§ 3. Революционеры и народ
Явно политизированное прочтение возможной эволюции России подталкивало к постепенной радикализации требований: от призывов к царю наделить граждан России равными правами, ввести справедливый суд, развить начала самоуправления, ввести общинную собственность на землю до угроз не остановиться перед истреблением ста тысяч помещиков1. Эта тенденция просматривалась в разного рода прокламациях, наводнивших столицу империи. При этом степень расхождения во взглядах авторов «подметных листков» была весьма велика, а возникавшая полемика зачастую служила свидетельством не столько единства оппозиционных настроений, сколько разности взглядов на грядущие преобразования и на избираемые средства действий.
Единственно в чем, пожалуй, сходились оппоненты, так это в представлении народа в качестве объекта прогресса, зависимого от активной позиции отечественной интеллигенции. Именно на этот слой населения возлагалась высокая и ответственная миссия выработки конструктивной программы будущего и донесения ее (конечно же, в упрощенной и доступной форме) до молчаливого и могучего, но еще не пробудившегося к активной деятельности исполина.
Естественным и логичным способом распространения идей передовой интеллигенции считалось сближение с народом. Для руководства людьми труда требуется знать их потребности, нужды, образ мышления. Другими словами - понять народ и сблизиться с ним. Но в реализации намеченных целей не было единства. Часть молодежи тяготела к преимущественно просветительской деятельности, отдавая предпочтение распространению знаний, образованию забитой и неграмотной массы населения. Более решительные и активные силы готовы были идти в бой, рассчитывая на подготовленность и самопожертвование небольшой и сплоченной группы единомышленников. Появившиеся в 1860-е гт. различные кружки и организации на практике подтвердили уже явно обнаружившиеся идейные расхождения. Становилось очевидным, что основам народнической доктрины требуется более существенное и осязаемое дополнение, которого недоставало теоретическим построениям Герцена и Чернышевского.
Перед народниками все отчетливее вырисовывалась необходимость теоретического осмысления опыта «проб и ошибок», заблуждений и верных решений, увлечений и разочарований. Требовалось определение конкретных путей реальной деятельности в наведении мостов между интеллигенцией и народом. Ответить на поставленные временем вопросы попытались как сторонники радикальных взглядов на преобразование общества, так и приверженцы реформаторской деятельности. К концу 1860-х гг. среди революционеров явно обозначились три направления в народничестве - пропагандистское (главным идеологом которого стал П. Л. Лавров), бунтарское (во главе с М. А. Бакуниным) и заговорщическое (где господствовали взгляды П. Н. Ткачева).
Критически мыслящие личности П. Л. Лаврова. Становление и развитие взглядов П. Л. Лаврова происходило в основном под влиянием тех же учений, которые были предметом самого пристального внимания и родоначальников народничества - А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского. Философия Г. Гегеля, И. Канта, И. Фихте, Ф. Шеллинга, Л. Фейербаха, идеи эпохи Просвещения, социалистические проекты западноевропейских мыслителей стали основой для формирования его собственного понимания эволюции природы и общества. Не остались в стороне от критического осмысления Лаврова и новые явления интеллектуальной жизни - научные открытия О. Конта, Г. Спенсера, материалистические взгляды Л. Бюхнера, К. Фохта, Я. Молешотта, теория К. Маркса.
Обращение Лаврова к идее социализма стало результатом напряженных размышлений над характером исторического развития, поисков критерия общественного прогресса. В 1869 г. он изложил свои мысли по этим вопросам в работе «Исторические письма». Главным условием цивилизации Лавров считал мощь научного познания, идеи. Именно они позволили человеку вырваться из мира природы. В этом он прямо следовал за Н. Г. Чернышевским.
Близость их взглядов наблюдается и в определении главного субъекта прогресса - человека. Личность становилась для Лаврова центром социальной жизни и одновременно смыслом общественного развития. Однако признание самоценности индивида у Лаврова не сочеталось с его подчинением предопределенности общественной эволюции, которая наблюдалась во взглядах Чернышевского. Напротив, он шел дальше в решении вопроса о роли личности в истории. Для него человек выступал сознательным преобразующим элементом, движущей силой развития цивилизации. Лавров пытался соединить герценовское отрицание фатализма хода истории, подчинение «личности общему» с пониманием разумной цели прогресса, которая преобладала у Чернышевского.
Преемственность взглядов Лаврова и родоначальников народничества также просматривается в оценке интеллигенции. Этот слой населения в силу своей профессиональной занятости выполнял функции носителя знаний, накопленных человечеством, а значит, и преобразующей силы общества. Но это передовое меньшинство населения смогло добиться своего положения, умения влиять на ход событий благодаря труду и самопожертвованию народа. Поэтому оно находится перед ним в неоплатном долгу, должно приложить все силы для его просвещения и тем самым усилить сознательный элемент в жизни общества. Общественный прогресс представлялся Лаврову как «развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении, воплощение в общественных формах истины и справедливости»2.
Но далеко не всякий интеллигент может носить высокое звание творца будущего. Его заслуживают люди, живущие сообразно тому идеалу «развитого человека», который был ими выработан в результате мучительных интеллектуальных поисков и который стал основой их активной гражданской позиции3. К их числу Лавров относил критически мыслящих личностей, соизмеряющих свои действия с выработанным нравственным идеалом. Тем самым народнический мыслитель стремился пробудить в современниках не только осознание долга перед народом, но и потребность уплатить этот долг. В своих работах Лавров обосновывал субъективный метод в социологии, где центральное место занимал человек, его деятельность, направленная на целенаправленное формирование собственного мировоззрения и активное преобразование общества.
Для деятельности критических личностей Лаврова свойственно просветительство, но просветительство революционного толка. Такие люди сознательно готовят себя к будущей борьбе, закаляя свой характер и волю. Их деятельность должна пройти три фазиса в своем развитии. Задача первого из них состоит в выступлении перед массами с родившимися идеями. Это время героев, способных пойти за свои убеждения в тюрьмы и ссылки, на страдания и смерть. Второй фазис связан с появлением в народной среде новых деятелей, которые ощущают острую необходимость в объединении своих усилий. Наконец, третий фазис - самый трудный - объединение личностей в партию.
Идеи о критически мыслящих личностях как главной силе прогресса получили свое логическое завершение в учении о партийной организации, способной реализовать на практике идеал социального устройства. Лавров вполне резонно считал, что корпоративную структуру российского государства может победить только более сплоченная корпорация единомышленников. Для него не имело принципиального значения, к какому слою общества принадлежал тот или иной человек. Более важными представлялись его взгляды, моральный облик, готовность на самопожертвование и служение народу. Партия становилась тем «мостом», который должен был соединить интеллектуальную элиту общества и молчаливую народную массу. И если Герцен и Чернышевский в конечном итоге не пошли в разрешении этой проблемы дальше идеи просветительства, указывая на необходимость длительной подготовительной работы для народа и среди народа, то Лавров настаивал на революционной деятельности вместе с народом.
Как он писал, критически мыслящие личности должны были понимать «не только цель, к которой стремишься, но средства, которыми ее можно достигнуть»4. В первую очередь нельзя было ограничиваться только своей партийной средой, а требовалось найти поддержку деятельности у возможных и неизбежных союзников. К первым из них относятся представители интеллигенции, а ко вторым - многочисленные народные массы. Они - самая надежная и верная основа партии.
Естественно, само сближение с народом произойдет не сразу и потребует инициативы со стороны критически мыслящих личностей. Но одновременно с их кропотливой работой в среде народа неуклонно будет расти и накапливаться недовольство существующими порядками. В обществах, где существуют неразрешенные социальные проблемы, с течением времени для большинства населения «страдания умножаются. Происходят местные взрывы, легко подавляемые. Правительство и господствующие классы прибегают к паллиативам, к полумерам для облегчения слишком явных страданий и к уменьшению полицейского надзора и карательных мер». Но этого оказывается явно недостаточно. В том случае если критическое меньшинство осознало, что существующие общественное устройство пережило себя, «путь мирных реформ для общества невозможен». Сторонники самих умеренных преобразований убеждаются, что «недостаток умственного и нравственного развития в господствующих и руководящих личностях и группах ведет <.„> к неизбежному кровавому столкновению». Так было всегда и, когда устаревшие формы общественной жизни «не поддавались под напором развития мысли», они «распадались не раз под взрывами революций»5.
Народная революция. Для Лаврова эволюционный и революционный варианты развития цивилизации - два законообусловленных и взаимосвязанных способа разрешения назревших социальных проблем. В этом отношении он прямо следовал идеям родоначальников народничества. Однако выявленная им закономерность перехода от мирной оппозиционности к вооруженному противостоянию, нарисованная в «Исторических письмах», была однозначно революционной. Однозначно революционной была и позиция самого Лаврова. По его мнению, революция - необходимая, хотя и насильственная мера, к которой приходится прибегать для уничтожения старых порядков, противостоящих развитию общества. Он не отрицал того факта, что цена революции крайне высока. К тому же очень часто оказывается, что изменения, которых ожидают от нее, не исполняются, а преобразования ограничиваются «лишь заменой одной господствующей группы другой, массы же, к улучшению положения которых стремятся искренние революционеры и силами которых революции совершаются, очень мало выиграют от переворота». И все-таки они выигрывают, если не в сутолоке повседневности, то в перспективе, в отказе от отжившего прошлого и в надежде на лучшее будущее. Для Лаврова было очевидным, что раз «хронические страдания масс при сохранении прежнего строя иногда далеко превосходят все вероятные страдания революции, то приходится самым мирным, но искренним реформаторам обращаться в революционеров»6.
Однако без народа добиться победы невозможно. Сами же люди труда еще не готовы и не способны к революции. Они просто не осознают ее целей. Помочь разобраться в этом и должны члены партии. Лавров требовал от «цивилизованного русского меньшинства» всесторонней подготовленности. Только обогатив себя знаниями и усвоив народные потребности, можно было просветить народ и подготовить его к революции. В этом видел Лавров главную задачу революционера, поскольку «перестройка русского общества должна быть совершена не только с целью народного блага, не только для народа, но и с посредством народа». И лишь когда «течение исторических событий укажет само минуту переворота и готовность к нему народа русского, можно считать себя в праве призвать народ к осуществлению этого переворота»7.
Нетрудно заметить, что представлениям Лаврова о народе в основном присущ социально-политический акцент. Национальная принадлежность являлась для него скорее дополнительным и второстепенным фактором. Первичным элементом, безусловно, выступал характер трудовой деятельности основной массы населения. В этом отношении подвижническая жертвенность критически мыслящих личностей становилась необходимым и значимым дополнением в деле реализации его собственной формулы прогресса, без реализации которого страна была обречена на длительную стагнацию.
«Исторические письма» для многих народников на долгие годы стали символом веры, ради которого они готовы были идти в Сибирь, в тюрьму и на смерть. Однако радикальная молодежь не всегда удовлетворялась призывами Лаврова к самоподготовке и последующему просвещению народа. Она жаждала практического дела, стремилась «ковать» революцию, поднимать народ на борьбу.
Бунтарский социализм М. А. Бакунина. Выразителем подобных настроений стал М. А. Бакунин. Главную причину социальных бедствий Бакунин находил в государственности8. Отрицая необходимость государства, Бакунин считал вредным и участие революционеров в политической борьбе, которая выгодна лишь радикальной буржуазии. По его мнению, в России народ уже выработал длительной многовековой работой идеал свободы и поэтому необходимо перейти «прямо к организации всенародного бунта». Никакой революции, кроме «стихийной, или народно-социальной», он не признавал. Любая другая революция отвергалась и предавалась анафеме, поскольку, согласно взглядам Бакунина, она была «бесчестна, вредна, свободно- и народноубийственна» и лишь сулила бы «новую нищету и новое рабство». Наряду с этим он понимал, что для осуществления народного выступления требовалось «связать лучших крестьян всех деревень, волостей, передовых людей, естественных революционеров между собой, и там, где оно возможно, провести такую же живую связь между фабричными работниками и крестьянством». Организация революционных сил страны достигалась, согласно Бакунину, путем объединения крестьян всей России и слияния их в единый фронт с фабричными рабочими. Сами же революционеры должны были разъяснить народу конкретные революционные задачи, не давая угаснуть бунтарскому пылу, создавать «чувство и сознание действительного единства». Тем самым Бакунин не отрицал правомерности и оправданности деятельности тайного общества с целью «возбуждения, сплочения и организации народных сил»9.
Он не ставил перед революционной молодежью задачи навязать народу свою программу, а призывал пробуждать в русских общинах сознание собственной свободы и необходимости объединения в общей борьбе. Только в этом отношении Бакунин признавал целенаправленное использование пропаганды.
Сама же организация революционеров должна была объединить «самых умных <...> самых страстно непоколебимо и неизменно преданных людей, которые, отрешившись по возможности, от всех личных интересов и отказавшись один раз навсегда, на всю жизнь, по самую смерть, от всего, что прельщает людей, от всех удовлетворений тщеславия, чинолюбия и славолюбия, были бы единственно и всепоглощены единою страстью всенародного освобождения; людей, которые отказались бы от личного исторического значения при жизни и даже от исторического имени после смерти». По мысли Бакунина, не обязательно было набирать армию революционеров, достаточно было создать штаб революции из 50-60 человек, спаянных общей идеей и стремлением. Такая организация послужила бы «посредницею между народным инстинктом и революционною мыслью»10, дала бы возможность народу вооружиться, стихийно выдвинуть из своей среды вожаков и, в конечном итоге, добиться окончательной и бесповоротной победы над врагом.
По сравнению с лавристской концепцией позиция Бакунина была ориентирована не столько на рационально-сциентистское восприятие социальной эволюции, сколько на стихийное мироощущение крестьянства («народные инстинкты»), в котором виделся идеал мироустройства. Бакунин будто не замечал, что тем самым, желая или не желая того, идеал подменялся идолом. И хотя апостол анархизма никогда не отрицал присущих народу недостатков, к числу которых им относились «религиозный и политический фатализм русского народа», привязанность к «патриархальному складу жизни», чересчур «коммунистические воззрения на отношения лица к миру, общине», тем не менее он яростно защищал крестьянский мир от насилия со стороны интеллигенции, желавшей, по его мнению, нарушить гармонию народного существования.
Опасность насильственных действий со стороны этого слоя населения отнюдь не исчезала и в случае победы над современным (буржуазным) типом государства. Бакунин был убежден, что «власть действует столь же развратительно на тех, кто облечен ею, сколько и на тех, кто принужден ей покоряться». А раз это так, то «никакое государство, - писал он, - как бы демократичны ни были его формы, хотя бы самая красная политическая республика, народная только в смысле лжи, известной под именем народного представительства, не в силах дать народу то, что ему надо, то есть вольной организации своих собственных интересов снизу вверх, без всякого вмешательства, опеки, насилия сверху, потому что всякое государство, даже самое республиканское и самое демократическое, в сущности своей не представляет ничего иного, как управления массами сверху вниз, посредством интеллигентного и поэтому самому привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ»11.
Противников анархистских принципов Бакунин обвинял в том, что они пропагандируют «антинародный» характер революции, делая ставку на меньшинство, на выходцев из «привилегированных слоев общества»12. Данный упрек он адресовал не только сторонникам Лаврова, по и последователям заговорщической тактики, имевшей много общего с бланкистскими попытками в Западной Европе.
Заговорщики. Главный теоретик этого направления П. Н. Ткачев отразил в своих взглядах настроения части интеллигенции, не верившей в возможность осуществления революции силами народа, и стремившейся создать тайную организацию с целью свержения царского правительства для проведения социалистических преобразований.
Считая, что «народ не может себя спасти <...> не может устроить своей судьбы сообразно реальным потребностям и осуществить идеи социальной революции»13, Ткачев возлагал свои надежды на революционное меньшинство. Оно и должно было «раскачать» существующий строй, дать толчок для проявления стихийной энергии масс.
Узкая группа людей, объединившаяся в партию, преследовала тем самым, по мысли Ткачева, двуединую цель: подготовить захват власти и поднять народ на выступление.
Сделать это будет далеко не просто: вековое рабство превратило «среднего человека» в апатичного обывателя («послушного и аморфного»), мирящегося с устоявшимся порядком вещей. Вывести его из обычного дремотного состояния могут только экстраординарные события, которые покажут, что существующая власть уже не так сильна, более того, что она «поругана, расстроена, дезорганизована, обессилена - и тогда ему нечего будет бояться»14.
Итак, роль основной массы населения (народа) находится в прямой зависимости от наиболее активной и деятельной группы. В ее состав Ткачев в первую очередь включал молодежь. Именно молодое поколение было готово к решительным действиям, готово на любые жертвы ради народного блага, его нельзя запугать никакими опасностями. «Найти тысячу не сложно, - утверждал Ткачев, - за людьми дело не станет, а если так, то нечего и медлить»15.
Для решения последней задачи предполагалось использовать средства агитации. Признавая необходимость подготовительной работы в народе, Ткачев вместе с тем расходился в этом вопросе с Лавровым. По его глубокому убеждению, если следовать лавристским рецептам, то революция превратится в утопический долгий путь мирного прогресса16. С помощью «мирной» пропаганды, - отмечал он, - «можно совсем сбить молодежь с толку, представляя ей действительную революцию как искусственное навязывание народу неосознанных и непрочувствованных им идей, как нечто деспотическое, эфемерное, скоротечное и потому вредное; уверяя ее, что победа народного дела, что радикальный переворот всех существующих общественных отношений зависит от степени сознания народом его прав и потребностей, то есть от степени его умственного и нравственного развития, можно незаметно довести ее до убеждения, будто развивать народ и уяснять ему его потребности и тому подобное - значит подготовлять не торжество мирного прогресса, а торжество истинной революции»17.
В противовес этому Ткачев настаивал на том, что настоящий революционер должен призывать народ к восстанию, сам выбирать нужное для него время, а не ждать, когда наступит удобный для этого момент. В связи с этим революционер всегда должен быть готов к революции, которая никогда не будет проходить мирно и тихо, как, по его мнению, об этом мечтал Лавров. Что касается России, то она уже была подготовлена всем ходом своего развития к грядущим революционным потрясениям18.
Таким образом, Ткачев расходился с Лавровым по стратегическим вопросам революционной деятельности. Не последовательное и осторожное проникновение в народную среду, а «возбуждение» в обществе чувство недовольства и «озлобления» существующим порядком. Пропаганда должна настоятельно требовать «практической революционной деятельности и хорошей организации»19. Принципиально важной для Ткачева оставалась возможность захвата власти группой революционеров.
Полемика: революция и народ. Лавров не мог оставить без ответа прозвучавшие в его адрес инвективы. Его контраргументы касались в первую очередь понимания взаимодействия в ходе революции интеллигенции и народа. Неподготовленная революция равнозначна поражению, выгодному в первую очередь «врагам народа», утверждал Лавров. В этом отношении «тактика заговора», в основе которой лежит ставка на интеллигентное меньшинство, была обречена на провал. «Революция в пользу народа может быть произведена только народом - не меньшинством, а большинством и должна опрокинуть разом экономические основы настоящего существующего строя»20.
Вспыхнувшая между двумя теоретиками революционного народничества полемика показала, что существовавшие между ними разногласия касались принципиальных вопросов революционной деятельности. Однако, несмотря на разность взглядов, и Лавров, и Ткачев отводили основной массе населения (народу) в значительной степени подчиненную роль реципиента. Инициатором революционных начинаний однозначно должна была выступать отечественная интеллигенция, вне зависимости от принадлежности к пропагандистской или заговорщической группировке.
Надо сказать, что не менее ожесточенное противостояние в вопросе о характере взаимодействия интеллигенции и народа наблюдалось между сторонниками Бакунина и последователями Ткачева. Основные критические замечания со стороны анархистов привел в одной из своих статей лидер заговорщического направления: «Нас упрекают в высокомерном отношении к народу, - писал он, - вы хотите, говорят нам, сделать революцию, может быть, и для народа, но без народа. Вы хотите, чтобы мыслящее, интеллигентное меньшинство насильственно навязало ему свои идеалы, распяло бы его на прокрустовом ложе своих книжных теорий, одним словом, вы стремитесь не к революции народной, не к революции, идущей снизу вверх, а к революции барской, революции сверху вниз. Потому-то для вашей революции и необходимо государство во всеоружии власти, необходимо именно то, против чего мы боремся, что мы считаем одной из основных причин существующего социального зла»21.
В ответ на эту критику Ткачев выдвигал следующий контраргумент: значительный процент революционного «меньшинства» состоит из так называемых разночинцев, то есть людей, вышедших из эксплуатируемых, разоренных и задавленных классов общества. Даже те революционеры, которые по рождению своему принадлежали к привилегированной дворянской среде, не могут быть названы «буржуазными революционерами», так как они изнутри знают народную жизнь и ставят «народные идеалы» выше своих «личных амбиций»22. Поэтому называть их революцию барской было, по крайней мере, неправомерно и ошибочно.
А вот собственная позиция анархистов поднять народ на восстание одной агитацией была чистой воды утопией. Бунтарские идеи Бакунина страдали противоречием. С одной стороны, он утверждал, что никакие «яростные революционеры» не способны сделать ничего для народа, так как только сам народ сумеет изменить свою жизнь. Но одновременно с этим он призывал именно «интеллигентную» молодежь к агитации в деревне и был убежден, что из-за тяжелого положения ей «ничего не стоит поднять любую деревню», объединить разъединный народ и тем самым устранить «главный недостаток, парализующий и делающий до сих пор невозможным всеобщее народное восстание». Выходила явная несуразица: признание явных недостатков деревенской жизни и отказ в активной деятельности наиболее активной и передовой части русского общества23.
Верно схваченное Ткачевым противоречие бакунинской теории обыгрывалось им в духе защиты заговорщической тактики. В первую очередь отрицалась правомерность утверждений о бунтарском духе русского народа. Ткачев однозначно настаивал на том, что «положительные идеалы нашего крестьянства еще не революционны; они не могут быть идеалами революции»24.
Вторым важным доводом, направленным против анархистов, становилась мысль о том, что воспитание народа и агитация к бунту в его среде невозможны и даже вредны: «Разве дело революционера воспитывать народ? - писал Ткачев. - Мало того, если бы даже наши революционеры считались не десятками и сотнями, а тысячами и миллионами, разве бы они могли осуществить это? Чтобы перевоспитать народ, для этого потребуется работа многих поколений, многих десятков лет»25.
Сильно «хромало» у анархистов и намерение «убеждать народ во вреде всякого господства, всякого авторитета, всякой власти», развивать в нем сознание «личного права». Провозглашая эту идею, они одновременно рекомендуют сплотить разрозненный «крестьянский мир в одно целое», подчиняющееся единому общему руководству, преследующему единую общую цель. Выходило, что правая рука не ведала, что делает левая: нельзя заставить народ поверить в то, что всякая власть «портит всякое дело», и в то же время привести его к сознанию необходимости подчиняться для успеха революционного движения «какому-то общему, единому руководству, какой-то власти»26. Любая организация, о которой пишут анархисты, по мнению Ткачева, приведет к федералистским или центристским началам, что не соответствует так защищаемой ими идее безвластия27.
Вся полемическая заостренность выступлений Ткачева была направлена не только на опровержение анархистских идей, но и на дополнительное доказательство правильности и оправданности «теории заговора», при помощи которой можно было не только свергнуть существующий государственный строй, но и перейти в дальнейшем к строительству справедливого общества. Победоносная революция всегда приводит к захвату власти. При помощи этой власти прогрессивное «меньшинство» может заставить «косное, рутинное большинство», которое не доросло еще до понимания необходимости революции и не уяснило себе ее цели и задачи, перестроить свою жизнь сообразно с его истинными потребностями, сообразно с идеалом наилучшего и «справедливейшего общежития». Лишенное власти, оно будет лишено и всякого влияния. Неумелое и неразвитое большинство, предоставленное само себе, восстановит «старый порядок под новой формой»28.
Власть необходима и потому, что иначе возникает хаос. В этой связи Ткачев адресовал анархистам вопрос: что они будут делать после свершения революции - сидеть сложа руки или «добиваться влияния силы, то есть власти, то есть того, от чего теперь вы открещиваетесь? »29.
Найти «золотую середину», рассуждал Ткачев, здесь практически невозможно, ибо она приведет к децентрализации: «Революционное меньшинство, распавшись по отдельным, самостоятельно действующим общинам и городам, волей-неволей и почти неприметно для себя должно будет подчиняться местным влияниям, то есть тому самому большинству, которое насквозь пропитано рутинными традициями, которое чувствует инстинктивное уважение к старине и, постоянно обращая свои взоры на прошлое, ищет в нем руководящих идеалов и образцов для настоящего»30.
Среди главных идеологов революционного народничества Ткачев был не только наиболее решительно настроен по отношению к существовавшей форме государственного устройства, требуя его скорого и самого решительного уничтожения, но и признавал правомерным использовать принуждение по отношению к народу. Далеко не случайно в его работах так часто повторяется глагол «заставить». Ткачев будто не замечал, что одним из его семантических смыслов являлось обозначение насилия. И его нисколько не смущало, что это насилие проповедуется во имя блага собственного народа.
В рассуждениях Ткачева превалируют отнюдь не мотивы человеколюбия, диктуемые, в том числе, и представлениями об общем происхождении, кровной связи, едином языке общения, а убежденность в безусловной, хотя и жестокой, предопределенности общественного прогресса. В этой связи несомненный интерес представляют его идеи о нивелировке национальных особенностей в буржуазном обществе.
Нация, капитализм и социализм. По словам Ткачева, капитализм с его господствующим принципом развития промышленности, торговли, со все усиливающейся ролью государства стремится сгладить национальные особенности. В результате этого появлялся «класс людей», у которых «национальные, племенные особенности почти совершенно изгладились».
Класс этот, как считал Ткачев, слагается, во-первых, из так называемого служилого сословия, из «бюрократии», «закрепощенной государством», утратившей под его «нивелирующим давлением» все свои национальные особенности; во-вторых, из интеллигенции». Между интеллигентными людьми различных национальностей, указывал Ткачев, больше похожих черт, общих чувств, привычек, воззрений, чем «между интеллигентным и неинтеллигентным человеком» одной и той же национальности. Между образованными людьми, между людьми психически развитыми нет и не может быть «ни эллинов, ни иудеев», есть только люди, или «общечеловеки». Интеллектуальный прогресс стремится уничтожить господство над человеком «бессознательных чувств, привычек, традиционных идей, унаследованных предрасположений», следовательно, такой человек стремится уничтожить национальные особенности, которые слагаются из этих «бессознательных чувств, привычек, традиций идей и унаследованных предрасположений»31.
Таким образом, Ткачев настаивал на том, что капитализм, круша на своем пути все национальные перегородки, сближает интеллигентных людей, одновременно формирует новую общность интересов, ценностей. Аналогичные процессы свойственны и пролетарской среде, в связи с чем тип фабричного рабочего носит также общенациональный характер, как и тип «интеллигентного человека». Объективный характер развития общества выдвигает на первый план не национальные, а социальные проблемы, а раз это так, то социалисты должны концентрировать на них в первую очередь собственное внимание. Национальные особенности при этом не играют позитивной роли в деле подготовки революции, но даже опасны для нее. Более того, как настаивал Ткачев, «между принципом социализма и принципом национальности» существует непримиримый «антагонизм». Или социализм должен быть принесен в жертву «национализму», или «национализм в жертву социализму»32.
Ключевым понятием идеологов революционного народничества являлся «социализм». И в этом Ткачев был абсолютно прав. При всех разночтениях, противоречиях, дискуссиях построение справедливого общества без эксплуатации человека человеком становилось конечной целью, к которой должны были стремиться истинные «друзья народа». Однако уже разность оценок степени готовности трудовой части населения к вероятным социальным трансформациям служила серьезным предупреждением о слабом знакомстве с народным сознанием. Последующая практика только подтвердила подозрения о косности, инертности, природном консерватизме крестьянства, глубоко укоренившейся в его мировоззрении вере в доброго царя и незыблемость традиционных устоев жизни.
«Хождение в народ» и крестьянство. Грянувшее в 1874 г. «хождение в народ» приобрело черты крестового похода с «заразительным и всепоглощающим характером религиозных движений», где «социализм был <...> верой, народ <„.> божеством»33. Однако уже первые столкновения с реальной действительностью показали непрактичность и незнание молодежью деревенской жизни. Оказавшись в среде крестьянства, участники «хождения в народ» чувствовали себя чужаками. Полной неожиданностью для них оказалось и то, как «холодно относился народ к социализму и, наоборот, с какой горячностью и страстностью дебатировались те вопросы, которые касались его неотложных нужд и потребностей, которые не выходили из обычного круга его представлений и понятий о лучшей крестьянской жизни, о лучшей доле». Нельзя сказать, что пропагандистов не слушали. К ним относились с вниманием, но оно было сродни детскому интересу, проявляемому при рассказывании сказки: «Не любо не слушай, а лгать - не мешай»34.
Мало встречалось и крестьян, готовых стать в ряды борцов с существовавшим строем. Сельские жители все больше отмалчивались или невразумительно отвечали на увещевания пропагандистов. В лучшем случае «на призыв к активной борьбе подавали реплики, свидетельствующие, что они лишь поддержат тех, кто начнет борьбу, причем одни ожидали начала от царя, другие от революционеров»35. Крестьянство в целом осталось глухо к призывам революционеров.
«Хождение в народ» стало первым столкновением двух утопий - революционно-народнической и консервативно-народной, кардинально различавшихся между собой. Стремление выразить умонастроения эпохи, стать защитником молчавшего народа подталкивало отечественную интеллигенцию если не к мессианству, то к подвижничеству. Самопожертвование и самоотречение во имя светлого будущего, помноженные на душевный ригоризм и готовность на мученичество, создавали ореол героизма, который был столь же реален, как и отталкивающая действительность. И если основная масса населения и не была подготовлена к восприятию социалистических теорий, то на эмоциональном уровне социалисты встречали сочувствие и сопереживание. В определенной мере можно говорить и о вере в святость русского народа.
Утопичность взглядов людей деревни покоилась на вере в непоколебимость и справедливость веками вырабатывавшихся норм, навыков и привычек. Устоявшийся и отфильтрованный в толще веков стиль работы, его сезонный характер, потребление в основном продуктов собственного труда, низкий уровень товарности производства, - все это определяло органичную связь крестьянина с землей, характер использования природных богатств. Труд в поле основывался на накопленном опыте, интуиции, наблюдательности. Технические усовершенствования мыслились и воспринимались как необходимые дополнения к природному процессу, но ни в коем случае не как его кардинальная ломка или проведение непродуманных экспериментов. По крестьянской логике, человек должен был брать от земли не более того, что было необходимо для жизни, ограничиваться разумной достаточностью и тем самым уже заботиться о ее будущем плодородии.
По словам Л. Н. Толстого, «постоянное думанье о земле» было отличительной чертой существования сельского жителя, сближало его с природой, устанавливало их нерушимую связь. Трудолюбие и долготерпение крестьянина спасали его от голодной смерти и обеспечивали необходимый прожиточный минимум. Но не более того. Неизменность процесса производства, использование главным образом мускульной силы человека и животных исключали широкое разделение труда и его интенсификацию. Крестьянин был обречен на выживание. Постоянная опасность недорода, стихийных бедствий заставляла вырабатывать необходимые формы взаимопомощи и взаимоподдержки: совместное (общинное) владение землей, ее периодические переделы, общее пользование выгонами, лесами, работа в пользу пострадавших и обездоленных. Напряженность, как правило, возникала не на имущественной почве, а из-за расхождения интересов разных поколений, особенно когда наступала пора смены главы большой крестьянской семьи.
Русский крестьянин был силен своей общинностью, которая диктовала неписанные законы общения между членами сельского общества. Нормы уважения были четко определены. Наибольшим почтением пользовался «исправный хозяин», трудолюбивый и рачительный, «правильно» ведущий себя по отношению к родным и близким, воспитывающий детей в страхе и покорности. Нерадивых и лодырей община никогда не жаловала. Лень не украшала человека и считалась одним из смертных грехов, равным которому могло быть, пожалуй, только пьянство. В крестьянском сознании эти пороки были между собой тесно связаны. Правда, средний общинник не прочь был выпить (и выпить немало). Но только по праздникам и после напряженного труда. Как хорошо подметил Н. А. Некрасов, «он до смерти работает - до полусмерти пьет».
Традиция и обычай, определявшие повседневную жизнь крестьянина, сказывались и на его отношении к власти. В его представлении царь рисовался по образу и подобию идеального главы семьи: жесток и крут, но справедлив. Его слово - закон, а нарушителей ждет суровое, но заслуженное наказание. Провиденциальное назначение главы государства виделось в гарантии существования устоявшегося быта, стереотипов действия и мышления. При территориальной ограниченности крестьянского мира, политической пассивности жителей деревни основная масса населения России представляла надежную опору трона. А представления о справедливом устройстве мира не шли дальше требований решения локальных и сиюминутных задач. Другими словами, это была утопия сохранения существующих порядков с их частичной и незначительной модификацией.
«Переодеть социализм в крестьянскую сермягу». Неудача «хождения в народ» не только показала эфемерность бакунинских утверждений о готовности крестьянства к бунту, несостоятельность в организационном плане системы кружков, но и заставила пересмотреть прежние представления об исключительно социалистическом сознании народа. Крестьяне были невосприимчивы к пропаганде социализма и противились в своей массе коллективистским тенденциям. Жизнь заставляла искать иные пути к уму и сердцу мужика.
Как писал известный народник О. В. Аптекман, «в применении к русской действительности социализм по необходимости пришлось урезать <„.> взять из него только то, что не противоречит исконным народным идеалам, воззрениям и требованиям»36. Эта тенденция нашла свое воплощение в программе партии «Земля и воля». Уже ее название фиксировало сужение социалистических требований «до реально осуществимых в ближайшем будущем». Конкретное выражение реальных настроений народных масс было сформулировано в четырех пунктах: 1. Переход всей земли в руки сельского рабочего сословия и равномерное ее распределение («Мы убеждены, что две трети России будут владеть землей на общинном начале»), 2. Содействие осуществлению полного мирского управления, при котором свободный союз общин сам определит долю общественных функций, передаваемых государству («Наша обязанность только стараться уменьшить возможно более эту долю»). 3. Введение полнейшей свободы вероисповедания. 4. Разделение современной Российской империи на части соответственно местным желаниям37.
Как метко заметил С. М. Кравчинский, «пять лет назад мы сбросили немецкое платье и оделись в сермягу, чтобы быть принятыми народом в его среду. Теперь мы видим, что этого мало, - пришло время сбросить с социализма его немецкое платье и одеть его в народную сермягу». По его словам, «основанием всякой историко-революционной программы должны быть народные идеалы, как их создала история в данное время и в данной местности. Мы не верим в возможность путем предварительной работы создать в народе идеалы, отличные от развитых в нем всей предшествующей его историей»38.
Землевольцы по-прежнему считали, что добиться задуманного можно было «только путем насильственного переворота». Разъединенный и угнетенный народ не может «подготовить и противопоставить правительственной пропаганде широкую народную организацию». В связи с этим революционеры собирались оказать помощь «народным элементам недовольства», разного рода оппозиционным выступлениям. Для победы требовалась и дезорганизация государства. Успех самого широкого хорошо задуманного восстания был невозможен без ослабления государства39.
Подготовка широкомасштабного выступления планировалась путем использования организации «готовых революционеров», ведущих широкую агитацию как словом, так, главным образом, и делом, «начиная с легального протеста против местных властей и кончая вооруженным бунтом». Требования заводить широкие связи в готовых к выступлению местностях, устраивать «прочные поселения»40 свидетельствовали о том, что землевольцы хотели поднять крестьянство на борьбу не проповедью бунта, а путем сближения с народом, селясь в деревнях под видом учителей, кузнецов, медицинских работников. Тем самым отдавалось предпочтение внесению революционного брожения в широкие слои населения длительной, медленной, но более надежной и выверенной работой.
Однако и на этот раз оказалось, что при существовании самодержавия, наивной веры русского крестьянства в доброго царя поднять деревню на борьбу за землю и волю невозможно. Крестьяне по-прежнему не реагировали на попытки «помочь организоваться элементам недовольства в народе и слиться с существующими уже народными организациями революционного характера»41. Да и положение самих «поселенцев» в деревне было сложным и трудным. Подозрительность властей, доносы кулаков, шинкарей не позволяли широко проводить задуманную работу.
Пожалуй, только в одном случае народникам удалось направить недовольство крестьянской среды на подготовку вооруженного восстания. Речь идет о знаменитом «Чигиринском деле». Его инициаторы Л. Г. Дейч и Я. В. Стефанович, действуя в Чигиринском и Черкасском уездах Киевской губернии, столкнулись с уверенностью крестьян в том, что «намерения царя непременно согласны с желаниями народа». Убедившись в бесполезности доказать противное, Дейч «задался целью внести в этот тупой протест революционный элемент» и для этого стал «приноравливаться в своем образе действий к характеру крестьянского мировоззрения, не вносить ничего такого, что переворачивало бы вверх дном те основы, с которыми сжились и к которым народ привык, быть, так сказать, радикалом постольку, поскольку им может быть крестьянин». Была составлена подложная царская «Высочайшая тайная грамота», согласно которой будто бы приказывалось крестьянам образовать вооруженную тайную дружину и выступить против «дворян, чиновников и всех высших сословий»42. В организацию были вовлечены многие крестьяне, но к сентябрю 1877 г. властям удалось раскрыть заговор. Однако подобная мистификация не встретила однозначного одобрения в среде землевольцев.
Сила и слабость революционной организации. Все большее число революционеров понимало бесперспективность надежд поднять крестьян на борьбу без разрушения существовавшей системы власти и завоевания политической свободы. Они укреплялись во мнении, что добиться этого могла лишь партия профессиональных революционеров-единомышленников. Как писал Кравчинский, «вера в безграничную силу и расширяемость революционной организации заменила собою все»43.
При общей инертности народа, репрессивной политике правительства, отсутствии демократических институтов политическая борьба свелась к тактике индивидуального террора против царя и виднейших представителей бюрократии. Среди землевольцев наметился раскол на «деревенщиков», сторонников старых методов агитации и пропаганды, и «политиков». «Земля и воля» перестала существовать как единое целое, распавшись в 1879 г. на «Черный передел» и «Народную волю».
Народовольцы направили свой главный удар против самодержавного государства. В его лице они рассчитывали уничтожить «крупнейшую в стране капиталистическую силу» и «единственного политического притеснителя народа». Государство не имело ничего общего «с народными желаниями и идеалами», держалось «исключительно голым насилием». Поэтому политический переворот представлялся самым простым и эффективным способом перехода к реализации исконных принципов существования: право на землю, общинное и местное самоуправление, зачатки федеративного устройства, свобода совести и слова.
После победы революции воля народа могла быть «высказана и проведена Учредительным собранием, избранным свободно, всеобщей подачей голосов, при инструкциях от избирателей». Наряду с этим представительный орган страны должен был пересмотреть устройство государственных и общественных учреждений, перестроить их согласно воле народа. Сами народовольцы собирались отстаивать перед депутатами свои конкретные предложения по реформированию политической системы страны: народное представительство, областное самоуправление, административная и экономическая самостоятельность общины, принадлежность земли крестьянам, фабрик и заводов - рабочим, свобода слова, печати, собраний, всеобщее избирательное право, замена постоянной армии территориальной44. Программа «Народной воли» концентрировала в себе идеи, которые были высказаны теоретиками народничества и частично апробированы в документах других организаций.
Практика народовольцев включала в себя пропагандистско-агитационную и разрушительную деятельность. Задача пропаганды состояла в популяризации во всех слоях населения демократического политического переворота, как средства социальных преобразований, и собственной программы партии. Агитация должна была способствовать высказыванию в широких масштабах протеста против существовавших порядков и требованию реформ. Формами выражения такого протеста могли стать сходки, демонстрации, петиции, отказ от уплаты податей. Деятельность разрушительная включала в себя организацию террора против «наиболее вредных лиц правительства», подрыв «обаяния правительственной силы», защиту партии от шпионов, возбуждение революционного духа народа и поддержание веры в победу, формирование годных к бою сил.
Создание по всей стране тайных обществ, сплоченных вокруг одного центра, признавалось необходимым особенно при организации переворота. Работу среди народа народовольцы по-прежнему считали одной из главных в своей деятельности и стремились приобрести сторонников, подготовить массы к активному содействию. Но сама организация выступления возлагалась на партию. В программных документах не отрицалась возможность крестьянской революции, но главным методом борьбы считался заговор45.
Принципиально новыми во взглядах народовольцев стали обоснование необходимости политической борьбы и создание концепции подготовки, проведения революции, реализации социальных преобразований. Однако окружающая действительность в очередной раз с безжалостной очевидностью опровергала все благие намерения. Крестьянство оказалось не готово к восприятию даже максимально приспособленных к его мировоззрению, как казалось народовольцам, социалистических идей. Не случайно, что все большее количество революционеров стало обращать внимание на фабричных рабочих, которые были, по их мнению, более развиты в общественно-политическом плане. В связи с этим и само понятие «народ» стало рассматриваться как обозначение всего трудового населения страны. Что касается акций политического характера, то в условиях самодержавного строя они превращались в террористические акты, которые хотя и могли держать в напряжении систему государственного управления, но подобное действие было кратковременным и встречало далеко не однозначную реакцию русского общественного мнения. Между радикально настроенной интеллигенцией и народом по-прежнему пролегала глубокая пропасть непонимания.
1 К молодому поколению // Революционный радикализм в России: век девятнадцатый. М., 1997. С. 103,104, 100.
2 Лавров П. Л. Философия и социология. Избранные произведения: В 2 т. М., 1965. Т. 2. С. 54.
3 Там же. С. 89-90.
4 Лавров П. Л. Избранные сочинения. М., 1934. Т. 4. С. 424.
5 Лавров П. Л. Философия и социология. Т. 2. С. 66, 67, 73.
6 Там же. С. 67.
7 Лавров П. Л. Избр. соч. Т. 4. С. 423,424.
8 Бакунин М. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. СПб., 1907. Т. 1. С. 17.
9 Бакунин М. А. Философия, социология, политика. М., 1989. С. 538, 539.
10 Там же. С. 550,546.
11 Бакунин М. А. Полн. собр. соч. T. II. С. 20, 23.
12 Там же. С. 23.
13 Ткачев Я. Я. Избр. соч.: В 4 т. М., 1933. T. III. С. 263.
14 Ткачев Я. Я. Наши иллюзии // Набат. № 2/3.1876. С. 4.
15 Ткачев Я. Я. Возможна ли социальная революция в России в настоящее время // Набат. № 6.1876. С. 2.
16 Ткачев Я. Я. Собр. соч.: В 2 т. М., 1976. Т. 2. С. 17.
17 Там же. С. 18-19.
18 Ткачев П. Н. Собр. соч.: В 2 т. С. 21.
19Там же. С. 38-39.
20 Революционное народничество 70-х годов XIX века. T. I. 1870-1875 гг. М., 1964. С. 172-178.
21 Ткачев П. Н. Революция и государство // Набат. № 2/3.1876. С. 5.
22 Там же. С. 7-8.
23 Ткачев IL Н. Анархия мысли // Набат. № 2/3. 1876. С. 21.
24 Ткачев П. Н. Народ и революция // Набат. № 4.1876. С. 2.
25 Ткачев П. Н. Анархия мысли // Набат. № 2/3.1876. С. 21.
26 Там же. С. 23.
27 Там же. С. 24.
28 Ткачев П. Н. Революция и государство // Набат. № 2/3. 1876. С. 9.
29 Там же. С. 10.
30 Там же.
31 Ткачев П. Я. Революция и принцип национальности // Набат. 1878. С. 76.
32 Там же. С. 88.
33 Степняк-Кравчипский С. Подпольная Россия. Сочинения: В 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 350,354.
34 Аптекман А. О. Общество «Земля и воля» // Революционеры 1870-х годов. Л., 1986. С. 314,315.
35 Ковалик С. Ф. Революционное движение семидесятых годов // Революционеры 1870-х годов. С. 187.
36 Аптекман О. В. Общество «Земля и воля» 70-х годов. П., 1924. С. 193.
37 Революционное народничество семидесятых годов XIX века. М., 1964. Т. 1.С. 30,31.
38 Революционная журналистика 70-х годов. Ростов-на-Дону, Б. г. С. 71,77.
39 Революционное народничество семидесятых годов XIX века. Т. 1. С. 33
40 Там же. С. 31, 32.
41 Революционное народничество 70-х годов XIX века. М.; Л., 1965. Т. 2.С. 174.
42 Памятники агитационной литературы: В 2 т. Т. 1. Черный передел. Орган социалистов федералистов: 1880-1881. М.; Пг., 1923. С. 145,147.
43 Степняк-Кравчинский С. Сочинения. М., 1968. Т. 1. С. 542.
44 Революционное народничество 70-х годов XIX века. Т. 2. С. 171,172.
45 Там же. С. 173,174.
<< Назад Вперёд>>
