — символом Христа, во имя которого архиерей пасет Его стадо) четко ограничивала использование его лишь представителями духовной власти. Кроме того, в самом широком богословском смысле, пастырский посох в руках архиерея имел значение Церкви.

Получается, с митрополичьим посохом Ростово-Ярославской епархии Филарет передавал духовную власть над епархией для назначения Самозванцем другого архиерея, так как сам он получил из рук того же Самозванца патриарший посох? Или же в этом жесте был совсем другой смысл, на который намекали современники: огромный рубин «ценою в бочку золота» сильно приглянулся Лжедмитрию II, посох попал к нему вместе с награбленным в Ростове имуществом и был возвращен Филарету с тем, чтобы тот подарил это сокровище Самозванцу?
Первое предположение допускает мудрое переложение ответственности за все назначения «священства» на Лжедмитрия II, что оправдывало Филарета в глазах Гермогена и всей официальной Москвы. А второе предполагало бы его угождение желаниям Самозванца вплоть до жертвовании священными атрибутами архиерейской власти. Вся последующая деятельность Филарета и его московское прощение и признание склоняют к первому предположению, а титулование в единственной грамоте не только нареченным Патриархом, но и митрополитом Ростовским — ко второму.
Вместе с тем Филарет оставался в Тушине как бы вне политики, неся лишь пастырскую службу. Известны его переписка с Яном Сапегой о разоренном Киржачском монастыре и потребности возобновления в нем богослужения, его приказ протопопу Ростовского собора выдать новый антиминс (разграбленное имущество кафедры тоже было возвращено?)¹⁵⁴.
Остается неясным, где в это время находилась семья Филарета: из грамоты устюжан следует, что из Ростова митрополита вывезли «с женкою» ¹⁵⁵. Если инокиня Марфа и сын Михаил находились в Тушине, то это делало положение Филарета более трудным. В данном случае можно было бы говорить о вынужденном принятии патриаршества в Тушине для безопасности близких, возврата разграбленного имущества своего и Ростовской кафедры. Думаем, что все эти обстоятельства были не последними в принятии решения. Пребывание же Марфы и Михаила в Москве предполагало бы постоянную связь с Гермогеном (а возможно, и с Шуйским) и уверение их в своем подневольном положении, что и диктовало соответствующие поведение и действия.

Вряд ли поведение Филарета Никитича в Тушине может быть втиснуто в какую бы то ни было единственную схему. Неоднородность тушинского лагеря, отсутствие в нем собственных, внутренних письменных источников, многогранность проявлений самого Филарета в Тушине лишь осложняют понимание того, что там происходило, в том числе действий самого Филарета. У нас сложилось впечатление, что в многообразии этого политического сообщества Филарет Никитич занял единственно возможную для него позицию: старец-пастырь исполнял долг «священства», выжидая и наблюдая за политическими изменениями, сохраняя молчание в борьбе политиков и, конечно же, смиренную покорность судьбе. Это не делало его до конца «прямым», но и уберегало от ярлыка «кривизны»¹⁵⁶.
Всс изменилось с приездом в Тушино послов Сигизмунда III в конце ноября — начале декабря 1609 г. Король обращался к Патриарху Филарету и тушинским боярам. Польские дипломаты сообщали, что Филарет Никитич и Михаил Салтыков плакали, целуя королевскую грамоту. Лжедмитрий II оказался не у дел, и «тушинское правительство» фактически возглавил Филарет. Теперь он занял активную позицию в политике. «Ответ святейшего Филарета, патриарха Московского и всея Руси и Московского государства бояр, и думных людей, и дворян, и приказных, и всяких служилых и неслужилых разных станов людей»¹⁵⁷ содержал согласие на воцарение «на преславном Московском господаръстве и на всех великих господаръствах Росийского царствия» Короля Сигизмунда III и его потомков. Вместе с тем указывалось, что без «совету Московъского господарства, и из городов всего освешченъного собору, и бояр, и думных, и всяких розных станов людей», а также гетмана Романа Ружинского «и всего рыцарства посполитого» «постановити и утвердили немочно».

Одновременно с этим, 29 декабря 1609 г., Филарет принял взаимную присягу «тушинцев» (после бегства Лжедмитрия II): больше самозваным «царям Димитриям» не служить, а также «против Шуйского з братьею и его советники, и против всякого неприятеля стояти, и битисе до смерти, и друг друг не подати», никого из московских бояр на царство «не хотети»¹⁵⁸. Маятник «прямой-кривой» для Филарета вновь покачнулся в сторону «кривизны».

Однако вскоре первоначальный ответ королю о его возможном воцарении был заменен идеей возведения на московский престол королевича Владислава, о чем от имени «тушинского правительства» сообщил Сигизмунду III 27-31 января 1610 г. под Смоленском Михаил Салтыков. Привезенный в смоленскую ставку проект договора начинался именем Патриарха Филарета и содержал условия поддержки Владислава на царство. В частности, королевич должен был принять православие и венчаться на царство по древнему чину в Москве; должны были нерушимо сохраняться православная вера. Церковь, ее имущество и святыни; требовались гарантии того, что католические и протестантские проповедники не будут допущены в Россию, будет запрещено менять православную веру и будет построен лишь один костел за московской городской чертой. Участие в данном договоре первоначально (до присоединения к нему Москвы) выводило Филарета в ранг «кривых». Сигизмунд III в «отказе» от 14 февраля 1610 г. фактически не принял главный пункт: о переходе в православие и коронации Владислава. Тем не менее уже с 17 января и по август 1610 г. россиян в подконтрольных полякам территориях начали приводить к присяге на имя Владислава.
Тем временем окончательно распался тушинский лагерь. Бежал к Москве архиепископ Тверской Феоктист, но был пойман какой-то бродячей шайкой и убит. Отряды Ружинского, отступая из Тушина, взяли с собой Филарета. В Новом летописце говорится, что он опять был вывезен силою («с великою крепостию»). Ружинский с обозом остановился в Иосифо-Волоколамском монастыре. Тут его догнал посланный князем Михаилом Скопиным-Шуйским отряд Григория Валуева. Валуев настиг «тушинцев», бегущих от монастыря, «литовских людей побил», а Филарета Никитича «отполонил», увезя в Москву. Наоборот, в одном из разрядов под 4 мая 1610 г. говорится, что князь Тимофей Иванович Оболенский «литву побил, Филарета полония и многих изменников поймал»¹⁵⁹.

Если следовать логике, то клонившийся к упадку режим Шуйского давно стал немил Филарету, его открытое участие в переговорах с королем однозначно ставило царя Василия вне игры. Таким образом, возвращение Филарета в Москву к Шуйскому было для него более чем нежелательно, а значит, уход с Ружинским был добровольным. Симпатии Филарета к «тушинцам» и антипатия к «шуякам» жили в нем долго: не случайно, став легитимным Патриархом, он наводнил двор царя Михаила именно бывшими «тушинцами».
Опасения Филарета насчет гонений от Шуйского не оправдались: автор «Рукописи Филарета» (20-е гг. XVII в.) живо передаст чувство облегчения, которое испытал Романов, когда царь Василий повелел ему «по прежнему житию пребывати без опасения»¹⁶⁰. Филарету вернули Ростовскую митрополию.
Наконец царь Василий Шуйский 17 июля 1610 г. был свергнут с престола Федором Волынским и Захаром Ляпуновым. 19 июля он был насильно пострижен в Чудове монастыре. Его политическая карьера окончилась там, где начинал Григорий Отрепьев, где по указу Шуйского был заключен Патриарх Игнатий, а затем, уже поляками, Гермоген. Филарет немало способствовал падению Шуйского. В этом вопросе он разошелся с мнением Патриарха Гермогена, который требовал вернуть Василия и не признавал его пострижения. Патриарха не послушали, и лишь тогда он предложил кандидатуры Василия Голицына или 15-летнего сына Филарета Романова — Михаила (родился в 1596 г.), отдавая предпочтение последнему (к Голицыну, как считал П. Г. Басенко, склонялось московское духовенство).

Но странное дело, Филарет, все время пробивавшийся к власти, отказался от нее. Возможно, в столь мятежное время он не решился подвергать сына опасности и испытывать судьбу. Кроме того, большинство, в том числе князь Голицын, поддержано кандидатуру Владислава. Тем не менее Филарет открыто выступил против поляка. На Лобном месте он призывал не прельщаться королевскими обещаниями, указывал на «королевское злое умышлсние» — завладеть Московским государством и присоединить к Польше и Литве, искоренить православие и утвердить католичество¹⁶¹. Но поляки напомнили «тушинский» договор и присягу значительных территорий на имя Владислава. Несмотря на призывы и упорство двух Патриархов (Гермогена и Филарета), 7 августа Владислав был избран на царство. После этого упорствовать было невозможно. 17 августа общим советом с участием Гермогена и Освященного Собора был утвержден новый договор с гетманом Станиславом Жолкевским, в основу которого лег проект, выработанный при активном участии Филарета в Тушине¹⁶².
28 августа высшие светские и духовные чины, в том числе Филарет, в присутствии Патриарха Гермогена принесли присягу на имя королевича Владислава.
Попытка Филарета не допустить к престолу поляка явно свидетельствовала о других его планах. Но о каких? Скорее всего это мог быть вариант позднейшей Семибоярщины, только во главе со «священством» (как «тушинское правительство»), для наведения порядка в стране и стабилизации, для обороны от внешних «доброхотов». Лишь затем должно было последовать замещение «царства». Новое избрание боярского царя, даже юного Михаила Романова, было бесперспективной акцией, хотя на этом и настаивал Гермоген. Фактически только два Патриарха в данной ситуации остались в разряде «прямых», ибо до последнего стояли за решение вопроса о «царстве» внутри государства.
Все дальнейшие события в биографии Филарета Никитича, начиная с польской миссии под Смоленском, — путь «прямого». Перед выездом из Москвы послы получили подробный наказ-инструкцию, и в Успенском соборе в присутствии Патриарха Гермогена Филарет и все остальные принесли присягу: «Прежде согласимся мучительную смерть принять, нежели что противно учинить». Посольство пребывало в королевском лагере под Смоленском с 7 октября 1610 г. до 12 апреля 1611 г. Филарет продемонстрировал стойкость в вопросах о кандидатуре Владислава (против Сигизмунда) на царство, о принятии им православия, снятии осады Смоленска и выведении королевских войск, незаконном пленении и вывозе в Польшу Шуйских. Он сдержал клятву, данную перед отъездом в Успенском соборе.

Правда, поляки считали, что Филарет имел тайный уговор с Гермогеном о воцарении Михаила, поэтому, «будучи в посольстве, тайно и лукаво тым промышлял, как бы королевичу с. м. Владиславу не быти на московском государстве»; об этом будто бы свидетельствовал письменно некий Федор Погожий («весь злой завод и совет Филарета митрополита выписал»)¹⁶³. Тем не менее мир видел дела Филарета совершенно в ином свете.
Уже в то время начал возвышаться его героический образ «прямого». Автор «Новой повести» (1610-1611 гг.) писал, что два столпа, Гермоген с Филаретом, и защитники Смоленска «стоят крепко и непреклонно умом своим за святую... веру и за свою правду... Подобает же им вел ми дивитися и хвалили их... у смерти стоячих»¹⁶⁴. Эта стойкость восхищала также историков-критиков: П. Г. Васенко отпускал Филарету прежние грехи за мужество под Смоленском¹⁶⁵.

Затем было девятилетнее заточение в замке Мальборк. Все это отражено в дипломатических документах и в фундаментальных трудах историков. В глазах россиян Филарет однозначно превратился в Героя, поляки же называли его упрямцем.
Напомним, что Филарет, став иноком, при этом всегда (даже официально) оставался Филаретом Никитичем, соединяя в себе духовное и светское. В польском плену он был послом, исполнял светскую функцию, проявляя свою гражданскую позицию в первую очередь как Романов. И конечно же, он всегда был самим собой. Однако все эти проявления, как, впрочем, и вся жизнь Смутного времени, в высшей степени разнообразны, непонятны, часто кардинально противоположны и не поддаются схематизации и структуризации. Поэтому следует говорить не только о периодах жизни, но и об отдельных словах, действиях, поступках Филарета, пытаясь их понять и объяснить через многообразие действий в подобных же ситуациях его современников, через их понимание и оценки, через их запутанную логику. В основе этого должны лежать понятия людей Смутного времени, настолько далекие от современных, что мы просто не имеем права на личное морализаторство.
В аспекте же заявленной темы «прямых» и «кривых» польское пленение Филарета, затмив его предыдущую относительную «кривизну», однозначно превратило его в «великого прямого». Этот обновленный образ пастыря явно указывал ему путь к патриаршеству¹⁶⁶.
В. В. Маландин, представляющий скептическое направление в современной историографии деяний Филарета Романова, полагает, что все объясняется гораздо прагматичное. Исследователь утверждает: «Только после 1613 г., когда личные интересы Филарета Никитича объективно совпадали с государственными, можно говорить о нем как о защитнике независимости и православной веры» ¹⁶⁷. Тридцать лет Романовы во главе с Федором — Филаретом боролись за власть, занимаясь лавированием, интригами, меняя союзников, пребывая в постоянной оппозиции к власти; убеждения Филарета «менялись в зависимости от обстановки», неизменной оставалась лишь жажда власти. Наконец царем стал его сын Михаил — свершилось давно ожидаемое. Для Филарета держалось место Патриарха, которое, невзирая на все каноны, интересы Церкви и государства, оставалось незанятым целых восемь лет до возвращения Филарета из плена¹⁶⁸.

Вряд ли можно согласиться с такой жесткой однолинейностью в оценке многомерных действий, поступков, высказываний Филарета. Все это опять-таки является проекцией патриаршего периода жизни Филарета на предыдущие этапы его деятельности. Тем не менее идея власти пронизывает все эти этапы уже со времен Бориса Годунова. Суть заключается в эволюции понимания Филаретом своего места во власти и возможных путей подхода к власти. Признаки указанной эволюции очень скупо проявляются вовне и еще менее отражаются в синхронных письменных источниках, поэтому все исследователи обречены на хронологическое конструирование (а не реконструкцию) образа Филарета, лавируя между образом, созданным самим героем, и его «другим» образом.
Документы свидетельствуют, что не позже 1615 г. Филарета начали именовать «митрополитом Московским и всея России». Это практически означало передачу ему первосвятительских функций и стало своеобразным третьим наречением на патриаршество, осуществленным сыном царем Михаилом Федоровичем. Для Филарета складывалось парадоксальное положение: и «священство», и в значительной степени «царство» формально ему уже принадлежали, но лишь пассивно. Сила Филарета Никитича заключалась в том, что он не стремился любыми путями вырваться из плена и заполучить отданную ему власть. Возвращение должно было произойти с честью, как возвращение мученика за веру, страдальца за отечество, всенародно почитаемого Героя. Томительное заключение работало на авторитет и имидж Филарета. И, конечно же, не стоит говорить лишь о холодном расчете: и чувство патриотизма, и гражданская позиция, и долг пастыря — все это неотъемлемые черты образа Филарета в «ляцком пленении». Его слова о запрещении сыну-царю уступать и пяди земли в обмен на отца, его приказ не менять его одного на всех пленных поляков — все это становилось сразу известно и создавало Филарету ореол «святителя Правды».

Размен состоялся 1 июня 1619 г.: Филарета передали за полковника Струся. Началось триумфальное шествие Героя к Москве. Затем было «называние» на патриаршество и поставление (22-24 июня) Патриархом Иерусалимским Феофаном¹⁶⁹. Филарет достиг «священства», но одновременно и «царства». С 1622 г. он титулуется «Великим государем», став официальным соправителем сына-царя, которого (а также инокиню Марфу) он фактически отстранил от управления государством. Это выразилось также в интересной формуле делопроизводственной документации: «Он, Государь, и отец его государев, великий государь, святейший патриарх — их царское величество нерозделно» ¹⁷⁰.

А на известном портрете Патриарха Филарета в Коломенском дворце была сделана надпись: «царь Феодор Никитич». Исследование показало, что на портрете он первоначально был изображен в царском одеянии и бармах, со скипетром в руке и надписью внизу «царь Федор Никитич», затем портрет переписали — «надели» на Филарета патриаршее облачение, а надпись закрасили¹⁷¹.
Такая двойственность сохранялась до самой смерти Филарета. Зеркальное повторение структуры «царства» достигалось учреждением патриарших приказов (Дворцовый, Казенный, Судный, Разрядный), института стольников (около 850 человек), изданием грамот о светских делах от лица Патриарха и пр.

В марте 1632 г. Филарет Никитич направил личное послание шведскому королю Густаву-Адольфу о союзе. Это был беспрецедентный факт, которому современники дали точную оценку: «А до сей грамоты от великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руси к свейскому королю николи ни о каких делах ни с кем не писывано»172.
Кроме того, в родовом «царстве» существовало как бы личное «царство» Филарета: его патриаршая епархия состояла из 40 городов с пригородами и уездами, которые имели полное патриаршее управление и освобождались от вмешательства светской администрации (по царской грамоте 1625 г.)¹⁷³.
Интересны формы обращения и титулования Филарета, употребляемые в письмах к нему царя-сына и инокини Марфы. В послании от 30 мая 1623 г. Михаил обращался: «отцу отцем и учители Христовых велений, истинному столпу благочестия, евангилские проповеди рачителю, недремателну оку церковному благолепию, кормчию Христова корабля, неблазненно той направляющую во пристанище спасения, Великому Государю». А инокиня Марфа тогда же обращалась: «Вышеестественному в подвизех и равноагнелному изволению, изрядном во Архиереях, богодуховенну в человецех великому государю и владыце моему»¹⁷⁴.

Филарет воспринимал все эти «наименования» как должные, соединяя в себе «вершинную» благодать «священства» и «царства», в которых он занял позицию верховного судии и господина. Слава Филарета несколько померкла из-за неудачи развязанной его стараниями Смоленской войны. Удрученный провалом плана расквитаться с Польшей, Патриарх умер I октября 1633 г. Уже 4 октября Михаил Федорович начал освобождать заключенных Филаретом ссыльных. Фоккеродот писал: «Царь Михаил от всего сердца наскучил тем игом, под которым находился, и не очень-то горевал, когда закрыл глаза старый патриарх, с досады и огорчения на плохой успех затеянного им предприятия на Смоленск»¹⁷⁵.

Однако созданный самим Филаретом «образ Филарета», зафиксированный в многочисленных официальных памятниках, восторжествовал еще при его жизни. Этот образ является уникальным примером героизации поведения во время Смуты, а также наложения официального запрета на «темные» периоды жизни и поступки Филарета Никитича. Он сам, его сын и внук долго стояли на страже образа «наипрямейшего» Героя. Эту линию продолжили церковные деятели и историки. Митрополит Макарий (Булгаков) писал: «Представляя в лице своем необыкновенное сочетание двух высших служение на земле, царского и патриаршего, Филарет Никитич достойно исполнил свое призвание»¹⁷⁶. Само имя четвертого Патриарха «называло» его достоинства: Филарет — «друг добродетели». Да и Патриарх «неложный» могли быть «кривым»?

Таким образом, списки «прямых» и «кривых» Смутного времени среди «священства» открывают два первых патриарха — соответственно Иов и Игнатий. Но современники (массовое сознание) еще не воспринимают их таковыми. Восхваление и изобличение начинают публицисты Смуты уже при первых Романовых и «под редакцией» Филарета Никитича. Тогда же списки пополняются Феодосием Астраханским («прямой») и Пафнутием Крутицким («кривой»). Однако два последующих патриарха — Гермоген и Филарет — еще при жизни приобретают «маркировку». И если Гермоген со времен Василия Шуйского (а то и Лжедмитрия I) однозначно «прямой», что еще резче подчеркнула его смерть в заточении, то Филарет — «криво-прямой». Это деление людей Смутного времени на «кривых» и «прямых» не утихает со временем, но постоянно редактируется. Фактически круг нарративных памятников Смуты 1610-1630-х гг. находит свое первое завершение в Новом летописце. Патриаршая и великогосударева рука Филарета совершает последнюю ревизию. Его концепция останется, но расцветился «новизна ми» и подробностями в Латухинской степенной книге, Морозовском летописце и других памятниках послефиларетовской эпохи.

Так были ли на самом деле «прямые» и «кривые» в Смутное время среди «священства», или их создали публицисты послесмутного времени? Когда все закончилось, давать оценку стало и проще, и сложнее: сформировался некий идеал Правды, к которому примеряли людские поступки; тогда уже известны были настоящие Герои и Антигерои, которые представляли положительный, отрицательный или трагический (соединяющий и то и другое) образцы. Схема приведения к позорному столбу открывалась Лжедмитрием I и его парой — Патриархом Игнатием. Однако отбор осуществлялся выборочно, ведь «вся Русь» служила Самозванцу. Судили лишь тех, кого уже не было, или тех, кто не имел сильных покровителей в лице Филарета Романова.
Поиски «прямых» и «кривых» напоминали евангельскую притчу о блуднице, присужденной к каменованию. При этом изречение Христа «кто без греха» забывалось. «Суд» шел над другими — над обществом и над «священством». «Судьи» не судили лишь себя. Представление о «прямых» и «кривых» было порождением послесмутных попыток осознать Смуту и оценить роль элиты, средних слоев и «немых», но действенных низов. В большинстве случаев имеющиеся нарративные источники отражают разные официальные мнения царей, правительств. Патриархов. Оценки колеблются, но все же в их основе лежит идеальное понятие о «старине», традиции и неприятие отступления от патриархальных норм «государственной морали». В «идеальном» свете таких требований трудно было бы найти хоть одного стоически «прямого» и в духовной и в мирской среде. Весь мир пошел «кривым» путем. Пронзительно говорил об этом Пискаревский летописец: «Попрася правда, от иде истинна, разлился беззаконие и душа многих христиан изменися: слово их, аки роса утренняя, глаголы их, аки ветр! И дивится убо о сем вся вселенная, и паче ужасаются сушил християня! Кто не ужасается, кто не дивится, кто не возплачется слыша убо о сем? Ни книги царьственныя глаголют, ни отческие свидетельствуют такова чюдеси за наши грехи. Никому же есть мошно по приму изчести и писанию предати!»¹⁷⁷.
Но, как и Смута, «мир» эволюционировал на уровне отдельного человека, что и позволило многим «выпрямиться» и победить Смуту в умах, настроениях, жизни и стране.
Не было бы «кривых», не стало бы и «прямых». Их поиски в послесмутное время не случайны. Задача историка — показать именно «творение» данной оси; выяснить как, когда и почему конкретные личности оказались «записаны» в разные списки; попытаться понять, что вкладывали в свою оценку современники и кем чувствовали себя названные в списках лица. Творение новых «прямых» и «кривых» Смуты по собственному рассуждению не задача историка. Именно поэтому на простой и прямой вопрос, были ли «прямые» и «кривые» в кругу «свяшенства» Смутного времени, невозможно и не нужно искать такой же однозначно прямой ответ.

---

¹ Костомаров Н. И. Личности Смутного времени // Исторические монографии и исследования. СПб., 1881. Т. 13.
² Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1987. С. 333.
³ Дмитриевский А. А. Архиепископ Елассонский Арсений и его вновь открытые исторические мемуары. Киев, 1899. С. 100; и др.; СПб. ОИИР РАН. Архив. Ф. 276, оп. 2. ед. 113, л. 53 (158).
⁴ Строев П. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской Церкви. СПб., 1877. Стб. 163, 170; Иванчин-Писарев Н. Спасо-Андроников. М... 1842. С. 110-111.
⁵ Строев П. Списки иерархов... Стб. 151.
⁶ Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. СПб., 1881. Т. 10. Кн. 1. С. 105-106; и др.
⁷ Карташев А. В. Очерки истории Русской Церкви. М" 1992. Т. 2. С. 55.
⁸ Дубаков А. В. Первый Астраханский архиепископ Феодосий // Мир Православия. Волгоград. 1997. С. 58-59. В следующей статье автор пересмотрел свои взгляды: Дубаков А. В. Образование Астраханской епархии в XVI — начале XVII в. // Средневековое православие от прихода до Патриархата. Волгоград. 1998. Вып. 2. С. 159-161.
⁹ Дмитриевский А. А. Житие и подвиги первого архиепископа Астраханского Феодосия // Труды КДА. 1903. Кн. 5. С. 148-151; и др.
¹⁰ 1657 г. — РГБ. ОР. Собр. Ундольского, 385. издан А. А. Дмитриевским; XVII в. — РНБ. OP. Q.XVII.28; и др.
¹¹ Саввинский И. Астраханская епархия (1602-1902 гг.). Астрахань, 1905. Вып. 1. С. 392.
¹² РГИА. СПб. Ф. 834. оп. 3. ед. 2447, л. 42.
¹³ Дубаков А. В. Образование Астраханской епархии... С. 156-158.
¹⁴ Там же. С. 157.
¹⁵ Строев П. Списки иерархов... Стб. 309. Изучив все разнообразие взглядов и аргументаций относительно даты хиротонии (1589. 1602. 1606 гг.), А. В. Дубаков пришел к выводу, что хиротония состоялась между 1600 и 1604 гг., более склоняясь к версии ««Жития»: 1602 г. {Дубаков А. В. Образование Астраханской епархии... С. 157).
¹⁶ См. вкладную запись от 18 июля (?) на острожском 1594 г. издании творений Василия Великого «О постничества»: БАН, инв. 48.
¹⁷ ДАИ. СПб., 1846. Т. 1. С. 255, 258; ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. С. 79;
¹⁸ РНБ. СПб... 1909. Т. XIII. Стб. 933. РНБ. ОР. Ф. 487. оп. 2, ед. F.216, л. 71 об.
¹⁹ ДАИ. Т. 1. С. 255; Сборник материалов по русской истории начала XVII века. СПб., 1896. С. 63.
²⁰ РИБ. Т. XIII. Стб. 536; РНБ. OP. F.IV. 228, л. 110; РГБ. ОР. Муз. 2900, л. 24об.
²¹ Тюменцев И. О. Государство и Церковь в России в 1608-1610 гг. // Средневековое православие от прихода до патриархата. Волгоград, 1997. С. 144.
²² Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время (7113-7127 гг.). М., 1907. С. 40, 202. 205; и др.
²³ Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 193; и др.
²⁴ Ульяновский В. И. Россия в начале Смуты: Очерки социально-политической истории и источниковедения. Киев. 1993. Ч. 1. С. 82, 87, 92.
²⁵ Смирнов И. И. Восстание Болотникова: 1606-1607. М.: 1951. С. 219-220; и др.
²⁶ Ульяновский В. И. Россия в начале Смуты: Очерки социально-политической истории и источниковедения. Киев. 1993. Ч. 2. С. 68-76.
²⁷ РГАДА. Ф. 149. оп. 1, ед. 9. л. 1-1 об; СГГД. СПб., 1819. Ч. 2. С. 208.
²⁸ АИ. СПб., 1841. Т. 2. No 64. С. 79-80; РГИА. СПб. Ф. 834. оп. 3. ед. 2447, л. 42.
²⁹ СГГД. Ч. 2. С. 292.
³⁰ РГАДА. Ф. 149. оп. 1. ед. 28 в.
³¹ Памятники истории Смутного времени. М., 1909. № 8. С. 26. (Грамота 1606 г. в Пермь Великую.)
³² СГГД. 4.2. С. 311, 316; ДАИ. Т. 1. С. 262.
³³ СГГД. Ч. 2. N* 149. С. 316. (Грамота в Елец 1606 г.)
³⁴ Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 245-250.
³⁵ Saint-Anne B.-l. de. Histoire de L'Etablissement de la Missiоп de Perse par les Peres Carmes-Dechausses (de I'annee 1604 a 1612). Bruxselles. 1886. P. 151-160.
³⁶ Дубаков А. В. Первый Астраханский архиепископ Феодосий. С. 59. Ср.: Тюменцев И. О. Первое известие о церкви в Царицыне // Мир Православия. Волгоград, 1998. С. 31.
³⁷ Строев П. Списки иерархов... Стб. 309-310; Дмитриевский А. А. Житие. С. 170-171.
³⁸ Сказание Авраамия Палицына. М.-Л., 1955. С. 111-112, 262; РГБ. ОР. Ф. 178. Муз. собр., ед. 2900, л. 28об.; РНБ. OP. F.IV.228, л. 110-110об.
³⁹ Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1835. Т. XI. С. 222; Щепкин Е. Н. Политика папского престола в смутное время. Одесса, 1901. С. 7-8.
⁴⁰ Петров П. Н. Книгохранилище Чудова монастыря // Памятники древней письменности. СПб., 1879. Вып. 4.
⁴¹ ГИМ. ОР. Собр. Щукина, ед. 136, л. 40об. — 41.
⁴² ААЭ. Т. 2. № 64. С. 142.
⁴³ Опись архива Посольского приказа 1626 года. М., 1977. Ч. 1. С. 320.
⁴⁴ Дмитриевский А. А. Архиепископ Елассонский Арсений. С. 154-155; СГГД. Ч. 2. No 283. С. 620.
⁴⁵ Дмитриевский А. А. Архиепископ Елассонский Арсений... С. 155.
⁴⁶ Тюменцев И. О. Преемники преподобного Сергия Радонежского в Смутное время в начале XVII века: Архимандрит Иоасаф III // Христианство: Вехи истории. Волгоград, 1996. С. 24.
⁴⁷ Сказание Авраамия Палицына. С. 299.
⁴⁸ Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в XVI—XVII ее. М., 1978. С. 210.
⁴⁹ Добронравин К. Очерки истории Русской Церкви от начала христианства в России до настоящего времени. М... 1868. С. 117.
⁵⁰ Поселянин Е. Родоначальник дома Романовых патриарх Филарет Никитич. М... 1913. С. 48.
⁵¹ Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М... 1869. С. 316.
⁵² Костомаров Н.И. Филарет Никитич Романов // Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. СПб., 1912. Кн. 1. С. 588-594.
⁵³ Цветаев Д. В. Избрание Михаила Федоровича Романова на царство. М., 1913. С. 47.
⁵⁴ Маландин В.В. Патриарх Филарет // Великие государственные деятели Росии. М. 1996. С. 147-174 (156).
⁵⁵ Горсей Дж. Записки о России: XVI — начало XVII в. М... 1990. С. 105. 107. 139.
⁵⁶ Павлов А.Л. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунова (1584-1605 гг.). СПб... 1992. С. 35. 47. Ср. противоположную точку зрения: Некрасов С. Предки царя... С. 135-137.
⁵⁷ ДАИ. СПб., 1846. Т. 2. No 76. С. 194. По мнению С. В. Бахрушина, легенда о «завещательном союзе дружбы»» между Годуновым и Романовыми возникла позднее с целью очернить Бориса, не постеснявшегося нарушить клятву и поднять руку на детей Никиты Романовича (Бахрушин С. В. Научные труды. М... 1952. Т. 1. С. 214).
⁵⁸ Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII века. М., 1937. С. 42.
⁵⁹ Горсей Дж. Записки о России. С. 105: ГорсейДж. Записки о Московии XVI века. СПб... 1909. С. 77.
⁶⁰ Павлов А.Л. Государев двор. С. 58-59.
⁶¹ Материалы по Смутному времени на Руси XVII в. / Публ. В. Н. Александренко// Старина и новизна. 1911. Кн. 14. С. 438-439.
⁶² Горсей Дж. Записки о России. С. 108.
⁶³ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 42.
⁶⁴ Павлов А. П. Государев двор и политическая борьба... С. 75.
⁶⁵ Васенко П. Г. Бояре Романовы и воцарение Михаила Федоровича на царство. СПб... 1913. С. 70. В период 1599-1602 гг. одновременно велось несколько подобных дел: «Дело доводное. что извещали при царе Борисе князь Ивановн люди Ивановича Шуйского Янка Иванов сын Марков да брат ево Полуехт- ко на князь Ивана Ивановича Шуйского в коренье и в ведовском деле. 108-го году»», «Сыскное дело про князя Александра Репнина и ссылка ево на Уфу во 109 году, ветхо все и роспалось. исподу нет»», «Дело, что извещали на князя Ивана Катырева-Ростовского люди ево. Федька Мешковатой да Плюшка Ду- дакин, при царе Борисе, во 110-м году, роспалось все». (Опись архива Посольского приказа 1626 года. М... 1977. Ч. 1. С. 262).
⁶⁶ АИ. Т. 2. № 38. С. 34-52: № 54. С. 64-66: РГАДА. Ф. 146. оп.1, ед. 7.
⁶⁷ Васенко П. Г. Бояре Романовы. С. 74-75
⁶⁸ См. новую публикацию «Дела Романовых»: Хроники Смутного времени. М... 1998. С. 411-438.
⁶⁹ АИ. Т. 2. С. 41.
⁷⁰ Там же. С. 36: РГАДА. Ф.146. оп.1. ед. 7. No X. л. 10.
⁷¹ АИ. Т. 2. С. 43.
⁷² Там же. С. 47-48.
⁷³ Буссов К. Московская хроника: 1584-1613. М.-Л., 1961. С. 93.
Какую-то информацию о заговоре Романовых, его сути и последствиях сообщал Рудольфу II Лукас Паули. Его донесение было найдено в Венском архиве (отдел Moscovica Russica) Г. Ф. Штендманом. но сам он сообщал в 1880 г., что «записки, собранные нами об этом интересном времени... недавно сожжены». Поиски указанных документов в Венском архиве в настоящее время не проводились, поэтому ничего нельзя сказать об их содержании, которое должно быть весьма интересно, так как фиксирует информацию современника.
⁷⁴ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 50. 53.
⁷⁵ АИ. Т. 2. С. 34-35.
⁷⁶ РНБ. ОР. Ф. 7 (Аделунг). ед. 193. л. 37.
⁷⁷ Опись архива Посольского приказа 1626 года. Ч. 1. С. 262.
⁷⁸ Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII ее.: Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время. М., 1937. С. 230-238.
⁷⁹ Сборник материалов по русской истории начала XVII века. СПб., 1896. С. 63.
⁸⁰ Archiwum domu Sapihdw. Lwbw, 1892. Т. 1. S. 177-179.
⁸¹ Сб. РИО. M., 1912. Т. 137. С. 247.
⁸² РНБ. ОР. Ед. F.1Y. 228, л. 92об.; ЧОИДР. 1847. No 9. Отд. 2. С. 3-4.
⁸³ Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII века. Л., 1985. С. 103-106; и др.
⁸⁴ Буссов К. Московская хроника. С. 100.
⁸⁵ АИ. Т.2. С. 41.
⁸⁶ Там же. С. 41.
⁸⁷ Там же. С. 51.
⁸⁸ ПСРЛ. М... 1978. Т. 34. С. 202.
⁸⁹ Горсей Дж. Записки о России. С. 105.
⁹⁰ Шаум М. Tragoedia Demetrio Moscovitica // Иностранные сочинения и акты, относящиеся до России, собранные К. М. Оболенским. М., 1850. Кн. 5. С. 7.
⁹¹ Утвержденная грамота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова. М., 1906.
⁹² РИБ. Т. XIII. Стб. 567, 636; Попов А. Изборник... С. 287.
⁹³ ДАИ. Т. 2. No 76. С. 194-195.
⁹⁴ ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 52-54.
⁹⁵ РГБ. ОР. Ф. 178 (Музейное собр.), ед. 4468. л. 36-38об. (Вариант данной информации: ПСРЛ. Т. 14.
С. 53.)
⁹⁶ ГИМ. ОР. Синодальное собр., ед. 293, л. 411об. — 414; РНБ. ОР. Музейное собр., ед. 2900, л. 5-7. (См. «остов» указанной информации: ПСРЛ. Т. 14. С. 53-54.)
⁹⁷ Сказание Авраамия Палицына. С. 111, 261.
⁹⁸ Памятники древней письменности и искусства. СПб., 1896. Т. XXI. С. 28.
⁹⁹ РНБ. ОР. Собр. Толстого, ед. Q.IV.86. л. 420-420об.
¹⁰⁰ Письма Константина Николаевича Бестужева-Рюмина о Смутном времени. СПб., 1998. С. 11, 26.
¹⁰¹ АИ. Т.2. №38. С. 51.
¹⁰² Горсей Дж. Записки о Московии XVI века. С. 77, 107.
¹⁰³ АИ. Т.2. No 38. С. 50-51.
¹⁰⁴ Там же. С. 52.
¹⁰⁵ Некрасов С. Предки царя... С. 157-158.
¹⁰⁶ АИ. Т. 2. No 54. С. 65.
¹⁰⁷ В. В. Маландин также полагает, что в монастыре Филарет имел связь с миром, узнал о появлении Лжедмитрия I, а «возможно, принимал участие в заговоре против Годуновых», активно поддерживал «польского ставленника в борьбе за престол» (Маландин В. В. Патриарх Филарет... С. 150). По мнению С. Некрасова, информацию о Самозванце мог сообщить Филарету сам игумен Иона (Некрасов С. Предки царя... С. 159).
¹⁰⁸ АИ. Т. 2. No 54. С. 65-66 (22 марта 1605 г.); РНБ. ОР. Ед. F.IV.47, л. 1-2 (16 марта); РНБ. Ф. 328, ед. 147, л. 1-2 (22 марта).
¹⁰⁹ Попов А. Изборник. С. 189, 219, 438; Платонов С. Ф. Соч. СПб., 1913. Т. 2. С. 421.
¹¹⁰ ПСРЛ. Т. 14. С. 53; РГБ ОР. Ф. 178, ед. 4468, л. 37 об., ед. 2900, л. 6.
¹¹¹ Ювеналий (Воейков), игум. Краткое описание о происшествии знаменитого рода Юрьевых-Романовых и жизни великого государя святейшего Филарета Никитича, патриарха Московского и всея России. М., 1798. С. 20; Карамзин Н. М. История государства Российского. М., 1989. Кн. 3. Т. XI. С. 63; и др.
29 Смутное время.
¹¹² Акты Сийского монастыря. Вып. 1. М... 1913; Пиконов В. Сийский монастырь Св. Антония. С. 141, 147.
¹¹³ РГАДА. Ф. 181. оп. 1. ед. 26. л. 565; РНБ. ОР. Ед. F.IV.212. л. 832; РГБ. ОР. Ф. 313. ед. 2913, л. 194; Ф. 218. ед. 7. л. 806; РИБ. Т. XIII. Стб. 812-813. 1294; ПСРЛ. М.-Л., 1962. Т. 27. С. 151: Четыре сказания о ЛжеДимитрии. извлеченные из рукописей имп. Публичной библиотеки. СПб... 1863. С. 73; Попов А. Изборник... С. 240-241.276.410.
¹¹⁴ РИБ. Т. XIII. Стб. 813.
¹¹⁵ Дмитриевский А. А. Архиепископ Елассонский Арсений... С. 106.
¹¹⁶ Двор Романовых на Варварке был сохранен и. по-видимому, возвращен им. См.: Лаврентьев А. В. Романовы и «старый государев двор» на Варварке // Люди и вещи: Памятники русской истории и культуры XVII—XVIII ее... их создатели и владельцы. М... 1997. С. 7-36.
¹¹⁷ Дьяконов М. Акты, относящиеся к истории тяглою населения Московского государства. Юрьев. 1897. Вып. 2. No 35. С. 36.
¹¹⁸ ПСРЛ. Т. 34. С. 208.
¹¹⁹ РИБ. Т. XIII. Стб. 540.
¹²⁰ Там же. Стб. 872; ААЭ. Т. 2. С. 110; ДАИ. Т. 2. No 196. С. 2; Сб. Муханова. С. 267.
¹²¹ Горсей Дж. Записки о Московии XVI века. С. 105.
¹²² АЮ. № 221. III. С. 237-238; РИБ. Т. 35. Пг... 1917. No 45. Стб. 69-70.
¹²³ Записки Станислава Немоевского // Титов А. А. Рукописи славянские и русские, принадлежащие И. А. Вахрамееву. М... 1907. Вып. 6. С. 42.
¹²⁴ РГАДА. Ф. 149. оп. 1. ед. 9. л. 1-1 об.; СГГД. Ч. 2. No 93. 207-211.
¹²⁵ Шереметев С Д. Заметки по поводу Семибоярщины. М., 1910. С. 11.
¹²⁶ См.: Ульяновский В. И. Россия в начале Смуты. Ч. 1. С. 125-142.
¹²⁷ Титов А. Из Львовского архива кн. Сапоги // Русский архив. 1910. № 11. С. 345; Скрынников Р. Г. Земский собор 1598 года и избрание Бориса Годунова на трон // История СССР. 1977. No 3. С. 147.
¹²⁸ ААЭ. Т. 2. No 10. С. 59.
¹²⁹ Белокуров СА. Разрядные записи. С. 40.178. 183. 205. 218.
¹³⁰ РГАДА. Ф. 1192. оп. 1, ед. 15. л. 154об.
¹³¹ СПбИИ РАН. Архив. К. 12. ол. 2. перепл. 7.1. л. 54; ААЭ. Т. 2. No 41. С. 96-97; РИБ. Петроград. 1917. Т. XXXV. No 43. Стб. 68.
¹³² РНБ. ОР. Погодинское собр... ед. 1566. л. 5Эоб.; СПбИИ РАН. Архив. К. 2, оп. 1. ед. 149 Q. л. 125об.
¹³³ См.: Ульяновский В. И. Россия в начале Смуты. Ч. 1. С. 135. 275-299.
¹³⁴ В апреле 1610 г. нунций Симонетти писал кардиналу Боргезе о Филарете как ожидаемом королем Сигизмундом III посланнике: «Этот патриарх — тот самый, который помогал делу покойного Димитрия и за то подвергся преследованию со стороны Шуйского, нового царя, поставившего на его место другого патриарха, каковой и находится в Москве: упомянутый старый патриарх (то есть Филарет. — В. У.) держал также сторону нового Димитрия» (Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты... С. 234).
¹³⁵ АЗР. СПб... 1851. Т. IV. No 177. С. 287.
¹³⁶ ДАИ. Т. 2. No 76. С. 195-196.
¹³⁷ РИБ. Т. XIII. Стб. 1013.
¹³⁸ ААЭ. Т. 2. No 75. С. 166-168.
¹³⁹ Там же. No 58. С. 130-135; N«73. С. 164-165.
¹⁴⁰ РНБ. ОР. Погодинское собр., ед. 1564, л. 114-123.
¹⁴¹ ААЭ. Т. 2. No 88. С. 180.
¹⁴² РИБ. Т. XIII. Стб. 1013-1014.
¹⁴³ ПСРЛ. Т. 14. С. 83.
¹⁴⁴ Там же. С. 83. Погибли также архивы архиерейского дома и ряда ростовских монастырей, что значительно усложняет работу историков (Мельник А. Г. Судьба архивов Ростовского архиерейского дома и ростовских монастырей в эпоху Смуты // История и культура Ростовской земли: 1993. Ростов. 1994. С. 91-92; и др.).
¹⁴⁵ ААЭ. Т. 2. No 169. С. 288. (Тут приведена неверная дата — 1611 г. См.: Васенко П. Г. Бояре Романовы... С. 100.)
¹⁴⁶ Временник МОИДР. 1849. Кн. 1. С. 35-39.
¹⁴⁷ Поселянин Е. Родоначальник дома Романовых патриарх Филарет Никитич. С. 21.
¹⁴⁸ Васенко П. Г. Бояре Романовы... С. 100, 211.
¹⁴⁹ АЗР. СПб., 1852. Т. V. № 209.
¹⁵⁰ РИБ. Т. XIII. Стб. 1013-1014.
¹⁵¹ АИ. Т. 2. № 106, 128, 136, 151; РИБ. СПб., 1872. Т. I. Стб. 191, 592; Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Т. 10. Кн. 1. С. 139-140.
¹⁵² Шереметев С. Д. «Тушинцы». М., 1907. С. 4-10.
¹⁵³ Буссов К. Московская хроника. С. 155.
¹⁵⁴ АИ. Т. 2. С. 136.
¹⁵⁵ Упоминание «женки» в связи с Филаретом иногда интерпретируется как один из способов его унижения «разбойниками»: митрополита в рубище посадили в телегу с женщиной.
¹⁵⁶ Ср. мнение С. Некрасова: «Тушинский Вор нужен был для Филарета лишь в целях свержения враждебного ему царя Шуйского, как представителя интересов княжья, и, лишь только выяснилось, что Вор не в силах свергнуть Шуйского, Филарет Никитич тот час же отстает от него и заинтересовывается новой политической комбинацией» (Некрасов С. Предки царя... С. 169). С. Ф. Платонов также рассматривал союз Филарета с Лжедмитрием II как временный компромисс для противостояния Шуйскому (Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты... С. 322).
¹⁵⁷ Сб. РИО. М., 1913. Т. 142. С. 52-54.
¹⁵⁸ Там же. С. 54-55.
¹⁵⁹ ПСРЛ. Т. 14. С. 96; РИБ. Т. 1. С. 191, 592; Маландин В. В. Патриарх Филарет... С. 156.
¹⁶⁰ Рукопись Филарета, патриарха Московского и всея России / Изд. П. Муханов. М., 1837. С. 27.
¹⁶¹ СГГД. Ч. 2. No 204. Ч. 1. С. 607.
¹⁶² СГГД. Ч. 2. С. 391-399,406-438; Записки гетмана Жолкевского о московской войне. СПб., 1871. С. 75-76, 406-438; Жолкевский С. Записка. С. 75-76.
¹⁶³ АЗР. Т. IV. С. 427, 439, 475, 483.
¹⁶⁴ РИБ. Т. XIII. Стб. 196-199; РНБ. ОР. Собр. СП6ДА., ед. 421, л. 84-204.
¹⁶⁵ Васенко П. Г. Бояре Романовы... С. 112.
¹⁶⁶ Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Т. 10. Кн. 1. С. 200; Т. 11. Кн. 2. С. 2.
¹⁶⁷ Маландин В. В. Патриарх Филарет... С. 157.
¹⁶⁸ Там же. С. 156-158,168-169.
¹⁶⁹ Смирнов П. П. Филарет Никитич, «великий государь, святейший патриарх Московский и всея Руси», как представитель раннего абсолютизма в России // РГБ ОР. Ф. 279, карт. 13, ед. 7, л. 1-59.
¹⁷⁰ Дворцовые разряды. СПб., 1850. Т. 1. С. 490-491.
¹⁷¹ Замечательный портрет Филарета // Русский архив. 1863. Кн. 3. С. 348-349; Некрасов С. Предки царя... С. 142.
¹⁷² РГАДА. Шведские дела. 1632, No 2. (Автографические правки Филарета по данным Н. Н. Бантыша-Ка- менового.)
¹⁷³ ААЭ. Т. 3. СПб... 1836. С. 231-233; РНБ ОР. Погод. 1847. л. 1-5.
¹⁷⁴ Письма русских государей и других особ царского семейства. М., 1848. Т. 1. С. 10,23,35; Морозова Л. Е. Михаил Федорович // Демидова Н. Ф., Морозова Л. Е., Преображенский А. А. Первые Романовы на российском престоле. М., 1996. С. 81-82; и др.
¹⁷⁵ Фоккеродот И. Г. Россия при Петре Великом // ЧОИДР. 1874. Кн. 2. С. 8.
¹⁷⁶ Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Т. 11. Кн. 2. С. 68, 74-75.
¹⁷⁷ ПСРЛ. Т. 34. С. 205.

<< Назад   Вперёд>>