7. Едущий верхом на тигре боится слезть с него
В политической сфере коммунистическая партия продолжает править в соответствии с прихотями небольшой руководящей группы. Признается, что террор сегодня значительно ослаб по сравнению со сталинским периодом, но тем не менее власть полиции по-прежнему огромна и по-прежнему не хватает отзывчивости на чувства масс. Но хотя контроль и стал слабее, он все-таки строже, чем был в конце 50-х гг. при Хрущеве. Другими словами, непохоже, что существует стабильная тенденция к постепенной либерализации. Периоды относительного послабления сопровождались и, видимо, будут сопровождаться периодами усиленного ограничения, но даже в фазе наибольшего послабления полиция продолжает жестко контролировать выступления протеста и проявления народного недовольства.
Одним из самых неотложных вопросов, с которыми приходится иметь дело Советскому Союзу, является проблема преемственности. В силу того что в СССР опасаются любых перемен, тем более значительных, здесь стараются как можно дольше и независимо от последствий избежать перемен в руководстве, представляющих одно из самых важных событий в жизни нации. К сожалению или к счастью — это зависит от вашей точки зрения, — нельзя отложить перемену руководства навсегда. Но в силу того что она откладывалась столь долго, процесс смены вызывает всякого рода непредвиденные реакции.
Насколько неконтролируемыми могут стать даже малейшие перемены, было хорошо видно из прошлого. Недавние нетерпимые, по крайней мере с советской точки зрения, события в Польше напоминают именно об этом. Бросив вызов существующему режиму, польские рабочие в конце концов зашли столь далеко, что попытались ограничить власть коммунистической партии. На какое-то время поляки установили беспрецедентные для Восточной Европы правила, которые фактически устанавливали и сроки полномочий, и процедуру смены руководства. Но в ходе этого процесса возникло то, что для Советов и ортодоксальных польских коммунистов представлялось анархией. В конце концов с целью восстановления порядка была призвана армия, и был введен жесткий режим военного положения.
Поскольку перспектива вызвать что-либо подобное тому, что произошло в Польше, столь опасна, Советы не могут даже просто начать какой-либо систематический и узаконенный процесс с целью осуществления перемен. Как мы видели, правящие лидеры стремятся отложить такие шаги или даже возражают против них из боязни, что кто-то или какая-нибудь группа может поспешно использовать эти процедуры для попытки смены руководства. Вследствие этого перемены, когда они и происходят, оказываются частными.
Условия в экономической сфере не намного лучше. В то время как в СССР, в сущности, отсутствует безработица, по крайней мере для лиц, не являющихся политическими диссидентами, почти все остальные экономические показатели обескураживают. За исключением добычи природного газа, реальное производство, а не только темпы прироста большинства категорий основных промышленных изделий начинает снижаться или по крайней мере держится на одном уровне. Это не сильно отличается от экономического спада. Вряд ли в середине 80-х гг. произойдет резкое снижение добычи нефти, что в свое время предсказывало ЦРУ, но объем производства станков и стали, не говоря о сельском хозяйстве, уже снизился. Такое снижение тем более знаменательно, что высокие темпы роста были раньше отличительным признаком советской экономической модели. Означает ли это, что Советы больше не могут рассчитывать на увеличение производства этих основных товаров? Что случилось с нацией «пожирателей стали»? Они не могут больше делать хорошо даже это простое дело. Согласятся ли экономика и население с «нулевым ростом» или по крайней мере с низкими темпами роста, которые Советскому Союзу, вероятнее всего, придется пережить в ближайшие несколько лет? В дополнение к этому Советам придется иметь дело со снижением прироста численности рабочей силы и падением фондоотдачи. Ничто также не указывает на то, что Советам вскоре удастся повысить темп нововведений, который всегда был разочаровывающим. По мере того как запасы сырья в мире все более истощаются, Советы, видимо, обнаружат, что их существующие запасы, хотя, быть может, они окажутся более дорогими для разработки, тем не менее обретут для них большую ценность. Но если это и все, что может продемонстрировать Советский Союз, то обязательно найдутся скептики, которые зададутся вопросом: неужели только ради этого свершилась коммунистическая революция? Неужели русские люди вынесли национализацию промышленности и сельского хозяйства и пятилетние планы лишь для того, чтобы превратить свою страну в сырьевую колонию промышленно развитых стран капиталистического мира? К такому будущему не очень хочется стремиться.
Перспективы советского сельского хозяйства также не очень радужные. Почему, после того как столь значительные суммы инвестиций были направлены в сельское хозяйство, отдача не очень-то возросла? Частично инвестиционные фонды были направлены не в те объекты. По этой причине есть повод подозревать, что, вместо того чтобы сфокусировать внимание на сельскохозяйственных вложениях, советским плановикам следовало бы сконцентрироваться на перестройке сельского хозяйства. Это уже осознается, поскольку некоторые советские специалисты стали признавать, что не только погода ответственна за печальные «достижения» сельского хозяйства1. Вероятно, гораздо больше должно быть сделано для расширения прерогатив и стимулирования крестьян. Это, однако, пришлось бы осуществлять за счет коллективизированного сектора. Следовательно, если бы этот шаг был сделан, он мог бы стать первым шагом на пути распутывания сложившейся ситуации, но Советы, похоже, его опасаются и поэтому пойдут на него лишь с крайней осторожностью.
Учитывая разочаровывающие результаты и мрачные перспективы промышленности и сельского хозяйства, маловероятно, что уровень жизни в СССР значительно повысится. Вероятнее всего, страну ждет снижение производства, усиление нехваток и крушение надежд. Снабжение продовольствием, может быть, еще более ухудшится по сравнению с прошлым, так как Советам приходится все чаще черпать из своих запасов, чтобы компенсировать плохие урожаи, которые, возможно, повторятся и в будущем. В данных условиях маловероятно, что количество и качество непродовольственных товаров намного улучшится. Неспособность повысить жизненный уровень отнюдь не поспособствует укреплению морального духа и исправлению основных экономических условий. Советское правительство сильно рискует, если не улучшит в ближайшее же время жизненные условия; это может окончиться нарушением его безоговорочного социального контракта с населением. В обмен на высокий уровень накоплений и капиталовложений сталинская модель предлагала мир изобилия в будущем. Это было долгосрочным обещанием. В краткосрочном же плане, несмотря на медленное и устойчивое улучшение материального благосостояния населения страны, условия жизни оставались бы спартанскими. Однако в связи с нехватками продовольствия в последние годы советское правительство с трудом держит свои обещания. Неудивительно, что в ответ советское население менее серьезно относится к своему обязательству трудиться; в результате — ослабление морали, ухудшение трудовой дисциплины, снижение производительности труда и такие же, если не более серьезные, проблемы производства в будущем, каждая из которых лишь продлит весь этот цикл.
Провал планов улучшения экономических условий, вероятно, также усилит кастовые и национальные различия. Разногласия между этими группами, возможно, никогда не исчезнут полностью, но, когда создаются хорошие экономические условия для всех, число проблем обычно уменьшается. В обстановке процветания гораздо меньше оснований для беспокойства по поводу того, кто забирает больший кусок пирога, если каждый может насладиться большим куском.
Помимо забот о смягчении соперничества между отдельными группами в Советском Союзе советским лидерам приходится также заботиться о том, что происходит в Восточной Европе и в других владениях Советского Союза. В то время как на Западе существует тенденция относиться к находящимся под советским влиянием странам как к советскому блоку, более правильно относиться к ним как к советской империи. Но так же как и во всех подобных случаях, когда условия в метрополии ухудшаются, империя превращается во все более тяжелое бремя. Если же плюс к этому империя сама по себе становится экономически дорогостоящей, тогда ее компенсирующие преимущества теряют привлекательность. Со временем даже бесхитростные люди начинают понимать, что меньшие обязательства за морем означают большее количество товаров дома. Во время экономических трудностей оппозиция иностранной помощи и вовлечению в иностранные дела становится особенно острой. Так, например, когда было объявлено, что ожидается третий подряд плохой урожай в 1981 г., я слышал, как один москвич жаловался, что «причина того, что у нас существует эта проблема, заключается в том, что мы кормим половину мира». На самом же деле это не так: именно остальной мир, и в первую очередь, Аргентина, Канада, Австралия и Соединенные Штаты, поставляет Советскому Союзу 25% потребляемого им зерна. В общем, на фоне как внешних, так и внутренних проблем даже наиболее экспансионистски настроенный советский лидер должен чувствовать изрядное беспокойство по поводу перспектив экономического роста и политической стабильности.
I. Большинству аутсайдеров трудно быть объективными относительно советских перспектив. Когда мы смотрим на Советский Союз, многие из нас имеют тенденцию подчеркивать его слабости и игнорировать его силу. Естественно, мы не должны забывать, что некоторые критики предсказывали неизбежный крах Советского Союза начиная с 30-х гг. На другом полюсе взглядов стоят те иностранцы, которые игнорируют внутренние противоречия Советского Союза и концентрируют внимание на очевидной реальности советской военной мощи и экспансионизма. Как может Советский Союз одновременно находиться на грани экономического краха и заниматься мировой экспансией? Советы, похоже, умудряются справляться с этим парадоксом потому, что рядовые советские граждане, кажется, почти без протестов готовы терпеть плохие условия дома и позволяют своим лидерам отчислять так много на оборону и тяжелую промышленность. Русский народ обладает высшей стойкостью к лишениям и страданиям по сравнению с остальными народами развитого мира. Немногие смогли бы выдержать коллективизацию, чистки 30-х гг., вторую мировую войну и ее последствия так, как это смогли русские. Многие специалисты конфиденциально предсказывали в прошлом, что, если условия станут особенно тягостными, советские люди восстанут. Но они не восстали. Вероятно, было бы лучше, если бы русские массы были менее соглашательскими и менее терпеливыми; тогда, может быть, их правительство стало бы лучше отвечать на их нужды. Но советские люди относятся ко всему терпеливо и стоически.
Вопрос заключается в том, как долго будут терпеть советские люди, особенно теперь, когда они увидели, что некоторые восточноевропейцы стали протестовать. Тот факт, что польские протесты были подавлены с такой эффективностью, конечно же, остановит тех в Советском Союзе, кто думал сделать то же самое. В конце концов, типичная русская первая реакция на подобные протесты сводится к тому, что восточноевропейцы, и поляки в особенности, демонстрируют черную неблагодарность по отношению к Советскому Союзу, который принес огромные жертвы ради них. Однако, со временем, особенно ввиду продолжающегося ухудшения состояния советской экономики, все больше советских граждан начинают задумываться о том, следует ли им продолжать оставаться столь пассивными.
Чтобы предотвратить протесты, какой-нибудь дальновидный советский лидер может начать экспериментировать с реформой по типу венгерской модели. Из всех стран Восточной Европы венгры, кажется, наиболее умело лавируют между западней развития по почти капиталистическому образцу (что расстроило бы русских) и ловушкой привязанности сталинской модели, отход от которой необходим, если правительство хочет лучше отвечать на чаяния народа и, таким образом, быть способным преодолевать отчуждение. У венгров, однако, другие традиции, нежели у русских, и другие экономические навыки. Многие из ныне живущих венгров помнят рыночную систему, существовавшую до коммунистического переворота в 1945 г. Но все меньше и меньше ныне живущих русских испытали на себе рыночную систему, которая прекратила свое существование в конце 20-х гг. Венгры пришли также к большему согласию о своих политических и экономических целях, нежели любая другая страна в Восточной Европе. Похоже, эта страна и меньше поляризована. Учитывая восстание 1956 г. и напряженность, возникшую в то время, это довольно неожиданно. Но, как считает венгерский экономист Янош Корнай, бурный характер восстания и вызванные им потери человеческих жизней способствовали сплочению венгров в решимости, что подобная трагедия в Венгрии никогда не должна повториться. Каким-то образом был достигнут консенсус, и практически все согласились ограничить свои требования и прийти к компромиссу. Следуя этим курсом, глава Коммунистической партии Венгрии Янош Кадар сконцентрировал свои усилия на залечивании вызванных восстанием ран и объединении масс вокруг общей цели. Этому единству, вне всякого сомнения, способствовал тот факт, что Советский Союз смотрит через венгерское плечо и следит за каждым неоправданным отходом от советской линии.
Но каким бы ни было объяснение, венгры научились затягивать свои пояса и радоваться этому если уж и не полностью, то, конечно же, в большей степени, нежели их остальные соседи в Восточной Европе. Представляется, что они менее склонны к экономическому росту, который служит опиумом для населения Восточной Европы, и уж по крайней мере к росту тяжелой промышленности. Ослабив значение экономического роста, венгерские лидеры попытались приглушить ожидания и сфокусировать больше сил на повседневных нуждах и улучшениях. Они сознают, что обещания лучшего будущего потеряют смысл, если это будущее не будет немедленно каким-то образом продемонстрировано. Лозунг «Все в будущем и ничего сегодня», как это имеет место в СССР спустя шесть десятилетий, начинает походить на длительную игру в доверие, а не на осмысленную программу экономического развития. Не пытаясь обманывать своих рабочих, венгры добились такого доверия и желания работать и осуществлять реформы, которые можно считать достижением для восточноевропейцев. И наоборот, советские лидеры лишь ненамного укрепили уверенность и доверие. Опыт прошлых советских реформ нельзя назвать положительным. Несмотря на бесчисленные обещания и планы, лишь в короткие периоды лидеры демонстрировали искренние усилия по осуществлению реформ и действительно доверяли людям.
Это не просто вопрос взаимного подозрения и недоверия. Оказывается, что марксизм плохо подходит для удовлетворения тех нужд, которые испытывает в настоящее время Советский Союз. Без сомнения, марксизм-ленинизм — это мощная сила перемен и революции, по крайней мере когда он направлен против немарксистской экономической и социальной системы. Однако хотя он может являться революционной силой до революции, марксизм-ленинизм имеет тенденцию становиться консервативным, если не реакционным ограничением после нее. Одно время казалось, что марксизм-ленинизм трансформировался в такой реакционный инструмент постольку, поскольку это учение было применено в специфических условиях русской истории и культуры. Но по мере того как во все большем числе стран происходило то, что называли марксистско-ленинской революцией, становилось все очевиднее, что после первоначального переворота марксизм-ленинизм становится закосневающей и консервативной силой. Спустя непродолжительное время революция и перемены ослабевают, и переворот более не является развивающимся процессом. Коммунистическая революция имеет тенденцию препятствовать эволюции. В условиях этой трансформации от радикальных перемен к реакционной репрессии население в конце концов становится скептичным по отношению к новым обещаниям и реформам.
Тем не менее некоторые перемены в коммунистических системах необходимы хотя бы по той причине, что меняются предпочтения, доступность сырья, технология, мировая мощь и методы правления. Если общество должно существовать на протяжении долгого времени, оно должно уметь приспосабливаться и преодолевать трудности, а многие наиболее важные и динамичные изменения непредсказуемы.
Ирония состоит в том, что промышленные страны некоммунистического мира, кажется, справляются с эволюционными переменами лучше, чем так называемый революционный коммунистический мир. На Западе это часто называют «плутанием вслепую», но при всей прозаичности такого определения описываемый им процесс позволяет осуществлять перемены и приспосабливаться. Частично это результат демократической системы: когда новые идеи становятся популярными, их провозвестники обычно избираются на правительственные должности. В экономической сфере носители привлекательных идей увеличивают свои прибыли, в то время как сторонники непопулярных банкротятся. В коммунистическом мире отсутствие демократии и периодических референдумов по поводу различных правительственных действий, а также нежелание и неготовность потерпеть экономическое банкротство (в этом отношении Соединенные Штаты очень похожи на СССР) снижают возможность перемен. Однако, как и в человеческом теле, в котором старые клетки постоянно умирают, а новые постоянно развиваются, на уровне государства также должна быть жизнь и смерть. Как бы то ни было, коммунизм склонен замораживать политическую и экономическую жизнь. Это не значит, что коммунизм утратит свое значение в качестве идеологии. Однако, как только революция происходит, из идеологии перемен коммунизм трансформируется в идеологию поддержания статус-кво. Другими словами, коммунизм, кажется, лучше действует, когда противостоит капитализму, нежели когда он является господствующей идеологией.
Это предрасположение к противостоянию реформам является еще одним препятствием, встающим перед советским лидером, который решается осуществить реформы, необходимые для того, чтобы система продолжала развиваться. Тем, кто признает, что что-то должно быть сделано, можно дать хороший совет, чтобы они действовали медленно и сдержанно. Они должны будут завоевать доверие и поддержку масс, так как процесс перемен не будет гладким и легким. Первой целью реформатора, поэтому должно стать увеличение количества и качества товаров, поступающих к потребителю. Так как одиннадцатым пятилетним планом предусмотрено, что производство потребительских товаров (группа «Б») должно расти быстрее производства средств производства (группа «А»), то даже лидеры-консерваторы, кажется, согласились, что пусть хоть в теории, но что-то надо сделать, чтобы помочь потребителю. Остается посмотреть, однако, сколь долго советское руководство, настоящее и будущее, будет выполнять это обязательство. Но если прошлое является прецедентом, то, до тех пор пока плановики продолжают использовать в планировании метод «материальных балансов», а не рыночную систему, они, вероятнее всего, сохранят акцент на средства производства из опасения, что, если они поступят по-другому, экономическое производство упадет даже ниже планового уровня.
Но даже если плановики и решат перераспределить ресурсы в пользу потребительских товаров, одного такого шага будет недостаточно. Это не только вопрос большего и лучшего производства продовольствия и промышленных товаров для потребителя, но также и вопрос обеспечения доставки товаров потребителю более эффективным и удобным образом. Это потребует как увеличения отчисляемых на услуги фондов, так и перемен в потребительском спросе. Советские плановики традиционно сдерживали вложения в сферу услуг, которая по марксистской идеологии обычно считается непроизводительной — или почти «нечистой». При подсчете ВНП по советской методике большинство услуг вообще не учитывается. С идеологической точки зрения всегда казалось более правильным тратить ресурсы на производство, нежели на склады, магазины или рестораны. Но эффект сокращения расходов на сферу услуг не обязательно означает, что реальные издержки распределения столь низки, как они представляются. Получается так, что издержки приобретения потребительских товаров перекладываются на потребителя в форме времени, затрачиваемого на стояние в очереди и поиски дефицитных товаров по магазинам, а также на приготовление пищи и шитье одежды дома, что в некоммунистическом обществе доступно каждому в форме замороженных продуктов или полуфабрикатов и готовой одежды.
Длинные очереди способствуют грубости советского торгового персонала. Даже альтруистически настроенному продавцу трудно оставаться вежливым, когда он чувствует, что покупатель либо должен взять то, что ему предлагает продавец, либо уйти ни с чем. Как минимум те, кто работает в сфере услуг, нуждаются в каком-нибудь дополнительном стимуле или же дополнительной конкуренции. Если будет взят пример с Югославии и Венгрии, то возможным шагом может стать легализация каких-нибудь частных учреждений в сфере услуг. Это, похоже, заметно улучшило сферу услуг в этих странах. Владельцы частных предприятий обычно стремятся предложить лучшие услуги, чем служащие государственных фирм, которые по своему статусу лишь немного отличаются от правительственных служащих. Поскольку такой шаг уже был сделан в блоке СЭВ, советские идеологические пуритане могут и не почувствовать столь уж большой угрозы в таком эксперименте. В любом случае в частных ресторанах, мелких магазинах, гостиницах и ремонтных мастерских скорее всего сможет работать лишь ограниченное число нанимаемого персонала. Подобным же образом могли бы быть поощрены частные действия в сельском хозяйстве. Мы видели в главе 3, каким образом был создан прецедент для подобных действий в самом Советском Союзе. Возможно, частные операции могли бы быть распространены также на мелкую промышленность, но это, очевидно, был бы гораздо более спорный и опасный шаг.
Даже если подобные действия будут приемлемы идеологически, они будут потенциально опасны и могут вызвать цепную реакцию, которую невозможно будет контролировать. В идеальном случае основная система осталась бы в руках правительства. Фактически Советы продолжали бы «контролировать высоты» экономики и просто отдали бы «мелочи» в частные руки. Некоторым это может напомнить новую экономическую политику — нэп — Ленина. В силу того что нэп был ленинской идеей, такой шаг должен быть идеологически возможным, но он усиливает возможность значительного ослабления государственного контроля, если не анархии. Подобным же образом предоставление рабочим больших прав в управлении производством посредством рабочих советов и рабочего управления, как в Югославии, а также разрешение большей свободы импортерам и экспортерам, видимо, являются теми шагами, которые следует предпринять для перестройки и реиндустриализации экономики. Оживление производства стали и простых станков вряд ли обеспечит долгосрочное решение советских экономических проблем. Советской экономике придется также каким-то образом научиться конкурировать в сфере промышленной и потребительской передовой технологии. Трудно, однако, понять, как промышленность может получить свободу действия без одновременного проявления политического и социального недовольства, которое сдерживалось с помощью репрессий на протяжении последних шести десятилетий.
Но советское руководство не может вечно ждать момента для проведения необходимых перемен. В самом деле, мы видели, что, чем дольше они откладываются, тем значительнее должен быть масштаб необходимых изменений и тем больше травм, вероятно, принесет этот переход. Более того, даже если относительно скромная реформа только что описанного типа поможет улучшить некоторые наиболее устаревшие аспекты советской жизни, в действительности это будет настоящей авантюрой. Даже скромная реформа усилит надежды на большие улучшения в будущем. А поскольку нет гарантии того, что эта реформа даст возможность реализовать долгосрочные решения, она почти наверняка вызовет какие-либо временные волнения.
Возможно, одним из наиболее трагических, но стойких изъянов России и ее культуры является то, что исторически российские лидеры с трудом осуществляли постепенные перемены. Очень мало эволюционного и постепенного связано с Россией, а ныне с Советским Союзом. Это выражается не только в относительно большом количестве осуществленных и неосуществленных революций, которые пережила страна, но и в том, каким образом сегодня необходимо осуществить нереволюционные перемены. Советские лидеры давно усвоили, что если они хотят перемен, то им, вероятно, придется вести массированную кампанию, чтобы побудить к действию реальных исполнителей этих перемен. В условиях этой системы и наказаний, налагаемых на тех, кто проявляет слишком большую инициативу, существует значительное сопротивление действиям по собственной воле. Такое отношение, как и система стимулов, имеет тенденцию препятствовать нарушению существующих процедур. Соответственно, когда ли деры решают предпринять какой-либо новый шаг, они должны убедить и побудить к этому промежуточный слой министров, директоров и плановиков. Именно поэтому Хрущеву было недостаточно объявить, что он хочет повысить производство зерна, удобрений или химических продуктов, так же как Брежневу было недостаточно просто приказать увеличить площадь культивируемой земли в нечерноземной зоне страны. В обоих случаях пришлось выйти за рамки обычных экономических стимулов и начать общенациональную кампанию.
II. Учитывая живучесть советской системы на протяжении всех этих лет — и тот факт, что, несмотря на, казалось бы, невыносимые условия, удалось избежать значительных перемен, — существует реальная возможность, что нынешние и будущие советские лидеры будут продолжать править без каких-либо серьезных проблем. Какие бы волнения ни произошли, их участники будут легко рассеяны или запуганы. В то же время существует вероятность, что сейчас созрели условия для какого-нибудь народного взрыва. Четыре неурожая подряд, без сомнения, усилят нехватки продовольствия, которые стали серьезными уже после двух плохих урожаев. Следует отметить, что впервые после второй мировой войны Советский Союз собрал три или четыре плохих урожая зерна подряд. До этого было не так много случаев даже двух плохих урожаев подряд. Это были 1953—1954, 1959—1960 и 1974—1975 гг. Хотя использование резервов и увеличение импорта продовольствия, возможно, несколько смягчили положение, рекордная непрерывная последовательность плохих урожаев крайне истощила запасы продовольствия на будущие годы. Это не тот случай, когда не спавши четыре ночи подряд, хорошо высыпаешься на пятый день. Требуется серия хороших урожаев для обеспечения постоянного и растущего потока продовольствия по всей стране. Но одних только урожаев будет недостаточно. Следует помнить, что русский потребитель сталкивался с нехватками продовольствия и перебоями в снабжении даже в годы хороших урожаев. Продовольствия, вероятно, будет меньше, чем обычно, по крайней мере до середины 80-х гг., и поэтому моральный дух населения будет на очень низком уровне. Может обостриться обычная напряженность, и поэтому в этот период не исключены вспышки отчаянного протеста.
Надо признать, что перемены и попытки перемен в Советском Союзе происходят нечасто. Но они все-таки наступают. Определить, что именно является переменой, довольно сложно, но последняя значительная перемена или попытка перемены в русском правительстве имела место в 1917 г., более шести десятилетий назад. Эта перемена пришла десятилетие спустя после революции 1905 г. и почти четыре десятилетия спустя после попытки покушения на царя в 1881 г. За пять с половиной десятилетий до этого, в 1825 г. восстали декабристы. Таким образом, нынешняя система обходится без попыток радикальных перемен дольше, нежели в любой другой период за последние два столетия. Это не значит, что перемена или попытка перемены обязательно случится, но это говорит о масштабе факторов в пользу перемен, которые сдерживались все эти годы.
И наконец, перемены в советском руководстве в прошлом часто сопровождались беспорядками как внутри Советского Союза, так и в Восточной Европе. Возможно, что нынешнее советское руководство нашло способ покончить с традиционной формой перехода власти без возбуждения беспорядков и неуверенности, последовавших за смертью Ленина, и без мятежей и беспорядков, происшедших в Восточной Европе после смерти Сталина и после смещения Хрущева. Но если это и так, то до сих пор нет намека на то, как этот процесс был узаконен, чтобы он мог быть повторен в будущем. Советские лидеры не должны также быть убаюканы тем, что беспорядки не произошли немедленно. В некоторых случаях вспышки недовольства созревали лишь через несколько лет после перехода власти к другому лицу, но в каждом случае неуверенность, вызванная сменой руководства, дополняла уже существующее недовольство. В конце концов даже в некоммунистическом мире смена руководства может иногда вызывать беспорядки; поэтому мы не должны удивляться подобной реакции в коммунистическом мире.
Если советологи воспользуются сейсмографическими приборами, то нарастающее громыхание советской политической и экономической системы послужит сильным индикатором того, что Советский Союз созрел, если не перезрел, для перемен. Существует, однако, опасность слишком большого доверия к такой логике. Если бы западные советологи были последовательными, то они могли бы заключить, что Советский Союз должен уже давно упасть под собственным весом. По всем стандартам Советский Союз должен был развалиться пять десятилетий назад и по крайней мере по разу в каждое следующее десятилетие. Но СССР выжил. Это должно послужить назиданием для всех, кто пытается заключить, что Советский Союз находится на грани краха. Остается, однако, фактом, что так или иначе, но советской системе придется решать громадные проблемы, а также приспосабливаться и идти на реформы, чтобы сохранить свою целостность до 2000 г.
Допуская, что будущие советские лидеры в конце концов решат, что для выживания им необходимо проводить реформы, они еще должны решить, какой тип реформы осуществить. Частичные реформы вряд ли удовлетворят население после шести десятилетий сдерживаемых разочарований. Если они не будут проведены с большим умением, нежели демонстрировало до этого большинство советских лидеров, то частичные или постепенные перемены скорее всего возбудят требования еще большего послабления, и система может уступить, как это было в Польше. Альтернатива такова, что советским лидерам придется осуществить такую фундаментальную реформу, которая будет означать фундаментальные перемены в системе. Но в то время как такой поворот может удовлетворить одни требования, он, несомненно, вызовет другие. Лица, смещенные в результате переворота, или те, кто не сможет справиться со спонтанной или чрезмерной свободой, сделают все от них зависящее, чтобы попытаться вернуться к порядку предыдущего режима. Всегда существует возможность того, что однажды выведенный из равновесия маятник качнется так далеко, что вызовет ответную реакцию и очередную необходимость перемен.
Таким образом, проблема, стоящая перед советскими лидерами, как настоящими, так и будущими, не проста. Сложилось общее мнение, как внутри, так и вне советского блока, что существующая экономическая система функционирует не так, как должно. Еще важнее то, что в будущем не на что надеяться. Во всяком случае, экономические условия в будущем, вероятно, даже еще больше ухудшатся. Не только мало надежды на введение в гражданский сектор передовой технологии; в настоящее время наблюдается пессимизм даже по поводу возможности государства довести традиционные отрасли тяжелой промышленности и сельского хозяйства до их предыдущего уровня производства. Несколько лет назад советские граждане утешали себя тем, что в прошлом, может быть, и было плохо, но условия улучшились и станут еще лучше в будущем. Теперь господствует чувство, что экономическая жизнь в прошлом была на самом деле лучше и что будущее может стать даже еще хуже.
Но, как мы видели, попытки осуществления сельскохозяйственных и промышленных реформ с целью оживления экономики могут привести в движение неконтролируемые политические и экономические силы. В этом и состоит основная проблема. Вспоминается старая китайская пословица, хотя она, быть может, и не совсем соответствует условиям в СССР: «Едущий на тигре боится слезть с него». Другими словами: нынешняя ситуация плоха, но последствия реформы могут оказаться намного хуже. Следовательно, нужно такое руководство, которое готово справиться с тигром и найти нелегкий путь между двумя крайностями — полным отсутствием перемен и слишком радикальными переменами. Если основываться на том, как проводили перемены предыдущие лидеры, то для оптимизма нет особого повода. Поиск же разумного компромисса станет очень сложной задачей.
1 «Правда», 17 июня 1981 г., с. 1—2.
<< Назад
