Смутное время

В рассуждениях о последнем периоде царствования Бориса Годунова и о царствовании его наследника в историографии традиционно превалирует военно-политическая тема. Описание сражений армии Годунова и фактического перехода на сторону Самозванца, борьба партий и групп боярства, деятельность оппозиции и се отдельных представите­лей, движение низов общества, а также другие сюжеты данной темы заслоняют внутренний мир средневекового человека, постоянно уповающего на Божью помощь во всех критических ситуациях. И если это не находит оправдания относительно характеристики моделей поведения социальных низов, то тем более недопустимо игнорировать проблему религиозности помазанника Божьего, при­званного по сану своему быть образцом в набожности, боголюбии и почитании святыни. Это тем более важно, что кроме личного обращения к Господу царь имел возможность поручить молиться за себя всей Церкви Русской и даже Вселенской. Стоит ли сомневаться, что в период кризиса власти и государственности обращения царственной особы к Богу и Церкви за чудодейственной, мистической помощью имели особое значение.

Следует подчеркнуть, что Годунов в соответствии с традицией занимал роль «ведущего» Церковь (в лице «священства») и в этот сложный период царствования. Правда, стиль его действий был разным: от приказа через увещевание до слезной молитвы. «Священство», как и ранее, помогало царю всеми средствами: от молитвы — до денег, лошадей, военных, слуг. Все это обусловило вынесение на первый план поступков самого Годунова и лишь затем рассмотрение содействия ему Церкви («священства»). Религиозно-церковная деятельность (если позволительно такое трафаретное определение) Бориса Годунова в последний год его жизни первоначально создает впечатление неимоверной изобретательности и разносторонности форм влияния на Церковь и ее земные структуры для обеспечения максимально возможного молитвенного предстательства пред Господом для убеждения стран, властей и на­родов, особенно подданных; даже для физической борьбы с врагом. И, как ни парадоксально, в то же время Годунов, пре­бывая в постоянном волнении, состоянии неуверенности и даже страха, обращается к «силам дьявольским», пытаясь через во­рожей все же узнать исход борьбы, судьбу своей династии. Сочетание христианского и нехристианского сознания в одном человеке было не исключением, а скорее нормой для Средневековья. При этом разрешение противоречия состояло в одинаковом уповании на «конкурирующие» внеземные силы, способные провидеть события и оказать помощь и защиту в земной жизни. Ясно, что в отличие от об­ращений к Церкви связь с «ведунами» царю всегда приходилось скрывать. Тем не менее в период войны с Лжедмитрием I обращение Годунова к Церкви за помощью и молитвой зачастую также осуществлялось тайно, ибо шла речь об искуплении личных грехов самодержца. И если летописцы согласно будут утверждать, что смута явилась «Господним попущением грех ради наших» — то есть всего народа, всей страны, то Годунов, по-видимому, усматривал причину появления Самозванца в своих личных неправедных деяниях. Однако искреннюю молитву и, на­верное, раскаяние, подкрепленные подаяниями богомольцам, он все же сочетал с запретной жаждой знания будущего. Молились Церковь, народ, семья и сам царь Борис; гадал же он с «ведунами» всегда наедине. Стремление к святости жития и слабость духа буквально раздирали Году­нова, метавшегося между Богом и дьяволом и осознавшего всю тяжесть своего положения.

Рассмотрение указанной двойственности мы начнем с «запретных тайн» Годунова: его обращение к астрологическим прогнозам имеет давние корни и пристрастия, восходя еще ко временам Ивана Грозного; оно опережает «церковный образ» царя Бориса. По примеру царя Ивана Васильевича, имевшего при дворе астрологов-иностранцев (Лензея, Бомелия) и магические книги («Замолеева математика» — магия чисел), Годунов еще в 1586 г. приглашал в Москву известного английского математика и астронома Джона Ди, обещая платить по 2 тыс. фунтов стерлингов от царя и по 1 тыс. фунтов стерлингов от себя¹. Борис Федорович участвовал в знаменитом гадании кудесников и колдунов (их насчитывалось около 60 человек, если верить Дж. Горсею) при дворе Ивана IV в 1584 г., которые по звездам и солнцу предрекли царю смерть. И хотя Грозный не поверил в это, но предсказание будто бы все же сбылось². Возможно, данное обстоятельство («правда» гадания) заставило Году­нова и самого обратиться к астрологии. Автор «Иного сказания», созданного вскоре после смерти царя Бориса, пере­давал рассказ о гадании, которое предрекло шурину царя Федора: «родился в ту звезду царскую и будешь царь великой России»³. Можно сомневаться в действительном существовании подобных астрологических прогнозов, но стремление Годунова к веданию будущего неоспоримо подтверждают как русские, так и иностранные источники⁴. Исаак Масса утверждал даже, что предсказания относительно царствования были причиной от­крытого проявления дерзости (антиповедения) со стороны Годунова в сфере «царства». Масса сообщал, в частности, будто Борис настолько осмелел, «что однажды дотронулся до короны, которую царь (Федор. — В. У.) нес на голове, и это случилось в праздничный день, когда царь шел в церковь и на нем была корона; Борис, шедший рядом с царем, притворно поправил ее, хотя она и не сидела криво. Этот поступок напугал московитов, ибо у них было и теперь еще существует такое поверье: тот, кто дотрагивается до короны, когда царь носит ее на голове, должен тотчас умереть; еще много подобных деяний совершил он на глазах народа; поэтому боялись его более, чем царя»⁵. Опять-таки отметим, что приведенный факт необязательно имел место, особенно учитывая антигодуновский настрой автора, тем не менее рациональное зерно данного рассказа состоит в том, что Годунов благодаря гаданиям уверовал в свою царскую миссию. Последнее может быть одним из объяснений мудрости государственного управления Бориса уже во время царствования Федора. Предсказание судьбы и блестящей карьеры стимулировало разностороннюю деятельность Годунова.

В то же время «колдовской плод» Годунов пытался сделать запретным для других, особенно после получения «царства». Интересно отметить, что в тексте присяги на имя царя Бориса, царицы Марии, царевича Федора и царевны Ксении 1598 года значительное место уделено обещанию не использовать зелья и коренья для порчи царствующего дома, не колдовать над следом царственных особ во время их походов и поездок и сообщать немедленно о людях, замысливших извести царскую семью⁶. В этом документе прямо выражалась традиционная мысль о возможности использования чар против царской семьи. Русское «ведовство» при дворе Годунова конкурировало с иностранной астрологией. Царь обращался и к тому и к другому.
Нельзя не отметить, что мода на астрологию была распространена в это время по всей Европе, должность придворного астролога была чуть ли не обязательной в католических государствах⁷. Исследователи связывают это с глобальным чувством неуверенности, страха, потребностью в самоуспокоении⁸. Владимир Соловьев говорил о средневековом миросозерцании как «историческом компромиссе между христианством и язычеством, том двойственном полуязыческом и полухристианском строе понятий и жизни, который сложился и господствовал в средние века как на романо-германском Западе, так и на византийском Востоке»⁹. Миф и магия были составной частью средневекового мировосприятия, как и христианская вера.
Астрологические прогнозы и гадания не были большим секретом при дворах западных властителей и вельмож, но в московском православном царстве подобные занятия при дворе содержались в тайне и являлись царской прерогативой. Не удивительно, что царские астрологи были иностранцами (исключая, конечно, случаи обращения царя к местным ведуньям, славившимся точностью и силой прорицания), поэтому почти все сведения о данной сфере можно почерпнуть главным образом в мемуарах, записках и письмах современников-иностранцев, пребывавших в Москве и имевших соответствующие знакомства и доступ ко двору.

Во времена царя Бориса, и особенно под конец его царствования, функцию астрологов, по-видимому, выполняли медики-иностранцы. Тем не менее современники подчеркивали частое обращение царя к русским ведуньям. Более того, сохранилось свидетельство одной из них о гадании в царских палатах. Вновь под­черкнем: относительно деталей, описанных в источниках, можно сомневаться, но сам факт обращения Годунова к ведовству бесспорен и зафиксирован независимыми друг от друга иностранными авторами, русскими сказаниями о Смуте и даже в актовых документах. Проверка приводимых в них сведений об астрономических подсчетах подтверждает достоверность этих источников.
Однако нельзя не учитывать тот важный факт, что большинство предзнаменований времен царствования Бориса Годунова записывались постфактум, как результат эсхатологического осмысления прошедших событий. Так ли воспринимались те или иные явления природы и другие происшествия современниками (в частности, самим Годуновым), видели ли они во всем этом символику грядущих бед — неизвестно. Более определенно об этом можно говорить именно в последний год царствования Бориса Федоровича.
Источники же сообщают, будто знамения начались чуть ли не с первых дней царствования Годунова. По сведению «Пискаревского летописца», в 1598/1599 г. «учинилось знамение в Грановитой палате: выпало верху против царьского места с полсажени, а индо весь верх цел»¹⁰. Об­вал потолка над царским местом мог быть осмыслен как грядущая погибель сущего «царства», но, с другой стороны, данный факт могли воспринять и совершенно обыденно.
Точно так же двояко (именно из-за позднейшего осмысления и сопоставления событий) можно расценить и слова Петра Петрея о многих предзнаменованиях беды: «...видали много знамений и чудес на небе, с разными страшными лучами, и точно войска сражались друг с другом, темная ночь часто делалась так ясна и светла, что считали се за день. Иногда видны были три месяца, иногда три солнца; по временам слышны были такие ужасные вихри, что сносили баш­ни с ворот, стены в 20 и 30 сажен, и кресты с церквей... Видна была и комета в воздухе, очень яркая и светлая, in ipso firmamento, super omnes planetas, in igneo coclesti signo Sagittario [на том же небесном своде, над всеми планетами, в небесном огне, в знаке Стрельца]: это, без сомнения, означало бедственную погибель многих великих князей, опустошение и разорение земель, городов и деревень, и великое невыразимое кровополитие, что вскоре и последовало»¹¹.
Данное свидетельство, не датируемое точно автором, больше склоняет к мыс­ли, что это его ретроспективная оценка, ибо мы не имеем подобных свидетельств до 1604 г.
С большей уверенностью можно утверждать, что суеверие и страсть к ведовству особенно проявились в последний период царствования Годунова. Собственно, к данному времени относятся почти все упоминания об этом в источниках.
Польский дипломат писал из Москвы, что царь Борис полон чар и без чародеек ничего не предпринимает даже в малом, живет их советом и наукой, их слушает¹². В частности, он гадал о судьбе династии с московской юродивой Оленой¹³. Ведунья
Дарьица спустя сорок лет после смерти Годунова давала показания о ворожбе по его просьбе. Дарьица проживала в селе Володятино Дмитровского уезда. В расспросных речах, говоря о тех знаменитых лицах, которым она гадала, ведунья свидетельствовала: «Царь Борис Феодорович, как был в правителех и от нево де присылая к ней был дворянин, Микифором звали, а чей сын и прозвище, того не упомнит, и того де дворянин загадывал быть ли-де Борису Федоровичу на царстве»¹⁴.

Современники подчеркивали, что в последний год жизни в связи с появлением и успехами Самозванца Борис стал не­доверчив, мнителен и довольно часто обращался к колдунам. Было даже предзнаменование на небе, которое астролог представил ему как дурной признак и просил царя поберечься¹⁵. Как свидетельствовал Конрад Буссов, это произошло в 1604 г., после Троицы, во второе воскресенье в полдень, то есть 10 июня. «Над самым Кремлем, совсем рядом с солнцем, — писал К. Буссов, — показалась яркая и ослепительно сверкающая большая звезда, чему даже русские, обычно ни во что ставившие знамения (ср. русские сочинения, свидетельствующие об обратном. — В. У.), весьма изумились». Далее Буссов фактически опровергал утверждение о равнодушии россиян к знамениям: Борис Годунов немедленно призвал к себе «одного достойного старца, которого он за несколько лет до того выписал к себе в Москву из Лифляндии». Последний будто бы вынес вердикт о знамении: «Господь Бог такими необычайными звездами и кометами предостерегает великих государей и властителей, и ему, царю, следует хорошенько открыть глаза и поглядеть, кому он оказывает доверие, крепко стеречь рубежи своего государства и тщательно оберегать их от чужеземных гостей, ибо в тех местах, где появляются такие звезды, случаются обычно не­малые раздоры»¹⁶. Судя по подробностям относительно вознаграждения старца и по сообщению о его лифляндской происхождении, Буссов (или его тесть Мартин Бэр) имел с ним личные контакты. Как бы мы ни относились к содержанию прорицания, приведенные сведения все же могут быть одним из доказательств все возрастающего суеверия Годунова.
Это тем более вероятно, что подтверждается другими свидетельствами и астрономическими расчетами.
Павел Пясецкий (католический епископ) писал в своей Хронике под 1604 г.: «Если верно то, что кометы предзнаменуют великие несчастия, то действительно никому другому, как Московскому государству и Польше возвещала, грядущие вслед бедствия гражданской войны та ко­мета, которая была видна впервые 3 октября предшествующего года в 17 гр. Стрельца и сияла до конца этого года, похожая величиной и блеском на вечернюю звезду или Венеру, хотя и обычного хвоста эта комета не имела»¹⁷.
В одной из разрядных книг (8-й группы по С. А. Белокурову) есть запись: «Лета 7113-го месяца декабря в 16 день виде­ли два месяца в ночи за четыре часа до свету»¹⁸.
Таким образом, абсолютно независимые источники свидетельствовали о небесных предзнаменованиях между 10 июня — 16 декабря 1604 г.

Астрономы предлагают реальную привязку замеченных современниками небесных явлений: новая звезда (принятая за комету) в созвездье Змееносца наблюдалась 30 сентября в Праге Бруновским, затем Кеплером, но она не была видна днем, тем более в полдень. Астроном М. А. Вильев подсчитал, что 10 июня 1604 г. в полдень могла быть видна лишь Венера, яркость и блеск которой в тот день были максимальными (0,502). Именно ее могли видеть в России, в том числе и астролог Годунова¹⁹.
Борис Годунов, как и Иван Грозный, хорошо сознавал, что ведовство и чернокнижие звездочетов запрещены христианской религией и Церковью. И все же, усердно молясь, исповедуясь, делая вклады в монастыри, он пользовался и услуга­ми «приспешников дьявола». Поэтому небезынтересно отметить, что Лжедмитрий I перед началом решительной борьбы за престол, по мнению некоторых современников, также пробовал при помощи астрологических прогнозов выяснить свои шансы на успех.
По словам Элиаса Геркмана, Лжедмитрий I в Польше, «занимаясь искусствами и в особенности астрологиею, или искусством предсказывать будущее по звездам... очень пристрастился к ней, призывал многих астрологов и гадателей (по моему мнению, их было бы справедливо называть колдунами) и советовался с ними о начале и исходе предпринимаемой им войны». Предсказатели пророчили полный успех борьбы за престол, но предупреждали о трудности удержаться на нем. Они посоветовали завести двойника, что будто бы и было сделано Самозванцем²⁰.
Это известие не подтверждают польские источники, а также постоянно пре­бывавшие возле Лжедмитрия I иезуиты. Полагаем, что в Польше Самозванец должен был (особенно после тайного перехода в католичество) демонстрировать свои исключительные христианские качества, находясь в среде ревностных католиков. Его обучением занимались иезуиты, потому там и речи не могло быть об астрологии.
Таким образом, Лжедмитрий I не имел возможности прибегать к гаданию во время военной кампании. В его распоряжении не было и обученных этому лиц (астрологов и даже ведунов). Хотя Петр Петрей считал колдуном казацкого предводителя Григория Корелу («он был большой колдун»): «при помощи его искусства и волшебства Грешка достиг много­го»²¹. Данная оценка качеств Корелы понятна: его успехи в Кремах и противостояние огромной годуновской армии рационально объяснить и постигнуть современники просто не могли — настолько все это было удивительно.

Все вышеизложенное дает повод усомниться в обращении Самозванца к астрологии: реальные доказательства этого отсутствуют. С еще большей вероятностью можно говорить, что он не прибегал к ворожбе и гаданию по звездам. Более того, он не придавал значения даже небесным знамениям. Летописцы сообщают, что при вступлении Лжедмитрия I в Москву поднялась буря и затмилось солнце. Кон­рад Буссов свидетельствовал: «Как только Димитрий въехал по наплавному мосту, проложенному через Москва-реку, в Водяные ворота, поднялся сильный вихрь и, хотя в остальном стояла хорошая, ясная погода, ветер так сильно погнал песок и пыль на народ, что невозможно было от
крыть глаза. Русские очень испугались, стали по обычаю осенят лицо и грудь крестом, восклицая: "Помилуй нас, Боже, помилуй нас, Боже"»²². Псковская Первая летопись говорит о последовавшем полном затмении солнца: «Многа знамения быша в солнце и в луне и в звездах». Астроном Д. Свитский предполагал, что это произошло около 12 октября 1605 г. (наблюдалось в 3 часа 44 минуты дня в Смоленске, фаза — 9)²³. Знамения происходили вроде бы и перед самой смертью Лжедмитрия I. Он ни на что не обращал внимания, ничего не боялся. Эта уверен­ность и беспечность Самозванца всегда (среди приближенных и врагов, среди современников и историков) вызывали недоумение. Современники из его близкого окружения — католики, протестанты и даже православные (включая иерархов — архиепископа Арсения) — подчеркивали постоянство обращения Лжедмитрия I к святыне (образу Богоматери Коренной), Церкви (частые молитвы) и ее служителям, но не к ведунам²⁴.

И все же сравнительные выводы о благочестии Годунова и Самозванца на основании отношения к ведовству едва ли уместны. Оба они находились в разных обстоятельствах и контекстах (религиозных, социальных, культурных, территориально бытовых). Самозванец был на виду, он должен был постоянно следовать этикет­ному образу царского сына и быть одинаково благочестивым в глазах Папы, иезуитов, короля, протестантов-шляхтичей, православного окружения. Лжедмитрий I осознанно олицетворял праведного героя страдальца, стремившегося с Божией помощью вернуть наследие отца. Желал ли он вопреки церковному запрету знать свое будущее — неизвестно, ибо Самозванец не имел возможности проявить свое желание в походе, на виду у многих наблюдателей, сообщающих в Рим, Краков, Тоскану, Венецию и, конечно, Москву о каждом его шаге. Правда, после его убийства Василий Шуйский объявил Гришку Отрепьева «ведуном», «чернокнижником» и «колдуном», но это был акт искусственного вы­вода убитого врага вовне традиции, в антихристианский мир вечного проклятия; акт мистического запрета на память, на поддержку и, что для Шуйского было наиболее насущно, на дальнейшее функционирование образа (появление двойника). Интересно, что в одном из Хронографов 3-й редакции в словесном портрете царя Василия Шуйского говорится, что он, кроме любви к наушникам (доносчикам клеветникам), «к волхвованию прилежаше»²⁵. Обвиняя Самозванца в колдовстве, царь Василий не прочь был заняться тем же. Именно его пристрастие к гаданию сопоставимо с годуновским.

Вместе с тем в массовом сознании существовало двоякое отношение к колдунам-чародеям (как правило, инородцам с севера): их услугами пользовались в момент кризиса и нестабильности (древнейшие формы психической организации могут снова и снова возвращаться в новом, осложненном виде при наличии сходных исторических обстоятельств²⁶); они превращались в объект ксенофобии как первопричины кризиса, стихийных бедствий, эпидемий и т. п.²⁷
О второй тенденции свидетельствует уникальное следственное дело «про ведунов лопян» 1603 г., занимающихся чародейством в Галиче и Москве. По словам «доводчика» — отставного стрельца и
бывшего заключенного Милютки Федорова Бегичева, «напустили деи лопяне, приехав к Москве, на Русскую землю дожьжь да стужу да хлебной недород. И от того деи на люди пришел великой изрон. А на лошади и на всякой живот — великой падеж»²⁸. Ондрюшка Иванов Шпенек заявлял, что «лопяне были на Москве и напустили дожьжь и хлебной недород и на люди изрон и на животину великой падеж»²⁹. Однако галицкие губные старосты их «в том деле не послушали ж и ко государю к Москве о том не писали же»³⁰. Трепка Онуфриев описывал всю технологию колдовства лопян: «Как те лопяне к Москве приезжали и добывали на Москве мужню жену и и мал и у ней от грудей женское молоко, да то молоко в кость гуси ну наливали да печатали да вкапывали деи ту кость в землю на Москве ж. Ино деи ныне потому на московские люди великой изрон и голод. И на лошади и на всякую животину падеж, по­тому что у той ж деи женщины имели ко­былье молоко да в русину ж кость нали­вали да в землю ж копали — ино деи по­тому на лошади и на всякую животину падеж»³¹. Все это Тренька Онуфриев «сам видел», ибо стоял в Москве на одном дворе «у того мужика и у женки» с лепя нам и — колдунам и. Последние вроде бы похвалялись, что колдовство будет действовать три года.

По этому делу велось тщательное следствие. В Галиче были допрошены 14 протопопов, 12 попов, диаконов и старост, 86 посадских в городе и 338 человек в уезде, а также 2 архимандрита, игумен, 22 старца и 11 монастырских слуг в местных монастырях. Все они отрицали наличие в Галиче и уезде «ведунов и еретиков»³².
Однако для администрации Годунова во время «великого голода» «дело о колдунах» было на руку: оно должно было убедить общественное мнение в том, что виной несчастьям — «слуги дьявола». Это не мешало тому же Годунову одновременно пользоваться услугами других ведунов для прорицания будущего.
Следует отметить все же и те важные моменты, когда в качестве прорицателей выступало «священство»: это знамения, творимые «в церковной ограде» (в монастырях, церквях, над иконами и т. п.). На­пример, один из Хронографов фиксировал предание, что в 1598 г. перед смертью царя Федора в Новгородском Печерском монастыре при архимандрите Трифоне было «трясение земли». Монахи убежали в горы, а монастырь разрушился, остался лишь один церковный столп. В то же время вверх по Оке погибла целая слобода в 150 дворов — ни один человек не спасся³³. Однако ни один источник не зафиксировал свидетельств о подобном явлении (хотя бы в виде предания или легенды) с участием «священства» в последний год царствования Бориса; есть свидетельства только о ведунах.

Лишь князь Иван Хворостинин свидетельствовал о синхронных небесных и церковных предзнаменованиях в послед­нее время царствования Бориса и при Федоре: «Во времена же его (Федора Годунова. — В. У.) и пред смертию отца его быша знамения многа комитнаго указанна: овогда копейным образом, овогда две луны и едина слину побараше; овогда на царственном дворе его в ноши коегождо часа от храма благолепного Преображениа Спасова и от двора его исхождаше свет, взимашеся на высоту; и тако разумехом, яко присещение Божия отъяся от них и власть милости Божие от иде от дому их»³⁴. Любопытна последняя фраза: Хворостинин (и только ли он?) усматривал в «церковном знамении» отшествие Божией благодати от царского дома Годуновых. Это было еще одним свидетельством неминуемого краха, рока над царем Борисом и его семьей. Но самое важное, что все эти знаки — а точнее, слухи о них — именно так и понимались современниками, о чем, по-видимому, был поставлен в известность и сам Годунов.
Итак, тревожные предзнаменования будущего Годунов узнал от ведунов уже с первыми вестями о Самозванце (1604)³⁵. Что может дальше сделать человек, пусть даже царь, для предотвращения трагической судьбы? Человек Средневековья был уверен, что ни увеличение войск, ни строительство укреплений, ни большие деньги — ничто материальное не может изменить Божественное предначертание. Пред каждым был лишь один вечно актуальный священный пример — моление Христа о чаше в саду Гефсиманском (Мф. 26:39; Мр. 14:36; Лк. 22:42).
Первым порывом царя Бориса была «скрытая молитва»: «мимо неси от Мене чашу сию (пронеси чашу сию мимо Меня)». Знаменательно, что Годунов остана­вливался на этой части фразы, недоговаривая слов Иисуса: «но не еже Аз хоту, но еже Ты». И, конечно, царь не произносил слов Спасителя из Евангелия от Иоанна: «Чашу, юже дале Мне Отец, не имам ли пити ея» (Ин. 18:11). Мотив моления о чаше у Годунова однозначно сводился к молитве о «пронесении чаши».
По традиции царь с просьбой о молит­венном предстоянии за себя и свою семью в первую очередь обращался ко всей Русской церкви и ее прославленным монастырским святыням. 1604-1605 гг. изобилуют подобными обращениями-вкладами. Любопытно, что многие из них официально давались по другим поводам, нигде не говорилось об испрашивании Божией помощи в борьбе против Самозванца. Но явные и скрытые цели вкладов и молитв нетрудно соотнести весьма прозаичным, «рациональным» путем.

Все вклады царя Бориса 1604 г. официально предназначались на поминовение душ усопших венценосцев. Например, 29 мая Годунов передал значительную по тем временам сумму (200 руб.) в Антониево-Сийский монастырь для поминания царя Федора³⁶. Однако панихиды по Федору Ивановичу служили и 7 января на преставление (вклад Годунова 1599 г. — 200 руб.), и 8 июня на рождение (вклад Годунова 1598 г. — 800 руб. в Иосифо-Волоколамский монастырь)³⁷. В конце мая «доводчики» уже сообщили в Москву о дипломатических успехах Самозванца — поддержке польского короля, Папы Римского, магнатов и запорожских казаков. В августе войско Лжедмитрия I было сформировано и прошло смотр под Сокольниками. Августом датируются вклады царя Бориса по своей покойной сестре, жене Федора Ивановича царице Ирине (инокине Александре), которая поминалась 16 апреля (на рождение) и 26 сентября (на преставление)³⁸. Подобные «срочные» вклады были сделаны Годуно­вым не только в известные монастыри, как, например. Новодевичий (образа, со­суды, деньги), но и в захудалые обители, как, например, Коряжемский и Брянский (Свенский) монастыри³⁹. От имени всей семьи Годуновых для староладожского Николаевского монастыря был «соль ян» колокол (об этом свидетельствовала надпись)⁴⁰. «По его благочестиваго царя и государя великого князя Бориса Федоровича всея Русии самодержца велению» и по благословению Патриарха Иова 9 декабря 1604 г. мастер Семион Иванов сын по прозвищу Макар, «троецкий поп» с «прочими сработники о Господе» начали работу над парадной рукописью Октоиха. Она была закончена 23 апреля 1605 г. уже после смерти царя Бориса, поэтому оста­лось неизвестным, кому и куда предназначалась в подарок драгоценная книга⁴¹.
Молитвенное обращение царя Бориса к Сергию Радонежскому ознаменовалось в 1605 г. строительством посвященного этому святому храма в Иоанно-Предтсченском Свияжском девичьем монастыре⁴².

Приведенные факты носят явную печать случайности: она не только в датах, но и в самих фактах, ибо они действительно случайно выявлены нами (при планомерном фронтальном просмотре архивов и публикаций), подобных вкладов, разумеется, было больше. Но указанные случайности несут определенную информацию: поминания по Федору и Ирине рассылались не в одночасье, чего следовало бы ожидать, а в разнос время — и это помогает выявить их подспудные мотивы; причины выбора именно указанных лиц объясняются как официальной нормой поминовения венценосных родственников (без вызывания других ассоциаций), так и способом поиска заступников пред Господом (и царь Федор, и царица Ирина были известны благочестием и святостью жития, были весьма привязаны к Борису). Особо подчеркнем тенденцию все большего увеличения числа вкладов Годунова в 1604-1605 гг., что знаменательно само по себе как одно из подтверждений возрастающей остроты и силы молитвы о «пронесении чаши». По-видимому, в данном случае можно говорить о целой программе вкладов — под видом вкладов по обету при избавлении от неприятеля, как это осуществлялось с ведома Годунова царем Федором Ивановичем при молитве о чадородии (изготовление рак св. митр. Алексию, преп. Пафнутию Боровскому, преп. Макарию Калязинскому, преп. Кириллу Белозерскому, преп. Сергию Радонежскому, Василию Блаженному; строительство храмов над мощами этих чудотворцев). Исследователи считают, что Борис Годунов продолжил и завершил все эти начинания царя Федора и отчасти Ивана Грозного⁴³.

Другим важным подтверждением сказанному и наиболее значимым моментом «моления» было личное паломничество царя Бориса к прославленным христианским святыням. Известно, что к этому виду публичной молитвы Годунов прибегал в самое трудное и трагическое время.
По смерти жениха Ксении датского королевича Юхана в 1602 г. Борис Годунов совершил первое большое покаянное паломничество. Его ярко описывает «Пискарсвский летописец»: «Ходил царь и великий князь Борис Федорович в Колязин монастырь и нес раку к Макарью чюдотворцу, и шел из города за ракою пеш, и за Дсрсвяной город и с царицею»⁴⁴.
Второе большое царское паломничество зафиксировано лишь в 1604 г. 24 сентября 1604 г. пристав английского посла Томаса Смита получил приказ не спешить с дипломатической миссией в сто­лицу, ибо царь выехал для молитвы в Троице-Сергиев монастырь и неизвестно, сколько времени там пробудет⁴⁵. Эта информация подтверждается записью в раз­рядах 1604-1605 гг.: «ходил государь царь Борис Федорович с царевичем сыном своим молиться зимою, бояр отпустя против Ростриги»⁴⁶. Последняя фраза знаменательна, ибо прямо указывает на цель паломничества к Троице. Данная обитель связана с именем известного святого Сергия Радонежского. Обращение к нему за помощью «в рати» давно стало традицией. Легенда о благословении пре­подобным Сергием князя Дмитрия перед Куликовской битвой способствовала формированию представления о «характере» заступничества святого⁴⁷.
Таким образом, поездки Годуновых на молитву в Троице-Сергиев монастырь могли преследовать несколько целей: покаяние в грехах и испрошении прощения; моление о милости к юному сыну и наследнику, неповинному в отцовских прегрешениях; молитва о даровании победы над врагом. Трудно установить главные мотивы паломничества Годунова в очень напряженный военно-политический момент. Вспомним также о «комете» и астрологических прогнозах лета и осени 1604 г.⁴⁸, которые могли послужить стимулом к личному паломничеству и уединенной молитве в знаменитой обители, а не в московских соборах и монастырях. Царь вез с собою богатые дары: сохранился большой воздух из красного штофа и плащаница с надписью о вкладе ее семьей Бориса Годунова в 1604 г. Тогда же царь Борис приказал поместить в киот и новый оклад рублевскую «Троицу», а также сделать с нее копию; привез 21 икону праотцев для пятого ряда Троицкого иконостаса⁴⁹.

По-видимому, к концу 1604 г. или началу 1605 г. следует отнести и возобновление указаний о всецерковной и всенародной молитве за царя Бориса и его семью. Официальный «романовский» Хронограф 1617 г. единственный содержит текст молитвы, но использует ее для дискредитации Годунова⁵⁰. Здесь сказано, что Борис Федорович «составя о себе к Богу молитву... еже на трапезах и вечерах за чашами о нем и о его роде Бога молити». В тексте молитвы содержалось напоминание о помазанничестве Годунова и о Божествен­ном происхождении его власти, об обязательности непоколебимой верности «Божиему слузе великому и благочестивому и Богом снабдивому и на царский престол возведенному и святым елеом помазанному, крепкому хранителю и побор­нику святыя непорочныя христианские веры... содержащему скипетры на всей восточной стране, и на севере, и иных многих стран и государств государю и обладателю». Данная традиционная формула напоминала о сакральном происхождении, Божественном освящении власти царя Бориса, равной по природе власти всех царствовавших предшественников. Утверждались сила и могущество царя российского: «всея вселенныя Великие Росии самодержец единый подсолнечный христианский царь, многих государств государь и обладатель». Эта формула молитвы-заклинания служила свое­образным гарантом против сил зла, напоминала подданным, что восстание против государя равно нарушению Божественного порядка и извечной традиции.
Пожелания, провозглашаемые всем миром православным, были, с одной стороны, традиционны, а с другой — весьма насущны: «о душевном спасении и о те­лесном здравии, о победе на враги» (эта формула звучит рефреном: «на многие лета здрава были и счастны и недругом своим страшны»); о достойной чести от христианских и басурманских государей, об их всеобщем послушании царю («с рабским послужением»), а басурмане чтоб «трепетали с боязнию и с великим страхом и сетованием»); о расширении границ «царства», «вечной славе и похвале», «чтоб его царская рука высилася и имя его славилося от моря и до моря, и от рек до конец вселенные надо всеми недруги его к чести и повышению его царскаго величества имени»; чтобы наследие его было непрерывно на веки («чтоб его прекрасно цветущия младоумножаемыя ветви царскаго израшения благородное семя в наследие превысочайшаго Росийскаго царствия было на веки и некончаемые веки без урыву»).

Молящиеся должны были и для себя испрашивать у самодержца благодати и милости, «а винным пощады и долготерпения» (возможно, намек на сторонников Самозванца), но больше всего призывались иметь попечение о церквах («тихи и немятежны»), дабы «святая бы непорочная христианская вера сияла на вселен ней превыше всех, яже под небесем пресветлое солнце, також честь и слава его царскаго величества высилася превыше всех великих государств на веки веком».
Подробное изложение содержания «молитвы за царя Бориса» преследует цель показать одновременно ее аутентичность и недостоверность ее «романовской» интерпретации. Хронограф 1617 г. представляет молитву (причем застольную) Годунова «о себе к Богу» как проявление недопустимой гордыни, которая и погубила самого Бориса и его семью. Общее антигодуновское настроение этого исторического источника известно, оно соответствует оценкам новой династии Романовых, главный представитель которой Филарет (Федор Никитич) был обвинен Годуновым в измене, пострижен и со­слан, его судьбу разделила семья и много­численные родственники (1600-1601 гг.). Интерпретация Хронографом молитвы опровергается самим ее текстом, вполне трафаретным. Сущность ее заключалась не в прославлении и превознесении царя Бориса, а в испрошении Господнего благословения дальнейших дел и вообще жизни Годунова и его семьи. Как представляется, на рубеже 1604-1605 гг. церквам и властям на местах была разослана грамота о царской заздравной молитве, в ко­торой использовались патриаршая грамота и чин поставления Бориса Годунова на царство 1598 г.⁵¹ Не случайно молитва в самом начале содержит текст о священнопомазании Бориса Федоровича. Достаточно привести для сравнения слова Патриарха Иова, сказанные в момент возложения на Годунова царского венца: «Да умножит Господь Бог лет царству твоему и положит на главе твоей венец о камене честнаго и дарует тебе долготу дни и, и даст тебе Господь в десницы твоей скифетр царствия. И посадит тебе на престоле правды. И оградит тя всеоружеством святого духа, и утвердит мышцу твою, и покорит тебе вся языки варварьския бранем хототяшая, и всеет Господь в сердцы твоем страх свои еже к послушным милостивное, и соблюдет тя Господь в непорочной християнстеи вере, и покажет тя опасна хранителя святыя своея соборные церкви веления их да судили люди твоя правдою, и нищих судом истинным. Да воссияет во днех твоих правда и множество мира. Да в тихости твоей тихо и безмолвно житие поживем во всяком благочестии и чистоте. Да зде добре и благоугодно поживеши и наследник будеши и богоноснаго царствия со всеми святыми православными цари»⁵².

Если из речи Патриарха были взяты главные мотивы и идеи, то из его окружных грамот, разосланных 15 марта 1598 г. и содержащих молитвы за нового царя и его семью, использовались словесные формулы, фразы и целые значительные отрывки⁵³.
Таким образом, молитва 1604-1605 гг. не выпадает, а вписывается в контекст традиции и в понимании Годуновых должна была усилить и значительно рас­ширить масштабы обращения к Богу о помощи и покровительстве царю. В этом случае царь Борис следовал указанию св. апостола Павла: «Итак прежде прошу совершать молитвы, прошения, моления, благодарения за всех человеков, за царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте; ибо это хорошо и угодно Спасителю нашему Богу...» (1 Тим. 2:1-3).
Тем не менее у современников длинная молитва за царя не могла не вызвать удивления (а у тайных врагов даже злословия). Ведь в более ранних служебниках молитва за Годуновых отвечала обще­принятому трафарету.
Но вот уже в другом служебник из Александро-Ошевенского монастыря листы с царским поминанием были заменены новыми (еще до смерти Ирины Году­новой (инокини Александры), то есть до 1602 г., так как она поминается). Здесь текст молитвы за царя уже иной, специально созданный «под Годуновых»: «Помиловали государя нашего благоверного и христолюбивого царя великаго князя Бориса и его благоверную царицу вели­кую княгиню Марию, их благородныя чяда: умножи Господи лет живота их, избавитис и им от всякие скорби, гнева и нужда, от всякие болезни душевныя и телесныя и прости им Господи всякое согрешение волное и неволное рцем вси». Кроме того, совершалась молитва о царя Бориса Федоровича «воинстве», «о мире и о тишине», «о благопребывании и о устроении»⁵⁴. Этот текст был трафаретным, ибо «отвечал» молитве за инокиню Александру (помещалась тут же) и молитве за царей Ивана Васильевича и Федора Ивановича. Именно данная молитва может считаться кратким традиционным вари­антом царского поминовения, и она же показывает направления расширения молитвы за царя Бориса 1604-1605 гг. Сравнение подчеркивает традиционность собственно молитвы и внесение в ее текст моментов «злободневности».

Последнее было подмечено современниками и вызвало у автора Хронографа 1617 г. едкие замечания. Для Годунова же это было еще одним способом всецерковного прошения перед Господом дарования милости, победы и успокоения.
Наш вывод можно также подтвердить весьма любопытным фактом: «Борисовн молитва» была в переработанном виде использована Филаретом при наставлении его на патриаршество в 1619 г.⁵⁵
Тем не менее современник, дьяк Иван Тимофеев, создававший свое сочинение незадолго перед интронизацией Филарета, вновь представил в исключительно негативном свете «Борисову молитву». Публицист утверждал, что уже во время венчания в 1598 г. «раб» Годунов нарушил традицию: приказал приносить на свое имя клятву в храмах (причем «положив руку на крест Христов»), а также введя в текст проклятие (анафему), «считая свое мнимое утверждение во временном царствовании выше заповеди Божией». Тимофеев изобличал также архиереев, позволивших провозглашать клятву в «самой матери церквей» — Успенском соборе: «И думалось нам, что благодать из святилища ушла из-за беззаконий... можно было подумать, что от сильного крика распадается церковный верх... Нельзя было слышать в церкви ни читающих, ни поющих, так что он сделал дом Божий домом торговли, бесчинием победив благочиние...» Годунов думал (по совету льстецов), что «в храме клятва будет крепче»⁵⁶.
Возмущал Тимофеева и тот факт, что царь Борис приказал петь по церквам многолетие всей своей семье⁵⁷. Более то­го, царь приказал дать письменную клятву на верность его роду «всем людям, начиная с первосвятителя и всего синклита». Далее Борис Соборную грамоту о его избрании повелел положить в раку с мощами митрополита Петра. Тимофеев предлагал вновь открыть раку и посмотреть, не бросил ли святитель грамоту к ногам своим (как св. Евфимия писание еретиков)⁵⁸.

Все рассмотрение крестоцеловальной клятвы и Соборного определения 1598 г. Тимофеевым было подчинено идее изобличить честолюбие, гордыню и попрание Годуновым Божиих заповедей, а так­же православной традиции. Дьяк не упоминал о повторении и расширении «Борисовой молитвы» в 1605 г. Однако его едкое морализаторство указывает, как восприняла названную акцию оппозиция Годунову. Ясно, что именно деятели оппозиции распространили негативное антисакральное толкование достаточно традиционной и не нарушающей обычая молитвы за Годуновых. Главная цель этой молитвы — насколько возможно более массовое, миллионноголосое призвание помощи Божией, Божественного заступничества и благодати на царский дом Годуновых в момент тяжелых испытаний.
Иконографически идея Божественной благодати нал царской особой Бориса Федоровича была представлена на его монетах, что также соответствовало традиции. Тем не менее именно честолюбием Бориса Годунова объясняют современные исследователи приказ увековечивать его имя на копейках московского чекана не только на обороте, но и на лицевой стороне, где по обе стороны от изображения царя (в шапке Мономаха и пышных одеждах) стали чеканить буквы Б (Борис) и О (Осподарь). Маточник с указанным чеканом употреблялся наиболее часто (в коллекции ГИМ монет такого типа больше всего — 839 экземпляров).
Годунов провел унификацию монеты («московский» стиль) и подготовил ре­форму централизации монетного дела (монетный двор лишь в Москве, закрытие Новгородского и Псковского монетных дворов)⁵⁹.

В связи с этим интересно отметить большой клад монет царя Бориса (1200 шт.) в Переславле-Залесском (находка 1955 г.)⁶⁰. Его владелец прятал деньги Годунова в момент краха династии и побед Самозванца, сохраняя тем самым и материальную ценность, и символ власти.
Несомненно, все душевные надежды возлагались царем на Бога — Его всепрощение и милосердие. Лишь неуверенность в достижении цели посредством Господнего благоволения заставляли царя Бориса обращаться к ведуньям. И чем более он получал неутешительных предсказаний, тем с большим усердием молился сам, просил молиться монашескую братию, «священство» и весь народ православный. Праведность и неправедность, согласно христианской оценке, совмещались в царе, как и в каждом чело­веке его времени.

Однако важно отметить внешнее впечатление, в частности производимое на подданных, от религиозности Годунова. Именно это может помочь оценить, искренними или искусственными были про­явления религиозных чувств царем Бори­сом. Чутье очевидцев и современников в этом отношении заслуживает доверия: эмоциональные проявления религиозности и искренность каждого дела для Церкви измерялись евангельскими мерками, и поэтому не растворялись в церемонии. Свидетельства по указанному вопросу могут быть сведены к одной фразе строгого судии Годунова дьяка Ивана Тимофеева: царь Борис «о благочестии всяцем ревнитель усерден»⁶¹. Это усердие проявлялось в разных сферах: личной молитве, охранении и украшении святыни, дарах и материальной поддержке Церкви, молитве за умерших родственников, почитании собственного небесного покровителя (второе имя Бориса Годунова — Феодот, которому соответствовало славянское Богдан, с этим связано постоянное изображение св. Феодота Анкирского на дарственных иконах)⁶². Еще одним свидетельством такой же оценки религиозности Годунова, теперь уже со стороны «священства», стало данное ему в момент скоропостижной кончины схимническое имя — Боголеп.
Другие же аспекты церковно-религиозной деятельности царя Бориса, касающиеся земной Церкви и ее служителей, более адекватно отражены в источниках, что упрощает их описание и анализ.
Первые военные успехи Самозванца, переход на его сторону множества людей, постоянно муссируемые по всей стране и даже при дворе слухи — все это показало Годунову, что социальная почва ухолит у него из-под ног. Это обусловило обращение царя Бориса к авторитету Церкви как властительницы масс. Ставка была сделана на церковную (сточки зрения православия) дискредитацию Самозванца. От лица Церкви выступил Патриарх Иов с требованием анафематствования «расстриги» и молитвы за победу Годунова. Грамоты Патриарха были разосланы по всему государству, о чем свидетельствует, напри­мер, указ архимандриту сольвычегодского Введенского монастыря разослать копии патриарших грамот по всему уезду игуменам и священникам⁶³. В патриарших посланиях излагалась история Григория Отрепьева и показания монахов — свидетелей его пребывания в Киеве, у Острожских, Вишневецких и запорожцев. Патриарх утверждал, будто свидетелей-монахов Пимена, Бенедикта, Стсфана-иконника «по государеву цареву... указу перед святейшим Иевом патреярхом... на освященном соборе поспрашивали». Все это должно было создать впечатление достоверности ин­формации: перед Патриархом и Собором ложь немыслима. Кроме утверждения о ложности «царя Димитрия», патриаршие грамоты содержали еще несколько важных положений, которые явно свидетельствовали о слабости веры в то, что самозванство Лжедмитрия I возможно доказать. Авторы грамот должны были учитывать тот факт, что на сторону Самозванца переходит все больше и больше народа, поэтому они утверждали, будто Лжедмитрий I собирается ввести католицизм и одновременно протестантизм («костелы латынские и люторские учинили»), что он обещал полякам и королю. Обвинение в «латинстве» было старым приемом рас­правы с идейным противником и должно было оттолкнуть православных от поддержки «паписта». Наконец, в грамотах содержалось весьма любопытное обращение к сравнительному методу, а именно к сопоставлению факта смерти царевича Дмитрия в 1591 г. и текста Апокалипсиса. Призывая в свидетели самого Бога, Патриарх вопрошал: «Ста­точное ли то дело, что князю Дмитрию из мертвых воскреснути прежде обшаго воскресенья и страшного суда владыки Христа Бога нашего воскресениа?» Таким образом, грамота Патриарха «настаивала» тройную отрицательную аргументацию: Самозванец — не спасенный сын Грозного, не истинный христианин, не чудесно воскресший. Двум первым постулатам предлагались чет­кие «положительные» контропределения: он — Григорий Отрепьев и еретик. Третий аргумент опирался на невозможность индивидуального воскресения до Страшного Суда («Несть, до об­шаго воскресениа: тако веруем вси и исповедуем»). В целом соединение человеческого, церковного и Божественного представлялось решительно против Самозванца. В заключение Патриарх при­зывал «стояти храбрьски и мужьски» за веру, Церковь и святые иконы. Первосвятитель предавал проклятию всех перебежчиков и изменников⁶⁴.

Указанными моментами далеко не ограничивалось содержание грамоты Патриарха Иова в сольвычегодский Введенский монастырь (от 14 января 1605 г.). Первое место (до изобличения Грешки Отрепьева) отведено здесь описанию угличской трагедии. Однако первосвятитель акцентирует основное внимание на свидетелях погребения царевича, которого везде называет не царевичем, а князем. При этом очень кратко и обтекаемо говорится о самой смерти Дмитрия: «а нам и вам, всему миру, о том подлинно ведомо, что князя Дмитрия Ивановича не стало на Угличе, в 99 году». А далее следует главное, ради чего и составлено послание: «и ныне лежит на Углече в соборной церкве у Всемилостиваго Спаса, а на погребении его была мати его и братия ея Нагие; а отпевали над ним по нашему благословенью Геласея митрополит Сарский и Подонский со архимандриты и игумены и со освященным собором»; царь Федор послал на погребение боярина князя Василия Шуйского «с то­вары щи» и дворян; «и как что делалось, то все вы подлинно сами ведаете, и ныне князь Дмитрей лежит на Углече». Напоминание о многолюдных похоронах и могиле царевича должно было демифологизировать его спасение.
Война с Самозванцем приравнивалась к священной обороне православной веры и Церкви, которые не могли существовать во власти «вора» и «еретика». Поэтому царь Борис с царевичем Федором, «прося у Бога помощи и у Пречистыя Богородицы, и у великих чудотворцев и у всех святых», послали против «вора» войско «с Божиею помощию, за святыя Божия церкви, и за честныя иконы, и за нашу святую благочестивую крестьянскую веру, и за свое царьское самодрьжавство Богом порученное ему Российскаго царьства, стояти храбрьски и мужьски».

Патриарх приказывал («благословлял»): «да подвигнетеся трудолюбезно, со игумены и с протопопы и со всем освященным собором и со всеми право­славными крестьяны, постом и молит­вою и чистотою душе вне и телсснс и прочими духовными добродетелми, и чтоб вам со всем освященным собором отныне и вперед пети соборне по вся дни молебны в соборней церкве, и по честным монастырем и по святым Божиим церквам... и молити Господа Бога и Пре­чистую Богородицу, заступницу и помощницу крестьянского рода, и святых небесных Сил безплотных, и великых чудотворцев и всех святых, чтоб Господь Бог отвратил свой праведный гнев и ми­лость свою и человеколюбие излиял, и не дал бы Российского государства и Северския области в расхищение и в плен поганым литовским людем в латынскую ересь превратили; и даровал бы Господь Бог и Пречистая Богородица и великие чудотворны государю нашему царю и великому князю Борису Федоровичу, всеа Русии Самодержцу, и сыну его, государю нашему, царевичу князю Федору Борисовичу всеа Русии, и всему их христолюбивому воиньству, и всему православному христианству, свыше на вся видимые и невидимые враги победительная; и со­крушил бы Господь Бог гордыню их и злое и скорое и неначаемое ополчение и на святыя Божия церкви и на православную веру християньскую; не дал бы Господь Бог пролитися крови христиане скоб от врагов креста Христова и клятвопреступников литовских безбожных людей⁶⁵, и избавил бы Господь Бог все православное христианство ото огня, и меча, и мора, и от нашествия иноплеменных и межеусобныя брани: да негли Владыко отвратить от нас свой праведный гнев и государя нашего царя и Великого князя Бориса Федоровича, всеа Русии самодержьца, и сына его, государя нашего, царевича князя Федора Борисовича всеа Русии, воиньству подаст победу и одоление на сопостат, на литовских людей, и на вся безбожные языки, и на поругателей и на отметников христианския веры, и на его государевых измен­ников»⁶⁶. Таким образом, предлагался новый, актуальный по содержанию текст молитвы за царя под единым девизом — «за победу».

Патриарх повелевал созвать в соборную церковь Соли Вычегодской весь мир и священство, прочесть грамоту и предать анафеме «изменника и преступника креста Христова, и еретика, и отметника и поругателя християньския веры» Гришку Отрепьева с его сторонника­ми и теми, кто «вперед... похочет изменити». Распоряжение Иова подкреплялось уверением: «А мы здесь, во царьствующем граде Москве, соборне, с митрополиты и со архиепископы и епископы, и со архимандриты и игумены, и со всем освященным собором, и со всеми православными християны, тако ж их вечному проклятию предахом и вперед проклинати повелеваем»⁶⁷.
Следуя указу Патриарха, епископы и священнослужители по всей России начали провозглашение анафемы Самозванцу. Например, Новгородский митрополит Исидор в январе 1605 г. писал в Соловецкий монастырь, что в Новгороде Отрепьева уже прокляли «и впредь проклинати повелеваем». Владыка пересказывал грамоту Патриарха, упомянув, что она послана «по приказу государя царя и великого князя Бориса Федоровича всея Русии». Предлагалось «того изменника Гришку Отрепьева прокляли соборне все­народно, и впредь бы проклинали, да советников его и приемников, которые его приимали и научили, да и ныне способствуют и поборают святыя Божия церкви разоряти, веру попрати, христианскую кровь проливали... да и государевых изменников, которые юроды здавали и ему Грешке повинуются. Да будут оне прокляты в сем веке и в будущем». Кроме то­го, соловецкая братия должна была молить о победе праведного царского воинства, о возвращении сданных изменника­ми городов, об избавлении от нашествия иноплеменных и от «межусобныя брани».

Текст грамоты Иова в Новгород не­сколько отличался от послания в Соль Вычегодскую. В частности, было расширено описание погребения царевича Дмитрия (показательно, что он везде назван уже не князем, а царевичем): «а на погребении его была блаженныя памяти государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии самодержца царица Марья, его царевича Дмитрея мать; а отпевали над ним и погребали, по благословению святейшего Иева, Патриарха Московского и всеа Русии, Галасея митрополит Сарский и Полонский со архимариты и со игумены и со освященным собором, да на погребении ж были государев боярин князь Басилей Иванович Шуйской, да околничей Ондрей Петрович Клешнин, да думной диак Елизарей Вылузгин и род царицын Марьин Нагие на погребении были все; а отпевали над ним и погребали на Углече в со­борной церкви всемилостиваго Спаса».
Далее указывалось, что «советники и друзья» Отрепьева «переиманы» (Пимен, Бенедикт, Стефан) и но указу царя «перед святейшим Иевом Патреярхом Московским и всеа Русии, на освященном соборе распрашиваны». При этом текст их показаний несколько разнился с сольвычегодской грамотой Патриарха.
Грамота Патриарха была явно сокращена митрополитом Исидором, однако ее обличительная суть не только не пострадала, но даже была усилена указанием на то, что уже в Киеве Отрепьев расстригся и дерзко называл себя царевичем в Никольском монастыре, поправ иноческие обеты⁶⁸.

Показания Венедикта


Показания Стефана


Авторитет Патриарха Иова был использован Годуновым и во внешнеполитических действиях. Довольно странным выглядит обращение православного святителя к королю-католику и сенату Речи Посиолитой, посланное с А. Д. Бунаковым⁶⁹. Подобное обращение было из ряда вон выходящим, ничем не оправданным и свидетельствовало только о большом желании Годунова всеми средствами (включая голос главы Церкви) убедить Сигизмунда III отказаться от поддержки Самозванца⁷⁰. По-видимому, грамоты Иова были направлены также влиятельным польским вельможам. В Посольском архиве хранились ответы Патриарху от К. Хоткевича, А. Сапоги и др.⁷¹ Специальный гонец (Афанасий Пальчиков) был послан с письмом от Патриарха к православному украинскому магнату князю Василию-Константину Острожскому с описанием злодеяний Гришки Отрепьева и просьбой, «поймав» его, прислать в Москву⁷². Обращение Иова к Острожскому, по-видимому, имело под собой достаточно твердую почву прежних церковных связей и неформальных отношений. Так, еще 3 мая 1604 г. князь Острожский послал с Ольбрехтом Заблоцким грамоту к Патриарху Иову с просьбой оказать помощь в ликвидации унии. Между прочим, в этом послании явно звучал отголосок идеи «Москва — третий Рим»: «Как преж сего Царьград был престол цесарей христианских церкви восточныя, так патриархи тамошние были пастырие и поборники истинныя православия христианские веры Христовы... а в то место Господь Бог... на востоце и на полунощи изволил великому и славному царству быти». Главную надежду князь возлагал на царя Бориса Федоровича («и о нем вся надежда»), его сына Федора и Патриарха. Об Иове сказано было буквально следующее: «якоже есть един столп ее и и стена, на котором столпе и стене основание святые христианские церкви Христа святи­теля нашего непоколебимые крепкие». Острожский просил Патриарха «промышляти яко добрый пастырь» о стаде, «которых отогнали волкохищные пастыри»: усовестить униатских епископов («а они помощи себе ниотколе не обретают для гонителства от неверных»), по­слать богословов для диспутов и принять в лоно православия митрополита Киевского и владык («и ныне хотят обратили ся и пути себе ищут, как бы им опять приступили к православной вере христианской»)⁷³. Ответы Патриарха и царя на это послание сегодня неизвестны, однако дружественные контакты с Острожским продолжались и далее.

Князь послал Иову «в почесть» хрустальный крест с дарственной надписью, но «поймать» Самозванца уже не мог — последний давно находился у других покровителей вне досягаемости князя Острожского. Нулевой результат патриарших обращений к королю и влиятельным лицам Речи Посполитой крайне возмутил Годунова. В послании к императору Рудольфу II (ноябрь 1604 г.) он с негодованием писал, что король, польские сановники и князь Острожский не уважили просьбы русского первосвятителя и не прислали к нему сбежавшего монаха⁷⁴. Последняя фраза объясняет формальную сторону патриарших обращений: о поимке и препровождении в Москву монаха-беглеца мог ходатайствовать более глава Церкви, нежели глава государства. По незнанию ли западных традиций (церковных, политических, дипломатических) и широты поставленного «дела Самозванца» за рубежом, или по каким другим причинам Годунов надеялся на успех патриаршей акции — неизвестно. Подчеркнем, что это было не только его личное убеждение, но и мнение Освященного Собора. В 1606 г., уже при Василии Шуйском, русские архиереи упрека­ли «возлюбленного сына» князя Острожского в неуважении к просьбе Иова, на которую он не ответил «неведомо каким обычаи», чем приравнял себя к польским сенаторам, «арцыбискупом и бискупом», которые вместо ответа задержали посланника Бунакова⁷⁵.
В инструкции Василия Шуйского от 13 июня 1606 г. послам в Речь Посполитую князю Григорию Волконскому и дьяку Андрею Иванову реакция Острожского на послание Патриарха была оценена как недоверие к словам первосвятителя: «И святейший патриарх Иев посылал в Литву в Киев к воеводе Киевскому ко князю Василью Острожскому з грамотою сына боярского Офонасья Пальчикова. А в той своей грамоте ко князю Василью про того вора и еретика, про розстригу, про Гришку Отрепьева, про его злые еретические дела писал подлинно с скиде тельствы, что он, святейший патриарх, его и в диаконы ставил; да и все митрополиты, и архиепископы, и епископы и весь собор его вора и богоотступника знают. И он бы, воевода Киевской, князь Васи лей Костянтинович тому всему, что в той грамоте писано, верил, а тому вору злодею, вражью его прелести ни в чем не верил, и его велел поимати, и прислал его в государство Московское; и по его злодейским делам, по правилом святых отец и по соборному уложенью, так над ним и учинят, чтоб за то мирное постановленье и меж великих государей большое нелюбье и меж государств от такова вора от его бесовские прелести смута и кроворозлитье не всчалось. И воевода Киевской князь Басилей Костянтиновичь святейшего патриарха Иева грамоте не поверил, и то все поставил ни во что, и против патриарши грамоты не отписал ничего»⁷⁶.

Авторитет Патриарха Иова для дискредитации Самозванца не возымел надлежащего действия не только за рубежом, но и в России. Вместе с главным угличским следователем князем Василием Шуйским Иов свидетельствовал перед москвичами о смерти царевича Дмитрия в Угличе и самозванстве еретика Гришки Отрепьева: «И велегласно проповедати им повелеваше (Борис Го­дунов. — В. У.) во всем множестве на­родном Московского государства, аще глаголя: О всенародное множество! не сумняйтеся и не прелщайтеся, яко истинно царевич Дмитрей убиен бысть, аз (то есть Шуйский. — В. У.) бо его свои ма очима видех, даже и погребок его во граде Углече во церкви боголепного Преображения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа; и вы его поминай­те. А то истинно идет рострига Гришка Отрепиев, нарицается его царевичем именем, и вы его проклинайте». Однако это произвело обратное действие: «Люди же о сем никако никому же веры не яша: ни святейшему Патриарху, ни князю Шуйскому. Глаголаша друг ко другу: то де по начинанию Борисову и бояся его глаголют сия»⁷⁷.
Позже, в феврале 1607 г., привезенный в Москву Патриарх Иов напоминал жаждущим раскаяния: «мы же, аз смиренный Иев, бывый в то время Патриарх в царьствующем граде Москве, вам бояром, и дворяном, и приказным людем, и дьяком, и служивым людем, и гостем, и торговым всяким людем, всем православным хрестьяном, про того вора про ростригу извещали подлинно... и в полки к бояром и воеводам и дворяном и ко всей рати, о том о всем писали подлинно, и здеся в царьствующем граде Москве по всем сотням о том подлинныя памяти розсылал, и наказывал, и укреплял всех вас, чтобы вы памятовали Бога и крестное свое целование и души свои... и сам вам на себя великую клятву полагал, что воистинну прямой вор рострига, а не Царевич Дмитрей: и вы в том наше наказание и заклинание, и свои души, и крестное целование, все в презрение положи и отнюдь нас в том ни в чем не послушали»⁷⁸.

Немалое удивление у современников вызвало еще одно начинание, осуществленное Церковью и призванное низверг­нуть из умов русских людей «пошесть самозванце ву». По словам «Иного сказания» и Хронографа 1617 г., «устави царь Борис благоверному царевичу и великому князю Дмитрею Ивановичю велегласно всегда в Соборной церкви вечную па­мять кликали»⁷⁹. Данный факт действительно имел место; по-видимому, именно тогда имя царевича было внесено в Софийский служебник начала XVII века. Но был ли инициатором этого один Году­нов, для которого это фактически означало признание ложности официальной версии о самоубийстве мальчика? Видимо, инициатором данной акции следует признать Патриарха Иова. Погодинский летописец XVII века представляет дело именно так: Патриарх «на Москве в со­борной церкви Успения пресвятыя Богородицы повеле велегласно вечную память пети царевичю Димитрию, и тако ничтоже успе»⁸⁰. Как не вспомнить здесь пушкинского Иова, который советовал царю Борису:

Вот мой совет: во Кремль святые мощи
Перенести, поставить их в соборе
Архангельском; народ увидит ясно
Тогда обман безбожного злодея,
И мощь бесов исчезнет яко прах.

Показательно то, что в Москве поминали царевича только в Успенском патриаршем соборе, где покоились честные останки московских первоевятителей. Хотя из слов «Иного сказания» следует, будто царь Борис «тако же и по государствам великия Росии заповеда»⁸¹. Однако эти слова источника скорее относятся к предшествующей фразе о церковном проклятии Гришки Отрепьева. Фактически поминовение за упокой царевича Дмитрия, по-видимому, не нашло широкого распространения (в случае царской воли одним лишь соборным храмом это не ограничилось бы). Подобное экстраординарное решение — чтобы Патриарх нарочито провозгласил вечную память умершему царевичу (собственно, это воспринималось бы равнозначно голосу всей Церкви) — стоило Годунову немалых моральных усилий. С 1591 г. имя младшего сына Грозного не упоминалось в официальных документах. Провозглашение его имени на ектениях было запрещено (кроме Угличского удела) еще до смерти, а после гибели, как «самоубийцу», его нигде не могли поминать. В народе о Дмитрии говорили шепотом, обвиняя в его смерти Годунова. Запрет на упоминание самого имени царевича стал нормой, и его единоличная «реабилитация» царем Борисом, без согласия (а по нашему мнению, инициативы) церковных властей была невозможна. Официальное поминание в главном Успенском соборе «незаконного» сына Грозного от седьмой жены наравне с прямыми за­конными наследниками, признанного самоубийцу, поранившего себя в горло в припадке эпилепсии, можно считать последним отчаянным шагом Годунова. Он использовал таинственную благодать Церкви, сферу сакрального, свидетельствование от имени Бога о пребывании царевича Дмитрия в «царстве мертвых». Но москвичи вновь усмотрели в этом очередную уловку, изумленно рассуждая о поминовении живого. Объяснение ими этого новшества выстроилось в противоречивую схему: царевич — не самоубийца, значит, он был убит -> убит был не царевич, а другой ребенок, Дмитрий же спасся и идет на Москву. Отсутствие искомого результата от поминания царевича предполагало, как нам представляется, возможное развитие сюжета — перенесение ос­танков мальчика из Углича. Однако Годунов на это не решился (или не успел?)⁸², но Василий Шуйский летом 1606 г. осуществил перенесение. Отметим, кстати, что и это не обеспечило ему успеха. Цепную реакцию «Димитриады» невозможно было остановить символическими церемониями даже сакрального характера, ведь их инициаторам не доверяли и они были скомпрометированы в глазах общества. Все эти действия имели обратный эффект: делаемое для дискредитации Самозванца заканчивалось дискредитацией самого предприятия и его инициаторов.

«Великая жертва» Годунова и смелый шаг Патриарха Иова себя совершенно не оправдали, породив новую волну злословий и очернение царя.
Автор «Иного сказания» передаст суть народной молвы по поводу поминание за упокой царевича: «Людие во всем Росийском государстве в сердцых своих распыхахуся и гневаюшеся нань(на Годунова. — В. У.), глаголюше: аще не сия Борису, да что ино ему глаголати? аще не глаголати ему сего, то царства Росийскаго отступатиса, да животом своим промыслити! и тако друг друга укрепляюще. Инии же ино глаголюше: яко де истинно царь Борис мнит убо и чает и до днесь убита его царевича; а того не весть, в него место ин убит: за много бо узнаша помысл Борисов на него царевича, что хощет смерть ему на­нести потаенно и неведомо как и в кос время, и мати инаго питала в его царски чево место, а он отослан бысть в соблюдение, и Бог его тако сохранил от убийства и погубления Борисова, и ныне возмужа и идет на свой прародительский престол»⁸³.

Подбор «объяснений» чрезвычайно прост: поминание царевича Дмитрия измышлено Годуновым специально для дискредитации Самозванца или совершается по незнанию истины спасения ребенка. Так или иначе, результат этого поминовения отрицательный: народ не воспринимал (не желал принимать) «идеи смерти» царевича, поворачивая се пропаганду против Годунова. Негативная реакция не могла не породить правительственных репрессий. Автор «Иного сказания» сообщал о массовых доносах и казнях: «Борису же царю клеветницы в слух приносяще на глаголящих, что идет Дмитрсй, а не рострига; да и ростригу де прямого с собою к Москве везет и сказу ет его, чтобы не сумнялися люди. И за сия их глаголы языки резали повеле, иных же многих разными муками смерти прелая, и никако от людей и чаяния и глагола сего отьяти не возможс»⁸⁴.
Вряд ли казни носили столь массовые размеры и осуществлялись всенародно. Остальные авторы Смутного времени, как и царский архив (описи 1614 и 1626 гг.) молчат о подобных акциях.
С другой стороны, многие современники, наблюдавшие за поведением царя Бориса в 1605 г., отмечали его крайнее раздражение и нервозность. Члены английского посольства во главе с Томасом Смитом во время царского приема «яс­но видели, что великий князь поражен как громом (появлением и успехами Лжедмитрия I. — В. У.) и много говорил об этом»⁸⁵.
Современники зафиксировали, что Годунов решился обратиться к самому главному свидетелю жизни и смерти царевича, пребывающему под церковной опекой — матери Дмитрия инокине Марфе. Описание развития этого сюжета по­степенно занимает все больше места в источниках. Сначала Петр Хрущев сообщил Самозванцу в сентябре 1605 г., что Марфа Нагая привезена в Москву «и в замке (Кремле. — В. У.) в монастыре девичьем (Вознесенском? — В. У) живет, что к ней Патриарх и Борис в монастырь ездили, и она в покоях Борисовых была, а какие там разговоры происходили, о том он не­известен, однакож можно познать, что она в монастыре крепко содержится»⁸⁶. 

Годунов явно планировал использовать Марфу для публичной акции в качестве основной свидетельницы смерти царевича. Однако царица-инокиня, по-видимому, заняла невыгодную для царя позицию, и ему пришлось сместить акценты. Подтверждением тому служит свидетельство Якова Маржерета, который пи­сал, что Годунов «не хотел однако допросить матери его всенародно, чтобы узнать истинное его (Самозванца. — В. У.) происхождение; вместо того объявил: что если бы он родился и от Иоанна Васильевича, то и тогда не имел бы права на корону, как еретик и незаконнорожденный, т.е. сын от 7 брака (что противно обычаю)»⁸⁷.
Наконец, всю подноготную переговоров с Марфой Нагой раскрыл «всезнающий» Исаак Масса. Он писал, что Годунов «почти лишился рассудка и не знал, верить ли ему, что Димитрий жив или что он умер, так был расстроен его ум». В конце концов царь и его жена, которую Масса представил «главной причиной тирании Бориса», послали за матерью царевича инокиней Марфою, которую в дальней пустыни «строго стерегли двое негодяев». Марфу привезли в Москву, и в царской опочивальне Борис и его жена устроили ей тайный допрос. Масса картинно излагал подробности, которые никто не мог знать и видеть (если не брать во внимание ретроспективного рассказа самой Нагой): сначала Марфа «отвечала, что не знает», тогда дочь Малюты Скуратова чуть не вы­жгла ей свечою глаза («так жестокосерда была жена Бориса»); наконец Нагая заявила, что сын ее жив, ибо был тайно вывезен из страны. Масса прокомментировал последнее утверждение как откровение: «Так сказала она по попущению Божьему, ибо сама достоверно знала, что сын ее умер и погребен». Годунов после этого приказал стеречь Марфу еще строже, не допуская к ней никого. Масса отметил, что, будь воля жены Бориса, «она бы дав­но велела умертвить ее»⁸⁸.
Отказ Годуновых от использования Марфы Нагой в официальной пропаганде (что сделает в 1606 г. Василий Шуйский) против Лжедмитрия I указывает на то, что рассказ Массы по существу достаточно достоверный. Главный свидетель остался нем, и это играло не на пользу антисамозванческой пропаганде Годуно­вых — скорее наоборот.
Борис Годунов психологически оказался в очень сложной ситуации. Пытаясь прояснить правду для себя и теряясь в сомнениях, он в то же время должен был решительно настаивать на самозванстве Лжедмитрия I.

Семен Шаховской писал, будто бы после появления Самозванца на Северщине, Борис Годунов в первое время был терзаем душевными муками: «Царь же Борис, совестью обличаем о сем, не мало втайне болезнует, помышляя своя согрешения, еже есть дерзновенное им богомерзкое случи ся быти убивство: и сего ради от Бога, рече, мщение да подлежит ми». Однако, превозмогая «глас совести», Борис начал военные приготовления («утешив печаль свою и прелогает помышление, воздвизает нань скорое оружие и тако ополчается противу сего мужески»)⁸⁹.
Важно отметить, что при этом он про­должал убеждать себя и мир, что его дело правое и что зашита власти Годунова есть защита не только царя как главы и сим­вола государства, но и Божиею Закона, Богородицы, всех святых, Церкви и православия: власть небесная, сакральная как бы однозначно становилась гарантией, сторонницей земного «царства» Годунова, а сам он как представитель благословенной свыше власти был «подпираем» Церковью и се служителями. Все эти рассуждения не являются умозрительны­ми, а подтверждаются словами самого Годунова, зафиксированными в разрядах, но обойденными вниманием исследователей.
Речь идет о «милостивом царском слове», обращенном к раненному в бою 21 декабря 1605 г. князю Федору Ивановичу Мстиславскому. Чашник Никита Вельяминов передавал его в соответствии с текстом разряда: «И ты то вделал боярин наш князь Федор Иванович, памятуючи Бога и крестное целованье, что еси пролил кров свою за Бога и за Пречистую Богородицу, крепкую нашу помощницу, и за великих чюдотворцов, и за святыя Божия церкви, и за нас и за всех православных хрестиян. И оже даст Бог, службу свою совершиш и увидиш образ Спасов и Пречистыя Богородицы и великих чюдотворцов и наши царьские очи, мы тебя за твою прямую службу пожалуем великим своим жалованьем, чево у тебя на уме нет»⁹⁰.
В данном случае речь была рассчитана на публичное произнесение и соответственно на однозначное восприятие. Ее эмоциональный накал указывает на то, что создавали речь не дьяки, а сам царь; поэтому процитированные слова звучат как клятва (заклинание) сакральными именами.

Если в собственном государстве Году­нов мог применять подобные формулы, настаивающие на идее священного «царства», то на западные страны приходи­лось влиять исключительно с помощью словесного убеждения. Обращаясь к посланиям царя Бориса, мы рассмотрим только церковно-религиозный аспект его аргументации. Наиболее пространно о Самозванце речь шла в наказе Постнику Огареву, послу к королю (сентябрь 1604 г.). Григорий Отрепьев здесь представлен как диакон Чудова монастыря, келейник архимандрита и писец Патриарха Иова. Основной акцент в негатив­ной характеристике инока Григория был сделан на его «двойном» еретичестве и антихристианском поведении: еще в миру «он по своему злодейству отца своего не ел ухал, впал в ересь, и воровал, крал, играл в зернью, и бражничал, и бегал от отца многажды», а после настрига «отступил от Бога, впал в ересь и в чернокнижье и призыване духов нечистых, и отреченья от Бога у него вынели»⁹¹. То есть создавался образ слуги дьявола, который дал письменную клятву нечистому, отрекся от Бога. Далее указывалось, что российские церковные власти намеревались «укротить дьявола»: «Богомолец наш Иев патрыарха, уведов про его воровство, и призыванье нечыстых духов и чернокнижья, со всим вселенъским собором, по правилом светых отец и по соборному уложенью, прыговорыли сослали с товарышы его, которые с ним были в совете, на Белое озеро в заточенье на смерть»⁹². Только бегство спасло Отрепьева. Весь наказ выдержан в стиле нагнетания «дьявольской темы», что само по себе диктовало обязательность для всех христиан не оказывать поддержки «орудию дьявола». «Дьявольское» сильно превалировало в системе аргументов Годунова.

Эпизодически московские власти взывали также к «сакральной чести» государей и необходимости ее культового оберегания: «и в том в. г. ц. и в. к. Ивану Васильевичу, в. Р. с., помазанника Божью, и нам, великим господарем крестьянским, имяни нашому ругательство и укор»⁹³.
Сочетание аргументов о богоотступнике/антихристе и о престолонаследии «царства» предельно четко (и даже откровенно) зафиксировал следующий пассаж наказа: «И мы, в. г., тому удив ляемся, экими обычаи ваше господарство таких воров и богоотьступниковъ прыимаютъ и ему вереть, а подлинъно про него не розпросят и не сыщут, и та­кому богоотступнику вору поверыли и тым смуту чинят, а меж нас, в. г. нелюбье воздвигают, и меж нами мирное поста новенье нарушают, и кроворозлитье въшынают. Хотя тот вор и прямой был князь Дмитрей Углецкий из мертвых встал, и он не от законъное, семое жомы. И такому было што зъделати господарствам нашым?»⁹⁴ В отличие от Патриарха Годунов позволял себе обсуждать вопрос о гипотетическом воскресении царевича Дмитрия — но лишь для того, чтобы констатировать незаконнорожденность (с точки зрения Церкви, признававшей только три брака) и отсутствие прав на­стоящего царевича на престол. Это был аргумент легитимности, который дол­жен был действовать автоматически, ибо был понятен для всех. Годунов подкреплял его упоминанием о шведском принце Густава, находившемся в России и просившем военной помощи для похода на Лифляндию.

Не преминул Годунов многократно на­помнить о значении и силе крестного целования, совершенного с заключением мирного договора 1600 г. на двадцать лет.
Вся эта «сакрализованная», а также «мирская» аргументация наказа Годунова завершалась предложением и угрозой. Предложение состояло в следующем: «будете вы с нами, в. г., поколите быти по-прежнему в прымерьи и тот мир держати до урочных лет потому, як есьмя крестным целованьем нашым господаръским душами утвердили и перемирными грамотами, — и вы б, Жыкгимонт король, богоотступника и геретыка розтрыгу Грышка Отрепеева, што называетца князем Дмитрем Углецким, и его советьников, которые его на то прывели и ему советовали, сысков, велели того вора и тых его советников казнити...»⁹⁵ Угроза же, кроме ответственности перед Богом, включала обжалование поведения Сигизмунда III перед монархами Европы и Папой Римским: «А будет богоотступника и еретыка и его советников сыскали и казни им учынити не велил... и которое кроворозлитье за такие непрыгожые дела, што деластца з вашое стороны, възочнетца, и того взыщет Бог на вас. А нашу правду възърыти Бог, што есмя оттое крови чысты. И ко въеимъ хрестиянским господарем к брату нашому великому господару и цесару Рымскому, и к папе в Рым, и ко всем господарем хрести янским посылаем посланников своих о тых дележ объявили, и перед ними во всем оправдатисе, штоб им было изветно, што мирное постановлено рушытца и кроворозлитье вщынаетца от вас; а мы во всем в том просим у Бога милости, што в том чисты и кровы въшынать не хотели передо всими великими господарьми хрестиянскими в том оправдаемся»⁹⁶.

Таким образом, Годунов ставил Самозванца, как еретика и богоотступника, в один ряд с нечистой силой. Он пытался обязать Сигизмуида III «перед лицом Господа», европейских государей и Папы Римского к наказанию приспешника дьявола. Упоминание Папы особенно интересно в связи с вышеизложенным оставшимся без ответа посланием Патриарха и Освященного Собора королю и панам-раде. Годунов решил использовать органичную для польского короля систему ценностей и ориентиров, вернее, ее главный авторитет.
Угроза Годунова была выполнена уже в ноябре 1604 г., когда он отправил послание императору Рудольфу II⁹⁷. В нем царь Борис сначала подчеркивал нелегитимность царевича Дмитрия, рожденного «от седьмой жены, взятой по склонности, но вопреки всем законным правилам церкви». Лишь затем шла негативная информация о Самозванце: «сын нашего боярина Богдана Отрепьева, в монашеском чине названный Георгием, и состоял прежде на службе у одного из наших придворных Михаила Романова; а так как он стал у него мошенничать, то названный Михаил за его проделки его от себя прогнал, он же, тем не менее, продолжал совершать еще большие беззакония, так что ему предстояло быть повешенным, и он, из­бегая и страшась смерти, бежал, отправясь в один отдаленный монастырь, где был известен у монахов под именем Григория». Подчеркнув «ангельский образ» (монашество), взятый на себя разбойником, Годунов утверждал, что Григорий получил и священство, ибо в Чудове монастыре был рукоположен, «а оттуда его взял к себе наш богомолец, служитель Божий, патриарх Иов для писания русских книг». Это описание восхождения Григория по лестнице церковной карьеры было необходимо для демонстрации глубины его падения (как некий аналог иконографического изображения видения Иоанна Лсствичника: лествицы, по которой взбираются монахи к Небу, но при этом многие падают под бременем грехов чуть ли не с высших ступеней). Го­дунов после рассказа о восхождении сразу констатирует глубину падения Григория: «Отринув Господа, впал в ересь чернокнижия, и начал вызывать злых духов... у него были найдены и отобраны (соответственные) писания, так что когда богомольцу нашему патриарху Иову стало известно о его злодейственности, негодяйства и чернокнижничества, то по приговору патриарха со всем освященным собором, по правилам святых отец, его, вместе с единомышленниками, решено было сослать в Белоозеро в пожизненное заточение».

Весьма любопытно заявление о сочувствовавших Григорию из монашеской среды, которые обитали то ли в Чудове монастыре, то ли при дворе Патриарха. В грамоте они названы «такими же негодными монахами», с которыми Самозванец бежал в Литву.
По-видимому, к ноябрю 1604 г. история Отрепьева не была достаточно отработана в официальной пропаганде, что привело к ряду неувязок. В частности, Годунов писал, что Григорий, который уже ранее (в Чудове) был рукоположен во священники, в Киево-Печерском монастыре как бы вторично «был поставлен в диаконы, а потом и в священники». Но уже в следующем предложении Годунов вновь забывает о священном сане Григория и говорит только о попрании им иночества («сбросил монашеское одеяние»). Акцент изобличения сместился на тему контактов с дьаволом: «по диавольскому навождению стал вызывать нечистых духов и заниматься всяческой чертовщиной».

Обрисован таким образом всю глубину падения Григория Отрепьева. Годунов из­вещал императора о том, что Патриарх Иов просил «чины польской короны» задержать «опасного мошенника, еретика и чернокнижника» и прислать к нему «с тем, чтобы принятый им духовный чин (он опять всплыл. — В. У.) и ангельский образ более им не оскорблялись и не позорились». Царь Борис возмущался, что польские власти проигнорировали просьбу Патриарха.
Далее Годунов изобличал польского короля как нарушителя христианских заповедей и морали: «и мы, в. государь, не можем не удивляться, каким образом польский король Сигизмунд называет себя христианским государем и в то же время совершает нехристианские дела», «ко­роль Сигизмунд нарушил и пренебрег свою клятву и крестное целование, всех и каждого должно поразить, что он, христианский государь, сделался клятвопреступником пред Христом, чем и обнаружил пред всем христианством непостоянство своих истинных чувств и совести».
Апелляцию к христианским чувствам «наихристианнейшего» императора Годунов подкреплял Божественным свидетельством о своей правде («И нашу правду видит и ведает Бог!»), указывая на свое стремление «оправдать себя как пред вами, великим христианским государем, так и пред целым светом».

На этом следовало бы остановиться, но царь Борис не удержался. Он вдруг вновь заговорил о нелегитимности царевича Дмитрия и невозможности поддержки его притязаний на престол даже в случае, если бы он действительно был жив.
Как расценить этот «аргумент» от международного права? Дипломатическая наивность? Чрезмерная эмоциональность и раздраженность? Представление о взаимоотношениях между христианскими монархами как между обладающими единой сакральной харизмой власти?
Учитывая то, что Годунов явно рассчитывал на успех своей дипломатической миссии у императора, вряд ли можно говорить о наивности. Однако данное послание составлялось не посольскими дьяками — специалистами от дипломатии, а лично Борисом в момент его крайнего раздражения дерзостью Самозванца и поддержкой его поляками, поэтому чисто субъективные мотивы и всплеск эмоций наряду с упоминанием формальностей международного права также могли иметь место. Тем не менее данный пассаж указывал на некоторую растерянность и отчаяние Годунова.
Это впечатление косвенно подтверждает и заключительная фраза о посылке письма Папе Клименту VIII через императора. Наиправославнейший властитель обращался к вечному оппоненту православия с оправданиями, выражая надежду на помощь в обуздании польского ко­роля. Данное послание все-таки достигло Рима. Император в ответном письме к Годунову от 16 июня 1605 г. сообщил, что послание царя Бориса отправил в Рим, но из-за смерти Папы (Климента VIII, а за­тем и Льва XI, который занимал престол с 1 по 25 апреля 1605 г.) оно передано в коллегию кардиналов. Посол императора имел полномочия подвигнуть коллегию кардиналов приказать нунцию в Польше уговорить короля «воздержаться от дальнейших враждебных действий».

Собственно, только в этом и заключался видимый успех дипломатических мероприятий Бориса Годунова. Его письмо в Рим опоздало — оно пришло после многообещающего послания Самозванца, которого Папский Престол принципиально поддержал, как и король Речи Посполитой. Тем не менее и по сию пору послание царя Бориса в Рим остается забытым в Ватиканском архиве, потому что никто из исследователей Смуты, имевших доступ к папским документам (на­пример, Павел Пирлинг, Евгений Шмурло), его там не искал.
Одновременно с изложенными дипломатическими акциями Годунов, по словам «Нового летописца», «посла лазутника в Литву проведывать, хто есть он. И шед, лазутчики проведаша про нево и опознаша и приидоша, возвестиша царю Борису. Он же о том посмеяся, ведая он то, что хотел его сослать на Соловки в заточение...»⁹⁸ Если происхождение Самозванца для царя Бориса стало ясным и не вызывало тревоги, то поддержка его в Речи Посполитой постоянно беспокоила. Именно этой поддержки влиятельных лиц пытался лишить Лжедмитрия I Годунов, в том числе при помощи Церкви. Царь Борис пытался даже сепаратно договориться с польскими сановниками уничтожить Самозванца или хотя бы создать оппозицию королевской поддержке его. Сигизмунд III через своего посла Александра Гонсевского передавал в 1605 г. уже царю Дмитрию Ивановичу, что в свое время «Савостьян Олшаница, посадник виленский, имел думу з Борисом»⁹⁹.

Интересно, что указанную сакрализованную/десакрализующую аргументацию Годунова против Лжедмитрия I использовал и Василий Шуйский, послы которого в Польшу в 1606 г., напоминая о миссии Постника Огарева 1604-1605 гг., говорили, что Гришка Отрепьев «призыванием нечистых духов такое злое дело замыслил, назвался царевичем Дмитрием»¹⁰⁰.
Тема «демоничности» Самозванца, таким образом, начиная с 1604 г. активно эксплуатировалась на внутреннем и внешнем политическом поле. Патриарх и Освященный Собор сыграли в оформлении данной версии роль компетентных судей, а Годунов усердно развивал и повторял этот мотив как наиважнейший аргумент в идеологической борьбе против Лжедмитрия I, его сторонников и покровителей. Однако чем назойливее действо­вала годуновская пропаганда (или, скорее, антипропаганда) «сатанизма» От­репьева, тем меньший успех она имела и тем больше порождала подозрений относительно целей и обличья самого судьи. Фактически вся мощная система дискредитации Самозванца с участием Патриарха, иерархов и всего «священства» про­валилась как за рубежом, так и в России.

Тем более что Лжедмитрий I использовал эффективные контрмеры: для Запада он слыл католиком, а для русских и современников-иностранцев нашел Григория Отрепьева. Даже Антонио Пассе вино в специально изданной во Флоренции брошюре сообщал, что в Путивль к Самозванцу был приведен Гришка Отрепьев — «знаменитый маг и волшебник, о котором тиран распространял слух, что не Димитрий сын Иоанна Васильевича, а этот маг, известный во всей Московии за дурного человека, приходил вместе с казаками польскими, чтобы отнять у него престол». Тогда всем стало очевидно, «что совсем разные люди были этот маг и Димитрий, законный Государь»¹⁰¹.
Начальник отряда иностранных наемников из личной охраны Самозванца Яков Маржерет, видевший пребывающего при Лжедмитрии I «расстригу», утверждал, что ему было 35-38 лет, он слыл «негодяем и горьким пьяницею». Самозванец вынужден был удалить его из Москвы и сослал в Ярославль. Маржерет передает сведения представителя английской торговой компании, имевшего резиденцию в Ярославле (возможно. Джерома Горсея?), что после убийства Лжедмит­рия I «расстрига» «признавал Димитрия истинным сыном Иоанновым, которого он вывел из России; божился, клялся в справедливость слов своих, называл себя Гришкою Отрепьевым, растригою, и говорил, что никто не может этого опровергнуть». Василий Шуйский затребовал его в Москву, и след «расстриги» пропал¹⁰².
Безуспешно применяя разные рычаги духовного влияния Церкви на российскую паству, царь Борис вынужден был использовать и ее «физическую силу». Совместно с Патриархом Иовом и Освященным Собором Годунов принял решение: «Да вси патриаршии, митрополичи, архиепископии и епископии и монастырей слуги, кол и ко их есть годных, вскоре собрався со всяким поспешением со оружием и запасы идут в Калугу к боя ром нашим и воеводам князю Федору Ивановичу Мстиславскому с товарищи, а останутся токмо престарелые и немощные». Всем ослушникам приговор грозил царским «тяжким гневом и казнью». Данное решение подкреплялось историческими прецедентами. В частности указывалось, что ранее не только слуги, «но сами старцы, свящснницы и дияконы в нашествие нечестивых множицею на войну изхождаху, крепце вооружахуся, храбро борюшеся за святую православную веру и за вся христиан, не щадя кровь свою проливаху», «мы же сего не восхотехом, да не опустеют храмы божие». Обращение за физической помощью церковных слуг объяснялось оскудением войска: одни перешли к Самозванцу, другие разошлись по домам и многие люди просто не желают печься «о гибели царства и о Святой Церкви»¹⁰³.

Сохранившаяся роспись войска позволяет судить о численности посланных в полки монастырских слуг и детей боярских (владычных, митрополичьих, патриарших):

- в Большом полку — патриарших детей боярских и монастырских служек — 329 человек;
- в Передовом полку — Тверского архи­епископа детей боярских — 38, монастырских служек (из 34 монастырей Клина, Твери, Старины, Волока, Звенигорода, Можайска, Малого Яро­славна, Мещерска, Мосальска, Серпухова, Тулы, Алексина, Перемышля) — 187 человек;
- в полку Правой руки — Ростовского митрополита детей боярских — 54, монастырских служск (из 26 монастырей Ростова, Ярославля, Костромы, Любима, Галича) — 242 человека;
- в полку Левой руки — Коломенского архиепископа детей боярских — 11, монастырских слуг (из 11 монастырей Хутыни, Коломны, Каширы, Рязани) — 71 человек;
в Сторожевом полку — Вологодского архиепископа детей боярских — 20, монастырских слуг (из 30 монастырей Пошехонья, Белозера, Вологды, Дмитрова, Кашина, Углича, Бежецкого Верха) — 163 человека¹⁰⁴.

Из десятни 1604 г., по которой выплачивалось денежное жалованье и наделялись поместья детям боярским Рязанского архиепископа, известно, что и этот иерарх (то есть будущий Патриарх при Самозванце — грек Игнатий) направил своих слуг в войско Годунова (9 человек осад­ной службы и 92 — полковой под Ливнями). Один Кирилло-Белозерский монастырь отправил к Москве на лошадях и водным путем 101 человека слуг монастырских¹⁰⁵.
А духовенство северских монастырей принимало непосредственное участие в военных действиях против Самозванца. Награждая мужественных защитников Новгорода-Северского, Борис Годунов велел пожаловать монаха новгород-северского Спасского монастыря Ферапонта за то, что «из пушек по литовских людях стрелял». Золотую деньгу получил также слепой старец Василий, который «ходил к литовским людем в полки» для разведки. Были пожалованы рождественский поп Власий, троицкий игумен Тихон, афанасьевский поп Михаил, Никольский поп Богдан и диакон Василий, Пречистенских поп Иван, Никольский пономарь Сенька Клисов¹⁰⁶.
У монастырей потребовали также лошадей и денег на военные нужды. В Кирилло-Белозерском монастыре, напри­мер, взяли «к Москве для Сиверские службы сто лошадей монастырских под стрельцов... и те лошади в монастырь на­зад не отданы»¹⁰⁷. 24 августа 1605 г. игу­мен Сильвестр и казначей выдали также 975 рублей и 24 алтына «для сиверские службы» Бориса Годунова (они пошли на закупку лошадей в Москве и запасов в полки для слуг)¹⁰⁸.

Даже членов духовных посольств за милостыней в Москву с Ближнего Востока и от южных славян дьяки Посольского приказа пытались использовать как осведомителей о делах Лжедмитрия I в Польше. Так, узнав, что амиклонские архиепископы Феодосий и Григорий в конце августа 1603 г. проезжали через Острог, где жили два месяца у воеводы Острожского, затем 10 недель — в Киево-Печерском монастыре, то есть в местах недавнего пребывания Григория Отрепьева, дьяки дотошно расспрашивали их о слухах и происшествиях (в мае 1604 г.). Чтобы сделать греков более словоохотливыми, царь Борис не скупился (24 января 1604 г. греки были пожалованы «для имянин» дочери Годунова Ксении). Получивший дар посланец Патриарха Иерусалимского архимандрит Феофан подробно рассказал, как в Остроге он слышал «от литовских людей», что мимо проехал из Брагина князь Адам Вишневецкий с ложным царевичем в свое имение, но к воеводе киевскому князь не заехал. Из Вишневца они готовились отправиться к королю¹⁰⁹.

Тем же, кто не хотел сообщать что-либо о Самозванце, вообще отказывали в пропуске через границу. Так митрополит Тырновский Дионисий со свитой был за­держан на пути к Чернигову 19 октября 1603 г. В расспросе на пограничном рубеже он сказал, что «про вора про Гришку Ростригу не слыхал». Слова митрополита подтвердили другие члены посольства. Их держали на границе почти два месяца. Не помогли даже заверения Дионисия, что он едет с «тайным делом» к Годунову от австрийского императора. Наконец, уступив требованиям русских, митрополит поведал то, что знал о Лжедмитрии I. Он сказал, будто Самозванца «король и паны поймали и сидит окован и книги де еретические у него выняли». Слова Дионисия дополнил старец Ксенофонт, который слышал от подстаросты Любечского Т. Цебровского, будто король сердит на князя Вишневецкого, поддерживающего Самозванца. Сигизмунд III хо­тел даже отослать Лжедмитрия I царю Борису в оковах. Он велел отправить всех казаков «за пороги», чтобы они не стали на сторону Самозванца и не нарушили мир с Московией¹¹⁰.
Наибольшую услугу правительству Годунова оказал спутник Григория Отрепьева чудовский старец Варлаам Яцкой, вернувшийся в Россию и создавший знаменитый «Извет Варлаама», авторство которого доказывается существованием расспросных речей Варлаама¹¹¹.
Информаторы из сторонников Самозванца сообщали также о некой тайной попытке Бориса Годунова физически устранить своего врага. В одном из сообщений называлась даже точная дата: 8 марта 1605 г. в Путивль, где скрывался Лжедмитрий I, пришли два (в другом источнике — три) старых монаха, которые принесли тайное послание царя Бориса с обещанием простить путивлян, если они убьют или передадут ему плененного Самозванца. В отдельном послании от Патриарха проклинались и отлучались от Церкви все приверженцы «вора». Монахов схватили до того, как они успели исполнить свою миссию, и предали пытке, в сапогах у них были найдены указанные послания. Замысел Годунова был обращен его врагом против него самого: от имени указанных монахов царю Борису и Патриарху послали письма, что «Димитрий есть настоящий наследник и московский князь, и потому пусть Борис перестанет восставать против правды и справедливости»¹¹².

Жак Огюст де-Ту, кратко сообщая об указанном факте, проницательно подчеркнул особое значение грамоты Патриарха («архипопа»), утверждая, что это «самое опасное для Димитрия средство», отлучившее всех его приверженцев от Церкви. Однако анафема не прозвучала, о ней не узнало даже духовенство Путивля, поэтому и в этом важнейшем смысле акция Годунова не достигла цели. Современники же больше обращали внимание на попытки физической расправы с Лжедмитрием I.
Яков Маржерет также указывал (хотя в то время он служил Борису Годунову), что Борис в Путивле «явно и скрытно старался погубить его железом, ядом или пой­мать живого»¹¹³.
Лжедмитрий I же занял иную позицию, подчеркнуто демонстрируя свою доброту и незлобивость.
Жак Огюст де-Ту, пользовавшийся рассказами современников-очевидцев Смуты, писал, что после разоблачения в Путивле подосланных Годуновым двух старцев Самозванец в ответ на грозное послание Патриарха с анафемой путивлянам (его сторонникам) «вручил им (старцам. — В. У.) к архипопу очень ласковое письмо, которым увещевал святи­теля не забывать своей обязанности и не вмешивать религии в дело неправое». В то же время, «как говорят», он писал и к Борису, «советовал ему одуматься и оставить престол, неправильно присвоенный, дозволяя избрать монастырь, какой ему понравится, с очень выгодными условиями для его и семейства его»¹¹⁴.
Если подобные послания действительно имели место, то ничего кроме раздражения у Годунова они не могли вызвать. Тем не менее царь Борис видел, что его действия, в том числе в церковно-религиозной области, не имеют идеологического успеха, слабо влияют на сознание тех, к кому они обращены.

И только на уже описанном совершен­но нехарактерном для Церкви и ее слуг поприще (участие в военных действиях с оружием в руках и разведка в стане не­приятеля) был получен наибольший видимый эффект для Годунова. Совмещение отношения царя к Церкви как к сакральному институту и одновременно потребительского — к ее служителям не должно показаться странным: такая двойственность традиционна для сознания средневекового человека на всех социально-иерархических уровнях как на Западе, так и на Востоке христианского мира. Именно так поступали предшественники Годунова на русском престоле, а также те, кто правил после него.
Тем не менее в отличие от Запада на Руси Церковь в лице духовенства была единственной социальной силой, кото­рая всегда поддерживала богопомазанного монарха. В последний год правления царя Бориса эта традиция нашла полное подтверждение: только церковнослужители остались верными ему до конца.
Современник Смуты, писатель-публицист дьяк Иван Тимофеев многоречиво распространялся о служении Церкви в лице ее иерархии царству Годунова. Дьяк утверждал: «Архиерея и прочих верховных он сделал наемниками, а не пастырями, так как они из-за страха не возражали против этой богоненавистной клятвы ему народа (то есть клятвы в верности. — В. У.), приказав приносить ее в храмах живого Бога, забыв, как в древнее время в святилище был наказан проказой за гордость Озия... Первосвятитель же стоя на своем месте и будучи безгласен пред тем, чего не следовало допускать, ибо он (Борис) и славного одолел страхом, — по виду служил Богу, а угождал человеку... святитель не смел приказать, чтобы заперли храм, настолько слово царя превозмогло... Патриарх, затем четыре российских столпа — митрополиты... при робах умерших, прославленных святостью, эти пастыри дерзнули в своем присутствии приводить земнородных к клятве, как к жертве»¹¹⁵.

Тимофеев был категоричен: Церковь через иерархию служила царю. Все, что де­лал для Церкви Годунов, дьяк представлял как честолюбие и славолюбие. О такой оценке деятельности царя Бориса мы поговорим несколько ниже, здесь же отметим, что и среди российского духовенства было несколько случаев выступления против Годунова и пропаганды посланий Лжедмитрия I. Например, воевода угличский в отписке Годуновым 25 мая 1605 г. сообщал о распространении Воскресенским черным попом Моденского Николаевского монастыря Антонием слухов о скором приходе в Москву нового царя (он читал грамоту Лжедмитрия I, обращенную к помещенным в Велетовской волости Угличского уезда «панам»)¹¹⁶. Еще в феврале 1605 г. среди жителей Смоленска егорьевский диакон Андрей говорил, «что комаричане государю изменили», и смуты среди посадских начинаются. По приказу царя диакона велено было пытать, «сняв скуфью и огнем жечь»¹¹⁷. Как представляется, подобные же антигодуновские настроения стали причиной политической ссылки в Сибирь на Верхотурье (16 сентября 1604 г.) старцев Псково-Печерского монастыря Евфимия Вязмитина и Сергея Дубинина, а также крылошанина этого же монастыря Евтихия. Евтихий по дороге сбежал. Братия Псково-Печерского монастыря и ранее отличалась оппозиционностью к московским властям и царю. Слухи о Лжедмитрии I, возможно, были восприняты в монастыре благосклонно. Позже, по-видимому, именно Самозванец в 1605 г. возвел в сан архимандрита настоятеля Псково-Печерского Иоакима в награду за оказанную когда-то поддержку и сочувствие монастырской братии¹¹⁸.
В 1603 г. поступил извет от Якутки Рязанцева на старца Иева, строителя ветлужского Троицкого монастыря. Воз­можно, дело касалось царских тайн, в частности Самозванца, ибо извет попал прямо в Посольский приказ¹¹⁹.
В это же время в околицах Новодсвичьего монастыря сбежал сосланный в Кирилло-Белозерскую обитель ученик Лсванида Тертева (Ширшова) старец Данило, в прошлом донской казак. Он возмущал народ и «похвалялся воровством на Кириллов». Игумен Иосиф был очень обеспокоен эти­ми угрозами и разгулом «разбойников» по дорогам возле обители, о чем жаловался Борису Годунову. Царь приказал немедленно пресечь разбои и покарать виновных¹²⁰.
Около 1604-1605 гг. бесследно исчезаете политической сцены игумен московского Богоявленского монастыря Иов.

Отзвуки придворных интриг коснулись и монахинь значимого в судьбе Годуновых Новодевичьего монастыря. Отсюда в 1598 г. Борис был препровожден на пре­стол; здесь подвизалась и провела свои последние дни сестра Годунова царица-инокиня Александра и некоторое время пре­бывала его несчастная дочь Ксения (инокиня Ольга). Вместе с тем в монастырь заточали жен, дочерей и родственниц царских врагов, политических противников Годунова. Сами они не могли быть чем-либо опасными для Бориса. В начале XVII в. роль русских женщин в политических интригах была еще незначительной. Но положение новодевичьих монахинь стало барометром взаимоотношений царя с их мужской родней. Гак, в 1604 г. В. Сукин и И. Тимофеев раздавали в монастыре царское жалованье: сначала отдельно боярыням и княгиням (Мещерским, Шереметевой, Пронской, Ростовской, Плещеевой, Шестовой и др.), но в деньгах было отказа­но нескольким монахиням из знатных или довольно известных родов. Среди них двум Вельяминовым (хотя они были родственницами Годуновых), княгине Пронской, Клешниной, Писемской, Замыцкой и др. Это было явным свидетельством царской опаты на их родственников в миру. Жалованье не было выдано 9 монахиням¹²¹.
В мае 1605 г., уже после смерти Годунова, его жена и сын приказы ват и властям Кирилло-Белозерского монастыря со­держать «в рядовых старцах» Леонида Ширшова (Тертева). Недалеко от Кириллова в Николо-Выксинской обители ждала в это время своего часа сосланная Борисом Годуновым мать настоящего царевича Дмитрия — инокиня Марфа Нагая.
Но все эти примеры являются исключениями. Отдельные представители провинциального духовенства и бесправные постриженники — политические ссыльные — не определяли общей линии поведения «священства». Высшие церковные иерархи, подавляющая часть монастырской братии и провинциального духовенства были одной из самых надежных опор Годунова¹²². Именно поэтому Самозванец не надеялся на помощь духовенства. Хотя его польские покровители считали иначе.

В письме неизвестного (возможно, кого-то из Радзивиллов) королю Сигизмунду III от 16 апреля 1604 г. давался интересный совет. Автор считал, что хорошо было бы, если б царевич Дмитрий послал свои универсалы в Россию, в частности с обращением к духовенству и монахам, среди которых сам он ранее находился. Его предшественники уничтожили многих из церковнослужителей. Духовенство могло бы собраться в Смоленске и помочь его захватить, как ранее, например, «попы сдали Псков»¹²³. Такой план был явной утопией. Большие денежные вклады, подарки, земельные пожалования, учреждение патриаршества и митрополичьих кафедр, чему в свое время усердно помог правитель государства, поддержка Иова способствовали тому, что «священство» решительно защищало царя Бориса и его семью. Это понимал и Лжедмитрий I.
Во время подготовки похода на Москву, рассылая свои «прелестные грамоты», он обращался к разным социальным слоям с обещаниями будущих поблажек (к боярам, дворянам, купечеству, служилым людям), среди них не было названо духовенство, впрочем, как и крестьяне. Самозванец особо не рассчитывал на поддержку служителей Церкви — в пре­данности ее иерархов Борису Годунову он убедился еще во время пребывания в Рос­сии в чернеческом платье.

Решительные перемены в настроении духовенства произошли уже после по­трясшей страну трагической череды событий: смерть Бориса Годунова (13 апреля 1605 г.), переход на сторону Самозванца царской армии (7-9 мая под Кремами), триумфальное шествие Лжедмитрия I к Москве, прибытие в его лагерь Рязанского архиепископа грека Игнатия. Все это в глазах современников было свидетельством рока, Божией кары, постигшей Году­нова и его род.
Однако династию Годуновых поддерживал глава Церкви Патриарх Иов, что в апреле — мае определяло поведение иерархии. Сохранилась грамота митрополита Ростовского и Ярославского Кирилла от 29 апреля 1605 г. в сольвычегодский Введенский монастырь о воцарении Федора Борисовича и трехдневном молебствии за него и семью Годуновых. В грамоте, в частности, утверждалось: «а отходя сего света (Борис Годунов. — В. У.), при нас богомольцех своих, приказал и благо­словил на великие государства, на Влади­мирское и на Московское и на Ноугородское, и на царьство Казанское и на Астроханское и на Сибирское, и на все вели­кие государства Росийского царства царем и великим князем всеа Русии, сына своего, великого Государя нашего, царевича князя Федора Борисовича всеа Русии». Поэтому Патриарх Иов, митрополиты, архиепископы и весь Освященный Собор «били челом Марье Григорьевне, чтоб осталась на царстве, и Федору Борисовичу, чтобы принял отцов скипетр. Все на Москве им крест целовали. В связи с этим митрополит передавал приказ московских властей целовать крест на имя семьи Годуновых: «иного Государя им, опричь Государыни царицы и великия княгини Марьи Григорьевны всеа Русии и ея детей, Государей своих, Государя Царя и великого князя Федора Борисовича всеа Русии и Государыни Царевны и великия княжны Ксении Борисовны всеа Русии, не искати и не хотети и им Государем не изменити»¹²⁴. Подданные должны были три дня служить молебны со звоном, молить всех святых и небесные силы о здоровье и спасении царской семьи, по­беде над врагами и т. д. (в основном повторялся текст «борисовой молитвы»). Далее следовало указание во всех молит­вах поминать Годуновых.

В данной грамоте (а подобные приказы, по-видимому, рассылались всеми присутствующими в Москве иерархами в свои епархии) привлекают внимание не­сколько моментов: присутствие архиереев при смерти Бориса Годунова (его по­стрижение в схиму); принятие его последней воли относительно престолонаследия; приведение к присяге на имя всей семьи Годуновых (вразрез с прямым указанием Бориса?), а отсюда — установление «коллективного» правления во главе с Марией Григорьевной (не Федором).
Все это в совокупности накладывало коллективную ответственность на семью Годуновых задела царя Бориса: он благо­словил сына, власть фактически перешла к жене, присяга же была принесена всем трем членам семьи Годуновых. Именно такая форма присяги программировала в дальнейшем расправу над ними всеми как ответственными за «злодеяния» царя Бориса и воспринявшими его «неправую» власть. Кроме того, таким образом физически ликвидировалась и самая присяга им (за исключением Ксении).
Ясно, что на этой присяге настояла Мария Годунова, присвоившая регентство над сыном. Интересно, что Исаак Масса, посвятивший ей стихи, подчеркнул ее злую роль советницы мужу, ее коварство и пр.:

Куда тебя твоя жестокость привела,
советы те, что ты супругу подавала?
Ты сотворила много больше зла,
чем встарь Иезавель, Гофолия свершала —
но по заслугам ты и кару понесла,
которую в тиши другим уготовляла¹²⁵.

Дочь Малюты Скуратова — главы опричников - приобрела в глазах современников зловещие черты отца.
Тем не менее по епархиям и в войске священники с воеводами принимали присягу на имя троих Годуновых. Эту идею также поддержал Патриарх Иов. В его окружной грамоте от 1 мая 1605 г. говорилось: «Яз Иев Патриарх, и митрополиты, и архи­епископы, и епископы и весь освященный собор Великой Государыне Царице и Великой Княине Марье Григорьевне всеа Русии, и их Государским детем. Государю Царю и Великому князю Федору Борисовичю всеа Русии и Государыне Царевне и Вели­кой Княжне Ксенье Борисовне всеа Русии, обещались и знаменовались у животворящего креста и у чудотворных образов». Все же светские сословия и думные чины целовали крест, «что им служили и прямити Великои Государыне Царице и Великои Княине Марье Григорьевне всеа Русии, и Государю Царю и Великому Князю Федору Борисовичю всея Русии, и Государыне Царевне и Великой княжне Ксенье Борисовне всеа Русии». Патриарх приказывал пелымским воеводам также присягать на верность Марии, Федору и Ксении¹²⁶.
Все названные формулировки были повторены и в грамоте царицы Марии Григорьевны и царя Федора Борисовича в Верхотурье Неудаче Плещееву и Матвею Хлопову.
По-видимому, Федор Борисович так и не был венчан на царство: это было воз­можно не ранее чем через 40 дней по смерти Бориса Годунова, то есть после 23 мая. Однако в это время крах Годуновых был уже совершенно ясен. Через неделю они были свергнуты с престола, так и не успев совершить обряд помазания на царство. Последнее обстоятельство подчеркивается тем, что после низвержения Годуновых перевели на их старое подворье (то есть возвратили в состояние бояр, подданных, что оправдывалось отсутствием церковного обряда помазания). Без помазания и молебны в церквях не имели традиционной «полноты действия».
Правда, в грамотах Патриарха и архиереев указывалось, что умирающий царь Борис благословил Федора «на Российское государство крестом животворящего древа, им же венчаются на царство вели­кие государи наши прежние цари, да крестом чудотворца Петра»¹²⁷. Однако эти «охранительные» святыни не могли заме­нить обряд помазания на царство. Фактически это означало (вместе с присягой) только наречение на царство.
Сохранился текст подкрестной записи на верность Годуновым — Марии Григорьевне, Федору Борисовичу и Ксении Борисовне¹²⁸. Первое место в ней занял запрет разного рода посягательств на жизнь царственных особ (порчу, отраву, волшебство). Вторым был запрет на приискание другого царя — Симеона Бекбулатовича или Самозванца. Относительно последнего текст присяги гласил буквально следующее: «К вору, который называется князем Дмитрием Углецким, не приставали, и с ним и с его советники ни с кем не ссылались ни на какое лихо, и не изменити, и не отъехали, и лиха ни­какого не учинили, и государства не подъискивати, и не по своей мере ничего не искати, и того вора, что называется князем Дмитрием Углецким, на Московском государстве видели не хотети». Всех, кто бы пропагандировал идею смены власти, присягавший должен был сдавать властям.
Формула присяги на первое место ставила царицу Марию, затем ее детей, при этом Федор как единственный наследник престола не звучал: «Целую сей святый и животворящий крест Господень... Государыне своей Царице и Великой Княгине Марье Григорьевне всея Русии и ея детем Государю Царю и Великому князю Федору Борисовичу всея Русии и Государыне Царевне и Великой Княжне Ксенье Борисовне всея Русии».

Наконец, каждый присягавший должен был налагать на себя прощение — страшную клятву: «не буди на мне ми­лость Божия, и пречистыя Богородицы, и великих чудотворцев Петра и Алексея, Ионы и всех святых, и не буди на мне благословение и прощение Патриарха Иова Московского и всея Русии, и митрополитов, и архиепископов и епископов и всего освяшеннаго вселенского собора, и буду проклят в сем веке и в будущем». Это была последняя попытка Году­новых и Патриарха Иова Божиим именем и средствами Церкви удержать подданных в повиновении. Но для многих присягавших данная клятва была формальной и «ложной», «антизаконной». Все присягнувшие миряне и почти все «священство» вскоре легко презрели ее.
Тем не менее в Москве прошло массовое принесение присяги. Агент тосканского герцога сообщал 4 июля 1605 г. из Астрахани, что после смерти Бориса Годунова была принята присяга его сыну Федору. «Императрица со своим сыном овладела правлением, от их имени писались депеши; они отправили в различные места послов и депутатов своих, чтобы принять присягу на верность и повиновение»¹²⁹.
Главным исполнителем идеи о продолжении служения династии Годуновых был Иов: как и в 1598 г., он организовал духовенство и мирян просить Марию и Федора остаться на царстве и лично принимал присягу на верность им в Москве.

Ряд источников приводит сведения о присяге также в полках на имя Федора Борисовича, который «на Московском царстве назвася государем». Армию приводил к присяге митрополит Новгородский Исидор, на имя «Федора Борисевичя, да матери его Марии, да сестры его Ксении»¹³⁰. Согласно «Иному сказанию», «инии же в пол цех крест им целоваша, инии же им не восхотеша креста целовали и митрополита к Москве отослаша»¹³¹.
Вышеприведенная форма присяги вы­звала недоумение в войске: в ней Самозванец не идентифицировался с Григорием Отрепьевым. Князь Василий Голицын именно этим объяснил переход войска на сторону Лжедмитрия, о чем последний сообщал в письме Станиславу Мнишеку (24 мая 1605 г.): «форма присяги инако нам выдана была, не так как мы разуме­ли, понеже в оной форме имя Гришки не упомянуто, дабы мы противным образом с тобою природным Государем нашим Великим Царем Димитрием Ивановичем поступали и тебя за Государя себе не из­брали»¹³².

Иначе повернул события автор «По­вести», приписываемой князю Ивану Михайловичу Катырсву — Ростовскому. Здесь инициатором присяги семье Году­нова выступает Мария Григорьевна: «Царица же Мария с сыном своим царе­вичем Федором, мало отдохнув от скорби бывшия, и призва к себе патриярха Исва и весь собор и боляр великих, и молиша их, да были не отступили сына их, царевича Федора, и дали бы ему царствовати вместо отца своего. Боляре же и началнииы Московского царства, вкупе же и весь народ, обещание даша царице; да служат ей и сыну ея и возведут его на царский престол вместо отца его; и тако утвердиша быти и разыдошася в домы своя... Царевич же Федор дсржавства приемлет вместо отца своего и во все грады писание посылает, яко он царь хощет быти Московскому государству вместо отца своего»¹³³.
Все перечисленное сводится к одному: Федор Борисович «сяде на Московское государство» при соправлении матери как нареченный царь.
Только в «Сказании и повести еже содеяся...» содержится утверждение, будто Федор Годунов был венчан на царство Иовом и Освященным Собором («и венчан бысть на Российское Государство от Патриарха Иова и всего освященнаго собору»)¹³⁴. Данное утверждение является смысловым преувеличением, которое опровергают цитированные выше грамоты иерархов Церкви. В разрядах под 1605 г. также сказано (причем уточняется даже непричастность к наречению подчиненных Самозванцу территорий): «Тово ж месяца апреля патриарх Иев Московский и всеа Русии, и митрополиты, архиепископы, и епископы и со всем освященным собором вселенским, да бояре, и околничие, и дворяне, и столники, и стряпчие, и князи, и дети боярские, и дьяки, и гости, и торговые люди, и все ратные и черные люди всем Московским царством и всеми городами, которыя в Московской державе, априч Чернигова да Путимля, наркли на Московское государство государем царевича князя Федора Борисовича всеа Русии»¹³⁵. Арсений Елассонский привел общепонятное объяснение, почему Федор не венчался: «Федор царствовал толь­ко 45 дней, только что совершил помин по отце своем, и не успел венчаться царскою диадемою...»¹³⁶. Дьяк Иван Тимофеев расширил объяснение архиепископа, указав, что Федор «при крестной клятве (был) избран на царство и твердо принял в свое подданство всех людей отеческой державы; одного только тогда недоставало — он не был еще помазан, и это отложено было на малое время из-за того, что препятствовала подготовка войска к войне»¹³⁷. В «Известии о начале патриаршества в 1619 г.» содержится четкая формула: «И по нем (Борисе. — В. У.) сын его Феодор малы дни точию царствия именование на ся прием, венца же возложили не доспе»¹³⁸. Черту в этом вопросе подвел «Новый летописец», глава 100 которого так и называется «О наречении царевича Федора на царство...» Здесь сказано пре­дельно кратко и точно: «На Москве же бояре и все люди нарекоша на царство царевича Федора Борисовича и крест ему целоваше» (женская линия отошла на второй план)¹³⁹.
И все же, не дожидаясь помазания, Патриарх Иов приказал всецерковно поминать царскую семью («а в октениях, и на павечернице, и на полуночнице, и на заутрене, и налиторгии, и на молебне молити Господа Бога») по традиционному чину¹⁴⁰. Если акт сакрализации наследников царя Бориса перед людьми так и не состоялся, то перед Богом они были представлены законными царствующими особами именно благодаря Иову. Всецерковное поминовение придавало семье Годунова ореол не только власти, но и традиционной святости царской власти. Однако все это касалось только тех областей и социальных групп, которые признавали власть Годуновых.

Фактически же и даже на символическом уровне существовало междуцарствие: ни Федор Годунов, ни Самозванец не были венчаны на царство, следовательно, в общественном мнении не имели законного Божественного покровительства; в областях, подвластных Году­новым, молились за их царство, а в перешедших на сторону Самозванца — за царевича Дмитрия Ивановича; Годуно­вых открыто поддерживал патриарх Иов, к Самозванцу в Туле присоединился архиепископ Игнатий. При этом равновесие (как казалось первоначально) сил с каждым днем изменялось в пользу Лжедмитрия I.
С приближением Самозванца к Москве в его победе уже никто не сомневался. Церковь также пребывала в ожидании нового царя. Последний оплот Годуновых воспринял новую власть после того, как воспринял Лжедмитрия I «мир», ибо «всякая власть от Бога» (Рим. 13:1) — либо во славу, либо для испытания.
На манифестацию верности Годуновым отважился среди всей российской иерархии один Патриарх Иов. Перед всем миром в Москве он клялся, что царевич Дмитрий умер, а «рострига» назвался его именем самочинно. Даже в последний час, когда 1 июня 1605 г. под влиянием «прелестных грамот» Самозванца против Годуновых восстали обитатели подмосковного села Красного и сами москвичи, святитель пытался предотвратить крах Годуновых: «со слезами моляще, укрепляя их, и ничто же успеваше»¹⁴¹.

Конец династии Годуновых был неотвратим. «Мир» к этому исходу был готов. Именно из рук подданных семье Годуновых довелось испить «чашу уготованную»: жена и сын царя Бориса были убиты заговорщиками, дочь Ксения познала бесчестие от Лжедмитрия I. И лишь сам Борис Федорович умер 13 апреля 1605 г. волею Божиею без самовластия «людской руки» (независимо от причины смерти: апоплексический удар, самоотравление, отравление).
«Священство» не спасло «царство». Глава Церкви Патриарх Иов, показывавший Бориса Годунова на царство и приводивший к присяге на имя Федора Борисовича, стал последним символом «священства», оборонявшим новую династию. Для царственного антипода Годуновых, как и для его окружения (независимо от степени веры или неверия в царственное происхождение Самозванца) не оставалось иного выхода кроме замены Патриарха. Этим сразу устранялось противостояние «другого царя» и Церкви в лице «священства». Акт изложения Патриарха снимал со всей Церкви и «священства» обязанность службы старому царю, которая держалась на авторитете главы Церкви и через совершенный им сакральный акт — освящение власти Бориса Годунова. «Священство» покорялось Патриарху, пока он занимал патриарший престол, но «мир» иначе воспринимал Иова: помимо сана важна была сама личность, особенно для москвичей, аристократии, заговорщиков, имевших живой контакт с Патриархом. Личность Иова в мирской среде приобрела однозначную «годуновскую» окраску. Это означало, что Патриарх также отвечал за дела Годуновых и должен был испить чашу вместе с ними. В этой критической ситуации народ не безмолвствовал, безмолствовало «священство», на глазах которого была уничтожена семья Бориса Годунова и низложен Патриарх. Семья царя Бориса испила чашу поневоле, а Патриарх Иов «причастился» к ней сознательно. «Священство» же «причастия» не приняло, безмолвно ожидая исхода борьбы.
Завершая сюжет, остановимся вкратце на ретроспективном восприятии современниками-публицистами глубинных (сакральных) основ произошедшего. Главная идея носила провиденциально карающий характер: за все учиненные грехи, и особенно неправедный путь к «царству», Господь покарал Бориса Годунова руками дьявола (то есть Божиим попустительством торжества темных сил). Образно писали об этом автор «Иного сказания» и редакторы Хронографа: «Тогда же и ино велие зло разсыпася по земли русьстей, и аки облак злодыхателныя томности, от страны зовомыя Сиверския прииде, и пред очима всем излияся, и над главою Бориса царя ста, и тако скрежетом смертным возгреме ему... И попусти на него врага, Содома и Гомора оставшую главню, да пожжет его со всем домом его, понеже ни царя ни человека но глаголю непогребенаго мертвеца, чернца... законопреступника ростригу Гришку Отрепь­ева»¹⁴². Последнее мнение разделял также Авраамий Палицын: «И не въста на енго никто от вельмож, их же роды погуби, ни от царей странских. Но кого попусти? Смеху достойно сказание, плача же вели­ко дело бысть»¹⁴³.

С другой стороны, «воздаяние» Борису имело земное (человеческое) обличье: о злодеяниях Годунова знали его подданные, поэтому сознательно восприняли в качестве орудия кары Самозванца. Эта мысль звучала так: «А про Бориса добре ведают, я ко неправдою восхити царство и потаенно подсече древо благоплодия, еже есть правоверного государя царя и вели наго князя Федора Ивановича всеа Русии, и много бесчисленно пролил неповинныя христианские крови, доступаючи великого государства». В Самозванце же «мнивше то вправду быти и рекуще, егда Господь Бог по неизреченным судбам своим и прещедрою своею десницею изъят того от Борисова погубления, и чаяху его быти сущего прироженнаго своея христианские веры царевича»¹⁴⁴.

Публицисты со времен Василия Шуйского отмечали эту подмену сущности: современники восприняли Лжедмитрия I как Господню кару для Годунова, но и как Божие чудо воскресения/спасения царевича — то есть как дважды Божественное явление, воплощенное в личности Самозванца. Но по его низвержении для власть имущих, Церкви и всех православных стало очевидным, что процесс наказания был иной: Господь попустил действовать дьяволу, который и воплотился в личности Лжедмитрия I, фактически совершив Божий суд над Годуновым, но затем и сам Самозванец, как «сосуд дьявольский», был изобличен и уничтожен.
В целом все сводилось к идее князя Ивана Хворостинина: Божия благодать оставила Годунова и его династию за грехи царя Бориса, и последовало кратковременное торжество зла над злом.
Интересно, что во всех этих интерпретациях Церковь, в частности Патриарх Иов, стоявший до конца за Годуновых, не присутствует. «Священство» как бы вне сферы борьбы добра и зла, вне действия, вне наказания, хотя все время пре­бывает рядом, поддерживает и укрепляет наказуемого.
И только дьяк Иван Тимофеев, пространно излагая «вины» Годунова, прямо и резко упрекал в попустительстве первосвятителя и иерархов Церкви. Главным грехом Бориса Годунова, который и вызвал пролитие на него чаши гнева Господнего, Тимофеев считал непомерную гордыню, проявлявшуюся даже в отношении к Богу. Под эту десакрализующую оценку публицист подводил многие поступки и дела царя Бориса (при том что другие современники, например Арсений Елассонский, воспринимали их иначе).
Практически вся созидательная в отношении церковного строительства деятельность Годунова Тимофеевым была представлена как непомерная гордыня, подобная вавилонскому строительству Навуходоносора. Не случайно, как полагал публицист, Бог не дал царю Борису докончить его планы¹⁴⁵.
Во-первых, Годунов решил устроить «святейший храм» как в Иерусалиме, «подражая во всем самому Соломону» (по-видимому, речь шла не о Соломоновом храме, а о строительстве храма, но по образцу храма Гроба Господня, см. гл. II). Тимофеев указывал, что данное намерение «явно унижало храм Успения Божией Матери», основанный св. митрополитом Петром. Годунов приготовил весь материал для постройки.
Одновременно он решил создать точную копию Гроба Господня, «мерою и видом», но из чистого золота, с инкрустацией драгоценными камнями и резьбой. Эта работа почти была завершена и все удивлялись искусству и красоте Гроба (с. 232-233).

Оба эти дела Тимофеев представил как антибожественные, как «самовозвышение Бориса и его чрезмерную гордость»: «высокоумие одолело в нем веру», и самовозвеличение превысило все ценности; Годунов гордился самой мыслью осуществить то, о чем даже не думали другие цари. Тимофеев риторически вопрошал: «Как мог он помыслить создавать такие великие сооружения, как постройку та­кого святого храма и роба для тела Господа, без воли и согласия Божия?» (с. 233). Дьяк приводил пример царя Давида, который гоже стремился к строительству Храма, но не получил Господне­го благословения, лишь указание на осуществление замысла сыном (Соломоном). Публицист констатировал: «Обоих этих дел, созидаемых во славу его (Бориса), Бог не благословил совершить, показывая этим всем, что в них вера его была соединена с гордостью»; кроме того, царь хотел скрыть от Господа, что «собрано это было неправедно». За сим следовал вывод: «Невозможно угодить Богу от неправды... И чем он надеялся угодить Богу, тем его более прогневал» (с. 234).
Именно потому Господь разрушил планы Бориса: материалы для храма позже Василий Шуйский использовал для других нужд, а образ Гроба Господня «растрощил» Самозванец (с. 234).
Далее Тимофеев писал о принесении присяги и крестоцеловальной записи на имя Годунова, приносимых в храмах при участии Патриарха и архиереев, что оскорбляло Господа (с. 234-241). Тимофеев особенно осуждал золотую надпись имени Годунова «на самой верхней главе церковной» (колокольне Ивана Великого).
Дьяк подытожил, что все старания Бориса таким образом «утвердить себя на царстве» (воздвигаясь гордынею выше Бога) не имели успеха: «как паутина, все быстро без следа уничтожилось, ибо когда было низложено тело, погибла и вся его слава». Низвержение же гордеца было осуществлено руками Самозванца («как дикий козел барана рогами забодал»): «так Бог гордым, надеющимся на себя, противится и духовно ломает их рога» (с. 241).
Тимофеев писал также, что даже «во дни царствования никакого счастья у не­го (Бориса) не было, а были только в членах его трепет и боязнь всех из-за величия и наименования сана» (с. 251).
Дьяк обобщал: «Если бы угодно было и приятно Богу дело того (Бориса), то оно пребывало бы вечно, а все, что он созидал из гордости, было разорено Богом» (с. 251). Отсюда, как считал публицист, и деяния Отрепьева — следствие Господне­го гнева на Годунова: он был послан «для того, чтобы поразить страхом того властолюбца, придя предать его — неправедного — праведному суду» (с. 253). Самозванец и стал тем орудием кары, кото­рому суждено было поднести Борису горькую чашу.

Оценки Тимофеева нельзя объяснить лишь его личной анти Годунове кой позицией или гиперболизацией официальной интерпретации Борисова царствования Романовыми. Его оценки в своей идее отражали настроения и мысли определенного круга современников событий. Свидетельством тому является замечание Исаака Массы, записывавшего все слухи и раз­говоры придворных и средней прослойки москвичей относительно замыслов Годунова создать «Святая святых» и уподобиться Соломону. Масса зафиксировал весьма близкое к словам Тимофеева мнение: Борис «боялся Бога и думал тем его умилостивить, но, увы, он не помыслил о том, что всемогущий Бог требует не храмов, построенных руками человеческими, а очищения души, за спасение которой умер Сын Божий. Сверх того он (Борис) забыл, что золото и драгоценные камни, назначенные им для храма, были по большей части взяты и похищены у лиц, принадлежавших к знатнейшим родам в стране, коих он... невзирая на их невинность, изводил сотнями, ибо был слеп и, не получая ниоткуда света, пребывал в совершенном мраке»¹⁴⁶. Слова Массы более отражают его протестантское понимание христианской морали, но факты для подобного заключения и его основная мысль позаимствованы от информаторов-россиян.
В отличие от Ивана Тимофеева и Иса­ака Массы архиепископ Арсений Еласконский видел во всех церковных акциях Бориса Годунова искреннее благочестие царя. Говоря о широком строительстве Годунова в Москве (в частности, новая крыша на Успенском соборе, золотой купол колокольни, храм Николая Чудотворца на Арбате и т. д.), архиепископ особо восхищался новосделанными многочисленными сребровызолоченными раками, украшенными многочисленным жемчугом и драгоценными камнями, в которые были переложены «чудотворные святые мощи святых, просиявших в Москве и во всей России» (митрополита Алексея, Василия Блаженного, Макария Калязинского, Пафнутия Боровского). В новые драгоценные ковчеги были положены частицы мощей святых чудотворцев, собранных в царской казне. Эти мощи Патриарх с Освященным Собором и царем приносили в Успенский собор «с торжественною литаниею» в Великую Пятницу, а затем опять относили «в соборный храм Благовещения в казну, где они хранятся»¹⁴⁷.

С восхищением Арсений писал и о двух отлитых по велению царя Бориса колоколах: один для Патриаршего собора («звонят в великие праздники»), а другой — в Троице-Сергиев монастырь — «подобной величины колоколов и такой красоты нельзя найти в другом царстве во всем мире»¹⁴⁸. Архиепископ Арсений в отличие от Тимофеева и Массы объединял цели и поступки Годунова, форму и смысл его благочестивых деяний. В этом не в последнюю очередь проявился «греческий взгляд» на благочестие как на величину материальных пожертвований Церкви. Тем не менее данная оценка отражает также мнение иерархии Русской Церкви, которая видела в Годунове благочестивого царя и молилась за пронесение мимо него «уготованной чаши».

Как и многие, архиепископ Арсений недоумевал, почему именно царь Борис был так тяжко наказан. В отличие от русских публицистов первой четверти XVII в. грек не допускал, что грехи Годунова были так велики — наоборот, он указывал на дьявольское наваждение, настраивавшее людей против доброго царя. «Но демон, всему завидующий и не могущий выносить, созерцать добро и многочисленные превосходные деяния и добродетели прекрасного и благочестивого царя, — или по грехам нашим, или по иным причинам, Бог знает, — возбудил против него молодого человека и убого­го монаха...»¹⁴⁹
Так две прямо противоположные оценки религиозно-церковной деятельности Бориса Годунова уживались в одном государственно-политическом, церковно-идеологическом и социально дифференцированном пространстве. Такие ножницы в толкованиях, восприятии и понимании деятельности Годунова современниками исподволь закладывают широкий спектр видения «царства Бориса» исследователями. Автор данных строк попытался отразить одновременно разные оценочные плоскости. Что из этого получилось — судить читателю...

---

¹ Аделунг Ф. Критико-литературное обозрение иностранных путешественников по России до 1700 г. и их сочинений. М., 1864. Ч. 1. С. 233.
² Горсей Дж. Записки о России XV — начала XVII в. М., 1990. С. 86-87. См. также: Колобков В. А. Последнее письмо Ивана Грозного и свидетельство очевидца о его смерти // Исследования памятников письменной культуры в собраниях и архивах Отдела рукописей и редких книг. Л... 1988. С. 8-17; Звягин В., Пискарев Б., Алексеев Д. Предсказания волхвов или разгадка смерти Ивана Грозного // Социалистическан законность. 1989. No 7. С. 60-63; Корецкий В. И. Смерть Грозного царя // Вопросы истории. 1979. No 9. С. 99-102; Корецкий В. И. История русского летописания второй половины XVI — начала XVII в. М., 1986. С. 65-69.
³ РИБ. СПб... 1909. Т. XIII. Стб. 10.
⁴ Симонов Р.А. Российские придворные математики XVI—XVII веков // Вопросы истории. 1986. № 1. С. 80-82.
⁵ Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII века. М... 1937. С. 43.
⁶ Дела всякие делати и судили вправду: Документы РГАДА по истории государственной службы в России XVI—XVII ее. / Публ. Н. Ю. Болотиной // Исторический архив. 1998. No 5/6. С. 7-10.
⁷ Muller-Jahncke W.D. AstroJogisch-magische: Theorie und Praxis in Heilkunde der fruhen Neuzeit. Stuttgart; Wiesbaden, 1985.
⁸ Легофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 302.
⁹ Соловьев В. Сочинения: В 2 т. М., 1989. Т. 2. С. 344.
¹⁰ ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 202.
¹¹ Петрей П. История о Великом княжестве Московском. СПб... 1865. С. 194.
¹² Biblioteka Warszawska. 1896. N«3. P. 425-426.
¹³ Буссов К. Московская хроника: 1584-1613. М.-Л., 1961. С. 100; Масса И. Краткое известие о Носковии... С. 82-83.
¹⁴ РГАДА — Ф. Разрядного приказа 210. Столбцы приказного стола, ед. 564, л. 157; Архив Министерства юстиции. Т. 3. № 564. С. 211.
¹⁵ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 83.
¹⁶ Буссов К. Московская хроника. С. 100.
¹⁷ Материалы для эпохи Смутного времени, извлеченные из разных авторов. Хроника Пясецкого / Публ. В. Н. Александренко. Варшава. 1909. С. 5.
¹⁸ Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время (7113-7127 гг.). М... 1907. С. 181.
¹⁹ Святский Д.А. Астрологические явления в русских летописях с научно-критической точки зрения. Петроград. 1915. С. 210-212.
²⁰ Сказания Массы и Геркмана о Смутном времени в России. СПб., 1874. С. 272.
²¹ Реляция Петра Петрея о России начала XVII в. М... 1976. С. 85.
²² Буссов К. Московская хроника. С. 109.
²³ Святский Д А. Астрологические явления в русских летописях... С. 54. 138.
²⁴ Историческое и правдивое повествование о том. как московский князь Димитрий Иоаннович достиг отцовского престола. Чешский текст 1606 г. Прага. 1908. С. 17.33-34; ЧОИДР. 1867. Ч. IV. С. 99-103; Пирлинг П. Из смутного времени. СПб... 1902. С. 210; Описание монастырей Российской империи. XIX в. // РНБ. ОР. владимирское собр... ед. 19. л. 127; Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета. М., 1982. С. 155, 214; Записки Станислава Немоевского// Титов А А. Рукописи славянские и русские, принадлежащие И. А. Вахрамееву. М... 1907. Вып. 6. С. 118; АЗР. СПб... 1851. Т. IV. С. 267; Дмитриевский А А. Архиепископ Елассонский Арсений и его вновь открытые исторические мемуары. Киев. 1899. С. 69.
²⁵ Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869. С. 314.
²⁶ Поршнев Б. Ф. Контрсуггестия и история // История и психология. М., 1971. С. 28.
²⁷ Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М.: 1989. С. 292-309; Дюби Ж. Европа в средние века. Смоленск. 1994. С. 260-263.306-308; Прыжок И. Г. 26 московских пророков. юродивых, дур и дураков и др. труды по русской истории и этнографии. СПб.; М., 1996; Краинский Н. В. Порча, кликуши и бесноватые как явление русской народной жизни. Новгород, 1990; Смирнов С. Бабы богомерзкие // Сборник статей, посвященных Василию Осиповичу Ключевскому. М., 1909. С. 217-243; Новомбергский Н. Я. Колдовство в Московской Руси XVII столетия. СПб... 1906.
²⁸ Про ведунов и еретиков: Документы по истории Московского царства начала XVII века / Публ. Т. Соловьевой // Источник. 1998. N2. С. 4.
²⁹ Там же. С. 5.
³⁰ Там же. С. 5
³¹ Там же. С. 5
³² Там же. С. 7-8.
³³ РНБ. ОР. Ф. 482 (Михайловский Н. М.). оп. 2. ед. F. 215. л. 62об.
³⁴ РИБ. Т. XIII. Стб. 533.
³⁵ Лжедмитрий I из Киева 17-19 октября 1604 г. отправил специальное послание царю Борису. Список с него сохранялся в Посольском приказе: — Список с Ростригины грамоты, какову писал к царю Борису ис Киева, едучи к московскому рубежу (Сб. РИО. М... 1912. Т. 137. С. 24. 26; Опись архива Посольского приказа 1626 года. М... 1977. Ч. 1. С. 392). Это письмо пересказывает С. М. Соловьев по списку из портфелей Г. Ф. Миллера (Соловьев С М. История России с древнейших времен. М... 1960. Кн. 4. С. 413-414). ³⁶ БАН. ОР. Архангельское собр. Д. 374. л. 3; Изюмов А. Ф. Вкладные книги Антониева-Сийского монистыря // ЧОИДР. 1917. Кн. 2. С. 3; Викторов А. Е. Описи рукописных собраний в книгохранилищах Северной России. СПб... 1890. С. 111.
³⁷ БАН. ОР. Архангельское собр. Д. 374. л. 2об.; РГАДА. Ф. 181. ед. 141. л. 11. Над гробом Федора Ивановича в Архангельском соборе в эти дни кадили драгоценным кадилом, подаренным по мужу Ириной-Александрой Годуновой. Эта практика была закреплена специальным указом Натриарха в начале XVII века. См.: Костина И. Кадило Ирины Годуновой // Наука и жизнь. 1992. N«5/6. С. 62-64.
³⁸ РГАДА. Ф. 181. ед. 141, л. 12-12об.; РНБ. ОР. СПб. Духовная Академия, ед. АЛ/334, л. 4-4об. (Кормевая книга Ферапонтова монастыря: поминание царицы Александры 23 октября.)
³⁹ СПбИИ РАН. Архив. Ф. 72. карт. 2. ед. 143. л. 1-2; Вкладная книга Брянского Свенского монастыря / В. Арсеньев. Тула. 1911. С. 11; РГИА. СПб. Ф. 834. оп. 3. ед. 2791. л. 276 (вклады Годунова в Новодевичий монастырь 1604 г.).
⁴⁰ Государственный исторический архив Ленинградской области. Ф. 857, оп. 1. ед. 203. л. 22-22об.
⁴¹ [Никольский А.] Описание рукописей, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. СПб... 1904. Т. 1.: Рукописи богослужебные. С. 59; РГИА. СПб. Ф. 834. оп. 3, ед. 200. л. 414-415.
⁴² Описание монастырей Российской империи. XIX в. // РНБ. ОР. Владимирское собр... ед. 19. л. 178 об.
⁴³ Баталов A. Л. Моление о чадородии и обетное строительство царя Федора Иоанновича // Заказчик в истории русской архитектуры. М... 1994. Ч. 1. С. 117-140.
⁴⁴ ПСРЛ. Т. 34. С. 203.
⁴⁵ Материалы по Смутному времени на Руси XVII в. / Публ. В Н. Александренко // Старина и новизна. 1911. Кн. 14. С. 206.
⁴⁶ РНБ. ОР. Ф. 487. оп. 2. ед. F.164. л. 414об. — 415. См.: Забелин И. Е. Троицкие походы русских царей. М., 1847; Белокуров С А. Разрядные записи за Смутное время. С. 133. 212.
⁴⁷ Подчеркнем все же полифункциональность культа Сергия Радонежского, о чем свидетельствуют другие Троицкие походы Годунова. Так, в октябре 1602 г. он девять дней (8-17) молился здесь за выздоровление жениха дочери Ксении Ганса Гольштинского. Молитва и тогда не помогла: это важно отметять для психологического восприятия действия-молитвы-отвержения самим героем действия/молитвы. Ведь в 1604 г. молитвы Годунова также были отвергнуты. Психологический надлом царя Бориса был неотвратим. См. о молении 1602 г.: Разрядная книга 1492-1603 гг. //НБУВ. ОР. Ф. VIII, ед. 120 м/140. л. 491; ЧОИДР. 1911. Кн. 3. С. 25-26. 28.
⁴⁸ Устрялов Н. Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. СПб., 1831. Ч. 1. С. 44-45; Святский ДА. История астрономии в России // Российское географическое общество. Архив. Ф. 43, oп. 4, ед. 66, № X, л. 1.
⁴⁹ Леонид, архим. Надписи Троицкой Сергиевой Лавры. СПб... 1881. С. 27; Николаева Т. В. Древнерусская живопись Загорского музея XIV—XVII ее. М., 1977. С. 31; Забелин И. Е. Троицкие походы русских царей. М... 1847.
⁵⁰ Попов А. Изборник... С. 216-218. Ср.: ГИМ. ОР. Чудовское собр... ед. 360, л. 184-191. (Опись П. Н. Петрона).
⁵¹ РНБ. ОР. Ф. 717 (Соловецкое собр.). ед. 1265. л. 2-39.
⁵² Там же. Л. 11-12.
⁵³ РНБ. ОР. Ф. 594 (Собр. H.A. Полевого), ед. 1. сст. 1-6.
⁵⁴ РНБ. ОР. Софийское собр., ед. 824. л. 82-83.
⁵⁵ Богданов А. П. Российское православное самодержавное царство // Царь и царство в русском общественном сознании. М., 1999. С 108. прим. 2.
⁵⁶ Временник Ивана Тимофеева М.-Л., 1951. С. 234-239. (Цитируем перевод сложного витиеватого текста Тимофеева на современный русский язык.)
⁵⁷ Там же. С. 239-240.
⁵⁸ Там же. С. 243.
⁵⁹ Мельникова А. С. Монеты Бориса Федоровича Годунова // Нумизматика и эпиграфика. М., 1988. Вып. 15. С. 144-167.
⁶⁰ Русская нумизматика XI-XX веков. Л... 1979. С. 143.
⁶¹ Временник Ивана Тимофеева. С. 63.
⁶² Антонова В. И., Мнева Н. Е. Каталог древнерусской живописи. М., 1963. Т. 2. N* 550. 588. 805. 806.
⁶³ ААЭ. СПб... 1836. Т. 2. N 28. С. 78-81; РНБ. ОР. Ед. 0.1У.17. л. 211-218; Опись архива Посольского приказа 1626 года. М., 1977. Ч. 1. С. 263. 320. («Столпик. а в нем грамота образцовая горная Иева патриарха московского и всеа Русии. и митрополитов, и архиепископов, и епископов, и всего освященною собора каковы грамоты посланы по городом на Украину к воеводам, что вор Гришка Розстрига идет к Москве, назвався царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии сыном, царевичем Дмитрием Углецким, и они б ево смуте не верили, а наверху грамоты роспись, в которые городы таковы грамоты посланы, сверху подрана»; «Свяска, а в ней переводы и отписки из розных городов от воевод к царю Борису про вора Гришку Ростригу. что он объявился в Литве; и под отписками в те го- роды грамоты против отписок».)
⁶⁴ ААЭ. Т. 2. № 28. С. 78-61.
⁶⁵ В грамоте в Новгород добавлено: — И государевы б городы Российские державы, которые сдали изменники, возвратил вспять государю нашему благочестивому царю и великому князю Борису Федоровичу всеа Русии самодержцу, и сыну его государю нашему царевичу князю Федору Борисовичу всеа Русии» (ААЭ. Т. 2. № 29. С. 83).
⁶⁶ В грамоте в Новгород добавлено: «...и государеву отчину городы, которые сдали им государевы изменники, возвратить государю нашему царю и великому князю Борису Федоровичу всеа Русии самодержцу, и сыну его государю нашему царевичу князю Федору Борисовичу всеа Русии» (ААЭ. Т. 2. № 29. С. 83).
⁶⁷ ААЭ. Т. 2. № 28. С. 80-61.
⁶⁸ ААЭ. Т. 2. № 29. С. 81-64; Отчет Общества любителей древней письменности за 1899-1890 гг. СПб., 1890. С. 16; РНБ. ОР. Соловецкое собр... ед. 20/1479. л. 46-49об.; СПбИИ РАН. Архив. Кол. 2, оп. 1, ед. 153, л. 51 об.
⁶⁹ ДАИ. СПб... 1846. Т. 1. No 151. С. 258; Сб. РИО. Т. 137. С. 244.261,280; РГАДА. Ф. 79, оп. 1, ед. 26; Ф. 199, оп. 1, портф. 299, ч. 2, ед. 5, л. 19-19об.
⁷⁰ Упор на то, что святитель пытался убедить польские власти и, в частности, духовный чин, делали послы Василия Шуйского князь Г. Волконский и дьяк А. Иванов (1606-1607), напоминая панам-раде о послании Иова с Освященным Собором: «И святейший Иев патриарх Московский и всеа Русии, и митрополиты и архиелискупы, и епискупы, и весь освященный собор, видя то, что диявольским советом кровь хрестьянская проливаетца через крестное целованье, посылали к навышшей раде коруны Польские и ведикого княжества Литовского к арцыбискупом, и бискупом и ко всему духовному чину з грамотами посланника Ондрея Бунакова; а грамоты послали за своими печатьми. А писали к ним о том воре о еретике о Грешке Отрепьеве с свидетельством, обличая того вора, что он прямой вор, богоотступник, еретик, чернец розстрига Гришка Богданов сын Отрепьев: Иев патриарх, и все митрополиты, и архиепископы и епискупы сами его знали и в дияконы его Иев патриарх ставил; и после того он объявился в еретичестве, и был при всех на соборе, и ссужен был на смерть в заточенье, и убежав от смерти, диявольским сонетом розстригся, и назвался царевичем Дмитреем. И про царевичеву Дмитрееву смерть также с свидетельством писали, чтоб вы. Жигимонт король, и паны-рада тому вору не верили и крови крестьянские не проливали через крестное целованье. И вы, Жигимонт король, и паны-рада тому всему не поверили, и токо гонца у себя задержали; и то все поставили ни во што, хотячи истинная наша православная крестьянская вера и все Российское царство в разоренные учинили» (Сб. РИО. Т. 137. С. 244, 250-251).
⁷¹ СПбИИ РАН. Ф. 276. оп. 2, ед. 133, л. 51 (156).
⁷² РГАДА. Ф. 79. оп. 1. ед. 26; Ф. 199. оп. 1. портф. 299. ч. 2. ед. 5, п. 19-19об.
⁷³ ГИМ. ОР. Музейное собр... ед. 1209, л. 214-21боб.; Турилов АЛ. Из истории проектов ликвидации Брестской унии (неизвестное послание князя Константина Острожского патриарху Иову) // Славяне и их соседи. М... 1991. Вып. 3. С. 138-140.
⁷⁴ Сборник материалов по русской истории начала XVII века. СПб., 1896. С. 64.
⁷⁵ ДАИ. Т. 1. № 151. С. 256-258.
⁷⁶ Сб. РИО. Т. 137. С. 280-281.
⁷⁷ РИБ. Т. XIII. Стб. 37; Попов А. Изборник... С. 227.
⁷⁸ ААЭ. Т. 2. № 67. С. 153.
⁷⁹ Попов А. Изборник... С. 227; РИБ. Т. XIII. Стб. 37.
⁸⁰ РНБ. ОР. Ф. 588 (Погодин М. П.), ед. 1411. л. 264об.
⁸¹ РИБ. Т. XIII. Стб. 37.
⁸² В «Повести, како восхити царский престол Борис Годунов» приводятся сведения, будто чудотворения в Угличе были зафиксированы еще во времена царя Бориса, но он не решился на открытие мощей Дмитрия: «Благоверный царевич князь Дмитрей Иванович... нача по смерти чюдеса многа творили с верою приходящим ко гробу его. Оному же Борису не довлеяше, еже уби младенца незлобива, паче же реку, государя своего царевича Дмитрея, и пролин кровь неповинную; но хотяше и по смерти память его от земля истрыти и чюдеса его преславная в презрение положили, дабы имя его и по смертине именовалося...» (РИБ. Т. XIII. Стб. 153).
Сюжет о проявлении чудотворений от захоронения царевича Дмитрия уже «в царство Бориса Годунова» подробно излагает автор «Сказания о царстве царя Феодора Иоанновича»», придавая ему (сюжету) эсхатологический характер. Здесь говорится, что творивший «по смерти своей» (то есть чуть ли не с 1591 г.) чудеса царевич явился старцу Тихону «и сказа ему все о Борисове царстве, и о смерти его, и о Ростригине царствии и о кровопролитии христианской крови». Тихон же «повела то явление всего Московскаго государства людем», а также «нача и явственно всему народу поведали чюдеса благовернаго царевича Димитрия». Исцеления верующих при гробе младенца «Борису в стул и в поношение бысть». Годунов «преславныя его чюдеса в презрение хотя положить»: он велел всех исцелившихся «поймать», языки им резать и разослать по дальним городам в темницы. Старца же Тихона царь «велел в отрубе зжечь». «И тако в то время прекрати объявляли чюдеса его...» — резюмировал автор «Сказания» (РИБ. Т. XIII. Стб. 794-795). Подробности приведенного сообщения имеют явно ретроспектинный характер и создавались по следам недавней канонизации царевича Дмитрия. Тем не менее оно так или иначе отражает бытование слухов о могиле царевича параллельно с известиями о его двойнике. Для Годунова слухи, связанные с угличскими чудотворениями были одновременно и успокоением (царевич действительно мертв), и изобличением (царевич убит и чудотворит как страстотерпец).
⁸³ РИБ. Т. XIII. Стб. 37-38; Попов А. Изборник... С. 227.
⁸⁴ Там же. Стб. 38: Попов А. Изборник... С. 227.
⁸⁵ Материалы по Смутному времени на Руси XVII в. С. 250.
⁸⁶ СГГД. СПб., 1819. Ч. 2. С. 178.
⁸⁷ Устрялов Н. Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. Ч. 1. С. 316.
⁸⁸ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 95-96.
⁸⁹ РИБ. Т. XIII. Стб. 963.
⁹⁰ Белокуров С А. Разрядные записи за Смутное время. С. 170-171, 196.
⁹¹ Сб. РИО. Т. 137. С. 176.
⁹² Там же. С. 176-177.
⁹³ Там же. С. 177.
⁹⁴ Сб. РИО. Т. 137. С. 179-180.
⁹⁵ Там же. С. 180-181.
⁹⁶ Там же. С. 181.
⁹⁷ Сборник материалов по русской истории начала XVII века. С. 62-74.
⁹⁸ ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 61.
⁹⁹ Сб. РИО. Т. 137. С. 218.
¹⁰⁰ Там же. С. 243, 250.
¹⁰¹ Повествование о замечательном и почти чудесном завоевании отцовской империи, совершенном яснейшим юношей Димитрием в. к. Московским в 1605 г..... Собрал из достоверных известий Бареццо Барецци. Флоренция. 1606 / Рус. пер. (Б. м., б. г.) С. 11. (Три точки после 1605 г. означают сокращение названия в переводе. Есть еще один русский перевод, которым я не пользовался (т. к. он с купнорами): Повествование о Дмитрии Самозванце, собранное Бареццо Барецци / Публ. и предисл. М. Оболенского // ЧОИДР. 1847. № 5. Отд. 3.)
¹⁰² Устрялов Н. Г. Сказания современников. Ч. 1. С. 310-311.
¹⁰³ СГГД. Ч. 2. N«78. С. 164.
В подлинности приговора сомневались С. Ф. Платонов (Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв.: Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время. М., 1937. С. 448. прим. 76), а также И. И. Смирнов (Смирнов И. И. Восстание Болотникова: 1606-1607. М... 1951. С. 118), но его существование подтверждается росписью войска 1604 г. Отметим, что в 1607 г. Василий Шуйский издаст такой же указ о наборе церковных слуг на войну против Лжедмитрия II. Царь Василий повелит и самим монахам быть готовыми сражаться за веру, когда придет необходимость. Братии Троице-Сергиева монастыря в 1608-1609 гг. действительно пришлось взять в руки оружие во время осады обители. От вражеских пуль в то время погибли 547 монахов, слуг и служебников монастыря (Арсений, пером. Доклады, грамоты и другие акты о служках Троицкого Сергиева монастыря// ЧОИДР. 1867. Кн. 3. Отд. 1. С. 37-38).
¹⁰⁴ Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII ее. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 2. С. 34. 36-39. 53-57. 70-74. 89-90.
¹⁰⁵ АМГ. Т. 1. С. 65-66: БАН. ОР. Ед. 17.8.35. о. 73-73об.
¹⁰⁶ АМГ. СПб... 1890. Т. 1. С. 71-77.
¹⁰⁷ Никольский Н. К. Кирилло-Белозерский монастырь. СПб... 1897. Т. 1. Вып. 1. Прил. 6. С. LXXXV.
¹⁰⁸ РГАДА. Ф. 1441, оп. 1. ед. 222. л. 11; БАН. ОР. Ед. 17.8.35. о. 48об.
¹⁰⁹ ЧОИДР. 1918. Кн. 1. С. 4. 13. 41.
¹¹⁰ ЧОИДР. 1918. Кн. 1. С. 28-36. 48-62.
¹¹¹ Роспрос 113-го году (?) старца Варлаама Ятцкого про Гришку Ростригу, как он пошол с ним с Москвы и как был в Литве // Опись архива Посольского приказа 1626 года. М... 1977. Ч. 1. С. 317.
¹¹² Историческое и правдивое повествование... С. 18; Повествование о замечательном и почти чудесном завоевании отцовской империи... С. 11.
¹¹³ Устрялов Н. Г. Сказания современников о Димитрии Самозванце. Ч. 1. С. 316. 333.
¹¹⁴ Там же. С. 333-334.
¹¹⁵ Временник Ивана Тимофеева. С. 235-237.
¹¹⁶ РГАДА. Ф. 184. оп. 1. ед. 137. л. 187. ф. 141. 1605 г... ед. 2. л. 1-5; АИ. СПб... 1841. Т. 2. No 55. С. 67-69.
¹¹⁷ ААЭ. Т. 2. №32. С. 86-89.
¹¹⁸ РГБ. ОР Ф. 256. ед. 47/65. л. 1-2. Псково-Печорский монастырь. СПб... 1860. С. 72; Строев П. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской Церкви. СПб... 1877. Стб. 385. Иоаким стал настоятелем в 1593-1594 гг... на должности архимандрита пробыл до 1616 г., когда был хиротонисан Псковским архиепископом. умер 24 апреля 1623 г. (РНБ. ОР. Ф. 487. оп. 1. ед. 20. л. 80об.).
¹¹⁹ Опись архива Посольского приказа 1626 года. Ч. 1. С. 262.
¹²⁰ РГБ. ОР. Ф. 203. ед. 196/4, л. 56-57.
¹²¹ СП6ИИ РАН. Архив. Ф. 276. оп. 1. ед. 185. л. 12-14.
¹²² Иначе вели себя миряне, особенно москвичи, подстрекаемые антигодуновской оппозицией. Годунов пытался подавить распускаемые слухи. Позже, в 1608 г., польские послы напоминали боярам (с явным преувеличением как приемом «полемической дипломатии»»): «Борис от того времени как сел на господарстве, через весь час, хоть маленько хто як либо в Московском господарстве того князя Дмитра вспомянет, и он велел тех всих мучить, стинать, на кол сажать, а инших на далекие городы, в Сибирь, на вязенье засылал, и много безчисленно крови про то розлил. и страх на все господарство пустих; а заставы не только на рубежах, ино и в середине господарства межи городами поставил, штоб-то людем Московским, городу с городом не можно было советовать и помочи князю Дмитру делать». «Борис, господарь ваш, многих людей значных здешних уставичными пытками, муками и на горле карал, а инших в дальние городы на вязенье зсылал. а инших скарбами и жалованьем от того отвести хотел: але всим тым ничего не придумал, и вас от того никоторыми мерами отвести не мог» (A3P. Т. IV. No 177. С. 268. 274).
¹²³ РНБ. ОР. Авт. 152, л. 75об.
¹²⁴ ААЭ. Т. 2. No 32. С. 86-88; РНБ. ОР. Ед. O.IV.17. л. 221-230.
¹²⁵ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 46-47. (Перевод B.A. Зоргенфрея.)
¹²⁶ СГГД. Ч. 2. No 84. С. 189-190; СПбИИ РАН. Архив. K.174. оп. 2. карт. V. ед. 197.
¹²⁷ ААЭ. Т. 2. No 32. С. 87.
¹²⁸ СГГД. Ч. 2. No 85. С. 191-194.
¹²⁹ РИБ. СПб... 1884. Т. VIII. No 8. Стб. 70.
¹³⁰ РИБ. Т. XIII. Стб. 39-50.
¹³¹ Там же. Стб. 40; ПоповА. Изборник... С. 228; ПСРЛ. Т. 14. С. 64.
¹³² СГГД. Ч. 2. No 87. С. 196-197.
¹³³ РИБ. Т. XIII. Стб. 574. 647-648.
¹³⁴ ЧОИДР. 1847. No 9. Отд. 2. С. 15.
¹³⁵ Белокуров С А. Разрядные записи за Смутное время. С. 199.
¹³⁶ Дмитриевский А. А. Архиепископ Елассонский Арсений... С. 98.
¹³⁷ Временник Ивана Тимофеева. С. 255.
¹³⁸ ДАИ. СПб... 1846. Т. 2. No 76. С. 195.
¹³⁹ ПСРЛ. Т. 14. С. 64.
¹⁴⁰ ААЭ. Т. 2. № 32. С. 88.
¹⁴¹ ПСРЛ. Т. 14. С. 65.
¹⁴² РИБ. Т. XIII. Стб. 16-17; Попов А. Изборник... С. 219-220.
¹⁴³ Сказание Авраамия Палицына. М.-Л., 1955. С. 110, 260.
¹⁴⁴ РИБ. Т. XIII. Стб. 28. 158.
¹⁴⁵ Временник Ивана Тимофеева. С. 232. (Далее все ссылки на издание приводятся в тексте в скобках; везде цитируется современный русский перевод этого сложного в литературно-языковом отношении сочинения.)
¹⁴⁶ Масса И. Краткое известие о Московии... С. 63.
¹⁴⁷ По мнению А. Л. Баталова, все названные раки и ковчеги начали изготовляться еще при Федоре Ивановиче как целая программа молитвы о чадородии и были завершены уже Борисом Годуновым. См.: Баталов АЛ. Моление о чадородии и обетное строительство царя Федора Иоанновича // Заказчик в истории русской архитектуры. М., 1994. Ч. 1.
¹⁴⁸ Дмитриевский А А. Архиепископ Елассонский Арсений... С. 96-97.
¹⁴⁹ Там же. С. 97.

<< Назад   Вперёд>>