Отношение светской власти к духовной в Византии
Наши предки приняли христианскую веру от греков. Факт происхождения русской церкви от греческой, естественно, установил зависимость первой от второй: русская церковь состояла под властью константинопольской иерархии. Греческое духовенство принесло к нам готовые уже воззрения на отношения церкви к государству. Воззрения эти могли видоизмениться в новой среде, но знакомство с ними во всяком случае необходимо для понимания того порядка, который возник у нас.
Христианство при своем возникновении создало церковь независимую от государства. В первые три века церковь эта существовала наперекор воле государства. Она не только не была признана светской властью, она была гонима ею, и тем не менее христианское учение распространялось и побеждало мир.
С принятием христианства Константином Великим христианская церковь признается в Византийской империи государственной и из гонимой становится господствующей. Константин Великий предписывает устраивать христианские храмы и запрещает приносить жертвы старым богам. Император Феодосий Великий издает эдикт о равном достоинстве и святом триединстве Отца и Сына и Святого Духа и ряд законов, которыми храмы языческие конфискуются, изображения языческих богов расплавливаются, а принесение им жертв воспрещается под страхом наказания, как за преступление величества. Эту политику утверждения христианской
веры путем указов продолжает и император Юстиниан. В первый год царствования он издает эдикт, и котором осуждает мнения Нестория, Евтихия и Аполлинария и предписывает признавать православное учение о Св. Троице. Эдикт оканчивается угрозой всем иначе думающим: как еретики они будут подвергнуты наказанию. Позднее император предписывает признавать постановления первых четырех Вселенских соборов и догмат о двух естествах в Иисусе Христе. Все иначе думающие лишаются права занимать общественные должности, получать наследство и делать завещания, составлять собрания и отправлять богослужение; имущество их конфискуется. Юстиниан признал за церковными законами такую же силу, какая принадлежит государственным законам. "Что запрещается священными канонами, то запрещается и нашими законами", — говорит его Конституция 530 г.
Если Византийское государство предписывает признавать догматы православной церкви и уравнивает ее каноны со своими законами, то оно составляет с церковью как бы одно целое. Следствием этого единства государства и церкви является то, что не принадлежащие к православной церкви, хотя бы это были и люди, верующие во Христа, не могут принадлежать и к государственному союзу, они лишаются политических и гражданских прав1.
Что это за форма — слитие двух организмов в одно новое целое? В этом новом целом одинаково ли представлены интересы обоих организмов или дано предпочтение одному на счет другого?
Государство и церковь два совершенно разных учреждения по задачам и образу действия. Церковь имеет дело с внутренним человеком, с его совестью, по отношению к которой акты принуждения не могут применяться. Государство имеет дело с внешними проявлениями человеческой воли и может действовать принудительно; внутренний мир человека, его вера, вопросы о том, какие догматы он признает, какие отрицает, — не входят в область ведения светской власти. Подданными одного и того же государства одинаково могут быть и несториане, и монофизиты, и православные, лишь бы они подчинялись существующему государственному порядку. Разноверующие не могут быть членами одного и того же церковного общения, у них не может быть общего епископа, а император может быть общий. Делая известное вероисповедание условием юридической правоспособности, император становился слугою церкви и подчинял ей государство. Путем миропомазания духовенство приобщало императора к священству и, таким образом, вводило его в свою среду. Император рассматривался как Богом поставленный "внешний епископ". В религиозных процессиях он имел на себе облачение, подобное архиерейскому, благословлял народ и принимал даже некоторое активное участие в богослужении2. За императорами признавалось и право поучать
народ благочестию и истинам веры3.
Как помазанники Божии, они были обязаны покровительствовать церкви и блюсти церковные порядки.
Но как подданные почитались принадлежащими к церкви и государству лишь до тех пор, пока они верили по-православному, так и императоры. В случае уклонения их от православия духовенство поучало их и даже предавало анафеме.
Согласно с этим византийское духовенство считает себя вправе удостоверяться в православии императора, а императоры считают себя обязанными доказывать свое православие. В 491 г., по смерти императора Зенона, сенат и народ провозгласили императором силенциария Анастасия. Патриарх Евфимий, еще при жизни покойного императора Зенона подозревавший Анастасия в том, что он разделял учение Евтихия, воспротивился вступлению его на престол, обозвал новоизбранного еретиком, недостойным управлять христианами, и отказался венчать его на царство. Венчание состоялось только после того, как Анастасий дал патриарху письменное исповедание веры и клятвенное обещание ничего не изменять в православной церкви. В 514 г. римский папа, со своей стороны, также потребовал от Анастасия исповедание веры. Император удовлетворил и папу, отправив к нему исповедание, составленное и духе православия.
Императоры, нетвердые в православии, возбуждали против себя не только духовенство, но и народ, принимавший горячее участие в догматических спорах. Император Василиск, разделявший мнения монофизитов, издал послание, в котором православные усмотрели отступление от постановлений Халкидонского собора. Все население Константинополя пришло в движение. Патриарх Акакий, видя враждебное царю возбуждение народа и полагаясь на его силу, покрыл трауром алтарь Св. Софии, сам облекся в траур и торжественно с церковного амвона объявил императора еретиком. Сторону патриарха принял и знаменитый святостью жизни отшельник Даниил. Собрав множество единомысленных монахов, он отправился и лагерь императора и там публично изобличил его неправославие. Столкновение это кончилось тем, что император был вынужден написать новое послание, и котором осудил монофизитство и другие несогласные с православием учения как ереси. Император Анастасий, несмотря на данное патриарху Евфимию письменное исповедание веры, в действительности разделял мнения монофизитов и принимал меры к ослаблению постановлений Халкидонского собора. Вследствие этого между ним и преемником Евфимия, патриархом Македонием, возникло разномыслие, и император стал порицать патриарха. Опасность, угрожавшая постановлениям Халкидонского собора, вызвала восстание в населении Константинополя, где преобладали православные. Народ, руководимый монахами, выступил на защиту патриарха, поносил императора именем еретика и кричал, что он недостоин царствовать. Устрашенный император обратился к помощи поруганного им патриарха, который остался, однако, при своем мнении и продолжал обличать императора в неправославии. Анастасий снова уступил и снова обещал мыслить по-православному.
Не всегда оказывался православным и император Юстиниан, так много сделавший для утверждения православия. Он издал "Исповедание веры", направленное против "трех глав", т.е. мнений трех епископов, заявивших себя на третьем Вселенском соборе в некоторой степени солидарными с мнениями Нестория. Восточные епископы, за небольшими исключениями, приняли эдикт императора. Иначе отнеслись к нему западные. Они усмотрели в нем порицание Халкидонского собора и отказались последовать за императором. Представитель западного духовенства, папа Вигилий, не знал, на что решиться и был то против императора, то присоединялся к его исповеданию. В этих колебаниях Вигилия был такой момент, когда он произнес отлучение от апостольского престола всякому, кто признает "Исповедание веры" императора, а следовательно, и самому императору. Эти разногласия решено было, по соглашению императора с Вигилием, внести на разрешение пятого Вселенского собора, созванного и Константинополе. Ввиду незначительного числа западных епископов, прибывших в Константинополь, папа, несмотря на все приглашения императора, отказался прибыть в заседание собора. Пятый Вселенский собор одобрил произнесенное императором осуждение "трех глав", но западные епископы не присоединились к нему и после собора. Они стали собирать местные соборы, на которых высказывались в пользу мнения папы Вигилия, осуждавшего "Исповедание" императора. Мнение это было написано для прочтения на соборе, но отвергнуто императором и на соборе не читано. В год своей смерти император Юстиниан заготовил эдикт о нетленности тела Христова. На этот раз мнение его не нашли православным и восточные епископы. Константинопольский патриарх Евтихий, которому первому император предложил свой эдикт к подписанию, нашел мнение императора еретическим, отказался подписать эдикт и долго обличал автора его в неправославии. Особенно энергического противника нашел император в антиохийском епископе Анастасии, мнением которого весьма дорожило восточное духовенство. На обращенные к нему вопросы он всем доказывал, что тело Господа подвержено было тлению, что именно так Думали божественные апостолы и богоносные отцы, и ежедневно стал прочитывать в церкви изречение апостола: "Аще кто вам благовестит паче, еже приясте, анафема да будет", хотя бы то был ангел с небееи. Смерть императора прекратила это новое разногласие.4
С согласия императоров церковь подняла руку и на их право законодательствовать: Халкидонский собор объявил не имеющими силы императорские законы, противоречащие канонам.
Императору, как покровителю церкви и блюстителю ее интересов, принадлежало широкое право участия в управлении церковными делами. Это тоже не всегда нравилось византийскому духовенству. Император Никифор Фока издал указ, по которому ни одно церковное дело не должно быть решаемо вопреки воле императора. Патриарх Полиевкт потребовал от преемника Фоки отмены этого указа и только тогда короновал Иоанна Цимисхия на царство, когда тот согласился на его требование5.
Приведенные нами факты свидетельствуют о существовании в Византии элементов чистейшей теократии. Новая церковь слилась с государством, но не на равных правах: она подчинила его себе и явилась господствующею в новом христианском мире. Иначе и быть не могло. Новые отношения между государством и церковью слагались в такое время, когда религиозный интерес охватывал всего человека. Все население Византийской империи, в Европе, Азии и Африке, со страстным увлечением относилось к догматическим вопросам веры и принимало горячее участие и их решении. Императоры не могли отрешиться от окружающей их среды и были захвачены потоком религиозных разномыслий, защищаемых с фанатическим ожесточением. В период сложения кафолической христианской догмы человеческая мысль была отвлечена от временных и преходящих вопросов жизни в область вечного и неизменного. Этому полету мысли в область неземного должно было подчиниться и государство, дав первенство вопросам духовного мира над своими земными интересами. Такое состояние человечеству необходимо было пережить. Из немногих приведенных нами примеров достаточно видно, насколько подчинение государства церкви унижало светскую власть и какими бедствиями угрожало оно народному благу и общественному спокойствию6.
Но приведенными чертами теократизма не исчерпывается практика отношений государства к церкви в Византии. Византийские императоры были преемниками римских, и в них нередко с полною силою оживало самовластие их царственных предшественников. Руководимые требованиями личных вкусов и подчиняясь влиянию окружающих лиц, они деспотически распоряжались делами церкви, нисколько не стесняясь признанными ими в силе законов церковными канонами. Они замещали по своему усмотрению епископские кафедры, перемещали епископов из одного диэцеза в другой, низводили их с кафедры, заключали в тюрьму и предавали анафеме; им принадлежало право созывать соборы, но они произвольно лишали их свободы действия.
Не для доказательства этой самовластной практики, а лишь для ее иллюстрации приведем несколько фактов. На собор 449 г., созванный в Эфесе, император Феодосий II отправил для наблюдения за порядком двух чиновников и войско. Чиновникам предписано было брать под стражу и отправлять к императору каждого, кого они заметят в действиях, клонящихся ко вреду святейшей веры. Благодаря принятым мерам два послания папы Льва I, написанные в православном духе, пройдены были на соборе полным молчанием.
Не лучше распорядился и император Юстиниан на V Вселенском соборе, созванном по соглашению с папою Вигилием, для решения спора о "трех главах". Послание папы Вигилия к собору, в котором осуждалось императорское "Исповедание веры", Юстиниан признал неправославным и не допустил к прочтению; на соборе же читались старые грамоты Вигилия, в которых он присоединялся к мнению императора. В двух приведенных случаях разница только в направлении, а не в способе действия. Император Феодосий действовал в духе монофизитов, император Юстиниан — в духе, одобренном восточными епископами православной церкви; но способ действия один и тот же: и тут, и там царит самовластие императора.
Император Василиск издает окружное послание против Халкидонского собора, в котором повелевает святейшим епископам предавать анафеме и огню все, постановленное в Халкидоне. Выше мы говорили уже о столкновении императора Анастасия с патриархом Македонием. Обращение императора к православию не было искренним. Он продолжал разделять взгляды монофизитов и потребовал от патриарха выдачи ему актов Халкидонского собора с целью предать их уничтожению. Патриарх отказал и был тайно арестован в своем дворце и отправлен в ссылку без суда и следствия. Уже после ссылки патриарха император созвал собор для суда над ним. Собор состоял из епископов, противников православия и придворных льстецов, которые не затруднились осудить низвергнутого сановника церкви. Но и православные императоры поступали иногда не лучше монофизитов с православными патриархами. Выше мы говорили уже о том, что константинопольский патриарх, Евтихий, отверг эдикт императора Юстиниана о нетленности тела Христова; последствием этого было низложение патриарха по воле императора.
Такова византийская практика. Император и патриарх действуют или в согласии друг с другом, или враждуют между собой, причем патриарх анафематствует императора, а император приказывает анафематствовать патриарха.
Эпоха вольного и невольного единения государства и церкви выработала христианскую догму, которая повела к образованию многих церковных обществ, различествующих в учении веры, но на вопросе об отношении государства к церкви не останавливалась. Этот вопрос был делом практики, которая никак не могла его обойти и решала различно в различных случаях, смотря по соотношению сил и настроению действующих лиц; законодательного же определения он не получил.
В предисловии к VI новелле Юстиниан говорит о божественном происхождении священства и царства: "sacerdotium и imperium суть два высших дара Божия, составляющих украшение человеческой жизни". Признавая единый источник обеих властей, император Юстиниан как бы уравнивает их. Далее новелла говорит о том, что "император имеет великое попечение о догматах Божиих и о достоинстве священства". Эти слова, свидетельствуя об усердии императора к церкви и о желании его поддерживать ее достоинство, не дают, однако, возможности сделать какое-либо точное заключение об отношениях его к духовной власти. Более по этому вопросу можно найти в Эпанагоге императора Василия и сыновей его, Льва и Александра. Значение Эпанагоги спорно. Одни ученые видят и ней только проект закона, который никогда не был обнародован; другие доказывают, что она получила в свое время законодательную санкцию и была обнародована7. Споря о законодательном значении памятника, византинисты согласны в том, что редакция статей Эпанагоги о патриаршей власти, по всей вероятности, принадлежит патриарху Фотию. Таким образом, была ли обнародована Эпанагога или нет, она во всяком случае содержит в себе pia desideria одного из выдающихся представителей православной церкви по занимающему нас вопросу, а потому и не может быть обойдена молчанием.
Эпанагога уподобляет государственный организм человеческому. Как человек состоит из души и тела, так для государства необходимы две власти: духовная и светская, патриарх и император. Важнейшею обязанностью императора признается защита правоверия и благочестия. "После своего избрания гражданскими чинами он отправляется в храм и, являя здесь покорность Богу, обращается к нему, как к началу всего, испрашивает даров благодати, как Божий раб, и молится о посвящении своем в царя. Затем, приступая к самому венчанию на царство посредством миропомазания, совершаемого патриархом, он предварительно дает пред последним обет благоволительного попечения о подвластных в правде и произносит присягу в верном соблюдении и ревностном охранении православной веры во Св. Троицу, в воплощение Сына Божия, в нераздельное, неслиянное и неизменное соединение в Нем двух естеств при единстве ипостаси и во все прочие догматы, определенные и утвержденные на Вселенских соборах". При издании новых законов император не должен установлять ничего такого, что противоречило бы постановлениям церкви. Также при толковании старых не должен он вводить ничего, что было бы несогласно с канонами. На патриарха Эпанагога смотрит как на живой образ Христа, делом и словом выражающий истину. Он управляет церковью на основании законов; ему же принадлежит и исключительное право их толкования. Патриарх обязан безбоязненно свидетельствовать пред императором об истине. Цель, предстоящая патриарху, заключается в спасении вверенных ему душ. Он обязан приводить к единению с кафолической церковью всех разномыслящих и еретиков, а неверующих обращать к вере Христовой. Все изложенное относится к патриарху нового Рима, которому Эпанагога дает первенствующее значение среди других патриархов. Он вселенский, все другие только местные иерархи. "Отношение между вселенским патриархом и императором должно быть такое же, какое существует между телом и духом. Как жизнь человеческая идет правильно только и том случае, когда душа и тело находятся в гармонии между собой и тело следует разумным велениям души, так и в государственном организме благополучие подданных и правильное течение их жизни наступают тогда только, когда священство и императорство находятся в согласии8.
Таковы воззрения Эпанагоги. В них нетрудно усмотреть отражение теократической практики предшествовавших веков, довольно сильно видоизмененной, однако, в пользу власти патриарха.
Эпанагога ничего не говорит о священстве императора. У него только светская власть, вся духовная — у патриарха. О праве учительства императора также нет речи. Учительство немыслимо без толкования догматов и канонов церкви; а так как вселенскому патриарху принадлежит право толкования канонов, а тем более догматов, то за императором, надо полагать, не признается и право учительства9.
Итак, император более не епископ, и в церковных делах он имеет гораздо менее прав, чем патриарх. Государство, тем не менее, отличается вероисповедным характером. Император дает обещание исповедовать догматы православия и, как блюститель истинной веры, должен содействовать патриарху в насаждении в сердцах подданных правоверия. Прежде императоры, обладая некоторыми привилегиями духовного сана, сами определяли, что такое истинная вера, и издавали указы то о двух естествах Господа нашего Иисуса Христа, то о нетленности Его тела, то о поклонении иконам и т.д. Теперь все это определяет патриарх, так как ему принадлежит право толкования как законов, так и догматов церкви. Император, не имея ни прав священства, ни прав учительства, продолжает быть ограниченным и в сфере светского законодательства, которое не должно противоречить церковным постановлениям. Но так как толкователем этих постановлений является один патриарх, то, следовательно, пределы ограничения законодательной власти императора находятся совершенно в руках патриарха и исключительно зависят от его воли. Эпанагога не ограничивается, однако, определением прав императорской и патриаршей власти, каждой в отдельности; она говорит и о их взаимодействии и требует, на этот случай, их согласия. Можно подумать, что в конце концов она уравнивает обе власти. Далеко не так в действительности. Это согласие, о котором говорит Эпанагога, объясняется уподоблением взаимных отношений императора и патриарха отношениям духа и тела в человеке. Это то самое согласие, в котором находится тело с духом, когда следует разумным велениям души. Душу же представляет в государстве патриарх, этот живой образ Христа, выражающий истину словом и делом.
Итак, Эпанагога, сохраняя за государством строго вероисповедный характер, делает попытку отделить священство от царства. Император более не епископ. Все духовные вопросы решает вселенский патриарх, которому принадлежит право разъяснять истинный смысл канонов и догматов церкви. Император, не имеющий права постановлять что-либо несогласное с определениями церкви, нуждается в постоянных советах патриарха и должен следовать его указаниям10.
Весьма сомнительно, чтобы эти притязания патриарха Фотия, стремившегося поднять до недосягаемой высоты значение своей кафедры, получили законодательное утверждение. Но взгляды Фотия не были единичными. Задолго до него у представителей духовной иерархии возник уже вопрос не только об отделении духовной власти от светской, но и о превосходстве первой перед второй. "В этом смысле высказывались Озия Кордубский, Григорий Назианзин, Амвросий, Иоанн Златоуст, папы Лев Великий и Геласий, сравнившие превосходство священства над царством с превосходством духа над материей, небесного над земным, и выводившие высший авторитет епископов над царями из того, что епископы за самих царей должны давать отчет Богу на Его суде" (Суворов. II. 462).
Но положение вселенского патриарха далеко не было таким прочным и независимым, каким было положение римского папы. Властолюбивые притязания восточного духовенства не удались. Столкновение духовной власти со светской кончилось здесь торжеством последней. С разделения церквей высшая церковная власть на Востоке стала сосредоточиваться и руках императора, от которого исходили законы и распоряжения по делам церковным иногда по выслушании мнения патриаршего Синода, а иногда и без его предварительного обсуждения11. Таким образом сложился тот порядок вещей, который дал повод католическому историку нарисовать следующую сравнительную картину римского и константинопольского престолов: "В то время, как римский престол возвысился из своего унижения прежде всего при помощи императоров и потом подчинил себе самое императорство и достиг собственного всемирного владычества, — престол константинопольский мало-помалу ниспускался с своего прежнего величия, постепенно поддавался императорскому влиянию и, наконец, в такой мере подчинялся ему, что даже потерял всякое сознание о прежней своей славе, и греческая церковь, в вопиющем противоречии со всею своею традицией, объявила это состояние подчиненности и рабства как состояние нормальное и сообразное с законами"12.
1Gasguet. De l'autorite impdriale en matiere religieuse a Byzance (1879. C. 132), утверждает, что к отлученным от церкви применялась aquae et ignis interdictio, столь употребительная и понтификальном праве языческого Рима.
2Во время совершения литургии император два раза принимал участие в священных действиях. При малом и великом входе он вступал в алтарь чрез царские врата вслед за патриархом, прикладывался к покрову Св. престола, кадя, обходил его с патриархом; потом со свечой в руках молился пред Св. распятием, прикладывался к нему, брал у патриарха кадило и кадил Св. распятию. В праздник Крестовоздвижения император участвовал в обряде поднятия св. креста, входил чрез царские врата в алтарь, прикладывался, кадил и т.д. В Великую субботу участвовал в переодевании Св. престола. Приобщался Св. тайн император не как миряне, а как священники, отдельно тела и крови Христовой (Беляев Д.Ф. Ежегодные приемы византийских царей и праздничные выходы их в храм Св. Софии в IX и X вв. 1893 Гл. V и VII; Суворов Н.С. Курс церковного права. 1889.1. 63. 283).
Несмотря на то, что императорам не принадлежали все права священства и они не могли совершать таинств, тем не менее и они сами, и духовные сановники считали их священниками. Собор 448 г. в Константинополе приветствовал Феодосия II как первосвященника и императора. Папа Лев писал тому же императору: "Церковь радуется, видя в вас соединение царства и священства". Он же императору Льву: "Твоя душа священника и апостола должна оскорбляться бедствиями, претерпеваемыми константинопольскою церковью". Император Лев-иконоборец писал папе Григорию: "Разве ты не знаешь, что я священник и царь?" На это папа отвечал: "Без сомнения, Константин, Феодосий, Валентиниан, Юстиниан — были царями и священниками. Они доказали это своими деяниями... Но ты с момента вступления на престол постоянно доказывал незнание канонов, ты опустошил церкви..." Итак, и папа Григорий не отрицает священства императоров, он не может только признать в этом звании императора Льва-иконоборца (Суворов. 63; Gasquet. 50).
3В первый понедельник Великого поста император, обыкновенно, делал наставление сановникам и представителям народа о том, как надо проводить св. четыредесятницу, и поучал их проводить ее в "чистоте и страхе Божием". По окончании поучения он трижды осенял народ крестным знамением (Беляев Д. Ф. Там же. С.250 и след.). Никита Хониат, указав на то, что император Мануил Комнин стремился быть непогрешимым судией Божеских и человеческих дел, продолжает: "Он не только писал красноречивые послания, но и сочинял огласительные слова, которые назывались селенциями (Рус. пер. I. 271 и след.). Ф.Курганов на с.83 своего сочинения "Отношения между церковью и гражданскою властью в Византийской империи" (1889) приводит по этому вопросу следующие мнения византийских ученых и канонистов. "Вальсамон говорит: императоры и патриархи обладают званием учителей ради силы их св. помазания, потому что отсюда происходит власть верующих государей учить христианский народ и воскурять фимиам, подобно священникам. Иоанн Киннам говорит, что исследовать божественную природу есть дело никому другому несвойственное, кроме учителей и лучших иереев да царей, ради их достоинства".
4Курганов. 616 и след., 710 и след.
5Суворов Н.С. Курс церковного права. I. 283; Сокольский. О характере и значении Эпанагоги // Визант. времен. 1894. С.37.
6Уже древние канонисты усвоили себе точку зрения на отношения государства к церкви и Византии как на единый целостный организм, преследующий одну и ту же цель: приведение человеческого рода к блаженному единению с Богом. Так думал Вальсамон, канонист конца XII в. (Курганов. 84). Так же характеризует существенные черты византизма или византийской системы отношений между государством и церковью и профессор Суворов. „Государство и церковь, — говорит он, — составляют (в Византии) один организм — государство, объединенное одною христианскою религией" (Курс. I. 457). Но далее находим весьма поучительное разъяснение этой мысли. Автор признает, что это единство составляло лишь идеал правительственной политики византийских императоров (488) и что в действительности органическое слияние церкви с государством было мало возможно (493).
7Первое мнение высказал Захария, к нему присоединился и А.С.Павлов; второе доказывает профессор Сокольский (Павлов. Теория восточного папизма //Правосл. обозр. 1879. №№ 11 и 12; Сокольский. О характере и значении Эпанагоги//Визант. времен. 1894).
8Курганов. 65 и след., Сокольский. 29 и след.
9В предшествующей византийской истории можно найти прецеденты и такого взгляда на императорскую власть. Император Лев Исавр писал папе Григорию II: "Познай, о папа, что я царь и священник в одном лице". Иначе взглянул на права Льва-иконоборца папа Григорий. В письме к императору он говорит: "Твой грубый ум воина вполне достаточен для управления государством, но он недостаточен для дел духовных. Подобно тому, как первосвященник не имеет права вмешиваться в дворцовые дела, и ты не должен вторгаться в область церкви... Каждый из нас да останется при том призвании, которое определил ему Госполь" (Сокольский, 33)
10Иначе понимает правила II и III титула Эпанагоги, в которых определяются права императора и патриарха, профессор Сокольский. "Глава 8 титула III, — говорит он, — признает патриарха членом церковно-государственной организации равным царю. В таком же направлении определяется значение вселенского патриарха и другими главами разбираемого нами титула". И непосредственна за этим общим положением продолжает так: "Патриарх, — говорится в главе I этого титула, — есть живой и одушевленный образ Христа, делами и словами выражающий истину" и т.д. (31 е.). Приведенная цитата едва ли доказывает равенство патриарха царю, как не доказывает этого и с.29, на которую ссылается почтенный автор. Ведь царь не признан живым образом Христа. Признание же патриарха живым образом Христа, выражающим истину и словом, и делом, весьма недалеко от догмата патриаршей непогрешимости; пожалуй, даже это и есть выражение непогрешимости, высказанное еще в IX веке. При вероисповедном характере государства, каким оно является в Эпанагоге, и признании патриарха безусловным глашатаем христианской истины, не может быть и речи о равенстве императора патриарху. Роль императора весьма второстепенная и подчиненная церковному авторитету, который уподобляется духу, император же только — телу.
11Суворов. Курс церковного права. I. 119. У Никиты Хониата читаем: "Императоры считали для себя крайнею обидою, если их не признавали мудрецами, людьми, подобными богам по виду, героями по силе, богомудрыми, подобно Соломону, богодухновенными руководителями, вернейшим правилом из правил, одним словом, непогрешимыми судьями дел Божеских и человеческих. Они в одно и то же время являлись провозвестниками догматов, их судьями, установителями, а часто и карателями тех, кто не соглашается с ними" (Рус. пер. 271). Согласно с таким воззрением императоров на свою власть Вальсамон, канонист XII века, находя, что императоры, подобно патриархам, могут учить христианский народ и воскурять фимиам, подобно священникам, полагает, что значение императоров в этом отношении даже превосходит значение патриархов и вообще духовенства. "Власть и деятельность императоров, — говорит он, — простирается на тело и душу, тогда как деятельность патриархов касается одной только души" (Курганов. 83).
12Пихлер у Курганова. 97.
<< Назад Вперёд>>
