VIII. Духовник Самозванца архимандрит Исайя: миссия молчания
Проникновение же во внутренний мир исторического персонажа неимоверно трудно из-за практического отсутствия прямого свидетельства о нем в источниках. Тем более интересным для каждого исследователя является поиск пути к разным областям сознания своего героя. Их постижение совершается на основании «пунктирного» отображения в источниках определенных действий, жестов, связей избранного деятеля, его привязанностей (включая привязанность к вещам) и т. п. Выявление этих «пунктирных следов» внутреннего «я» исторического персонажа всегда достаточно субъективно. Все вышеизложенное в еще более сгущенном виде проявляется в Лжедмитрии I, в жизни которого кроме обозначенной двойственности есть еще одна сложность: его личность принадлежит к разряду героев «икс» в истории, что не дает возможности с самого начала привязать ее к среде, влияниям, этом числе семейным, и т. п.
В историографии «Димитриады» по ряду причин особо навязчивой оказалась религиозно-церковная тема. Внешние события, многоплановость политических ориентации и общения Самозванца давали повод поставить его вне российской традиции вообще и церковно-православной в частности. В ряде предыдущих работ мы пытались доказать, что даже в сфере внешнего поведения, и особенно в этой сфере, Лжедмитрий I стремился сохранять традицию1. Излишне здесь повторять прежнюю аргументацию. Отметим лишь, что относительно уровня личной религиозности Самозванца, которую мы пытались реконструировать методом анализа его разновременных высказываний приближенным (особо доверенным) и их сопоставлением с суммой всех политических, декламационных и практических ходов и действий, осуществляемых в течение длительного времени, наш основной вывод сводился к тому, что в личности Самозванца происходила постепенная деформация — от исключительно православной ментальности к развитию своеобразной религиозной индифферентности, толерантности ко всем ответвлениям христианства.
Но после значительного отхода — через общение с внешним миром (Речь Посполитая) — от ортодоксии в период московского царствования, повидимому, состоялся поворот в сторону традиции, отношение к которой теперь уже было глубже внешней этикетности. При этом сразу оговорим, что в сознании Самозванца религия как вероучение и мировоззрение не отождествлялась с церковной организацией. Однако был реальный человек, который в своей персоне объединял для него (или по крайней мере должен был объединять) религию (православие) и Церковь. Это — православный духовник Самозванца, который появляется в последний московский период его жизни одновременно с удалением от двора и от личного общения с царем иезуитов и последователей других конфессий, навязывающих свои миссии в России.
Даже сам по себе указанный факт и симптоматичен, и неоднозначен. Как его расценивать? Почему уже во время похода на Москву у Лжедмитрия I не было православного духовника? Он выжидал изменения негативного отношения к нему Русской церкви? Пользовался услугами прибывшего в его стан в Туле грека Игнатия, архиепископа Рязанского? Симпатизировал иезуитам или арианам? Не есть ли назначение духовника в Москве данью традиции? И вообще духовник Самозванца — это явление внешнего мира его жизни или его внутренняя потребность?
Функция духовника во все времена неизменна: исповедь, соблюдение ее тайны и духовное утешение несомого. Должность царского духовника была очень почетной и значимой, но не всегда предполагала искренние и регулярные монаршие исповеди, иначе говоря, наибольшую посвященность во внутреннее «я» помазанника. Известно, что Иван Грозный с этой целью ездил к особо почитаемым за святость жития старцам в Троицкий, Кириллов и другие монастыри, а его духовник Сильвестр попал в опалу. По традиции духовником царя всегда был протопоп кремлевского Благовещенского собора. Это не означало, что выбор духовника был предо-пределен должностью, наоборот, избранного в духовники священнослужителя царь сразу назначал благовещенским протопопом. Так, у Ивана Грозного эту должность поочередно занимали Алексей, Федор Бармин, Андрей, Симеон, Сильвестр, Евстафий — все протопопы Благовещенского собора; последним был архимандрит Феодосий. Духовником Федора Ивановича являлся благовещенский протопоп Елевферий. Традиция была нарушена Борисом Годуновым. Его духовником стал старец Троице-Сергиева монастыря Варсонофий Якимов, крестивший дочь царя Федора Ивановича Феодосию и сына Бориса Годунова Федора, а после смерти Варсонофия (1601) — Симеон. Логика действий Самозванца, перечеркнувшего все годуновское, даже перенесшего его тело из Архангельского собора на кладбище бедняков и самоубийц Варсонофьевского монастыря и нарочито обращавшегося к традиции царей Ивана Грозного и Федора, требовала вновь вернуться к благовещенскому настоятелю. При этом, даже если бы в Благовещенский собор был назначен новый протопоп, самый акт более говорил бы о соблюдении этикета, нежели о внутренней религиозности Самозванца. Однако последний в данном случае сознательно нарушил традицию, что совершенно не было необходимым. И это, как нам кажется, одно из тех «действий-пунктиров», которые метят путь к познанию внутреннего мира исторического персонажа.
Во время вступления Лжедмитрия I в Москву протопопом Благовещенского собора был Терентий. Возможно, предвосхищая (или даже пытаясь навязать) возвращение традиции в назначении царского духовника, он в первые же дни правления Самозванца подал царю «программную» челобитную с изложением концепции соотношения «священства» и «царства» (об этом уже говорилось в главе V).
Терентий просчитался: у Самозванца были достаточный опыт (пребывание в Кремле, при дворе Патриарха и в Думе) и познания, чтобы оценить менторский тон протопопа и все его идеи. Терентий был подвергнут опале.
Место благовещенского протопопа освободилось, и Самозванец мог передать его своему духовнику, избранному из незаметных и тихих священников и не пытавшемуся поучать царя. Это целиком отвечало бы логике внешней игры в традицию. Но благовещенским протопопом был назначен Федор, который тем не менее не стал царским духовником. В это время Терентий подал новую челобитную, где утверждал не только главенство «царства», но и Божественность власти монарха. Казалось бы, после такого теоретического обоснования Божественного происхождения и почти всехристианского значения власти Самозванца царь, последовательно развивая и пытаясь символически воплотить эту идею, должен был опять приблизить Терентия. С политико-идеологической точки зрения духовник апологет целиком вписывался во внешний облик царствования Лжедмитрия I.
Однако Самозванец все же подобрал себе совершенно иного духовника, исходя, как представляется, исключительно из религиозно-духовных побуждений. Им стал архимандрит владимирского Рождественского монастыря Исайя Лукошков (Лукошко). Подчеркнем: царь мог призывать для исповеди Патриарха. Самозванец низверг сторонника Годуновых Патриарха Иова и провел избрание грека Игнатия. Таким образом, для формы, для демонстрации традиции перед двором и россиянами Лжедмитрий I вполне мог пользоваться услугами преданного первоиерарха. И он исполнял традицию, постоянно призывая Патриарха и Освященный Собор в Боярскую думу, выслушивая прежде остальных мнение главы Церкви. Но все же для личной потребности в исповеди Самозванец избрал удивительного духовника: известного церковного композитора; настоятеля удаленного от Москвы, хотя и значительного, владимирского монастыря; монаха, наделенного христианскими моральными достоинствами и умом. Сразу отметим: Исайя имел доступ к царю, о чем свидетельствуют хотя бы выхлопотанные им для своего монастыря привилегии; он не вмешивался в государственную политику, но и не был «монаршим прихлебателем», о чем свидетельствует стабильность его положения и после убийства Самозванца, а также молчание о его возможных неблаговидных делах всех авторов — современников Смуты (он не попал в разряд «кривых»). Какова же в таком случае была его роль? Зачем Исайя нужен был Лжедмитрию I?
Понятно, что об их отношениях нигде ни словом не упомянуто (да и само имя духовника Самозванца всплывает случайно) и ответ на поставленные вопросы может быть лишь гипотетичным. Путь к нему в значительной степени лежит через личность самого Исайи.
В специальных исследованиях, посвященных царским духовникам, его имя не упоминается. Единственное свидетельство о том, что Исайя Лукошков был духовником Самозванца, имеется в грамоте патриарха Филарета Рождественскому монастырю от 12 октября 1620 г. на село и деревни. Она была выдана в ответ на челобитье князя Барятинского. Последний заявлял, что принадлежавшая ему вотчина при Борисе Годунова была передана монастырю по ложному челобитью архимандрита Исайи. Настоятель утверждал, будто тесть Барятинского 3. Бестужев вложил ее в монастырь по духовной. Барятинский не успел добиться правды у царя Бориса — тот умер. А при Лжедмитрии I его ходатайство не было удовлетворено, «потому что Рожественского монастыря архимарит был Ростриге духовник»2. Самозванец подтвердил право монастыря на владение вотчинами в специальной грамоте, текст которой сохранился3. В резолюции Патриарха Филарета, который получил при Самозванце сан митрополита Ростовского, находился при его дворе и не мог не знать лично его духовного отца, сведения об Исайе как духовнике Лжедмитрия I не опровергаются. Более того, сам спор за землю Филарет Романов также решил в пользу монастыря, встав на сторону архимандрита Исайи Лукошкова.
Рождественский владимирский архимандрит традиционно играл важную роль в церковных и государственных делах. Он еще в XVI в. всегда первым из архимандритов подписывал важнейшие документы государства, лишь с 1562 г. став вторым — после архимандрита Троице-Сергиева монастыря. В Кремле находилось подворье Рождественского монастыря (возле Никольских ворот). Это свидетельствовало, что наряду с Троицким, Кирилло-Белозерским и Симоновым монастырями, подворья которых тоже находились на территории Кремля, владимирская Рождественская обитель была одной из влиятельнейших и пользовалась особой царской милостью. Здесь во все время царствования Самозванца и жил Исайя Лукошков. Возможно, здесь они и познакомились. Или же архимандрит знал Самозванца ранее, во время пребывания инока Григория в Пудовом монастыре и у Патриарха? По-видимому, выбор Лжедмитрия I был неслучайным.
Назначение Исайи царским духовником должно было произойти после отстранения Терентия. Челобитные последнего (и особенно важная в этом случае — вторая) не имеют точных дат. Новый благовещенский протопоп Федор упоминается только в чине венчания Лжедмитрия I и Марины Мнишек в мае 1606 г. Уточнить хронологию в данном случае могут помочь лишь грамоты Самозванца Рождественскому владимирскому монастырю за ноябрь — декабрь 1605 г., написанные явно после назначения архимандрита Исайи царским духовником и являющиеся признаком благоволения Лжедмитрия I к нему. Таким образом, архимандрит Исайя занял новую должность не позже ноября 1605 г. А 1 декабря, по-видимому, не без ходатайства духовника (родом усольца, клиента Строгановых), царь выдал большую жалованную грамоту на все владения и привилегии в торговой деятельности Строгановым.
Иван Трофимов Лукошков был усольцем, происходил из посадской среды и жил в Соли Вычегодской у Строгановых. В описи сольвычегодского Благовещенского собора от 1579 г. имя попа Ивана Лукошкова упоминается дважды. Очевидно, здесь началась его служба. Здесь же он стал обучаться пению и начал писать свои распевы еще во времена Ивана Грозного4. Жил Лукошков при соборе в своем дворе, который даже в более поздних документах (1614, 1622) значится как «Лукошково дворище» 5. Поп Иван еще не был иноком Исайей, когда учился в Соли Вычегодской у Стефана Голыша церковному песнопению и музыкальному творчеству. Но уже там, у Строгановых, он стал известным роспевщиком. Лукошков был лучшим учеником Голыша и «велми много знаменнаго пения распространил и наполнил»6. Здесь началось и его восхождение по лестнице церковной иерархии: он принял постриг (возможно, в сольвычегодском Введенском монастыре). Именно «в Усолье», как считает Н. П. Парфентьев, и были созданы Лукошковым многие из его распевов («Волхвы персидстии», «Благовествует Гавриило», большой распев «Царю небесный утешителю», «Ипакои воскресим» на 8 гласов, «Да исправится молитва», «Да молчит всяка плоть», «Приидите верении» и др.)7. Здесь он не только учился сам, но и учил других строгановских певцов, в том числе композиции8. Позже, будучи уже архимандритом Рождественского монастыря, Исайя не забывал о местах, где началась его блестящая карьера. Известен его вклад певческого сборника в Благовещенский сольвычегодский монастырь «по себе и по своих родителех» (1615, 25 марта).
Для нас же очень важной является его связь со Строгановыми. Возможно, именно Исайя способствовал особому расположению Лжедмитрия I к Строгановым (Самозванец выдал им несколько льготных грамот)9.
Есть предположение, что в 1598 г., когда Борис Годунов воссел на российском троне, Исайя Лукошков был игуменом Богоявленского монастыря в Костроме, а затем стал архимандритом владимирской Рождественской обители. По всей вероятности, во Владимир Исайя попал не ранее 1602 г., как о том писал П. М. Строев. В это время он создает песнопение «О колико блага», которое было записано («взято») 8 сентября 1601 г.10 Хорошо образованный и с прекрасным музыкальным даром Исайя Лукошков. как ученик Стефана Голыша, являлся признанным продолжателем усольской школы российского церковного пения. В настоящее время найдено несколько сложенных им песнопений (в том числе «Октоих»)11.
Вероятно, разносторонние дарования Лукошкова, музыкальный талант (его роспевы использовались царским и патриаршим хорами) импонировали Самозванцу. Напомним, что, несмотря на тесную связь с Лжедмитрием I, Исайя Лукошков сумел удержаться в рождественских архимандритах до 1621 г. (около этого времени он умер). Более того, в 1613 г. Исайя Лукошков участвовал в избрании на престол Михаила Романова и поставил свою подпись вторым в числе архимандритов (вслед за настоятелем Троице-Сергиева монастыря), а в декабре 1614 г. он погребал царицу-инокиню Александру. Наконец, в 1619 г. Исайя принимал участие в церемонии поставления на патриаршество Филарета Романова.
Интересно, что в ряд перечисленных фактов как бы не вписывается деятельность Исайи при Самозванце. Он находился в тени даже во время венчания Лжедмитрия I и Марины Мнишек, хотя венчать брачующихся традиционно должен был именно духовник. В чине обручения, коронации Марины Мнишек и бракосочетания с ней Лжедмитрия I духовник говорил единственную сакраментальную фразу: «Достойно есть», когда царь целовал крест (согласно преданию, с вложенными частицами Животворящего Древа из Константинополя) и корону. Этим Исайя свидетельствовал как духовник, что его духовный сын — истинный христианин и достоин харизмы властителя. В чине он не был назван не только по имени, но не указывался даже сан Исайи (просто назван духовником). Далее в чине он появляется только раз, но уже как владимирский архимандрит (второй по иерархии после Троицкого), а не как духовник — при несении царского креста с частицами Животворящего Древа, а также барм и диадемы. Венчал же царскую чету не он, а благовещенский протопоп Федор. Но, с другой стороны, по традиции благовещенский протопоп и должен быть духовником. Традиция явно требовала участия Исайи, однако Лжедмитрий I употребил для этикета настоятеля Благовещенского собора. Не свидетельствует ли это. что роль Исайи при Самозванце была противоположной формальной, то есть отвечала внутренней потребности царя в духовнике, которому он по-настоящему исповсловатся и доверял?
Наличие такого доверия и любовь царя к своему наставнику, к сожалению, могут быть подтверждены лишь прозаическими, зафиксированными документарно фактами благоволения к Рождественскому монастырю (а также опосредованно — указанными выше грамотами патронам Исайи Строгановым). Кроме упоминавшейся грамоты Самозванца на монастырские вотчины, в пользу обители был решен спор с крестьянами дворцового села Красного за луга. Несмотря на то что крестьяне Красного принадлежали казне и потому в интересах царя было их поддержать, увеличивая собственные владения, власти встали на сторону обители (ноябрьская грамота 1605 г.) 12. В марте 1606 г. Лжедмитрий I послал монастырю 150 рублей; это была значительная по тем временам сумма13.
Духовник Самозванца, таким образом, был истинным отцом духовным, исповедником и успокоителем совести, забывающим все высказанные царем тайны сразу после исповеди, как того требует Церковь. Еще раз напомним, что данное заключение подтверждается неизменностью положения Исайи в то время, когда Самозванец был официально проклят, провозглашен еретиком, чернокнижником, папистом, а также анафематствован наряду с Арием. Правительство Василия Шуйского использовало для этого всех, включая низведенного Патриарха Иова, мать царевича Дмитрия Марию Нагую и т. д. Странным образом духовник Самозванца не был привлечен к пропаганде, но в то же время и не подвергнут опале. Это ли не доказательство неформальной, внеполитической, очень личностной и исключительно религиозной его роли при Лжедмитрии 1?
В свете вышеизложенного иначе, нежели принято считать, выглядят и те несколько известных фактов демонстрации православия Лжедмитрием I, которые традиционно интерпретируются как неискренняя игра перед русским окружением. Современники свидетельствовали о частых молитвах Самозванца. Один из иностранцев отмечал: «Московские священники... очень удивлялись его благочестию и сильному рвению»14. Начальник личной охраны Лжедмитрия капитан Яков Маржерет свидетельствовал, что царь «обычно соблюдал все их (россиян. — В. У.) обряды» 15. Польские послы в 1608 г. заявляли перед российскими дипломатами, что Самозванец «через весь час свою прирожоную руску веру держал, что всем в Москве ведомо» 16. И до момента своего официального восшествия на престол, и во время царствования Самозванец не нарушал обычаев православной веры. Архиепископ Арсений Елассонский, непосредственный участник процессии встречи Самозванца, свидетельствовал, что царь Дмитрий все делал по православному чину.
Совершенно другую картину пытались представить заговорщики, распространяя слухи, будто Самозванец носит крест в сапоге, икону держит под кроватью, отдал приказ полякам носить православные кресты ниже пояса и пр. Однако Лжедмитрий I, когда узнал об этом, очень оскорбился. Он созвал стрельцов и придворных, целовал перед всеми икону и просил Господа дать знамение, если он оскорбил в чем-либо православие17. А в грамоте Самозванца Львовскому православному братству, в которой он жаловал деньги на строительство церкви, говорилось: «Да созиждется храм сей во утверждение истинной нашей непорочной христианской веры и в прибежище православным христианам»18 (подробнее см. гл. X).
Заметим, что ни в одной из названных акций Самозванец не использовал авторитет духовника. Особенно знаменательна сцена экзальтированной молитвы перед стрельцами и придворными. Лжедмитрий I сам вышел и свидетельствовал перед Богом. Как нам представляется, это еще одно доказательство исключительно духовно-интимной потребности Самозванца в духовном отце, каковым был Исайя Лукошков. Если же это действительно так, то путь к постижению религиозного сознания и православности Самозванца возможен и в данном направлении. По крайней мере скепсис относительно описанных свидетельств не может быть признан вполне обоснованным. Не стоит забывать также, что в «доцарский» период жизни Самозванец носил иноческое платье, служил в монастырях и был автором похвалы трем московским святителям — Петру, Алексию и Ионе. Все это не могло уйти бесследно из сознания человека, религиозные корни которого произрастали на почве русского православия.
Но вся совокупность действий, помыслов и убеждений Самозванца ничего не значила для его врагов. Добивая покалеченного Лжедмитрия I, заговорщики не призвали духовника и не дали возможности исповедаться: он фактически исповедовался перед Шуйским и его сторонниками, которые не имели нужды говорить правду об этой исповеди19. Известно, что мотив смерти героя, особенно в период Средневековья, был важным компонентом культуры, экраном, на который проецировались все жизненные ценности: постоянно помня о смерти и Страшном Суде, человек Средневековья в момент последней исповеди не мог лгать. Обрывки информации свидетельствуют, что Самозванец умер с полной убежденностью относительно своего династического происхождения, православности и мессианского предназначения для спасения Российской державы и христианского мира. Политические противники сделали все для его дискредитации. Его даже похоронили как колдуна «в скудельнице», где погребали самоубийц. Над трупом бывшего царя надругались, затем сожгли его и выстрелили пеплом из пушки в сторону Польши. А что же духовник? Ведь он знал о душе Самозванца многое; почему он молчал? Исайя Лукошков уже ничем не мог помочь своему духовному сыну, рискуя лишь навредить себе, но он и не раскаялся в своей прошлой миссии, как и ранее, сохраняя о ней полное молчание.
Интересно отметить, что в Рождественском владимирском монастыре на покое с начала 1605 г. находился бывший митрополит Ростовский и Ярославский Иона. В соответствии с Хронографом XVII в. и приписываемым св. Димитрию Ростовскому «Летописцем о Ростовских архиереях» именно Иона первым обличил дьяка Григория Отрепьева перед Патриархом Ионом. В Хронографе сказано, что «патриарх же слышах ни вочто же вмених сия словеса его»20. А в Летописце этот эпизод изложен шире: «У святейшего патриарха Иова видев живуща диакона потаеннаго вора — Грешку Отрепьева, из Чудова монастыря в дом патриаршеский взята, пророчески о нем святейшему патриарху возвести, яко сей чернец диаволу сосуд будет. Патриарх же тому невнимаше. Первосвященный же сей митрополит Ростовский Иона, по малом времени и самому царю Борису сказа, яко чернец той самому сатане сосуд есть...»21
Иона был предшественником Исайи на игуменстве в Рождественском монастыре, откуда в 1588 г. был взят на Вологодско-Пермскую епархию. Возвратившись в монастырь в начале 1605 г., в последние месяцы царствования Годуновых (причины оставления им кафедры неизвестны), Иона построил в 1607 г. каменную церковь на воротах обители. Он умер 7 марта 1608 г. и похоронен в Ростовском кафедральном соборе.
Таким образом, Иона находился в одном монастыре с духовником Самозванца — архимандритом Исайей и под его началом. Судя по тому, что бывший митрополит никак не пострадал, он не обличал Лжедмитрия I. Он ли имел влияние на Исайю или наоборот — неясно. Тем не менее сам факт пребывания в одном монастыре обличителя Отрепьева и духовника Самозванца очень интересен. К сожалению, он остается немым и не поддается интерпретации. Но само молчание обоих, их дальнейшая жизнь без опалы, в том же монастыре, могут породить предположение о взаимной их лояльности царю Дмитрию Ивановичу.
1 Ульяновский В. И. Российские самозванцы: Лжедмитрий I. Киев. 1993; Он же. Россия в начале Смуты: Очерки социально-политической истории и источниковедения. Киев. 1993. Ч. 1; и др.
2 Акты, относящиеся до юридического быта древней России. СПб... 1857. Т. 1.236; Акты феодального землевладения и хозяйства / Сост. Л. В. Черепнин. М., 1961. Ч. 3. С. 104; РГАДА. Ф. 281, ед. 1903.
3 Сборник Муханова. М., 1866. С. 204-205.
4 ГИМ. ОР. Синод, собр. певческое, ед. 219. л. 376об.
5 РГАДА. Ф. 1278, ед. 25; Введенский А А. Торговый Дом Строгановых XVI-XVII вв. Л., 1924. С. 23-26; и др.
6 РГАДА. Ф. 181. ед. 600. л. 12об.; ГИМ. ОР. Уваровск. собр... ед. 152. л. 164об.; РНБ. ОР. Ед. Q.1.1101. л. 202.
7 РГБ. ОР. Ф. 210. ед. 1. л. 202об. 209; Ф. 304. ед. 429. л. 195.494об; БАН. ОР. Собр. Целепи, ед. 20. л. 65; и др.; Парфентъев Н. П. Усольская (Строгановская) школа в русской музыке XVI-XVII веков. Челябинск. 1993 и др.
8 ГИМ. ОР. Синод, собр. певческое, ед. 219. л. 376об. — 377; Парфентьев Н. П. Усольская школа в древ нерусском певческом искусстве XVI-XVII ее. и произведения ее мастеров в памятниках письменности // Памятники литературы и общественной мысли эпохи феодализма. Новосибирск. 1985. С. 63.
9 СПбИИ РАН. Архив. Ф. 125, оп. 1. ед. 15.16.
10 РГАДА. Ф. 188. ед. 1589. ед. 1574, л. 94об... 101об.
11 Келдыш Ю. Лукошко Иван (Исайя) // Музыкальная энциклопедия. М... 1976. Т. 3. С. 338; Фролов СВ. «Иного переводу Лукошкова» // ТОДРЛ. Л... 1979. Т. XXXIV. С. 351-356; и др.; Зверева С.Т. Материалы к биографии и творческой деятельности Ивана Лукошки //Там же. Т. XXXVII (Ленинград. 1983). С. 334-340.
12 СПбИИ РАН. Архив. К. 107. on. 1. ед. 25. ССТ. 1-4.
13 Тихонравов К. Н. Вкладная книга Владимирского Рождественского монастыря // Известия имп. Археологического общества. 1863. Т. 4. Вып. 4. Стб. 343.
14 Историческое и правдивое повествование о том, как Московский князь Димитрий Иоаннович достиг отцовского престопа. Чешский текст 1606 г. Прага. 1908. С. 17.
15 Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета. М., 1982. С. 155, 214.
16 АЗР. СПб., 1851. Т. IV. С. 267.
17 Казанский П. С. Исследование о личности первого Лжедмитрия // Русский вестник. 1876. Т. 131. С. 16; Левитский Н. Лжедмитрий I как пропагандист католичества в Москве. СПб., 1886. С. 158.
18 СГГД. СПб... 1819. Ч. 2. С. 130.
19 В инструкции 1606 г. для послов в Польшу князя Г. Волконского и А. Иванова говорилось, что на вол рос панов-рады, «какими обычаи тот вор розстрига убит и какою смертью скончался» следовало отвечать: «...и тот богоотступник, вор, еретик Гришка, видя себя своими злыми делы обличаема, сам сказал перед в. г. нашим ц. и. в. к. Васильем Ивановичем в. Р. и перед бояры, и перед дворяны и перед всем многонародным множеством Московского государства, что он прямой Гришка Отрепьев, а делал то все. отступя от Бога и православные крестьянские веры бесовскими мечтами; и за те его злые богомерские дела, осуди истинным судом, всенародное множество Московского государства убили» (Сб. РИО. М... 1912. Т. 137. С. 255).
Напротив. Борща писал, что Самозванец перед смертью утверждал свою царственность и ссылался на мать, но князь Голицын «сказал от имени матери, что она сознается и говорит, что он не ее сын». Когда же мертвого Лжедмитрия I показали Марфе, она ответила: «Нужно было спрашивать меня об этом, когда он был жив, а теперь так как вы его убили, то он уже не мой сын» (РИБ. СПб... 1872. Т. I. Стб. 424-426).
20 РНБ. ОР. Ф. 487. on. 2. ед. F. 216. л. 71об.
21 Летописец о Ростовских архиереях / Публ. А. А. Титова. СПб., 1890. С. 11.
<< Назад Вперёд>>
