1. Сталинская модель
Вскоре после того, как Сталин унаследовал власть после Ленина, он решил начать программу быстрой индустриализации. Но, выбирая стратегию развития, Сталин натолкнулся на несколько препятствий. По идеологическим причинам он решил совершенно отказаться от прибылей и рыночной системы. Сталин также пришел к выводу, что экономический рост будет более быстрым, если он сможет устранить расточительность и бесхозяйственность, которые, как представлялось, являются неотъемлемой чертой рыночной системы и системы частного предпринимательства. Поэтому он решился на новый подход. Вместо того чтобы сначала затратить время, необходимое на то, чтобы создать легкую промышленность с целью стимулировать тяжелую отрасль, Сталин решил, что если он с самого начала сконцентрирует усилия на развитии тяжелой промышленности, то в длительной перспективе он построит гораздо более мощную производственную базу. Тогда Сталин смог бы перевести эту тяжелую промышленность на производство товаров широкого потребления такими темпами, которые, как он предполагал, окажутся рекордными. Это в свою очередь должно было обеспечить беспрецедентное процветание рабочим и крестьянам.
Замыслив это, Сталин стал делать все, чтобы как можно быстрее создать в стране тяжелую промышленность. С этой целью он увеличил долю капиталовложений до 30% от валового национального продукта (ВНП) и учредил централизованное планирование. Для того чтобы получить капитал, в котором нуждался сектор тяжелой промышленности, Сталин был вынужден резко сократить ресурсы, которые традиционно направлялись в сельское хозяйство, легкую промышленность и сферу потребления. Этот тип экономического подхода и стал называться сталинской моделью.
К ее чести, сталинская модель первоначально обеспечивала то, что от нее ожидалось. Она помогла индустриализировать отсталую страну в рекордные для того времени сроки. Вскоре, однако, стало ясно, что сталинская модель имеет ограниченную полезность. Тем не менее эта модель начала свою собственную жизнь. Она создала момент движения, который, как представляется, препятствует системе развиться в экономику, которая лучше реагирует на народные потребности и разнообразные промышленные нужды. Эта система продолжает производить сталь и основные типы станков, в то время как не удовлетворены потребности в продовольствии, товарах широкого потребления и более современной технологии. После периода замечательного роста последовала эра стагнации, негибкости и даже снижения показателей.
Несоответствие сталинской модели существующим требованиям наиболее ярко иллюстрируется тем, что произошло с советским сельским хозяйством. Страна, которая когда-то была крупнейшим в мире экспортером зерна, под действием сталинской модели стала крупнейшим в мире импортером зерна. Подобным же образом, несмотря на огромные пастбища, Советский Союз оказался перед необходимостью стать одним из крупнейших в мире импортеров мяса. Неудачи в советской сельскохозяйственной системе не могут быть объяснены только лишь плохой погодой. Хотя хорошая погода, конечно бы, помогла, изменения в погодных условиях не устранят советскую практику, когда на полях остается гнить до 25% урожая некоторых культур. Эти огромные потери являются результатом неправильной системы стимулирования, а также чрезвычайно масштабной (сельское хозяйство потребляет ни много ни мало 27% всех советских капиталовложений), но неправильно ориентированной советской стратегии капиталовложений, которые идут не туда, куда нужно.
Хотя и не в такой драматической степени, но ситуация в промышленности отражает те же диспропорции и недостатки управления. В соответствии со сталинской моделью Советский Союз придал непропорционально большое значение таким секторам тяжелой промышленности, как производство стали и станков. В силу этого Советы являются мировым лидером по сталеплавлению, но они далеко отстали в производстве такой высокотехнологичной продукции, как, например, компьютеры. Как говаривал Хрущев, плановики являются «пожирателями стали», и, как представляется, никто в гражданском секторе не знает, куда идет сталь. Хотя эта стратегия, возможно, и работала хорошо на начальных стадиях экономического развития СССР, сегодня она стала контрпроизводительной. Продолжающийся упор на тяжелую промышленность и централизованное планирование явился причиной пренебрежения производством товаров широкого потребления, и это в свою очередь стало вызывать все более и более сильный скептицизм и цинизм среди советских потребителей. Поскольку выбор товаров для покупки относительно невелик, потребители накопили очень большие денежные сбережения и почти не испытывают уважения к деньгам. Поэтому деньги не являются достаточно сильным стимулом к труду. Неудивительно, что недостатки и нехватки в производстве товаров широкого потребления, приумноженные серьезными нехватками продовольствия, оказали значительный отрицательный эффект на стимулы к труду и, что еще более важно, на дисциплину трудящихся. После 1980 г. имела место серия забастовок, демонстраций и нарушений общественного порядка. Было произведено несколько взрывов. Группы трудящихся создали неофициальные профсоюзы. Хотя подоплекой некоторых из этих демонстраций явились национальные и расовые конфликты, большинство из них отражают ухудшающиеся условия удовлетворения потребительского спроса. Спустя 65 лет после революции Советский Союз был вынужден заново ввести систему продовольственных карточек во многих крупных городах. Даже производство стали, самое гордое достижение системы, не обладает иммунитетом по отношению к этим проблемам: так, в 1981 г. объем производства стали в действительности оказался ниже уровня, достигнутого в 1978 г. Другие отрасли оказались примерно в таком же положении. Все эти проблемы усугубляются тем фактом, что снижение темпов роста численности народонаселения означает, что в ближайшем будущем в рабочую силу вольется меньшее число новых трудящихся. К тому же основные фонды страны в значительной степени устарели, и советские плановики указывают, что прирост основных фондов будет осуществляться более медленными темпами, чем это делалось раньше.
Перспективы не были бы настолько мрачными, если бы существовала достаточно сильная надежда на реформу и улучшение положения. К несчастью, и экономическая и политическая реформы маловероятны. Есть опасение, что любая реформа, какой бы скромной она ни была, может вызвать такой поток ожиданий, который подвергнет правительство неуправляемому давлению. Более того, экономическая реформа приведет к необходимости изменений в приоритетах, что в свою очередь потребует отказа от сталепрокатных заводов и других гигантских промышленных предприятий и осуществления сложной программы создания отраслей, производящих товары широкого потребления. Это породит безработицу, инфляцию и экономические беспорядки, то есть то зло, которое до сих пор связывалось с капитализмом, а не с коммунизмом. Политическая реформа приведет к таким же травмам. Получив власть менять правительство или просто влиять на него, население не станет терпеть лишения слишком долго. Страх перед политической реформой отражается в том факте, насколько мало изменилась политическая система за последние десятилетия. Но чем дольше будут откладываться экономические и политические изменения, тем более насильственными они, скорее всего, окажутся, когда в конце концов произойдут.
В дополнение ко всем внутренним проблемам Советы обнаружили, что содержание империи может оказаться дорогостоящим. Это отражается не только в сумме военных расходов, но и в тех 20 млрд. долл, или около того, которые они должны каждый год тратить в Кубе, Кампучии, Вьетнаме, Афганистане и теперь в Восточной Европе.
Масштабность советских проблем ставит советских лидеров перед обескураживающим выбором. Ведь ранее предполагалось, что спады промышленного производства могут происходить только в капиталистическом мире. Как представляется, советские люди терпели недостаток политической свободы, лишь молчаливо подразумевая, что экономические условия будут непрерывно улучшаться, пусть и медленными темпами. Сегодня этот скрытый социальный контракт разваливается на части. При этих обстоятельствах советские лидеры — и нынешние, и будущие — испытают сильное давление к тому, чтобы улучшить экономику. Какие альтернативные варианты открыты для них? Ниже мы попытаемся понять, какие причины вызвали нынешнее ухудшение положения, для того чтобы мы оказались в лучшей позиции, пытаясь предусмотреть, что может случиться в предстоящие годы.
Прогнозирование, конечно, требует смелости, но оно не может быть безошибочным. Те, кто предсказывал тенденции развития спроса и предложения на энергоресурсы или просто ход политических событий в Соединенных Штатах, сегодня знают, насколько рискованными могут оказаться эти попытки. Но если настолько трудно строить предсказания об экономике и политике на Западе, то еще более опасно делать предсказания относительно СССР. Даже простая расшифровка того, что уже произошло или сегодня происходит в Советском Союзе, представляет собой большую проблему для любого исследователя.
Даже самые информированные эксперты могут оказаться неспособными предусмотреть ключевые тенденции. Отвечая на критику по поводу того, что он не сумел предсказать смещение Хрущева в 1964 г., Адам Улам, директор Русского исследовательского центра при Гарвардском университете, защищая себя, возразил, что сам Хрущев оказался в равной степени невосприимчивым к обстоятельствам. Конечно, Хрущев не был единственным виновником неправильного прогноза. Збигнев Бжезинский, один из самых влиятельных исследователей советской системы, опубликовал свою докторскую диссертацию «Постоянная чистка» как раз тогда, когда процесс систематической чистки партийных рядов в СССР уже закончился. Подобным же образом с 1975 г. советские экономисты обещают скорую публикацию долгосрочного 15-летнего плана, в котором будут намечены основные направления экономического развития вплоть до 1990 г. Для страны, приверженной к регулярному опубликованию годовых и пятилетних планов, это не должно представлять никаких экстраординарных проблем. И тем не менее в 1982 г. такой план все еще не был опубликован1. Очевидно, что советские плановики неспособны согласиться даже между собой относительно того, какими окажутся советские перспективы и возможности более чем через пять лет. Но если трудности испытывают сами советские специалисты, то почему американец должен брать на себя труд по анализу того, как будет развиваться советская система в предстоящие годы, если она вообще будет развиваться?
Не исключая недостатки подобного анализа, остается фактом, что в следующие несколько лет Советский Союз встанет перед некоторыми довольно щекотливыми, если не неразрешимыми дилеммами. Хотя мы можем оказаться неспособными на то, чтобы точно указать каждую специфическую проблему или ее решение, тем не менее весьма важно, чтобы мы здесь в Америке стремились понять трудности и альтернативы, с которыми будут иметь дело советские лидеры в предстоящие годы и десятилетия. Подспудные проблемы, мешающие советскому руководству провести реформу экономической и политической системы, настолько фундаментальны, что не исчезнут через год или два.
Большая часть проблем Советского Союза вытекает тем или иным образом из того типа экономической и политической системы, который развился в сталинскую эру. Система функционирует уже длительное время и успела создать множество диспропорций. В силу этого перемены не наступят легко. Более того, если советские лидеры решат, что перемены необходимы, то методика, которую они изыщут для реализации изменений, будет воздействовать не только на тех, кто живет в Советском Союзе, но во многих случаях и на тех, кто живет за его пределами.
I. Для того чтобы понять проблемы, перед которыми оказались советские лидеры, недостаточно сфокусировать наше внимание лишь на большевистской эре. Хотя самые важные особенности советской системы определились при жизни Сталина, нынешние проблемы Советского Союза берут начало еще в предреволюционный период и частично связаны с вопросом, была ли Россия подходящей страной для первой марксистской революции. Этот вопрос очень важен. Маркс предсказывал, что промышленно развитые страны мира будут первыми, где произойдет коммунистическая революция. Как он это предвидел, усиливающееся подавление промышленного класса должно было в конечном итоге привести к такому сильному отчуждению рабочих, что они вынуждены будут восстать и свергнуть правящий класс, то есть буржуазию. Поскольку очевидным центром этого движения должен был стать промышленный пролетариат, ему необходимо было иметь сильную промышленную базу. Более того, промышленность данной страны должна быть высокоразвитой и в технологическом отношении передовой. Проблема такого капиталистического общества заключалась не в том, что оно было неспособно производить товары, а в том, что при данных условиях эксплуатации трудящихся и неравенстве в доходах эта система была неспособна распределять справедливым образом произведенные товары. Цель революции поэтому заключалась в изменении процесса распределения таким образом, чтобы установить более справедливое распределение товаров, что в свою очередь должно было также содействовать устранению отчуждения рабочих. Поэтому предусматривалось, что новое революционное правительство не будет само заниматься промышленным развитием, поскольку об этом уже позаботилась буржуазия.
Таким образом, в соответствии с наметками Маркса первая коммунистическая революция не должна была совершиться в такой отсталой стране, какой была Россия в 1917 г. Поскольку Россия едва вступила в стадию индустриализации, ее класс пролетариев был еще очень мал. К моменту революции 80% населения страны проживало в сельской местности. Столь внушительное сельское население означало, что, превращаясь в городской пролетариат, оно даже в лучшем случае не могло бы рассчитывать на многое. Следовательно, советская диктатура пролетариата должна была принять форму, отличавшуюся от той, которую предусматривал Карл Маркс.
Процесс индустриализации даже при наилучших и наиболее благоприятных общественных условиях связан с нарушениями, напряжениями и жертвами. Сталкиваются культуры, разрушаются семьи, уничтожаются люди, изменяется мораль. Помимо этого, приходится бороться с физическими и умственными болезнями, а также с бедностью и иногда с насилием. В капиталистических обществах вина за все это обычно возлагается на плечи буржуазии и капиталистов. Именно они являются движущей силой, стоящей за этим искоренением традиционных ценностей, и именно они в конечном итоге получают все выгоды от образовавшихся перемен. Но поскольку до революции была индустриализована лишь малая часть территории России, богатство страны должно было быть создано Советским государством. Вместо того чтобы просто разделить богатство уже существовавшего промышленно развитого государства, как это предусматривал Карл Маркс, диктатура пролетариата в СССР вынуждена была стать экономическим аккумулятором и тем самым жестокой силой, своего рода полицейским над рабочими, источником отчуждения. Неудивительно, что диктатура пролетариата по сталинской модели должна была подавить буржуазию, крестьян и, что самое неприятное, самих пролетариев. Диктатура пролетариата, таким образом, стала тем инструментом, который был призван создать советскую промышленность. Однако, как только эта индустрия была создана, диктатура пролетариата стала также инструментом покорения пролетариата.
После смерти Ленина в 1924 г. именно Сталин взял на себя задачу осуществления индустриализации Советского государства. В ходе этого процесса Сталин перевернул марксистскую революцию с ног на голову. Сталин торопился. Он был решительно настроен на то, чтобы закончить болезненный процесс индустриализации как можно быстрее. К несчастью, его стремление к скорости служило гарантией того, что этот процесс стал еще более мучительным. Как виделось Сталину, у него оставалось весьма ограниченное время, прежде чем его враги как внутри страны, так и вне ее предпримут попытку разрушить его режим. Сталин пришел к выводу, что, для того чтобы ускорить индустриализацию, он должен создать централизованную систему планирования и орган планирования — Госплан. Чтобы наверстать потерянное ранее время, Госплан вынужден был сделать главный акцент на развитие тяжелой промышленности. С учетом упора на темпы развития компетентность руководителей предприятий определялась в зависимости от того, насколько больше они дали продукции в этом году по сравнению с предыдущим годом. Неизбежно все внимание в экономике было сфокусировано на количестве, а не на качестве продукции.
Для того чтобы накопить ресурсы, необходимые для ускоренного роста тяжелой промышленности, плановики сочли необходимым установить уровень капиталовложений, а тем самым и уровень сбережений в объеме 30% от ВНП. Большую часть этого капитала Сталин намеревался изъять из сельскохозяйственного сектора, выплачивая крестьянам за их труд совершенно незначительные деньги. Как следствие этого, потреблению и производству потребительских товаров был придан очень низкий приоритет. Таким образом, и промышленный, и сельскохозяйственный сектора могли предложить для потребления лишь очень небольшой выбор продукции.
Огромные усилия по индустриализации страны вызвали последствия, которые вышли далеко за границы экономической сферы. Поскольку рабочим и крестьянам, на плечи которых в основном и легло это бремя, было почти не на что рассчитывать в качестве немедленного экономического вознаграждения, было маловероятно, что такая программа будет весьма популярна. Как следствие такого положения дел, лидеры государства должны были твердо держать в руках инструменты власти. Не могло быть и речи о таком явлении, как демократия, и допускались лишь ограниченные формы диссидентства.
Образец развития, выработанный в первое десятилетие после советской революции, оставался почти неизменным более шести десятилетий. Кроме того, эта сталинская модель была повторена почти всеми теми странами, революции в которых произошли под влиянием Советского Союза. Надежда возлагалась на то, что в конечном итоге трудящиеся согласятся использовать государство в качестве индустриализирующей силы, потому что рано или поздно пролетариат осознает, что все это делается для его собственного блага. Однако большинство трудящихся оказались неспособными осознать различие между диктатурой буржуазии и диктатурой пролетариата. Помимо прочего, Карл Маркс критиковал капиталистов за обман своих рабочих обещаниями рая на небесах в обмен на умеренность на земле; как выяснилось, это не очень сильно отличалось от того, что теперь дал трудящимся Сталин. Небесный рай мог и не быть целью трудящихся в Советском Союзе, но земной рай, обещанный на завтрашний день, представлялся теперь таким же недостижимым.
Вскоре советский пролетариат стал испытывать такую же враждебность по отношению к советской диктатуре пролетариата и ее инструменту — государству, какую испытывают трудящиеся в капиталистическом обществе. Частично в целях самозащиты и частично по убеждениям партийный аппарат счел необходимым в ответ установить очень жесткий всеохватывающий и в целом репрессивный правительственный режим. Как следствие этого, даже наиболее благожелательныеи идеологически выдержанные советские марксисты сегодня испытывают трудности с ответом на вопрос, когда отомрет Советское государство. Вместо того чтобы отмереть, как это предсказывал Маркс, государство по сталинской модели усилило свою мощь и стало всеохватывающим.
Эта реальность, по-видимому, является источником замешательства для тех, кто все еще верит в советскую революцию, особенно в условиях, когда члены Политбюро периодически декларируют, что советское правительство положило конец эксплуататорским классам и тем самым эксплуатации. Это напоминает циничный ответ тем, кто в прежние дни привык наивно утверждать, что Советский Союз покончил с капиталистической практикой эксплуатации человека человеком. «Да, конечно, в Советском Союзе все происходит наоборот». В действительности иногда какой-нибудь искренний советский писатель даже признает, что Советскому Союзу еще предстоит пройти длинный путь, хотя уже прошло почти 65 лет после революции. Как написано в одной статье в «Правде», «не менее важно и преодоление социальных различий, вытекающих из наличия в нашем народном хозяйстве все еще обширного сектора ручного, малоквалифицированного и тяжелого физического труда... Ясно, например, что у людей, занятых малопривлекательными в творческом отношении видами производственной деятельности, естественно, возникает чувство известной неудовлетворенности своим трудом, что препятствует формированию коммунистического отношения к нему»2. Любой марксистский писатель, обнаруживший подобные условия в капиталистическом обществе, быстро бы пришел к выводу, что такие рабочие «отчуждены».
Советам можно простить тот факт, что отчуждение все еще является частью их системы — ведь, несмотря ни на что, ни одно государство не избавилось от отчуждения. Однако задача по улучшению создавшегося положения все более затрудняется нежеланием Политбюро признать само существование этой проблемы. Очень сложно найти верный путь к ликвидации недуга, пока доктор настаивает, что заболевания нет. Приверженность к подобным жестким догмам затрудняет эволюционные изменения.
II. В обществах другого типа изменения иногда наступают в результате нормальной смены власти. Но поскольку в СССР смена руководства происходит не часто, этот путь здесь закрыт. Одна из причин очень медленной смены руководства заключается в том, что отсутствуют институциональные процедуры для его смены. За исключением Югославии — хотя даже и существующей там системе еще предстоит испытать все трудности, — ни одно из коммунистических государств мира не сумело успешно разработать систематический или институциональный процесс передачи власти.
Как правило, руководители коммунистических государств сохраняют за собой власть до самой смерти. Иногда, как в случае с Хрущевым, партийная фракция в Политбюро может попытаться объединиться секретным образом против находящегося у власти руководителя. Конечно, если у лидера есть достаточно много времени, как это случилось с тем же Хрущевым по крайней мере в первый раз, когда была предпринята попытка лишить его власти, руководитель может попытаться собрать Центральный Комитет в полном составе и отменить результаты голосования в Политбюро. В противном случае для смены власти в тоталитарном правительстве обычно требуются серьезные раздоры по политическим или экономическим вопросам или же физическая немощь лидера. Когда тоталитарное правительство переживает своего лидера, то его смерть или устранение от власти зачастую вызывают серию нарушений в экономической жизни, интриги, волнения, а иногда даже коллапс системы, в то время как претенденты маневрируют с целью захвата власти в течение этого переходного периода. В случае с Хрущевым, когда он был смещен, его наследники образовали некую форму коллективного руководства. Как правило, такие условия обычно сохраняются до того момента, пока не появляется новый лидер или новая группа лидеров. Неудивительно, что эти периоды смены власти обычно характеризуются неопределенностью и нерешительностью руководства.
Исключения из этого шаблона смены власти очень редки. Когда поляки предприняли первые шаги с целью наложить ограничения и институционализировать более упорядоченный процесс смены власти, их система, как представляется, развалилась. Некоторое время казалось, что китайцы ухитрились выработать более упорядоченную систему. Хуа Гофэн был смещен со своего поста Председателя партии в результате относительно спокойного и необычного процесса. Однако даже в этом случае смещение Хуа Гофэна было скорее исключением, чем привычным процессом, и ему предшествовали довольно жаркие и беспорядочные маневры китайских руководителей. Северные корейцы, очевидно, решили проблему передачи власти, создав нечто, что для непосвященного может сойти как монархия: Ким Ир Сен просто единолично решил передать ключи от кабинета правителя страны своему сыну.
Полным контрастом этому положению дел и одним из высших достижений демократии, вероятно, является институционализированная система передачи и перехода власти. Никто не хочет уступать власть. И тем не менее, для того чтобы избежать раздоров, если не кровопролития, необходимо найти какой-то путь установления общепринятых процедур смены руководства. Это самый лучший путь к тому, чтобы гарантировать продолжение жизни государства. Большинство государств не может пережить повторяющиеся периодические схватки за власть. Даже в тех случаях, когда конкурирующие партийные фракции соглашаются относительно процедур смены партийных лидеров, нет гарантий, что уже находящийся на этом посту партийный лидер согласится с мирной передачей власти. Но как только процедура мирной институциональной смены руководства будет установлена, шансы на то, что этот процесс будет повторяться, повышаются с каждой такой сменой руководства.
Урегулированная процедура смены власти в тоталитарном государстве отсутствует, потому что в силу самой своей природы тоталитарный режим считает, что население не способно решить, хорош ли его лидер или группа лидеров. Подразумевается также, что среди населения отсутствует доверие к своему правительству. Исходная посылка, следовательно, такова, что если бы не полицейский режим, то население свергло бы существующее тоталитарное правительство. Эта внутренняя подоплека, таким образом, исключает смену власти начисто, если только сам руководитель не соглашается на это добровольно.
Новейшая история свидетельствует, что большинство руководителей в тоталитарных государствах вряд ли решатся добровольно отказаться от власти. Тито, умерший в возрасте 87 лет, и Брежнев, умерший в возрасте 75 лет, являются хорошими примерами в этом отношении. Частично такое долгожительство в правительственном кабинете отражает уверенность руководителя в своей непогрешимости, а частично — следствие насильственного или по крайней мере конспиративного способа, каким была захвачена власть в самом начале. Ведь неизбежно, что, когда власть захватывается насильственным образом, появляются противники власти, и они рассматриваются как постоянная контрреволюционная угроза руководителям, находящимся у власти. Это определенно и было характерным для поведения Сталина.
Большинство коммунистических режимов отказались от насилия, которое существовало в сталинские дни. В то время в тюрьму попадали и зачастую лишались жизни не только соперники, стремившиеся к власти, но и рядовые подчиненные, единственным несчастьем которых было то, что они выполняли свою работу плохо или, наоборот, слишком хорошо. В любом случае они считались угрозой лидеру. Естественно, что это вызывало у всех сильнейшее беспокойство. Партийные чистки в странах Восточной Европы были в равной степени кровавыми. Жестокость и насилие продолжались еще некоторое время после смерти Сталина, но постепенно его наследники в Советском Союзе и в меньшей степени в Восточной Европе стали проводить более сдержанную политику. Смещение из Политбюро ныне обычно сопровождается вынужденным уходом на пенсию, или назначением в какое-то удаленное иностранное посольство, или же в монгольскую комиссию по атомной энергии. Но до сих пор не установлена систематическая процедура смены власти; потребовался секретный заговор, для того чтобы сместить Хрущева в 1964 г.; фракционная деятельность, чтобы сместить Хуа Гофэна в 1981 г.; забастовки и почти полная анархия, чтобы сместить Терека в 1980 г. Ни в одном из этих случаев не имел места узаконенный процесс — все это были специфические ситуации.
Очевидный вывод таков, что если председатель партии в коммунистическом государстве берет власть, то становится лидером страны на всю жизнь. Есть, конечно, и исключения, но самыми типичными являются примеры Кастро на Кубе, Хо Ши Мина во Вьетнаме, Тито в Югославии, Ленина, Сталина и Брежнева в Советском Союзе и Мао Цзэдуна в Китае. Другие старейшие члены Политбюро во все большей степени разделяют те же надежды. Хотя они могут и не доверять друг другу, обычно степень их взаимного доверия все-таки выше, чем по отношению к аутсайдерам. Это нежелание нарушать статус-кво плюс стремление к взаимному самосохранению объясняет, наряду с другими причинами, редкость перемен на вершине власти, даже когда в этом отношении возникает острая необходимость.
Типичным примером этой тенденции является событие, имевшее место в ходе XXVI съезда КПСС в феврале 1981 г. Советская экономика в 1980 г. характеризовалась одними из самых плохих показателей за много лет. Не только урожай был на 15% ниже запланированного уровня, но и объем производства таких важных видов продукции, как сталь, уголь, мясо и картофель, был в действительности в 1980 г. ниже, чем в 1979 г. К тому же возникли серьезные политические проблемы в Польше и в Афганистане. Если бы Советский Союз был частной корпорацией или демократическим государством, здесь произошла бы определенная смена власти. Если бы дело и не дошло до смещения Председателя Совета Министров или Председателя Президиума Верховного Совета, то по крайней мере были бы сняты хоть несколько виновников высшего уровня. Но наперекор этому в составе советского Политбюро не было сделано никаких перемен.
Это нежелание «раскачивать лодку» помогает объяснить политическое долгожительство лидеров коммунистических государств.
Если правительство функционирует без значительных изменений в руководстве в течение 18 лет, как это имело место при Брежневе, и особенно если это правительство является консервативным, то вероятно, что накапливается сдерживаемая необходимость в далеко идущих урегулированиях. Советская политика, как мы это наблюдаем, не идет в ногу со временем, особенно в экономической сфере. Без сомнения, политический паралич поставил в тупиковое положение и разочаровал многочисленных искателей власти. После того как Брежнев ушел, вероятно, будет вестись борьба за власть и новую политику. Но поскольку новые руководители уже приобрели подобный опыт, они, вероятно, попытаются сохранить статус-кво или сформировать коллективное руководство. Но в силу своего возраста они не смогут удержать власть навсегда. Более того, их неспособность действовать решительно лишь сохранит, если не увеличит, давление с целью осуществления радикальных действий в какой-то более отдаленный период времени. Эти перемены могут сопровождаться жестокостью, или же последняя может им предшествовать, и они к тому же могут послужить отдушиной для тех, кто стремится к реваншу, и для тех, кто никогда не соглашался с революцией и ее последствиями.
Принимая во внимание сложившуюся практику нахождения у кормила власти как в России, так и в Советском Союзе, маловероятно, что советские лидеры с готовностью признают необходимость во все более коротких и регулярных сроках пребывания у власти. В действительности возможно, что самым обременительным наследством обеих — и предреволюционной, и коммунистической эры — является идея, что правитель получает право на длительное, если не бесконечное, пребывание у власти. Это положение действительно и для России под властью царей, и для России при коммунистах. Поскольку перемены имеют тенденцию оказываться такими чужеродными и разрушительными феноменами, их стараются избегать. Это отражается в том, как долго правители и в России, и в Советском Союзе удерживали свою власть. Неудивительно, что их лидеры в новейшее время удерживали бразды правления так же долго, как и цари, если не дольше. Вспомните, что, за исключением короткого периода времени после смерти Сталина, в Советском Союзе за 65 лет у власти находилось всего лишь четыре лидера. Это значит, что каждый лидер в среднем удерживал власть примерно 16 лет. В демократическом обществе 16-летнее правление одного лидера, и даже менее чем четырех лидеров, является редкостью. К несчастью, отсутствие частной смены власти приводит к недостаточной динамичности правления. Редкая и затягивающаяся смена власти зачастую вызывает чрезмерную бурную реакцию, когда это происходит. Чем чаще и чем регулярнее происходит такая смена, тем более вероятно, что неравенство между массой вновь пришедших и ушедших из органов правительства будет незначительным. Конечно, всегда останутся стоящие на крайних позициях, которые, вероятно, никогда не будут удовлетворены происходящими переменами, устраивающими центр. Тем не менее при более частых сменах власти возрастает вероятность, что раскольнические группы останутся слабыми и не будут играть существенной роли в борьбе за власть.
III. Контраст между давлением в пользу изменений в Соединенных Штатах и в Советском Союзе помогает лучше осветить проблемы, перед которыми стоит Советский Союз. Перемены в Соединенных Штатах происходят легче частично потому, что эта страна, к счастью, никогда не доходила до крайностей, обычно создаваемых существованием знати или аристократии. Большинство аристократов устанавливают свой контроль над государством, потому что они являются владельцами национальных земель. Эти земли служат также источником их власти и богатства. В Соединенных Штатах первоначальные права на землю, выданные первым прибывшим переселенцам, не стали прецедентом для установления власти или получения привилегий, потому что по крайней мере до конца XIX столетия в изобилии имелись иногда даже еще более плодородные земли, доступные для каждого, кто хотел проложить свой путь дальше на запад. К тому времени, когда свободных земель более не осталось, в полном разгаре была промышленная революция, а ее воздействие на американскую социальную структуру оказалось куда более важным, чем воздействие землевладения. Промышленная революция означала, что наибольший эффект на социальный статус скорее всего окажут деньги, а не земля. К тому же успех в период промышленной революции больше зависел от способностей и настойчивости индивида, чем от его происхождения. В силу своей природы промышленная революция создала огромный спрос на талантливых людей. Это было очень важно, потому что наиболее амбициозные и настойчивые американцы могли направить свои агрессивные склонности в конструктивном направлении. Конечно, это не означает, что все прекрасно устроились в жизни. Некоторые диссиденты в Соединенных Штатах стали преступниками или сформировали радикальную политическую оппозицию. Тем не менее, поскольку на главном направлении американской экономической жизни существуют огромные возможности, диссиденты образуют лишь очень узкую прослойку, и, как следствие, более многочисленные и доминирующие средние классы их игнорируют. В то же самое время, будучи очень мобильным, средний класс сумел приспособиться к непрерывным изменениям. Эти изменения и перемены происходили часто, и, как правило, в них отражались новые тенденции — вот почему экстремисты испытывали такие трудности, пытаясь привлечь к себе внимание общественности на длительное время. Более того, когда возникал подходящий шанс, диссиденты подчинялись общепринятым нормам поведения и посылали своих детей в колледжи, где последних, как правило, очень быстро захватывал общий поток жизни. Все это сказано не для того, чтобы отрицать или оправдать тот факт, что в Соединенных Штатах существует серьезное расовое и имущественное неравенство, которое иногда вызывает массовые волнения, а однажды привело к гражданской войне. Но год за годом по крайней мере часть лиц из множества меньшинств оказывается способной добиться экономического успеха. В целом население Соединенных Штатов продолжает оставаться чрезвычайно мобильным. В силу этого поддержка революционных перемен лишь изредка обретает настоящую силу.
IV. Отсутствие острых классовых различий в Соединенных Штатах является резким контрастом по сравнению с Россией во время революции и с СССР в последующее время. Исключая короткий период времени сразу же после революции, Россия всегда была страной крайностей. Русская аристократия обладала такими же привилегиями, как и любая сравнимая с ней группа в Европе. Аристократы владели громадными землями, и это имело чрезвычайное значение. Поскольку в стране промышленность была развита слишком слабо, землевладение представляло практически единственный путь вверх по экономической и социальной лестнице. Мобильность населения поэтому была ограничена до минимума. Памятуя о власти земельной знати в прошлом, землевладельцы ухитрились сохранить за собой крепостных вплоть до 1861 г. Это может показаться и не столь уж плохим, если учесть, что рабство в Соединенных Штатах было официально отменено лишь в 1863 г. Тем не менее необходимо помнить, что на долю частных и государственных крепостных приходилась почти треть всего населения России, что в процентном отношении составляло гораздо большую долю населения, чем рабы в Соединенных Штатах. К тому же крепостничество существовало по всей территории России, а не только в каком-то одном регионе. Последствия всеобъемлющего крепостного права в России не так-то легко преодолеть. Это оказалось, вероятно, еще более трудным делом, чем преодоление последствий рабства в Соединенных Штатах. Только после крестьянских восстаний и последовавшей за ними революции 1905 г. государство начало предпринимать какие-то имеющие значение шаги с целью ввести крестьян в русло экономической жизни страны. Но даже и тогда знать продолжала удерживать в своих руках бразды власти и тем самым сохранять старые классовые различия.
Предположительно, некоторые реформы конца XIX и начала XX столетия оказали воздействие на основные различия между классами в русском обществе. Не только на уровне местного правления стали возникать рудиментарные органы демократии с участием населения, но и в сельском хозяйстве начали происходить важные изменения. Были объединены некоторые земельные участки, стал формироваться сельскохозяйственный средний класс. Подобные же изменения происходили и в промышленности. Характерно, что стимулом для все более быстрого экономического роста послужило не вмешательство правительства или иное регулирование сверху, а развитие национальной промышленности и банковского дела. Как утверждал Александр Гершенкрон, этот процесс был прерван лишь хаосом первой мировой войны. Крах попыток завершить эти реформы в сочетании с общим обострением социальной напряженности, созданной войной, не только не ослабил, но, наоборот, усилил противоречия, существовавшие в стране. Это в конце концов и привело к революции 1917 г.
При отсутствии далеко идущих эволюционных изменений совершенно неудивительно, что советские люди вынужденно оказались жертвами такой противоречивой и непоследовательной общественной системы, как коммунизм. Тяготы первой мировой войны подчеркнули отсталость и непропорциональность развития, которые всегда характеризовали Россию. Это в свою очередь создало огромную потребность догнать другие страны и найти для этого самый короткий путь. Периодические попытки совершить громадный скачок исторически всегда были частью русской стратегии экономического развития. И когда подобное происходит, сторонников постепенного развития буквально растаптывают те, которые считают, что изменения наступают слишком медленно. В таком экономическом климате очень трудно ожидать, что средний класс может развиваться или создать базу для своего существования.
Поскольку революционеры, как правило, являются нетерпеливыми людьми, стремящимися наверстать потерянные годы, они всегда стараются вызвать радикальные перемены. Неожиданность этих перемен гораздо чаще ведет к эксцессам, чем предотвращает их, и как следствие создает убеждение, что рано или поздно другие усилия, такие же неожиданные и революционные или контрреволюционные по своему характеру, помогут восстановить равновесие. Когда, особенно на ранней стадии революции, для которой свойственны перехлестывающийся через край энтузиазм и чрезмерное рвение, начинает проводиться непоследовательная перестройка, то она, как правило, заходит слишком далеко. В действительности в первые десятилетия после революции Советский Союз был по-настоящему революционным обществом. Вряд ли хоть один сектор общества остался незадетым. В тот или иной момент времени страна переживала то отмену денег, то узаконение свободной любви, то отмену религии, то конфискацию частной собственности в промышленности и сельском хозяйстве, то уравнивание званий в армии, то пришествие авангардистского искусства, музыки, архитектуры и театра, то отказ от некоторых важных международных договоров и норм, то отказ от привычных форм внутреннего правления. В 30-х гг. в правительстве СССР находились самые молодые руководители по сравнению с каким-либо другим крупным государством. Хотя большинство из проводившихся тогда изменений длилось лишь очень малый период времени, их экономическое и политическое воздействие оказалось долговременным. Очень быстро эти радикальные изменения послужили основой для образования новой ортодоксальности и развития нетерпимости по отношению к каким-либо экспериментам. К 30-м гг. почти все эксперименты в каких-либо областях общественной жизни прекратились. Как сказал историк Эдвард Л. Кинан, к началу 30-х гг. СССР как бы «перевернулся с орла на решку» и из одного из самых радикальных и склонных к нововведению режимов превратился в самый ортодоксальный, если не реакционный режим. Все следы духа экспериментирования были в значительной степени стерты; установилась новая ортодоксальная система, зачастую еще более реакционная, чем существовавшая раньше.
Этот возврат к ортодоксальности частично соответствовал тому, что можно назвать традиционным характером народов СССР. Весьма свободный образ жизни в первые годы после революции подорвал моральные устои и традиции большинства населения, выросшего в дореволюционную эру. Обычно так и бывает: действие, граничащее с крайностью, почти всегда вызывает противодействие. Предвидя такую контрреакцию, новые закрепившиеся у кормила власти лица обычно пытаются пресечь любое поползновение к контрреволюции, особенно в том случае, когда произведенные перемены резки и всеобъемлющи. Обычно устанавливается очень строгий свод мер контроля и подавления с целью гарантировать сохранение власти за теми, кто ее недавно обрел. Часто это делается под видом восстановления порядка и стабильности, но ясно, что главные намерения сводятся к тому, чтобы гарантировать уничтожение всех причин и возможностей для контрреволюции. Побочным продуктом такого вновь появляющегося упора на закон и порядок служит отказ практически от всех экспериментов и подавление всего необычного.
Любое изменение или перемена рассматривается как угроза.
Поддержание революционного духа — это проблема, свойственная всем революциям, не только большевистской. Побывав в шкуре изгнанников или просидев в тюрьме большую часть своей жизни, революционеры приобретают вкус к привилегиям. Неудивительно, что это стремление к спокойствию и привилегиям распространяется и на их детей. Вполне в человеческом духе, когда родитель пытается облегчить путь своему ребенку. Очевидно также, что это становится препятствием на пути революционного потока.
Этот консервативный упор на стабильность и порядок усиливается огромным напряжением, вызываемым насильственным процессом индустриализации и национализации всех средств производства. Диктатура пролетариата, созданная первоначально с целью гарантировать, что капиталисты и буржуазия не поднимут больше голову, расширяется до такой степени, что теперь под контролем оказываются не только капиталисты и буржуа, но в конечном итоге пролетариат и крестьянство.
В этой системе очень мало остается от того, что напоминает коммунизм, который создавал в своей голове Маркс, исключая лишь то положение, что запрещается частная собственность на средства производства. Но это условие также хорошо соответствует и описанию государственного капитализма, когда государство является главной экономической силой, а неравенство и привилегии принимаются как необходимые условия роста и вознаграждения за услуги. Советские специалисты возмущаются, когда их систему централизованного планирования и государственной собственности называют одной из форм государственного капитализма, но в своей основе это так и есть. Поскольку государственный капитализм, по крайней мере в той форме, как он практикуется в СССР, не терпит конкуренции, здесь отсутствует плюрализм. Это означает, что обычно нет другой альтернативы, кроме той, которую предписывает государство. Это неизбежно еще более ограничивает эксперименты и тем самым еще более уменьшает вероятность эволюционных перемен.
V. Смогут ли Советы отказаться от сталинской модели и от чрезмерной концентрации власти в руках одной личности или узкой группы? Власть Сталина в Советском Союзе была огромной. Когда кого-нибудь вызывали в его кабинет, то этот человек не знал, выйдет ли он оттуда свободным или окажется в тюрьме. В то же самое время Сталин стал источником всех знаний и морали в государстве. Его портреты висели повсюду, и нельзя было написать ни одной строки, не сославшись на мудрость Сталина. Именно этот культ личности и критиковали в мягкой форме в Советском Союзе в конце 50-х и начале 60-х гг., но тем не менее и Хрущев и Брежнев присвоили себе высшую власть. Правда, они, как представляется, не злоупотребляли этой властью так, как это делал Сталин. Однако в Советском Союзе не было принято никаких институциональных или конституционных изменений, которые исключили бы возврат к террору и культу личности в будущем. Нет и особых признаков того, что скоро приведется в действие более демократический механизм правления. Протесты со стороны советских интеллектуалов и лидеров, рассуждения о том, что «мы усвоили урок и не позволим, чтобы это когда-либо повторилось», вряд ли являются достаточной гарантией. В отсутствие чего-либо более определенного повторение подобного экстремизма остается возможностью. Если этот культ станет таким же всеохватывающим, как при Сталине, то это может вызвать катастрофические последствия как внутри, так и за пределами Советского Союза.
Культ личности Сталина был настолько всеобъемлющим, что наложил свой отпечаток на характер развития Советского Союза на много лет вперед. Можно лишь предположить, что если бы власть в стране взял кто-то другой, а не Сталин, как этого, по некоторым сообщениям, хотел Ленин, или если бы Ленин жил дольше, или если бы Гитлер не напал на СССР, то Советский Союз, вероятно, не пострадал бы в такой степени и внутренне, и внешне.
Трудно себе представить, каким образом можно было бы подвергнуть Советский Союз более суровому наказанию. Тем не менее упор на авторитарную форму правления и даже приверженность к ней были неотъемлемой частью жизни при царях, пережили царей и в итоге Сталин уже не представлялся таким явным аномальным явлением, каким он оказался бы в других обществах. С этой точки зрения сам Ленин также не был образцом демократа. Он предпринял решительные меры для подавления всех противников и диссидентов, включая тех, кто долгое время принадлежал к кругу его товарищей-эмигрантов и союзников. Правда, он не так вольно выносил смертные приговоры, как это после него делал Сталин; в некоторых случаях Ленин вместо того, чтобы сажать в тюрьму своих врагов, позволял им эмигрировать; но правда и то, что он восстановил секретную полицию и лагеря для политзаключенных. Как отмечает Солженицын, именно Ленин в своей работе «Как организовать соревнование» (1917) декларировал, что необходима «очистка земли российской от всяких вредных насекомых»3, под которыми он подразумевал классовых врагов, симулянтов и саботажников. В некоторых случаях эта «очистка» означала арест, заключение в тюрьму, принудительные работы, а то и расстрел.
Во многие из новых лагерей Ленин отправил своих бывших сокамерников по царским тюрьмам. И, как это часто бывает, когда меняется власть, новое начальство поддерживало порядок в лагерях более твердой рукой, чем предшествующее. Из личного опыта новые начальники лагерей и охранники знали, что было действительно эффективно, а что не было; лагеря более не являлись обычными тюрьмами, которыми управляли «дилетанты».
Сталин взял в свои руки власть после Ленина без малейшего колебания. Когда почти 30 лет спустя его правление подошло к концу, страна оказалась глубоко травмированной. Как сам Сталин доверительно сказал Черчиллю, миллионы мужчин и женщин были уничтожены или навсегда выселены просто потому, что они сопротивлялись процессу коллективизации4.
Сталин был решительно настроен на то, чтобы индустриализировать страну, отбросив всякую сентиментальность и не реагируя на мольбы о пощаде. В этом отношении он обошел саму буржуазию. В основе сталинской политики индустриализации лежало стремление в кратчайший срок обеспечить первичное накопление капитала. Главная задача состояла в том, чтобы построить мощную промышленную базу для производства средств производства.
Сельскохозяйственный сектор и крестьянство были обязаны финансировать значительную долю необходимого для индустриализации накопления. Цены, выплачивавшиеся крестьянам за их сельскохозяйственные товары, удерживались на уровне ниже себестоимости производства. Поэтому в течение последующих десятилетий многие крестьяне не могли добыть в коллективизированном секторе сельского хозяйства достаточных средств для собственного существования. Удерживая закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию на низком уровне, Сталин одновременно ввел значительный налог с оборота на такие основные товары потребления, как хлеб; в результате розничные цены оказались необычайно высокими. По оценке Фрэнклина Холцмана, налог с оборота, выплачивавшийся за ржаной хлеб, составлял примерно 86% от розничной цены. Этот налог был, вероятно, самым регрессивным из всех, которые могло бы ввести любое правительство. Таким образом, крестьяне почти ничего не получали, потребители платили большие деньги, а правительство присваивало разницу, которую оно использовало для финансирования промышленного строительства.
Но Сталин навязывал свою форму накопления не хлебом единым. Капиталовложения в жилищное строительство и производство товаров широкого потребления откладывались, а освободившиеся средства направлялись в тяжелую промышленность. Это само по себе налагало огромное бремя на повседневную жизнь народа. Положение усугублялось тем, что Сталин отказался осуществить адекватные капиталовложения в создание бытовых удобств; к тому же в этот период наблюдалась огромная миграция крестьян в города. Поскольку капиталовложений в жилищное хозяйство было в общем-то недостаточно даже для существовавшего городского населения, это экстраординарное давление на жилищный сектор вынудило прибегнуть к разделению квартир на все более мелкие жилые единицы. Это означало, что несколько семей теперь были вынуждены собираться вместе и помещаться там, где ранее жила всего одна семья. Вскоре нормой для типичной советской семьи стала одна комната, а туалетом и кухней пользовались несколько семей сообща. Если в 1926 г. норма жилой площади на одного человека в городах составляла 5,7 кв. м, то в 1940 г. она упала до 4,5 кв. м. Хотя официальная норма была установлена на уровне 9 кв. м на человека, ее невозможно было достигнуть, так как Сталин урезал капиталовложения, предназначенные для жилищного строительства.
Всеохватывающая роль государства и недостаточная гибкость сталинской модели отнюдь не представляли собой непреодолимого барьера. В определенных отношениях сталинская модель экономического развития функционирует хорошо, особенно если имеет место лишь небольшая нужда в гибкости или приспосабливаемости. Так, например, сталинская модель оказалась эффективной для создания крупной и хорошо развитой тяжелой промышленности и военной инфраструктуры. Поскольку советская система могла насильственным путем изымать необходимый капитал у населения, этот капитал накапливался такими темпами, которые в тот период были беспрецедентными. Более того, все это происходило после весьма дорогостоящей и разрушительной гражданской войны. К началу 30-х гг. Советский Союз достиг таких темпов промышленного развития, которые превышали темпы развития большинства других стран в тот период. В соответствии с официальной советской статистикой в 1937 г. национальный доход СССР увеличился по сравнению с 1913 г. в 4,6 раза и почти в четыре раза с начала осуществления программы пятилеток в 1928 г. Эти темпы сохранялись до 50-х гг. С 1913 по 1953 г. национальный доход, подсчитанный по методике, принятой в Советском Союзе, возрос в 14 раз. Это означало, что в начале 50-х гг. национальный доход возрастал беспрецедентным темпом — на 10—12% ежегодно. Что касается отдельных отраслей, то производство стали возросло с 4,2 млн. т в 1913 г. до 17,7 млн. т в 1937 г. и до 45,3 млн. т в 1955 г. Добыча угля и производство электроэнергии, а также многих других видов продукции возрастало еще более высокими темпами5.
Многие из наиболее преувеличенных оценок успехов СССР были, правда, впоследствии пересмотрены в сторону понижения некоторыми экспертами за рубежом. Например, Абрам Бергсон пришел к выводу, что чистый национальный продукт, рассчитанный по методике, широко принятой на Западе, возрастал в среднем на 4,8% в год в период с 1928 по 1958 г. и на 6,8% в период с 1950 по 1958 г. Но даже и при этих более скромных темпах экономического роста темпы развития СССР были впечатляющими, особенно если учесть тот факт, что остальной мир страдал от «великой депрессии». В то время, когда Западная Европа и Соединенные Штаты мирились с безработицей на уровне 25% или более и сокращением объема выпуска продукции, Советский Союз наращивал свой ВНП темпами 4—5% в год и быстро избавлялся от безработицы. Сталинская модель производила настолько сильное впечатление, что некоторые западные экономисты, не давая себе полностью отчета в том, что ими движет, начали доказывать, что некоммунистические государства в развивающемся мире должны принять модель экономического развития, которая должна иметь больше общего со сталинской моделью, чем с каким-либо прототипом из некоммунистического мира. Отбросив все остальное, такие экономисты, как Пол Н. Розенштейн-Родан и Уолтер Ростоу, проповедуя «мощные толчки», «взлеты», «рывки» и «спурты», доказывали, что наилучшим способом начать индустриализацию является широкая кампания формирования основных фондов с приоритетом на создание базы тяжелой промышленности. Хотя они и не рекомендовали капиталовложений на уровне 30% от ВНП, их восхищение ролью государства в деле формирования основных фондов вполне понятно. Этот метод, как представлялось им, сулил быстрые темпы экономического роста там, где не работали никакие другие методы. К тому же в то время не существовало никаких других успешных моделей развития, на которые можно было бы указать, — японское чудо еще предстояло изобрести.
VI. При всем том, что с помощью сталинской экономической модели удалось добиться некоторых неоспоримых успехов, этой модели были свойственны свои недостатки, которые становились все более очевидными во второй половине XX столетия. Приняв решение о том, что экономический рост должен проходить быстрыми темпами при одновременном сокращении благ, предназначавшихся потребителям, лидеры государства были по необходимости вынуждены защищать себя, применяя очень сильные меры принуждения. Если бы населению было позволено свободно выбирать, оно, вероятно, не согласилось бы с таким положением дел. Поэтому, для того чтобы предотвратить протесты, с неизбежностью потребовались сильные меры. Отсутствие суверенитета у потребителей в подобной экстремальной ситуации диктует необходимость отказа в суверенитете и избирателям. Лидеры присваивают себе право самим определять, что действительно хорошо для масс. Изречение «Сталин лучше знает» необыкновенно близко напоминает высказывание минувших лет — что «царю виднее». В обоих случаях правительства должны быть репрессивными по своему характеру; соответственно и власть можно было доверить лишь тем, кто целиком посвятил себя этому «делу». Во всяком случае, ситуация при Сталине была хуже, чем при царях, потому что он пытался сделать больше за более короткий период времени. Кроме того, поскольку сталинская программа была тесно увязана с идеологией, которая угрожала политической и экономической жизни во внешнем мире, Сталин считал, что иностранные интриги и возможные нападения извне ему угрожают еще больше, чем царям. Вследствие этого Сталин, как представляется, никогда не доверял своим помощникам, и при этом не имело никакого значения, насколько лояльными они могли казаться. В таком случае выбор персонала становится чрезвычайно важным делом. Для того чтобы повысить вероятность сохранения преданности, Сталин так же, как и более поздние советские лидеры, зарезервировал за собой право определять состав правительства и назначение на важнейшие посты в промышленности. Эта элитная группа стала впоследствии называться «номенклатурой». В свою очередь лица, назначенные на эти посты, имели такую же сильную власть над теми, кто стоял ниже их. Таким образом, власть распространялась сверху вниз, а не снизу вверх. «Творчески» используя язык, этот процесс делегирования власти назвали демократическим централизмом, что стало ключевой особенностью сталинской модели.
Тщательное «просеивание» лиц, назначаемых на номенклатурные посты, имеет целью проверить их лояльность по отношению к партии. Оно обеспечивает также фильтрацию продвигающихся к вершине пирамиды власти. В той степени, в которой молодые лидеры могут оказаться лучше приспособленными для осуществления нововведений и перемен, исключение их из высшего эшелона руководства, вероятно, придаст неоправданно большое значение сохранению статус-кво и затруднит проведение изменений.
После того как спал великий вал стремительного экономического роста, имевшего место в Советском Союзе в 30-е гг., и прекратилась послевоенная реконструкция, возможности для перемещений на уровне высшего руководства также значительно сократились. При жизни Сталина, поскольку он периодически проводил чистки своего окружения, смена руководителей поддерживалась искусственно — именно этими обосновывал Бжезинский свою концепцию «постоянной чистки». Наследники Сталина стали проводить более гуманную политику редких чисток, что повлекло за собой меньшее количество перемен в составе высшего руководства. Так, за истекший 10-летний период из состава Политбюро было выведено всего шесть его членов. Но, не освобождая места для продвижения вверх, государство увеличивает риск того, что когда-нибудь какая-либо группа попытается взять все дела в свои руки, в особенности если экономика не будет функционировать как следует или этой группе покажется, что возникло больше проблем, чем обычно. В подобных обстоятельствах логично предположить, что в Советском Союзе есть по крайней мере несколько человек, которые ждут не дождутся возможности захватить власть. В потенциале это может оказаться дестабилизирующей силой, с которой придется считаться любому новому руководству.
Конечно, существует даже большая опасность того, что кто-нибудь на более низком уровне власти восстанет, причем не из-за разочарования в том, что он не может продвинуться выше по лестнице власти, а в ответ на все лишения и принуждения, которые он или она видит вокруг, и из-за недовольства самой сталинской экономической моделью. Для того чтобы предупредить такую возможность, сталинская модель защищает членов партии, особенно тех, кто облечен высшей властью, от нехваток, которые являются привычным элементом жизни среднего русского трудящегося. Доступ к исключительным удобствам также служит цели разорвать связь партийных деятелей со средним трудящимся. В результате становится чуть легче поддаться убеждению, что условия жизни не так уж плохи, что трудящиеся не так уж несчастны, что сталинская экономическая модель не требует таких уж невозможных жертв. Конечно, есть и элементы показухи, как, например, деревни с образцовыми, счастливыми, но нетипичными колхозниками, однако подобные потемкинские штучки предназначены произвести впечатление на аутсайдеров, а не на то, чтобы ввести в заблуждение самих советских людей. Для тех, кто в действительности осознает истинное положение дел, стремление к протесту обычно ослаблятся осознанием того факта, что такое разоблачение темных махинаций может лишить подобных привилегий. Сталинская политическая модель является по этой причине самой эффективной комбинацией кнута и пряника.
VII. Было бы, однако, неправильным обвинять Сталина во всех проблемах экономической и политической жизни СССР. Проведению реформы мешает также и ощущение русскими культурной и исторической изоляции, а также чувство неполноценности. Занимая исторически территорию между Азией и Европой, русские выработали в себе отнюдь не неестественный страх и перед Востоком, и перед Западом. Какая бы группа азиатов или европейцев и когда бы ни искала возможности для широкой территориальной экспансии, как правило, эта экспансия вызывала перемещение населения и военные передвижения, которые прямо или косвенно задевали Россию. (Оставим пока в стороне тот факт, что и восток и запад Советского Союза сами часто оказывались под угрозой русской экспансии.) Как это воспринимают сами советские люди, с Запада приходили французы, шведы, поляки, тевтонские рыцари и нацисты. С Востока — монголы и татары. Как считает советский историк С. В. Нестеров, в период с XIII по XX век русские подвергались по меньшей мере одному опустошительному нашествию в столетие — иногда сразу с нескольких направлений6.
Под воздействием этого иногда представлявшегося непрерывным потока мародеров, проходившего через страну или угрожавшего ей, русские как должное воспринимают экстраординарные ограничения, обычно налагаемые на их жизнь во имя национальной обороны. Как объясняет Нестеров, «чтобы отбиться от наседавших врагов, возникшее на этой земле государство должно было властно [авторитарно. — М. Г.] столько требовать от своего народа богатств, труда и жизней, сколько нужно было для победы, а последний, коль скоро он хотел отстоять свою политическую независимость, должен был отдавать все это не считая7. Готовность отказаться от личной свободы, как полагают отдельные исследователи, усиливается тем, что в крови русских содержится доля того, что некоторые русские интеллектуалы называют «монгольской склонностью к жестокости» или «монгольской наследственностью».
Хотя ксенофобия советских людей имеет глубокие корни в несчастливом прошлом, она еще более разжигается нынешней русской паранойей. Чувство, что страна окружена, всегда присутствует, будь это окружение реально или вымышленно и будь вторжение физическим или идеологическим. Для того чтобы уменьшить риск предательства или измены, русские лидеры традиционно пытались изолировать русский народ от иностранной заразы. Столетия назад иностранные торговцы были обязаны жить в специально огороженных высокими стенами кварталах русских городов. Остатки этих гетто существуют и по сей день. Например, стена, которая начинается сразу у отеля «Метрополь» в Москве, отмечает границу именно такой исторической зоны. Почти все иностранцы, даже прибывающие из таких коммунистических стран, как Болгария, Афганистан или Куба, включая тех, кого советские люди считают своими особыми друзьями, как, например, членов Организации освобождения Палестины,живут в специальных домах и работают в отдельных конторах, куда закрыт доступ всем русским, за исключением тех, кто имеет специальное разрешение. За редкими исключениями, эти поселения иностранцев окружены стенами и охраняются 24 часа в сутки. Когда их об этом спрашивают, советские власти отвечают, что такая предосторожность необходима для защиты их дорогих гостей. Без сомнения, это правда, однако подобная защита делает невозможным для русских людей посещение иностранцев без предъявления своих документов охране. С завершением строительства нового международного торгового центра в Москве, включающего в себя огромный комплекс контор и квартир, советские власти надеются собрать здесь иностранцев из самых различных стран, что позволит обеспечить еще более тщательный, хотя и менее заметный контроль над ними.
Подозрительное отношение к иностранцам и неприятие иностранных идей свойственны всей русской истории. В свою очередь все это является и объяснением и следствием того факта, что русские люди так никогда и не испытали всех выгод просвещения и благотворного воздействия эпохи Ренессанса и гильдейского движения. Становится также понятным, почему большинство русских железных дорог были построены в направлении с севера на юг. Русские получали таким образом возможность передвижения внутри своей территории, но не хотели облегчить доступ в страну иностранцам и иностранным армиям, особенно со стороны Европы. Более того, когда были построены железные дороги с запада на восток, русские выбрали более широкую колею, чем была принята в Европе, и снова с целью затруднить доступ на свою территорию.
Эта изоляция всегда находилась в фокусе непрекращающихся дебатов, ведущихся по крайней мере с XIX столетия. Славянофилы настаивали, что Россия должна смотреть «вовнутрь себя» — на крестьян и на православную церковь,— отвернувшись от Запада. В противовес им западники в России утверждали тогда и утверждают сегодня, что Россия была слишком долгое время в изоляции от остального мира. Они доказывают, что Советский Союз должен учиться у Запада просвещению, технологии, гуманизму и демократической форме правления. Только таким путем, по их мнению, можно достичь ослабления хотя бы некоторых из самых авторитарных, если не жестоких форм безличностных и политических отношений, приобретенных в результате монгольского нашествия.
Славянофилы, возможно, правы. Не исключено, что Россия, учитывая ее культурную, экономическую и социальную изоляцию в течение всех этих лет, не очень хорошо подходит для усвоения иностранных экономических и политических институтов и идеологии. В историческом плане Россия не сумела должным образом распорядиться даже тем, что она уже взяла у Запада. Самым амбициозным для нее предметом импорта с Запада явился, конечно, марксизм, но и его применение в России не завершилось бесспорным успехом. Хотя Маркс предполагал, что коммунизм не возникнет в промышленно отсталой стране, в конце своей жизни он допускал, что коммунизм может установиться в России, но лишь благодаря социалистической природе ее деревенских коммун — «миру». Поскольку, как представлялось, деревенские коммуны уже соответствовали коммунистическим принципам, Россия могла бы двинуться прямо к коммунизму, если бы согласилась отказаться от индустриализации. Маркс в любом случае считал Россию лучше приспособленной для сельского хозяйства, чем для промышленного производства. Нужные стране промышленные товары поступали бы из Западной Европы, которая, по предположению, также стала бы коммунистической и поддержала бы Россию. Эта линия рассуждений была неприемлемой для только что победивших большевиков. Большинство из них, видимо, хотели индустриализации без коммунизма, а не коммунизма без индустриализации. В ретроспективе совершенно ясно, что марксизм и Россия со всей неизбежностью должны были оказаться несовместимыми.
Противоестественное слияние марксистской системы с аграрным обществом — в результате чего последнему с необходимостью была навязана сталинская модель экономического и политического развития — оставило глубочайшие шрамы на Советском Союзе. К тому же исторически обусловленное сопротивление переменам затрудняет осуществление реформ даже тогда, когда все согласны в том, что реформы необходимы. В последующих главах мы рассмотрим, как эти шрамы и нежелание провести реформы повлияли на экономику (гл. 2), сельское хозяйство (гл. 3), социальную систему (гл. 4), международные отношения СССР (гл. 5) и отношения СССР с Восточной Европой (гл. 6). В каждом отдельном случае мы исследуем не только разного рода деформации и искажения, мешающие тому типу развития, которое необходимо сегодня, но и препятствия на пути любой фундаментальной перестройки или реформы.
Для большинства русских людей комбинированное воздействие всех этих факторов кажется весьма удручающим. Их неспособность осуществить постепенные изменения, ксенофобия, чувство окруженности, неспособность полностью участвовать в гуманистической и творческой деятельности Западной Европы, терпимость к авторитарному режиму и сложившееся в результате всего этого неблагополучное положение в социально-экономической области оказали решающее воздействие на то, в каком свете большинство советских граждан рассматривают самих себя. В то же самое время они горды тем, что выжили и что, несмотря ни на какие обстоятельства, они достигли всего того, что у них есть. Поэтому-то иногда и кажется, что советские интеллигенты страдают раздвоением личности; у них, как представляется, присутствуют сразу и комплекс неполноценности, и комплекс превосходства, когда они вступают в отношения с капиталистическими государствами, и особенно с Соединенными Штатами.
Учитывая весь этот исторический фон, какой тип изменений мы можем ожидать в ближайшие годы? Некоторые наблюдатели внутри и вне Советского Союза возлагают свои надежды на молодое поколение. Эти надежды сводятся к тому, что новое поколение более свободно оценит обстановку внутри и вне Советского Союза. Любой человек моложе 37 лет не имеет личных воспоминаний о второй мировой войне и не потерял в ней родителей. Конечно, никто не может избежать постоянного напоминания о том, как много жертв принес Советский Союз во второй мировой войне; потери были действительно огромны. Но советские люди имеют тенденцию объяснять все свои нынешние проблемы войной, то есть событием, которое произошло четыре десятилетия назад. Рискуя быть обвиненным в крайней бессердечности, иностранец все-таки может выдвинуть предположение, что вторая мировая война превращена в своего рода опиум для советского народа. Коль скоро почти все нынешние проблемы можно свалить на войну, то следует ли обвинять нынешних лидеров в сегодняшних неполадках?
Однако все больше и больше советских людей относится к числу тех, кто родился после окончания войны. По мнению Мюррея Фешбаха (бывшего сотрудника бюро переписи министерства торговли США), на 1 января 1981 г. более 60% советского населения было моложе 40 лет. Это молодое поколение не только не знало войны — оно пережило эру разрядки. Можно предположить, что в силу этого молодое поколение будет не так озабочено исторически сложившимся ощущением окруженности и вытекающей из него паранойей, которая так свойственна русскому руководству. К тому же по сравнению с их родителями, когда те были в таком же возрасте, гораздо больше лиц из числа молодого поколения выезжали за границу и вступали в контакты с иностранцами. Эта открытость по отношению к миру должна также привести к большему рационализму и к использованию западных методов. Примером того, какие последствия может иметь открытость по отношению к внешнему миру, служит Рем Викторович Хохлов, бывший ректор Московского государственного университета. Один из первых советских аспирантов, участвовавших в американо-советском научном обмене в конце 50-х гг., он после своего возвращения в Советский Союз быстро поднялся по научной и административной лестнице МГУ, пока в конечном итоге не стал его ректором. По общему согласию, по крайней мере среди интеллектуалов, Р. В. Хохлов был одним из лучших ректоров, которых когда-либо имел университет. Он либерализовал многие университетские порядки, которые оставались неизменными в течение десятилетий, улучшил качество преподавания и обучения, укрепил кадровый состав, открыл возможность распространять более широкие взгляды в стенах университета и делал все это в беспрецедентном масштабе. К несчастью, он преждевременно погиб во время горовосхождения, но остается надежда, что новые лидеры, отмеченные такой же просвещенностью, окажут аналогичное воздействие на большее число советских учреждений.
Молодые лидеры с таким же отношением к жизни, как у Хохлова, могут успешно проложить себе путь и занять все большее число влиятельных постов в рамках системы. Но было бы нереалистичным ожидать от молодого поколения слишком многого. Для того чтобы прослыть реакционером, не обязательно быть старше 65 лет. Обширные контакты с советскими бюрократами быстро избавляют иностранного гостя от подобных заблуждений. Как бы в это ни было трудно поверить, но среди многих людей, включая потенциальных лидеров из числа молодого поколения, царит разочарование нынешними относительно вялыми методами хозяйствования и распространено страстное желание вернуть более строгий режим прошлого. Один из примеров этому имел место в то время, когда я преподавал в МГУ. Для того чтобы улучшить мой русский язык, я посещал два или три раза в неделю уроки русского языка. После уроков я обычно проходил пешком с одним из моих «соклассников», юристом из Югославии, несколько кварталов от места наших занятий до главного корпуса МГУ. Главное здание — символ университета. Это огромный сталинский небоскреб, возвышающийся над городом. Я обычно возвращался к себе, для того чтобы подготовиться к лекции, в то время как мой югославский друг направлялся к станции метро, чтобы попасть в старый университетский городок, находящийся в центре города, рядом с Кремлем, — там до сих пор находится юридический факультет. Каким бы эффективным ни было московское метро, все еще требуется час времени для поездки в каждом направлении, что мой приятель считал большой тратой времени. Он часто сокрушался по поводу того, насколько я удачливее его, так как могу ходить на лекции просто пешком. Рано или поздно, говаривал он, ему тоже не надо будет ездить. Дело в том, что университет строил новое здание между тем корпусом, где мы брали уроки русского языка, и главным небоскребом; и это ничем не примечательное прямоугольное здание, строительство которого шло на наших глазах, должно было стать новым месторасположением юридического факультета. Раздражение моего приятеля, однако, усиливалось чуть ли не с каждым днем; наконец, ближе к концу своего пребывания, он сказал мне, что пожаловался одному из своих соседей по общежитию, русскому юристу из провинции. Выяснилось, что этот русский также был недоволен необходимостью пользоваться метро, а особенно тем, «что новое здание строится слишком долго». Затем этот русский добавил: «Знаете ли вы, как долго они строят это новое здание для юридического факультета? 11 лет!» И сжав руку в кулак, русский снова спросил: «А знаете ли вы, сколько времени потребовалось Сталину, для того чтобы построить главный корпус, гораздо более крупный и более сложный? Четыре года!» Мораль: нам необходимо вернуть старые добрые дни, когда работа была работой, а лидеры — лидерами и когда они знали, как заставить людей работать. Удивительно, но найдется большое число молодых русских, чувствующих примерно то же самое. Хотя они, вероятно, и не очень хорошо помнят сталинское время, но выступают за усиление, а не ослабление дисциплины и контроля. Поэтому-то и нет причин рассчитывать на то, что будущее будет автоматически принадлежать либералам или хотя бы центристам.
1 В действительности «Основные направления экономического и социального развития СССР на 1981—1985 годы и на период до 1990 года» были опубликованы в газете «Правда» 5 марта 1981 г. — Прим. ред.
2 «Правда», 8 мая 1981 г. с. 3.
3 В. И. Ленин. Полн. собр. соч. т. 35, с. 204. — Прим. ред.
4 См.: У. Черчилль. Вторая мировая война (в 6-ти томах). М., 1955, т. 4, с. 493.
5 «Народное хозяйство СССР в 1956 году». ГСИ, 1957, с. 42, 60.
6 «Наш современник», январь 1981 г., с. 188.
7 Там же.
<< Назад Вперёд>>
