Смутное время

Низвержение династии Годуновых и Патриарха Иова осуществлял не Самозванец. Оно происходило до его вступления в Москву. Действовали под­данные царя Бориса и паства Патриарха. По-видимому, именно для Москвы (то есть ее населения, особенно групп, имеющих отношение к власти) все это разрушение старых личностей-символов «царства» и «священства» имело положительное значение. Низвержение Годуновых, целый поэтапный церемониал (античин) их унижения был как бы символическим действом делигитимизании их «царства» и возвращения в сословие худородных. При этом руками подданных вершилась Божия кара «неправому царству». Низло­жение Иова составляло к этому как бы парный обряд лишения священства того первоиерарха Церкви, который подал освящение (помазание) «неправому царству». В целом все действо низвержения/низложения объединялось идеей вы­ведения вовне порядка, вовне сакрального, в сферу профанного и низкого.
Отметим при этом, что акт низвержения Годуновых необязательно предполагал их убийство. Именно поэтому оно было осуществлено втайне, не составляло публичного обряда. Конкретная вина юного Федора Борисовича отсутствовала, в вину ему можно было поста­вить только «царственность», наследование им трона Годунова. Грехи царя Бориса в христианском понимании искупались с его смертью; однако, как уже было сказано выше, из-за того что он лично передал власть сыну и присяга была принесена членам его семьи, ненависть его врагов обратилась на оставшихся представителей династии. Так как обряд венчания на царство не был совершен, достаточно было низведения Годуновых до уровня подданных (что первоначально и было сделано), а их личная судьба могла быть решена толь­ко новым царем после венчания на царство. Последнее, по-видимому, не устраивало придворных, нарушивших данную на имя Годуновых присягу, и они превысили свои полномочия.

Здесь следует кратко вспомнить о попытках клана Годуновых удержать власть. Не стоит вновь описывать историю с заменой воевод и реорганизациями в действующей армии. Рассмотрим, что Годуновы делали (или не делали) в Москве. К сожалению, только Исаак Масса, собиравший любую информацию, записал ходившие по столице слухи, а также и собственные наблюдения.
Во-первых, он подчеркнул, что через шесть недель по смерти Бориса его семья раздавала милостыню (около 70 тыс. рублей) и во всех монастырях служили по нему заупокойные обедни¹. Все это наблюдал сам автор и, как предприимчивый купец и прагматически мыслящий человек, был удивлен такой расточительностью во время войны.
Тем временем народ все смелее собирался у дворца и, по свидетельству Массы, требовал, чтобы привезли Марфу Нагую, посадили у городских ворот, «дабы каждый мог услышать от нес, жив ли еще ее сын или нет»². То, что Годуновы не использовали последний шанс разоблачить Самозванца при помощи главного свидетеля — матери царевича Дмитрия, вызывало недоумение многих. Масса объяснял это сумасбродством Марии Григорьевны, которая «о матери Димитрия... не хотела и слышать, а повелела строго стеречь ее в пустыне, страшась, что она скажет, что Димитрий еще жив, чтобы избавиться от заточения и отмстить врагам своим». В этих словах, как представляется, есть доля истины: Годуновы опасались непредвиденности поведения Нагой, одно слово которой перед народом за Самозванца означало бы начало восстания в Москве. Отказ использовать инокиню Марфу в пропаганде одновременно и отодвигал восстание, и приближал его, накаляя обстановку в столице.
Вторым не совершенным Годуновыми делом Масса представлял (по-видимому, передавая придворные слухи) желание царя Федора идти навстречу Лжедмитрию I, «пасть к ногам его и просить о милости и прошении». Этому вновь воспротивилась царица-мать. Говорили даже о каком-то письме Федора Годунова к Самозванцу с покаянием, которое своей «нерусскостью» вызвало у Константина Николаевича Бестужева-Рюмина подозрение в фальсификации³.
Достоверность передаваемых Исааком Массой сведений может вызывать сомнение. Однако вне сомнения остается самая идея покаяния (совершившегося/несовершенного). Семья Годунова многочисленными вкладами старалась подвигнуть «священство» вымолить прошение грехов царя Бориса пред Господом, сорок дней совершались всеобщие и многолюдные молебны.
Факт бездеятельной скорби Годуновых подтвердил и Арсений Елассонский. После сообщения о провозглашении царем Федора и его характеристики («хотя он был юн, но прекрасен, достоин, образован, милостив, воспитан отцом своим ко всякому благодеянию, умен и способен на всякое слово и дело») архиепископ указал лишь на одно дело юного царя: «Он великую и неисчислимую милостыню роздал по отце своем, как иной никто и никогда, всех голодных насытил, всех бедных обогатил, проще сказать, всех богатых и бедных преисполнил всяких благ и доставил им радость». Только на это ушли все 45 дней царствования Федора⁴. Односторонность действия (только скорби и молитвы о душе царя Бориса), некоторая растерянность Годуновых и выжидательная позиция русской аристократии означали утрату инициативы и авторитета власти клана Годуновых. Время работало против них. Акции Лжедмитрия I, наоборот, возрастали очень быстро.

1 июня 1605 г., после того как посыльные Самозванца Наум Плещеев и Гаврила Пушкин прочли его грамоты на Лобном месте перед москвичами, возглавляемая заговорщиками толпа ворвалась в царские палаты и низвергла, лишила власти Годуновых; они были переведены на их старое подворье, вернувшись тем самым в прежнее состояние подданных. Это описано Яковом Маржерстом⁵. Но более интересно послесмутное восприятие это­го эпизода автором Хронографа, отразившего взгляд российского общества (в том числе и его элиты): «Слышавше ж московстии народи лжесловесия его (грамоту Самозванца. — В. У.), мне же быти правды тому. И возшумеша, аки лютая буря. И предоброго царя Феодора Борисовича, аки невозрастшего и присно цветущего финика немилосердными руками от престола царьскаго отторгнута. Мати ж его терзаше власы главы своея, умилно народу моляшеся о сыну своем, дабы пощадили — не предали смерти его...»⁶ Действо отторжения от престола состояло в аресте семьи царя Бориса, выведении ее из царского дворца и возвращении ее на старый двор боярина Бориса Годунова: «Царицу же Марию, и сына ее царевича Федора и дщерь ся царевну Ксению из царскаго их дому отведоша бесчестно в преж бывшия их жилища, идеже они пребывали до царскаго степени, и тамо их заточиша»⁷.
Все эти рассказы обобщил и одновременно конкретизировал князь Иван Хворостинин. Он писал, что народ московский «разъярися... яко волны и хищники... на сына царски и на сего матерь и сестру» — на «царя Федора, еще не постав ленного, но общавшимся и клятвою, яко поставленому, смертию избавителя Христа Бога нашего святым крестом Его». Москвичи «с камением и з дреколием вооружишася», «во храмы царственна приидоша, криком великим гласяще и нелепая речения мнози испущающе на них, яко сатана во ум их вложи». Затем «взяша сих (Годуновых. — В. У.) и отведоша с великим бесчестием на преждебывший двор их, на нем же прежде воцарения жительствоваша; яко злодеев осудиша»⁸. Итак, полный обряд «десакрализации» носителей власти совершался руками всенародного множества, которое таким образом освобождало себя от присяги Годуновым, необходимости поддерживать и защищать их род. «Царство» освобождалось, и теперь подданные могли просить на него нового царя.

Хворостинин передавал еще одну подробность — ограбление уже бояр Годуновых близким им царедворцем: «И взыдоша на двор любезнейший друг их, исполнишася мста, и все пограбиша и сущие с ними жители обнажиша беззаконнаго царя посланниц, имуще чаяния своего радость и сладяще всеми»⁹. Возможно, речь шла о Петре Басманове или, что более вероятно, о Василии Голицыне.
Проживавший в Москве в момент низвержения Годуновых Исаак Масса в деталях описал это событие. Мемуарист указывал на яркие признаки античина, которые свидетельствовали об осознан­ном символизме совершаемого москвичами: «царицу с сыном и дочерью посадили на водовозную телегу и так перевез­ли из дворца в их дом, где они жили до то­го, как Борис стал царем... И зная об этом доме, что в нем жил Борис, они (восставшие. — В. У.), придя туда, поломали все на куски, швыряя и говоря, что все осквернено тираном, и ничего не оставили в целости, но разоряли и ломали...»¹⁰
Конрад Буссов, рассказывая о восстании москвичей против Годуновых, о всеобщей злобе и скверном поношении в адрес покойного царя, его сына и родствен­ников, философски замечал, что никто даже не вспомнил о добрых делах Бориса. Мораль для толпы не существовала, и протестант-наемник жестко подчеркнул грубые нравы россиян: «Среди многих тысяч людей ни один не вспомнил о том, что все же Борис сделал очень много добра всей земле, что за восемь лет своего правления он ввел столько больших улучшений. Все это и то, что он содержал этих подлецов во время дороговизны, было начисто забыто, как будто он ровно ничего достойного похвалы не сделал».

Буссов подчеркивал еще одну аморальную сторону действа, связанную с сакральной сферой, — нарушение присяги, данной именем Божиим, на верность Годуновым. «Его (Бориса. — В. У.) сына, молодого царя, которому они только что присягали, его мать, царскую вдову, его сестру... схватили и... на собственном дворе Бориса как пленников усиленно охраняли и стерегли»¹¹.
Арсений Елассонский вспоминал, что после прочтения грамоты Самозванца «весь народ Москвы... тотчас, на подобие диких зверей, как разбойники, с ножами, дубинами и камнями устремился во дворец к царю Феодору и к царице Марии, вытащил их из дворца и заключил их в старом доме отца его, который он построил прежде воцарения. Быстро глупый на­род забыл великую доброту отца его Бориса и неисчислимую милостыню, которую он раздал им»¹².
Все эти сторонние наблюдатели были поражены самим действом (формой) и его результатом (ниспровержение царской династии Годуновых). Они не пони­мали и не воспринимали символики античина низведения с «царства», представлявшей симметричную противоположность обряду возведения на «царство». Если воцарение осуществлялось Церковью и верховными слоями общества, с большой торжественностью и пышностью, продолжительным церемониалом помазания царя и признанием освященности его власти, то низложение Годуновых происходило как раз наоборот: без Церкви, без элиты общества — чернь и средние слои общества (социальная сфера профанного), которые редко и видели царя, осязали венценосца, вытаскивая его из царских палат, и тем сводили до своего уровня; вместо торжественных и пышных церемоний — грязные одежды и водовозная телега; вместо царского дворца — старый двор, в котором все из­ломано и разбито. «Царство» Годуновых было превращено в свою противоположность посредством публичного действа московского люда.
Правда, Петр Петрей указывал, что все это было инспирировано и осуществлялось с молчаливого согласия аристократии. нейтралитет которой практически тоже являлся выступлением против Году­новых. Петрей, в частности, указывал, что восстание началось сразу после того, как Василий Шуйский заявил о спасении Дмитрия в 1591 г. и убийства вместо него сына священника¹³.
В нескольких анонимных иностранных сочинениях (одно, как полагают, написано Антон и о Поссевино) говорилось, что весть о заточении Годуновых для «наказания согласно доброму усмотрению Димитрия» принес в лагерь Самозванца в Туле капитан Домарацкий, освобожденный из московского плена восставшими¹⁴.

Временной промежуток между низведением Годуновых и их убийством составлял от 10 до 15 дней. Это само по себе вызывает разные предположения. По-видимому, первоначально не было мысли об убийстве Годуновых: это не только выходило бы за рамки десакрализации (хоть из-за отсутствия обряда венчания Федор Борисович не был богопомазанным царем), но и превращало бы убиенных в мучеников. Каковы же были мотивы убийства Марии и Федора Годуновых? И кто был его инициатором? Сведения источников и мнения историков по этому поводу расходятся.
В момент совершения убийства Лжедмитрий I находился в Туле. Он узнал о смерти Годуновых одновременно от боярской делегации и Домарацкого, прибывших из Москвы. Привезенную русскими придворными версию смерти жены и сына царя Бориса Самозванец сразу же сообщил в письме к Юрию Мнишску от 15/25 июня 1605 г.: семья Годунова была арестована, затем «жена Бориса, находясь в заключении, ядом сына и саму себя напоивши, посдыхали, дочь же доктора спасли перед самой смертью»¹⁵. Подчеркнем: в Туле Лжедмитрий I узнал от бояр о смерти Годуновых как о самоубийстве. Эту версию повторило его иностранное окружение: весть разошлась по лагерю довольно быстро. Осип Будила, например, зафиксировал: «Жена Бориса Годунова, мать молодого царя, видя, что всеми оставлена и опасаясь подвергнуться какой-либо позорной смерти, приняла яд и дала его сыну и дочери. От этого яда она и сын ее умерли, а дочь сейчас же вы­рвало и она осталась жива»¹⁶. Текстуальная близость данной дневниковой записи и послания Самозванца Мнишеку свидетельствует об одном источнике и распространении одной версии среди тульского окружения Лжедмитрия I.

То же зафиксировал и неизвестный автор донесения от 4 июля 1605 г. тосканскому герцогу, представивший низвержение и смерть Годуновых как хронологически единый акт трагедии, свершившейся в результате чтения послания Самозванца перед народом и «двумя знатными боярами» (то есть Пушкиным и Плещеевым — дворянами): «Толпа быстро бросилась к Кремлю, захватила молодого царя и его мать и передала их в руки духовенства; причем народ позволял себе тысячи ругательств и недостойных оскорблений, разграбил дворец Годуновых и отвел их, обременив цепями, в различные тюрьмы. Императрица, видя все эти вещи и ожидая еще худшего, решилась на акт романический, хотя страшный и весьма жестокий: сама приняв яду, она дала отравленного питья сыну и своей единственной дочери. Вследствие чего сама она умерла в объятиях сына, а вскоре затем умер и царевич. Говорят, что царевна быстро выпила несколько яду, или лучше не приняла достаточного количества, чтобы причинить себе смерть, и что она впала в тяжкую болезнь, так что не известно еще умерла ли она, или осталась в живых. Говорят еще, что этот акт произвел сильное впечатление на императора и что он хотел оказать помилование сыну и дочери, как лицам невинным по своему возрасту, ограничившись ссылкой матери в какую-нибудь отдаленную область». Указанный автор сообщал также об интересном факте, о кото­ром никто из современников не упоминал. Речь шла о предупреждении самозванства «спасенного» Федора Годунова: «Между тем как все это происходило, были созваны выборные от народа для засвидетельствования этого печального события; имена выборных были внесены в списки на тот конец, чтобы в случае нужды они могли удостоверить, если бы кто стал выдавать себя за молодого царевича, что они видели его мертвого собственными глазами. Царевич и его мать погребены были как частные лица в про­стой церкви»¹⁷.

Если описанный факт действительно имел место, то не указывал ли он на про­исхождение Лжедмитрия I, который таким образом пытался обезопасить себя от «конкурентов» по авантюре самозванства? Думаем, что такой вывод был бы не­корректным: убийство и захоронение Марии и Федора Годуновых на кладбище самоубийц были осуществлены названной группой из московской элиты; тогда Самозванец находился в Туле. И если приведенный факт объясняется как «указание», то он может свидетельствовать лишь о среде, породившей и выдвинувшей идею о Самозванце. Эти люди предвидели повторное ее использование, но уже иными исполнителями и с иным претендентом на престол — также невинным царевичем-юношей...
Рассказ о смерти Годуновых, а также ремарка о неизвестности насчет жизни или смерти Ксении вновь указывает если не на тульский источник, то по крайней мере на близкое окружение Самозванца из иностранцев. Последнее подчеркивается словами об «изумленной» реакции Лжедмитрия I на рассказ о самоотравлении Годуновых. Фактически Самозванец оказался в положении Бориса Годунова в угличской трагедии 1591 г.: оба были заинтересованы, но не могли пойти на убийство; смерть царского отпрыска компрометировала обоих как убийц; оба доказывали свою непричастность к свершившемуся; тень убитого для обоих была столь же опасна, как и живые царевичи, которые в любой момент могли быть использованы в борьбе за престол; подданные не знали, кому верить, принимая «двойную» присягу.

Если попытаться разместить все иностранные источники в схеме самоотравление — убийство Годуновых, то первое описано исключительно в документах польского происхождения (как по авторству, так и по источнику информации), которые берут свое начало от изначальной, полученной в тульском лагере вер­сии. Именно из-под Тулы весть о самоотравлении Годуновых полетела в Польшу, а оттуда — по всей Европе. 16 июля 1605 г. Сигизмунд Мышковский (маркиз ди Мирона) сообщал из Кракова герцогу Мантуи, что жена Годунова «отравила себя и сына»¹⁸. 1 августа 1605 г. Франческо Соранце получил в Праге сведения, что же­на царя Бориса «видя, как успешно идут дела Димитрия, и боясь, чтобы сын не попал в его руки, сама его отравила; уличенная в преступлении, она была заключена в темницу с единственной оставшейся у нее дочерью и там отравила себя и свою дочь, но этой последней скоро была оказана помощь врачами и ее возвратили к жизни, мать же умерла»¹⁹. Это сообщение воочию показывает, как трансформировалась первоначальная версия. В данном случае были представлены шекспировские страсти и образ матери — тайной убийцы детей. Этот пример — наглядное предостережение для нас: иностранным источникам вторичного происхождения нельзя доверять. Тем не менее они дают понятие о европейской политической элите, ее внимании к событиям в России и своеобразии представлений о придворных интригах в период борьбы за власть. Но нас в данном случае интересует только процесс распространения и особенности преломления полученной в Туле информации о самоотравлении Годуновых.

Новый оттенок данному сообщению публично придали иезуиты, поставив во главу угла понятие о «нечистой совести» Бориса и Марии Годуновых. Данный вариант рассказа был создан Антонио Поссевино и растиражирован в анонимных брошюрах 1605-1606 гг. В частности, там говорилось: Мария Годунова, «немало терзаемая угрызениями совести из-за жестокостей своего мужа и собственных злодейских поступков, добровольно приняла с детьми своими яд и с сыном своим Федором вскоре скончалась», Ксению же врачам удалось спасти²⁰.
Все это в конечном счете формировало у западных дворов и читателей брошюр мнение о справедливости дела Самозванца и порочности «царства» Годуновых, которые доказали свою вину в том числе самоубийством.
Для полноты картины приведем также сообщения иностранных бытописателей, пользовавшихся сведениями польского окружения Лжедмитрия 1. Ближе всех к этому источнику информации был, по всей вероятности, Павел Пясецкий, который представил всю драму в одной фразе (как и Самозванец в письме к Мнишеку): «Жена Бориса в отчаянии дала яд сыну и дочери и, сама его приняв, вместе с ними окончила жизнь»²¹.
Разнообразят описание смерти Годунова драматическими подробностями (подобно Франческо Соранцо), сводя в одно разные события, Элиас Геркман и Джером Горсей. Если Геркман все-таки более или менее близок к первоначальной вер­сии, то Горсей свел воедино смерти всех Годуновых, нарисовав трогательную кар­тину в духе популярных в то время английских драм. В этом изложении все про­исходило так: «Царь Борис Федорович, его жена царица, сын и дочь выпили яд, легли головами вместе (на полу), трое из них умерли сразу (и их тела лопнули), а сын еще мучился, и некоторые видные люди из их семьи провозгласили его царем всея Руси Иваном Борисовичем, что­бы усмирить и успокоить недовольных, но он вскоре расстался с жизнью»²².

Неимоверно препарировал весь сюжет автор так называемого «Дневника Марины Мнишек». Он заявлял об... у веровании Федора Годунова в истинность царевича Дмитрия: «сын же Борисов всегда был доброжелательно расположен к царевичу и склонял отца к тому, чтобы он с ним помирился рассуждая с отцом, как царевича за его справедливость Бог помнит, почему он и овладел столь многими землями, не вынимая сабли». Именно на этой «любви»
Федора Борисовича к «царевичу Дмитрию» сыграла мать-злодейка, решив от­править за отцом на тот свет всю семью. Мемуарист утверждал, что «будучи в тюрьме, жена Борисова, приготовив яд, послала к сыну своему, прося его, чтобы он выпил за здоровье царевича, ибо его жалел, и сестре своей дал. Так оба, выпив яд, и умерли. Дочь, поднося питье к устам, заметила, что матери и брату дурно, и не стала пить, однако запахом яда была так отравлена, что едва врачи се отходили»²³. Сердца польских читателей содрогались от такого коварства российской «леди Макбет», и весь гнев падал на эту женщину как средоточие зла и зловещую тень семьи Годуновых.
Если отбросить форму и детали изложения, прямо или подсознательно ориентированные на западные литературные образцы и на западного читателя, то останется смысл: отравление Марией Годуновой своих детей и себя.

Важную подробность в рамках обсуждаемой версии с отравой встречаем в двух во всех отношениях далеких друг от друга независимых источниках 1605 г. Оба они, по существу, говорят не о самоотравлении, а об отравлении Годуновых.
Член английского посольства Томаса Смита Вильям Скотт писал о настигших посольство в Архангельске слухах о судьбе семьи Бориса Годунова: «Князь и мать быть отравлены (только сестра избежала яда), и их трупы были выставлены напоказ, как бы виновных в своей собственной смерти, затем вместе с трупом Бориса, вырытым из его могилы, недостойно, позорно были закопаны в землю»²⁴. Источник данной информации установить трудно, однако ясно, что он не принадлежал к польскому окружению Самозванца. По большому счету, данное свидетельство следовало бы разбирать ниже, в версии об убийстве. Однако мы приводим его здесь для сравнения с информацией, переданной участником похода Лжедмитрия I на Москву — польским иезуитом Андреем Лавицким. 21 сентября 1605 г. он доносил из Москвы генералу ордена иезуитов Клавдио Аквавиве, что в лагерь Самозванца в Путивль (!) одно за другим, но неизменно по субботним дням пришли радостные известия о смерти Бориса Годунова, о сдаче его войска и о том, что «жена Бориса Годунова также в субботу внезапно скончалась вместе с своим сыном, так как ей и ее сыну была поднесена отрава»²⁵.
Лавицкий явно видел (или пытался представить) руку провидения в смерти Годуновых и крахе их власти, намеренно подчеркивая знаменательность указаний Божией воли через ее осуществление (или уведомление Лжедмитрия I) по субботним дням. В этом смысле самоотравление противоречило бы идее провидения, то есть Божией кары, и именно данное соображение, по нашему мнению, потребовало «отравления» жены и сына царя Бориса, но неизвестной рукой (Божия кара свершалась не через конкретного человека).

Свидетельство Лавицкого как бы подчеркивается синхронно высказанной мыслью его коллеги иезуита Чижовского (лишь Лавицкий и Чижовский сопутствовали Самозванцу в его походе на Москву как специальные посланцы от ордена иезуитов), который в донесении из Москвы в Рим (17 августа 1605 г.) заключал: «По Божьему изволению, думаю я, были устранены его (Лжедмитрия I. — В. У.) главные враги, а именно Борис Годунов и его жена и сын»²⁶.
Все это позволяет утверждать, что вер­сия об отравлении Годуновых была создана искусственно во имя общей идеи о свершении Божией воли над династией «злодеев». Она не распространялась в тульском лагере Самозванца и не попала в польские источники. Последние в большинстве своем говорят о самоотравлении семьи царя Бориса, а это подчеркивает, что собственно известие о самоотравлении Годуновых в готовом виде было привезено боярами из Москвы. Как и сообщение о мучительной смерти самого царя Бориса, известие о самоубийстве его семьи согласовывалось с главной идеей Лжедмитрия I о неправом царствовании Годуновых, о лежащем на них «злодействе», указывало на Божию кару над незаконной династией, подчеркивало торжество его Правды в борьбе за возвращение «отеческого» престола. Именно эта, при­везенная боярами версия идеально отвечала позиции/надеждам/желаниям/вере Лжедмитрия I и сразу была им распространена.

Из всего сказанного можно предположить, что идея о самоубийстве Годуновых исходит от неких российских кругов — бывших подданных династии царя Бориса, перешедших к Лжедмитрию I.
Это подтвердил князь Иван Хворостинин. Он писал, что «посыльные» Самозванца размышляли, как поступить с Го­дуновыми, тогда «един злосовестник зол прииде, — яко же сам сказа мне сие, — и совеща посланным совет зол, да послют тамо воины, имуща ужа, и подавят их, да не будет крамола в людех». В «злосовстнике зле» видели намек на князя Василия
Голицына²⁷. По-видимому, именно он не только выдвинул идею, но и был главным организатором убийства Годуновых. Голицын, как и Шуйский, имел определенные виды на царство. Оба Василия усматривали в междуцарствии удобный момент для обретения власти: Годуновы свергнуты, Самозванец еще не дошел до Москвы. Василий Шуйский решился действовать, обличая Самозванца. Голицын же, вероятно, понимал ситуацию иначе: даже если Лжедмитрия I удастся ликвидировать, то на престол могут возвратиться Годуновы — Федор и Мария. Чтобы не допустить этого, царицу и царевича следовало убрать: им приносили присягу и их власть пришлось бы вновь признать. Ксения в расчет не бралась, а может быть, именно на нее и был расчет: новый претендент на царство мог взять ее в жены — ведь Ксении тоже присягали; это спасло дочь Годунова от смерти.

Взвесив все за и против, заговорщики во главе с князем Василием Голицыным задушили Марию и Федора. Сцена убийства описана многими (и особенно детально — русскими) авторами XVII в. Наиболее пространно и, скорее всего, со слов участников описал (и) эту сцену автор (ы) «Нового летописца»: «Той же князь Василей Голицын да князь Василей Масалской взя с собой Михалка (Молча­нова. — В. У.) да Ондрея Шелефединова да трех человек стрельцов и поиде на ста­рой царя Борисов двор, где сидят царица и царевич за приставы, и внидоша в храмину, где они сидеша. Царевич же и с царевною сидяше, аки агни нескверныя, ждуще на себя заклятия, яко же убо праведную кровь царевича Дмитрея мстя Бог за отческое согрешение над такою ж нескверною кровию, над сыном его, над царевичем Феодором. Те ж стрельцы убойны их разведоша по храминам порознь. Царицу ж Марью те убойцы удавиша тово ж часа, царевича ж многие часы давиша, я ко ж не младости в те поры дал Бог ему мужество. Те же их злодеи убоицы ужасошася, я ко един с четырмя боряшеся, един же от них злодей убойца взят его за тайные уды и раздави. Той же князь Василой и товарищи сказа мирови, что царица и царевич со страстей испиша зелья и помроша, царевна ж едва оживе. Повеле же телеса их положили во гроб, мстящу ж Богу кровь царевича Дмитрея и иныя неповинныя крови, яко же и мертвенное тело поругано бысть»²⁸.

Исаак Масса представлял главным палачом над семьей Годунова Андрея Шерефединова — «большого негодяя, перебежавшего к нему (Лжедмитрию I. — В. У.) одним из первых».
Именно ему Самозванец повелел тайно умертвить жену и сына Бориса Годунова, но распустить слух, будто они отравились. Шерефединов исполнил приказ, за­душив Марию и Федора («который поистине был юный витязь и писаный красавец и все время подавал народу твердую надежду, что будет добрым, благочестивым царем») «между двумя подушками». Затем убийцы привели в дом Годуновых «несколько человек из простого народа» и рассказали, что мать и сын отравились, а дочь выпила немного яда, потому не умерла. «Видя мать и сына, лежащими в объятиях друг друга мертвыми», приведенные поверили обману и рассказали об этом всей Москве. «Оба трупа, не совершая никаких обрядов, отвезли в тот монастырь, где погребен был Борис, и закопали в землю как животных». Исаак Масса, сожалея о смерти Федора, делал вы­вод: «На все это была воля Божия»²⁹. Петр Петрей рассказал об этой драме несколько в ином ключе, допустив ряд фактологических неточностей (в том числе в имени главного убийцы). Шведский агент сначала размышлял о причине расправы над Федором Годуновым. Он объяснял это опасением Самозванца, что «в лице Федора появится умный, ловкий и осторожный наследник, который, обретя силу и придя в совершеннолетие, в будущем не только причинит ему неприятности, но и лишит его власти»; он приказал подъячему Ивану Богданову (?!) тайно убить мать и сына, распространив слух о самоотравлении, что и было сделано. Однако Петрей свидетельствовал: «следы от веревки, которой они были задушены, я видел собственными глазами вместе со многими тысячами людей»³⁰. Последняя фраза — непосредственное свидетельство Петрея — крайне важна. Речь идет не только о несомненном доказательстве насильственной смерти Федора и Марии Годуновых, а также о пропагандистских действиях убийц. Тела Годуновых были выставлены для всеобщего обозрения, что­бы все убедились в их смерти (не в способе, не в самоубийстве, ибо следы от веревок не скрыли, а именно в смерти Годуновых). Это еще один несомненный знак того, что Голицын и его сподручники накладывали запрет на идею самозванства воскресшего (спасенного) Федора Годунова, а заодно и его матери. Такое понимание вопроса могло быть в первую очередь у творцов Самозванца (авторов самой идеи его самозванства), равно как и у узнавших в Лжедмитрии I Отрепьева или кого-то другого, но вставших к нему на службу с корыстной целью. А все это вместе взятое указывает на инициаторов этого дела.

Почти во всех нарративных памятниках, говорящих об убийстве Годуновых, не называется дата этого события. Оно всегда помещается в хронологический промежуток между восстанием москвичей 1 июня и датой вступления Лжедмитрия 1 в Москву (20 июня).

Арсений Елассонский писал, что после восстания москвичей, заточения на старом дворе Годунова его семьи и пере­захоронения самого царя Бориса «через пять дней умертвили царя Феодора и мать его Марию и похоронили их вблизи царя Бориса в Варсонофиевском монастыре»³¹. То есть смерть Годуновых про­изошла не ранее 5 июня: 1 июня — восстание в Москве, через пять дней — убийство Федора и Марии. Но если отсчитывать пять дней от времени перезахоронения царя Бориса, то последняя дата пере­двинется. Конрад Буссов сообщал, будто москвичи 3 июня написали письмо Самозванцу с приглашением в столицу, где в заточении пребывают Федор, Мария и Ксения Годуновы, поэтому «ему нечего их опасаться». В это время Лжедмитрий I находился в Серпухове. Он будто бы ответил посланцам, что «не приедет прежде, чем будут уничтожены те, кто его пре­дал, все до единого, и раз уж большинство из них уничтожены, то пусть уберут с дороги также и молодого Федора Борисовича с матерью, тогда только он приедет и будет им милостивым государем». 10 июня в Москве был получен и во всеуслышание прочитан данный приказ. «Вскоре молодой царь Федор и его мать были убиты в своих покоях»³².

Таким образом, если считать достоверной информацию Буссова, смерть Году­новых наступила между 1/10 июня (письмо от Самозванца по Буссову) и 15/25 июня (письмо Лжедмитрия I Мнишеку). При этом отметим, что текст послания от 1 июня известен (передан во многих русских сочинениях) и в нем ничего не говорилось о требовании убрать Годуновых.
Приведенный материал все же не дает возможности говорить о дате смерти Федора и Марии. Если же суммировать всю информацию, то мать и сын Годуновы были убиты после 5-го, но до 15 июня. И только Яков Маржерет называет конкретную дату: «20 июня погибла вдовствующая царица с сыном своим Федором»³³ — то есть 10 июня по юлианскому календарю. Эта срединная дата может считаться оптимальной, но все же не является достаточно аргументированной.

Москвичи узнали о смерти Федора и Марии, по-видимому, в тот же день из публичного сообщения Василия Голицына. Последний заявлял о самонаказании Годуновых, то есть самоубийстве, что означало прямой путь в ад и само по себе должно было внушить живым негативное отношение к покойным и, собственно, ко всей династии Годуновых.
Публичность убийства Федора и Марии Годуновых (как и самая весть об убийстве) никак не работала ни в пользу насильников, ни в пользу Лжедмитрия I. Выход был найден самими инициаторами-исполнителями в заявлении о само­отравлении. Вряд ли кто-то поверил этому. Яков Маржерет записал расхожее убеждение: Годуновы «были, как считают, удавлены, но был пущен слух, что они отравились. Дочь была оставлена под стражей, все другие родственники сосланы кто куда»³⁴. А Ян Вислоух сообщал брату Якубу 24 июля 1605 г. из Москвы, что москвичи Федора и Марию Годуновых «сами удавили, только панна Ксения оставалась на привете»³⁵. Немецкий наемник Матвей Шаум однозначно заявлял: «Федора вместе с его матерью Гришка велел умертвить в темнице под тем видом, как будто они сами на себя наложили руки»³⁶.

Самозванцу же внушили мысль о самоубийстве, и его окружение развило все ту же (что и относительно царя Бориса) идею Божией кары над Годуновыми.
Искусственность версии о самоубийстве понимали уже современники-иностранцы. Очень показательно в этом плане заключение Жака-Огюста де-Ту. Пересказав весть об отравлении «устрашенной ненавистью народа или скорым пришествием Димитрия» матерью себя и детей, он подчеркнул: «так рассказывают приверженцы Димитрия». Ученый француз при­вел и другую версию («другие же повествуют»): Годуновых отравили по приказанию Самозванца, кроме Ксении, которую предназначили ему в наложницы³⁷.

Большинство источников российско­го происхождения в смерти Годуновых однозначно обвиняет Лжедмитрия I, которому приписывают приказ о расправе и тайную посылку убийц. Следует заметить, что все источники, обвиняющие Самозванца, созданы после его низвержения и нового проклятия, после перенесения останков Годуновых в Троице-Сергиев монастырь — то есть в то время, когда память о Годуновых вновь стали ассоциировать с царской династией, а Лже­дмитрия I, который стал причиной ее краха, обвиняли во всех бедах. На него списали довольно дел, совершенных российской знатью, и среди них — убийство Федора и Марии Годуновых.

Авторы «Повести, како отомсти», «Иного сказания» и «Повести, како восхити...» фактически начинали эту вер­сию. Они излагали ее кратко, но однозначно и решительно: «И посла (Лжедмитрий I. — В. У.) напрел себе, и повеле жену Борисову царицу Марию и сына ея Феодора злой смерти предати спекулатарем, душа их оттелеси с нужею отторгнути, а дщерь повеле в живых оставити, да­бы ему лепоты ея насладитися, еже и бысть»³⁸. Несколько сдержаннее, но в том же ключе сообщает об этом событии другой летописец: «И как пришел Рост рига на Тулу, и с Тулы послал боярина князя Василия Васильевича Голицына да князя Василия Масальского. И велел царицу Марию Григорьевну с царевичем Феодором задушить, а Годуновых всех разослать. И как задушили, и он с Тулы пришел к Москве»³⁹.
В Хронографе (нескольких вариантах 2-й и 3-й редакций) и «Повести князя Каты рева-Ростовского» говорится: «Той же Рострига от града Тулы посла пред собою на Москву бояр и воевод, князя Василия Голицына да князя Василия Мосалсково, и повеле им... царицу Марию и царевича... предати смерти, а царевну же Ксению повеле от смерти соблюсти и в дому князя Василья Мосалсково повеле ей пребывали. И по повелению же его вся сотвориша...»⁴⁰

Список доверенных лиц Самозванца значительно расширяет официальный («филаретовский») «Новый летописец»: «послал к Москве на злое свое умышление на убивство царицы и царевича тех своих советников, и ему хотеху добра, угодников своих князя Василья Голицына да князя Василья Мосальского, да дияка Богдана Сутупова, а страстью посла Петра Басманова»⁴¹. Басманов, по сведениям того же летописца, не принимал участия в убийстве Годуновых.
Достаточно подробно излагает сюжет трагедии семьи Годунова «Сказание и повесть еже содеяся...» Здесь говорится о посылке Самозванцем из Тулы боярина князя Василия Голицына, «любимца своего» князя Василия Мосальского, дьяка Богдана Сутупова «со многими служивыми людьми и с казаки, и повелевает им на Москве убити нареченнаго царя Феодора Борисовича, и матерь его, Марью... И прииде князь Василей на Москву со многими людьми воинскими, и убиен бысть нареченный царь Феодор Борисович, и с матерью своею во 113 году, июня в 19 день, в четверток, на ста­ром своем дворе на Борисовском, палачи удавиша по повелению князя Василья Голицына с товарищи, положиша их в монастыре в Варсунофьсвском на Стретьинской улице»⁴².
Автор «Сказания», указывая на фаворитизм Лжедмитрия I по отношению к князю Мосальскому, главным исполнителем злой воли Самозванца все же называет Голицына. Кроме того, он подчеркивает, что подданные убили нареченного царя, а также говорит о «людях воинских», которые, видимо, были непосредственными убийцами.
Иван Тимофеев также указывал на злую волю Самозванца, пославшего своих приспешников убить жену и сына Годунова. Дьяк замечал при этом: «Думаю, что этот отрок, чистый телом, предстал Христу, так как греху родителя был не­причастен»⁴³.
Все основные процитированные источники носят определенно антисамозванческий характер. Созданные в пери­од правления Василия Шуйского, когда боярская знать пыталась разными методами обелить себя и представить главным и единственным злодеем Лжедмитрия I, а в числе его «потаковников» убитого Петра Басманова, названные источники воплощали указанную тенденцию. Изобличить представителей элиты мог только человек из их же среды, причем толчком к этому должна была стать его опала. Князь Иван Андреевич Хворостинин — единственный, кто идеально отвечал этим требованиям.

Мы уже излагали свои соображения относительно причин такого поведения указанных лиц. От имени Самозванца они получили приказ очистить «царство» и «священство» от врагов. Судя по поведению исполнителей по отношению к Патриарху Иову, посыльные вряд ли имели полномочия на убийство. Но если Иова следовало удалить из Москвы до при­хода Лжедмитрия I, то судьбу семьи Годуновых последний должен был решить сам уже в Москве. Голицын же имел свои виды на престол и на Годуновых, поэтому вместе с подчиненной ему группой про­явил инициативу, надеясь в очередной раз всех обмануть — и москвичей, и Лжедмитрия I (его инсценировка передачи себя Самозванцу в связанном виде — «сам себя повеле связали» — расценивалась летописцем однозначно: «хотя у людей утаити, а у Бога не утаити ничто же»⁴⁴). В отличие от москвичей Самозванец воспринял весть о самоубийстве Го­дуновых как Господню кару над ними и торжество его Правды.
В завершение своей аргументации подчеркнем примечательный факт. Когда 16 февраля 1607 г. Освященный Собор во главе с Патриархом Иовом и Гермогеном размышлял над всем произошедшим в 1605 г., его оценка (не без влияния Иова как главного свидетеля-пострадавшего, который не повторял оценок Шуйского) практически совпадала со словами Хворостинина (что подтверждает наши выводы): «царицу Марью и царевича Федора московстии народи с царьского престола свергнуша, и на смерть предаша»⁴⁵. Зато в обращении «народа» к Иову, которое уже содержало формулировки, принадлежащие Шуйскому, вся вина возлагалась «на­родом» на Самозванца: «и мы своего го­сударя Федора, Борисова сына, и матерь его царицу Марью, и царевну Ксению... клятву и крестное целование преступили и их злому и нечестивому убийце Грешке Отрепьеву выдали, и вор Гришка над ни­ми мучителски творил, как хотел, государя нашего Федора с матерью его смерти предал, а царевну Ксенью во иноческий образ отослал...»⁴⁶

Соседство в одном документе таких разных оценок указывает на их главных творцов — Патриарха Иова, который говорил о виденном и реально бывшем, и Василия Шуйского, который пытался создавать образ врага, слуги дьявола, главного автора всех злодеяний. Интересно, что даже после отправки Иова в Старицу Шуйский не решился в рассылаемых грамотах отредактировать слова бывшего Патриарха в собственном ключе. Все это явно свидетельствует в пользу версии Иова.
Рассказ о смерти жены и сына Бориса Годунова в послесмутных повестях и хронографах часто заканчивается идеальной характеристикой царевича Федора.
В нескольких хронографах эта морально-историческая оценка заменена сентенцией, что Федор «точию два месяца бысть на Московском государстве после отца своего Бориса вмале царские державы насладися и тако блаженный аки тих овен на ничто же злобу имущ скончася. О нем же мнози от народа тайно в сердцах своих возрыдаша за непорочное его житие, но от избавляющих ему ни един обретается. В день бо ярости, рече, не пользует имение»⁴⁷.
Это единичное упоминание о «возрыдании» по невинно убиенном Федоре Годунова неких москвичей. Во всех остальных случаях присутствуют два варианта рассуждений — «эссе»: описание личности царевича и нравоучения о причинах без­винной его смерти. Оба варианта совмещает Хронограф (2-я и 3-я редакции).
Относительно личности Федора Борисовича говорится, например: «Тогда ему сушу лет шести на десяти, — аще убо и юн сыи летными числы бысть, но да смыслом и разумом многих превзыде и седи­нами совершенных. Бе бо зело изучен премудрости и всякого естествословия философского наказан, о благочестии же присно упражняшеся, злобы же и мерзости и всякого нечестия отнюдь всяко ненавистен бысть, телесною же добротою возраста и зрака благолепного красотою аки крин в тернии паче всех блисташеся. Аще бы не тартарный мраз цвет благородия его раздробил, то мнел бы убо быти того плоду потребна всяческому добру»⁴⁸. А в Хронографе 3-й редакции (архиепископа Пахомия) предлагается характеристика царей от Ивана IV до Василия Шуйского. О Федоре Борисовиче здесь сказано: «Царевич Федор, сын Бориса, строча зело чюдно благолепием цветуще яко цвет дивный на селе от Бога преукрашен, яко крин в поли цветущи, очи имея велики черны, лице же ему бело млечною бел ости ю блистая, возрастом среду имея, телом изообилен, научен же бе от отца своего книжому почитанию и во ответех дивен и сладко речив велми, пустотное же и гнило слово никогда же изо уст его исходите, о вере же и поучении книжном со усердием прилежа»⁴⁹.

Даже в сочинении князя Ивана Хворости ни на представляется светлый образ юноши (он был близок ему по возрасту): «Феодор царствия наследник быв, еще млад зело, по отцова умертвии печалью преестественою побежден бысть и многих ради нестроений и крамолы людские, благородный, светлейший юноша образом же, и саном, и словесем, и отеческим наказанием, и книжным почитанием искусен быв»⁵⁰.
Таким образом, все авторы подчеркивают безгрешность (благостность), ум и красоту юного Федора Борисовича. Многие достоинства наследника царя Бориса, казалось бы, обеспечивали ему царство. Авторы цитируемых сочинений фактически с сожалением писали о том, что Федору «точию дву месяца» пришлось царствовать. В послесмутное время на фоне разных властей и царствований Федор казался просто идеальным правителем. Но его смерть была, в понимании современников, предрешена свыше: она как бы уравновешивала смерть царевича Дмитрия и служила наказанием (но не искуплением) греха отца, убившего другого царственного сына.
Резко обличительное нравоучение против Борисова греха содержит «Повесть князя Катырева-Ростовского», отличающаяся несколькими значительными пассажами подобного рода. Отрывок против Годунова предваряется заголовком/аннотацией: «на царя Бориса укоры возложим»: «О преславный царю Борисе, паче же неблагодарный! почто душепагубнаго таковаго дела поискал еси и властолюбию восхотел еси? почто беззлобиваго младенца, сына царева суща, смерти горкия предал еси и царский род на Российском государстве пресеклеси? Понеже влечении быша от великаго самодержца Августа кесаря, обладающего всею вселенною, — ты же сих прекрати и царскый престол себе поручи, ему же недостоин был еси! Почто благородие свое погуби, жену свою и чад горкыя смерти безчестне сподоби от худаго и убогово своего раба, на­до всеми же теми и царство Великия Росия возмути, от сего же и запустения восприят? Понеже зол грех пред Богом со­творил еси, царский корень своим душе пагубным желанием прекрати, — от сего же и возмездие восприял еси!»

Во второй редакции «Повести» этот текст имеет продолжение: «Не погасил еси любве завистью, но вжегль еси паче; не умалил еси чести засолением, но протяже множае; елма же того убил еси, и у меры й тебе муце предаст! Не убоялся еси того, жива суща, — тем же убойся сков чавшагося: не трепетал еси, хотяй наносити мечь, — и объят будеши трепетом всегдашним по изливании крови: скончавшийся владыко бысть тебе страшный и месть воздая!»⁵¹
Иван Тимофеев был еще более резок в оценке деяний Годунова, которые, по его мнению, и породили Смуту. Дьяк считал, что царь Борис был предтечей и учителем Самозванца, так как первый незаконным способом и через цареубийство захватил престол: «Первый (Годунов. — В. У.) был учителем для второго (Лжедмитрия I. — В. У), дав ему пример своим похищением (царского престола. — В. У.), а второй для третьего и для всех тех безымянных скотов (последующих самозванцев. — В. У), а не царей, которые были после них. Каждая злоба является матерью второй, потому что первый второму подает пример и в добрых и в злых (делах)...»⁵²

Для современников Смуты и публицистов послесмутного времени провиденциальный смысл смерти сына Годунова и трагедии всей его семьи был понятен и служил исчерпывающим объяснением происшедшего. Однако жестокость наказания не соответствовала преступлению: мать царевича Дмитрия Мария Нагая и ее родственники не были убиты, а лишь разосланы по заточениям. Выше цитируемые источники, как бы уравнивая преступление и наказание, акцентируют внимание на Федоре Борисовиче и его безвинной смерти, «равноценной» убийству Дмитрия Ивановича. Все же остальное, и особенно содеянное над Ксенией, приписывают злой воле Самозванца. Мария Григорьевна упоминается вскользь — ей нет соответствия в этой картине исполнения воли провидения, вернее, есть (Мария Нагая), но с совершенно иной судьбой.
Пытаясь расправу над семьей Бориса Годунова уложить в концепцию Божиею наказания за грех убийства царственного отпрыска, авторы цитируемых сочинений как бы противоречат сами себе: утверждая идею провидения, они одновременно изобличают убийц, тайно совершивших злодеяние. Для современников и самого Лжедмитрия I достаточно было акта низведения еще не помазанного Федора, его матери-регентши и сестры в прежнее боярское положение. Постриг всех троих навсегда лишил бы их права не только на царство, но и на мирскую жизнь. Жестокость в начале царствования была не нужна Самозванцу (вспомним помилование Василия Шуйского, приговоренного к казни). Но уничтожения «Борисова семени» могли желать другие лица, готовящиеся «восхитить царство», убрав со временем и самого Лжедмитрия I.
Всс усилия Патриарха Иова защитить Годунова были сведены на нет. Обращаясь к народу в 1607 г., святитель напоминал: «...и в полки к бояром и воеводам, и дворяном, и ко всей рати, о том о всем писал подлинно, и здеся в царствующем граде Москве по всем сотням о том подлинныя памяти розсылал, и наказывал, и укреплял всех нас, чтобы вы памятовали Бога и крестное свое целование и души свои, на чом целовали крест царю Борису, и царице его Марье, и царевичу Федору, и царевне Ксении, и сам вам на себя вели­кую клятву полагал...»⁵³.

В грамоте, которую привезли в Москву 1 июня 1605 г. Гаврила Пушкин и Наум Плещеев, Самозванец требовал: «И мы... пишем вам... чтобы вы... милости проси ти к нашему царскому величеству при­слали митрополитов, и архиепископов, и боляр, и околничих...»⁵⁴ Это явно свидетельствовало об исключении Патриарха:
Лжедмитрий I либо был убежден в бес­компромиссной позиции Иова, либо не желал (боялся) видеть его, либо и то и другое вместе. Кроме того, в его лагере уже находился «нареченный Патриарх» Игнатий. Детронизация Иова была решена, когда архиепископ Рязанский прибыл на поклон к Самозванцу.
Патриарх Иов был низведен со святительского престола также еще до прибытия Лжедмитрия I в Москву руками своей паствы, а никак не «латин и люторов».
Но прежде чем говорить об этом действе/античине детронизации Иова, более того — в связи с причастностью к ней Самозванца, необходимо выяснить другой вопрос. Источники свидетельствуют, что отношение Лжедмитрия I к Иову претерпело определенную эволюцию: обличение в пособничестве Годунову — попытка привлечь на свою сторону или воспользоваться именем Иова — изобличение/проклятие Патриарха в Москве де-факто (после его низложения). В этой цепи детронизация занимает место между вторым и третьим этапами и как бы повисает из-за невозможности выяснить: отдавал ли приказ Самозванец низложить Иова вместе с Годуновыми группе князя Василия Голицына? Последнее обстоятельство обращает нас к предположению, что именно для аристократии, москвичей и восставших был важен акт детронизации Иова — единственного святителя, осуждавшего их действия. Лжедмитрий I мог не спешить с Патриархом — все равно его замена была неизбежна и ее можно было осуществить более каноническим путем — на Освящен­ном Соборе (что, собственно, и было сделано; см. далее).

И все же рассмотрим сначала игры Лжедмитрия I вокруг Иова.
В грамотах от 6 и 11 июня 1605 г. властям Сольвычегодска и Пелыма Самозванец сообщал, будто вместе со всеми церковными иерархами Патриарх Иов бил ему челом как «прирожденному государю»⁵⁵. Цель подобной дезинформации очевидна: на окраинах ничего не знали, но, как и везде, с недоверием воспринимали все новое; наиболее стабильная и традиционная структура общества — Церковь только и могла выступить гарантом законности нового. Обман был ну­жен для самоутверждения. Но был ли Самозванец инициатором этого обмана? Как представляется, истоки и инициатива обмана происходят из Москвы: данное сообщение принесла в тульский лагерь Лжедмитрия I делегация в составе московских бояр князя Воротынского, князя Телятевского, князя Трубецкого, Плещеева и Власьева. Иезуит Андрей Лавин кий, находившийся при Самозванце в Туле, писал 15 июня, что «Московский Патриарх признает светлейшего Дмитрия наследственным государем и молит о прощении себе, но москвитяне так на не­го распалились, что упрямому старцу ни­чего, кроме смерти, не оставалось»⁵⁶. Интересно отметить: те же «москвитяне» сообщили и о покорности Иова, и о своей злобе на него, даже желании его смерти. Сам Лжедмитрий I писал 15/25 июня Юрию Мнишеку: «К нам в Тулу прибыли сенат стольного града Москвы все как духовные, так и светские... прося милосердия и прошения за свои преступления»⁵⁷.
Таким образом, известие о покорности Иова и всего «священства» было принесено в Тулу московской делегацией бояр не позднее 15/25 июня и потому попало в грамоты Лжедмитрия I. Ему оно было на руку, но не он был инициатором обмана.

То же самое можно сказать относительно другой версии источников о встрече Иовом Лжедмитрия I во время его вступления в Москву.
Первым описал это Исаак Масса, утверждавший, что на Красной площади Самозванца торжественно встречало многочисленное духовенство во главе с Патриархом. Объяснение «заблуждению» Массы мы дадим ниже (гл. IV). Не менее интересно наличие подобной информации в летописном своде 1652 г. (и это в год официального прославления Иова). Тут сказано, что при въезде Самозванца в Москву Патриарх Иов «изыде на Лобное место со кресты»⁵⁸. Последнее сообщение дало повод А. В. Лаврентьеву утверждать, что оно отображает реалии: Иов покорился Самозванцу. Исследователь подкрепил это хронологическими под­счетами: Самозванец вступил в Москву 20 июня (согласно «Иному сказанию»), а Иов был сведен с Патриархии 24 июня (поданным Хронографа 1617 г.). Кроме того, Иов не был жестоко наказан, его лишь отправили в Старицкий монастырь, где начиналась его карьера, что свидетельствует о его «упокорении».
Сначала обратимся к вопросу о дате низведения Иова. 24 июня названо в ряде источников⁵⁹. «Вельский летописец», наоборот, информировал, что группа Голицына выехала из Тулы для низложения Патриарха (то есть после 15-го, но до 20 июня)⁶⁰. Наконец, непосредственный свидетель низложения Иова архиепископ Арсений Елассонский утверждал, что это произошло, когда Самозванец был от Москвы на расстоянии «десяти миль»⁶¹.
Теперь обратимся к двум посланиям Лжедмитрия I Иову, породившим значительную путаницу в реконструкции событий исследователями.

«Вельский летописец» сообщал о послании Самозванца к Патриарху из Тулы, отправленном с князем Голицыным и другими. Лжедмитрий I называл Иова искоренителем царского кореня, первым изменником всея Руси, желающим пролития христианской крови, нелепым совещателем, злато и сребролюбием; укорял за провозглашение ему анафемы, за подстрекательство москвичей к неподчинению. Самозванец угрожал Патриарху («и сущим с тобою») скорым отмщением («поделом вашим воздам вам»), как толь­ко достигнет «отца нашего престола»⁶².
Совсем иное содержание послания Самозванца Иову излагал со слов очевидцев французский бытописатель Жак О пост де-Ту. Он сообщал, что Лжедмит­рий I послал из Путивля Иову «очень ласковое письмо, которым увещевал святи­теля не забывать своей обязанности и не вмешивать религии вдело неправое»⁶³.
Такое противоречивое описание породило две взаимосвязанные версии: I) одно из сообщений не соответствует действительности; 2) по логике вещей, могло иметь место первое послание с «ругательствами».
Но именно логика вещей позволяет иначе посмотреть на проблему посланий, что убедительно сделал Р. Г. Скрынников⁶⁴. По-видимому, имели место оба послания, но в разнос время. Первое могло быть написано после смерти Бориса Годунова (13 апреля 1605 г.), но до восстания 1 июня 1605 г., приблизительно в мае, когда Иов решительно выступал за продолжение династии Годуновых, вновь всенародно изобличал Самозванца и был единственной силой, которая могла через Церковь влиять на народное мнение.

Однако 15 июня московская делегация принесла в Тулу, где находился Лжедмитрий I, весть о его всеобщем признании. С этим было связано второе ласковое послание Самозванца к Иову.
Идея интерпретации этих двух посланий, предложенная Р. Г. Скрынниковым, весьма продуктивна. Однако ее конкретное содержание все же порождает ряд вопросов: почему ругательное послание было отправлено с Василием Голицыным, ведь он с группой выехал в Москву после 15 июня и должен был везти второе ласковое послание? Содержание последнего предполагало все же упорство Иова, а ведь московская делегация заявила о его покорности.
Та же логика вещей требует перемены мест написания обоих посланий, как и пересмотра их хронологии. Как представляется, первым было ласковое послание, созданное после смерти Бориса Годунова, еще в Путивле. Самозванец рассчитывал, что с исчезновением царя, которому служил Патриарх, последнего можно уговорить оставить Годуновых. Причем главный аргумент, конечно же, сакральный: Церковь не должна поддерживать неправое дело. Однако Иов упорствовал: начал приводить к присяге на имя Федора Борисовича, выступил перед народом с увещеванием быть верными Годуновым и пр. Второе послание было отправлено не из Тулы, а из Серпухова: туда прибыла новая делегация московских бояр во главе с князем Федором Мстиславским и князем Дмитрием Шуйским — они сообщали, что Иов все же не покорился, а Годуновы под арестом. Фактически из Серпухова в Москву выехали князь Василий Голицын, князь Василий Масальский, дьяк Богдан Сугупов, Михаил Молчанов и Андрей Шерефединов, а по некоторым источникам и Петр Басманов. Их миссия заключалась в очищении пути Самозванца к власти, которая должна была распространяться не только на «царство», но и на покорное ему «священство». Именно они везли Иову гневное послание с угрозой расправы.

Но посыльные не стали ожидать Лжедмитрия I как главного судию и сами осуществили расправу. Это обстоятельство останавливает на себе внимание. Фактически Самозванец остался чист и лично не причастен к акту расправы над противниками. Тем не менее именно он дол­жен был судить неправое/ложное «царство» и «священство». Но это совершили подданные указанного «неправого» царя и Патриарха, покорившиеся Лжедмитрию I. Почему? Так пожелал Самозванец или так повели себя посыльные? Думаем, что миссия «очищения» структур власти была поручена Лжедмитрием I — он дол­жен был войти в Москву с триумфом и сразу занять «очищенное» «царство», которому соответствовало бы «очищенное» или покорное «священство». А вот методы очищения избрали сами посыльные. В отношении Годуновых они были сверхжестокими, а для Иова — очень жесткими. Вряд ли в случае суда самого Лжедмитрия I он прибег бы к подобному. Новый царь демонстрировал милость. Именно для того, чтобы милости не было, посыльные все сделали сами.

Но если Годуновых убрали тихо и без показательного обряда лишения «царства», так как вина Федора. Марии и Ксении состояла лишь в принадлежности к роду прежнего царя и изобличать их при помощи антиобряда было невозможно, то с Иовом дело обстояло совсем иначе.
Низведение Патриарха было совершено вопреки церковным каноническим правилам (безучастия и решения Церкви в лице епископов, без суда) и мирскими людьми.
Как уже говорилось, этот акт соверши­ли Василий Голицын, Василий Масаль­ский, Богдан Сутупов и. возможно. Петр Басманов. Он символизировал непризнание благодарности церковного благословения над Годуновыми, которое олицетворял собой глава Церкви. Патриарха Иова как бы приносили в жертву этим актом низложения, перелагая на него всю тяжесть прегрешений и тем самым — всс возможные обвинения со стороны ново­го царя в адрес Русской церкви.

В свете вышесказанного обстоятельства низвержения Иова приобретают значение некоего ритуала очищения от скверны. Совершенно не случайно, что все происходило публично, а не ограничилось простым удалением первосвятителя. Низложение осуществлялось по определенному античину в Успенском со­боре. Достаточно пространно и картинно описан он в «Новом летописце» и «Латухинской степенной книге»: Иов снял панагию, положил ее перед образом Влади­мирской Богоматери («еже написа богогласный евангелист Лука»), прочитал прощальную молитву «и плакася на мног час», затем был разоблачен (сняты святительские ризы), «положиша на него черное платье и выведете его из соборной церкви и посадите его в телегу и сослаша в Старицу на обещание в монастырь пре­чистые Богородицы»⁶⁵. В памяти многих очевидцев вся церемония отложилась как превращение святителя (заметим, в святительские ризах) в грешника: «патриарха Иова ухватиша во всем святительском сану начинающе божественную литоргию и понесоша из церкви, влачим бы позорно, аки злодей»; его «ругательно от престола великия церкви отринули»⁶⁶. Собственно, именно в этом и состояла соль предприятия: Патриарх, поставленный при Годунова, — ложный святитель, его благословение рода Годуновых — ложное благословение, его святительская деятельность — соблазн Церкви; но, воз­веденный на патриаршество по чину церковному, он и низводится по античину и предастся всенародному глумлению за глумление над святыней первосвященства при неправедном царе, поглумившемся, в свою очередь, над святостью и благодатностью царского рода. Из Церкви, таким образом, удалялась неправедная, «Годуновская», ложная святость. В связи с этим следует интерпретировать и кощунственный на первый взгляд факт грубого надсмеяния в Успенском соборе, прерывания патриаршей литургии, выведение Иова из святая святых — алтаря, надругательство над священной реликвией — плащаницей. В понимании совершавших акт низложения все это было не осквернением святыни, а очищением святого места от ложного первосвятителя и всего связанного с его личностью, а также от низвергнутой дворянской семьи Годуновых, дерзнувших посягнуть на престол богоданной династии Рюриковичей. Характерным является активное участие в событиях, уже вне собора, жителей Москвы. Они восприняли низло­жение Патриарха как выведение его самого и принадлежащей ему собственности из-за черты, за которой он и его собственность были неприкосновенны, как лишение Иова охраны со стороны церковной и светской власти, превращение его в изгоя. В целом ряде источников, включая «Житие» Иова (1652), описывается второй акт (светский) низложения Патриарха, происходивший у Лобного места на Красной площади с участием москвичей, которые избивали и ругали Иова, а затем разграбили его подворье⁶⁷.

Интересной представляется также оценка происходившего самим Иовом. В оглашенной от его имени в феврале 1607 г. грамоте вся церемония низложе­ния представлена как святотатство, что дополнительно подчеркивалось описанием осквернения плащаницы — то есть не только неугодной личности Патриарха, но и христианской святыни: «И святую соборную и апостольскую церковь Пречистыя Богородицы опозориша: множество народа царьствующаго града Москвы внидоша во святую соборную и апостольскую церковь, со оружием и дреколием, во время святого и божественного пения, и не дав совершили божественныя литоргии, и внидоша во святый олтарь, и меня Иева Патриарха из олтаря взяша и во церкви и по площади таская, позорища многими позоры, и в царских полатах подобие Христова телеси и Пречистыя Богородицы и Архангелов, иже уготовлен но было на Господню плащаницу под златые чеканные образы, и то вражиею ненависти ю раздробиша и, на копья и на рогатины въстыкая, по граду и по торжищу носяху, позоруюше, забыв страх Божий»⁶⁸. Главный акцент Иов сделал на осквернении святыни, тогда как акт низвержения предполагал уничижение «осквернителя святыни» — самого Иова. Обе интерпретации события в свое время находили поддержку у властей и соответствующим образом воспринимались его участника­ми. При Шуйском, когда престарелый и почти слепой Иов в пространной и эмоциональной речи излагал пережитую в Успенском соборе сцену, все присутствующие каялись и коленопреклоненно молили о прощении и отпущении грехов. Но в момент низвержения Иова организаторы этого акта вкладывали в свои действия совершенно иной смысл, который в какой-то степени был воспринят всеми присутствующими, принявшими в нем активное или пассивное участие.

Попрание плащаницы было составной частью идеи десакрализации всего годуновского. Напомним слова Иова, что плащаница была найдена и разодрана в «царских полатах». Эта плащаница с изображением Христа, Богоматери, 12 апостолов, Иосифа и Никодима «из чистого кованного золота тонкой работы» была изготовлена по велению Годунова. Как свидетельствовал архиепископ Арсений Елассонский, на изображение каждой фигуры ушло 200 «литр золота».
Исаак Масса в описании событий 1601 г. упомянул об авторе «весьма искус­но сделанного изображения» Ксении Годуновой, дав при этом очень важные сведения о других его работах: «Ювелир Яков Ган, который также отлил 12 апостолов, Иисуса Христа и архангела Гавриила, коим Борис расположил воздвигнуть большой храм, для чего было приготовлено место в Кремле; и он хотел назвать его «Святая святых», полагая в добром усердии последовать в том царю Соломону».
Для этого храма предполагалось также отлить из золота фигуры ангелов. После низвержения Годуновых во дворце была найдена одна восковая фигура, по которой должны были отлить золотого ангела подобно 12 апостолам из золота. А золотое изображение Христа, отлитое по велению Годунова, Самозванец позже от­правил в Польшу⁶⁹.

Данное свидетельство дополнил голландец Элиас Геркман, собиравший сведения по истории России уже во времена Михаила Романова. Приведенное им сообщение раскрывает грандиозный замы­сел Годунова: «По вступлении на престол он тотчас же приказал разыскивать в других странах искусных мастеров, как то: скульпторов, золотых дел мастеров, плот­ников, каменотесов и всякого рода строителей. Никто не знал, зачем это он де­лал. Затем он начал советоваться с мастерами о том, что ему предпринять для увековечения своего имени. Наконец, он ре­шился построить церковь, которая своим видом и устройством походила бы на храм Соломона. Этим он думал получить великую милость от Бога и оказать не­обыкновенную услугу людям. Мастера тотчас же принялись за работу, стали делать небольшие модели, причем обращались к книгам Св. Писания, к сочинениям Иосифа Флавия и других писателей. Сделав модель, мастера показали ее Борису и она ему очень понравилась. Но это предприятие, по-видимому, не понравилось Царю Царей, Господу Богу, и я умолчу об окончании постройки храма, так как ни одно из предприятий Бориса не осуществилось»⁷⁰.
Далее Геркман поместил рассказ о «золотом ангеле», заказанном Борисом Годуновым; автор представил данный факт как гордыню царя: «Он заказал, между прочим, сделать изваяние ангела из чистейшего золота и хотел поставить это изваяние в церкви еще не отстроенной. Когда оно было сделано немецким мастером, царь пришел посмотреть на его работу. Некоторые формы в изваянии не понравились царю и он указал на них мастеру. Последний постарался изменить и поправить их, насколько это было воз­можно. Когда его царское величество снова явился посмотреть на изваяние, то лицо ангела еще более, чем прежде, не понравилось царю. Так это повторялось несколько раз. Наконец Борис указал мастеру, чего именно недостает в лице ангела и, прямо не высказав своего желания, дал довольно ясно понять, что лицо ангела должно походить на лицо царя. Мастер, догадавшись о его желании, пристально посмотрел на его царское величество и сделал лицо ангела так, что он совершенно походил на царя. Он снова приехал посмотреть на изваяние, остался им очень доволен и дал мастеру почетную награду. Это было незадолго до смерти Бориса»⁷¹.

О замысле Годунова воздвигнуть грандиозный храм свидетельствуют также русские источники. «Пискаревский летописец» под 1598 г. сразу после информации о венчании Бориса Годунова на царство помещает рассказ «О Святая Святых»: «Того же году царь и великий князь Борис Федорович замыслил был делать «Святая Святых» в Большом городе Кремле на площади за Иваном Великим. И камень и известь, и сваи — все было готово, и образец был древяной вделан по подлиннику, как составляетца «Святая Святых»; и вскоре его смерть застигла»⁷². Троице-Сергиевский келарь Авраамий Палицын записал: «Царь убо Борис мысли храм нов воздвигнути во имя воскресения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и по образцу сделанному сметив готовяще много множество к созданию праведного, а неправедного собрания. И хотя Устинияну уподобитися, но Маврикиеву честь получи»⁷³. Дьяк Иван Тимофеев сравнивал строительные замыслы Годунова с вавилонским строением Навуходоносора. Борис возвестил, «что весь его подвиг (вся его забота) будет о создании святейшего храма, — он хотел его уст­роить в своем царстве, так же как в Иерусалиме, подражая во всем самому Соломону, чем явно унижал храм Успения Божией Матери — древнее создание св. Петра. И то, что необходимо было на по­стройку и созидание стен, все им приготовлялось... гроб... Христа Бога... подобный находящемуся в Иерусалиме мерою и видом, он постарался изобразить, слив его весь из золота и украсив драгоценны­ми камнями и золотой резьбой...»⁷⁴

По мнению Михаила Андреевича Ильина, свидетельство Тимофеева отражает стадию создания макета храма Воскресения Христова из драгоценных материалов по образцу Иерусалимского храма, который совмещал в представлении заказчика и мастеров храм Соломона и храм Гроба Господня. Эту модель, по словам Тимофеева, уничтожил Лжедмитрий I: «Все заду­манное устройство золотого гроба со всею его многою красотой, лжецарем расстригою было непристойно разрушено и, взятое на разные домашние потребности, безобразно рассыпалось, и от это­го разрушения не удержало (Расстригу) ни хитрое устройство, ни жалость к красоте»⁷⁵. Тем не менее Ильин приводит свидетельство Павла Алеппского, который будто бы в 1655 г. на Пасху видел модель Гроба Господня из драгоценных материалов, которую выносили в Успенском соборе (на самом деле это был «малый» Гроб Господень, в котором выноси­ли ларцы с мощами почитаемых святых).

Ильин утверждал, что и само строительство храма в Кремле было начато Годуновым: в частности, была воздвигнута или достроена колокольня-храм Ивана Великого с символической надписью на подкуполе: «Изволением святые Троицы, повелением великаго господаря царя и великого князя Бориса Федоровича всея Русии самодержца, и сына его благовернаго великаго господаря царевича князя Федора Борисовича всея Руси, сий храм совершен и позлащен во второе лето господарства их 108». Иван Тимофеев подчеркивал, что колокольня возвышалась над всеми московскими храмами, как и само царское имя, записанное на куполе, «положив его как некое чудо на подставке, чтобы всякий мог, смотря в высоту, прочитать крупные буквы»⁷⁶.

Но вернемся к вопросу о плащанице.
Собственно, все названные авторы говорят о Гробе Господнем, сделанном по подобию иерусалимской святыни, и лишь Арсений Елассонский — о плащанице. Святыня царя Бориса, таким образом, приобрела многозначное воплощение. Патриарх Иов, как сказано выше, говорил именно о плащанице Господней «под златые чеканные образы». Из всех современников, писавших о факте поругания святыни, он один знал этот предмет.
Нас интересует не столько сам вид и характер предмета, его физические качества, сколько его сакральный смысл и отношение к нему восставших.
Совершенно очевидно, что в глазах взбунтовавшихся москвичей и сторонников Самозванца плащаница не являлась святыней; созданная «неправедным» царем, она представлялась частью антимира/ложного мира, которым Годунов при помощи Патриарха Иова осквернял чистоту Церкви.
Завершением всего действа было официальное проклятие низложенного Иова. Очевидец происшествий голландский купец Исаак Масса сообщал, что Самозванец «повелел его проклясть перед всем народом, называя его Иудою и обвиняя в том, что он был виновником предательства Бориса»⁷⁷.
Подчеркнем, что в отличие от низведения митрополитов Зосимы (1494), Варлаама (1521), Даниила (1539), Иоасафа (1542), Филиппа Колычева (1568), Дионисия (1587), архиепископов Варлаама, Пимена и Леонида, рязанского епископа Филофея, которых лишал сана самодержец, Иов был низложен группой боярско-княжеской знати и москвичами. Данный акт имел значение символического отмежевания от всего, связанного с Годуновым, и очищения церковной совести и религиозного сознания от скверны преступной деятельности лжецаря и потакающего ему Патриарха. Все это очищение должно было произойти до прихода в стольный град нового царя и символизировало все­общее очищение также перед ним.
Лишь после низвержения Самозванца, и особенно в конце Смуты, ретроспективно обозревая бурные события прошлого, авторы многочисленных сочинений оценили акт низвержения Иова как его страдание/мученичество за веру, Церковь и Правду, ибо он один не поддался соблазну дьявольскому, не покорился расстриге. «И тако святейший патриарх Иов от престола своего святительского, правды ради изгнан бысть, множицею бо он народ утвержаше, но никтоже его послуша, и словесем того не внимаху, осле­пи бо все злоба их, и не восхотеша разу мети истинны», — резюмировал автор «Латухинской степенной книги»⁷⁸. «Блаженнаго же и смиренномудреннаго мело точныя сладости источника Иова патриарха ругательно от престола великия церкви отринули повеле и отгна», «раздирают на ней священная одеяния и от пре­стола святительскаго соотводят во оземствование в Старин в киновию», — сожалеют авторы хронографов и «Кратких летописцев»⁷⁹.

Однако все эти события понимались совершенно иначе современниками и очевидцами. Участники и свидетели московской драмы Иова видели в нем лишь неправого святителя, слугу Годунова, противника Правды. Его горькая участь не оплакивалась, его примеру почти ни­кто не последовал. Позже польские послы высмеивали частую смену Патриархов Московских по воле светской власти, указывая: «теперь живых патриархов на Москве четырех маете». Послы лукаво вопрошали, почему бояре не выступили вместе с Иовом против Самозванца, а на­оборот, именно «с произволением бояр» был свергнут святитель⁸⁰.
Удаление Иова из Москвы сразу привело к его забвению. След первосвятителя для большинства терялся... Лев Сапога из­вещал, например, со слов бояр, что Иова отправили в Соловецкий монастырь. Другой иностранец сообщал из Москвы 8 августа 1605 г., что низложен Патриарх Боресиан⁸¹. Это имя весьма показательно. Оба иностранца черпали информацию у москвичей, которые гадали о месте ссылки Иова и неразрывно связывали его изгнание с преданностью Борису Годунову. Равнодушие московского общества и «священства» к судьбе первоиерарха демонстрировало действие на их сознание публичного античина его низложения, после которого он был вытеснен вне традиции, вне власти, вне Правды и остался в одиночестве. Уже в самый момент низложения Иов остался один — все отступились как от Годуновых, так и от святителя низвергнутого рода.

Участники последней литургии в Успенском соборе — священство всех рангов — также молча и в бездействии наблюдали акт детронизации своего первосвятителя. Нам известно лишь несколько глухих упоминаний о ссылках духовных лиц, по-видимому, близких к низложен­ному Патриарху. В мемуарах архиепископа Арсения Елассонского, который в 1605 г. был настоятелем кремлевского Архангельского собора, говорится, что вслед за Иовом опале подверглись архимандрит Чудова монастыря Варлаам и архимандрит Андроникова монастыря Василий⁸². Другие источники, в том числе «Повесть князя Катырева-Ростовского», содержат общие сведения о том, что одновременно с Патриархом попали в опалу («в расточение рассылает») «мних[и] многи[е] пречестныя обители Архангела
Михаила». «Повесть» объясняла это тем, что Самозванец «понеже знаем ими бываше и самим тем патриархом Иевом понеже поставлен бысть от него в дияконский чин»⁸³. Данная информация, в частности сообщение Арсения Елассонского, подтверждается описью архива Посольского приказа 1626 г., в которой значится дело о ссылке архимандрита Чудовского Варлаама и архимандрита Андрониковского Василия. Возможно, в это же время из московского Симонова монастыря исчез игумен Иона, который стал настоятелем в год воцарения Бориса Годунова. Все это косвенно подтверждает также слух, зафиксированный Исааком Массой, будто некоторые монахи в Кремле узнали в Самозванце Григория Отрепьева и на другой же день были «тайно умертвлены и брошены в реку». Даже шведские резиденты уведомляли короля, что «в начале своего царствования Дмитрий велел казнить и лишить жизни нескольких православных монахов»⁸⁴. Сведения о казнях иноков не подтверждаются русскими источниками и не были использованы в агитационной кампании Василия Шуйского, поэтому они могут быть отнесены к разряду слухов. Упоминания же двух архимандритов, игумена и некоторых чудовских иноков объясняются их особой близостью к Патриарху Иову и тем, что они разделяли его позицию. Все они во главе с Иовом были последним звеном поддержки Годуновых. Пытаясь вымолить Божию помощь и получить содействие Церкви и священнослужителей, Году­нов отчасти преуспел лишь в последнем. Поэтому удаление всех отцов духовных, сохранивших верность неправому царю Борису, было составной частью очищения Церкви от скверны, изгнания торгующих совестью из Храма.

Новой акцией данного действа закономерно стало удаление тела Бориса Годунова из Архангельского собора, что логически завершало символическое развенчание дерзнувшей на царство худородной семьи, которая по крови и рождению своему не имела никаких прав и фактически не получила их даже с помазаньем из рук «не­правого» главы Церкви. Русские и иностранные источники подчеркивают, что акт «извержения» гробницы Годунова из традиционной царской усыпальницы Архангельского собора был осуществлен не только по желанию Самозванца, но и по просьбе вельмож. Следовательно, событие адекватно воспринималось московской элитой как символическое, как акт окончательного ниспровержения дворянской династии. Интересно, что и книжники понимали это деяние как благое, едва ли не единственное богоугодное дело Самозванца. Один из летописцев и автор Хронографа так представляли и оценивали происшедшее: «Еще же не вшедшу сему законопреступнику (Лжедмитрий I. — В. У.) во град идеже царская сокровища, едино со­твори дело благо, не по своему изволению, но по Божию смотрению. Не подобает бо, рече, разбойником с праведными водворятиса. Повеле преждепомянутого святоубийцу царя Бориса, из церкве Архангела Михаила от царских гробов извлеши вон. с поруганием на сонмище всем зрящим, яко сеи есть достоверный Борис, и повержен бысть на позорище, и потом в простый гроб положен бысть, яко един от убогих человек, и погребен бысть просто во убогом монастыре, на устретенской улице в Варсонофьевском»⁸⁵.

Автор «Сказания о царстве царя Феодора Иоанновича» несколько иначе представлял всю эту акцию. Ее инициатором он считал самого Лжедмитрия I, злой воле которого споспешествовали бояре. Повествователь воссоздает целый диалог между короновавшимся Самозванцем и боярами. Лжедмитрий I вопрошал: «Где ваш властолюбивый царь Борис погребен, а наш душегубец?» При этом он обличал злодейства Годунова против «царского кореня». Вельможи же «слушаху его такие льстивые слова, вси страха ради его возопиша единодушно»: «Многолетствуй, природной государь наш, на своем отеческом царском престоле в царствующем граде Москве на многие лета, а нас, холопей своих, жалуй, а мы тебе, государю, ради служить верно...» Бояре также указали, что «погребен государь, царь Борис в соборной церкви Архистратига Михаила с протчими цари почившими». На это Самозванец решительно заявил: «Не подобает душегубцу и разбойнику и кровоядцу с праведными водворятца, такоже и сему Борису тут лежать». Он приказал «тотчас того Бориса ис церкви Архангела Михаила из царских мест вон извлеши с великим поруганием на сонмище, и повеле над ним ругатися всякому человеку от мала и до велика, и камением повеле на него метать и ногами пхать тело его; и повержено на земли лежало, аки истин наго злодея и душегубца, никем не брегема и поругаема от всех человек за свое злое дело...»⁸⁶

Издевательства над трупом Бориса Годунова как бы предваряют/знаменуют повторение всего действа с телом самого Лжедмитрия I. Важно то, что автор «Сказания» фактически расценивал описанное событие не как благое, а как злое деяние Самозванца, которое страха ради поддержали бояре.
Тем не менее в обоих приведенных изложениях общим является целый процесс/церемония надругательства (как противоположность почитанию) над прахом Годунова, совершенная москвичами, православными, массово проявлявшими ненависть к «злодею». Все это произошло при многих свидетелях, следовательно, имело явно символический идейный характер. Подчеркнем, что почти все русские источники одобрили это деяние Самозванца и восприняли его символику. Две повести 1606 г. («Повесть како отомсти», «Повесть како восхити») и «Иное сказание» согласно писали: «И паки той еретик не по своему си разуму и хотению, но по Божью изволению, я ко не подобает душегубцам и разбойником с праведны­ми водворятися, и повеле того преждепомянутого святоубийцу Бориса из Архангела от царских родителей извлеши с поруганием на сонмише. И зря ту всякому нань, яко сей есть достоверный Борис... повержены на позориши. И повеле его погрести, и жену и сына его, во убозем монастыри девиче, еже именуется Варсонофиев»⁸⁷.

Изощрялся в морализаторских сентенциях по этому поводу и Иван Хворостинин: «Тело же преждереченного паря Бориса ис храма изринути повеле. и бе див­но видение: мертвеца оного тело во гробе бесчестно полежи, иже уби сына господи­на своего, нелепно глаголя нань, его же ублажи Христос Бог, такожде же и не­правду на други своя возвел и лети вы ми словесы улети и уби безвинных много. И се показа телом Солстель всяческих в поношение и по смерти его и изверже на обличение всем неправедно мыслящим и глаголавшим лукавая»⁸⁸.
Иностранные авторы-современники в основном фиксируют сам факт перезахоронения праха Бориса Годунова по приказу Самозванца. Именно в связи с сообщениями иностранцев встает вопрос о времени перезахоронения: до вступления Лжедмитрия I в Москву или после?
Цитируемые русские источники размешали описание этого события после сообщения о въезде Самозванца 20 июня в сто­лицу. В частности, созданная в мае — на­чале июня 1606 г. «Повесть како отомсти» фактически относит распоряжение Лжед­митрия I об изъятии праха царя Бориса из Архангельского собора непосредственно ко дню вступления Самозванца в Кремль. Тот же вывод можно сделать из описания «Сказания о царстве паря Феодора Иоанновича»: «вниде окаянный еретик в царские палаты... и тотчас вопросил бояр: где... царь Борис погребен...?»⁸⁹ В хронографах время события представлено нечетко: «Еще же не вшедшу... во град, идеже царские сокровища...» Однако, учитывая расположение этого текста после указания о въехте Лжедмитрия I в Москву 20 июня, цитируемую фразу можно интерпретировать (в хронологическом смысле) как описание времени между въездом Самозванца в столицу, но до его вступления в царские палаты. Но, с другой стороны, «Пискаревский летописец» утверждал, что «как Рострига пришел к Москве, и он его (Году­нова. — В. У.) велел оттоле (из Архангельского собора. — В. У.) вынять, и велел положить в Ворсонуфьеве манастыре, тут же, где были положены царица его Марья да сын его Федор»⁹⁰. Автор же «Мазуринского летописца» приурочивая всю акцию к воцарению Лжедмитрия I. Также и по сведениям иезуитов 1605-1606 гг., уже после воцарения «Димитрий велел вырыть тело Бориса из места погребения Великих Князей, находящегося в храме св. Михаила, и похоронить его вне Москвы, в монастыре св. Амвросия»⁹¹.

Жак Огюст де-Ту предлагал вполне логичное объяснение: в день вступления в Кремль 20 июня Самозванец поклонялся гробам предков в Архангельском соборе и именно там узнал (увидел), что «здесь лежал и Борис; Димитрий приказал вырыть тело его из могилы и похоронить за городом в бедной часовне»⁹².
Петр Петрей отодвигал эту акцию до самой коронации Лжедмитрия I 21 июля: «Первое, что сделал Гришка после коронации, это велел выкопать тело Бориса Годунова из царской могилы и положить его вместе с сыном Федором Борисовичем и его матерью великой княгиней Марией Малютиной на окраине города в простой безлюдной церкви»⁹³.
Два других современника и очевидна событий, наоборот, утверждают, что перезахоронение Бориса Годунова было осуществлено до вступления Самозванца в Москву. Исаак Масса, говоря о пребывании Лжедмитрия I в Туле, замечал: «Меж тем в Москве происходили дико­винные события, ибо там вырыли усопшего царя Бориса и вынули его из гробницы и с большим презрением отвезли в предместье города, где погребли подле одного древнего небольшого монастыря, считая, что он недостоин покоиться рядом с царями»⁹⁴. Данное утверждение предполагало инициативу двора, приближенных Самозванца, убиравших все годуновское, упреждавших желания нового монарха.

Конрад Буссов привязывает перезахоронение царя Бориса ко дню убийства и погребения его жены и сына: «Было сделано два гроба, в один положили сына, в другой — мать. Отца, погребенного несколько недель тому назад подле прежних царей, снова взяли оттуда, и всех троих увезли из Кремля на Сретенку в бедный монастырь, где зарыли на кладбище без всяких почестей и без совершения каких бы то ни было церемоний, хотя обычно мертвых у них хоронят очень торжественно»⁹⁵.
Таким образом, вопрос о времени перезахоронения Годунова повисает из-за разноречивости источников.
Тем не менее главным свидетелем со­бытия, как нам представляется, может считаться хранитель царских гробниц в Архангельском соборе архиепископ Арсений. Он писал: «Тело царя Бориса вы­нули из гроба, который находился в со­борном храме Архангелов, ради поругания, и похоронили в маленьком женском монастыре, именуемом Варсонофьев­ском. Через пять дней умертвили царя Федора и мать его Марию и похоронили их вблизи царя Бориса в Варсонофьевском монастыре»⁹⁶.
Если посчитать достоверными свидетельства Арсения. Массы и Буссова (все трое были непосредственными очевидца­ми событий, особенно Арсений — в отличие от других цитируемых авторов), то придется заключить, что и перезахоронение Бориса Годунова, совершенное рука­ми светских властей Москвы, было если не инициативой, то делом московской знати. А это означает, что именно она завершала цикл полного низведения Году­новых с «царства» и возвращения через боярство (заточение семьи Бориса в боярских покоях) в худородное сословие, место которого и по смерти — в скудельнице, то есть в общей могиле для бедных. Если принять версию о первоначальном погребении в скудельнице Федора и Марии, а затем царя Бориса, то речь шла о помещении вне сакрального пространства сначала двух «самоубийц», а затем главы проклятого царского рода. В данном случае Борис Федорович был первым (по значимости) и последним (по порядку) наказуемым через выведение вне сакрального пространства «царства». В обо­их случаях последним актом завершался античин ниспровержения династии Году­новых перед глазами и в сознании современников-россиян. Годуновы превратились в противоположность «царству» — стали последними людьми в «царствах» земном и потустороннем.

Интересно также отмстить, что место погребения Годунова в Архангельском со­боре осталось навсегда табуированным. Раскопки 1961 г. обнаружили могильную яму царя Бориса в северо-западном углу дьяконника. Она была забросана строи­тельным мусором, и лишь на глубине 2.8 м удалось найти серебряную монету Михаила Романова. Ложе для саркофага было вырублено в белокаменной кладке, но гак и осталось незанятым: в этом проявилось стойкое отрицательное отношение не только Самозванца, но и равных по происхождению царю Борису Романовых.
В убогом Варсонофьевском девичьем монастыре (между Сретенкой и Рождественкой) хоронили самоубийц и лиц, ушедших из жизни без покаяния и причастия⁹⁷. В связи с этим фактически остается не решенным по существу вопрос об обстоятельствах смерти царя Бориса.
Как ни странно, вопрос об обстоятельствах, причине и даже дате смерти Бориса Годунова специально не изучался. Автор лучшего исследования о Годунова Р. Г. Скрынников, подводя итог изучения данного вопроса, заключил, что с царем Борисом случился апоплексический удар, от которого он и скончался 13 апреля 1605 г.⁹⁸

Версия первая — официальная «годуновская». Впервые среди известных доку­ментов она встречается в грамоте митрополита Ростовского и Ярославского Кирилла от 19 апреля 1605 г., составленной для монастырей Усольского уезда, о сорокадневной панихиде по смерти Бориса Федоровича. Здесь, вероятно, повторялось известие, составленное правительством в Москве: «Божиим праведным су­дом, за наш грех и всего православного християньства, великого Государя нашего Царя и Великого Князя Бориса Федоровича всеа Русии Самодержца, праведная его и безпорочная душа с сего света к Богу отошла апреля в 13 день; а по его Государеву обещанию Бог его Государя сподобил восприяти ангельский образ, во иноцех Боголеп»⁹⁹. Митрополит повторял также приказ «пети понахиды соборны во всю четыре десятницу ежеднеи на обеднях и на вечернях и на литиях»¹⁰⁰. В этой официальной версии, по-видимому, бес­спорной следует считать дату смерти царя Бориса — 13 апреля. Причина смерти Годунова излагается трафаретно-тривиально: «наш грех» и всех православных. Важно отмстить признание Церковью праведности и беспорочности души покойного, а также подтверждение его принадлежности к иноческому чину — молитва должна была твориться в церквях за Боголепа.

Изложенное первоначальное известие дополняется в следующей грамоте того же митрополита Кирилла от 29 апреля 1605 г. в сольвычегодский Введенский монастырь о трехдневном молебне за нового царя Федора Борисовича и семью Годуновых. В данном документе да­же в описании смерти Бориса Федоровича сделан упор на его царской боговенчанности и благочестии: «Божиим судом, а грех ради наших и всего православнаго христианства, Богом венчанный благочестивый и христолюбивых великий государь наш царь и великий князь Борис Федорович всеа Русии Самодержець, оставя земное царьство отиде в вечное блаженство небесного царьствия апреля в 13 день; а по его Государеву обещанию Бог его Государя сподобил восприяти ангельский образ, во иноцех»¹⁰¹. Сильно подчеркнутый сакральный момент в получении Годуновым царства и в принятии им схимы, которая занимала пограничное положение между двумя мирами, а также предопределение вечно­го блаженства должны были укрепить веру в богоизбранность династии и вер­ность Федору Борисовичу. Подчеркнем, что в данной грамоте Кирилл утверждал, будто умиравший царь Борис «при нас богомольцех своих» благословил на царство сына, таким образом митрополит вместе с другими иерархами выступает свидетелем последнего дня Годунова и соучастником его пострижения в схиму. Последнее не укладывается в представ­ления средневекового человека о смертном грехе — самоубийстве; иначе иноческий постриг выглядел бы кощунством и значительно усугубил бы грех Годунова перед Господом.
В современных этим событиям церковных требниках, служебниках и кормовых книгах отразились два факта: смерть Бориса 13 апреля и его схима под именем Боголеп. Так, во всех вкладных книгах Кирилло-Белозерского монастыря кормы за упокой Годунова значатся под 13 апреля (хотя в местном летописце днем смерти Бориса названо 23 апреля). А в иноческом Требнике не­известной обители на первом же листе записано: «Царь Борис Федорович Годунов в пострижении был наименован Боголеп»¹⁰². Думаем, что именно эти два обстоятельства следует считать достоверными фактами.

Не может не вызвать интереса схимническое имя Бориса Федоровича — достаточно редкое для православных. Известен лишь один древний святой мученик Феопрепий (Боголеп) Патамский (Фракийский), умерший около 304 г. и празднуемый 20 августа. Он не был известен русским святцам начала XVII в. Из трех других известных на Руси Боголепов умерший в 1606 г. (празднуется 12 августа) Кожеезерский игумен явно не был канонизирован к моменту смерти Годунова, а Боголеп Черноярский умер в 1667 г.; и лишь угличский иеромонах Боголеп, умерший и канонизированный в XVI в., память которого празднуется 23 марта и 22 августа, мог быть «актуальным святым» для имянаречения в схиме царя Бориса. Однако в реалиях вряд ли имя преподобного иеромонаха избрали бы для царя, тем более угличского преподобного в момент особого значения Углича во всей истории Годунова и Самозванца. Отсюда ясно, что имя выбиралось не по святцам, а по его семантическому смыслу.
Священник Павел Флоренский писал об онтологическом значении сознательно избранного имени: «Имя оценивается Церковью, а за нею — и всем православным народом, как тип, как духовная конкретная норма личностного бытия, как идея; а святой — как наилучший ее выразитель, свое эмпирическое существование сделавший прозрачным так, что чрез него нам светит благороднейший свет данного имени. И все-таки имя — онтологически первое, а носитель его, хотя бы и святой — второе... имя признается онтологически честнейшим. Одна из обычных назидательных тем — о подражании соименным святым и о покровительстве их носящим общее с ними имя... о покровительстве именно этого святого и о подражании не вообще святым, а именно этому, определенному. Но первое предполагает особливую благодатную близость к нему, а второе — сродство духовного типа и общего пути жизни <...>. Только усвоив церковное и общечеловеческое понимание имен как формообразующих сил, действительно единящих онтологически всех своих носителей, можно усвоить учение о покровительстве святых и подражании им»¹⁰³.

В случае с Годуновым его иноческое имя не было подражанием святым; при помощи имени призывалось покровительство самого Бога. «Боголеп» — милый Богу. Форма имени предопределяла не отношение именуемого к Богу («Боголюб»), а предвосхищала восприятие Господом именуемого. И это отношение даровалось Го­дунову из рук Церкви в лице иерархов, постригавших царя в схиму. Борис и перед смертью старался обеспечить себе Божию милость и прощение, приняв в ангельском чине имя «милого Богу». За утверждение смысла данного имени перед Богом, по существу, уже после смерти Годунова должна была молиться вся Русская церковь, то есть все православные подданные государства.
Инициатора наречения называет один из возможных участников или очевидцев совершения обряда пострижения в схиму архиепископ Арсений Елассонский. Его слова совершенно четко и точно расставляют акценты: «13 апреля месяца, в субботу, царь Борис, будучи здоров, после обеда, когда бояры удалились по своим домам, и сам царь Борис, удалившись из столовой во внутренний покой дворца, неожиданно скончался. Прибывший вскоре патриарх кир Иов едва успел и приобщил его Божественных Тайн и постриг его в монахи, на­звав его Боголепом монахом, т.е. Боголюбезным. Итак, патриарх, архиереи, священники, все бояре и народ похоронили его с великою честию и псалмопением во всечестном Архангельском храме с прочими царями и великими князьями, вблизи благочестивейшего царя Феодора»¹⁰⁴.
Арсений, таким образом, подтверждал известие о скоропостижной естественной смерти царя и его пострижении в схиму Патриархом, который нарек его Боголепом.
Все вышесказанное является дополни­тельным доказательством против самоубийства Бориса Годунова (через отравление). К этому присоединяется и перезахоронение бывшего царя в Троице-Сергиевом монастыре.

Подведем первые итоги: по официальной «Годуновекой» версии, Борис Годунов умер естественной смертью 13 апреля 1605 г., приняв схиму с именем Боголеп, и унаследовал Царство Божие за «чистоту души» и при молитве всей Церкви.
В послесмутное время в несколько измененном виде первую часть (до совершения настрига) указанной официальной версии повторил/развил автор «Повести князя Катырева-Ростовского»: «случися царю Борису в царствующем граде сидели за столом в царском своем доме, обеднев кушание творяше по обычею царскому; и по отшествии стола того мало времени минувшю, царю же в постелной своей храмине седящу, и внезапу случися ему смерть и, пад, издше. Поведана бысть смерть царева царице и чадом его; царица же с чады нача вопили жалобными гласы: бысть плачь и рыдание велие, яко быти им вполне живым сущим. Людие же вси, князи и бояре и весь синклит царский, стекошася во град купно и в недоумении быша о смерти Царева»¹⁰⁵. Дословно этот текст повторен в «Хронографе Сергея Кубасова»¹⁰⁶.
Подытожил все эти свидетельства официальный «Новый летописец», повторяя и в 30-е гг. XVII в. именно «годуновскую» версию и подтверждая тем самым реабилитацию Бориса Годунова (при одновременном осуждении за гонения против Романовых и смерть царевича Дмитрия). В «Летописце» рассказ о смерти Годунова выделен в отдельный раздел: «99. О преставлении царя Бориса. После бо Святыя недели канун жены мироносицы царю Борису вставши из-за стола после кушанья, и внезапу прииде на нево болезнь люта и едва успе поновитисе и постричи. В два часа в той же болезни и скончася. Погребен бысть в Со­боре Архистратига Михаила в пределе Иванна Списателя Лествицы, идеже по­гребен царь Иван Васильевич з детми. Преставися ж царь Борис же в лето 7113 году месяца апреля в «...» день, царства ж его бысть 7 лет»¹⁰⁷.

Особняком стоит сообщение Ивана Хворостинина, который подчеркивал не причину смерти Годунова, а отношение к ней современников, и при том — скорбь, плач и благоговейное царственное погребение: «Умре же властодержавец Борис, и плакашеся о нем много и погребоша его в храме святаго Архистратига Михаила с великою честью с великими дуксы и со преждебывшими царми, довольную честь величества сотвориша ему, и погребение чюдно сотвориша по нем, от печали восклониша»¹⁰⁸.
Версия вторая — «самозванческая». Первым передал ее Лжедмитрий I в письме к Юрию Мнишеку из Путивля от 11 (21) мая 1605 г. Однако сразу подчеркнем: Самозванец лишь передавал сообщение «московских людей», поэтому на­звание версии «самозванческая» означает только ее письменную фиксацию Лжедмитрием I со слов своих русских сторонников-перебежчиков.
В этом письме Самозванец указал два временных уровня известия. Первый: 7 мая перебежавший к нему «из полков московских» Абрам Бахметев, «сообщил за верно, что Борис 29 апреля внезапно умер», это 11 мая подтвердили «языки». Второй: по написании письма прибыл гонец из Дивен, который передал сообщение воеводы, полученное от перебежчиков: «29 апреля Борис публично принимал иноземцев; в это время перед всеми у него хлынула кровь носом и ушами, и еще некая сила, сорвавши его с престола, ударила о землю, и так жалким образом пошел он на тот свет»¹⁰⁹.
По-видимому, последнее известие было оглашено в лагере Самозванца, и его окружение стало передатчиком этого рассказа, повторяемого в записках и сочинениях иностранцев. Данную версию излагают практически все авторы писем-депеш из польского окружения Самозванца, а также иностранные резиденты в Польше, черпавшие информацию из указанного первого источника. Так, Гославский пересказывал в письме к епископу Станиславу Рудницкому от 20 июня 1605 г. вышеприведенное со­общение Самозванца Юрию Мнишеку: «Годунов царь Московский, сидя на пре­столе, слушая послов короля датского и Карла шведского, 29 апреля нагло сдох»¹¹⁰.
Франческо Соранцо сообщал I августа 1605 г. из Праги в Венецию: «Пришло подтверждение смерти Московского Царя, внезапно последовавшей от сильного истечения крови, которая хлынула у него одновременно из рта, из глаз, ушей, носа и по всем другим путям и в одно мгновение повалила его на землю»¹¹¹.

Информация дипломатических агентов, передававших сведения, полученные от Самозванца и его польского окружения, была повторена с некоторыми вариациями литературно-драматического характера и физиологическими подробностями в сочинениях иностранных авто­ров, опубликованных и распространившихся по всей Европе.
Вновь подчеркнем: описание смерти Бориса Годунова принесено из Москвы перебежчиками Самозванцу, и именно оно с незначительными вариациями повторялось в его окружении, представите­ли которого стали информаторами и Поссевино, и Пясецкого, и де-Ту, и др. Можно предположить, что описание последних минут жизни и смерти царя Бориса близко к реалиям. К сожалению, в архиве Посольского приказа после пожара 1626 г. не сохранились статейные списки о приеме в апреле 1605 г. датского и шведского посольств, которые могли стать дополнительным источником для проверки деталей этих известий.

С настригом проблема гораздо сложнее. Если Годунов умер во время дипломатического приема, то в монашество он подстригался посмертно (что не было новостью), и поэтому имя избиралось для него «священством», то есть Патриархом Иовом, который и обязан был исстригать царя в схиму. Последнее предполагает установление отношения Бога к покойному не им самим, а «священством»; отсюда соответственно происходит изменение целого ряда оценок и интерпретаций. Однако ни дипломаты, ни двор не видели смерти Бориса, а были лишь свидетелями кровоизлияния, что не позволяет развивать указанное предположение.
Напомним, что осведомители Самозванца и он сам не называли причины смерти Годунова. Скорее всего она воспринималась как Господня кара злодею. Это подтверждается муссированием дан­ной идеи в окружении Лжедмитрия I. Так, Николай Чижовский писал в Рим из Москвы 17 августа 1605 г.: «По Божьему изволению, думаю я, были устранены его главные враги, а именно Борис Году­нов...»¹¹². О поражении Годунова рукою Божией писал Антонио Поссевино¹¹³. Интересно, что эту версию повторили польские сенаторы в послании к московским боярам от 25 марта 1615 г.: «Але Господь Бог всемогущим праведным судом и всесилною десницею Своею показни Бориса Федоровича, государя вашего, за его великие злости и неправды... а учинившисе сам своим государенья хотеньем великим государем Московским, не Божьею волею, але силно, много злостен перед Господом Богом и пред людми чинил»¹¹⁴. То же (как одну из версий) представляет Исаак Масса в своей стихотворной эпитафии на смерть Годунова:

Ты был тиран, каких не часто видел
свет,
подобен Янусу, двуликий и чудесный.
Прекрасен, словно день, ты всем
дарил привет;
таков ты с виду был; но втайне
и безвестный
ты был другим; сокрыт твоих деяний
след,
но и тебе клочок земли достался тесный¹¹⁵.

Таким образом, «самозванческая» версия констатирует скоропостижную смерть Бориса Годунова от обильного кровоизлияния, объясняя ее как Божию кару. Однако современников не удовлетворяла ни первая, ни вторая версия, поэтому сразу же начали появляться разные предположения о причинах смерти Годунова.
Причина первая — апоплексический удар. О ней говорили Андрей Лавинкий, Яков Маржерет, Жак де-Ту и др. Апоплексия в записках Льва Сапоги превратилась (возможно, из-за неточного их перс вода) в меланхолию: «Годунов, как утверждают некоторые, от меланхолии помер жалкою смертью в лето Христово...»¹¹⁶. Средний между апоплексией и меланхолией род смерти Бориса Федоровича определила «Латухинская степенная книга»: Годунов «впаде в печаль... и внезапу нападе на него болезнь»¹¹⁷. Данное определение можно прочитать и в хронографах: «Царь же Борис слышав великую беду сию, паче же увидев, зело ужасеся, и бысть прискорбен, зане уразумев, яко фиал гнева ярости Господня нань изливашеся, и сего ради бысть зело прискорбен, потом же и болезнен, та же и смертен»¹¹⁸.
Иван Тимофеев был убежден, что со­весть заела царя Бориса: «испуганный слухом о нем (Самозванце. — В. У.) царствующий над нами Борис... ужаснувшись его устремления, низвергся с высокого царского престола. Примерно он (Самозванец), как комар, не дойдя, пора­зил льва, как пишется. Но не тот, а своя совесть его низложила, так как он знал все, что сам некогда делал»¹¹⁹. Это объяснение использовали также иностранные авторы (Петр Петрей, Адам Олеарий).

Все эти источники говорят о нервном возбуждении и кровоизлиянии, приведших к смерти Годунова. Фактически они развивают первоначальное объяснение кончины царя Бориса.
Несколько русских авторов также зафиксировали факт внезапной смерти Бориса Годунова, не указывая на ее причину и иначе излагая сами обстоятельства (смерть произошла не во время приема послов, а после обеда). Об этом писал, например, князь Семен Шаховской: «царь же Борис обилуя бех в дому своем, и случися ему седети за столом в царском дому своем по обычею царских; по отшествию же стола того седяшу ему в ложницы, и внезапу ярость Божия прииде нань и разгореся язва его пред Богом и, пад, издше»¹²⁰. Шаховской представлял официозное направление публицистики Смутного времени, поэтому его указание на «ярость Божию» как причину смерти Годунова отвечало общей оценке царя Бориса в идеологии официоза. Впрочем, в христианском понимании смерть каждого человека наступает по воле Божией.

Автор «Мазуринского летописца» из­бежал каких-либо комментариев и про­сто констатировал: «Лета 7113 году апреля в 10 день, после святыя недели канун жены мироносицы, царю Борису Феодоровичу вставшу из-за стола после кушанья, и внезапу прииде на нево болезнь люта и одва успеша поновитися и пострищи; в два часа в той же болезни преставися. Погребен бысть в соборе архистратига Михаила, в пределе Иоанна списателя лествицы, иде же погребены суть царь Иван Васильевич з детьми»¹²¹.
Последнее сообщение о внезапной «лютой» болезни, а также описанные во многих цитированных выше сочинениях (мы приводили многочисленные цитаты сознательно, чтобы читатель почувствовал все нюансы расхождений и совпадений свидетельств современников независимо от наших интерпретаций) симптомы заболевания царя Бориса заставляют исследовать «историю болезни» Годунова на предмет склонности к неврозам и сердечно-сосудистым заболеваниям. Первое упоминание о серьезном и затяжном заболевании царя Бориса содержится в письме его сына царевича Федора в Троице-Сергиев монастырь от 24 сентября 1599 г. старцу Варсонофию Якимову (духовнику царевича): «Хотел бы батюшке мои государь царь и великии князь Борис Федорович всеа Русии [и я быти] живо начялнои Троице и пречистои богородице и угоднику и чудотворцу [преподобному] Сергию помолитися. И ныне [и мне] по греху по моему батушко мои государь царь и великий князь Борис Федорович веса Русии недомогает. И ты бы молил Господа Бога и [Матерь Его] пречистую Богоматерь [Богородицу] и угодника их чудотворца Сергия о батюшке моем государе царе и великом князе Борисе Федоровиче всеа Русии... чтобы Господь Бог и пречистая Богородица и угодник [их] Сергий чудотворец дали батюшку моему государю царю и великому князю Борису Федоровичу всеа Русии от болезни облехчение»¹²². Письмо было отправлено спешно, и уже 25 сентября по­лучено в Троицком монастыре, где начались молебны за здравие царя. В данном случае болезнь была внезапной (перед самым отъездом в Троицкую обитель) и тяжелой (срочно была послана в обитель просьба о молитвах).

Дальнейшие известия о болезни Годунова датируются 1600 г. Их фиксирует дневник польского посольства, где говорится о распространении слуха относительно не только тяжелой болезни, но и близкой кончины царя. В городе дипломаты заметили тревогу и волнения. Они зафиксировали экстренное собрание Боярской думы. Бориса Годунова носили в церковь на носилках, чтобы показать на­роду, что царь жив. Возможно, уже тогда обсуждалась кандидатура будущего царя (Федора Романова?), поэтому после выздоровления в 1600 г. Годунов начал разбираться с конкурентами (в частности, именно Романовн были обвинены в желании извести царя Бориса колдовством и отравою)¹²³.
В октябре 1600 г. Борис Годунов посылал Романа Бекмана в Любек за «дохтором навычным, которой бы навычен вся­кому дохторству и умел лечить всякие не­мощи». Царя интересовал Яган Фазман или кто-либо «к докторскому делу лугче». В наказе Годунова предлагалось «промыслить гораздыми дохторы» в Риге, Кролевце, Гданске, Щецине, Ростоке «и в иных городех». Бекман в Риге узнал о наилучшем докторе Каспаре Фидлере: «а знает он докторство философское, и в медесине в лечбе и от многих людей восхвален, что он в своем докторства добре научен и достаточно знает, и всем городом его любят». Затем в Ригу прибыл еще один «знаменитый доктор», пожелавший выехать на службу в Россию¹²⁴.
Потребность Годунова в докторах обусловливалась не особой любовью к ним (как объясняли некоторые иностранцы), а постоянными физическими страдания­ми и жаждой если не выздоровления, то хотя бы облегчения.

Не случайно при Годунова находилось рекордное число докторов-иностранцев. Конрад Буссов свидетельствовал: «Уважение царь оказывал господам докторам такое же, что и знатнейшим князьям и боярам»¹²⁵. Уже в 1600-1601 гг. придворными царскими медиками числились: Каспар Фидлер (из Кенигсберга), Иоганн Хильшениус (из Риги), Давид Фасмар и Генрих Шредер (из Любека), Христофор Рейтлингер (венгр, приехал из Англии с посланником Ричардом Ли в 1601 г.), Фрэншам (аптекарь, приехал около 1601-1602 гг.), а также студент-медик из Праги Эразм Венский¹²⁶. Конрад Буссов описывал богатое содержание докторов-иностранцев при Годунова: годовое жалование по 200 руб., ежемесячные корма, по 60 возов дров, по 4 бочки меда и пива, по 1,5 кварты водки и уксуса ежедневно и т. д.; ежемесячно также — по 12 руб. для закупки продовольствия, по 5 лошадей и корма для них; поместья с 30-40 крестьянами; кроме того, царские подарки за хорошие лекарства и облегчение болезни¹²⁷.

Но вместе с тем эти доктора «не имели права лечить кого-либо другого, даже кого-либо из вельмож, если только не пойдет на поклон к его величеству и не испросит его позволения»¹²⁸. Так, когда князь Федор Мстиславский 21 декабря 1605 г. под Новгородом-Северским был ранен в стычке с отрядами Самозванца, Борис Годунов показал особую милость, послав к нему «дохтура Егана да оптекарев Петра да Лаврика»¹²⁹.
Пятилетняя служба указанного штата медиков была, наверное, небезуспешной: царь Борис полноценно управлял страной при всех потрясениях и всеобщем кризисе начала XVII в. (голод, интриги оппозиции, Самозванец). Не случайно с приходом в Москву Лжедмитрия I все доктора Годунова, кроме Давида Фасмара, были изгнаны: Самозванец боялся отравления и чар. По другим сведениям, док­тором Лжедмитрия I был магистр Себастьян Петрицкий. Василий Шуйский то­же изгнал 23 июня 1606 г. из Москвы «четырех докторов медицины, с которыми много общались поляки Димитрия... Пятого доктора, Давила Фасмара из Любека, который всегда жил уединенно и тихо... он оставил своим лекарем»¹³⁰.
Подтверждением болезни (болезней) Годунова являются также записки о методах его лечения. В одном из лечебников XVII в. имеется специальная статья «Как Бориса Годунова лечили»: «Щеня молодое 3-х дней положить в сосуд мраморный и поставить в печь в жар и запечатать, как вино сядет; и впряжется сало. Тем салом мазать всякие раны и проломы: к мужескому полу — песик, а к женскому — сучка. Кропивный сок жать и к ранам прикладывать»¹³¹. По-видимому, это лечение ран водянки, появившейся на нервной почве.
Следующий рецепт также был выписан «с государьского лечебника»: «Корене подлешниково толчено и приято в сыроватке смешано с сытою, тогда нутрь вычистит безвередьсти, и старую гнетеницу вы­гонит. Аще чесночной попел присыплем к язвам гнилым, тогда их тем целит. Чесночной попел с метом пресным и с маслом кравьим свежим и с нетопленым смесить, свербеж и коросты и иные нечистоты с тела, и с лица сгонит, а мазат в теплой бане после паро и седет доколи войдет в тело. Чеснок же толчен с кишнецом поровну разведи в вине фряжском или с ыным питьем — тем болезнь из лядвей выводит, и тяжко вздыхающим ползует. Листие березовое варит в воде, и тем рана вмывает ис коей иной сякнет, тогда рана суха ста­нет. А кору дубовую сожги и тот дым в рану пущати преже реченную-то скоро заживет. Ко иным ранам зделати масть: из­вести 3 (6), белил вдвое, и воску и смолы на огне роспустил — раны чистит»¹³².
Все эти рецепты к излечению язвенных ран опять-таки указывают на нервную болезнь, осложненную кожными заболеваниями и открытыми язвами.
Нельзя не вспомнить также народные предания о лечении Бориса Годунова. Одно из них записал в 1630-е гг. Адам Олеарий со слов пастора Мартина Бэра: один из бояр, оклеветанный женою, будто может, но не желает ихтечить царя, для спасения жизни велел привезти из-под Серпухова «целую телегу смешанных всевозможных трав, растущих там в изобилии и весьма пышно, из них он сделал великому князю ванну; к великому счастью боярина, у больного боль прошла, может быть не столько от ванн, сколько сама по себе». Пастор говорил также Олеарию, что Годунов очень страдал от подагры¹³³.

Е. Барсуков привел еще одно народное североолонецкое предание о болезни и лечении Годунова. Напала на царя Бориса «скарбость в палец толщиной от главы до ног на всякое место». Доктора «русские и турецкие» сказали, что нужен человек, который бы по своей воле языком выли­зал коросту. Первый день вызывали добровольца из знати, на второй — из средних слоев, а на третий — из черни. Отозвался олончанин из Ял губы Иван. Через три дня после проведенной процедуры Годунов выздоровел, за это он дал крестьянину «обельную грамоту из рода в род». Но у Ивана из гортани «смрад пошел» и не прекращался до самой смерти¹³⁴.
Как видим, и в народных преданиях присутствуют упоминания о кожных яз­вах, возникающих, как правило, на почве неврозов.
Наконец, Исаак Масса сообщал, что в последний год Борис Годунов очень болел, из-за подагры тяжело ходил. Волочение ноги свидетельствовало также о сердечно-сосудистом заболевании и ущемлении нерва. Русские авторы-современники отмечали, что Годунов правил, «не царствуя, но всегда болезнуя»¹³⁵.

Если вспомнить все усиливавшуюся мнительность царя Бориса, его астрологические гадания, предсказания звездочета (по Конраду Буссову), неудачи в войне с Лжедмитрием I, накал нервных переживаний, то обильное кровоизлияние могло стать логическим проявлением (и завершением) давних болезней.
В этом свете апоплексический удар кажется вполне возможной причиной смерти Бориса Годунова, которая позволяет примирить с ней и официальную «годуновскую» и «самозванческую» версии.
Однако мы должны рассмотреть все версии о возможных причинах смерти Бориса Годунова.
Итак, версия вторая — убийство через отравление или удушение. Об этом писали всего несколько иностранных авторов, передавая неточные слухи.
Ян Велевицкий, который по времени создания записок был ближе остальных к событию, дважды сообщил об этом именно как о слухах: «В продолжение сего марта месяца носились слухи, которые подтвердились в следующих месяцах, именно будто русские, перешедшие на сторону Дмитрия, убили царя Московского Бориса Годунова вместе с женою и сыном. На самом деле это случилось не прежде, как в следующем месяце»; «По смерти царя московского Бориса Годунова, который был убит собственными под­данными, как мы заметили под месяцем мартом (в котором месяце распространилась эта молва; а потом узнали, что он был убит 29-го апреля)»¹³⁶. Цитаты, при­веденные нами полностью, демонстрируют среду и характер бытования в ней сведений о Годуновых, весьма далеких от реалий. Эти слухи муссировались в низах армии Самозванца, которая не имела доступа к более точной информации из Москвы. Убийство Бориса объединяли с расправой над его семьей в один акт насилия от рук собственных подданных.

Эти сведения, опять-таки как молву, повторил и Осип Будила, участник похода на Москву, представитель низового со­става войска Самозванца: «царь Борис Годунов впал в отчаяние, заболел и умер; некоторые говорят, что он отравлен»¹³⁷.
Таким образом, все источники, говорящие о насильственной смерти Годунова, более чем второстепенны, передают путаные слухи, происходившие из низших слоев общества и войска Самозванца, объединяя смерть Бориса и его семьи в одну насильственную акцию, или приводят несколько вариантов причин смерти.
Иное дело русский Хронограф, который сообщает нечто другое: «Того же году рострига велел убити царя Бориса Федоровича царицу его Марью Григорьевну и сына его Федора Борисовича»¹³⁸. Здесь тоже соединены все Годуновы в один эпизод убийства, но это сделано для обличения/обвинения Самозванца, который и отдал приказ об убийстве. Ответственность перекладывается исключительно на Лжедмитрия I, на которого списывается гибель всей семьи Годуновых.

Как видим, довольно вялая версия убийства Бориса Годунова передает слухи, ходившие в очень далеких от придворных кругов (как годуновских, так и самозванческих) слоях общества.
Намного более серьезно обставлена версия о самоубийстве царя Бориса через отравление.
Эта версия наиболее распространена в польских источниках, близких к Самозванцу или связанных с его польским и российским двором. Впервые она встречается в достаточно разработанном виде в письме от 4 июля 1605 г. неизвестного итальянца-католика из Архангельска к тосканскому герцогу: «Борис Федорович, хорошо понимая все эти обстоятельства (переход большинства на сторону Лжедмитрия I. — В. У.) и получая кроме того письма от самого императора (то есть Самозванца. — В. У), в которых обещалось ему помилование, если он добровольно откажется от власти и удалится в какой либо монастырь, решился лучше умереть от яду, чем сделать это или украсить со­бой триумф своего врага. Почему, сделав большой прием (дипломатический. — В. У.), после обеда около четырех часов, неожиданно найден умершим, так как ни один врач не мог явиться во время, чтобы видеть его в живых. Это случилось 13 числа месяца апреля»¹³⁹.
И сам стиль, и набор сведений указывают на польское окружение Лжедмит­рия I. Только в материалах поляков со­хранилась информация об апокрифическом письме Лжедмитрия I к Борису с обещанием сохранить ему жизнь. Имен­но из писем Самозванца и его окружения (Лавицкий) известно о приеме дипломатов Борисом накануне смерти.
Самоотравление Годунова позволяло оправдать удаление его тела из Архангельского собора и, что более важно, доказывало вину царя Бориса, а значит, справедливость войны с ним Лжедмитрия и участия в ней подданных польского короля.

Далее версия о самоотравлении Годунова разошлась по польским источникам. Участник похода на Москву Ян Вис­лоух фактически вторым (подразумеваются известные документы) передал ее в письме от 24 июля 1605 г. к брату Якубу: «Сам же Годунов отравился»¹⁴⁰. В дневнике Маскевича царю Борису уже приписывалось отравление всей семьи: «Борис Годунов царь Московский с отчаяния отравил себя, жену и сына»¹⁴¹. Именно эта (об отравлении) версия проникла и в официальные круги Речи Посполитой.
Даже польские послы в своей речи перед посольским дьяком Иваном Грамотиным 14 мая (н. с.) 1606 г. заявили, что Годунов получил возмездие за свои злые дела и «умер не христианскою смертью». Последнее предполагало именно само­убийство. Здесь, кстати, следует привести сообщение из того же «Дневника послов», где сказано, что 18 мая их проводи­ли «в золотую палату, где умер Борис»¹⁴². Это замечание косвенно подтверждает описание смерти Годунова в письме Самозванца: в золотой палате обычно про­водились дипломатические приемы и, возможно, во время одного из них Борис Федорович внезапно умер от кровоизлияния. Однако данная «вторичная» ин­формация для польских дипломатов, склонных говорить о самоубийстве, не и фала роли.

Очень подробно писал об этом Исаак Масса: «Борис решил лучше лишить себя жизни, чем попасть в руки Димитрия, который, как он полагал, обесчестит его и во время своего торжества поведет на поругание перед всем светом. 13 апреля по старому стилю Борис был весьма весел или представлялся таким, весьма много ел за обедом и был радостнее, чем привыкли видеть его приближенные. Отобедав он отправился в высокий терем, откуда мог видеть всю Москву с ее окрестностями, и полагают, что там он принял яд, ибо как только он сошел в залу, то послал за патриархом и епископами, чтобы они принесли ему монашеский клобук и тот­час постригли его, ибо он умирал, и как только эти лица сотворили молитву, по­стригли его и надели на него клобук, он испустил дух и скончался около трех часов пополудни... доктора, бывшие наверху, тотчас увидели, что это случилось от яду и сказали об этом царице и никому более»¹⁴³. Последняя фраза указывает на источник информации Массы — докторов Годунова (они не говорили об этом лишь российским придворным). Приведенные Массой подробности, а также сведения цитированных ранее русских источников позволяют произвести внешнюю реконструкцию событий 13 апреля: царский обед — уединение Бориса — рез­кое ухудшение самочувствия — обряд пострижения — смерть. Остается неясным вопрос о самоотравлении. Трудно представить столь значительное противоречие сознания, когда самоубийца перед смертью, совершив смертный грех, требует пострижения его в «ангельский образ» (монашескую схиму). Впрочем, если постриг совершался над бесчувственным уже телом царя (подобная практика существовала в Русской церкви), то это происходило помимо его сознания. Так или иначе, Масса не разрешает сомнений в том, принял ли Годунов яд, а скорее увеличивает их.

Русскими информаторами пользовался член английского посольства в Москву Вильям Скотт. На обратном пути в отечество посольство получило известие о смерти Годунова. Род смерти царя Скотт замаскировал в латинском двустишии:

Peior est, mortis modus ipse, morte
Conscivit sibi mortem.
(Род смерти хуже самой смерти,
Сам выбрал себе смерть
[Сам лишил себя жизни]¹⁴⁴.

Это напоминает морализаторство Кон­рада Буссова по поводу самоотравления Бориса Годунова: «Такой жалкий конец выпал на долю царя Бориса Годунова и всего его рода...и Борис сам был principalis causa (первопричиной) нынешней войны на Руси из-за того, что он приказал убить малолетнего Димитрия, сына старого тирана, и достиг царства хитростью и происками. Поистине про него можно сказать, как говорилось про Бонифатия VII, папу Римского: «Intravit ut vulpes, regnavit ut leo, mortuus est ut canis» (Пришел как лисица, царствовал как лев, умер как собака)»¹⁴⁵.
Впрочем, некоторые современники иностранцы, менее зависимые от польских и российских информаторов в плане оценки события, считали необходимым по поводу отравления Годунова приводить две версии. Так, Матвей Шаум писал: «Борис столько огорчен был вероломством и отступлением русских, что 29-го апреля 1605 г. скончался скоропостижно. Некоторые думают, что он в та­ком недоумении и горести отравил себя сам или отравлен был ядом»¹⁴⁶.
Еще более осторожно упомянул об отравлении Жак Огюст де-Ту: «Одни приписывают смерть его апоплексии, другие отраве»¹⁴⁷.

Информация о самоотравлении Годунова могла исходить не только от польского (как указывалось ранее), но и от русского окружения Самозванца. Бывшие подданные царя Бориса оправдывали свое поведение (клятвопреступление) тем, что самим актом самоубийства Годунов признал свою вину. С этим (наряду с худородностью) связывалась также инициатива членов Боярской думы относительно перенесения тела Бориса из Архангельского собора.
Именно «кривые» (см. гл. III) из русской знати способствовали тому, чтобы версия о самоубийстве попала также в русские источники. Ее зафиксировала так называемая «Повесть 1606 г.» («Иное сказание»): «Борис же царь, видев всех человек нерадение к нему, а радеют и ждут грядущего нарицающагося царевича Дмитрея, и бысть о сем в великом сумнении, помышляя, егда будет и правду не рострига, но царевичь Дмитрей. И конечно отчаявся живота своего; и скоро смертоносным зелием упоив себе...»¹⁴⁸ Эту же версию развивали «Повесть како отомсти» и «Повести како восхити»: «И доиде та весть до святоубийцы оного Бориса, яко вси фустии воеводы и все воинство с повиновением поклонишься ему, и вскоре смертоносным зелием упои себе»¹⁴⁹.

В Хронографе Погодина (№ 1465) указанная версия облачена в дьявольские одежды — именно дьявол внушает царю мысль о самоубийстве как единственно возможном выходе в ситуации обреченного. Этот вариант как бы замыкает весь цикл рассказов о самоубийстве Годунова, в которых вопрос «почему?» не получил убедительного объяснения. Привычная для православного сознания идеологема о дьявольском наваждении заполняла недосказанность. Приведем и этот текст: «Борис Годунов... во ужасе бысть, и вниде в великое размышление и кручину, и не возможе ничим себе помоши. Писано бо есть: егда Бог по нас, никто же на нас, а егда Бог на ны, тогда никто же за ны. И от великие кручины прикоснуся к нему ненавистник роду человеческому дьявол, подстрекатель злый, и вложи ему в сердце злую мысль, дабы сам себе на смерть предал, и по совету злокознен наго врага сотвори тако: испи смертоноснаго зелия. Нсцыи же написаша, яко восирият иноческий образ и наречен бысть во иноцех Боголеп, и вскоре живот свой оконча, оставив жену и дети и все имение»¹⁵⁰.
В несколько ином ключе демоническую тему развил автор «Сказания о царстве царя Феодора Иоанновича». Для не­го главным было следствие самоотравления — путь в ад, а самая же смерть Бориса случилась «по судьбам Божиим»: «И узнав то окаянный святоубийца царь Борис свою погибель и вскоре смертным зелием опился и тако вскоре по судбам Божиим смерть свою приял... и тако свою окаянную душу испусти возлюбленному своему отцу сатане и адово дно наполнил»¹⁵¹.

Как видим, версия о самоубийстве Бориса Годунова носит явно выраженный конъюнктурный характер и была создана в окружении Самозванца (русском и польском — трудно сказать, откуда впер­вые она вышла) для оправдания справедливости своего дела, демонстрации при­знания вины/содеянного зла самим Году­новым и обусловленности этим всех последующих действий относительно Бориса и его семьи. Она была возрождена и развита в полуофициальных историко-публицистических сочинениях при Василии Шуйском и особенно в послесмутное время. При этом акцент сместился в сторону морали: потери Господнего заступничества и попадания во власть дьявола как следствие греха цареубийства.

Двоякая (положительная и отрицательная) оценка Бориса Годунова в российских официальных и даже полуофициальных сочинениях 1606-1630-х гг. многими нитями была связана с оценками других событий: смерти царевича Дмитрия и его проставления святым; гонений на Рома­новых; деятельности Самозванца и его успехов пр. Годунов был главным действующим лицом во всех этих событиях и в соответствии с существовавшими оценками должен был играть роль либо коварного злодея, либо страдальца.

Наилучшим образом иллюстрирует эту тенденцию словесный портрет Бориса Федоровича, помещенный в ряду других портретов правителей в Хронографе 3-й редакции: «Царь же Борис благолепием цветуще и образом своим множество людей превозшед, возрасту посредсво имея, муж зело чюден, в разсуждении ума доволен и сладкоречив, велми благоверен и нищелюбив и строителем зело, о державе своей много попечения имея и многое дивное о себе творяше, едино же имея не­исправление и от Бога отлучение ко врачем сердечное прилежание и ко властолюбию несытное желание и на преже бывших ему ко убиению имея дерзновение, от сего же возмездие восприят»¹⁵².
Стоит упомянуть также экзотическое сообщение о бегстве Бориса Годунова в Англию. Его зафиксировал Исаак Масса: «...многие не верили, что Борис действительно умер... и одни говорили, что он убежал и вместо него в могилу поло­жили другого, другие говорили, что он верно бежал в Татарию, третьи говорили, что в Швецию; а большая часть верила тому, что английские купцы увезли его в Англию вместе с несметными сокровищами». Масса объяснял этот слух простым невежеством народа, ибо во время грабежа в царских покоях был найден знаменитый восковой ангел с лицом Бориса. «Некоторые вытащили этого ангела и, за всю жизнь не видев ничего подобного, кричали: «Смотрите, вот что нашли мы в гробу, где, полагали, лежит погребенный Борис, и он достоверно бежал», в чем весьма клялись, и всякий волей или неволей принужден был им верить, а некоторые также клялись, что видели Бориса сидящим за бочками в подвалах Годуновых и у него там была и пища и питье».
Масса говорил также, что по всем дорогам от Москвы были разосланы гонцы с вестью о бегстве Годунова, «некоторые казаки искали Бориса на Волге, по деревням, а также в лесах». Купец-мемуарист подводил «медицинский» итог всем этим слухам: «Одним словом, казалось, все люди обезумели и стали глупцами, так легко они были поражены безумной слепотой»¹⁵³.

Остается гадать, не был ли данный слух новой попыткой эксплуатации идеи самозванства.
Староста велижский и посол в Москву Александр Корвин-Гонсевский также пытался пугать Лжедмитрия I тенью Бориса Годунова, спрятавшегося в Англии. Он передавал слова некоего Олешки: «Коли ваша царская милость был в Путивле, и городов много здалось вашей царской милости, и волхвы, которых у себя Борис держал, сказывали ему, что покаместа сам Борис будет сидети на столице, и того царства никак в миру не здержит и не оборонит от вашей царской милости; но коли б на час где сступил з земли Московской, а сын его Федор царем ся именовал, тогда б под титлом его то царство здержалось и оборонило от вашей царской милости. И Борис, поверивши тем волхвом, так вделал: опоивши зельем некоторого чело­века прилична себе, велел в гроб положи ти вместо себя и розславил, что будто он Борис умер; а о том только ведали жена его, да Семен Годунов, и иные немногие люди, а дети его того не ведали. А сам Борис тотчас, много золота и дорогих чепей с собою наимавши, ушел вместо торгового человека в Аглинскую землю и ныне де там жив. А жена Борисова и все люди по­хоронили тело того человека... в церкве. где кладутца цари Московские»¹⁵⁴. По другой версии, Годунов велел похоронить вместо себя статую ангела с его лицом¹⁵⁵.
Все эти рассказы не произвели ника­кого впечатления на Лжедмитрия I. Он отвечал польскому послу, что не сомневается в смерти Бориса Годунова, «и для то­го и страху никакова не боимся»¹⁵⁶.

Самоуверенность Лжедмитрия I еще раз подчеркивает, что идея самозванства ему не принадлежит, а поэтому ее повторения всегда (как и в случае с Федором Борисовичем) боялись те, кто стоял у се истоков.
Возможно, именно с опасностью повторения самозванства была связана демонстрация тела Годунова москвичам во время его перенесения из Архангельского собора, которая сопровождалась поруганием бывшего царя. И самое выставление тела царя Бориса, и его поругание было осуществлено представителями придворной верхушки и москвичами. При этом «Иное сказание» сообщает о «преображении» тела Бориса Годунова под воздействием яда: «И тако вскоре от лютаго напоения скончася горкою и нужною смертию, яко и образу его изменитися от изломания и всему телу во уголь почерневшую и виду его: но и сказали невозможно, каков бысть от лютости зеленной»¹⁵⁷.

В связи с этим возникает следующее предположение. По словам Конрада Буссова и Исаака Массы, Борис Годунов был погребен буквально на следующий же день после смерти. С чем была связана такая не оправданная традицией спешка с похоронами? Лишь на третий день хоронили покойника в соответствии с верованием в странствования души. Не было ли это связано с действием яда, когда тело царя действительно почернело? Или почернение — следствие злоупотребления ртутью при лечении царя Бориса (как былое царевичем Иваном Ивановичем и самим Иваном Грозным)? Почему современники не описывали церемонии погребения, внешнего вида или хотя бы одежд (монашеских) покойного? Только Арсений Елассонский, хранитель царских гробниц, говоря о смерти Годунова 13 апреля и его пострижении, кратко сообщил: «Итак, патриарх, архиереи, священники, все бояре и народ похоронили его с великою честию и псалмопением во всечестном Архангельском храме с прочими царями и великими князьями, вблизи благочестивейшего царя Федора»¹⁵⁸. Эта фраза указывает не столько на лаконизм мемуариста, сколько на спешку и скромность похорон. Кому понадобилось быстрое погребение царя Бориса? А может быть, уместнее другая постановка вопроса: почему похороны ускорили?
Все эти вопросы остаются без ответов. Только антропологические исследования
могли бы внести ясность или хотя бы лат новый материал для размышлений. Однако, как увидим далее, останки Годунова претерпели много злоключений, а мате­риалы их вскрытия М. Герасимовым не обнаружены и по сей день.

Тело Годунова стало «общедоступным» во время его выдворения из Архангельского собора, когда его специально демонстрировали москвичам. Народ дол­жен был увидеть/разглядеть прах царя Бориса, и именно народ должен был по­прать этот прах — наказать «злодея» и по­смертно отмежеваться от него самого, его деяний, его «царства».
В этом случае идея о самоубийстве была весьма кстати и, собственно, предполагала презрение и поругание тела самоубийцы.
В конце концов мы подошли к мысли о необходимости развести вопрос о при­чинах и роде смерти Бориса Годунова, с одной стороны, и представлении об этом среди современников — с другой. Пер­вый вопрос трудноразрешим, хотя, как мы пытались показать, наибольшую вероятность имеют обе («годуновская» и «самозванческая») версии относительно скоропостижной естественной смерти Годунова; второй же вопрос имеет совершенно самостоятельное и даже более важное значение. Разные интерпретации смерти Годунова современниками порождали и соответствующее понимание/представление ими всех последующих (и ранее происшедших) событий.

В частности, молва о самоубийстве служила к объяснению и постоянному оправданию акта извержения царя Бориса из царской усыпальницы. Вершители данного действа трактовали его как окончательное символическое отлучение Годунова от «царства», а часть наблюдателей и авторы сочинений о Смуте — как справедливое обращение с грешником-цареубийцей и самоубийцей. Захоронение Федора и Марии Годуновых, убитых заговорщиками и объявленных самоубийцами, в том же Варсонофьевском монастыре формально-символически «присоединялось» к идее перенесения останков царя Бориса. Однако слух об их удушении в определенном смысле разрушал ясность идеи.

Исследование останков облачения царицы Марии и царевича Федора показало, что они были похоронены в повседневной одежде (сохранились рубаха Федора, ткань от платья и чепец Марии), а не в специальной погребальной монашеской, как царь Борис. Даже покрова на их гробницы позже были изготовлены цветные, а не черные. Надпись на покрове для гроба царевича Федора (единственного сохранившегося в первоначальном виде)¹⁵⁹, вы­шитая его сестрой Ксенией (инокиней Ольгой), отражает се понимание судьбы неудавшейся царской династии: «Приидите все верши и видим чудо бывшее, иже вчера златом и царскими багряницами красяйся и множествы земными владуше, а ныне лежит мертв без дыхания и без зрака, приидите разумеем, что всуе в житии сем мятемся, всяко мирское видение, красное богатство и слава, юный цвет, яко прах, вси бо умрем: цари и князя, судии и вельможи, богатии и убозии, всяко естество земных ни во что же бысть. Оле дивъство! Вчера царствуяй, днесь гробу предается с мертвыми полагается и перстню покрывается, тем Христу Богу возопием прсдставльшагося от нас раба своего и благоверного царевича и великаго князя Фсодора Борисовича всея Руси со всеми святыми в царствии твоем покой Господи»¹⁶⁰. Инокиня Ольга фактически задается вопросом, стоила ли отцова борьба за царство жизни юного сына, переводя свой вопрос в общий контекст христианского понимания смысла жизни. Похожий оттенок несет в себе и народная песня-плач, в которой говорит Ксения:

А сплачется на Москве Царевна,
Борисова дочь Годунова:
Ино Боже, Спас милосердной!
за что наше царство загибло,
за батюшково ли согрешенье,
за матушкино ли немоленье?¹⁶¹

Завершением трагедии Годуновых было личное распоряжение Самозванца сломать «помещение покойного... Бориса Годунова... гнушаясь жилищем своего предателя» и «в той церкви, которую тот (Борис Федорович. — В. У.) недурно по­строил, не дозволил отправлять какие либо богослужения»¹⁶². По-видимому, С. Немоевский говорил не собственно о доме Годуновых (их старом дворе до пере­езда в царские палаты; этот двор долго еще сохранялся), а о выстроенном царем Борисом на каменном фундаменте деревянном дворце (позже вблизи этого места Лжедмитрий I выстроит собственный дворец). Интересно, что для оправдания разрушения дворца была создана легенда о «дьявольском колдовстве». Все это мет­ко передал и охарактеризовал со слов очевидцев Жак Огюст де-Ту: «Проезжая мимо собственного Борисова дома, велел тотчас разрушить его, как вертеп злого чародейства. Рассказывают, что в подземельи дома находилась статуя таинственного вида, с горящею в руке лампадою, обсыпанная внизу значительным количеством пороха: уверяют, что если бы масло догорело, лампада упала бы с огнем на землю, порох вспыхнул бы и подняв на воз­дух весь дом, разрушил бы соседственные здания; к счастью, говорят, замысел был открыт, и статую сокрушили до гибельно­го взрыва. Борис обвинял в чародействе Димитрия; Димитрий уличал в том же Бориса: в России и теперь во всем видят колдовство и жалуются на чародеев»¹⁶³.

Это свидетельство подтверждается словами Андрея Лавицкого, находившегося в свите Самозванца. 21 сентября 1605 г. он писал в Рим, что Лжедмитрий «избегал чертогов Годунова, боясь чародейства, он озаботился совершенно их уничтожить»¹⁶⁴. О «чародействе» Бориса Самозванцу, несомненно, поведали русские придворные, подогревая в нем идею о «беззаконии Борисовом» и его дьявольских кознях. Годунов очернялся в глазах своего врага бывшими подданными при помощи его собственных способов очернения Самозванца. Здесь проявлялась традиционная практика табулирования врага, выведения его вне Закона, вне Правды, вне православного мира через обвинение в принадлежности к миру антиправославному. Подчеркнем еще раз, что практика эта была обращена против Годунова Лжедмитрием I с подачи его российских придворных — бывших подданных царя Бориса. Тем самым осуществлялся акт самооправдания в клятвопреступлении перед покойным государем. Чем более обвинений в адрес Годунова звучало, тем более он должен был подвергаться наказанию/попранию и тем сильнее было чувство самооправдания.
Таким образом, и дворец Годунова с домовой церковью был объявлен Самозванцем вместилищем зла.

Разрушались земной и церковный, царственный и семейный очаг Годуновых, и этим как бы стиралась память о них как в миру, так и в Церкви.
Показательно также возвращение в казну последних вкладов Годунова по сестре инокине Александре. Так, были возвращены деньги, сосуды и образа, вложенные царем Борисом в 1604 г. в Новодевичий монастырь по Ирине-Александре. Как считает В. Д. Назаров, при Лжедмитрии I была прекращена работа над печатными книгами, начатая в последний год царствования Годунова. Невежин начал работу над набором «Триоди Постной» в 1604 г., но закончить ее смог только 28 февраля 1607 г. Вместо этого Невежин напечатал при Самозванце, в 1606 г., «Апостол». Радивиловский также смог закончить начатое еще 30 марта 1605 г. печатание «Евангелия» только после смерти Лжедмитрия 1, в конце июля 1606 г.¹⁶⁵
Данные факты связаны с тем, что в тот последний год Бориса Годунова Церковь и власти активно проклинали Самозванца. Именно потому все действия «царства» и «священства» этого времени были признаны новым царем ложными, неправыми. Однако отменить он смог только те из них, о которых получил сведения от русских придворных¹⁶⁶.
Все это стало как бы антидействием/ответом на усилия Годунова: отвергнут Богом, Церковью, священнослужителями и, наконец, миром. Но оставался один свидетель, кровно связанный с царем Борисом, которому судьба уготовила участь все это пережить, увидеть, испытать на себе и оценить — дочь Ксения.

После трагической смерти родных Ксения была по приказу Лжедмитрия I «от смерти соблюдена» и содержалась в доме князя Василия Масальского¹⁶⁷. Она горько оплакивала кончину близких, проклиная Самозванца. Горе царевны было безмерным. Но судьба готовила Ксении новый удар. Она была отдана в наложницы царю Дмитрию, погубившему ее родных. Печальной судьбе Ксении сочувствовали все современники-иностранцы: Исаак Масса («Дочь Бориса Ксению, над которою он в течение некоторого времени проявлял свою волю, по­велел постричь в монахини и сослать в Кириллов монастырь»¹⁶⁸), Конрад Буссов («Дочь... была отправлена в Новодевичий монастырь, а затем отдана Димитрию в наложницы»¹⁶⁹), Петр Петрей («Его дочь, Аксинью Борисовну, невесту короля Дании, он лишил девичества и сослал в монастырь, где она была пострижена в монахини и должна была оставаться до конца дней своих»¹⁷⁰) и др.


Русские летописцы со слезными вздохами описывали горькую судьбу Ксении. «Не подобало бы сего срама ради великородныя девицы поведали, но умолчали лепо есть, обаче злодейственное безстудие окаянного еретика предложили подо­бает», — замечал автор «Морозовского летописца». Самозванец «царевну Ксению девицу сушу, срамотне счиниша над нею и девство ее блудом оскверниша»¹⁷¹. Бссчсстие Ксении вызвало целую бурю проклятий Лжедмитрию I со стороны писателей XVII в. Наиболее резко срамит Лжедмитрия I Иван Тимофеев¹⁷². Целую лирико-трагическую поэму слагает по этому поводу автор «Повести князя Катырева-Ростовского»: «О волче хищенный, ненасытимый! не насытился еси сластолюбием кроме сия благородныя девицы! Множество честнейших жен и множество благолепных девиц во царствующем граде ненасытным своим блудным хотением осквернил еси, — почто сию благородную девицу, дшерь цареву сушу, не пощадил еси, девственный чертог ея опорочил, ея же благородию во царствующем граде никто подобен, понеже во царском доме воспитана бысть по обычаю своему? Благолепие же лица ея никто от синклит мог видети, мнози же благороднии юноши царского роду, от ве­ликаго Августа кесаря влекоми суть, сын великого короля Датцкие земли, юноша зело чюден образом и делы, и иныя мнози благороднии юноши, сея ради благородныя девицы, оставя свое отеческое царство и грады, приидоша рабски служили царю Борису, отцу ея, понеже превеликие Росия царя дщерь во благородстве своем, яко цвет дивный, сияя, — ты же сию блудом осквернил и царское ея благородие обесчестил, и законному браку не сподоби, и облеки еси ея во мнишеский образ, и заточению предаде! Матерь же ея и единороднаго брата ея, юношу пресветлого, горкой смерти предал еси, — за сию быв­шую скорбь почто девицы сия не помилова? О проклятый, богомерзкий еретику! Почто не усрамися таковаго дела сотворили? Понеже на царский дом недостоин еси зрели, — ты же, безстудный, яко пес, на царский престол вскочи, и седящаго на нем, царева сына и с матерью его опроверже и горкия смерти сподоби, сию же девицу осквернив блудом и убегу учи­ни и в пустыню заточи, ея же николи же могли видети!»¹⁷³

По сведениям Арсения Елассонского, Ксения была наложницей царя Дмитрия около пяти (фактически же шести — с июля 1605 г.) месяцев. Затем, в конце декабря 1605 г. она была пострижена под именем инокини Ольги и сослана в Горицкую обитель. На удалении Ксении из Москвы настоял воевода Юрий Мнишек. В письме к царю Дмитрию из Самбора от 25 декабря 1605 г. он выражал явное недовольство связью его с дочерью Годунова, ставя под сомнение приезд Марины в Россию: «Поелику известная царевна, Борисова дочь, близко вас находится, то благоволите... вняв совету благоразум­ных... людей, от себя ее отдалить»¹⁷⁴. Лжедмитрий поспешил избавиться от наложницы и показать свое повиновение тестю. «Пискаревский летописец» сообщает, что Ксения была пострижена в доме Масальского, где все время содержалась: «А царевну Аксению, ругавши, велел постричь у князя Владимера (?!) Ма­сальского на дворе и велел ее сослать на Белоозеро, к Воскресенью Христову в девич монастырь в Горы»¹⁷⁵. Так Ксения оказалась в Воскресенской Горицкой обители на Белозере. Монастырь находился в чудном месте, природа здесь была изумительной, но это не могло скрасить печальные дни привыкшей к блеску и величию царственной Москвы дочери Годунова. Инокиня Ольга могла лишь иногда ездить на молебен в Кириллов­скую обитель, о чем свидетельствует ее единственный вклад. В Москве ходили слухи, будто Ксения родила в монастыре сына, однако это известие не находит подтверждения. В октябре 1606 г. горецкие старицы и кирилловский монахи провожали Ксению в Москву. По приказу царя Василия она должна была участвовать в торжественном перенесении останков Годуновых в Троице-Сергиев монастырь.

Со стороны Шуйского это было очередным действом — покаянием, то есть утверждением Правды досамозванцевой и одновременно борьбой за сознание общества. Фактически же происходило навязывание этой Правды и вытеснение не­правды самозванцевой. Очень тонко под­метил это Конрад Буссов: Шуйский действовал «для того, чтобы вызвать в народе христианское сострадание» — «Бориса теперь многие стали оплакивать и жалеть»¹⁷⁶.
Самая церемония перенесения праха Годуновых была превращена в обряд воз­вращения семье Бориса признания со стороны «царства» и «священства». Она описана Конрадом Буссовым: «Тело Бориса несли 20 монахов, его сына Федора Борисовича — 20 бояр, жены Бориса — также 20 бояр, а за этими тремя телами шли пешком до самых Троицких ворот все монахи, монашки, попы, князья и бояре, здесь они сели на коней, тела при­казали положить на сани и сопровождать их в Троицкий монастырь... Дочь Бориса Федоровича... ехала следом за этими тремя телами в санях с пологом, причитала и голосила: «О горе мне, бедной покину­той сироте! Самозванец, который называл себя Дмитрием, а на самом деле был только обманщиком, погубил любезного моего батюшку, мою любезную матушку и любезного единственного братца и весь наш род, теперь его самого тоже погуби­ли, и как, при жизни, так и в смерти своей он принес много горя всей нашей земле. Осуди его, Господи, прокляни его, Господи!» Теперь многие стали сильно оплакивать и желать Бориса, говоря, что лучше было бы, если бы он жил еще и царствовал, а эти безбожные люди умышленно и преступно погубили и из­вели его вместе со всем его родом ради Димитрия. Как говорится: "Не отказывайся от старого друга прежде, чем хорошо не испытаешь нового"»¹⁷⁷.

Данная церемония подчеркивала не­сколько моментов. Во-первых, Борис Годунов был признан скончавшимся по воле Божией схимником Боголепом, не самоубийцей — его несли монахи. Федор и Мария также были признаны не само­убийцами, но страдальцами, почившими в мирском состоянии — их несли бояре. Почет и скорбь Еюздавали Годуновым и «священство», и «царство», чьи подданные были очевидцами, а некоторые и причастными (если не исполнителями) смерти царского рода. Однако это был не только акт покаяния, вернее, покаяние не составляло сути церемонии. Основной идеей было обличение Самозванца, главного виновника и непосредственного организатора гибели Годуновых. Эту идею подчеркивал и плач Ксении.
Во-вторых, перезахоронение Годуно­вых совершалось в Москве, не в родовой усыпальнице (костромском Ипатьевском монастыре), а в Троицкой обители. Бориса с Федором не вернули в Архангельский собор, и этим Шуйский оставил под вопросом «царство» Годуновых; кроме того, там лежал убитый царевич Дмитрий. Вместе с тем их не приравняли и к роду Годуновых вообще — худородных под­данных царя. Семью Бориса погребли в Троице, что имело двойственный смысл: Троица — место традиционных царских молитв и вкладов, поэтому она придавала похоронам отблеск царственного света; Троица же — место традиционного паломничества и вкладов всего «мира», по­этому похороны приобретали оттенок обыденности, низводя Годуновых за пре­делы «царства».

Да и сама Ксения не была возвращена в Москву в царицын Вознесенский кремлевский монастырь. Годуновы были частью досамозванцева порядка, который нужно было поновить, а значит, признать и публично воздать честь Годуновым. Но на этом все и заканчивалось: акт реабилитации «царства» Годуновых не был завершен, да Шуйский и не ставил такой цели.
Фактические же мытарства семьи Бориса продолжились: погребения Годуно­вых были разграблены, их черепа исчез­ли, вскоре возродилась идея «царской крови» на Борисе (убийство царевича Дмитрия), а с распространением культа царевича Дмитрия Годунов фактически был вновь изобличен и проклят.
Все это успела увидеть и услышать Ксения-Ольга. В данном свете особенно остро проступает философский смысл цитированной выше надписи, вышитой ею на пелене к гробу брата Федора. Она оставила и другие свидетельства своих глубоких переживаний. Ксения несомненно обладала большим литературным даром и сама перелагала свои «плачи» на музыку¹⁷⁸. Показательна в этом отношении характеристика Ксении, данная в одном из Хронографов 3-й редакции в числе словесных портретов царственных особ (от Ивана IV до Василия Шуйского): «Царевна Ксения, дщи царя Бориса, девица суши отроковица чюднаго домышения зелного красотою лепя, бела велми ягодами румяна червлена губами, очи имея черны великы светлостию блистая ся, когда же в жалобе слезы изо очию испущаше, тогда ноипаче светлостию блистиху зелною, бровми союсна, телом изообилна, млечною белостию облиянна, возрастом ни высока ни ниска, власы имея черны велики, аки трубы по плешам лежаку, во всех женах благочинной ша, и писанию книжному навычна, многим цветящи благоречием, во истинну во всех своих дележ чредима, гласы воспеваемыя любяще и песни духовныя любезне желаше»¹⁷⁹.

После перезахоронения родных инокиня Ольга осталась в Подсосенском девичьем монастыре недалеко от Троицы. Во время осады Сергиевой обители она вместе с королевой Марией Владимировной Ливонской (княгиня Старицкая) находилась здесь и пережила все осадное время.
Из осажденного монастыря инокиня Ольга писала в Москву тетке княгине Домне Богдановне Ноготковой (дочь Бог­дана Сабурова) 29 марта 1609 г.: «в своих бедах чуть жива, конечно болна со всеми старицами: а впредь никако не чаем себе живота, с часу на час ожидаем смерти, по­тому что у нас в осаде шатость и измена великая... Да у нас же моровая поветрея... на всякий день хоронят мертвых человек по двадцати и по тридцати и болши»¹⁸⁰. Затем с той же Марией они пересидели московскую осаду в Новодевичьем монастыре. Здесь Ксения-Ольга претерпела новые издевательства от ворвавшихся в обитель отрядов Ивана Заруцкого. Современники сообщали: «А когда Ивашка Заруцкий с товарищами Девичий монастырь взяли, то они церковь Божию разорили и черниц — королеву, дочь князя Владимира Андреевича (Марию-Марфу, жену Магнуса Ливонского. — В. У.), и Ольгу, дочь царя Бориса, на которых прежде взглянуть не смели, ограбили до нага, а других бедных черниц и девиц грабили и на блуд брали, и как пошли из монастыря, то церковь и монастырь выжгли»¹⁸¹.

Наконец, инокиня Ольга была отправлена в шестой по счету — суздальский Покровский монастырь (здесь сохранился ее золотой с яхонтом перстень). Там 30 августа 1622 г. на сороковом году жизни (родилась в 1581/1582 гг.) она и умерла.
Царь Михаил Федорович писал по этому поводу архиепископу Суздальскому и Тарусскому Арсению: «Ведомо нам учинилось, что царя Бориса Федоровича дочери, царевны старицы Олги не стало; а по обещанью де своему, отходя сего света, приказала нам бити челом, чтоб нам пожаловали, тело ее ведети погрести у живоначальныя Троицы в Сергиеве монастыре с отцом ее и с матерью вместе». Царь приказывал исполнить завещание архиепископу Арсению и архимандриту Спасо-Евфимьева монастыря «по нашему указу и по грамоте отца нашего Великого Государя Святейшаго Патриарха Филарета Никитича Московского»¹⁸².
Многострадальную Ксению Годунову действительно похоронили по ее завещанию рядом с родителями и братом в Троице. Отпевал Ольгу один из свидетелей трагической судьбы семьи Годуновых и самой Ксении архиепископ Арсений.

На инокиню Ольгу не распространялась ответственность за отцовы деяния (в отличие от брата, который вынужден был их продолжать, и матери, которая и Борису и Федору помогала их осуществлять). Народные песни и предания о Ксении свидетельствуют о сострадании к ней, которое проявили уже убийцы ее брата и матери. Этому способствовала девственность Ксении, что означало не­причастность к «злу».
Говоря о насильном растлении Ксении Самозванцем, многие современники (в частности, автор «Повести князя Катырева-Ростовского») подчеркивали, что Лжедмитрий I посягнул на честь царевны, не удовлетворясь девицами, женами и даже монахинями из числа подданных. Таким образом, он посягнул на харизму царственности в ее чистом, девственном состоянии — и это не имело оправдания. Невинная Ксения в глазах современников как бы несла крест всей семьи, поэтому заслуживала только сострадания. Интересно, что такое отношение к Ксении — Ольге прослеживается на всех социальных уровнях, во всех источниках и закреплено официально не только Василием Шуйским, но и основателями последней царской династии — Михаилом и Филаретом Романовыми.

Таким образом, Ксения-Ольга, выходя за рамки схемы «прямые» — «кривые» (см. гл. III), уже с 1605 г. попадает в очень не­большое число «мучеников» Смутного времени. Она несла на себе «крест» и «молитву» за царскую семью Годуновых. Фактически значение личности Ксении Годуновой возносится над ее собственной судьбой и приобретает роль символа, в котором прослеживается и отражается трагедия Смуты для России и российско­го общества. Дочь царя Бориса становится жертвой многих ключевых событий Смуты. Как царственная особа она со своими страданиями постоянно на виду (у друга и врага), и ее «чаша скорби» — это чаша царской династии, чаша государства и чаша всех царских подданных одновременно. Ксения была единствен­ной представительницей богопомазанного «царства», которая и в невинном ангельском образе стояла у начала Смуты, и в монашеском (ангельском) образе, в постоянных испытаниях (испив «чашу скорби»), стала таким же свидетелем ее конца, оставив земную юдоль в момент стабилизации государства и господства новой династии.

В 1945 г. группа экспертов во главе с М. М. Герасимовым вскрыла гробницы Годуновых, в том числе Ксении. Они оказались разграбленными еще в 1930-е годы, когда памятники лавры плохо охранялись. Грабители проникли через крышу гробницы. Исчезли не только ценности, но и черепа Годуновых. Содержимое гробниц было разбросано в беспорядке. Сохранились лишь обрывки тканей, обувь и остатки головного убора. От убора инокини Ольги остались фрагменты черной шерстяной ткани от схимы и кожаная туфелька. К сожалению, материалы вскрытия 1945 г. не сохранились и отчет М. М. Герасимова найти не удалось.
Благодаря инокине Ольге и отчасти Василию Шуйскому (его мотивы, впрочем, были исключительно политически­ми — обличение Самозванца и его деяний) память о династии Годуновых по­лучила некую позитивно-драматическую окраску. Независимо от дальней­шей негативной политической оценки деятельности царя Бориса через призму почитания святого царевича Дмитрия (особенно при первых Романовых), Го­дуновы не были забыты Церковью. В синодиках разных монастырей и церквей Российского государства XVII в. названы имена царя Бориса, царевича Федора Борисовича, царицы Марии, царевны-инокини Ольги.

Синодик в служебник церкви Николая Чудотворца погоста Головнина, составлявшийся по горячим следам, содержит в числе двух последних записей в разряде царей «царя Бориса во иноцех Боголепа, царевича Федора», а в разряде цариц последняя — «царица Марья Григорьевна»¹⁸³. Как видно, Годуновы поминались среди покойных царственных особ уже при Самозванце, по крайней мере в глубокой провинции, до специального указа архиерея.
При Василии Шуйском Годуновых начали официально поминать в числе покойных правителей. Среди Патриаршего собрания сохранился служебник с ектенией, где поминались царица-инокиня Александра (Ирина Годунова), царь Борис, царица Мария, царевич Федор, Патриарх Иов и была дописана царевна Ксения¹⁸⁴.
А в синодике Ферапонтова монастыря 1641 г. (в основе которого — более ранний синодик) названы имена шестерых детей Бориса Годунова, что позволяет расширить сведения как о его семье в целом, так и о чувстве совершающейся Божией кары — из шестерых выжили двое¹⁸⁵. Тем не менее все эти поминания совершались уже со времен царя Василия Шуйского. Молитва за их упокоение творилась почти столетие: мотив «пронесения чаши» преобразовался в сознание свершившегося воздаяния и просьбу о милости к испившим ее. Этому должен был служить и сам факт погребения Году­новых в Троице.
Однако в сознании как современников, так и потомков молитвы о Годуновых отвергались Господом, и, несмотря на постоянное поминовение их, по Божиему попущению в стенах святой Троице-Сергиевой обители даже их прах не был сохранен, а подвергся надругательству. И по сегодняшний день продолжается суд над Борисом Годуновым историков и Церкви, и преобладающим остается мотив справедливости наказания «чашею веч­ной скорби».

---

¹ Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII века. М., 1937. С. 98-99.
² Там же. С. 99.
³ Письма Константина Николаевича Бестужева-Рюмина о Смутном времени. СПб., 1998. С. 42.
⁴ Дмитриевский А. А. Архиепископ Елассонский Арсений и его вновь открытые исторические мемуары. Киев, 1899. С. 98.
⁵ Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета. М., 1982. С. 196.
⁶ РНБ. ОР. Ед. F.IV.218 (Собр. Толстого), л. 817; Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869. С. 232, 268.
⁷ Попов А. Изборник... С. 292; РИБ. СПб., 1909. Т. XIII. Стб. 578, 650; ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 65.
⁸ РИБ. Т. XIII. Стб. 534.
⁹ Там же.
¹⁰ Масса И. Краткое известие. С. 107.
¹¹ Буссов К. Московская хроника: 1584-1613. М.-Л., 1961. С. 106.
¹² Дмитриевский А. А. Архиепископ Елассонский Арсений и его вновь открытые исторические мемуары. Киев. 1899. С. 99.
¹³ Реляция Петра Петрея о России начала XVII в. М... 1976. С. 92.
¹⁴ Историческое и правдивое повествование о том, как Московский князь Димитрий Иоаннович достиг отдонского престола. Чешский текст 1606 г. Прага. 1908. С. 21; Повествование о замечательном и почти чудесном завоевании отцовской империи, совершенном яснейшим юношей Димитрием в. к. Носковскин в 1605 г..... Собрал из достоверных известий Бареццо Барецци. Флоренция, 1606 / Рус. пер. (Б. м., б. г.) С. 13. (В дальнейшем текст цитируется по русскому переводу.)
¹⁵ Материалы по Смутному времени на Руси XVII в. / Публ. B.H. Александренко // Старина и новизна. 1911. Кн. 14. С. 415; Материалы для эпохи Смутного времени, извлеченные из разных архивов. Хроника Пясецкого / Публ. B.H. Александренко. Варшава. 1909. С. 9.
¹⁶ Будила О. Дневник событий // РИБ. СПб., 1872. Т. I. Стб. 87.
¹⁷ РИБ. СПб., 1884. Т. VIII. Стб. 73-74.
¹⁸ Материалы для эпохи Смутного времени, извлеченные из разных авторов. С. 372.
¹⁹ Там же. С. 349-350.
²⁰ Историческое и правдивое повествование... С. 21, 32; Повествование о замечательном и почти чудесном завоевании отцовской империи... С. 14.
²¹ Материалы для эпохи Смутного времени, извлеченные из разных авторов. Хроника Пясецкого. С. 9.
²² Горсей Дж. Записки о России: XVI — начало XVII в. М., 1990. С. 135; Он же. Записки о Московии XVI века. СПб., 1909. С. 104. (В скобках в тексте цитаты — разночтения данного издания.); Сказания Массы и Геркмана. С. 276.
²³ Дневник Марины Мнишек. СПб., 1995. С. 30.
²⁴ Материалы по Смутному времени на Руси XVII в. С. 250-251.
²⁵ Там же. С. 533.
²⁶ Там же. С. 529.
²⁷ РИБ. Т. XIII. Стб. 534-535; Иконников В. С. Опыт русской историографии. Киев, 1908. Т. 2. Кн. 2. С. VII.
²⁸ ПСРЛ. Т. 14. С. 66.
²⁹ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 110-111.
³⁰ Реляция Петра Петрея о России начала XVII в. С. 92.
³¹ Дмитриевский А. А. Архиепископ Елассонский Арсений... С. 99.
³² Буссов К. Московская хроника. С. 107. Позже дату 10 июня называл также Адам Олеарий, который главным убийцей (как и Петрей) именовал дьяка Ивана Богданова (Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906. С. 235).
³³ Устрялов Н. Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. СПб., 1831. Ч. 1. С. 298.
³⁴ Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета. С. 196.
³⁵ Материалы по Смутному времени на Руси XVII в. С. 539.
³⁶ Иностранные сочинения и акты, относящиеся до России, собранные К. М. Оболенским. М... 1850. Кн. 5. С. 11. Ср.: Рейтенфельс Я. Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме Третьему о Московии. Падуя 1680. М., 1905. С. 66.
³⁷ Устрялов Н. Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. Ч. 1. С. 336.
³⁸ РИБ. Т. XIII. Стб. 50, 159, 807; Буганов В. И., Корецкий В. И., Станиславский АЛ. «Повесть како этомсти» — памятник ранней публицистики смутного времени //ТОДРЛ. Л., 1974. Т. XXVIII. С. 246-247.
³⁹ Корецкий В. И., Морозов Б. Н. Летописец с новыми известиями XVI — начала XVII в. // Летописи и хроники: 1984. М., 1984. С. 217.
⁴⁰ Попов А. Изборник... С. 233, 269, 292; РИБ. Т. XIII. Стб. 577-578, 651; РНБ. ОР. Ед. F. IV.218, л. 819.
⁴¹ ПСРЛ. Т. 14. С. 65. Во всех разрядных книгах говорится о посылке Самозванцем князя Василия Голицына, князя Василия Масальского и дьяка Богдана Сутупова в Москву с приказом убить Марию и Федора Годуновых, что они и исполнили (Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время (7113-7127 гг.). М" 1907. С. 6, 30, 203).
⁴² ЧОИДР. 1897. № 9. Отд. 2. С. 16.
⁴³ Временник Ивана Тимофеева. М.-Л., 1951. С. 256.
⁴⁴ ПСРЛ. Т. 14. С. 24.
⁴⁵ ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. No 67. С. 150.
⁴⁶ Там же. С. 158.
⁴⁷ Попов А. Изборник... С. 192, 233, 269; ПСРЛ. М.-Л., 1962. Т. 27. С. 150.
⁴⁸ Попов А. Изборник... С. 191, 228, 267.
⁴⁹ Там же. С. 313-314.
⁵⁰ РИБ. Т. XIII. Стб. 533.
⁵¹ Там же. Стб. 654-655.
⁵² Временник Ивана Тимофеева. С. 266-267.
⁵³ ААЭ. Т. 2. N«67. С. 153.
⁵⁴ РИБ. Т. XIII. Стб. 46.
⁵⁵ ААЭ. Т. 2. No 35. С. 92.
⁵⁶ Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. М., 1912. С. 210.
⁵⁷ Щепкин Е. Н. Краткие известия о Лжедмитрии I (Венеция, Вена, Данциг. Кенигсберг, Москва). Одесса. 1900. С. 8; Hirschberg A. Dymitr Samozwaniec. Lwow. 1898. P. 124.
⁵⁸ БАН. OP. Ед. 21.6.6., л.145об. — 146; Лаврентьев А. В. Оригинальные сведения о «смутном времени»» в Летописном своде 1652 г. // Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1982. С. 116-117.
⁵⁹ РНБ. ОР. Соловецк. собр., ед. 21/1480, л. 123; Погодинск... ед. 1458, 1459; Четыре сказания о Лже-Димитрии, извлеченные из рукописей Имп. Публичной Библиотеки. СПб., 1863. С. 116.
⁶⁰ ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 242; ЛНБ ПАНУ. ОР. Собр. Оссолинских. ед. 2284, л. 155.
⁶¹ Дмитриевский АЛ. Архиепископ Елассонский Арсений... С. 100.
⁶² ПСРЛ. Т. 34. С. 242. Приведем текст послания целиком: «Царьского кореня искоренителю, и первому всеа Русии изменнику, и пролития крови христианские желательному, и нелепому совещателю, святительский престол правящу, златолюбием и сребролюбием властительства истинному желателю, и всякого нечестия обуздателю, и в место правительства достойному разрушителю, и от дел своих доблию похвалу приимшему, и христианские крови многие исполнителю, реку, истинному епарху, натре аршеский престол святительства держащему, Иеву Московскому и всеа Русии радоваться. И собравшимся на ны, восписах тебе похвалу сию противу трудов твоих и пощенья, еже в сия времена содеваешись и вооружившись, совещавшись, яко же к погублению на ны и ко утверженью и отриновению православные веры хотя нас лишили проклятием своим и ложным собором нашего праотеческаго царьского престола, еже на нас не божески, но яко злодейски и богомерски и богоненависным своим собором вооружился еси проклятию здати нас, и попрать, и лишенных сотворити нас праотеческого престола нашего наследия. Но бог, елико возхощет, то и сотворит с нами и споспешествует нам во всем, яко же его всесильная и всещедрая десница водит на ны, а мы противу трудов молитву и пощения и воздания нам щедрот подательства твоего, еже, на ны соборно вооружася, сотворил еси и ныне твориши, должны тебе по чести и с сущими с тобою дарованья воздали. И елико Бог возхощет, коль когда всещедрый и вседержащий и всесильный и всемилостивый бог по велицей своей милости и щедрости изволит нам быти у прародителей наших отчина и на отца нашего престоле, то по делом вашим воздам вам».
Откуда в «Пискаревский летописец»» попало это послание, никому из исследователей выяснить не удалось.
⁶³ Устрялов Н. Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. Ч. 1. С. 333.
⁶⁴ Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII в. Л., 1985. С. 294-295.
⁶⁵ «ПСРЛ. Т. 14. С. 65-66; РГБ. ОР. Муз. 2900, л. 22об. — 23об., Ф. 313, ед. 2913, л. 183об.; ГИМ. ОР. Синод. 293, л. 43406. — 435: РНБ. OP. О. XVII. 75. л. 73. F. IV. 212, л. 822об., Ф. 487, оп. 2. ед. F.216. л. 74; ЧОИДР. 1847. No 9. Отд. 2. С. 17.
⁶⁶ РНБ. OP. Q.XVII.75. л. 154об.; СПбФ ИВ РАН. ОР. Разр. III. оп. 3. ед. 105. л. 53об.; РГБ. ОР. Ф. 313. ед. 2913. л. 183об.
⁶⁷ РИБ. Т. XIII. Стб. 935-936.
⁶⁸ ААЭ. Т. 2. №67. С. 154.
⁶⁹ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 63, 109, 152.
⁷⁰ Сказания Массы и Геркмана о Смутном времени в России. СПб... 1874. С. 270-271.
⁷¹ Там же. С. 271.
⁷² ПСРЛ. Т. 34. С. 202.
⁷³ РИБ. Т. XIII. Стб. 522.
⁷⁴ Временник Ивана Тимофеева. С. 232.
⁷⁵ Там же. С. 234.
⁷⁶ Временник Ивана Тимофеева. С. 240. Концепцию М. А. Ильина подробнее см.: Ильин МА. Проект перестройки центра московского Кремля при Борисе Годунове // Сообщения Института истории искусств АН СССР. М... 1951. Вып. 1. С. 79-83: ср.: Баталов AJ1. Гроб Господень в замысле ««Святая Святых» Бориса Годунова//Иерусалим в русской культуре. М., 1994. С.154-171.
⁷⁷ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 150.
⁷⁸ ГБ. ОР. Муз. 2900. л. 23об.: ГИМ. ОР. Синод. 293. л. 435: и др. списки.
⁷⁹ Одесская НБ. ОР. Ркп. 1/52. л. 4боб.: Попов А. Изборник... С. 193. 235. 410. 415.
⁸⁰ АЗР. Т. IV. Спб... 1851. No 177. С. 283.
⁸¹ Историческое и правдивое повествование... С. 31.
⁸² Дмитриевский А А. Архиепископ Елассонский Арсений. С.100. РИБ. Т. XIII. Стб. 578. 652. 865: РНБ. ОР. Q.IV. 154, Зрм. 5221. л. 104об.; Четыре сказания о Лже-Димитрии. С. 45-46.
⁸³ РИБ. Т. XIII. Стб. 578. 652. 865: Четыре сказания о Лже-Димитрии... Спб. 1863. С. 45-46.
⁸⁴ Материалы по Смутному времени на Руси XVII в. С. 267; Масса И. Краткое известие. С.112.
⁸⁵ РНБ. ОР. Ф. 588 (Погодин), ед. 1411. л. 26боб.; Попов А. Изборник... С. 234-235. 270.
⁸⁶ РИБ. Т. XIII. Стб. 810-811. Вариант приведенной цитации использован в публикациях первой трети XIX века. Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб... 1835. Т. XI. Прим. 351; Устрялов Н. Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. Ч. 1. С. 378.
⁸⁷ РИБ. Т. XIII. Стб. 51. 160; Буганов В. И... Корецкий В. И... Станиславский А. Л. «Повесть како отомсти»»... С. 247.
⁸⁸ РИБ Т. XIII. Стб. 535.
⁸⁹ Там же. Стб. 809-810. ПСРЛ. Т. 34. С. 205.
⁹¹ ПСРЛ. Т. 31 (1968). 151; Повествование о замечательном и почти чудесном завоевании отцовской империи... С. 17; Историческое и правдивое повествование... С. 25.
⁹² Устрялов Н. Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. Ч. 1. С. 337.
⁹³ Реляция Петра Петрея о России начала XVII в. С. 93.
⁹⁴ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 108.
⁹⁵ Буссов К. Московская хроника. С. 107.
⁹⁶ Дмитриевский А А. Архиепископ Елассонский Арсений... С. 99.
⁹⁷ «Убогим»» он прозывался потому, что здесь погребали также бесприютных. В 1764 г. женский Варконофьевский монастырь был упразднен, его церковь Вознесения Господня стала приходской, остальные деревянные строения разобрали. Место погребения Годуновых установить не удалось. См. справку свищ. С. А. Суворовского (ИИМК РАН. Архив. Разр. III. ед. 3802. л. 1-15).
⁹⁸ Скрыннников Р. Г. Борис Годунов. М... 1978. С. 127. 129.
⁹⁹ ААЭ. Т. 2. No 31. С. 86; РНБ. ОР. Ед. O.IV.17. л. 219об. — 220.
¹⁰⁰ Там же.
¹⁰¹ ААЭ. Т. 2. No 32. С. 86; РНБ. ОР. Ед. O.IV.17. л. 221. ср. идентичную информацию в грамотах Патриарха Иова от 1 мая 1605 г. (СГГД Ч. 2. No 84. С. 189: СП6ИИ РАН. Архив. К. 174. оп. 2. карт. 5. ед. 197) и царицы Марьи с царевичем Федором на Верхотурье (ААЭ. Т. 2. No 31).
¹⁰² Научная библиотека МГУ. ОР и РК. Ркп. 1309. л. 1об.; РНБ. ОР Кир-Бел... ед. 85/1323. л. 25об., ед. 68/1307. л. 17об... ед. 84/1322. л. 30. ед. 93/1331. л. 38. ед. 86/1324. л. 25о6... ф. 588. ед. 1566. л. 60
¹⁰³ Флоренский П.А. Имена. М... 1993. С. 34-36.
¹⁰⁴ Дмитриевский А А. Архиепископ Елассонский Арсений... С. 232.
¹⁰⁵ РИБ. Т. XIII. Стб. 574. 646-647.
¹⁰⁶ Попов А. Изборник... С. 290.
¹⁰⁷ ПСРЛ. Т. 14. С. 63.; ср.: Белокуров С А. Разрядные записи. С. 199; ЧОИДР. 1847. N9. Отд. 2. С. 15; ПСРЛ. Т. 34. С. 205-206. 241.
¹⁰⁸ РИБ. Т. XIII. Стб. 533.
¹⁰⁹ РГАДА. Ф. 184. оп. 1. ед. 137. л. 185. (Копия и перевод С. А. Белокурова).
¹¹⁰ Материалы для эпохи Смутного времени, извлеченные из разных архивов. Хроника Пясецкого. С. 8.
¹¹¹ Материалы по Смутному времени на Руси XVII в. С. 349.
¹¹² Старина и новизна. 1911. Кн. 14. С. 529.
¹¹³ Повествование о замечательном и почти чудесном завоевании отцовской империи... С. 13; Историческов и правдивое повествование... С. 21.
¹¹⁴ Сб. РИО. М... 1913. Т. 142. С. 550.
¹¹⁵ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 46-47. (Перевод В. А. Зоргенфрея.)
¹¹⁶ Любавский М. Литовский канцлер Лев Сапога о событиях смутного времени. М., 1901. С. 8.
¹¹⁷ РГБ. ОР. Музейное собр... ед. 2900. л. 19об.
¹¹⁸ ПСРЛ. Т. 27. С. 149; РИБ. Т. XIII. Стб. 191, 228.
¹¹⁹ Временник Ивана Тимофеева. С. 253.
¹²⁰ РИБ. Т. XIII. Стб. 864.
¹²¹ ПСРЛ. М" 1968. Т. 31. С. 150.
¹²² ГИМ. ОР. Собр. Барсова, ед. 192. в 4°, л. 5-6; РГБ. ОР. Ф. 178 (Музейное собр.). ед. 8548. л. боб. — 7. (Список письма на Стоглаве 1600 г.)
¹²³ Biblioteka Warszawska. 1896. No 3. P. 426; Скрынников P. Г. Борис Годунов и падение Романовых в 1600 г. // Из истории феодальной России: Сборник трудов в честь B.B. Мавродина. Л... 1978. С. 121.
¹²⁴ РИБ. Т. VIII. No 10. Стб. 83-103.
¹²⁵ Буссов К. Московская хроника. С. 86.
¹²⁶ В апокрифическом письме Лжедмитрия I к Годунову Самозванец сообщал, что его спас некий доктор Семен (Kognowickij Н. Zycia Sapiehow. Wilno. 1791. V. 2. P. 82).
¹²⁷ Буссов К. Московская хроника. С. 85-86. Адам Олеарий. пользуясь рассказами пастора Бэра, описывал привилегии докторов при Годунове. (Олеарий А. Описание путешествия в Московию... С. 195-196.)
¹²⁸ Буссов К. Московская хроника. С. 85-86.
¹²⁹ Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. С. 171.196.
¹³⁰ Буссов К. Московская хроника. С. 134.
¹³¹ ГИМ. ОР. Щукина собр., ед. 290. л. 124-124об.
¹³² Там же. Л. 122об. — 124. См. также: Змеев Л. Ф. Русские врачебники: Исследование в области нашей древней врачебной письменности. СПб., 1895.
¹³³ Олеарий А. Описание путешествия... С. 182-183.
¹³⁴ Барсуков Е. Северные народные сказания о древне-русских князьях и царях // Древняя и новая Россия. 1879. No 2. С. 410.
¹³⁵ РИБ. Т. XIII. Стб. 911.
¹³⁶ Рукопись Яна Велевицкого// Записки гетмана Жолкевского о московской войне. СПб... 1871. Прил. 44. Стб. 132-133.
¹³⁷ Будила О. Дневник событий // РИБ. Т. 1. Стб. 86.
¹³⁸ РГБ. ОР. Ф. 236. Попов А. И. (Музейн. 2525). ед. 29. л. 245.
¹³⁹ РИБ. Т. VIII. No 8. Стб. 68-70.
¹⁴⁰ Старина и новизна. 1911. Кн. 14. С. 539.
¹⁴¹ Устрялов Н. Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. СПб... 1831. Ч. 2. С. 14.
¹⁴² Там же. С. 218-219.
¹⁴³ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 97.; ср.: Буссов К. Московская хроника. С. 104.
¹⁴⁴ Старина и новизна. 1911. Кн. 14. С. 250.
¹⁴⁵ Буссов К. Московская хроника. С. 107. Поразительно, что слова Буссова текстуально совпадают с информацией летописного сборника новгородского Николаевского Дворищенского собора XVII в.: «А как житие его было мучителское, и поступки богопротивные и разорительные, и восприятие царской державы неправильное по происку. тако и кончина его неблагополучна учинися: убоявшись самозванца Димитрием царевичем, розстриги Грешки Отрепьева, пришедша с воинством под Москву, сам себя отравою отравил, и тако погибе, и о нем такая пословица пошла руская: проискивал как лисица, правительствовал как лев. или паче рещи волк, а умер как собака» (Новгородские летописи. СПб... 1879. С. 471).
¹⁴⁶ Шаум М. Tragoedia Demetrio Moscovitica // Иностранные сочинения и акты, относящиеся до России, собранные К. М. Оболенским. М., 1850. Кн. 5. С. 10.
¹⁴⁷ Устрялов Н. Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. Ч. 1. С. 334.; ср.: Реляция Петра Петрея. С.90.
¹⁴⁸ РИБ. Т. XIII. Стб. 39.
¹⁴⁹ Там же. Стб. 159; Буганов В. И., Корецкий В. И., Станиславский А Л. «Повесть како отомсти»... С. 246.
¹⁵⁰ Попов А. Изборник... С. 415. Ср. другие тексты: «...уразумев, яко фиал гнева ярости Господни на него изливашеся и смертоносным зелием упоив себе» 13 апреля (Одесская НБ. ОР. Ркп. 1/52. л. 46); в одном кратком летописце говорится о самоотравлении Годунова и скоропостижной кончине 8 апреля «в субботу на светлой неделе, против Фомина воскресенья, ночью». (РНБ. ОР. Собр. Погодина (588), ед. 1411, л. 265об.). «Слышав же царь Борис беду сию над главою и зело ужасеся и бысть прискорбен; за- не же уразумел, яко фиал гнева ярости Господни на нь изливашеся, и отчаявся надежди животу своему и смертным зелием упоил себя и бысть болен и пострижеся и наречен бысть во иноцех Боголеп, потом же вскоре бысть и мертв» (Попов А. Изборник... С. 267).
¹⁵¹ РИБ. Т. XIII. Стб. 806.
¹⁵² Попов А. Изборник... С. 313.
¹⁵³ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 108-109.
¹⁵⁴ Сб. РИО. М.: 1912. Т. 137. С. 216. О себе Олешка говорил: «Он иноземец, а к Москве маленек привезен, и Борис его крестил, коли был правителем, и грамоте руской научил, и был у него в крестовых диячках... а потом... у судных дел в Стрелецком приказе в молодых подьячих... а после того был в Казаноком приказе...» (Там же. С. 215-216).
¹⁵⁵ Костомаров Н. И. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия. СПб., 1866. Т. 1. С. 132; Чисток К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX ее. М., 1967. С. 46.
¹⁵⁶ Сб. РИО. Т. 137. С. 218.
¹⁵⁷ РИБ. Т. XIII. Стб. 39.
¹⁵⁸ Дмитриевский А. А. Архиепископ Елассонский Арсений... С. 232.
¹⁵⁹ Покрова на гробницы Бориса. Марии и самой Ольги Годуновых за ветхостью были «разобраны» (спорот жемчуг и т. д.) в 1767 г. после пребывания в Троицком монастыре Екатерины II. Только в описи мопастыря 1641 г. сохранилась первая строка с покрова на гроб царя Бориса (вышитого Ксенией): «Покаянной придете и видим чудо бывшее» (Спирина Л. М. Неизвестные произведения искусства и исторические документы, связанные с погребальным комплексом Годуновых // Памятники культуры. Новые открытия. 1980. М., Л., 1981.
¹⁶⁰ Леонид, архим. Надписи Троице-Сергиевой лавры. СПб., 1881. С. 60; Маясова Н. А. Литературный образ Ксении Годуновой и приписываемые ей произведения шитья // ТОДРЛ. Л., 1966. Т. XXII. С. 298; Спирина Л. М. Неизвестные произведения искусства... С. 460-461.
¹⁶¹ Симони П. К. Великорусские песни, записанные в 1619-1620 гг. для Ричарда Джемса на крайнем севере Московского царства. СПб., 1907. С. 10-12; Миллер В. Ф. Исторические песни русского народа XVI-XVII ее. Петроград. 1915. С. 627-629.
¹⁶² Записки Станислава Немоевского // Титов А. А. Рукописи славянские и русские, принадлежащие И. А. Вахрамееву. М... 1907. Вып. 6. С. 53.
¹⁶³ Устрялов Н. Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. Ч. 1. С. 337; Забелин И. Е. История города Москвы. М., 1995. С. 612.
¹⁶⁴ Старина и новизна. 1911. Кн. 14. С. 535.
¹⁶⁵ Назаров В. Д. О датировке «Устава ратных и пушечных дел» // Вопросы военной истории России. М., 1969. С. 220.
¹⁶⁶ Вместе с тем в царской казне остались все личные вещи Бориса Годунова, о чем свидетельствует «Опись платья, оружия, ратных доспехов, конского прибора царя Бориса Федоровича Годунова» (184 л., Оружейной палаты ркп. 665). См.: Записки имп. Археологического общества. СПб., 1865 (1867). Т. 11. С. 280-316; Вестник Европы. 1827. No 14. С. 94-95).
¹⁶⁷ РИБ. Т. XIII. Стб. 578-579, 652; Попов А. Изборник... С. 292.
¹⁶⁸ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 120.
¹⁶⁹ Буссов К. Московская хроника. С. 107.
¹⁷⁰ Реляция Петра Петрея о России начала XVII в. С. 93.
¹⁷¹ РНБ. ОР. Ед. F. IV. 228. л. 108 об.
¹⁷² Временник Ивана Тимофеева. С. 86. 256-257.
¹⁷³ РИБ. Т. XIII. Стб. 579-580. 652-654; Попов А. Изборник... С. 293.
¹⁷⁴ СГГД. М.: 1819. 4.2. С. 243.
¹⁷⁵ ПСРЛ. Т. 34. С. 207.
¹⁷⁶ Буссов К. Московская хроника. С. 137.
¹⁷⁷ Там же. С. 137.
¹⁷⁸ Голубинский Е. Е. Преподобный Сергий Радонежский... М., 1909. С. 210; Маясова Н. А. Литературный образ Ксении Годуновой... Л., 1996. С. 294-310.
¹⁷⁹ Попов А. Изборник... С. 314.
¹⁸⁰ АИ. СПб, 1841. Т. 2. No 182, С. 212-213; СПбИИ РАН. Архив. Ф. 124, ед. 278.
¹⁸¹ Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1960. Кн. 8. С. 664-665.
¹⁸² ААЭ. СПб., 1836. Т. 3. № 125. С. 176; РИБ. Петроград, 1917. Т. XXXV. No 311. Стб. 540-541.
¹⁸³ РНБ. ОР. Ф. 588 (Погодин), ед. 2052, л. 2.
¹⁸⁴ ГИМ. ОР. Синодальное собр., ед. 360. в 4°, л. 184об.
¹⁸⁵ РНБ. OP. НСРК. F. 325. л. 12об.

<< Назад   Вперёд>>