6. Восточная Европа: зло или благо?
В большинстве случаев Восточная Европа функционирует так, как это было задумано. Тем не менее она тоже вызывала у Советского Союза сильную головную боль, потому что восточноевропейцы не всегда были незапятнанными и стойкими сторонниками коммунистической веры. В силу того что Советы осуществляют над Восточной Европой жесткий контроль, малейшее отклонение от советской линии расценивается как отступничество, если не фундаментальный кризис. Таким образом, как только восточноевропейская страна проявляет признаки большей терпимости к западным методам или принятию некоторых западных реформ, Советы сразу опасаются, что часть их империи окажется совращенной. Декларация независимости Тито в 1948 г. и китайское недовольство 1960 г., похоже, подтверждают эти опасения. Возможно, если бы Советскому Союзу гарантировали, что эти эксперименты с уклонами в сторону дойдут лишь до определенной точки и не далее, СССР не нервничал бы так сильно. Но Советы все время опасались, что динамика процесса может в конце концов завести некоторых наиболее сильных любителей приключений прямо в западный лагерь. У советских лидеров преобладает точка зрения, что идеальные восточноевропейские страны должны быть копиями Советского Союза; никаких вариантов быть не должно. То, что, возможно, вначале было задумано как буферная зона, быстро трансформировалось в передовую линию фронта против Запада. Но полностью блокировать буферную зону от соседей невозможно. Более того, со временем, особенно в связи с ослаблением напряженности и «холодной войны», контакт с Западом, а отсюда и разложение стали неизбежными. В той степени, в какой восточноевропейцы передали эти настроения в Советский Союз, и в той степени, в какой некоторые восточноевропейские страны начали вырабатывать идеологию или политические структуры для самих себя, Восточная Европа перестала быть той надежной буферной зоной, какой была раньше. Вместо этого некоторые восточноевропейские страны сами стали бременем для империи в целом. Поскольку на протяжении ряда лет поведение восточноевропейцев становилось все более и более раздражающим, в Советском Союзе должны были найтись хотя бы несколько человек, которые задались вопросом: действительно ли преимущества восточноевропейской буферной системы перевешивают ее недостатки?
I. По окончании второй мировой войны, похоже, сложилось общее убеждение, что для Советского Союза выгоды от восточноевропейских государств намного превышают затраты. Их считали сателлитами, потому что они не делали почти ничего, кроме того, что как в зеркале отражали свой центр и солнце — Сталина и Советский Союз. Хотя отступничество Тито и разоблачение некоторых неотомщенных националистов в министерствах Восточной Европы ослабили блеск и уменьшили гордость Сталина своей системой, Восточная Европа, как представляется, вполне отвечала советским нуждам. Помимо преимуществ, упомянутых выше, получив неограниченный доступ в Восточную Европу, Советский Союз мог затребовать, а затем конфисковать в качестве репараций значительное количество промышленного оборудования у тех стран, которые воевали на стороне «оси» во второй мировой войне. Нет точных цифр, как много было изъято, но, по некоторым оценкам, из стран, которые к концу второй мировой войны стали такими же нуждающимися, как и Советский Союз, в СССР было отослано товаров на несколько миллиардов долларов. Такое подлое поведение вряд ли могло создать хорошее отношение, тем более что почти все эти страны стали членами коммунистического блока вскоре после того, как были оккупированы Советской Армией.
Советы использовали свои силы также для того, чтобы извлечь концессии даже из таких стран, как Польша и Чехословакия, подвергшихся нападению и явившихся жертвами стран «оси». Русские добились своего, настояв на выгодных условиях торговли такими ценными товарами, как польский уголь и чешский уран. В дополнение к этому Советы создали компании со смешанным капиталом на территории большинства своих новых союзников. Хотя прибыли компаний делились поровну, капиталовложения почти целиком делались страной местонахождения компаний. Советский вклад, номинально равный 50%, на самом деле состоял из конфискованной германской собственности, обнаруженной в стране местонахождения. Советский Союз присвоил эту собственность, но, вместо того чтобы отправить «свое» имущество в Советский Союз вместе с другими репарациями, Советы оставили его на месте и использовали как свой вклад во вновь образованные компании со смешанным капиталом.
Советская экономическая политика в Восточной Европе зашла дальше перемещения основного оборудования и организации компаний со смешанным капиталом. В то время как до второй мировой войны Западная Европа, и в первую очередь Германия, была главным торговым партнером почти всех восточноевропейских стран, Советы после 1945 г. приказали Восточной Европе переориентировать практически всю экономическую деятельность с Запада на Восток и сделать Советский Союз своим основным покупателем и поставщиком. Так, перед второй мировой войной советский экспорт и импорт из Восточной Европы составляли 20—30% всей советской торговли; к 1950 г. на Восточную Европу приходилось почти 60% оборота. Частью переориентации стало принуждение восточноевропейцев к замене их закупок сырья вне коммунистического блока на закупки внутри блока. Так как крупнейшим производителем сырья в блоке был Советский Союз, он стал и основным поставщиком. Западные исследователи, так же как и некоторые восточные критики, рассматривают эту переориентацию как попытку сделать восточноевропейцев экономически зависимыми от Советского Союза. Так, например, металлургические заводы в Восточной Европе часто строились рядом с советской границей, чтобы облегчить советские поставки железной руды и угля. Так как они располагались в глубине страны и ближе к востоку, стало весьма затруднительно и дорого снабжать их каким-либо сырьем, кроме советского. Таким образом, прекращение советских поставок сырья может вызвать экономический хаос практически во всех этих странах.
Западные державы видели, что происходило, но мало что могли сделать, чтобы заставить Советы прекратить манипулирование и эксплуатацию стран Восточной Европы. Несмотря на периодические угрозы со стороны западных держав, что они не будут терпеть подобную эксплуатацию, Запад не был готов применить военную силу, и Советы эксплуатировали Восточную Европу как хотели. Некоторые западные экономисты документировали жалобы на такие условия, которые начали поступать со стороны эмигрантских и диссидентских кругов в Восточной Европе. Сравнивая экспортные цены сырья, экономист Хорст Мендерсхаузен обнаружил, что советские экспортные цены для Восточной Европы систематически превышали экспортные цены сравнимых товаров в некоммунистическом мире. Это, утверждал он, неизбежно вытекает из того, что Советы основали компании с совместным капиталом, а также из эксплуатации Советами своих сателлитов.
Обсуждая тот же вопрос, Фрэнклин Холцман доказывал, что в силу особенностей советской и восточноевропейской торговой системы отношения между ними были не столь уж эксплуататорскими. По Холцману, если бы Мендерсхаузен посмотрел на другую сторону уравнения, то есть на экспорт товаров из Восточной Европы в Советский Союз, то он бы обнаружил, что восточноевропейцы играли в ту же игру, что и Советы: они устанавливали Советам более высокие цены, нежели некоммунистам. Было бы столь же справедливо, если бы Советы жаловались, что их эксплуатируют восточноевропейцы. Причина всего этого, по Холцману, заключается в том, что восточноевропейская и советская торговая система была на самом деле таможенным союзом, в котором каждый из членов союза ведет себя по отношению к остальным не так, как по отношению к тем, кто в союз не входит. По общему признанию, каждый участник восточноевропейского блока устанавливал партнерам более высокую цену, нежели тем, кто не входил в блок. Но поскольку каждый вел себя по отношению к другому коммунистическому партнеру так же, как вели себя по отношению к нему самому, — это воздействие нейтрализовывалось, так что на самом деле никакой незаконной дискриминации не было.
Зная, что Советы предъявили претензии на такой большой объем репараций, заключения Холцмана были скептически приняты многими восточноевропейцами, которые инстинктивно чувствовали, что их обманывают. Более того, советские власти вскоре также перестали соглашаться с идеей, что в блоке никто не подвергается дискриминации. Они посчитали, что дискриминация существовала, но проводила се Восточная Европа, а обманывали Советский Союз1.
Идея поставить восточноевропейцев в зависимость от советского сырья вначале казалась хорошей, но со временем Советы начали осознавать, что они находятся перед опасностью превращения в сырьевую колонию восточноевропейских стран. Они обменивали свое сырье на восточноевропейское оборудование, а это есть обычное подчиненное поведение колонии. Учитывая, что они также продавали оборудование Восточной Европе, Советы, однако, быстро высчитали, что в восточноевропейском торговом потоке на восток движется большая доля оборудования, нежели в советских отгрузках на запад. Более того, восточноевропейцы производили обычно более совершенное оборудование. В дополнение к этому, поскольку восточноевропейский аппетит на сырье продолжал расти, оказалось, что Советам приходится двигаться все дальше и дальше на восток своей территории, чтобы найти новые достаточные источники сырьевого снабжения. Дело не сводилось только к истощению наиболее богатых и доступных месторождений; неизбежно это означало и большие издержки на транспортировку и добычу и, таким образом, меньшую прибыль а также большие издержки производства для самого Советского Союза. Так, в процессе удовлетворения восточноевропейского сырьевого спроса Советы обнаружили, что их собственные издержки производства растут быстрее, нежели это было бы в противном случае, и что их прибыль от экспорта в Восточную Европу падает. По некоторым оценкам, даже оказалось, что Советы теряют на своих восточноевропейских продажах, — вот что вызвало вопль об эксплуатации.
Обвинения и контробвинения были частью ритуала, предшествовавшего процессу утверждения цен, повторявшемуся раз в пять лет. Каждая сторона пыталась оказать давление с целью ревизии цен в свою пользу. Учитывая искусственный и сложный путь установления цен, было трудно выяснить, кто, если вообще кто-то, пострадал. Таким образом, хотя советские претензии были в определенной степени обоснованы, не было также никакого сомнения в том, что восточноевропейцы платили более высокие цены, нежели некоммунистические покупатели советского сырья. Но скоро выяснение вопроса, достаточно ли высоки цены для покрытия советских издержек или же эффект таможенного союза означает, что никто никого в блоке не эксплуатирует, потеряло всякое значение. Существовавшие ценовые отношения внутри блока, а также между Советским Союзом и некоммунистическим миром были выведены из равновесия скачком мировых цен на нефть в 1973 г. Цены, которые платили некоммунистические покупатели за советскую нефть, подскочили почти немедленно. Но как было отмечено, цены в торговле стран — членов СЭВ устанавливались не на отдельные поставки или на один год, а на пятилетку. В 1971 г. цена на советскую нефть для членов СЭВ на весь пятилетний период, январь 1971 — декабрь 1975 г., была установлена на постоянном уровне. По традиции, эта цена определялась приравниванием ее к мировой цене на нефть, существовавшей в 1970 г. В силу этого соглашения оказалось, что русские продают нефть своим восточноевропейским союзникам по цене примерно по 3 долл, за баррель2, существовавшей до 1973 г., в то время как для некоторых западноевропейских покупателей была установлена цена 17—18 долл, за баррель. Более того, большинство западноевропейских покупателей платили в твердой валюте, в то время как члены СЭВ на самом деле обменивали свои товары на дешевую советскую нефть.
В этом перевернутом с ног на голову мире все старые аргументы и теории стали бессмысленными. Какой бы ни была обоснованность советских или восточноевропейских обвинений во взаимной эксплуатации до октября 1973 г., нет никакого сомнения в том, что после этого Советский Союз оказался эксплуатируемым восточноевропейцами. По мере того как мировая цена продолжала расти, в конце концов Советы решили, что соблюдение цен, существовавших до 1973 г., — это слишком тяжелое бремя, чтобы его нести. Поэтому, несмотря на свои договорные обязательства, в январе 1975 г., то есть за год до срока истечения контрактов, Советы в одностороннем порядке изменили систему установки цен в блоке СЭВ с целью повысить свои цены. Начиная с января 1975 г. советская цена на нефть для членов СЭВ устанавливалась так, чтобы соответствовать средним ценам на нефть на мировом рынке в течение непосредственно предшествовавших трех лет. Это означало, что цены должны меняться каждый год вместо одного раза в пять лет и что базисный период был уменьшен с трех до пяти лет. Это позволило Советскому Союзу воспользоваться преимуществом более высоких цен 1974 и конца 1973 г., но этот период также включал низкие цены 1972 и начала 1973 г. Начиная с 1976 г. система вновь была изменена таким образом, что ценовым базисом вновь стал пятилетний период. Однако было также решено сделать базисный период подвижным, так что с того времени цены корректировались каждый год, основываясь на меняющемся среднем уровне мировых цен за предшествующий пятилетний период. Это, конечно, означало, что, до тех пор пока мировые цены растут, цены, которые должны будут платить Советскому Союзу за нефть восточноевропейцы, будут продолжать оставаться ниже тех, что Советский Союз устанавливает для некоммунистического мира. Поскольку в некоммунистическом мире почти в течение всего этого периода цены поднимались, Советский Союз нес конъюнктурные издержки, так как он продавал некоммунистическому миру не всю свою нефть. Поэтому, даже допуская эффект «таможенного союза», нет никакого сомнения в том, что с конца 1973 г. восточноевропейцы усиленно эксплуатировали Советский Союз. Это происходит в силу того, что, хотя цены на машинное оборудование, продаваемое восточноевропейцами Советскому Союзу, устанавливаются на основе меняющегося пятилетнего среднего уровня мировых цен, эти цены, по крайней мере до 1982 г., росли с отставанием от мировых цен на энергосырье. Таким образом, у восточноевропейцев не было оснований поднимать свои цены так быстро, как это могли делать Советы. Более того, для Советов продать свою нефть за пределами блока было гораздо легче, нежели для восточноевропейцев продать свое машинное оборудование. Советы действительно упускали хорошие возможности продаж. Таким образом, Советы жаловались, что их эксплуатировали, не только потому, что не получали от продажи своей нефти восточноевропейцам так много, как могла бы позволить растущая относительная нехватка нефти на мировом рынке, но и потому, что были вынуждены упускать возможность заработать солидную сумму твердой валюты.
Согласятся ли восточноевропейцы с этим или нет, но не приходится сомневаться в том, что с 1973 г. Советы субсидируют Восточную Европу. Даже учитывая то, что восточноевропейцы вынуждены время от времени предоставлять займы СССР, это не компенсирует потерь от продаж нефти. На самом деле снабжение Восточной Европы нефтью стало одной из издержек сохранения империи. Некоторые оценки показывают, что взятые вместе стоимость субсидий плюс прямые экономические и военные займы составили в 1980 г. более 20 млрд. долл. Однако если Советы хотят иметь империю, то они ничего не могут с этим поделать. Без советской поддержки восточноевропейцы не смогут финансировать импорт сырья и других необходимых им материалов. Если бы они должны были импортировать из мира с твердой валютой, то цены в Восточной Европе возросли бы и привели к инфляции. Если же эти страны не могли бы позволить себе импортировать то, что им необходимо, это, возможно, привело бы к краху их экономик, что в свою очередь скорее всего вызвало бы политические протесты. Поэтому Советам ничего не остается делать, как продолжать субсидировать экспорт сырья, особенно нефти, в Восточную Европу. Но для экономиста грешно занижать цену на сырье, а особенно на энергосырье. Устанавливая цены ниже цен мирового рынка, Советы на самом деле (неважно, с какой неохотой) субсидируют потребление нефти в Восточной Европе и таким образом стимулируют большее ее потребление, чем это было бы в противном случае. В нынешних обстоятельствах у восточноевропейцев нет причин искать нефть за пределами блока СЭВ. Она там слишком дорога. Если ближневосточная нефть не может быть приобретена на бартерной основе, то практически во всех остальных случаях потребуется твердая валюта, что, конечно же, только увеличит валютный долг восточноевропейцев. В той степени, в какой Советский Союз считает для себя необходимым быть последним надежным гарантом платежеспособности восточноевропейских союзников, это будет лишь означать, что Советы будут по-прежнему заняты долговой проблемой.
Издержки сталинской империи по своему значению выходят за рамки блокирования восточноевропейского экономического долга. Советы также имеют военные обязательства в Восточной Европе. Конечно, восточноевропейцы содержат в этом регионе свои собственные большие армии и, очевидно, несут часть издержек на содержание советских войск на своей территории, но тем не менее остаются значительные издержки, которые приходится нести русским. Более того, никто не знает, насколько надежны будут войска в Восточной Европе в случае конфликта в любой из восточноевропейских стран. Хотя они, похоже, с готовностью подавляют протесты в какой-нибудь соседней стране, как показало использование войск почти всей Восточной Европы в Чехословакии в 1968 г., на большинство восточноевропейских армий нельзя рассчитывать при подавлении протестов их собственных народов. Неудивительно, что кубинские войска, так как Куба не граничит с Советским Союзом, кажутся наиболее надежными и наиболее готовыми сражаться за пределами своей ограниченной территории. На самом деле именно они стали наемниками коммунистического мира. Солдаты из Германской Демократической Республики, кажется, столь же готовы послужить империи, и поэтому они присоединились к кубинцам и Советам в Эфиопии, Анголе и, как сообщают, также и в Афганистане.
Советские подразделения регулярно использовались внутри восточноевропейского блока, а военные советники того или иного сорта появлялись во многих частях мира, но Советы всегда были очень осторожны и избегали давать повод для указаний на то, что советские войска принимали участие в военных действиях на иностранной территории за пределами Восточной Европы. Появление советских боевых подразделений в странах «третьего мира» означает новый подход. Для русских это, должно быть, оказалось особенно трудным решением по множеству причин. Во-первых, русские были очень осторожны и избегали потерь русских солдат за рубежом. Во-вторых, у них нет возможности избежать того, чтобы не казаться агрессором. В-третьих, русские пытались держать своих солдат в границах коммунистического блока из боязни идеологического разложения. Эти опасения прослеживаются и в прошлом, когда после наполеоновских войн русские солдаты вернулись с Запада, а в 1825 г. участвовали в восстании декабристов. Сталин, похоже, особо опасался именно такого разложения. В его глазах советские солдаты, которые каким-то образом оказались на вражеской территории, автоматически попадали под подозрение. Очевидно, что позднее часть войск, посланных на подавление волнений в Венгрии и Чехословакии, также посчитались «разложенными» этим опытом и поэтому нуждались в чистке. К счастью, в более поздние годы убежденность в необходимости «обеззараживания», похоже, ослабла. Это послабление предполагает, что влияние сталинской модели, возможно, более не вызывает такую паранойю, как раньше, по крайней мере когда дело идет о проявлении устойчивости к внешним развращающим влияниям. В то же время сообщения о первых отрядах советских солдат, посланных в Афганистан, заставляют думать, что даже сегодня эта модель вызывает страх.
II. В то время как в прошлом советские лидеры были больше всего озабочены делами за периметром коммунистического блока, со временем им пришлось все больше и больше внимания уделять поддержанию контроля внутри границ стран—членов СЭВ. В значительной степени это результат возрождения национализма. Вопреки Марксу национализм в Восточной Европе в действительности никогда не угасал. Учитывая все обстоятельства, замечательно уже то, что после второй мировой войны национализм почти не проявлялся. Ведь исторически Восточная Европа служит очагом национализма. К советскому блоку относится большая часть региона, известного как Балканы, где местный национализм явился искрой, зажегшей первую мировую войну. Да и в небалканских областях коммунистического блока напряженные отношения между разными нациями — румынами и венграми, чехами и немцами, немцами и поляками — отражают взаимные чувства, сформировавшиеся на протяжении нескольких веков. К тому же почти каждая восточноевропейская страна, за исключением Болгарии, испытывает историческую неприязнь к русским.
Наступление разрядки было подобно раздуванию националистических искр, которые Советы и их наместники в Восточной Европе пытались потушить. Разрядка поставила под вопрос саму необходимость противостояния двух военных блоков. Но если нет необходимости в двух блоках, то нет необходимости быть столь зависимым от Советского Союза. Надо признать, что разрядка также дала толчок некоторым серьезным трещинам и в западном альянсе. Но в Восточной Европе влияние как изнутри, так и извне блока было намного более сильным. Какой был смысл в мобилизационной подготовке и экономических жертвах с целью противостоять вторжению в условиях, когда советские лидеры сновали туда и обратно, по-медвежьи обнимая западных лидеров? Даже громкий шум о капиталистическом окружении начал слабеть. Несмотря на очень квалифицированную пропаганду, со временем стало все труднее и труднее вызывать энтузиазм в отношении поддержания военных расходов и боевой готовности государства-гарнизона, в то время как предполагаемый враг обедает и пьет с лидерами и генералами данной коммунистической страны. Сталинская модель контролирования Восточной Европы становилась все более и более неподходящей.
Жажда более открытого общества была дополнительно обострена Хельсинкским соглашением. Оно призвало к более свободному потоку идей и информации, а также расширению контактов между Востоком и Западом. Кроме того, Хельсинкское соглашение дало толчок интеллектуальным движениям в Восточной Европе, стремившимся к расширению прав человека. Нападки местных властей на диссидентов не прекратились, но стали наталкиваться на трудности, так как правительства Восточной Европы подписали Заключительный акт. Эти затруднения усугубились, когда диссиденты в большинстве стран СЭВ образовали наблюдательные комитеты за соблюдением Хельсинкских соглашений, которые сами стали следить за нарушением прав человека, по крайней мере в той форме, как они записаны в Хельсинкских соглашениях. Конечно же, в тот момент, когда было впервые предложено это соглашение, никто в Восточной Европе и в Советском Союзе не предвидел образования подобных наблюдательных комитетов. Признается, что коммунистическая сторона добилась потенциально далеко идущих торговых уступок, а также признания существующих границ, тем не менее, заглядывая в будущее, представляется, что статьи о правах человека окажут наиболее длительное влияние.
Даже без разрядки само течение времени сделало более сложным для Советов поддержание контроля над Восточной Европой. В то время как стали исчезать со сцены те, кто пережил вторую мировую войну, стало все меньше и меньше причин, чтобы быть благодарными Советам за то, что они уничтожили нацизм. Какую бы добрую волю ни проявляли Советы, она постепенно рассеивалась из-за усиливавшегося осознания невыгодности ассоциирования с Советским Союзом. Почти все в Восточной Европе стали ощущать, что история — по крайней мере экономическая история — была не на их стороне. Будучи ближе к Западной Европе и будучи способными лучше видеть сквозь ржавый «железный занавес», восточноевропейцы лучше, нежели Советы, осознавали, как они отстали от Запада. По мере распространения телевидения восточные немцы, чехи и венгры смогли смотреть западногерманское и австрийское телевидение, а поляки — скандинавские программы. Ирония состоит в том, что поначалу опасались, как бы телевидение не стало идеальным орудием осуществления идеологического контроля в тоталитарном государстве, в то время как на самом деле телевидение коварно подорвало этот контроль. Прием радиопередач, хотя и не столь эффективный по силе влияния, дает возможность проникнуть территориально еще глубже. И как бы ни хотели восточноевропейские и советские власти глушить или блокировать воздушные и телевизионные передачи, это стало совершенно невозможным в эпоху разрядки. Глушение радиопередач продемонстрировало бы нежелание следовать обязательствам разрядки. Поэтому, несмотря на их подрывную природу, этим радиостанциям было разрешено передавать новости с Запада на Восток. В процессе этого Восточная Европа узнала об исключительном экономическом прогрессе некоммунистического мира в 60-х и 70-х гг. Очевидно, что этот контраст подчеркнул, чего могли бы добиться восточноевропейцы в условиях другой системы.
Нет сомнения, что частично восточноевропейское недовольство было вызвано естественным сочетанием неудовлетворенности тем, что у них было, и идеологизированием (так.— М. Г.) того, чего у них не было. Недостатки плановой экономики были слишком очевидны для всех в Восточной Европе, чтобы не видеть их. Неудивительно, таким образом, что поддержка рыночной системы зачастую оказывается в Восточной Европе даже сильнее, нежели в Западной Европе или Соединенных Штатах. И наоборот, видя недостатки рыночной системы, критики в Западной Европе и Соединенных Штатах часто выступают более горячими сторонниками централизованно планируемой экономики, нежели те, кто ее знает лучше в Восточной Европе.
III. Было совершенно неизбежно, что, однажды высвобожденные, эти силы вызовут беспорядок и настоящую конфронтацию в Восточной Европе, что в свою очередь породит попытку покончить со сталинской моделью. Хотя возможно, что наиболее далеко идущим вызовом коммунистической системе и сталинской модели было движение польской «Солидарности» в 1980 г., оно было не первой попыткой изменения экономической и политической системы в Восточной Европе. Вызванные долголетней озлобленностью вследствие продолжающихся неудач в деле улучшения экономических и политических условий столкновения с государственными и партийными властями происходили в Восточной Германии в 1953 г., в Польше и Венгрии в 1956 г., в Чехословакии в 1968 г. и опять же в Польше в 1970 г. Для таких выступлений было много причин. Часто они вызывались или нехватками продовольствия, или повышением цен, или беспорядками, последовавшими после смерти и осуждения Сталина, или же протестами, вызванными неуместным советским вмешательством во внутренние дела восточноевропейских стран. Тем не менее события в Польше, начавшиеся в сентябре 1980 г., независимо от их окончательного итога будут гораздо более значительными. Образование независимого профсоюза бросает вызов руководству ПОРП, лидирующей роли Советского Союза и, в свою очередь, жизнеспособности сталинской модели. Ставя Маркса с ног на голову, «Солидарность» стремилась сама присвоить национальную прибавочную стоимость и не оставлять ее коммунистической партии для обращения в капиталовложения или удобства для привилегированных. Однажды разрешенные в Польше, эти идеи скорее всего получат распространение во всем блоке, и, таким образом, Советам станет гораздо труднее иметь дело с восточноевропейскими странами.
В значительной степени польские события являются последствиями разрядки. Однако в конце 60-х гг., когда над Европой начала вставать заря разрядки, вряд ли многие на Востоке или на Западе осознавали, сколь разрушительной окажется разрядка для коммунистического блока. Так, противники разрядки в Соединенных Штатах опасались, что Советы используют ее для совершенствования своей военной техники и потенциала с целью последующих угроз Соединенным Штатам. Подобное совершенствование было бы более опасным, нежели обычное, потому что существовало опасение, что в обстановке мира и дружбы, которая возобладала бы, наши западноевропейские союзники ослабили бы свою постоянную военную готовность. Зачарованные разрядкой, они настолько увлеклись бы деланием денег в краткосрочной перспективе, что пренебрегли бы поддержанием своей безопасности в будущем. Многие жесткие противники разрядки доказывали, что та же самая болезнь может заразить и Соединенные Штаты.
В основном эти опасения подтвердились. Лишь немногие сторонники разрядки всегда мечтали, что она явится причиной гораздо более фундаментального раскола в коммунистическом мире. Большинство же сконцентрировало свое внимание на перспективах снижения международной напряженности между блоками, а не на возможности требований большей демократизации в коммунистическом блоке. В будущем, когда историки проанализируют разрядку с точки зрения затрат и выгод, они могут прийти к выводу, что выигрыш в военной мощи, который разрядка сделала возможным для Восточной Европы, ни в коем случае не соизмеряется с эрозией партийного контроля и советского влияния внутри блока. Движение за демократизацию в Польше ударило в самое сердце коммунистической системы, в то время как передача западной технологии на Восток, важная в военном отношении и потенциально опасная в краткосрочной перспективе, не угрожает сути западной системы в фундаментальном отношении.
Многие восточноевропейцы рассматривают разрядку как форму освобождения. Во-первых, это означает, что война стала менее вероятной. Во-вторых, это означает, что давление со стороны Советского Союза ослабнет. Нет такой большой необходимости поддерживать в рядах дисциплину, когда враг неожиданно становится конкурентом, что является гораздо менее угрожающим фактором, нежели потенциальный агрессор. В-третьих, все члены блока рассматривают разрядку как средство улучшения своей технологии. Но поляки увидели в разрядке и торговле с Западом нечто большее — это был путь подталкивания их экономики от Востока к Западу. Существовала надежда, что польская промышленность достигнет конкурентных стандартов Запада путем закупок большого объема западной технологии. Это позволило бы увеличить экономическое взаимодействие с Западом и постепенно эволюционировать в сторону от сталинской модели.
До некоторой степени такой стратегии придерживались все страны Восточной Европы, но поляки были наиболее последовательны. Начиная с 1971 г. Польша приняла новую экономическую стратегию. В основном из-за массовых протестов в связи с тяжелой ситуацией в польской экономике потерял власть Владислав Гомулка. Полный решимости улучшить экономическое положение и завоевать поддержку рабочих, его преемник Эдвард Терек решил, что наиболее быстрый и, вероятно, наименее опасный способ разорвать оковы сталинской модели, — это обращение к Западу за большим объемом технологии и оборудования. Поняв, что в условиях сталинской модели нововведения не придут изнутри, поляки обратились к внешнему миру.
Но обращение за технологией к Западу требует много денег, и оказалось, что полякам необходимо занимать солидные суммы. Это было несложно устроить по множеству причин. Во-первых, считалось, что импортированная технология быстро окупится. Возросшая производительность нового оборудования сделает возможным экспорт на твердую валюту, который и оплатит долг. Во-вторых, в 1971 г. у поляков не было такого долга, который вызывал бы опасение. Размер их чистого государственного долга в твердой валюте в тот год (весь долг минус польская твердая валюта в западных банках) составлял менее 800 млн. долл., то есть ничтожную сумму, учитывая объем ВНП страны и возможные доходы (см. табл. VI-1). В-третьих, в западных банковских кругах широко распространилось мнение, что если восточноевропейский заемщик типа Польши окажется перед финансовыми трудностями, то в конечном итоге вступит в дело Советский Союз и погасит долг. Считалось, что Советский Союз никогда не подвергнет опасности свою кредитоспособность или кредитоспособность своих союзников, позволив восточноевропейской стране не выполнить своих обязательств.
Признается, что в займе западных средств для импорта технологии существовала опасность, но каким иным путем могла эволюционировать Польша от сталинской экономической модели к современному промышленному миру? Неспособность на быстрые меры наверняка вызвала бы еще большие протесты со стороны рабочих. Поток импорта с Запада основных средств производства быстро увеличился. С 1971 по 1980 г. объем импорта этих средств возрос примерно до 13 млрд, долл., из которых только около 5 млрд. долл, было оплачено польским экспортом. К сожалению, не весь этот экспорт был вновь создан в результате программы капиталовложений. Таким образом, для импорта пришлось использовать традиционный экспорт. Первоначально предполагалось, что возрастут как новый, так и старый экспорт. Но, как указывает польский экономист Бронислав Сулимерский, эти ожидания не оправдались. На самом деле темпы роста экспорта снизились. К сожалению, в противоположность этому годовые темпы роста всего импорта увеличились с 9,1% в 1958—1970 гг. до более чем 18% в 1971 —1974 гг. Это было прямо противоположно тому, что ожидалось. Для того чтобы оплатить все это, полякам пришлось снова обратиться к иностранным кредитам. Как показывает таблица VI-1, размер польского долга в твердой валюте начал увеличиваться на 50—100% в год. В то время как до 1971 г. при весьма консервативном режиме Гомулки Польша имела один из наименьших долгов в твердой валюте среди всех восточноевропейских стран (только Болгария и Чехословакия имели меньший чистый долг), к 1973 г. при режиме свободных расходов Терека польский долг стал больше, чем у любой другой страны в Восточной Европе, и продолжал расти.
Таблица VI-1
Общий и чистый долг Восточной Европы Западу в твердой валюте (в млн. долл.)
По Сулимерскому, причиной того, что польский экспорт не увеличился в той мере, как предполагалось, была неспособность Польши справиться с притоком столь совершенного оборудования. В этом-то и заключалась загадка. Программа импорта основных средств производства была задумана с целью помочь Польше покончить со сталинской моделью, но жесткость этой модели гарантировала, что любая подобная попытка, особенно направленная на незамедлительные результаты, провалится. Инфраструктура была недостаточно развита, чтобы обеспечить дополнительные перевозки, и требовались дополнительные энергетические ресурсы, для того чтобы пустить этот дополнительный импорт в дело. Более того, многие из этих новых заводов были плохо размещены по отношению к существующей инфраструктуре. В силу того, что польским плановикам и рабочим не хватало необходимой приспособляемости и навыков для применения западной технологии и промышленных методов, импортеры были не способны достаточно быстро ввести в строй свои фабрики и заводы. В дополнение к этому американские поставщики отмечали, что польским рабочим, похоже, не хватает образования, навыков и энтузиазма, для того чтобы новые заводы функционировали эффективно. Очевидно, что польские рабочие были настолько отчуждены традиционными методами работы, что власти не смогли научить их управлять более совершенными заводами с западным оборудованием. Отнюдь не помогло и выявление того факта, что плановики не продумали тщательно программу капиталовложений. На удивление большое число новых фабрик были рассчитаны на импортируемое сырье, и поэтому каждый производимый продукт увеличивал дефицит долга в твердой валюте. В той степени, в какой готовая продукция экспортировалась за твердую валюту, это не создавало проблем, хотя даже при самых лучших условиях доходы в твердой валюте никогда не были бы столь большими, как первоначально предполагалось. Но положение еще более ухудшалось от того, что почти все заводы с импортной технологией вступали в строй на несколько лет позже, чем планировалось. К этому времени, как обнаружили управляющие завода цветных телевизионных кинескопов «Ар-си-эй — Корнинг глас — Полколор», рынки, на которых эти заводы должны были удовлетворить спрос, уже были захвачены другими производителями. Большинство заводов не достигло к тому же положенных мощностей. Например, производство цветных телевизоров «Полколор» должно было достигнуть 600 тыс. единиц в 1981 г. Но срыв поставок необходимого числа комплектующих деталей и готовых изделий плюс множество управленческих ошибок задержали производство на уровне около 50 тыс. телевизоров, то есть менее чем 10% от запланированного количества.
Попытка «привить» спроектированные на Западе заводы польской экономической системе с ее сталинской моделью похожа на попытку трансплантировать сердце. Тело реципиента реагирует на инородное вторжение приведением в движение всевозможных механизмов, предназначенных для отторжения инородного тела. Должны быть, следовательно, предприняты дополнительные меры, чтобы имплантируемое сердце нормально ассимилировалось в новой для него системе. К сожалению, такие усилия в Польше оказались неадекватными и по большей части тщетными. Чистый эффект всего этого состоял в том, что ожидаемый приток экспортных доходов отодвинулся во времени или в некоторых случаях не ожидался вовсе. В то же время сумма вложений вместе со средствами, необходимыми для оплаты иностранных долгов, быстро увеличивалась. Польские плановики обнаружили, что к середине 70-х гг. их займы шли в основном на сырье, импортируемые комплектующие детали, потребительский импорт и на оплату долгов. Объем средств, идущих на проекты новых капиталовложений, резко сократился, что, конечно же, означало крах всей стратегии. В то время как, по-видимому, не было шансов на увеличение экспортных поступлений в страну, размер счета в оплату импорта и долга продолжал расти из-за нарастания процентов. Даже в 1970 г., еще до прихода Терека к власти, более 2/3 польских поступлений в твердой валюте должны были откладываться для оплаты импорта комплектующих деталей с целью поддержания производства. Крах польской стратегии был предопределен к 1975—1977 гг., когда стало очевидно, что польские доходы в твердой валюте уже недостаточны даже для того, чтобы оплатить импорт, необходимый для поддержания производства.
Надо отдать справедливость польским плановикам, ибо их неудача частично произошла по причинам, лежавшим вне их контроля. Как и все должники в мире, они решили, что заем для оплаты импорта окупится, поскольку со временем инфляция снизит реальную стоимость их выплат. Более того, заем казался простым делом. Западные банкиры, располагая огромными суммами для инвестирования, буквально предлагали себя и свои деньги полякам. Не дать взаймы — вот что казалось нерасчетливым бизнесом. Я это ясно увидел, когда один из крупнейших банков США заинтересовался моими взглядами на кредитоспособность восточноевропейских стран. Банкиры пришли в смятение, когда я предоставил им цифры по каждой восточноевропейской стране, показывающие размер их долга в твердой валюте и их ежегодный внешнеторговый дефицит, что, конечно же, должно было означать дальнейший рост будущих долгов. В надежде, что условия могли улучшиться, этот же банк пригласил меня на следующий год и услышал точно такую же историю с той лишь разницей, что дефицит и долги за это время еще больше увеличились. Банк оказался в неудобном положении, ведь это было похоже на то, как если бы уоллстритовскую фирму «Дан энд Брэдстрит» запросили о чьей-то кредитоспособности, и банк решил предоставить заем, несмотря на то что «Дан энд Брэдстрит» предупредила, что ситуация не просто плохая, но стремительно ухудшается, Тем не менее этот американский банк чувствовал конкурентное давление своих соперников, которые предоставляли займы Восточной Европе и привлекали новых клиентов, нуждающихся в финансировании их экспорта в Восточную Европу. Неудивительно поэтому, что, если этот банк собирался предоставлять подобные займы, ему надо было избегать выслушивания подобных советов, и он прекратил консультации.
Хотя к 1975 г. польский долг достиг 10,7 млрд, долл., вдвое превысив долг любой другой восточноевропейской страны, а способность закупок новых основных средств иссякла совершенно, все еще оставалась надежда, что Польша могла бы с грехом пополам довести дело до конца, если бы не внешние события. Поскольку поляки экопортировали уголь и поскольку их импорт нефти частично субсидировался Советским Союзом, в 1973 г. они пострадали не так сильно, как многие другие, хотя тем не менее их экономические ожидания не оправдались. Помимо других причин, снижение производства 1975 г. было ускорено энергетическим кризисом 1973 г., что еще более затруднило польский экспорт. В дополнение к этому поляки стали жертвами громадного роста процентных ставок, который пришелся на конец 70-х гг. А когда оказалось, что поляки выплачивают долги медленнее, чем ожидалось, западные банкиры настояли на том, что будущие займы должны привязываться к плавающей или переменной ставке процента, а не к постоянной, которую банки использовали раньше.
Эта ставка займа была приравнена к лондонской межбанковской процентной ставке (LIBOR). Это не представляло бы проблемы, если бы процентная ставка оставалась постоянной или снижалась. Но в конце 70-х гг. она поднялась на рекордную высоту, и поляки считали, что им везло, если удавалось экспортировать только для того, чтобы оплачивать проценты на свои долги. Неожиданно высокая процентная ставка означала также, что реальная стоимость выплат по долгу не была снижена инфляцией. Со временем процентная ставка стала столь высокой, что реальная стоимость выплат по долгу в некоторых случаях в действительности возросла. И наконец, так же как и в Советском Союзе, последствия плохой погоды и бедных урожаев усугубили и без того неэффективную систему снабжения продовольствием. Коммунизм также превратил Польшу из чистого экспортера продовольствия в чистого его импортера, а, к сожалению, нехватка продовольствия постоянно усиливает раздраженность населения. Проблемы, которые в условиях адекватного снабжения продовольствием вызовут лишь гнев, в условиях нехваток вызовут действия. Вряд ли забастовки в Польше в 1980—1981 гг. имели бы место при хорошем урожае и общем процветании. Если принять во внимание серьезность положения и неспособность польской системы реагировать соответствующим образом, то можно сказать, что плохие урожаи переполнили чашу терпения. Конечно, кризис не произошел бы так скоро, как это имело место, если бы процентная ставка была ниже, а урожаи выше. И тем не менее, поскольку поляки испытывали такие трудности с освоением иностранной технологии, даже если бы погода и банкиры были бы более сговорчивыми, в длительной перспективе у Польши не было возможности избежать протестов рабочих, с которыми те в конечном итоге и выступили.
Надо признать, что Польша никогда не следовала сталинской модели столь пунктуально, как Советский Союз. В отличие, например, от Советов, поляки быстро отказались от коллективизации и разрешили крестьянам воссоздать свои частные фермы. Кроме того, польская католическая церковь в отличие от русской православной церкви осталась сильной религиозной и даже культурной и националистической силой. Потребительских товаров, по крайней мере в 60-х гг., в Польше было относительно больше, чем в СССР. Тем не менее Терек поставил перед собой невыполнимую задачу. Хотя что еще мог он предпринять? Вместо того чтобы делать упор на тяжелую промышленность, в 70-х гг. он, вероятно, мог бы попытаться более быстро удовлетворять потребителей в надежде обеспечить себе поддержку и поднять производительность. Это могло бы ослабить отчуждение рабочих и усилить систему. Американцы из «Пуллман корпорэйшн», налаживавшие в Польше литейное производство, были шокированы, увидев негодование польских рабочих этой попыткой реиндустриализации и их гордое злорадство, когда они, неправильно эксплуатируя новое оборудование, наносили ему ущерб. Очевидно, это отражало их разочарование в том, что они не получали никакой выгоды от таких программ. Обеспечение рабочих большим вознаграждением в более ранний период могло бы помочь усилиям по размещению капиталовложений и сбережению ресурсов. К настоящему времени следовало бы понять, что никакого роста производительности нельзя добиться без энтузиазма и добровольного участия рабочих. Поляки узнали, как трудно избавиться от наследия сталинской модели.
IV. Хотя Советский Союз непосредственно не отвечает за польскую проблему, советские лидеры никоим образом но могут ее игнорировать. Поразительно, насколько терпелив был советский режим в первые месяцы волнений. Польский переворот был таким же серьезным вопросом для советских лидеров, как и очередной неурожай. В обоих случаях Сове ты замучились от политических неурядиц и экономически издержек.
В своей основе польский кризис был проигрышной ситуа цией для Советского Союза. Если только советские лидеры не окажутся более изобретательными, нежели они быливпрош лом, по существу, у них нет путей восстановления контроле в Польше без огромных издержек. Сам факт, что польские события 1980—1981 гг. вообще имели место, приводит в смя тение. Вид бастующих польских рабочих, пытающихся определить собственную судьбу, сильно повлияет на будущий ход событий в Восточной Европе. Протесты в Польше не да ют оснований для предположения, что история находится на стороне коммунистов (по крайней мере как она определяется Москвой).
Давление на польское правительство и армию, с тем что бы они навели порядок в своем собственном экономическом и политическом доме, возможно, было наименее дорогостоящим решением для Советов, что они и пытались осуществить с разным успехом. В противоположность этому советское вторжение было бы, вероятно, кровавым и неудачным делом. Даже если бы не дошло до кровопролития, экономика оказалась бы в таком плачевном состоянии, а сопротивление рабочих возросло бы настолько, что перед Советами встала бы очень дорогостоящая задача дополнения очень большой доли польского ВНП. Но если бы вторжение было осуществлено, то вряд ли экономический счет оказался бы единственным, по которому пришлось бы платить Советскому Союзу. Будучи романтиками, поляки, вероятно, стали бы сражаться. Еще более важно то, что Польша в отличие от Афганистана расположена гораздо ближе к западному миру, и поэтому информация о сражениях, скорее всего, была бы более подробной и обширной. Советы также рисковали бы очередным зерновым эмбарго и прекращением обсуждения вопроса о строительстве газопроводов. Не исключено, что со временем любое русское вторжение в Польшу было бы забыто таким же образом, как были забыты подобные интервенции в Венгрию и Чехословакию. Тем не менее, в силу того что поляки были столь откровенны и зашли так далеко,для забвения потребуется большее время, а окончательные издержки будут, вероятно, выше.
Но если Польша и сможет решить свои экономические и политические проблемы, то издержки, скорее всего, будут столь же высокими, если не выше, чем это было бы, если бы Советы в конце концов решились на вторжение. Подобно средиземноморской мушке-дрозофиле, зараза может распространиться по всему блоку, как в Восточной Европе, так, возможно, и в самом Советском Союзе. Недовольство и трудности во многом схожи во всей Восточной Европе, и, как мы видели, похожее напряжение существует и в Советском Союзе. Если не произойдет значительного улучшения жизненных условий, то пламя протеста может зажечься в любой момент. Предложение руководства «Солидарности» в сентябре 1981 г. помочь где-нибудь в Восточной Европе рабочим, желающим организовать независимые профсоюзы, ничуть не способствовало охлаждению страстей. Румыния, например, уже сталкивалась с серьезными трудовыми проблемами на своих угольных шахтах. Одна забастовка рабочих длилась там в 1977 г. несколько недель, а другая, сопровождавшаяся насилиями, разразилась в октябре-ноябре 1981 г. Остановки в работе также имели место в самом Бухаресте в 1980 г. на фабрике имени 23 Августа. Как передают, в Восточной Германии подпольная группа распространила листовки, призывавшие к свободным выборам, свободе слова и свободе организаций. Восточногерманские рабочие призывали совершить то же самое, что сделали их польские товарищи. Как мы отмечали в главе 4, эхо польских событий было слышно даже в самом Советском Союзе, особенно на Украине; были также сообщения о попытках организации независимых профсоюзов и забастовках в СССР, Румынии и Венгрии.
Насколько взрывоопасны польские события, лучше всего, пожалуй, иллюстрирует дилемма, вставшая перед польской газетой «Трибуна люду». Одним из условий урегулирования забастовки на Гданьской судоверфи в 1980 г. было согласие польских газет на опубликование текста урегулирования. На самом деле это сделали все газеты, кроме «Трибуна люду», которая опубликовала большую часть, но не все соглашение. В гневе лидеры профсоюза «Солидарность» потребовали ответа, почему газета не выполнила своего обещания. В большом смятении и извиняющимся тоном редакторы стали оправдываться. Они признали, что нарушили соглашение, но указали, что, будучи главной газетой страны, «Трибуна люду» широко читается в Советском Союзе, и не годится, чтобы советские читатели узнали о том, что лидеры ПОРП отказались отныне от специальных привилегированных магазинов и имений. Это было бы слишком подстрекательски.
Конечно, возможность настоящего рабочего государства в центре Восточной Европы, с рабочими, требующими большей доли прибавочного продукта страны, всерьез взволновала лидеров различных соседних партий. Создалась возможность, что Маркс в конце концов окажется прав, и настоящая коммунистическая революция на самом деле произойдет в государствах с многочисленным классом пролетариев. После серии фальстартов почти вся Восточная Европа теперь готова к такой революции. Конечно, это было бы высшей справедливостью, если бы первое и, возможно, самое справедливое рабочее государство возникло в результате революции, руководимой рабочими в такой коммунистической стране, как Польша, нежели в результате революции, руководимой интеллектуалами в такой феодальной стране, как Россия в 1917 г.
Особенно огорчительно для других лидеров в Восточной Европе то, что, поскольку польские события уже произошли, невозможно ограничить польскую проблему Польшей. Даже в таких восточноевропейских странах, как Венгрия и Чехо-Словакия, где рабочие были спокойны и держались в рамках официальных коммунистических союзов, экономика была неизбежно тем или иным образом задета событиями в Польше. Мы привыкли говорить об «эффекте домино» в Юго-Восточной Азии. Сегодня он может с еще большей разрушительной силой сработать в Восточной Европе. Подрыв производства в Польше, например, означал, что точно так же был подорван и экспорт из Польши. На протяжении ряда лет шла оживленная дискуссия о явной слабости взаимосвязей между членами СЭВ, но даже в этих условиях перекрытия внешнеторговых потоков оказалось достаточно, для того чтобы вызвать серьезные проблемы во всем блоке. Поляки производили комплектующие детали для различной продукции, собираемой в Советском Союзе. Некоторые их части были предназначены для использования на построенном фирмой «Фиат» автомобильном заводе в Тольятти и на Камском комплексе. До срыва производства около 50% тормозных систем, применяемых в «КамАЗах», делались в Польше. Польские комплектующие детали использовались также в Чехословакии. Венгрии и Восточной Германии. Почти все страны блока зависели от польского угля и серы. Без этих комплектующих деталей и этого угля сборочные линии не могут функционировать на полную мощность. В результате производство замедлилось повсюду в блоке. А когда так случается, неясно, насколько тяжелыми могут быть последствия. Тот факт, что экспорт польского угля в 1981 г. был наполовину ниже, чем годом раньше, вне всякого сомнения, вызвал снижение выработки электроэнергии в Румынии. Для Чехословакии это означало не только снижение поставок польского угля, но и уменьшение выработки электроэнергии, экспортируемой Румынией. Снижение объема необходимых поставок вынудило польских союзников обратиться на мировой рынок для восполнения нехватки. Это в свою очередь усугубило нехватку твердой валюты во всем блоке.
Сильно обеспокоенные невыполнением Польшей своих долговых обязательств западные банкиры более глубоко изучили кредитоспособность других членов СЭВ. Дело обычное: когда один из клиентов не выполняет своих обязательств, банки начинают переоценивать кредитоспособность своих остальных должников, которые находятся в похожем положении, для того чтобы банк не стал вновь жертвой подобного невыполнения обязательств. Это привело к ужесточению кредита для всех членов блока. В результате, даже несмотря на то, что другие члены блока, возможно, неплохо чувствовали себя в финансовом отношении, ужесточение условий предоставления кредита ускорило другие невыполнения обязательств, чего в более нормальных условиях, может быть, и не произошло бы. Румынии, например, было отказано в займе на 80 млн. долл, для строительства АЭС из-за слухов, что Румыния неспособна оплатить некоторые свои другие долги, срок оплаты которых подошел. Даже для Венгрии, предположительно наиболее передовой и кредитоспособной в блоке, были аннулированы некоторые краткосрочные кредиты. Хотя большинство восточноевропейских стран — членов СЭВ были более сдержанны в займах, нежели поляки, тем не менее существовала законная причина для беспокойства. К 1980 г. у некоторых из них чистый иностранный долг стал слишком большим, чтобы они чувствовали себя спокойно. Никто из других восточноевропейских стран не имел долга, превышающего 10 млрд, долл., но ГДР, Румыния и Венгрия были близки к этому, а в расчете на душу населения их долг, возможно, даже превышал польский долг на душу населения. Более того, высокие процентные ставки, которые столь тяжело задели поляков, вызывали серьезное напряжение также и в других странах Восточной Европы. Частично именно эти факторы вызвали в 1980 г. почти двухмиллиардное увеличение румынского долга и увеличение на 1,3 млрд. долл, восточногерманского долга.
Невыполнение долговых обязательств Польшей и Румынией весьма обеспокоило западных банкиров, особенно в Западной Германии. Немцы обеспечивали более половины всех кредитов Восточной Европе. Проблема столь серьезна, что несколько банков в Германии могут стать неплатежеспособными, если не найдут значительной компенсации своих польских кредитов. Некоторые из них неразумно предоставили Польше займы, превышавшие их собственный капитал. «Коммерцбанк» в значительной степени из-за польского займа в 400 млн. долл, был вынужден не выплачивать дивиденды на протяжении двух лет подряд, в 1980 и 1981 гг. Гораздо меньший «Банк фюргемайнвиртшафт» выдал польских займов на 418 млн. долл., что является очень большой суммой для такого банка. Сегодня появился реальный повод усомниться во впечатляющем положительном торговом балансе, о котором обычно сообщала Западная Германия. В настоящее время ситуация выглядит так, что немецкий экспорт в большей степени, нежели предполагалось, был возможен благодаря займам немецких банков, за которые в конце концов придется платить держателям акций банков, а также «Гермесу» и Немецкому экспортному и импортному банку. Тот факт, что «Гермес» принадлежит Федеративной Республике Германии и получает свои фонды из государственного бюджета, означает, что в конце концов бремя ляжет на немецкого налогоплательщика.
Ничего этого не ожидалось. Всеобщая оценка была таковой, что Советский Союз гарантирует кредитоспособность всей Восточной Европы (так называемый «эффект зонта»). Вместо «зонта», однако, Советы, похоже, использовали протекающую шляпу. Советы подстраховали только ограниченную часть польского долга. С августа 1980 по август 1981 г. Советы предоставили Польше дополнительный кредит примерно на 4 млрд, долл., из которых примерно 2 млрд. долл, было в твердой валюте, а остальное — в товарном выражении, и разрешили Польше отсрочить выплаты долга. Но этого было отнюдь не достаточно. На самом деле Советы позволили Польше обанкротиться. Это было названо мораторием, и стороны более или менее согласились с измененным соглашением, но никого не удалось обмануть. Ведь если так случилось с Польшей, то может случиться где угодно в Восточной Европе. Это заставило, по крайней мере некоторых западных банкиров придержать и пересмотреть свои другие займы Восточной Европе. Без выгодных кредитов, к которым привыкли остальные восточноевропейские страны, их шансы на экономический подъем значительно ухудшились.
С такими огромными ресурсами Советы могли бы сделать гораздо больше, чтобы избежать подобных невыполнимых долговых обязательств. Имея в 1980 г. собственный иностранный чистый долг примерно в 10 млрд, долл., покрытие ими еще одного или двух займов, возможно, не создало бы большого напряжения. Но невыполнение долговых обязательств Польшей вызвало невыполнение обязательств другими странами — членами СЭВ и ужесточение условий выдачи займов западноевропейскими кредиторами, что, вне всякого сомнения, создаст значительное напряжение в Советском Союзе. Необходимость поддержать Польшу пришлась на неудачное время для Советов. В 1981 г. дефицит советского торгового баланса превысил 5 млрд. долл. (Как мы видели в табл. V-1,это равняется наибольшему предыдущему дефициту в 5 млрд, долл, в 1975 г.) Дефицит 1981 г. отражал плохой урожай, падение экспортных цен на нефть и необходимость увеличения помощи Восточной Европе.
Учитывая огромный масштаб этих проблем и скудность ресурсов в их распоряжении, венгры и поляки — а возможно, и русские — решили, что Венгрии и Польше лучше стать членами Международного валютного фонда (МВФ). Венгрия стала членом МВФ в мае 1982 г. Если бы в члены фонда была также принята и Польша, то это означало бы, что в соответствии с правилами МВФ обеим странам пришлось бы открыть свои финансовые документы для западного контроля и, что более важно, им пришлось бы также согласиться с навязыванием со стороны МВФ некоторых финансовых ограничений и изменением действующих процедур. Только в обмен на это МВФ и оказал бы финансовую поддержку венгерской и польской экономике. Последствия такого соглашения весьма сложны. Должен ли МВФ, который первоначально предназначался для предоставления краткосрочных кредитов странам с временными валютными затруднениями, выдавать ссуды, которые наверняка станут долгосрочным займом для обеспечения структурных изменений? И в таком случае могут ли польские проблемы быть решены какими-нибудь другими мерами, помимо полного отхода от сталинской модели и, по существу, отхода польской экономики от возглавляемого Советами блока?
Некоторые банкиры не столь пессимистичны. Они правильно указывают на то, что Польша является не первой страной, нарушившей долговые обязательства и испытывавшей экономические трудности. Турция, например, не только накопила огромные внешние долги, но, как и Польша, была занята внутренними беспорядками и борьбой. Группа экспертов из МВФ рекомендовала, однако, провести некоторые коренные экономические реформы. В частности, она указала на то, что была нарушена связь между деньгами и контролем над товарной массой. Деньги потеряли свою ценность. Контрабанда стала наиболее производительной частью турецкой экономики, а фермеры и рабочие тратили больше времени, обменивая свои услуги на товары, нежели работая за деньги, которые потеряли свою ценность. И хотя турецкая экономика остается по-прежнему в тяжелом состоянии, по указке МВФ ее регулирование было изменено таким образом, что исчез стимул к контрабанде, а деньги вновь обрели ценность.
Очевидно, жила надежда, что такое же изменение могло быть осуществлено в Польше, где деньги также потеряли свою ценность и где крестьяне предпочтут обменять, а не продать, свои товары на бумажные деньги. Показателем проблемы, стоящей перед польскими экономическими властями, является то, что до 1982 г., когда произошло повышение цен, их система цен стала настолько искаженной, что для польских крестьян было дешевле купить субсидируемый хлеб в государственном магазине и использовать его на корм своему скоту, нежели вырастить или купить для той же цели необработанное зерно. В 1981 г., например, Радио Варшавы сообщило, что правительство израсходовало около 3,75 млрд, долл, на продовольственные субсидии. При отсутствии должных стимулов Польша ныне обеспечивает себя продовольствием только на 80—85% (вспомним, что она была чистым экспортером продовольствия), и ей приходится импортировать до 30% фуражного зерна для прокорма скота.
Но пример Турции имеет ограниченное отношение к Польше. Реформы в Турции могли быть осуществлены в силу того, что Турция была независимым государством, ответственным только перед самим собой и в данном случае перед МВФ. Польша же не является «свободным агентом». Если бы она провела необходимые экономические реформы, изменения были бы столь далеко идущими, что они, без сомнения, огорчили бы Советский Союз и даже угрожали бы ему. Превращение вторичной экономики в часть первичной экономики потребует значительного улучшения рынка и известного усиления роли частных предприятий, возможно, даже в большей мере, чем в Венгрии. Еще более интригующе то, что, если членство в МВФ в конце концов будет означать фундаментальные структурные реформы в Польше, потребуется ли подобное лекарство Венгрии, Румынии и другим членам СЭВ? Позволив этим двум странам присоединиться к МВФ, осознал ли Советский Союз последствия этого решения или же он обнаружил, что не способен финансировать экономические нужды своих восточноевропейских союзников другим образом? Как отмечалось ранее, издержки империи оказались более значительными, нежели Советы когда-либо предполагали.
V. Восточная Европа вызовет у советских лидеров еще большую головную боль, нежели в прошлом. Напряженность обозначилась резче и ощущается сильнее. Надо признать, что, поскольку условия в Польше столь ухудшились, другие восточноевропейские страны могут решить, что гораздо разумнее и безопаснее следовать традиционным, медленным курсом. Но это будет означать, что экономический разрыв между Востоком и Западом будет увеличиваться. Хотя, если польский путь не принесет ничего, кроме хаоса и анархии, старая сталинская модель может остаться все-таки более предпочтительной. Допуская, что она несовременна, сталинская модель по крайней мере гарантирует стабильность и отсутствие хаоса и анархии.
Похоже, что единственным исключением из этого является Венгрия. С того времени, как венгры выучили урок в 1956 г., они стали еще более прагматичными. Каким-то образом им удается обходить политические и экономические ловушки благодаря удивительному сочетанию дисциплины и мастерства. Они переносят повышения цен таким образом, как ни одна восточноевропейская страна. В значительной степени это является следствием того, что политическое и экономическое руководство действует очень осторожно, консультируется со своими профсоюзами и предупреждает о своих действиях заранее. Оно подготовило дорогу не только к повышению цен, но и к более медленному экономическому росту. А это оказало сдерживающий эффект на уровень ожиданий народа.
Но несмотря на свою прозорливость, венгры могут оказаться захваченными вихрем польского краха. Их долг в 7 млрд. долл, в 1980 г., как мы видели, может вызвать больше проблем, чем первоначально предполагалось. К тому же, хотя они, кажется, неплохо продвигаются по пути превращения своей валюты в конвертируемую, а своей экономики в более гибкую и приспособляемую, по крайней мере по сравнению со своими восточноевропейскими соседями, остается фактом, что, несмотря на разные внешние признаки, венгры полностью не освободились от наследства сталинской модели. Они также испытали трудности, вводя в строй заводы с технологией, импортированной из некоммунистического мира. Венгерский экономист профессор Тибор Эрдош, например, сообщает, что по сравнению с западной страной Венгрии требуется в два раза больше времени для ввода в строй импортированного завода. Так же как и в Польше, продукция, произведенная на этих предприятиях, зачастую успевает устареть прежде, чем наконец покидает производственный участок. В дополнение к этому большая часть существующего промышленного оборудования страшно устарела. Отсюда напрашивается вывод, что, так же как это случилось в Польше, в своих попытках расширения экспорта, необходимого для оплаты промышленных кредитов, Венгрия скорее всего столкнется с возрастающими трудностями. Даже венграм оказалось непросто избавиться от сталинского экономического влияния.
В целом ситуация в Восточной Европе вызывает у преемников Брежнева сильное беспокойство. Даже если им удастся заглушить каким-либо способом эхо польских волнений, исторический опыт подсказывает, что у новых советских лидеров по-прежнему будут заняты руки. Перемены в советском руководстве всегда вызывали неуверенность и тревогу в Восточной Европе. Неприятности могут наступить не сразу, но они, кажется, следуют с беспокоящей регулярностью.
Так, после смерти Сталина в 1953 г. последовали восстания в Восточной Германии и Венгрии в 1956 г. После отстранения от власти в 1964 г. Хрущева пришлось посылать в 1968 г. советские войска в Чехословакию. Польские события до некоторой степени опередили кончину Брежнева. Непохоже, однако, что это станет единственной неприятностью. В любом случае события в Польше могут вызвать реакцию в каком-то другом месте. При отсутствии хороших экономических и сельскохозяйственных новостей эта реакция, когда она проявится, может оказаться самой далеко идущей и угрожающей из всех, с которыми до сих пор приходилось сталкиваться советскому руководству.
1 «Внешняя торговля», декабрь 1966 г., с. 10—12.
2 Один баррель равен 159 л. — Прим. ред.
<< Назад Вперёд>>
