VI. Заключение
Реальная сила этих начал была далеко неодинакова. Народное избрание и распоряжение царствующего князя всегда имели за собой некоторую действительную силу. Но и они могли встретиться с более мощной силою и быть вынужденными уступить ей. В 1146 г. Изяслав Мстиславич занял Киев по народному избранию; но в 1149 г., когда обстоятельства изменились и Юрий начал одолевать Изяслава, те же киевляне стали просить своего избранника уступить Киев Юрию. Дед этого Изяслава, Владимир Мономах, еще при жизни своей сделал распоряжение о преемстве своих владений: старшему сыну его, Мстиславу, в Киеве должен был наследовать второй сын, Ярополк; а сыновья Мстислава должны были получить Переяславль. Владимир был силен и мог приказывать своим детям. Но исполнять волю его пришлось после его смерти. Младший его сын Юрий не подчинился воле умершего отца и прогнал племянников из Переяславля. Ярополк хотел настоять на исполнении воли завещателя, но это ему тоже не удалось, и он уступил Переяславль Юрию.
Вследствие этого народу и царствующим князьям мало было выразить свою волю, им надо было скрепить ее предварительным согласием наивозможно большего числа других факторов нашей древней политической жизни. Так, Всеволод Ольгович Черниговский, желая по смерти своей передать киевский стол брату своему Игорю, заручается предварительным согласием киевлян и князей, в числе которых находились лица, притязания которых на Киев были сильнее притязаний Игоря.
Начало отчины и старшинства лет имеет за собой еще менее реальной силы, чем воля народа и воля царствующего князя. Можно представить себе отчича в пеленках. Какие же у него шансы осуществить свои отчинные права? Сами по себе права эти не действуют, а суда, перед которым можно было бы искать признания их, не было. Положение таких князей-сирот было в древности так мало обеспечено, что их приравнивали к изгоям. У старейшины также нельзя предполагать непременно наличность необходимой реальной силы для осуществления каких-либо наследственных притязаний. У Вячеслава была дружина, но совершенно отсутствовала энергия. Это все знали, и когда Юрию пришла в голову мысль уступить ему Киев, княжие мужи восстали, указывая па то, что последствием этого будет утрата Киева, и ничего больше. Отчичи и старейшины для осуществления своих желаний нуждались еще в большей мере, чем народ и царствующие князья, в наличности таких благоприятных условий каких действительность могла и не представить.
Таким образом, те начала, которые влияли на распределение столов, в действительности нередко оказывались совершенно бессильными, и князья занимали столы не в силу этих начал, а наперекор им. Так, Святослав Ярославич, прогнав из Киева брата Изяслава, нарушил этим не только распоряжение отца, но и начало старейшинства; Владимир Мономах, заняв Киев по народному избранию, нарушил распоряжение деда и постановление Любецкого съезда, признавшего начало отчины; те же начала нарушил и Всеволод Ольгович, изгнавший из Чернигова дядю Ярослава, и пр. и пр. и пр.
Как же рассматривались у нас в древности такие случаи?
Случаи эти неодинаковы. Лучшие из них те, когда князь, занимая известный стол, имел за себя хотя бы одно из начал, определявших распределение столов; худшие, когда он ничего не мог привести в свою пользу, кроме насилия.
Наша древность легко примирялась даже с худшими. Вопиющий пример представляет Всеволод Ольгович, изгнавший дядю, Ярослава Святославича, из Чернигова в Рязань. Ярослав был отчичем Чернигова и находился в спокойном обладании этим городом, который он наследовал по смерти старшего брата Давыда. Всеволод, с точки зрения того времени, не имел никаких обычных притязаний на Чернигов, которые давали бы ему право искать этот город под дядею. Тем не менее он был всеми признан черниговским князем. Еще менее прав имел он на Киев, но также был всеми признан киевским князем, княжил там до смерти и получил согласие даже отчичей Киева на передачу этого княжения своему брату Игорю. А многим ли лучше этого Всеволода был Святослав Ярославич, прогнавший своего старшего брата из Киева? Если ему действительно угрожала опасность со стороны Изяслава, тогда он находился в состоянии обороны и, конечно, мог сделать то, что сделал. Но был ли он в состоянии обороны? Это ничем не доказано и представляется весьма сомнительным.
Наши старые летописцы, хотя очень робко, но осуждает такие хищнические захваты волостей. Осуждение это проявляется в том, что они иначе и объяснить их не могут, как дьявольским внушением. Описанию распри Ярославичей начальный летописец предпосылает такое замечание: "вздвиже дьявол котору в братьи сей". Так же точно и описанную выше измену союзников Мстислава Изяславича летописец объясняет тем, что "искони вселукавый дьявол, не хотяй добра всякому христианину и любви межи братьею" и т.д. Но политика того времени легко мирилась со всеми этими насилиями и хищениями. Мирилось с ними даже и духовенство, которое брало на себя грех клятвопреступления. Оно руководствовалось при этом самыми лучшими побуждениями, но не могло устранить роковых последствий примирения с неправдой. А последствия эти состояли в том, что всякий неправильный захват с последовавшим затем примирением с заинтересованными в нем лицами обращался в правильно приобретенное владение; возможность же такого способа расширения своих владений разжигала хищнические инстинкты князей и подталкивала их к насилиям. Распределение князей по столам переходило, таким образом, в борьбу князей из-за волостей1. Эту борьбу должны были вести даже и те князья, которые имели на своей стороне одно или даже несколько из указанных выше обычных притязаний на стол. Изяслав Мстиславич был отчичем Киева и Переяславля и народным избранником, но и ему пришлось воевать из-за обладания этими городами и с черниговскими князьями, и с Юрием Владимировичем. Изяслав сам понимал, что он сделался обладателем этих городов не столько в силу права, сколько в силу уменья, а потому он и говорит о себе "добыл еемь головою своею Киева и Переяславля' (Ипат. 1149). Но добыть Киев можно было и без всяких за конных оснований, одним уменьем. Так добыл его Всеволо; Ольгович Черниговский.
Эта свободная деятельность "добывания" столов проходит чрез всю нашу историю и выражается в различных терминах. Кроме слова "добывать" было еще в употреблении выражение "искать". Всеволод Ольгович Черниговский овладев Киевом, должен был поделиться со своими родными братьями, но не умел прийти с ними в этом отношении к соглашению. Они хотели получить прирезку к своим владениям в Черниговской волости, а он предлагал им киевские города. Они отвечали ему так:
"Ты нам брат стариший, аже ны не даси, а нам самем о собе поискати" (Ипат. 1142; см. еще 1159).
И затем между братьями началась война, этот обыкновенный способ искания волостей.
В этом же смысле употреблялось и слово "налезать". Владимир Мономах с такою речью обращается к Олегу Святославичу:
"Аще бы тогда свою волю створил и Муром налезл, а Ростова бы не заимал..." (Лавр. 1096; см. еще Ипат. 1213).
И вот в таком-то хаотическом состоянии и находился вопрос о распределении столов между князьями во все домосковское время и перешел в московское. Наше древнее право в Москве переродилось, но рассматриваемый вопрос подвергся в ней сравнительно небольшим изменениям. Самое крупное из них состоит в том, что с исчезновением веча избрание народное отпало. Но затем московское правительство не регулировало преемства никаким общим законом и осталось при старых средствах, распоряжениях на отдельный случай. При возросшей власти московских государей распоряжения эти имели, конечно, большую силу, чем распоряжения киевских князей, но и московские государи еще при жизни своей договаривались с соседями о будущем своем преемнике. Условие такого рода находим в договоре Дмитрия Ивановича с серпуховским князем Владимиром Андреевичем:
"Тебе, брату моему молодшему и моему сыну, князю Володнмиру Андреевичу, держати ти подо мною и под моимь сыном, под князем под Василием, и под моими детми княжение мое великое честно и грозно" (Рум. собр. I. № 33).
Такое договорное признание наследника встречаем даже в царствование Великого князя Московского Ивана Васильевича в самом конце XV века.
Благодаря целому ряду счастливых случайностей (см. выше, с.248) начало отчины в прямой нисходящей линии получает в Москве почти беспрепятственное применение. Но причина этого заключалась не в выработке новых начал преемства, неизвестных домосковской России, а единственно в отсутствии конкурентов-отчичей. Как только появились такие конкуренты, московские князья оказались совершенно в том же положении, в каком нередко бывали и их отдаленные предшественники, князья киевские. Великого князя Московского Василия Дмитриевича пережили сын и родные братья, отчичи великого княжения. По примеру предков своих он хотел оставить свой стол сыну. Но как обеспечить за ним великое княжение от притязаний братьев? В его руках были только те же средства, какими пользовались князья киевские. Для этого надо было или устранить конкурентов, или войти с ними в соглашение.
Василий Дмитриевич избрал последний путь, но не мог склонить на свою сторону всех братьев. С ним согласились только Андрей и Петр, которые и заключили договор на условии не искать под Василием и его детьми того, чем благословил их отец. Юрий и Константин не присоединились к такому соглашению. В первой духовной грамоте Василия Дмитриевича, в которой он передает свою отчину сыну, находим такое место:
"А о своем сыне и о своей княгине покладаю на Бозе и на своем дяде, на князи на Володимере Ондреевиче, и на своей братьи, на князи на Ондрее Дмитреевиче и на князи на Петре Дмитреевиче, по докончанью, как ся имут печаловатися" (Рум.собр. I. № 39).
Как Мстислав Киевский около трехсот лет тому назад передает заботу о своих детях брату Ярополку, так и московский князь поручает сына печалованию братьев и дяди Причина та же, соглашение, к которому присоединился на этот раз и дядя Владимир Андреевич. Во втором завещании написанном после смерти старшего сына Ивана в пользу следующего за ним Василия, печалование возложено и на младшего брата, Константина; старшего же Юрия и здесь нет. Ясно, он продолжал упорствовать, не желая признать прав племянника на великое княжение и считая себя отчичем. Он занял совершенно то же положение, как и отдаленный его родич и соименник, Юрий Владимирович, не хотевший признать прав сыновей Мстислава сперва на Переяславль, а потом и на Великое княжение Киевское. После смерти Василия Дмитриевича Юрий Дмитриевич обнаружил свои замыслы, начав войну с племянником из-за обладания Великим княжением Московским. На стороне Василия Васильевича стояли союзники, доставленные ему еще покойным отцом, родные дяди, Андрей, Петр и Константин, и дед по матери, литовский князь Витовт. Силы Юрия были слабее сил его противников; в 1428 г. он был вынужден заключить с Василием мир, по которому, наконец, обязался не искать под ним наследия его отца. Но Юрий недолго оставался верен этому вынужденному соглашению. В конце 1430 г. он возобновил спор о великом княжении, возвратил Василию крестную грамоту и поехал в Орду, думая привлечь на свою сторону татар.
Русский летописец называет ордынского хана царем. Русские князья из рук этого царя получали свои владения и били ему челом обо всяких делах, в которых сами не могли управиться. Так поступил теперь и князь Юрий, он бил челом царю о великом княжении. Царь нарядил суд из своих князей и повелел им судить князей русских. Истец, князь Юрий, и ответчик, Великий князь Василий, находились налицо и защищали свои интересы пред татарским трибуналом. "И многа пря бысть меж ими", — говорит летописец. К сожалению, он передает прения сторон в слишком кратком изложении.
"Князь велики, — читаем у него, — по отчеству и дедству искаше стола своего; князь же Юрьи летописци и старыми списки и духовною отца своего, Великаго князя Дмитрия" (Воскр. 1432).
Великий князь ссылается в свою пользу на то же основание, на какое ссылались и князья XII века. Юрий, со своей стороны, тоже ничего не приводит нового; он ссылается на старые прецеденты, записанные в "летописци" и старые списки. Мы уже знаем, что там были записаны и случаи перехода отчин от брата к брату с устранением племянников. Эти случаи, конечно, и приводил в свою пользу Юрий. Итак, в XV веке вопрос о наследовании в княжеских отчинах так же был спорен, как и в XII, и разъяснялся прецедентами старого времени.
Кроме ссылки на старину, Юрий приводит в свою пользу и завещание отца. Распределив владения свои между детьми, Дмитрий Иванович в своей духовной грамоте написал:
"А по грехом отымет Бог сына моего князя Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел, а того уделом (т.е. уделом второго сына) поделит их моя княгиня".
Эта статья, действительно, говорит в пользу Юрия. Великий князь Василий Дмитриевич умер, за ним следовал Юрий, он и должен получить великое княжение. Так написано.
Но в самом ли деле Дмитрий Иванович хотел так написать? Это очень трудно допустить, ибо результат получается совершенно несогласный с обычаями старины и сам по себе нелепый. Юрий переходит на великое княжение, а его удел делится между братьями, — что же получают сыновья Василия? Ровно ничего, точно так же, как и сыновья Юрия, если бы и он умер на великом княжении, ибо по аналогии следующий за ним брат получил бы великое княжение, а удел этого следующего разделился бы между другими братьями и т.д. В конце концов великое княжение и все остальные владения Дмитрия Ивановича, или почти все, сосредоточились бы в руках того из младших его сыновей, который пережил бы своих старших братьев, и его потомства, с полным устранением потомства старших сыновей, умерших ранее этого младшего. Такого порядка вещей не мог желать Дмитрий Иванович. Почему его внуки от старших сыновей должны были лишиться всякого участия в наследстве? Очевидно в завещании описка. Дмитрий Иванович, оставляя после себя очень еще молодых сыновей, думал о бездетной их смерти Его мысль следовало выразить так:
"А по грехом отымет Бог сына моего Василья, а не будет у него детей, а кто будет под тем сын мой" и т.д.
Надо полагать, однако, что аргумент Юрия, основанный на букве завещания, показался советникам Василия весьма опасным, потому что они переменили тактику и от прецедентов обратились к лести ордынскому царю.
"И тогда, — продолжает летописец, — рече боярин вел. князя Василиа Дмитреевича царю и князем его, сице глаголя: "государь, волный царь, освободи молвити слово мне, холопу великого князя! Наш государь, Великий князь Василий, ищет стола своего великого княжения, а твоего улусу, по твоему цареву жалованью и по твоим девтерем и арлыком, а се твое жалованье перед тобою. А господин наш, князь Юрий Дмитреевичь, хочет взяти великое княжение по мертвой грамоте отца своего, а не по твоему жалованью водного царя. А ты волен в своем улусе, кого всхощеш жаловати на твоей воли! А государь наш, князь великий Василей Дмитреевичь, великое княжение дал своему сыну, Великому князю Василию, по твоему жалованию волнаго царя, а уже, господине, которой год седит на столе своем, а на твоем жаловании, тебе, своему государю, водному царю, правяся, а самому тебе ведомо" (Воскр.).
Василий Дмитриевич выиграл дело и получил великое княжение; но какою ценой? Ценой лести и отказа от всей старины.
В только что приведенной речи боярин его, известный И.Д.Всеволожский, вовсе не настаивает на наследственных правах своего государя и решение спора ставит в зависимость исключительно от воли царя; даже завещание деда своего государя называет он мертвой грамотой! Этого не следует, конечно, принимать буквально. Речь боярина есть образчик судебного красноречия XV века, и только. При спорности вопроса с точки зрения прецедентов и буквы завещания обращение к безусловной воле царя, который как бы уже одобрил переход великого княжения к сыну покойного князя, представлялось весьма ловким ораторским приемом. В данном случае победила не идея наследственности, действительно упрочившаяся в Москве, а признание абсолютной власти хана.
Но начало отчины в прямой линии делает успехи не в одной Москве, а также и в уделах московских, и в других великих княжениях. Оно торжественно гарантируется самими великими князьями московскими в многочисленных договорах, заключенных ими с соседними великими и удельными князьями. Как же случилось, что эти наследственные владения соединились все с Москвой? В силу древнего начала добывания, для которого в московское время возникает новое название "примысла". Московские государи примышляют себе и московские наследственные уделы, и соседние наследственные великие княжения. Примышляли и киевские князья, но их примыслы по смерти их всегда распадались на свои составные части. Дмитрию Ивановичу Московскому принадлежит великая заслуга, он вводит начало нераздельности великого княжения. Этому новому началу мы и обязаны образованием неделимого государства. Относящиеся сюда статьи княжеских завещаний приведены и разобраны в т.1 "Древностей русского права" (с. 135 и след.).
1Автор "Истории отношений между русскими князьями Рюрикова Дома" отлично знал летописи, тем не менее он утверждает, что захват волости, благодаря силе и удаче, есть новое московское явление. Этому трудно поверить, но так у него написано. Рассуждая на с.439 о захвате сыновьями Юрия Москвы, он говорит: "Их право не было старинное право старшинства, но право новое, право силы и удачи".
<< Назад Вперёд>>
