2. Экономика
Советский Союз был первым в мире государством, избравшим процесс централизованного планирования. Будучи частью этого процесса, советские плановики автоматически делегировали самим себе власть и ответственность за определение всего, что должно происходить в экономической системе. В этом отразилось недоверие лидеров к рыночной системе. Они были убеждены, что экономический рост будет происходить более быстрыми темпами и в конечном итоге более равномерно, если экономическими делами будут руководить централизованно, не упуская деталей; положение, по их мнению, оказалось бы совершенно иным, если бы все это пришлось оставить на откуп бизнесменам, испытывающим лишь самое общее направляющее руководство со стороны правительства. В ходе дебатов, которые предшествовали решению о коллективизации сельского хозяйства и принятии пятилетних планов, некоторые специалисты настаивали, что больший упор должен быть сделан на рост, происходящий снизу вверх. В частности, Бухарин доказывал, что крестьяне должны иметь большую свободу действий, для того чтобы реагировать на рыночные стимулы. Тогда они смогут тратить свои деньги на потребительские товары и сельскохозяйственные машины, а это в свою очередь послужит стимулом для развития легкой промышленности. Конечно, крестьяне стали бы располагать большей долей национального дохода, чем это предусматривалось сталинской моделью. Но принять курс, предложенный Бухариным, означало бы возложить еще более тяжелое бремя на плечи пролетариата. Ситуация же была такова, что пролетариат и так получал слишком мало, и поэтому любое увеличение доходов крестьянства должно было хотя бы частично обеспечиваться за счет распределения, предназначавшегося пролетариату. Но благоприятствование крестьянству, а не пролетариату было слишком затруднительным с идеологической точки зрения. В конце концов Сталин выбрал коллективизацию и строгий контроль из центра над всей экономикой.
I. Большинству людей на Западе трудно понять, что же это значит — всецело полагаться на план, а не на рынок. В плановой системе почти ничего не происходит без того, чтобы кто-то где-то в бюрократии не предпринял шаги и не отдал приказа. Это означает, что не может быть стиральных машин, не может быть станков для производства стиральных машин, не может быть железных дорог для перевозки металла для производства этих станков, не может быть шахтеров или горнопроходческих машин для добычи угля или металла, если только кто-то не прикажет, чтобы были предприняты соответствующие «шаги». На Западе мы редко отдаем себе отчет в том, как много решений принимается спонтанно или автоматически самим рынком, пока в этом процессе где-то не происходит какое-либо нарушение.
Учреждение, которое создано в СССР для того, чтобы все до деталей планировать и компенсировать отсутствие рынка, называется Госпланом, являющимся государственной планирующей организацией. Для того чтобы облегчить свою работу, Госплан традиционно использовал метод, называемый «материальными [натуральными] балансами». Этот метод означает составление балансовых отчетов по огромному числу ключевых видов продукции. Затем потенциальные источники снабжения, включая импорт и изъятие из запасов, сопоставляются с предполагаемым спросом. Если предложение и спрос совпадают, задача решена. Если же спрос превышает снабжение, образуются нехватки. В последнем случае необходимо искать новые источники снабжения, или, что является более типичным приемом, потенциальные потребители с низким приоритетом просто лишаются тех товаров, в которых они нуждаются. Удовлетворение нужд потребителя считается имеющим низкий приоритет. Целевые наметки по потребительским товарам зачастую понижаются.
Физически абсолютно невозможно составить материальные балансы для каждого изделия, производимого в Советском Союзе. Количество товаров, относительно которых в Госплане проводится такая процедура, варьируется в зависимости от того, находится ли государство в стадии усиления централизации или в фазе децентрализации. Это не означает, что какие-то товары выходят из-под регулирования. Наоборот, производство и распределение почти всех товаров регулируется бюрократами, стоящими ниже на иерархической лестнице, в Госснабе, в министерстве-поставщике, в специализированных министерствах. Неизбежным результатом этого является огромный объем бумажной переписки и, извините за выражение, «канцелярщина».
Но какими бы благими намерениями ни были проникнуты приказы, изданные Госпланом, или Советом Министров, или даже самим Сталиным, из них отнюдь не следует автоматически, что их выполнение гарантировано. Готовя очередной план, Госплан обычно пытается предусмотреть по крайней мере технический потенциал для его выполнения. Это означает, что в Советском Союзе должно быть в потенциале достаточно железной руды, известняка и угля, для того чтобы выпустить запланированное количество стали, и что должно быть произведено достаточно электроэнергии, для того чтобы обеспечить выплавку этого количества стали.
Теоретически такие расчеты можно осуществить для любого количества товаров, которые захочет включить в план плановик. Вместо того чтобы использовать довольно сложную и основанную на использовании метода проб и ошибок систему материальных балансов, при которой необходимо вручную осуществить тысячи исправлений, всю эту операцию можно было бы выполнить в виде матрицы «затраты—выпуск», а все взаимосвязи между группами товаров рассчитать с помощью высокопроизводительного компьютера. Однако количество шагов, необходимых для завершения такого расчета, настолько велико, что плановики никогда не соглашались завести весь план в компьютер, да к тому же у них и нет достаточно мощного компьютера, чтобы обработать все нужные данные. Есть также подозрение, что сами плановики боятся, что применение компьютера в действительности будет означать делегирование их власти решать, что и когда производить, программистам, которые в действительности и уточняют программу так, как находят это нужным. Поэтому-то мечта о создании системного плана экономичного распределения товаров, который решил бы все плановые и снабженческие проблемы, все еще остается мечтой.
Однако, даже если бы существовала уверенность, что подходящий план может быть разработан плановиками и компьютером, нет гарантий, что советские трудящиеся и их руководители отреагируют на это положительным образом и станут твердо придерживаться установок плана. И руководителей и трудящихся надо стимулировать. В начальный период существования Советского государства выдвигались доказательства, что советские трудящиеся и руководители будут работать в силу своей верности по отношению к революции и идеологической убежденности. Но эта фаза развития советского общества прошла довольно быстро. Позже по необходимости было решено ввести вознаграждения в зависимости от того, как выполнили свою работу трудящиеся и руководители. Чем больше произведено продукции, тем выше должны были быть и зарплата и премия. Такой подход полностью соответствовал процедуре планирования, поскольку Госплан, составляя свои материальные балансы, строго учитывал, сколько тонн или метров той или иной продукции должно быть произведено и поставлено заказчику. Аналогичным образом целевые задания для государства и стимулы к труду были выражены в тех же самых физических единицах. Хорошим рабочим и руководителем был тот, кто произвел больше тонн и метров продукции в текущем году по сравнению с предыдущим годом. Чем выше прирост продукции, тем выше должны были быть и надбавки к зарплате.
Поэтому в противоположность менеджеру в капиталистической экономике главной заботой для руководителя в СССР стало количество продукции, а не прибыли и не отдача на капиталовложения. Как следствие этого в советской экономике почти не заботились о том, как продать произведенную продукцию, и уделялось очень мало внимания качеству и ассортименту продукции. Ни зарплата рабочих, ни жалованье руководителей обычно не зависели от подобных показателей. Система делала упор на производство ради производства. Не имело никакого значения, будут ли данные товары использоваться покупателем. Предполагалось, что кто-нибудь должен был найти им применение раньше или позже. Поскольку всего всегда не хватало, обычно это происходило раньше. Поэтому система предусматривала премии хорошим инженерам, которые знали, как предотвратить перерывы в производстве, гарантировать устойчивый поток товаров и максимизировать выпуск продукции. А тот, кто настаивал на контроле за качеством или ходом реализации товаров, не соответствовал поставленной цели и, как правило, вытеснялся из системы. С неизбежностью экономический рост стал основным евангелием Советского Союза, а Госплан — его главным проповедником.
Сталинская система производства на самом деле имела определенные сильные стороны. Она выполнила свою цель, заключавшуюся в индустриализации Советского Союза. Перед революцией, несмотря на то, что в этой стране начало развиваться промышленное производство, Россия относилась к числу самых отсталых в промышленном отношении государств Европы; сегодня она числится среди самых сильных. Ниже мы объясним, почему мы намеренно употребили понятие «самый сильный», а не «наиболее передовой». По самому определению Россия не только сильнейшее государство в Европе, но, возможно, и сильнейшее в мире. Если вслед за Советами учитывать прежде всего физический объем продукции отдельных промышленных отраслей, а не прибыль или не валовой национальный продукт, то СССР, вероятно, уже выиграл ту гонку, которую начал Хрущев между Соединенными Штатами и Советским Союзом. В конце 50-х гг. во время одной из своих поездок в Соединенные Штаты Хрущев заявил, что Советский Союз догонит и перегонит Соединенные Штаты к 1970 г., и самое позднее — к 1980 г. Однако в 1979 г. ВНП СССР составлял около 1,4 трлн, долл., или примерно 60% от ВНП США, составившего 2,4 трлн. долл. Но Хрущев никогда и не ссылался на такое понятие, как ВНП. Советские лидеры редко пользуются этой концепцией. Хрущев подразумевал, что Россия превзойдет Соединенные Штаты по производству таких особых видов продукции, как сталь, нефть, уголь, цемент, свинец, никель, трактора, металлорежущие станки, кузнечно-прессовое оборудование и пшеница. Как оказалось, в 1980 г. в Советском Союзе было произведено больше продукции перечисленных видов, чем в Соединенных Штатах, и таким образом в строгом смысле Хрущев выиграл эту гонку (см. табл. II-1). Конечно, Соединенные Штаты до сих пор превосходят Советский Союз по производству многих видов продукции, включая природный газ, электричество и автомобили. Тем не менее Советский Союз действительно достиг удивительных успехов.
Таблица II-1
Производство основных видов промышленной продукции в СССР.
Однако Хрущев выиграл не ту гонку. Весь остальной мир пошел в другом направлении, сделав упор на производство конечной продукции и повышение уровня жизни, а не на увеличение выпуска отдельных видов промышленной продукции. Как это теперь выяснилось, для сталинской экономической модели трудно делать что-либо иное, кроме как сосредоточиться на отдельных видах промышленной продукции. Производство отдельных видов продукции, на что делают упор плановики и план и за что руководители предприятий получают премии, необязательно идет на пользу потребителям. Какую пользу сегодня получит сильное промышленное общество от увеличения производства стали на 10%, если в этом нет необходимости и если само производство стали имеет тенденцию к свертыванию? Быстрый рост сталеплавильной отрасли был важен на ранних стадиях экономического развития, когда таким образом открывалась возможность для роста других отраслей. С течением времени упор должен был сдвинуться с производства стали ради производства на ее производство с целью производства потребительских товаров и повышения уровня жизни населения.
Но слишком явная концентрация усилий на производстве потребительских товаров может в результате вызвать очень низкие темпы накопления капитала и отсутствие капиталовложений. Некоторое время существовало сильное опасение, что мы в Соединенных Штатах зашли в иную крайность, фокусируя свое внимание лишь на сегодняшних потребностях, забыв о завтрашнем дне. Такой вариант столь же плох, как и навязчивая одержимость тяжелой промышленностью и капиталовложениями, характеризующая нации, приверженные к сталинской модели экономического развития.
Впоследствии советские лидеры признали вредные результаты сталинского упора на непрерывное увеличение производства основных видов промышленной продукции. Хрущев, например, в начале 60-х гг. попытался направить промышленное развитие страны в другом направлении. Тот факт, что он лично выступал с призывами о необходимости децентрализации, лишь подчеркивает, какую доминирующую роль играет центр во всем, включая сами усилия по децентрализации. По меткому выражению Хрущева, плановики попали в колею. Более того, это была колея, которую они давно полюбили и превозносили превыше всего. Они чувствовали себя в ней превосходно, поэтому зачем им нужно было такое беспокойство — брать на себя риск освоения чего-то нового? Они умели производить сталь лучше, чем что-либо другое; вполне естественно, они радовались, производя ее. Перефразируя слова одного из бывших американских вице-президентов, узнав один раз, как строить сталеплавильный завод, они уже знали все, для того чтобы построить любое их количество. В силу этого зачем плановикам нужно было рисковать недовыполнением плана по таким экзотическим и непредсказуемым видам продукции, как электроника, компьютеры или сложнейшие химические вещества? Гораздо легче и безопаснее было производить сталь. По словам Хрущева, «производство стали — это как бы наезженная дорога с глубокой колеей, тут и слепая лошадь не свернет, потому что колеса поломаются. Вот и некоторые работники надели ”стальные шоры”, смотрят и делают так, как их в свое время научили. Появился материал, который превосходит сталь и стоит дешевле, а они все кричат: „Сталь! Сталь!”»1
Концентрация усилий на производстве стали показывает, какие несуразности возникают в советской экономической системе в связи с упором на выполнение плана. Назовем некоторые другие. Например, советские заводы, как правило, оказываются очень велики и стремятся к самообеспечению. Руководитель советского завода пытается производить как можно больше продукции на своем предприятии в надежде таким образом уменьшить число возможных задержек поставок с предприятий-поставщиков. Чем меньше будет задержек в поставках, тем меньше причин для невыполнения плана. Страны Восточной Европы имеют ту же самую склонность к созданию крупномасштабных самообеспечивающихся предприятий. Доля рабочей силы, занятая на предприятиях Восточной Европы с численностью рабочих мест 1000 и больше, более чем вдвое превышает соответствующий показатель Западной Европы.
Громадные размеры предприятий — это не единственное экономическое искажение, являющееся результатом озабоченности выполнением плана. Зачастую задача выполнения плана, определенного в каких-либо физических единицах производства, нужных для создания всего экономического потенциала страны, становится не более чем самоцелью. В ходе этого нередко из виду теряются и конечная продукция, и конечный потребитель.
Часть этой конечной продукции должна направляться в основные фонды, а часть — на военные нужды, но, поскольку плановики вынуждены столь интенсивно фокусировать свое внимание на стали, капиталовложениях и вооружениях,весьма вероятно, что о потребителях забывают. И тогда, как говорит Игорь Бирман, «советская экономика производит продукцию главным образом сама для себя». В результате непропорционально большая доля произведенной продукции никогда не находит дороги к конечному потребителю, а вместо этого направляется на ненужное увеличение основных фондов промышленности или попросту теряется. Поскольку работа директора завода в Советском Союзе оценивается по единственному критерию, а именно по объему производства, директора не должны заботиться о конкуренции при сбыте продукции или о высокой прибыльности производства. Поэтому до тех пор, пока данная продукция выпускается, плановики могут чувствовать себя счастливыми. Никто не испытывает разочарования, если данная продукция затем поступает на склад и о ней забывают или же ее переделывают таким образом, что никто не может ею пользоваться. Вот почему коммунистические экономисты так озабочены упором на производство стали.
Подобная система вызывает огромные потери ресурсов и диспропорции. Классическим примером может служить директор завода, производящего гвозди, плановое задание которого выражено в тоннах гвоздей в месяц. Директор приходит к выводу, что он очень легко выполнит этот план, если выпустит один огромный гвоздь. Когда же плановики пытаются исправить положение, оговорив в плане количество гвоздей, а не тонн, директор завода просто переключает производство на выпуск маленьких гвоздиков. Таким же образом может маневрировать и директор целлюлозно-бумажного комбината, переключаясь с выпуска толстой на выпуск тонкой бумаги.
Тот же тип искажений имеет место и тогда, когда предприятие выпускает множество разнообразных видов продукции. Привычный стандарт измерений в физических единицах не может быть в таком случае с пользой применен для измерения показателей предприятия, потому что просто невозможно привести к одному знаменателю то, что данное предприятие выпустило на 10 кг больше меди, но на 2 км меньше проволоки. Отсюда возникает необходимость создать такую систему измерения, которая позволит плановику сравнивать производство различных видов продукции и различные единицы измерения. В качестве единого показателя советские плановики принимают валовую продукцию, или «вал», то есть суммарную стоимость всей выпущенной продукции в рублях. Качество работы директора предприятия, где выпускается множество разнообразных видов продукции, оценивается по тому, насколько в этом году возрос валовой выпуск продукции по сравнению с прошлым годом. Однако советские директора быстро обнаружили, что есть два способа, с помощью которых они могут выполнить плановое задание: а) произвести больше единиц продукции той же стоимости, как и в прошлом году, или б) использовать более дорогие исходные материалы и ресурсы для производства каждой единицы продукции, с тем чтобы после начисления фиксированной надбавки к себестоимости производства валовая стоимость этой продукции составляла большую сумму, даже если в действительности было произведено меньше единиц продукции. Тот факт, что оптовые цены на сырье в течение 15 лет, с 1967 по 1982 г., удерживались на постоянном уровне, отнюдь не привел к сокращению объема используемого сырья; в действительности он способствовал его увеличению.
Этот упор на расточительное расходование сырья содействует росту производства крупных и ресурсоемких видов продукции. Более того, в ряде советских отраслей цены на продукцию определяются в расчете на тонну или килограмм2. Поэтому чем тяжелее данный товар, тем большую валовую стоимость ему может приписать данное предприятие и тем быстрее оно сможет выполнить план и получить премию. Неудивительно, что Советский Союз столкнулся с такими сложными проблемами в случае с миниатюризацией продукции. К тому же затраты топлива на производство каждого киловатт-часа электроэнергии и каждого килограмма выплавленной стали, а также затраты металла на единицу мощности двигателей и единицу грузоподъемности железнодорожных вагонов в Советском Союзе выше, чем в большинстве промышленно развитых стран. (Не объясняет ли это, почему Советский Союз строит более крупные ракеты, чем мы?)
Советская плановая система делает упор не только на планы выпуска промежуточной продукции, но также и на промежуточные показатели и услуги. Обычно они определяются в сравнении с неким количественным планом, и, как можно ожидать, это также вызывает искажения и способствует прямым потерям. Так, геологи, которые осуществляют разведочное бурение на нефть, получают премию в том случае, если они пробурят определенное количество метров скважин каждый месяц. Бурильщики быстро «смекнули», что им следует бурить лишь мелкие скважины. Ведь чем глубже они делают скважину, тем медленнее протекает процесс бурения. Для того чтобы опустить буровое оборудование на большую глубину, требуется гораздо больше времени, чем пробурить мелкую скважину; на большой глубине происходит и больше поломок, потому что напряжение на оборудование здесь гораздо больше. Как объяснялось в газете «Правда», «бурить глубоко — значит снизить темпы работы и лишить коллектив премий»3. В результате советские бурильщики скоро стали считать, что бурение на нефть является побочным делом по сравнению с бурением на метраж. В результате «[в Казахстане] есть геологические экспедиции, которые за долгие годы не открыли ни одного ценного месторождения, но, выполняя задания по метражу, ходят в благополучных. Коллективы, которые добросовестно «поднимают» пласты, частенько бывают биты финансовыми параграфами»4.
Было бы интересно в качестве эксперимента посмотреть, приняли бы советские плановики такую ресурсорасточительную плановую систему, если бы их страна была небольшой и не так хорошо обеспечена ресурсами. Благодаря тому, что Советский Союз настолько громаден и так богат сырьем, у плановиков, по крайней мере до последнего времени, не было нужды беспокоиться об истощении ресурсов. Как только ресурсы в каком-нибудь месторождении приближались к исчерпанию, советские геологи почти всегда ухитрялись находить новые месторождения в другом месте. Так, когда нефтяные месторождения в Баку начали истощаться, советские геологи открыли еще более крупное месторождение в районе Поволжья. Когда стали усиливаться опасения относительно истощения волго-уральских месторождений, советские геологи открыли западносибирские месторождения. В таких обстоятельствах никогда и не могла возникнуть озабоченность относительно сбережения сырьевых ресурсов. Что случилось бы, однако, если бы коммунисты пришли к власти в таких бедных природными ресурсами странах, как Япония или Швейцария? Приняли бы японские или швейцарские коммунисты «вал» и количественные критерии измерения успехов? Марксистская идеология отнюдь не утверждает, что подобные методы являются совершенно неизменными. И тем не менее, будучи один раз принятыми, «вал» и количественные показатели утвердились так прочно, что их очень трудно изменить. Вокруг них уже возник ореол ортодоксальности. Принимая во внимание настойчивость в формулировании плановых заданий в количественных показателях, экономические неурядицы представляются совершенно неизбежными. Поскольку премия зависит целиком от выполнения количественных плановых заданий, директор предприятия только об этом и заботится. Очень трудно, однако, найти такие специфические микроэкономические цели, которые бы всегда совпадали с улучшениями в макроэкономике. В результате достижение руководителями микроцелей лишь редко вызывает сравнимое улучшение в экономическом благосостоянии страны. При этом расточительно расходуется не только сырье, но и человеческий труд. Так, в ходе одной из попыток ускорить перевозки на железных дорогах начальникам станций в Советском Союзе было сказано, что они станут получать повышенные премии, если сумеют сократить количество задержек железнодорожных составов на своих станциях. Советские плановики были озабочены тем, что поезда вынуждены впустую простаивать на сортировочных пунктах, ожидая, пока закончится разгрузка—погрузка поездов, пришедших на станцию раньше их. Начальники станций отреагировали очень быстро. Вместо того чтобы попытаться ускорить процесс погрузки—разгрузки поездов, они просто распорядились, чтобы прибывающие поезда останавливались вне границ их станций до тех пор, пока не будут закончены погрузочно-разгрузочные работы с поездами, находящимися на станции. Это, конечно, немедленно уменьшило количество поездов, простаивающих на станционных путях, но в огромной степени возросло количество поездов, простаивающих около станций.
II. Упор на количественные факторы вызывает аналогичные искажения и в строительной отрасли. Акцент в строительстве делается на выполненную работу, а не на законченное строительство. Процентные отчисления на используемые основные фонды определяются не самым совершенным образом. Возможность получения средств зависит больше от решений плановиков, чем от финансовых соображений. Поэтому, если строительство начато, нет никакой необходимости в его завершении. И отнюдь не является необычным, как в случае со зданием юридического факультета МГУ, что строительство может продолжаться 10 лет или больше. Действительно, к концу 1980 г. оказалось незавершенным 87% всех строительных объектов, начатых в течение года5. Это большое увеличение по сравнению с 1970 г., когда объем незавершенного строительства составил 73%6. Но даже и тогда данный показатель считался слишком высоким. Неудивительно, что иностранцы, посещающие Советский Союз, поражаются объему ведущихся вокруг строительных работ. Но эти работы продолжаются без конца, потому что строительная отрасль вынуждена распыляться по слишком большому количеству объектов. Советские экономисты пришли к выводу, что доля завершенного строительства, вероятно, возрастет, если руководители строительства ограничатся меньшим числом проектов и сконцентрируют свое внимание на введении этих проектов в строй. Как следствие советские лидеры периодически призывают к приостановке нового строительства с целью закончить старое7. Но сама частота подобных призывов говорит о том, насколько они безуспешны.
Однако самым серьезным недостатком сталинской модели, который, вероятно, сильнее всего тормозит экономическое развитие СССР, является неспособность избавиться от старого и морально устаревшего и ускорить нововведения и технический прогресс. Сталинская модель работает наилучшим образом, когда цель состоит в увеличении производства существующего набора товаров. Любое же изменение, связанное с прекращением производства устаревших товаров или развертыванием производства новых, является угрозой плану.
Маловероятно, что руководители задумываются об устаревании продукции или нововведениях до тех пор, пока их премии зависят главным образом от увеличения объема производства. Поскольку руководители предприятий не озабочены сбытом продукции или рыночными тенденциями, они не испытывают никакой потребности в том, чтобы избавиться от устаревшей продукции. У них нет необходимости реагировать на конъюнктуру, которую учитывают руководители предприятий в экономиках другого типа. В советской системе недостает автоматического механизма поощрения умных решений и наказания глупых, по крайней мере с точки зрения того, что было бы хорошо для экономики в целом. Напротив, до тех пор пока Госплан будет включать данное специфическое изделие в свой план, руководитель будет продолжать его выпускать. Поэтому Госплан должен быть каким-то образом извещен о том, что на данное изделие больше нет спроса. Для того чтобы это сделать, кто-то должен проверить запасы на складах. Однако из-за плохой связи и, что еще более важно, поскольку главной заботой Госплана является увеличение производства, а не уменьшение складских запасов, Госплан, как правило, оказывается нечувствительным к проблеме накопления каких-либо специфических товаров в отдельных местах или же в общих запасах. Одним из признаков этой проблемы является увеличение числа очень крупных складских запасов. В некоторых случаях заводы продолжают выпускать устаревшие модели продукции в течение 10 лет или даже большего периода времени8.
По иронии судьбы, сам Маркс утверждал, что капиталистическое общество, вероятно, будет сильнее держаться за устаревшую продукцию, чем социалистическое, потому что капиталист будет стремиться вытянуть последнюю производительную унцию из своего капитала, и таким образом производить данную продукцию до тех пор, пока выдержат его станки. Однако, хотя капиталисты и хотели бы действовать так, как это предполагал Маркс, на практике и в теории капиталисты, как правило, обнаруживают, что выпуск одной и той же продукции в течение длительного периода служит гарантированным путем к банкротству. Вместо этого и особенно в том случае, если рынок является динамичным, конкуренты данного капиталиста, вероятнее всего, выступят с более подходящей продукцией, которая вытеснит с рынка устаревшую, независимо от того, износятся ли к тому времени станки данного капиталиста или нет. Поэтому капиталист должен реагировать на запросы рынка, быть новатором и переходить на выпуск новой продукции, для того чтобы остаться при деле. Банкротство — всего лишь окончательный результат игнорирования проблемы устаревания продукции.
Официальные лица из советских министерств и Госплана ни в коем случае не хотят иметь дело с банкротством. Намного проще назначить субсидию и тем самым избежать закрытия производства. Банкротство с бюрократической точки зрения является не просто помехой, но и создает проблему занятости. Поскольку для Советского Союза характерна сверхзанятость рабочей силы, а не безработица, в обычных условиях было бы нетрудно устроить на работу любое количество незанятых рабочих. Поэтому нежелание стимулировать увольнение рабочих объясняется не страхом, что они не смогут найти новую работу где-то в другом месте, а политическими последствиями такого решения. Безработица — это нечто, свойственное лишь капиталистическому обществу. Действительно, гарантия полной занятости включена в Конституцию СССР, и советское руководство рассматривает ее как право личности, обычно не гарантируемое в других государствах. Такая гарантия, настаивают они, помогает компенсировать недостатки, которые могут существовать в Советском Союзе. Однако эта политическая озабоченность уменьшает экономическую гибкость страны и создает большие трудности в борьбе с устареванием продукции. Гарантирование полной занятости, может быть, и является более гуманной политикой, но, если ее не осуществлять с большим искусством, чем до сих пор демонстрировал Советский Союз, она оказывается смехотворной с экономической точки зрения. Мы в Соединенных Штатах в силу аналогичных политических мотивов уже открыли, что банкротство не всегда неизбежно. Имеет ли данная корпорация большое политическое или военное значение (фирма «Локхид») или же складывается перспектива массовой безработицы (фирма «Крайслер»), американское правительство считает необходимым срочно предоставить этим фирмам финансовую поддержку. Таким образом правительство считает нужным смягчить беспощадный характер рыночного механизма. В Советском Союзе, где правительство владеет всем и поэтому несет ответственность за всю промышленность, оно обязано вмешиваться почти всегда.
Нежелание увольнять рабочих стимулирует непроизводительное использование рабочей силы и создает иллюзию, что рабочих мест больше, чем число работающих людей. Если бы руководители предприятий были вынуждены эффективно использовать рабочую силу, то избыток рабочей силы сложился бы, вероятно, уже в следующее десятилетие. Неспособность использовать рабочих более эффективно окажет серьезное отрицательное воздействие на будущий экономический рост. Советские плановики всегда сильно полагались на прирост рабочей силы с целью обеспечения столь важного фактора производства, необходимого для увеличения объема промышленной продукции. Но в связи с падением уровня рождаемости в следующей десятилетке должно значительно сократиться число лиц, которые смогут вступить в рабочую силу. Поэтому-то и становится все более важным, чтобы советских руководителей поощряли к тому, чтобы увольнять рабочих с низкой производительностью труда. Нежелание руководителя сократить штаты отражает не только политическую неприемлемость подобного решения, но и тот факт, что фонд заработной платы данного предприятия зависит от количества трудящихся, работающих на нем. Поэтому уменьшение количества занятых означает также, что будет уменьшен и фонд заработной платы, а это в некоторых случаях будет означать невозможность премирования высшего эшелона руководителей.
Зеркальным отражением процесса устаревания продукции являются промышленные нововведения. Решения о закрытии некоторых заводов можно было бы принимать с большей легкостью, если бы открывались новые заводы, которые могли бы принимать освободившихся рабочих. Но поскольку при этом необходимо заново переучивать рабочую силу, данный процесс всегда был очень труден даже в самых благоприятствующих ему обществах. К тому же советские плановики и руководители, по крайней мере в гражданском секторе, как представляется, испытывают настоящую боязнь нововведений. Причина заключается в том, что советский руководитель обычно выигрывает от нововведений очень мало, а проиграть может очень много. Для того чтобы перестроить производство на выпуск новой продукции, руководитель, как правило, должен приостановить производство. Это означает, что он окажется неспособным выполнить сегодняшнее плановое задание и в итоге лишится премий. В то же самое время советская система экономических стимулов не обеспечивает никакого существенного увеличения премии за производство новых товаров. Дополнительных стимулов к нововведениям мало, а отпугивающих моментов много. Неудивительно, что в Советском Союзе оказалось практически невозможным организовать производство определенных передовых и даже не столь передовых видов продукции спустя долгое время после того, как они стали устаревшими на Западе. Особенно поражает неумелый подход к компьютерам и их программному обеспечению. Ведь компьютеры важны не только для экономики, но и в еще большей степени для военных нужд. Неспособность советской экономики овладеть производством компьютеров объясняется отнюдь не недостатком усилий. Действительно, в Советском Союзе построили несколько прототипов усовершенствованных компьютеров, но до сих пор не сумели достичь необходимого качества и количества. В ретроспективе этого следовало ожидать. Одна из главных причин успеха американских компаний по производству компьютеров заключается в том, что они в своем стремлении выжить на рынке проводят политику обслуживания своих потребителей. Это означает частые визиты к ним не только продавца компьютеров, но и специалистов по ремонту. Поэтому здесь всегда существует мощный поток обратной связи от потребителя к производителю, и как следствие производитель обычно хорошо представляет, какие улучшения он должен внести в свою продукцию. В Советском Союзе такой обратной связи почти не существует. По этой причине, когда американские производители продают свои компьютеры советским покупателям и предлагают обеспечить их послепродажным обслуживанием — так, как они делают у себя дома, — советские покупатели почти всегда отказываются от этого предложения. Конечно, иногда так поступают по соображениям национальной безопасности, но, как правило, от подобных предложений отказываются просто потому, что это чужая, несоветская традиция. Советские производители такой практикой не занимаются и не берут на себя никаких забот, никаких расходов. Все, что должен делать советский производитель, — это выпускать продукцию, а не продавать; он также не обязан заботиться о последующих продажах. До тех пор пока в стране не начнут больше внимания уделять нуждам потребителя, СССР будет трудно догнать Запад. Однажды, осознав, насколько они отстали, русские посчитали необходимым раздобыть полный комплект (из 600 томов) руководства по программному обеспечению фирмы «ИБМ» и перевести его на русский язык, сохранив английские названия и терминологию, не учтя того, насколько неподходящими такие названия и термины могли оказаться, будучи транслитерированными на русский язык.
Без сомнения, советские организации были отнюдь не первыми, совершившими эту пиратскую акцию столь примитивным путем, но что поразительно, так это то, что, как представляется, Советы неспособны воспользоваться технологией, которую они копируют, покупают или занимают, чтобы с ее помощью добиться улучшений. Не в пример японцам, которые процветают на улучшении иностранной технологии, а также на усовершенствовании инженерных решений, СССР представляется неспособным ни на улучшение иностранной технологии, ни на изобретение своей собственной. Разделяя самую крайнюю точку зрения, эксперт-советолог из Гуверовского института Энтони К. Саттон доходит до утверждения, что Советский Союз должен был купить, занять или украсть всю технологию, разработанную в США после первой мировой войны.
Признавая, что подобные проблемы в Советском Союзе существуют, есть веские причины для того, чтобы оспорить утверждение Саттона. Несмотря ни на что, именно Советы первыми вывели человека в космос и разработали другую технологию, например в области сварки металлов. Однако независимо от того, заимствовал ли СССР больше или меньше, чем заявляет Саттон, факт состоит в том, что Советы должны были заимствовать больше, чем можно было ожидать. Ведь несмотря ни на что, СССР не страдает от нехватки хорошо подготовленных ученых и инженеров или от недостаточного объема впечатляющих лабораторных исследований. К тому же СССР оказывается способным к нововведениям, когда дело касается производства военной техники. Но военным сектором Советы управляют более гибко и творчески. Премии руководителей военных предприятий не в такой степени зависят от выполнения плана. Более того, руководители обладают большими возможностями по части экспериментов и могут использовать больший капитал более децентрализованным образом. Этому способствует тот факт, что производство на таких предприятиях считается высокоприоритетным. Однако приоритетных производств может быть лишь очень немного. Обычное производство гражданской продукции не рассматривается как приоритетное, даже если одно и то же предприятие выпускает и военные, и гражданские товары. Еще более важен тот факт, что, когда директору предприятия в гражданском секторе показывают лабораторный прототип агрегата с огромным экономическим потенциалом, он неохотно внедряет его на своем производстве. Как и в отношении многого другого в советской экономической системе, причина этого состоит в том, что такой эксперимент способен сорвать график выполнения плана и в результате можно будет лишиться премии.
Другой мешающий нововведениям фактор заключается в том, что финансирование основных фондов крайне централизовано. Это сильно затрудняет реализацию каких-либо нововведений вне лабораторий или вне официально утвержденных заводов. Это тормозит внедрение изобретений, осуществляемых прямо на рабочих местах, что всегда было крупным источником нововведений на Западе, и особенно в Соединенных Штатах. Советские плановики почти никогда не соглашались выделять деньги рационализаторам, поскольку в этом случае труднее контролировать использование капитала и возникает большая вероятность, что эти деньги будут направлены на неодобренные и, возможно, даже преступные цели. Рассеянные по множеству мелких точек инвестиции такого типа гораздо труднее контролировать, чем в случае, если бы они были распределены по нескольким предприятиям, пусть и очень крупными суммами. Более того, издержки на обслуживание подобного кредита почти всегда одинаковы независимо от того, были ли деньги выданы крупной суммой или небольшой. Отсюда тенденция выдавать крупные контракты крупным лабораториям или заводам. Вследствие такого положения дел Советы лишают себя преимуществ роста за счет технического творчества на мелких предприятиях.
Некоторые советские аналитики считают, что Советский Союз может в действительности извлечь большие выгоды, если передаст многообещающие результаты лабораторных опытов западным компаниям и продаст им лицензии на производство продукции, изобретенной в Советском Союзе. Таким образом Советский Союз сможет по крайней мере что-то заработать на продаже лицензий. Сумел же СССР продать лицензии на некоторые важные технологические разработки (например, на диффузионную сварку в вакууме и на полимеризацию этилена) западным компаниям еще до того, как какой-либо из этих процессов был промышленно освоен в самом Советском Союзе9.
Подобные экономические искажения и недостаточный поток нововведений показывают, как в Советском Союзе иногда совершенно упускают из виду истинные цели. Подобный итог неизбежен, когда система стимулов более не служит тому, чтобы поощрять руководителей стремиться к нужным результатам. Это свойственно не только Советскому Союзу. Некоторые американские аналитики опасаются, что аналогичные искажения имеют место и в Соединенных Штатах. Некоторые критики предупреждают, что американские менеджеры слишком загипнотизированы необходимостью максимизации краткосрочных прибылей. Это является результатом того, что держатели акций корпораций все сильнее настаивают на увеличении краткосрочной прибыли на капиталовложения. Поэтому качество работы менеджера оценивается по результатам, достигнутым в каждом из кварталов года, и он неизбежно начинает упускать важность долгосрочных усилий. В некоторых случаях это не представляет никаких проблем. Но в большинстве случаев максимизация краткосрочных прибылей достигается в ущерб максимизации долгосрочных результатов. Капиталовложения и долгосрочные разработки, которые могли бы привести к увеличению доходов в длительной перспективе, отбрасываются, потому что они способствуют росту затрат и уменьшению доходов в краткосрочной перспективе. Это сказано для того, чтобы подчеркнуть, что присущие Советскому Союзу экономические неурядицы не являются неизбежным признаком моральной порочности коммунистической системы. Они возникают тогда, когда система экономического стимулирования отстает от времени.
III. Но сам факт, что подобные трудности присущи не только СССР, не очень-то утешителен. Достаточно плохо само по себе то, что Советский Союз с таким трудом внедряет нововведения (в то время как остальной мир уже освоил новые промышленные технологии) и отстает все дальше и дальше. Сегодня есть такие же основания для беспокойства о том, сможет ли Советский Союз продолжать эффективно конкурировать там, где это ему удавалось до сих пор лучше всего, — а именно в тяжелой промышленности. По его собственным стандартам темп роста, как представляется, снижается и в некоторых случаях наблюдается даже отрицательный рост. В то время как данные таблицы II-1 показывают, что Советский Союз превзошел Соединенные Штаты по объему производства ряда важных видов продукции, тем не менее в 1980 г. СССР выплавил меньше стали и добыл меньше угля, чем в предыдущем году. Такое же сокращение производства стали и угля наблюдалось в 1979 г. по сравнению с 1978 г.; кроме того, было произведено меньше зерна, удобрений, бумаги, цемента, растительного масла, радиоприемников, металлорежущих станков, тракторов. Такое сокращение производства несет в себе все признаки настоящего спада.
Можно выдвинуть множество возможных объяснений этого экономического спада. Плохие погодные условия отразились не только на сельском хозяйстве, но и на промышленности. В конце 1978 и начале 1979 г. погода была попросту слишком холодной, для того чтобы можно было работать эффективно. В апреле и мае 1979 г. кое-где имели место наводнения. Правда также и то, что наиболее удобно расположенные месторождения минералов и сырья истощились, и таким образом их добыча стала более трудной и дорогостоящей по сравнению с десятилетием назад. Нет сомнений и в том, что сокращение числа лиц, пополняющих рабочую силу, и сокращение темпов прироста капиталовложений также начали оказывать свое воздействие. И наконец, по причинам, которые мы объясним в следующих главах, отношение к труду стало более серьезной проблемой, чем раньше.
Самый главный вопрос, перед которым стоят советские лидеры, — может ли быть что-либо предпринято для того, чтобы повернуть вспять снижение темпов роста и снижение объема производства. Как показывают данные таблицы II-2, устойчивое снижение темпов прироста всех факторов производства наблюдалось в течение всех послевоенных лет, и особенно заметно падение суммарной производительности этих факторов с начала 60-х гг. Нет особых признаков того, что это ухудшение может быть приостановлено. Но даже если Советский Союз найдет способы каким-то образом оживить свои традиционные отрасли промышленности, этого все еще окажется недостаточно. Самая главная задача будет по-прежнему состоять в перестройке советской экономической структуры с целью приведения ее в соответствие с самой современной мировой промышленной технологий, что, скорее всего, потребует радикальных мер. И даже в этом случае нет никаких гарантий, что такая хирургия окажется успешной. Внесение промежуточных корректив, не выходя за рамки существующей экономической модели, всегда затруднено, даже при самых благоприятных обстоятельствах.
Таблица II-2
Среднегодовые темпы прироста ВНП, факторов производства и их производительности, а также потребления на душу населения в СССР в послевоенный период (%)
Источник: Office of Technology Assessment. Technology and Soviet Energy Availability. Washington, D. C., GPO, 1981, p. 250.
Экономист Эгон Ньюбюргер предложил, чтобы экономическую модель оценивали не только с точки зрения того, насколько хорошо она соответствует задачам, для выполнения которых она была создана, но и с точки зрения того, насколько она может быть приспособлена к совершенно новому комплексу задач и потребностей. Поскольку сталинская модель больше не соответствует первоначально поставленным задачам, отвечает ли она хоть сколько-нибудь второму комплексу критериев Ньюбюргера; другими словами, обладает ли она гибкостью и способностью относительно легко трансформироваться в некую новую модель? Или же наследство прошлого является настолько прочным, что любая значительная перестройка вызовет огромные экономические нарушения?
Опираясь на накопленный опыт и имеющиеся данные, есть все основания считать, что, в то время как сталинская модель была хорошо приспособлена для одного типа экономических усилий, она неспособна переключиться на новый комплекс приоритетов или на выпуск совершенно другой структуры товаров. Фактически из всех мировых экономических систем сталинская модель, вероятно, является той, которая с наибольшими трудностями поддается структурной перестройке. В ней отсутствует способность к адаптации. Будучи раз внедренной, сталинская модель порождает своих сторонников. Не только экономическая хирургия, но даже простое залатывание прорех экономики вызывает нарушения и недоверие на всех уровнях советского общества. Советские лидеры боятся перемен, потому что в прошлом эти изменения, как правило, нарастали и выходили из-под контроля. Директора боятся перемен, потому что для них возникнут большие трудности в получении премий, к которым они так привыкли. Сами же трудящиеся (хотя они, вероятно, готовы к переменам в большей степени, чем их лидеры или руководители) будут приветствовать перемены только в том случае, если это не заденет их работу.
Реформы предпринимались и в прошлом, но по крайней мере после окончания второй мировой войны большинство официально предложенных советских реформ не имели своей целью отойти слишком далеко от сталинской модели. Например, всерьез не предлагалось никаких реформ, чтобы избавиться от Госплана, планирования, выполнения плана, высокой доли капиталовложений по отношению к ВНП или продолжающегося упора на развитие тяжелой промышленности. Одно из наиболее далеко идущих предложений выдвинул советский экономист Евсей Либерман, который вместе с несколькими другими экономистами вызвал в середине 60-х гг. широкие дебаты, предложив, чтобы вместо плана, выраженного в некоторых физических единицах, ввести план, измеряемый объемом продаж и прибылей. Он также предложил устранить и несколько других целевых критериев, таких, как производительность труда, количество рабочих, фонд зарплаты и объем капиталовложений, которые, как говорил Либерман, зачастую заставляют руководителя отвлекать свои ресурсы на непроизводительные нужды. Цель этих так называемых «предложений Либермана» сводилась к тому, чтобы позволить ценам изменяться в больших пределах, а предприятиям функционировать с меньшей степенью вмешательства из центра. Предположительно эти реформы обладали потенциалом для осуществления далеко идущих изменений. Но и сам Либерман не подвергал сомнению фундаментальную природу сталинской модели. В то время как многие иностранцы рассматривали его предложение усилить роль прибыли как признак того, что Либерман и Советский Союз движутся к более ориентированной на рыночный механизм экономике, сам Либерман это отрицал. И отрицал он это не только по политическим мотивам, но также и потому, что он действительно не намеревался избавиться от Госплана, тяжелой промышленности и крупных капиталовложений. Его цель состояла в том, чтобы сделать существующий процесс более эффективным и улучшить процедуру принятия экономических решений.
В 1964 г., как раз перед тем как он был смещен со своего поста, Хрущев попытался внедрить некоторые из предложений, выдвинутых Либерманом и другими экономистами. Большинство этих реформ, однако, вскоре были свернуты. Как представляется, они не привели к ожидаемым результатам. Для всей страны в целом сообщаемый [ЦСУ] темп экономического роста начал падать. Нужно честно признать, что это было не просто отражением несоответствия предложенных реформ. Советская экономика в середине 60-х гг. оказалась подорвана серией катастрофически низких урожаев и другими экономическими факторами, которые привели бы к серьезному замедлению экономического роста как в условиях реформ, так и без них. Например, тот факт, что некоторые из наиболее удобно расположенных месторождений минерального сырья начали истощаться, должен был повысить издержки в экономике, будь то при сталинской или капиталистической модели.
Существовали, однако, еще по крайней мере три серьезные причины, обусловившие неудачу этих реформ: одна — экономическая, другая — связанная с внутренними заботами и третья — с международными политическими проблемами. Экономически реформы были обречены на провал из-за самого способа, которым их внедряли. Было сразу отобрано несколько предприятий, которым было сказано, что они могут сами в основном определить свою структуру продукции, установить свои цены и измерять результаты своей работы прибылью, а не объемом физического выпуска продукции. Однако энтузиазм в отношении этого эксперимента быстро угас, и поэтому, когда на новую систему были переведены дополнительные предприятия, их полномочия на независимое функционирование были сильно урезаны. В результате на основе новых принципов никогда не действовала достаточно большая группа предприятий (не создалась своего рода критическая масса), и даже эти участвующие в эксперименте предприятия никогда не имели власти, в которой они нуждались, чтобы действовать решительно. Как оказалось, это был чрезвычайно важный момент. Можно предполагать, что если бы на новую реформу было переведено достаточное число предприятий, то их количество могло бы вызвать качественные изменения. На самом же деле несколько предприятий, выбранных для эксперимента, стали функционировать наперекор всей негибкости сталинской модели. Какой толк был в том, чтобы позволить фабрике мужской одежды «Большевичка» определять свой собственный ассортимент выпуска, если директор фабрики быстро обнаружил, что новая синтетическая ткань, которую хотели использовать для пошива костюмов, или не производилась в Советском Союзе, или уже была запланирована как сырье для поставок другим предприятиям. Но даже если бы эту ткань и удалось раздобыть, то руководители «Большевички» обнаружили бы, что фабрика не может использовать эту ткань, потому что для ее обработки нужны более современный раскрой и швейное оборудование, специально сконструированное для работы с синтетическими материалами. Этого оборудования в Советском Союзе не производилось, потому что планы заводов—производителей текстильных станков были определены только лишь числом положенных к выпуску станков. По этой причине заводы—производители текстильных станков не имели абсолютно никакого интереса или стимулов, чтобы рисковать уже налаженным производством ради овладения производством новых и более сложных станков.
Вторая причина провала этих реформ объясняется напряжениями, которые вытекали из внутренних политических отношений. Если экспериментальные предприятия должны были стать столь гибкими и реагирующими на запросы потребителей, как это задумывалось, их было бы необходимо освободить от «детских пеленок», то есть от строгого контроля, обычно навязываемого министерствами, в подчинении которых находятся эти предприятия. По новой системе предприятия должны были руководствоваться потребностями рынка, а не приказами из министерства. Это, однако, предполагало, что рынок будет функционировать правильным образом, то есть установившиеся на нем цены будут значимыми в том отношении, что будут отражать соотношение между спросом и предложением. Только в этом случае руководители предприятий получали бы с рынка нужные сигналы. Предприятия воздействовали бы на рынок, и в той степени, в которой они увеличивали бы или уменьшали свой спрос на различные ресурсы, эти решения передавались бы далее через систему цен. В реальной действительности устанавливающиеся в рыночной системе цены должны служить в качестве саморегулирующегося механизма обратной связи. Но для того чтобы цены смогли выполнять такую функцию, необходимо, чтобы на рынке действовало достаточное число фирм, была достаточно сильная конкуренция, а его участники действовали гибко и со взаимными уступками, с тем чтобы рыночный механизм функционировал правильным образом. Учитывая тот факт, что с самого начала для этого эксперимента было выбрано ограниченное число предприятий и что
Советский Союз по-прежнему сохранял строгий контроль над ценами (оптовые цены здесь лишь изредка меняются чаще, чем раз в десятилетие), имелось слишком мало шансов, для того чтобы цены, а следовательно, и рынок могли функционировать правильным образом.
Наилучший пример этому — тот способ, которым страны—члены СЭВ решают, какую цену назначить на товары, которые они продают друг другу. Поскольку их валюты не конвертируемы в золото и поскольку их внутренние ценовые системы являются иррациональными и волевыми, они пришли к выводу, что гораздо проще использовать цены на аналогичные зарубежные товары, взимаемые частными корпорациями на капиталистических рынках. Когда одного советского плановика спросили, по какому образцу СЭВ будет устанавливать цены, если, как обещано, весь мир станет коммунистическим, он, хитро подмигнув, ответил: «Именно для этой цены мы оставим одну страну капиталистической». Осознавал ли он, что цены на мировом рынке могут быть значимыми лишь в том случае, если на нем действует множество продавцов и покупателей, осталось неясно10.
Некоторые доказывают прямо противоположное, настаивая, что находящиеся в собственности государства предприятия могут функционировать эффективно и пользоваться значимыми ценами. Обычно указывают на успех таких национализированных корпораций, как «Рено» и «Фольксваген», которые, хотя в своей основе и являются собственностью государства, функционируют очень хорошо. Однако те, кто выдвигает эти предложения, закрывают глаза на то, что эти находящиеся в собственности государства фирмы функционируют в общих рамках капиталистического рынка, сталкиваясь с бесчисленным множеством других покупателей, поставщиков и конкурентов, которые в своей массе реагируют на рыночные сигналы и поэтому-то и заставляют рыночный механизм функционировать относительно эффективно.
Но даже и в том случае, если бы сложилась «критическая масса» советских предприятий, связанных с рыночной системой, это само по себе все еще не гарантировало бы, что цены будут функционировать эффективно. Для того чтобы цены функционировали эффективно, министерства и плановые органы должны воздерживаться от вмешательства в решения местных предприятий. Тем не менее, несмотря на инструкции воздерживаться от такого вмешательства в решения предприятий, принимавших участие в реформе Либермана, министерства по-прежнему вмешивались. Они поступали так частично потому, что считали, будто рынок выдает неверные сигналы, а частично потому, что, видимо, привыкли настаивать на том, чтобы предприятия производили и такую продукцию, которую те не хотели бы производить под воздействием рынка. Такое вмешательство, особенно когда старшее официальное лицо распоряжается, чтобы предприятие не прекращало производства определенных изделий, оказывает выхолащивающий эффект на попытки упорядочить финансовые дела.
Но невозможно двигаться сразу в двух направлениях. Разочарование, испытанное реформаторами, отразилось в широко распространенном анекдоте, который любили рассказывать в то время. В этом анекдоте говорилось, что органы московской госавтоинспекции зарегистрировали очень быстрый рост числа дорожно-транспортных происшествий. После многочисленных безуспешных попыток снизить их число начальник ГАИ принял гениальное решение. Кто-то сообщил ему, что количество дорожных аварий в Лондоне является одним из самых низких в мире. «Давайте командируем туда кого-нибудь — пусть посмотрит, как англичане этого добились»,— сказал начальник. После короткой поездки его заместитель вернулся с готовым решением. Главное различие в организации дорожного движения в Москве и Лондоне заключается в том, что в Лондоне транспортные средства двигаются по левой стороне дорог. Стало очевидным, что нужно сделать в Москве: с 1 июля все движение должно было переключиться с правой стороны на левую. Однако один старый опытный специалист стал доказывать, что так резко все ломать опасно — это создаст большие трудности особенно для шоферов-непрофессионалов, не имеющих большого опыта вождения машин. Поэтому было решено ввести изменения по этапам: с 1 июля на левостороннее движение должны были перейти все грузовики и такси, а частные машины должны были ездить по правой стороне дорог до 1 декабря, и лишь после этого они начали бы ездить по левой стороне!
Международные события оказались третьей причиной провала либермановской реформы. И этого реформаторы никак не могли предусмотреть. Примерно в тот самый период, когда либермановская реформа обсуждалась и внедрялась в Советском Союзе, чехи начали свой собственный эксперимент. Вначале между двумя реформами имелось некоторое сходство, по крайней мере с точки зрения усиления власти, которая передавалась директору предприятия. Однако по мере ее развития стало ясно, что чехословацкая реформа имеет гораздо более глубокий характер. Чехи не только кардинальным образом ослабили упор на тяжелую промышленность, планирование и централизованный контроль, но начали менять и политическую структуру. Советские лидеры интерпретировали эти события как угрозу роли чехословацкой коммунистической партии внутри Чехословакии, а также чешским обязательствам по отношению к Организации Варшавского Договора и чехословацким связям с Советским Союзом. Чтобы выразить свое неодобрение, советские лидеры приказали прекратить чехословацкий эксперимент, а 20 августа 1968 г. они послали в Чехословакию советские войска с целью гарантировать, что их приказы будут выполнены. Но, подавив чехословацкие реформы, советские лидеры вряд ли могли проводить свои собственные. Учитывая вышеупомянутые трудности, эксперимент Либермана все равно бы никуда не привел. А после вторжения в Чехословакию от этой реформы тихо отказались, и после нее осталось лишь несколько несущественных воспоминаний.
Печальная судьба либермановского эксперимента не означает окончания советского экономического экспериментирования. Из года в год советские специалисты выдвигают разнообразные предложения, но почти все они сводятся лишь к незначительным изменениям. В поисках каких-то путей улучшения экономической эффективности советские экономисты часто поглядывают на капиталистический мир в поисках наводящих указаний. Без сомнения, сам Либерман почерпнул часть своего вдохновения из анализа функционирования частного сектора на Западе, но так же поступали и другие реформаторы. Например, в октябре 1967 г. один плановик предложил руководству Щекинского химического комбината, близ Тулы, чтобы вместо увеличения численности занятых дирекция стала сокращать рабочих, а половину сэкономленной таким образом зарплаты распределила среди тех, кто не был уволен. Через два года количество занятых на заводе уменьшилось на тысячу человек, в то время как выпуск продукции возрос на 80%, производительность труда удвоилась, а зарплата выросла на 30%1011. К сожалению, эти улучшения, как оказалось, имели лишь одноразовый эффект. Добившись большой экономии в самом начале, у дирекции почти не оставалось рычагов воздействия в дальнейшем. И хотя плановики обещали, что рабочие будут по-прежнему разделять возросший фонд заработной платы, через какое-то время плановики начали увеличивать рабочие нормы и уменьшать фонд заработной платы. В данном предложении была и своего рода «уловка-22»12: фонд поощрения предприятия был установлен в долевом отношении ко всему фонду заработной платы. Очевидно, что сокращение числа занятых прямо означало уменьшение премий, даже в том случае, если часть сэкономленной зарплаты распределялась на оставшихся рабочих. Поэтому размеры премий и все выплаты, которые приносил домой рабочий, оказались много меньше, чем они представлялись первоначально неопытному наблюдателю. Этот эксперимент создал тенденцию к недовольству, особенно среди тех рабочих, которые были уволены. Они привыкли верить в священные обещания о конституционных гарантиях полной занятости. Подобно своим коллегам в капиталистических странах, лица, намеченные к увольнению, начали протестовать, и трудовая мораль даже среди тех, кто продолжал работать, была подорвана. Неудивительно, что этот эксперимент не был широко распространен.
Советские эксперименты не ограничивались одним лишь сокращением рабочей силы. Была также предпринята попытка рационализировать организационную структуру советской промышленности. Снова полагаясь на то, что они наблюдали в некоммунистическом мире, советские администраторы стали объединять связанные друг с другом предприятия. Образовавшиеся «синдикаты», или производственные объединения, напоминают западные холдинговые компании, в которые объединены предприятия, участвующие на различных стадиях производства определенных видов продукции. Советские экономисты надеялись, что, помимо увеличения масштабов экономики, эти производственные объединения позволят уменьшить объем бумажной переписки. Ожидалось, что директор производственного объединения сможет принимать решения, которые раньше принимались где-то наверху в соответствующих министерствах, в Госснабе или на уровне Госплана. Таким образом, хоть и в ограниченной степени, производственное объединение имеет больше власти в распределении пусть и ограниченного объема инвестиционных фондов. Это сделано с намерением увеличить гибкость и добиться хотя бы скромных нововведений. С этой же целью многие производственные объединения включают в свою юрисдикцию научно-исследовательские лаборатории. Поскольку производственное объединение функционирует по принципу прибыли — убытки, в теории такое объединение сделает все с целью гарантировать, что изобретения, рожденные в его лабораториях, окупятся. Поэтому производственные объединения должны оказывать давление на директоров подчиненных им предприятий, с тем чтобы те освоили некоторые из этих изобретений. Поскольку у них есть инвестиционные фонды, они должны быть способны финансировать эти усилия и облегчить их. К середине 1981 г. в производственные объединения входило 4 тыс. предприятий и конструкторских бюро. Но поскольку темпы экономического роста продолжают падать, производственные объединения, по-видимому, не оказались волшебным лекарством. Тем не менее возможно, что без них темпы экономического роста упали бы еще больше. Возможно также, что пока еще слишком рано ожидать эффекта от производственных объединений.
И наконец, советские экономисты попытались усовершенствовать систему плановых заданий. Искажения, вызываемые упором на выполнение физического плана производства, а также на валовой выпуск, отнюдь не являются секретом, известным лишь советским экономистам. Это признается повсеместно. В качестве альтернативы советские власти в июле 1979 г. объявили о новой системе. Качество работы директоров предприятий должно будет оцениваться не по выполнению целевых планов, выраженных в тоннах произведенной продукции, а по тому, выполнили они или нет свои обязательства по поставкам. Вместо того чтобы увеличивать объем валовой продукции, они должны выполнять чистые нормативные задания по выпуску продукции. Чистый нормативный выпуск — это мера вновь добавленной стоимости. Если бы этот шаг оказался эффективным, он заставил бы директоров рачительнее расходовать сырье и сфокусировать внимание на эффективном использовании рабочей силы, капитала и руководящих кадров. Но подобно всем другим введенным Брежневым и его предшественниками реформам, большинство из них забывалось точно так же, как вначале превозносилось. Как следствие этого их воздействие на настоящий момент представляется нейтральным. Однако во всех случаях эти реформы проводились с целью навести на сталинскую модель не более чем косметические поправки. Будут ли наследники Брежнева способны на новую «косметику» или же они также окажутся неспособными расстаться с этой моделью?
IV. Что же характерно для сталинской модели, что так затрудняет ее изменение? Во-первых, это нежелание нарушать сложившееся статус-кво. Советские плановики знают, чего можно ожидать от их модели, и чувствуют себя с ней довольно комфортабельно, особенно потому, что лица, осуществляющие контроль и имеющие доступ к специальным закрытым магазинам, обычно оказываются защищенными от некоторых серьезных недостатков этой системы. Большинство советских плановиков отнюдь не убеждены, что эта система функционирует так уж плохо.
Даже те, кто считает, что перемены слишком задержались, сомневаются в том, стоит ли их осуществлять слишком быстро. Это частично объясняет, почему проводится так много экспериментов вместо того, чтобы принять повсеместно однородные изменения. Даже среди тех, кто не удовлетворен сложившейся ситуацией, господствуют представления, что значительные изменения оказались задержавшимися на такой длительный срок, что любое изменение, когда оно наступит, вероятнее всего, вызовет конвульсии. Поэтому не следует считать абсолютно иррациональным, когда некоторые из реформаторов пытаются внедрить свои реформы по частям. Слишком быстрая и слишком решительная реформа, скорее всего, окажет дестабилизирующее воздействие на всю экономику, и в особенности на бюрократию, что, к несчастью, уменьшит и вероятность конечного успеха самой реформы. Это также объясняет, почему в нашем анекдоте власти, ответственные за движение транспорта, предложили, чтобы сначала на левостороннее движение перешли более опытные водители, в то время как менее опытные должны были по-прежнему ездить по правой стороне дорог. Но и такой метод, скорее всего, приведет к катастрофе. К несчастью, экономические изменения слишком задержались. Советская экономическая система, без сомнения, сегодня находилась бы в гораздо лучшем состоянии, если бы она год за годом подвергалась серии эволюционных изменений. Накапливающиеся искажения, вызываемые неспособностью осуществить постепенные экономические перемены, аналогичны тому давлению, которое накопилось на политической стороне. Будучи раз освобожденным, динамическое изменение может смести на своем пути все. Принимая во внимание консервативные и даже параноидальные взгляды многих советских официальных лиц, это может представляться им пугающей перспективой.
Но даже если бы фундаментальная реформа экономики и была постепенной, она все равно могла бы освободить неконтролируемые силы. Главная проблема состоит в том, что советская экономика почти не ориентирована на удовлетворение нужд потребителя. Разочарование потребителей, накопившееся более чем за 60 лет, отражается в беспрецедентном росте располагаемого дохода, накопленного советскими потребителями. За период с 1975 по 1979 г. сумма вкладов в советских сберегательных кассах — а это наилучший показатель о сбережениях в СССР, которым мы располагаем, — выросла больше, чем объем розничной торговли (см. табл. II-З). Только лишь в 1980 г. объем розничных продаж возрос больше (на 17,1 млрд, руб.), чем сумма сбережений (на 10,3 млрд. руб.). Но и в этом случае относительный прирост суммы сберегательных вкладов (на 7%) был выше, чем относительный прирост объема розничной торговли, равный 6,6%. Это положение отражает растущее недовольство населения ассортиментом товаров, предлагаемых на продажу, и накопление огромной массы ликвидных фондов, которые ждут того, чтобы оказаться истраченными на более желательные товары, если они когда-нибудь станут доступны от внутренних или иностранных поставщиков. Эта денежная масса обслуживает также и огромный частный черный рынок, или вторичную экономику, которая, по некоторым оценкам, составляет ни много ни мало 25% от ВНП СССР. Товары, продаваемые по каналам черного рынка как на уровне производства, так и на уровне потребления, зачастую украдены или изъяты из официальных государственных каналов. К счастью или несчастью, но, как показывает темп роста суммы сбережений, вторичная экономика не настолько велика, чтобы ликвидировать разрыв между спросом и предложением.
Таблица II-З
Динамика накоплений на сберегательных вкладах и объема розничной торговли (млрд. руб.)
В этих обстоятельствах внезапная отмена контроля, когда производители смогут выпускать или импортировать то, что захотят, а потребители — свободно конкурировать за то, что хотят купить они, может очень легко вызвать панику. Производители очень быстро, наверное, переориентируют свое производство. Для этого они должны будут изыскать новые, более подходящие поставки от других производителей, которые, подобно им самим, попытаются перестроить свое производство. В результате экономика может зайти в самый настоящий тупик, а повсеместное стремление обеспечить себя финансовыми средствами для капиталовложений — вызвать сильную инфляцию и подорвать импорт. В то же самое время весьма вероятно, что, по мере того как будут закрываться устаревшие заводы и увольняться непроизводительные рабочие, в стране создастся безработица.
В таких условиях Советский Союз точно так же, как это уже произошло с Чехословакией, Югославией и Польшей, обнаружил бы, что он потерял огромный капитал, растраченный на плохо продуманные и неправильно расположенные объекты, которые были спроектированы больше с целью удовлетворить местные политические и устаревшие экономические запросы, чем основные экономические потребности. В то же самое время почти нет уверенности, что любая внезапная кампания за рационализацию окажется способной удовлетворить накопившийся спрос за разумно короткий период времени. Искажения стали слишком серьезными, а разрыв между спросом и предложением слишком большим. Какое бы поколение советских лидеров ни инициировало этот взрыв, оно затем должно будет иметь дело с продолжительным периодом инфляции, безработицы, кризисами снабжения, нехваткой капитала, избытком устаревших основных фондов, спекуляцией и серьезным дефицитом внешней торговли, по мере того как будет расти спрос на импорт.
Сомнительно, что политическая структура страны может выдержать такой поворот событий. Советский Союз обнаружит, что ему свойственны все социальные недостатки, которые раньше ассоциировались с капитализмом и в отношении которых Советский Союз с гордостью утверждал, что он оказался способен от них избавиться. Однако такое изменение, если оно придет, вызовет самые дикие крайности именно потому, что это изменение задерживалось так долго. Через короткий период времени, по мере того как лица, посчитавшие себя пострадавшими от перемен, а также лица, оказавшиеся смещенными со своих постов, объединились бы с целью восстановить порядок таким образом, как они сами его понимают, могло бы возникнуть противодействие.
V. Вышеприведенный сценарий хаоса — отнюдь не голая фантазия буржуазного апологета. Имеются прецеденты, когда другие страны пытались избавиться от сталинской модели. Но преемники Брежнева не могут быть уверены в той ситуации, в которой они окажутся. Первой страной, попытавшейся отказаться от сталинской модели, была Югославия. Но хотя Югославия развивалась по сталинскому шаблону всего лишь несколько лет, она никогда так и не решила своих проблем инфляции, безработицы, неправильного размещения капиталовложений и дефицита внешней торговли. По сравнению с любой другой восточноевропейской страной югославская экономика функционирует намного лучше. Но даже и в Югославии раздаются жалобы по поводу имеющих политическую подоплеку, но плохо продуманных инвестиций. Воздействие экономических и политических искажений, встроенных в политическую структуру страны, стало совершенно очевидным после смерти Тито, и от этих искажений не так-то легко избавиться.
Поскольку они ждали гораздо дольше, экономические реформаторы в Китае и Польше, пытаясь отказаться от рамок сталинской экономической модели, попали в еще более трудное положение. Китайцы столкнулись с серьезной безработицей, инфляцией, спекуляцией, коррупцией, чрезмерным спросом на капитал, избыточными производственными мощностями и огромным дефицитом торгового баланса. Эти проблемы усугубляются тем фактом, что китайские лидеры, кажется, не могут прийти к согласию относительно того, насколько далеко идущими должны быть их реформы. Вот уже некоторое время раздаются мрачные голоса, что реформы, возможно, и так зашли слишком далеко, в результате чего в системе сохранились самые неприятные черты как коммунизма, так и капитализма. Есть и такие люди, которые опасаются, что это всего лишь вопрос времени: прежде чем маятник качнется назад и к власти придет новая группа лидеров, которая восстановит сталинскую модель.
Намного труднее оценить попытку реформы снизу, предпринятую трудящимися Польши, потому что многое из предложенного и реализованного, каким бы смелым оно вначале ни казалось, в конце концов было подавлено страхом не только спровоцировать сталинистов внутри самой Польши, но также и Советскую Армию. На фоне дебатов о том, как профсоюз «Солидарность» посягает на прерогативы Польской объединенной рабочей партии, многие наблюдатели потеряли из виду то, насколько давно в стране нарушена экономическая жизнь. В какой-то момент почти все потребительские товары исчезли с полок магазинов, а заводы стали работать не более чем на 75% своих мощностей из-за неспособности обеспечить себя необходимыми ресурсами и компонентами, нужными для производства.
Принимая во внимание все эти прецеденты, новое советское руководство, вероятно, будет испытывать еще меньше соблазна к проведению такой фундаментальной реформы, в которой нуждается страна. Действительно, поскольку в Советском Союзе необходимо переделать гораздо больше, потрясения могут быть гораздо серьезнее, чем все виденное до сих пор. Югославы, поляки и китайцы по крайней мере могут призвать некоторых из своих старых соотечественников и спросить у них совета о том, как функционировала экономика в то время, когда и план и тяжелая промышленность не столь доминировали и не вносили так много искажений. У СССР такой альтернативы нет. Поскольку система планирования действует вот уже больше 50 лет, а Коммунистическая партия находится у власти более 65 лет, нет почти ни одного человека, который был бы хорошо знаком с рыночной системой, существовавшей до первой мировой войны. Поэтому нет никого, кто мог бы управлять экономикой страны в переходный период. Члены Политбюро могут оставаться у власти длительное время, но и они слишком молоды для такой задачи.
Те же, кто в течение своей жизни не узнал ничего другого, кроме сталинской модели, в действительности, как представляется, встретят гораздо больше проблем, приспосабливаясь к новым экономическим мерам, чем те люди, которые хоть часть своей жизни прожили при другой экономической системе. Советские люди сами отражают эту точку зрения, когда рассказывают историю женщины, которая торопит свою соседку побыстрее побежать в ГУМ, универсальный магазин на Красной площади, с тем чтобы попасть в очередь и купить пару туфель из партии товара, недавно поступившей из Чехословакии. «Но чего ты так волнуешься? — холодно спрашивает соседка. — Ведь чешские туфли — это всего лишь коммунистические туфли». «Да, — признается ее подруга. — Но Чехословакия является коммунистической страной всего лишь 35 лет, а не 65». Это же положение отражается также и в больших трудностях, которые испытывают недавно прибывшие иммигранты из России, пытаясь приспособиться к рыночной экономике в странах, подобных Соединенным Штатам и Израилю. Когда они попадают на Запад, поразительно большое число иммигрантов из России оказываются дезориентированными, и не в пример иммигрантам из Венгрии, Чехословакии, Польши, Румынии и даже Китая советские иммигранты не способны быстро понять, как же функционирует рыночная система. Они предполагают, что государство возьмет на себя ответственность за предоставление им рабочих мест. Когда же они ухитряются заняться каким-то бизнесом, они предполагают, что теперь государство пришлет им покупателей. Это отношение не так характерно для иммигрантов из Восточной Европы.
Недостаток экономического опыта жизни в менее централизованных экономиках делает также маловероятным, что СССР добьется какого-либо большего успеха, если попытается скопировать гораздо более изощренные венгерские экономические реформы. Осознавая все возможные ловушки, венгры пытаются проложить себе путь таким образом, чтобы преодолеть доминирующий характер сталинской модели и случайный характер рыночной системы. Венгры гораздо лучше, чем любая другая коммунистическая страна, включая Югославию, кажется, научились двигаться одновременно в разных направлениях по одной и той же стороне шоссе. Они усилили роль рынка; ослабили контроль над ценами; сняли запрет на мелкие частные предприятия, что помогло улучшить качество услуг; повысили производительность труда и качество товаров; сумели сократить внешнеторговый дефицит; укрепили валюту настолько, что она почти отвечает мировым стандартам и почти конвертируема; улучшили потенциал к нововведениям, хотя они все еще серьезно отстают от западных стран по большинству этих вопросов. В то же самое время они не отказались от плана, доминирующей роли Коммунистической партии и привязанности к советской внешней политике.
Циники утверждают, что только венгры могут понять, как можно проводить одновременно две такие противоречивые политические линии. Но, как бы там ни было, нет сомнений, что венгры должны прилагать огромные усилия с целью поддержания самодисциплины. Не в пример полякам венгры выдержали повышение цен, сокращение импорта иностранных товаров, а также некоторые экономические нарушения, практически не протестуя против них. Частично все это было подготовлено очень осторожными предостережениями о том, что должно произойти и с какой целью. Венграм было сказано, что им придется туже затянуть пояса и снизить свои ожидания экономических благ. Но иначе они могут никогда не освободиться от привязанности к сталинской модели. Политика такого рода связана с огромным риском и не обязательно гарантирует успех. Например, в Польше подобное повышение цен и затягивание поясов вызвали забастовки и образование независимого профсоюза. К тому же венгерские программы, без сомнения, потребовали ясно осознаваемого политического консенсуса, что такая программа будет наилучшей для всей страны, а это в свою очередь потребовало пусть минимальной, но непоколебимой веры в способность венгерского руководства провести страну через мутные воды. Несомненно также, что венгры после неприятностей 1956 г. пришли к выводу, что они могут достичь больших успехов скорее путем постепенных, а не кардинальных перемен.
Вероятность того, что советское правительство сможет добиться такого консенсуса, который существует между венгерским правительством и венгерским народом, довольно слаба. Как утверждают некоторые советские официальные лица, Венгрия не является полезной моделью для СССР, потому что она намного меньше, чем Советский Союз. Население Венгрии составляет всего лишь 10 млн. человек по сравнению с 266 млн. человек в СССР. Эти возражения отражают также тот факт, что в Советском Союзе существует довольно сильное расхождение между влиятельными и невлиятельными людьми, между русскими и нерусскими. Если исключить нападение со стороны Соединенных Штатов или Китая, то маловероятно, что все советские люди объединятся вместе и придут к консенсусу, в котором они нуждаются. Более того, если такое нападение и произойдет, вряд ли это создаст возможность для экономической реформы, имеющей целью понизить роль правительства.
Поскольку они сознают, как трудно предпринять подобные реформы, маловероятно, что наследники Брежнева попытаются осуществить что-либо рискованное, как бы серьезна ни была экономическая потребность в этом. Возможно, что в один прекрасный день советские люди возьмут положение в свои руки, когда обнаружат, что более не могут терпеть, что экономика не может удовлетворить их потребности. Именно это почти и произошло в Польше. Как обнаружили еще цари, если нажать слишком сильно, то может лопнуть терпение даже русского народа. Но день протеста всегда представляется слишком далеким и нереальным. В противовес этому лавина, которую может вызвать серия небольших перемен, представляется более угрожающей и более близкой. В силу всего этого маловероятно, что в Советском Союзе сознательно и хладнокровно будут осуществлены крупные перемены, по крайней мере до тех пор, пока советские лидеры будут идти по стопам Брежнева.
Поэтому наследники Брежнева будут, вероятно, делать все, что смогут, чтобы сохранить статус-кво. Каковы перспективы, что им это удастся? К счастью для Советского Союза, он имеет огромную территорию. Хотя на такой огромной территории возникают серьезные транспортные проблемы, она также таит огромные запасы сырьевых ресурсов. Как мы увидим ниже, территория СССР заходит слишком далеко на север, чтобы по всей стране имелись хорошие природные условия для ведения сельского хозяйства, но нет никакого сомнения, что сырья здесь в избытке. Но, как мы раньше уже заметили, такая территория может создавать свои особые проблемы. Избыток сырья в Советском Союзе способствовал расточительности, с которой Советский Союз использовал эти месторождения. Принимая во внимание свое относительное богатство ресурсами, советские лидеры, возможно, и не являются такими уж иррациональными, когда растранжиривают свое сырье и вместо этого стремятся сберечь другие, более ограниченные факторы производства, такие, как рабочая сила и капитал.
Предполагая, что советские лидеры действительно предпринимают шаги с целью рационализировать использование сырья, возникает вопрос, найдут ли они достаточно оснований для того, чтобы продолжать производство примерно той же структуры продукции, которую они выпускают вот уже несколько десятилетий? Если они это смогут, то жизнь для советских руководителей станет легче. Если в мире есть какая-нибудь страна, где в центре внимания производства находятся сырьевые ресурсы и основная тяжелая промышленность, то такой страной, вероятно, является Советский Союз. Ведь несмотря ни на что, не обязательно, чтобы каждое государство могло или должно было специализироваться на высокой технологии. Если Советы могут импортировать западную технологию, с помощью которой они станут более эффективно разрабатывать свои сырьевые ресурсы, и если они могут создать такую систему стимулов, которая поощрит их искать минеральное сырье и использовать его с большей эффективностью, чем они это делали до сих пор, тогда возможно, что Советский Союз найдет для себя подходящую нишу на мировом рынке сырьевых ресурсов. Таким путем СССР может также изыскать средства, чтобы финансировать закупку потребительских товаров для своих граждан.
Если мировое снабжение сырьем будет продолжать ухудшаться по сравнению со спросом, как это может случиться в будущем, то СССР окажется в сильной финансовой позиции, если сконцентрирует усилия на разработке своих сырьевых ресурсов. Со временем, конечно, некоторые из этих месторождений истощатся, а некоторые уже истощены. Но по мере того как все большее число промышленно развитых стран будет переключаться на предоставление услуг и выпуск высокотехнологичной продукции, отходя от своей традиционной промышленной деятельности, спрос на основные материалы, выпускаемые советской тяжелой промышленностью, будет все больше возрастать. Это может привести к тому, что возрастет конкуренция между Советским Союзом и развивающимися странами. В действительности СССР мог бы стать сырьевой колонией для Японии, Германии и даже для Соединенных Штатов. Вряд ли это окажется удовлетворительным решением с политической, психологической и даже экономической точек зрения, особенно для такой страны, как Советский Союз с его не компенсированным ничем чувством неполноценности, но это помогло бы избежать или по крайней мере отсрочить необходимость более фундаментальной перестройки экономики.
VI. Альтернативы, перед которыми окажутся советские лидеры в следующем десятилетии, не очень приятны. Пессимист, глядя на экономику, может прийти к выводу, что вся экономическая система находится на грани коллапса. С точки зрения оптимиста, СССР в самом лучшем случае будет способен существовать как обычно и, вероятно, выживет. Однако ни в одном случае не представляется, что существует большая надежда на крупный прорыв или улучшение — в действительности все это лишь просто оттягивает неминуемый день расплаты. Нет также никакой гарантии, что, несмотря ни на что, страна будет экономически процветать и откроется возможность направить выгоды этого процветания в такие сферы, чтобы ими воспользовался народ. До тех пор пока будет функционировать сталинская модель, маловероятно, что плановики предпримут какие-либо решительные шаги с целью повышения благосостояния потребителя.
По всей вероятности, советские плановики будут по-прежнему придерживаться своей насчитывающей уже десятилетия привычки накачивания фондов в тяжелую промышленность в неверно ориентированной попытке уменьшить разрыв между Советским Союзом и остальными развитыми в промышленном отношении странами. Осознание, что советская модель не очень-то хорошо подходит для такого рода усилий, очевидно, еще не совсем овладело умами нынешнего руководства страны, а когда это произойдет, еще останется вопрос о том, не откажутся ли они от этого шага из страха, что это может привести к развалу всей системы.
Принимая во внимание все их альтернативы, у советских лидеров есть веские причины отложить реформу своей экономики на максимально долгий срок. Это, вероятно, самый безопасный курс действий по крайней мере на ближнесрочную перспективу, но это ничуть не приблизит решение долгосрочных проблем Советского Союза. Систематические попытки разрешить эти долгосрочные проблемы, вероятнее всего, вызовут цепную реакцию, которая может оказаться взрывоопасной. К тому же, не в пример венграм, советское руководство почти ничего не сделало для того, чтобы убедить свой народ в необходимости затянуть потуже пояса. Хотя план одиннадцатой пятилетки СССР гораздо более скромен по масштабу, чем предыдущие, риторика, которая сопровождает этот план, по-прежнему полна обещаний растущего количества благ для населения. Понятно, что такая кампания по затягиванию поясов не была бы горячо принята в Советском Союзе, где многие трудящиеся считают, что они и так ходят с затянутыми поясами с самой революции. Поэтому зачем рисковать, привлекая ненужное внимание к этой проблеме, особенно в условиях, когда терпение рядового русского так велико? Русские люди способны выдержать тяжкие страдания, как об этом свидетельствуют последние 65 лет. До тех пор пока уровень жизни будет понемножку улучшаться и не произойдет его серьезного ухудшения, у руководства страны не должно быть проблем. Непрерывно растущее различие между уровнем жизни в Советском Союзе и в остальном мире может способствовать росту недовольства, но маловероятно, что оно станет настолько большим, что вызовет бунт, по крайней мере до тех пор, пока снабжение продовольствием будет адекватным, а производство непродовольственных потребительских товаров будет улучшаться, пусть и очень медленно. Но это предполагает, что все идет хорошо, а не плохо. А между тем никто ничего не делает для решения долгосрочных проблем.
Те, кто хотел бы осуществить долгосрочные структурные изменения в экономике, возможно, от чистого сердца заинтересованы в будущем Советского Союза, но они рискуют, что процесс изменений окажется неконтролируемым и будет развиваться по своей собственной динамике. Небольшие подачки населению, вероятнее всего, разбудили бы в народе ожидание, которое лучше всего держать под «крышкой». Тем не менее неспособность разрешить долгосрочные потребности экономики может оказаться испытанием для терпения советских людей и зайти дальше той границы, до которой согласно терпеть советское население. Как могут подтвердить русские цари, каким бы большим ни было терпение русского человека, оно не бесконечно.
1 «Правда», 20 ноября 1962 г., с. 4.
2 «Плановое хозяйство», ноябрь 1979 г., с. 103.
3 «Правда», 27 января 1978 г., с. 2.
4 Там же.
5 «Народное хозяйство СССР в 1980 году». ЦСУ, 1981, с. 345.
6 «Народное хозяйство СССР в 1970 году». ЦСУ, 1971, с. 490.
7 «Правда», 28 ноября 1978 г., с. 1.
8 «Вопросы экономики», май 1964 г., с. 45—46.
9 «Труд», 31 августа 1978 г., с. 2.
10Чем больше на рынке продавцов и покупателей, то есть чем сильнее конкуренция, тем ближе цены товаров к их общественной стоимости, то есть тем эти цены значимее. — Прим. ред.
11 «Правда», 29 января 1970 г., с. 1.
12 Речь идет об известном произведении американского писателя Джозефа Хеллера, в котором сатирически изображены события в американской армии в период второй мировой войны. — Прим. ред.
<< Назад Вперёд>>
