§ 6. Россия плюс. Национализм и панславизм в учении Н. Я. Данилевского
Действительно, идея славянства (а точнее - «всеславянства») попадает здесь в самый фокус авторского внимания. Но такое значение она получает только потому, что Данилевский, хотя и выражает свои симпатии к ранним славянофилам (особенно к Хомякову), в то же время категорически отвергает основной философско-исторический догмат славянофильства (яснее всего выраженный тем же Хомяковым). По мнению Данилевского, «учение славянофилов было не чуждо оттенка гуманитарности» и под влиянием европейских теорий «считало, будто бы славянам суждено разрешить общечеловеческую задачу, чего не могли сделать их предшественники. Такой задачи однако же вовсе и не существует - по крайней мере, в том смысле, чтобы ей когда-нибудь последовало конкретное решение, чтобы когда-нибудь какое-либо культурно-историческое племя ее осуществило для себя и для остального человечества»2. Призвание России «стать во главе всемирного просвещения», «распространить братские отношения на все человечество» (как выражались Хомяков и Самарин) тем самым не просто ставится под сомнение, но вообще снимается с повестки дня - как задача, лишенная смысла, ибо лишено конкретного культурно-исторического смысла само понятие человечества. Данилевский пишет об этом с замечательной ясностью: «Человечество не представляет собою чего-либо действительно конституированного, сознательно идущего к какой-либо определенной цели, - а есть только отвлечение от понятия о правах отдельного человека, распространенное на всех ему подобных. Потому, все, что говорится об обязанностях в отношении к человечеству, приводится собственно к обязанностям в отношении к отдельным людям, к какому бы роду или племени они ни принадлежали»3. Другими словами, наши обязанности по отношению к человечеству сводятся к простой человечности. Очевидно, что эта мысль непосредственно примыкает к рассмотренным выше взглядам Аполлона Григорьева и является одним из важнейших свидетельств определенного созвучия между идеями выдающегося «почвенника» и взглядами Данилевского. Тем не менее, несмотря на решительный отказ связывать с «человечеством» те или иные культурно-исторические цели и задачи, Данилевский фактически оказывается ближе - и даже значительно ближе - к славянофилам, чем к почвенникам. Отчасти это обусловлено тем, что он все-таки не смог вполне отказаться от выражений, характерных для поклонников «человечества». Это происходит, например, когда он пишет о том, что «народности, национальности суть органы человечества», или вводит уже знакомое нам понятие «всечеловеческого». Правда, он тут же поясняет, что всечеловеческое «состоит только из совокупности всего народного, во всех местах и временах существующего и имеющего существовать; оно несовместимо и неосуществимо в какой бы то ни было одной народности»4. Ясно, что такое понимание имеет мало общего с представлением о «всечеловечности» лишь одного народа - русского.
Но принципиальное значение имеет все-таки другой, не связанный с теми или иными терминологическими недоразумениями момент. Славянофильская философия истории работала в рамках треугольника: Россия, Запад и человечество. Славянство здесь тоже присутствовало, но, как говорится, постольку поскольку; как замечал К. С. Аксаков, «кто не славянин, тот конечно не русский»5. Данилевский убрал из числа главных действующих лиц «человечество» и заменил его именно славянством. По сути дела, в концепции Данилевского славянство приобрело значение, ничуть не уступающее значению человечества у славянофилов; можно сказать, что славянство оказалось у него как бы нашим, русским «человечеством». Но если так, то возникает принципиальный вопрос: как сочетаются панславизм и русский национализм в учении Данилевского?
Уже в самом начале своей книги Данилевский подчеркивает «убеждение большинства мыслящих людей» в том, что «всякая народность имеет право на самостоятельное существование в той мере, в какой сама его сознает и имеет на него притязание»6. Сразу вслед за этим он формулирует ту же мысль в более широко, отмечая, что «каждая историческая национальность имеет свою собственную задачу, которую должна решить, свою идею, свою отдельную сторону жизни, которые стремится осуществить, - задачу, идею, сторону жизни, тем более отличные и оригинальные, чем отличнее сама национальность от прочих в этнографическом, общественном, религиозном и историческом отношениях».
В этих словах ясно выражена позиция вполне здравого, свободного от каких-либо чрезмерных притязаний национализма. Подобные суждения встречаются на протяжении всей книги, особенно в связи с вопросом о государстве. Поскольку «национальность составляет истинную основу государства, самую причину и главную цель его бытия», то первейшая задача государства «есть именно охранение народности». При этом Данилевский совершенно определенно настаивает на том, что «одна народность должна составлять только одно государство»7. А как же быть с государствами, в которых проживают различные народы? Также и на этот вопрос Данилевский отвечает в духе самого решительного национализма: в таком государстве совершенно необходима главная (или верховная) национальность, которая или имеет «численное и нравственное преобладание», или «одна лишь имеет политическую волю».
Обратим внимание, что Данилевский - в духе почвенников, но не в духе славянофилов - практически отождествляет «народность» и «национальность», ни разу не отметив какой-либо разницы между ними. Однако, в отличие от почвенников, для которых народность, или национальность, - это в первую очередь качество человеческого бытия, даже внутренняя «стихия» человеческой души, у Данилевского эти понятия чаще всего выступают синонимами народа и нации. Впрочем, и он нередко говорит о народности как о состоянии духа, например, когда выражает свое кредо в словах: «Народность не есть только право, но и обязанность»8.
Таким образом, национализм Данилевского отчетливо высказан на многих страницах «России и Европы», начиная с самых первых. Строго говоря, Данилевский даже не считает нужным специально его обосновывать, принимая как нечто само собой разумеющееся для «мыслящего человека». Обосновать он стремится не национализм, но именно панславизм, или идею «всеславянского союза». Отметим основные моменты этого обоснования.
Первые две главы посвящены доказательству того, что «Европа признает Россию и Славянство чем-то для себя чуждым, и не только чуждым, но и враждебным»9. Данилевский подкрепляет этот тезис разнообразными примерами и меткими наблюдениями: «Вешатели, кинжальщики и поджигатели становятся героями, коль скоро их гнусные поступки обращены против России. Защитники национальностей умолкают, коль скоро дело идет о защите русской народности»10. Нетрудно заметить, однако, что вся аргументация Данилевского строится вокруг Крымской войны как своего «центра тяжести». Между тем эта война была (и осталась) единственной, где, с одной стороны, против России выступили сразу две мощные европейские державы, а с другой - у нее не оказалось в Европе ни одного союзника. Других войн с такой расстановкой силой Россия не знала ни до, ни после. Кроме того, из вражды Европы к России, даже если считать эту вражду доказанной, еще не следует, что Россия не принадлежит к Европе. В последней всегда хватало внутренней «междоусобной» вражды, которая принимала в ряде случаев чудовищные масштабы (например, Тридцатилетняя война в XVII в.). Данилевский и сам понимает, что одного указания на вражду недостаточно, и делает следующий шаг: определяет основное различие между Европой и Россией как различие цивилизаций. В главе «Европа ли Россия?» он пишет: «Европа есть поприще германо-романской цивилизации, ни более, ни менее; или, по употребительному метафорическому способу выражения, Европа есть сама германо-романская цивилизация. Оба эти слова - синонимы». А чуть ниже он с сочувствием говорит о «славянофильской мечте <...> об особой русской или всеславянской цивилизации»11.
Сразу бросается в глаза, что о германо-романской цивилизации Данилевский говорит, как о несомненной реальности, тогда как о «русской или всеславянской» - как о мечте, как о цивилизации всецело будущей: перечисляя в следующей главе «культурно-исторические типы или самобытные цивилизации», которые «были положительными деятелями в истории человечества», он не называет среди них ни русской, ни славянской! Странным образом этого не замечают многие авторы, пишущие сегодня о Данилевском, а ведь именно этот момент является ключевым для понимания его концепции в целом.
Достаточно серьезные вопросы вызывает и понятие «германо-романской» цивилизации как цивилизации «общеевропейской в полном смысле этого слова». Между тем даже название Европа вошло в широкое употребление только в XVI в., когда многонациональный характер западного мира стал очевидной реальностью12. Конечно, определенная степень единства существовала всегда; точнее всего эту степень выразил в конце XVII в. Эдмунд Бёрк, когда заметил: «Ни один европеец не может быть совершенным изгнанником нигде в Европе»13. Но вот насколько прочнее и глубже, чем считал Бёрк, было единство Европы в Новое время, - это большой вопрос, в состав которого входит и проблема германо-романского дуализма. Данилевский замечает в одном месте, что «Франция - именно Европа, ее сокращение, самое полное ее выражение»14; вместе с тем он настойчиво подчеркивает примат германского элемента, корни Европы в «глубине германского духа». Хотя Данилевский придавал исключительно важное значение лингвистической близости или удаленности народов15, он фактически игнорировал дуализм романских и германских языков и соответствующий дуализм менталитетов, религиозных и культурных традиций. В глазах Данилевского Европа была неким монолитом, обращенным против славянского мира и единым, по крайней мере в своей вражде к этому миру. Впрочем, переходя от теоретических построений К вопросам практической политики, Данилевский то и дело указывал на весьма существенную разницу между европейскими государствами с русской точки зрения. Он отмечал, например, что «в теперешнем положении дел, Россия не может иметь другого союзника, как Пруссия, так же точно, как и Пруссия другого союзника, как Россия; и союз их может быть союзом благословенным, потому что у обеих цель правая»16. Непонятно, однако, как согласовать этот совет с центральной идеей «России и Европы» - идеей панславизма.
Данилевский формулирует эту идею в следующих выразительных словах: «Итак, для всякого славянина: Русского, Чеха, Серба, Хорвата, Словена, Словака, Булгара (желал бы прибавить и Поляка), - после Бога и Его святой Церкви, - идея славянства должна быть высшей идеей, выше свободы, выше науки, выше просвещения, выше всякого земного блага, ибо ни одно из них для него не достижимо без ее осуществления - без духовно, народно и политически самобытного, независимого славянства; а напротив того, все эти блага будут необходимыми последствиями этой независимости и самобытности»17.
Таким образом, даже русская наука может полноценно существовать только как наука «общеславянская». Понятно, что при таком взгляде не может быть и речи об отдельной русской цивилизации. Но чем же обусловлена столь тесная связь судьбы России с судьбой западного и южного славянства? Чтобы ответить на этот вопрос, посмотрим сначала на ту общую картину человеческого рода, которую набрасывает Данилевский. Он пишет: «Культурно-исторические типы соответствуют великим лингвистико-этнографическим семействам или племенам человеческого рода. Семь таких племен или семейств народов принадлежат к Арийской расе. Пять из них выработали более или менее полные и совершенно самостоятельные цивилизации; шестое, Кельтское, лишенное политической самостоятельности <...> обратилось в этнографический материал <...> Славянское племя составляет седьмое из этих Арийских семейств народов. Наиболее значительная часть Славянства (не менее, если не более, двух третей) составляет политически независимое целое - великое Русское царство»18.
Мы видим, что базовое значение имеет для Данилевского разделение человечества на расы, среди которых выделяется арийская (или индоевропейская) раса, создавшая пять из десяти известных истории «совершенно самостоятельных цивилизаций»: индийскую, иранскую, греческую, римскую и германо-романскую, или европейскую. Славянской цивилизации пока не существует, но, считает Данилевский, «вся историческая аналогия» говорит в пользу того, что «и Славяне, подобно своим старшим, на пути развития, арийским братьям, могут и должны образовать свою самобытную цивилизацию», по отношению к которой «Россия, Сербия, Булгария должны бы иметь тот же смысл, какой имеют Франция, Англия, Германия, Испания по отношению к Европе, - какой имели Афины, Спарта, Фивы по отношению к Греции»19.
Таким образом, к заключению о возможности славянской цивилизации Данилевского приводит аналогия с осуществленной германо-романской цивилизацией. Аналогия является, несомненно, мощным инструментом познания, особенно тот вид аналогии, который использует Данилевский и который получил впоследствии название типологической аналогии у выдающегося русского философа С. А. Аскольдова (Алексеева) (1870-1945)20. Но для обоснования такой аналогии требуется, как минимум, ясное указание на типические черты, общие у сопоставляемых явлений, в данном случае - у славянских и германо-романских народов. Однако, хотя Данилевский и говорит о славянстве как о «члене в семье арийских народов», никаких общих признаков этой «семьи» он не рассматривает, целиком и полностью сосредоточив свое внимание на различиях между славянами и германцами. Но различия не могут служить достаточным основанием для аналогии, тем более что различия, отмечаемые Данилевским, имеют характер противоположностей.
Действительно, Данилевский считает, что основная черта германо-романского типа есть насильственность, которая в свою очередь «есть нечто иное, как чрезмерно развитое чувство личности, индивидуальности», порождающее целый букет пороков, от религиозной нетерпимости до колониализма. К мысли о том, что «для всякого истого европейца, в особенности же германца <...> насилие и господство составляют вторую природу», Данилевский возвращается постоянно, лишь однажды, да и то мимоходом, отмечая справедливость как добродетель, свойственную «германскому народному характеру». Суд его несравненно жестче и пристрастнее суда славянофилов - ни о какой «стране святых чудес» у автора «России и Европы» нет и речи.
Что касается славянских народов, то им присуща «прирожденная гуманность», в них бьется «обильное любовью к человечеству сердце», а суть их народного характера можно выразить одним словом - благость21. При таком взгляде никакая «историческая аналогия» с германо-романскими народами не уместна, и если Данилевский все же искренне убежден в возможности всеславянской цивилизации, ничуть не уступающей западноевропейской, то по совсем другим причинам, которые необходимо понять.
Главная из этих причин лежит на виду: надежды Данилевского на славянское возрождение связаны, конечно, не с существованием европейской цивилизации, а с существованием России, «этого истинного солнца Славян»22. Конечно, какое-то значение Данилевский придавал и тенденции к национальному возрождению у западных и южных славян. Но странным образом он не говорит об этой тенденции ничего определенного, лишь два-три раза на протяжении всей книги упоминая некоторых сторонников славянского единства без малейшей попытки обрисовать их взгляды. Впрочем, причина подобной сдержанности ясна: Данилевский понимал, что эти взгляды носят весьма умеренный характер, далекий от программы панславизма, изложенной в его книге23. Более того, он признавал, что славянство «еще не подготовлено к политическому объединению; племенные распри разделяют его; понятия его о России самые смутные и даже может быть отношения к ней недоверчивые. Но оно никогда и не подготовится <...>, если не будет выдвинуто силою событий из своей мелочной атмосферы на всемирно-историческую арену великим историческим толчком»24.
Но тогда во весь рост встает вопрос, почему Россия должна идти на огромный риск, связанный с реализацией политического панславизма путем «великого исторического толчка»? Пытаясь оправдать этот риск, Данилевский продолжает эксплуатировать тезис о принципиальной вражде Европы к России. Эта вражда требует, чтобы Россия могла «служить противовесом не тому или другому европейскому государству, а Европе вообще, в ее целостности и общности»25. Однако слишком сильная для участия в европейском равновесии, Россия, считает Данилевский, «еще слишком слаба» для роли противовеса всей Европе. Поэтому ей необходимо стать «главою самостоятельной политической системы государств», или «Всеславянского союза», ибо России предназначено быть не «частью европейской семьи», а «главой славянской семьи».
Данилевский самым тщательным образом рассматривает предполагаемый состав этой «семьи», но при этом сразу выясняется, что она не может быть чисто славянской, ибо «в всеславянскую федерацию должны, волею или неволею, войти те неславянские народности (Греки, Румуны, Мадьяры), которых неразрывно, на горе и радость, связала с нами историческая судьба, втиснув их в славянское тело»26. А ведь остается еще и задача создания (на отторгнутой от Турции территории) «Цареградского округа», в котором будет находиться будущая столица федерации. В связи с этой задачей Данилевский даже меняет терминологию и говорит в ряде случаев о «славяно-греческой федерации» или о «Славяно-греческом союзе», в форме которого должна «возродиться Восточная Римская империя», может ожить «царство Константина, Феодосия и Юстиниана».
Понимал ли Данилевский те огромные опасности, с которыми связан его грандиозный проект? Не только понимал, но и смело шел им навстречу; более того, приветствовал их! Дело в том, что в идейной борьбе, «в борьбе словом» сторонники «славянской идеи» обречены на поражение, поскольку «все поприща деятельности в Европе переполнены интеллектуальными силами», а «у нас, между тем, - недостаток в этих силах, к какому бы поприщу мы ни обратились». Напротив, «открытая борьба <...> быстро перевернет все выгоды на нашу сторону». С неподдельным энтузиазмом Данилевский заявляет: «Пусть только развяжет война дипломатические приличия, и мы увидим, как отзовутся славянские народы на искренний, прямой призыв России, который один только и может перетянуть на нашу сторону весы в борьбе с враждебными нам силами»27. Впрочем, в другом месте Данилевский полагается не столько на народные массы, сколько на «мироправительный исторический Промысел», «непосредственному руководству» которого подчинены «прямые столкновения народов». Эти заявления Данилевского были проверены историей - с катастрофическими для России результатами.
Формулируя идею русской цивилизации в статье «Роковой вопрос», Страхов выдвинул на первый план веру в русские духовные силы. Через несколько лет, формулируя идею славянской цивилизации, Данилевский - вопреки своему собственному огромному таланту - продемонстрировал неверие в эти силы, в способность русского народа создать свою собственную цивилизацию и успешно вести идейную борьбу с Западом. Именно это слово - «неверие» - приходит на ум при чтении следующего тягостного пассажа: «Все грозное значение России в том, что она - прибежище и якорь спасения пригнетенного, но не раздавленного, не упраздненного, обширного славянского мира. Без этого, она была бы каким-то привидением прошедшего, вторгнувшимся из области теней в мир живых, и чтобы сделаться участницею в его жизни, ей действительно ничего бы не осталось, как сбросить скорее с себя свой славянский облик. Это было бы существование без смысла и значения, следовательно в сущности - существование невозможное»28. В очередной раз мы видим, как «проклятая чаадаевщина» проникает в сознание (и речь) мыслителя, казалось бы, от нее бесконечно далекого.
Сказанное не означает, конечно, что теория культурно-исторических типов сама по себе несостоятельна. Установленные Данилевским пять законов движения и развития культурно-исторических типов требуют определенного уточнения29, но так происходит со всеми великими законами, если они не воспринимаются как религиозные догматы (да и те были точно сформулированы отнюдь не сразу и не одним человеком). При этом надо ясно понимать - культурологическую теорию не следует смешивать с политической доктриной, культурная близость народов не защищает их от опасности самых жестоких столкновений друг с другом. Две мировые войны XX в. продемонстрировали это самым наглядным образом.
И еще. Как известно, яростным критиком «России и Европы» (правда, подавшим голос почему-то только после смерти ее автора) был, как известно, В. С. Соловьев. Но нападки Соловьева (ибо их трудно назвать иначе) являлись нападками со стороны радикального космополита на мыслителя, который, несомненно, «отверг предрассудок космополитизма в истории»30. К действительным заблуждениям Данилевского эти нападки имели лишь самое косвенное отношение (исчерпывающую оценку «критических приемов» Соловьева дал Страхов в третьем выпуске «Борьбе с Западом»).
В нашу задачу не входит рассмотрение истории панславянского движения в России. Отметим только, что в 1870-е гг. весьма заметную роль в этом движении стал играть И. С. Аксаков. Его статьи и речи, а также практическая деятельность по сбору средств на освободительную борьбу славян доставили ему «ораторскую славу и всемирную известность, увенчавшуюся кандидатурой его на болгарский престол, выдвинутой некоторыми болгарскими избирательными комитетами»31. Ярким примером ораторских приемов Ивана Аксакова может служить речь, произнесенная им в июне 1878 г. в связи с тем, что на Берлинском конгрессе были пересмотрены не в пользу России условия мира, заключенного ранее с побежденной Турцией. В своей речи Аксаков предлагает риторический вопрос: «Спросите любого Русского из народа, не предпочтет ли он биться до истощения крови и сил, только бы избежать срама русскому имени, только бы не стать предателем христиан-братьев?»32 И вслед за этим Аксаков прямо призывает «непобедимого Русского Царя» немедленно начать новую войну, угрожая в противном случае разладом «между Царем и народом». Призывы воинствующих панславистов были оставлены без внимания и царем-освободителем Александром II, и его преемником, исполненным национально-государственного смысла царем-миротворцем Александром III. Но аналогичные призывы несомненно повлияли на роковое решение последнего русского царя вступить в войну за «общеславянское дело».
1 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. СПб., 1895. С. XXIII-XXV.
2 Там же. С. 120-121.
3 Там же. С. 108.
4 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. С. 128.
5 См.: Цимбаев Н. И. Славянофильство. С. 31.
6 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. С. 23.
7 Там же. С. 237-238, 245.
8 Там же. С. 272.
9 Там же. С. 53.
10 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. С. 49.
11 Там же. С. 70.
12 См. подробнее монографию: Hay D. Europe. The Emergence of an Idea. Edinburgh, 1957.
13 Там же. Р. 123.
14 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. С. 256.
15 Это значение отмечает первый закон «движения и развития» цивилизаций.
16 Там же. С. 498.
17 Там же. С. 133.
18 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. С. 130.
19 Там же.
20 См.: Аскольдов С. А. Аналогия как основной метод познания. СПб., 1922. № 1. С. 33-54.
21 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. С. 201, 211, 449.
22 Там же. С. 394.
23 Даже такой энтузиаст «славянской взаимности», как словак Ян Коллар (1793-1852), строки которого Данилевский взял эпиграфом к одной из глав, ограничивался призывами к созданию «всеславянского» языка. См.: Степанович А. И. К 100-летию рождения Яна Коллара. Киев, 1893.
24 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. С. 471.
25 Там же. С. 435-436.
26 Там же. С. 395. Курсив мой. - Н. И.
27 Там же. С. 511.
28 Там же. С. 344.
29 Особенно это касается четвертого закона, согласно которому полноценная цивилизация возможна только для рыхлой «федерации» политически независимых государств.
30 Страхов Н. Н. Борьба с Западом. Киев, 1898. Кн. 3. С. 141.
31 См.: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, статья «Аксаковы».
32 Аксаков И. С. У России одна-единственная столица. М., 2006. С. 269.
<< Назад Вперёд>>
