Превосходство священства над царством
Владимир Святой не только сам принял христианство, но признал христианскую веру государственной и крестил своих подданных. Государство Владимира Святого и его преемников сделалось вероисповедным, а вместе с тем у нас повторилась и та практика отношений государства к церкви, которую мы наблюдали в Византии, с некоторыми весьма существенными, однако, модификациями.
Владимир Святой принял православную веру в такой момент, когда догматы ее были окончательно установлены. Вследствие этого князьям нашим не приходилось принимать мер к разъяснению догматов, как то делали византийские императоры. Но положение их по отношению к духовной власти нисколько от этого не выиграло. Сделавшись покровителями церкви и блюстителями церковных порядков, они стали вместе с тем учениками пришлого духовенства. Над представителями светской власти возникло нечто высшее в лице духовных учителей, руководителей вечного спасения. Но вечное и временное на земле тесно связаны: чтобы достигнуть вечного блаженства, надо показать себя достойным оного в условиях этой временной жизни. Отсюда, учительская деятельность духовенства может и должна касаться вопросов чисто светских. Принятие христианства породило, таким образом, условия, при которых сделалось возможным вмешательство духовной власти в дела светской. Учители веры и вечного спасения, чувствовавшие потребность вмешательства и в светские дела, стояли по отношению к нашим князьям в положении гораздо более свободном и независимом, чем они находились по отношению к светской власти у себя на родине. В Византии императору принадлежала значительная доля влияния на назначение епископов, митрополитов и патриархов, на их перемещение и т.д. Русские же митрополиты назначались (по правилу) константинопольским патриархом, вне зависимости от русских князей, а наоборот, в зависимости от чуждой власти византийского императора. Этой чуждой власти принадлежало и право решать вопрос о числе митрополий в Русской земле, а следовательно, и о их границах. Русские митрополиты ежегодно посылали в Константинополь денежную дань и поминали в русских церквах "божественное имя" византийского императора как царя всех христиан. Константинопольский Патриарх Антоний, исходя из той мысли, что вселенская церковь объединяет всех верующих в одно государство и имеет одного вселенного царя, в грамоте к Василию Дмитриевичу говорит:
"Невозможно христианам иметь церковь, но не иметь царя, ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собой, и невозможно отделить их друг от друга. Тех только царей отвергают христиане, которые были еретиками, неистовствовали против церкви и вводили развращенные догматы, чуждые апостольскаго и отеческаго учения. А высочайший и святой мой самодержец, благодатию божиею, есть государь православнейший и вернейший, поборник, защитник и отмститель церкви: поэтому невозможно быть архиереем и не поминать его имени. Послушай верховнаго апостола Петра, говорящаго в первом соборном послании: "Бога бойтесь, царя чтите", не сказал "царей", чтобы кто не стал подразумевать именующихся царями у разных народов, но — "царя", указывая на то, что один только царь во вселенной" (Рус. ист. б-ка. VI. № 40. 1393).
Итак, по мнению Вселенского Патриарха, русские люди конца XIV века и думать не могли о своем царе. У них был уже царь общий с патриархом, византийский император. Это мнение свое патриарх подтверждает даже ссылкой на верховного апостола Петра.
Принятие христианской веры, этот величайший акт нашей начальной истории, богатый плодотворнейшими последствиями, поставил русскую светскую власть в весьма сложное и трудное положение. Но прежде чем говорить о практике отношений светской и церковной власти, необходимо выяснить, какие идеи принесло духовенство из Византии и распространяло в новом обществе. Мы имеем здесь в виду не апостольскую деятельность духовенства, не догматическое и нравственное его учение, а единственно те его мысли, которые выражают взгляды на светскую власть и могут служить к разъяснению его к ней отношений.
Мы уже знаем, что в Византии возникло мнение о превосходстве священства над царством. Это мнение проникло к нам и нашло сторонников не только среди духовенства, но, как увидим ниже, и между представителями светской власти. Русь домосковская представляла, однако, мало поводов к его выражению. Положение старых удельных князей и их преемников в первое столетие татарского порабощения так мало походило на положение византийского императора, что мысль о превосходстве священства над царством в Русской земле едва ли могла останавливать на себе внимание наших церковных проповедников. Впервые она была высказана современником Ивана Калиты, митрополитом Петром:
"А который иерей святую литургию священствовал, — поучает он, — тогда царя честней: никто бы не усидел против него; аще кто усидит, проклят тот человек есть от небесных сил" (Пам. стар. рус. лит. Вып. IV. 188).
Ту же мысль проводит в своих грамотах и поучениях и митрополит Фотий. В послании во Псков он противополагает вечного Царя временному и говорит, что священники состоят не при временном царе, но при Царе царствующих и Господе господствующих, и далее:
"И тамо, идеже предстоите, и тамо и ангелом предстоящим, тех одеяний ваших священных касающеся. И на сия той священнический сан устройся".
По благословенной грамоте Фотия иноку Павлу монахи воспринимают "великий ангельский образ". Наконец, он высказывает и мысль о неизмеримом превосходстве священнического сана над всеми мирскими. Его поучение о важности сана священнослужителей и о их обязанностях начинается так:
"О великом Божьем священстве, еже елико есть отстояще небо от земли, толико отстоит христово священнодействуемое таиньство от всякаго превышьшаго сана, паче мирскаго"1.
Митрополит Даниил у постели умирающего Великого князя Василия Ивановича приравнивает сан инока — золоту, сан великого князя — серебру и изрекает неблагословение князю Андрею Ивановичу, препятствовавшему постричь умирающего.
"Не буди на тобе, — говорит он, — наше благословение ни в си век, ни в будущи, занеже сосуд сребрян добро, а позлащен того лутши" (ПСЛ. VI. 1534).
Есть основание думать, что на Соборе 1503 г., на котором, между прочим, обсуждался вопрос о монастырских имуществах, был прочитан документ, известный под названием "Вено Константиново", а потом документ этот, вместе с другими актами собора, был доложен Великому князю Ивану Васильевичу2. В этом документе, сослужившем хорошую службу партии стяжателей, речь идет не о том только, что Константин Великий установил обладание недвижимостями в пользу монастырей, но этому императору приписывается превознесение папского престола над царским, монашества над царским саном, и, наконец, утверждается, что Константин Великий принял на себя звание конюшего по отношению к преемнику апостола Петра, водил под ним лошадь и заповедал делать это всем будущим императорам3.
Мысли "Веиа Константинова" так понравились митрополиту Макарию, что он целиком повторил их в письме к Ивану Грозному4. Всю важность этого документа оценил и патриарх Никон, приказав напечатать его в изданной им в 1653 г. печатной кормчей, благодаря чему он и получил всеобщую известность.
В "кратком слове противу тех, кто вступается в церковныя движимости и недвижимости", написанном в самом начале XVI века, проводится уже и мысль о двух мечах. Автор этого слова неизвестен, но написано оно по поручению русского архиепископа. Неотъемлемость церковных вещей выводится здесь из отношения церковной власти к светской. Отношение же это представляется в следующем виде. Обе власти, говорит автор:
"...изводятся из власти божественныя, и еще толико мирская власть под духовною есть, елико от Бога духовное достоинство предположено есть".
В случае посягательства мирской власти на имущественные права церкви власть духовная обязана бороться даже до пролития крови:
"Понеже, по апостольскому учению, паче подобает повиноватися Богу, нежели человеком. Мирстии бо власти человеци суть: тело отъяти могут, души же ни".
И далее, приведя слова евангелиста Луки, на которых строится теория двух мечей, автор дает им такое объяснение: "Зде разумети треба есть, яко меч есть сугуб. Един меч вещественный, его же имеяше Петр апостол, егда отреза ухо Малху в вертограде; той меч достоит пастырем церковным имети защищение церкви своея, даже и до своего кровопролития, аще токмо мечем духовным ничтоже поспешествует. Вторый же меч есть духовный, его же Господь даде Петру и будущим по нем, глаголя: аще ни тако послушает тя, да будет ти, яко язычник и грешник, ими же словесы, со властью вязати и решити, даде Христос учеником своим власть отлучения и анафеме предания. И сию власть наречем — мечем духовным. Сим мечем пастырю церкви достоит защищатися и оборонятися первее. Аще ли по третьем наказании непослушни не сотворят повеления и сопротивны пребудут, нехотяще наказатися, ни вый своих гордых пастырем подклонити и Христу повинутися, тогда помощью плечий мирских действовати могут мечем вещественным, на отвращение силы сопротивных" (У Павлова. Секуляризация. I. 61).
Если русские святители, Петр, Даниил, Макарий, были убеждены в превосходстве священства над царством, то едва ли и говорить нужно, что Максим Грек нисколько в этом не сомневался. Указав на то, что "святительство и царя мажет и венчает и утверждает, а не царство святителей", он говорит:
"Убо больши есть священство царства земскаго, кроме бо всякаго прекословия меньша от большаго благославляется, глаголет божественный апостол" (Соч. III, 155).
А среди русских людей немало было таких, которые с удовольствием слушали Максима Грека.
Возвеличивая священство над царством, греческое духовенство принесло к нам и идею божественного происхождения светской власти. По словам начальной летописи, уже первые епископы говорили Владимиру Святому: "Ты поставлен еси от Бога" (54). Та же мысль повторяется в поучениях митрополитов Иллариона, Никифора и др. Но это божественное происхождение княжеской власти не уравнивало ее с духовной. За русскими князьями не признавались никакие преимущества священства. Как варвары и новообращенные, они были учениками духовенства; патриархи и митрополиты требовали от них безусловной покорности своим поучениям. Во второй половине XII века возникли несогласия между Великим князем Владимирским, Андреем Боголюбским, и местным епископом, Нестором. Князь прогнал епископа; желая заменить его более угодным ему человеком и учредить особую митрополию во Владимире, он обратился с просьбой об этом к константинопольскому патриарху, Луке Хрисовергу; к нему же обратился с жалобой на князя и изгнанный им епископ. Из грамоты патриарха мы узнаем, что столкновение князя с епископом было уже на рассмотрении местного собора, который решил дело в пользу епископа. Патриарх пересмотрел дело и решил его также в пользу епископа. В своей грамоте князю он пишет:
"Надеемся, яко не восхощеши ся противити суду всех святитель и нашему смирению... Всяку... жалобу... на боголюбиваго епископа своего сложи с сердца своего, с радостию же его приими, со всякою тихостью и любовью... имей его, яко святителя, и отца, и учителя, и пастыря... А не будешь к нему, якоже подобает, ни повинутися начнет и его поучением и наказанием, ...ведомо ти буди ... аще всего мира исполниша церкви ...гониши же епископа, главу церковную и людскую, — то не церкви, то хлевы, ни единая же ти будет мзды и спасения... Никто же бо от всех человек: ли святитель, ли пресвитер, или мних, или аггел, ниже бо аггел с небеси имеет такову власть вязати и решати, разве един боголюбивый епископ твой, его же положил Господь Бог главу всей земли твоей и тебе"5.
Епископ — глава всей земли и князя, и князь должен его слушаться, иначе нет ему спасения.
От патриарха Филофея имеем несколько грамот к русским князьям; в них проводится та же мысль о послушании князя епископу. В грамоте к Великому князю Дмитрию Ивановичу обращает на себя внимание следующее место:
"По долгу, лежащему на мне, как общем отце, свыше от Бога поставленном для всех повсюду находящихся христиан, я всегда пекусь, подвизаюсь и молю Бога о их спасении... Но всего более люблю твое благородие и молюсь о тебе... за твою любовь и дружбу к нашей мерности... за благорасположение и повиновение к преосвященному митрополигу киевскому и всея Руси... ибо я узнал, что ты уважаешь и любишь его и оказываешь ему всякое послушание и благопокорение, как он сам писал ко мне... Митрополит, мною поставленный, носит на себе образ Божий и находится у вас вместо меня, так что всяк, повинующийся ему и желающий оказывать ему любовь, честь и послушание, повинуется Богу и нашей мерности, и честь, ему воздаваемая, переходит ко мне, а чрез меня — прямо к самому Богу. И кого митрополит благословит и возлюбит за что либо хорошее, — за благочестие или за послушание, — того и я имею благословенным, и Бог также; напротив, на кого он прогневается и наложит запрещение, и я также.... Я тебя похвалил и показал к тебе любовь и благорасположение; напротив, сильно опечалился и разгневался на других князей, как ты узнаешь из моих грамот" (Рус. ист. б-ка. VI. Прил. № 16. 1370).
Не будем пока касаться гнева патриарха на русских князей. Будем говорить о его к ним милостях и приведем несколько мест из грамоты к другим князьям:
"Благороднейшие князья всея Руси, во святом духе возлюбленные и вожделенные сыны нашей мерности! Молим Всевышняго Бога даровать всем вам здравие и благорасположение душевное, крепость и благосостояние телесное, успех во всех житейских делах и благоденствие, усиление власти, умножение чести и все, что благо и спасительно... А все это вы будете иметь, если станете оказывать подобающее уважение, почтение, послушание и благопокорение преосвященному митрополиту Киевскому и всея Руси... Поелику... вы имеете вместо меня преосвященнаго митрополита Киевскаго и всея Руси... то вы обязаны оказывать ему великую честь и благопокорность, каковую должны были бы воздавать мне самому, если бы я присутствовал там... Если вы будете так делать и иметь такое расположение к церкви Божией и к самому преосвященному митрополиту своему, то прежде всего получите мзду в нынешнем веке, снискав себе содействие и помощь во всем, в чем нуждаетесь, от самого Бога, Который подаст вам усиление власти, долготу жизни, успех в делах, благоденствие, исполнение всех благ, жизнь безпечальную и безбедную, и здравие телесное, а в будущем веке — царство небесное, наследие вечных благ и наслаждение" (Рус. ист. б-ка. VI. № 18. 1370).
Вот каким языком говорили Вселенские Патриархи с великими и удельными князьями всея Руси. Возникает вопрос, какое "послушание и благопокорение" князей митрополиту и епископам, а чрез них и себе, имели они в виду? В соблюдении ли только догматов и канонов церкви или и за пределами оных? Приведенные грамоты говорят "о послушании и благопокорении" вообще, а не в церковных только вещах. Строго отделить церковные дела от светских и в наше время трудно, тогда же это было совершенно невозможно. Духовенство того времени даже и не думало о таком отделении. Патриарх обещает благословение Дмитрию Ивановичу, если митрополит возлюбит его "за что-либо хорошее , и далее поясняет "за благочестие или за послушание". Итак, делами благочестия, которыми можно угодить Богу, не исчерпывается послушание князя, имеется в виду еще и послушание, т.е. за пределами благочестия. Что обязанность послушания князей духовенству не ограничивалась вопросами догматов и канонов, это видно из той широкой роли, какую играли у нас в древности представители церкви. Духовенство, проникнутое духом христианства, считало себя призванным поучать князей миролюбию, правосудию, давало советы кроткого обращения с врагами и преступниками, вмешивалось даже в финансовую их политику, если находило в ней противоречие учениям церкви; с другой стороны, сами князья обращались к его посредничеству в своих междоусобиях, к его советам — в вопросах законодательства и управления и т.д. Положения эти не требуют доказательства, лишь для ближайшей характеристики нашей древности приведем места источников.
Начальный летописец рассказывает, что Владимир Святой совещался с епископами о мерах противодействия умножившимся разбоям и два раза принял их совет: сперва о смертной казни разбойникам, а потом о замене ее вирами (Лавр. 54).
В 1097 г. Владимир Мономах и черниговские князья, Давыд и Олег, решили наказать Святополка-Михаила Киевского за участие в ослеплении Василька и вознамерились напасть на него в Киеве. Киевлянам это очень не понравилось. Они послали к князьям-соперникам митрополита Николу с увещанием не начинать войны и не губить земли Русской. Соперники послушались митрополита (Лавр. 112).
В 1149 г., во время войны Юрия с киевским князем Изяславом, переяславский епископ Евфимий обратился к последнему с таким увещанием:
"Княже! умирися с стрыем своим, много спасения примеши от Бога и землю свою избавиши от великия беды" (Ипат.).
В 1157 г. Юрий Долгорукий хотел выдать Ивана Берладника врагу его, князю Ярославу, который уже и прислал за ним большую дружину. В это дело вмешался митрополит Константин и все игумены.
"Грех ти есть, — укорял митрополит князя, — целовавши к нему крест, держиши в толице нужи, а еще хощеши выдати на убийство" (Ипат. 81).
Князь послушал, но только наполовину: Ярославу Берладника не выдал, а послал его скованного в Суздаль.
Летописец, повествуя о беседах Великого князя Киевского, Ростислава Мстиславича, с печерским игуменом Поликарпом, говорит, что последний поучал его так:
"Вам Бог тако велел быти: правду деяти на сем свете, в правду суд судити и в крестном целованьи вы стояти" (Ипат. 1168).
В 1189 г. возникла ссора между киевским князем Рюриком и Святославом Черниговским из-за тайных сношений последнего с венгерским королем. Князей помирил митрополит Никифор, посоветовав им пойти войною на "иноплеменников", которые завладели волостями Русской земли (Ипат. 138).
В 1195 г. владимирский князь Всеволод обратился к киевскому князю Рюрику с просьбой уступить ему города: Треполь, Богуславль, Канев и др. Города эти Рюрик только что подарил зятю своему, Роману, и скрепил этот дар крестным целованием. Положение Рюрика было очень затруднительно; ему предстояло или нарушить договор с зятем, или отказом в уступке вызвать нападение со стороны Всеволода. Киевский князь обратился к совету митрополита Никифора и услыхал от него следующую речь:
"Княже! мы есмы приставлены в Русской земле востягивати вас от кровопролитья; аж ся прольяти крови крестьянской в Русской земле, ажь еси дал волость моложьшему, в облазне пред старейшим, и крест еси к нему целовал, а ныне аз снимаю с тебе крестное целование и взимаю на ся; а ты послушай мене, возма волость у зятя у своего, дай же старейшему, а Романови даси иную в тое место" (Ипат. 145).
Рюрик последовал совету митрополита.
В 1311 г. митрополит Петр отказался благословить владимирским столом тверского князя Дмитрия Михайловича (Рус. лет. III. 107).
1Рус. ист. б-ка. VI. NN 51, 57, 60. 1422-1431
2Терновский Ф.А. Изучение византийской истории. Вып. II. 133-145
3"Вено Константиново" напечатано у Терновского. Вот относящиеся к рассматриваемому вопросу места:
"Разсудихом, — говорит Константин Великий, — со всеми тысящники, и сотники, и синклитом, и вельможами, и со всеми римскаго царства величествы подлежащему людству, понеже блаженный Петр, яко викарий (сиречь наместник) уставлен на земли Сыну Божию, аще и нами и нашим царством. Место преимущее и властелина апостольскаго приимут данное им начальство, власть большая и превысочайшая, паче, еже имать наша кротость и царство на земли, всеми видимо; предразсудихом бо того апостольскаго властелина и того по нем преемников .... уставихом чтити со благоговением, и священнейшим его седалищем, блаженнейшаго апостола Петра, паче, нежели нашего царства, наипаче бо земнаго престола, преславнее превозносити и воздати сему власть и славы достоинство, скорость же и господствование, и силу, и честь царскую" (139). ..."Аще кто от великих наших царских вельмож восхощет к благоговейным клириком причаститися, никтоже да дерзнет таковым порицати и поносити гордостиею своею". (Это место свидетельствует, что во время сочинения "вена" поклонение иноческому чину не было общим явлением)... „Чести ради блаженнаго Петра, конюшего сан ему себе дахом. Повелеваем же той чин и обычай всем, иже по нем, святителем всегда творити в прохождениях своих, по подобию нашему царскому. Тем же ради сего постриженнаго знамения верховнаго святительския главы, да не мнит кто сие пострижение худо быти и безчестно, но наипаче земнаго царства саном, и славою, и честию, и силою ему украшатися подобает" (142).
4Дьяконов. Власть московских государей. 128. Пр. I.
О предпочтении иночества царскому венцу императором Константином речь идет еще в Ипатьевской летописи под 1168 г. Описывая беседы Великого князя Киевского, Ростислава Мстиславича, с игуменом печерским Поликарпом, летописец влагает в уста князя следующие слова.
"И самого правовернаго царя Константина слышах глаголавша: аще бых ведал, се ль честен лик чернецьский, всходяща с ангелы к престолу Господню безпрестани, снял бых венец и багряницю" (95).
5Рус. ист. б-ка. VI. № 3. 1160. "Грамота, — говорит издатель, — сохранилась и двух редакциях: краткой, имеющей все признаки подлинности, и пространной с различными добавками в содержании и подновлениями в языке". Последнее выписанное нами предложение находится только в пространной редакции. Оно, может быть, и не подлинное. Но для нашей цели это все равно: оно во всяком случае выражает тенденцию подновителя, которым могло быть только духовное лицо. Пространная Редакция принадлежит Никоновской летописи.
<< Назад Вперёд>>
