В.В. Воронцов. Судьба капиталистической России1. Экономические очерки России
Мы привыкли считать, что если новейшие промышленные успехи цивилизованных наций и несут с собой некоторые бедствия для слабейших членов общества, зато они, по крайней мере, избавляют последних от тех массовых голодовок, которые были обыкновенным явлением в прежнее время, когда урожай всецело зависел от того или другого сложения атмосферных условий, а отсутствие живых сношений между различными областями оставляло население данного района, в отношении обеспечения его продовольствия, в полной зависимости от местного урожая и местных запасов. Урожаи в цивилизованных странах мало зависят теперь от капризов природы, а усовершенствованные пути сообщения дозволяют своевременно передвигать зерно из места изобильного сбора в районы недорода и предупреждать недоедание населения в случае неурожая. Так говорили ученые, и их мнение находило подтверждение в истории западноевропейских государств, где крупные неурожаи и голодовки отошли в область предания, а случающиеся иногда недороды не обращаются в народные бедствия.
Но вот на путь промышленного развития вступила Россия, и в то время, когда это развитие сделало наибольшие успехи и мы восхищались быстротой, с какой сооружались фабрики, заводы и железные дороги, нас поражали один за другим крупные и мелкие неурожаи и голодающее население считается десятками миллионов. Одинаковую с нами судьбу испытывает одна только цивилизующаяся страна, политически порабощенная Индия, переживающая наиболее сильные голодовки именно в последние годы, в моменты наивысшего промышленного развития, вызывавшего, как и успехи нашей промышленности, восторги купленных и некупленных апологетов капитализма. Крупные голода обыкновенно посещали Индию раз в десять лет, но голод 1900 г., повторившийся и в следующем, поразил ее через три года после предшествовавшего и был самым страшным из индийских голодов.
Рис. 19. Титульный лист к работе В.В. Воронцова "Судьба капиталистической России"
Итак, промышленные успехи России и Индии не только не гарантировали этим странам избавление от бед, считающихся специальной принадлежностью отсталых стран, но, по видимому, несут за собой усиление этих бед и грозят превратить их из временного явления в постоянное. Ближайшей причиной голодовок в России служит, конечно, неурожай, зависящий от неблагоприятной комбинации атмосферных факторов. Но что такая комбинация разрешается очень крупными неурожаями, распространяющимися на огромные районы, и имеет результатом не скоропроходящие затруднения, а настоящие голодовки и разорение миллионов земледельцев - это уже есть следствие социальных причин, а не естественных. Частое повторение неурожаев в земледельческой стране служит признаком того, что промышленные успехи не коснулись главного промысла населения, и результаты народного труда теперь, как и прежде, находятся в полной зависимости от стихий. А глубокие расстройства крестьянского быта, порождаемые неурожаями, свидетельствуют о том, что ни истощенный крестьянин, ни все общество не имеют средств для прокормления нуждающихся в годину бедствия и для сохранения хозяйственного инвентаря у крестьян местностей, пораженных неурожаем.
Отсутствие запасов и сбережений денежных и натуральных у массы нашего земледельческого населения есть явление новейшего происхождения. Наблюдатели народной жизни единогласно свидетельствуют о том, что вместе с распространением на новую область сети железных дорог - знак того, что эта область приобщается к прогрессу, - исчезают скирды хлеба с крестьянских гумен, запасы холста из крестьянских сундуков и т.п., и эти натуральные запасы, у среднего по крайней мере хозяина, не заменяются денежными сбережениями. Многие факты указывают на то, что и питается русский народ в настоящее время хуже, чем прежде, и что значительная часть населения хронически голодает. Это заметно отразилось на физическом состоянии населения, о чем можно судить по следующим данным относительно взятых на военную службу и забракованных молодых людей для 50 губерний Европейской России в 1874—1878 и 1894-1898 гг. (последние, о которых у нас имеются сведения). Из ста осмотренных призывных принято на службу в первое пятилетие 72, а во второе - 62. Число забракованных возросло, значит, с 28 до 38% осмотренных молодых людей. По некоторым губерниям возрастание человеческого брака гораздо значительнее.
Аналогичным образом объясняют местные писатели и причины индийских голодовок. "Недостаток дождей, - говорится, например, в одной индийской газете, - есть только повод к голоду, но не его причина. От недостатка дождей страдают и западноевропейские страны, но эти страны не знали ни разу голода в XIX в. Наоборот, в XVIII в. голод был хроническим явлением, особенно во Франции. В Индии крупный голод приходил в среднем раз в 10 лет, но теперь (1900 г.) он вернулся через три года. У нас раньше были запасы хлеба, но мало-помалу мы их распродали, чтобы добыть денег на уплату более и более тяжелой поземельной, подушной подати и соляного налога... Мы вели натуральное хозяйство в течение веков; новое правительство реализировало в деньги все наши запасы и построило железные дороги, почты, телеграфы, снарядило огромную армию, кормит дорогостоящий штат чиновников... Таким образом мало-помалу были высосаны все жизненные соки из нашего сел[ьского] хозяйства, и теперь мы падаем жертвой малейшей засухи, и посещения голода становятся чаще и неумолимее"2.
К этому рассуждению следует сделать ту поправку, что налоги, на которые ссылается газета, являются лишь одним и даже не главным условием бедствий индийского населения. Прямые и косвенные налоги в Индии падают всего в 2,5-3 рубля на душу: они, следовательно, вдвое ниже, чем в России, подобно тому как и русский плательщик держит на себе в 2-3 раза меньшую податную ношу, чем западный европеец. Основной причиной рассматриваемого явления в Индии, как и в России, служит низкая доходность хозяйства земледельца, обусловленная, главным образом, изъятием из его рук прежних источников приложения труда в зимнее время и ограничением поля приложения его труда в течение летнего, сельскохозяйственного сезона. Нам известна судьба Ирландского народа, пригвожденного к земледелию, обреченному на растительные культуры. Обеднение народа, измельчание хозяйственных участков и истощение почвы, - как естественные последствия уничтожения промысловых работ земледельца, при отсутствии широко развитой промышленности - вызвали повторяющиеся неурожаи, закончившиеся грандиозным голодом 1846-1847 гг., унесшим в могилу 1/16 часть населения и погнавшим за море половину оставшихся. Нам известна судьба индусов, поставленных в те же условия промышленной деятельности. Повторяющиеся и учащающиеся голода охватывают в Индии десятки миллионов людей и уносят миллионы жертв. Они не гонят индусов за море только потому, что нет страны, способной принять десятки миллионов чужого народа. Неестественное хозяйственное положение ирландского народа разразилось такой социальной катастрофой, как эмиграция половины населения страны, устранившая по крайней мере одно пагубное условие местного хозяйства - земледельческое перенаселение и поведшая к удвоению площади земли, приходящейся на одного земледельца. Индия застрахована от таких социальных катастроф и тем самым обречена на периодическое повторение катастроф естетвенных: неурожаев, голода и мора. Население России, вернее, восточной ее половины, находится в тех же хозяйственных условиях, как Ирландия и Индия, и, не имея такого социального паллиатива, как выселение миллионов жителей, обречено голодать и умирать, как голодают и умирают народы современной Индии и как голодали и вымирали в средние века западные европейские народы. Излишне поэтому разъяснять, каким роковым вопросом является для нас вопрос о хозяйственном строй России и как важно, чтобы всестороннее обсуждение этого вопроса привлекало к себе возможно больше интеллигентных сил. Чтобы представить экономическую проблему нашего времени во всем ее объеме, нужно иметь в виду еще то обстоятельство, что поднятие материальных ресурсов страны необходимо не только для улучшения положения бедствующего населения преимущественно земледельческих областей, но и для выполнения тех культурных задач, которые стоят теперь у нас на очереди и в которых-то и выражается истинная сущность цивилизации.
Россия принадлежит к семье цивилизованных народов и вместе с ними переходит в XX век нашей эры. А это значит, что ее потребности и формы их удовлетворения соизмеряются не с уровнем ее собственной отсталой культуры, а с теми формами, которые выработаны и применяются Западной Европой. Говорят, что русская деревня служила недавно предметом изучения одной иностранки, заинтересовавшейся ею потому, что она ужасно как похожа на английскую деревню лет двести тому назад. Из этого сходства, однако, не следует, что потребности русской деревни, как они формулируются нашими общественными деятелями, могут быть отождествляемы с теми задачами, какие намечались для английской деревни два века назад. То же самое надлежит сказать и о целой стране. В отношении развития своих образовательных, медико-санитарных, хозяйственных, индивидуально-потребительных нужд Россия не может медленно переступать со ступеньки на ступеньку той лестницы, какая была пройдена Западной Европой, самостоятельно вырабатывавшей более и более совершенные способы удовлетворения своих нужд. Мы хотим поставить наше общее образование на тот же приблизительно уровень, на каком оно находится в современной нам Европе; мы не можем не желать, чтобы наши больные имели к своим услугам те средства медицинской помощи, какие может дать современная, а не древняя Европа; мы не примиряемся с огромной смертностью нашего населения и выставляем задачи санитарного благоустройства, сообразуясь не с прошлым, а с современным состоянием этого дела на Западе; мы стремимся питаться, одеваться и развлекаться, устраивать свои жилища, улицы и общественные здания городов по образцу того, что происходит в этом отношении в новой, а не средневековой Европе. Это - наши желания; но они столь же неизбежны, как необходимым представляется усвоение новых европейских форм в других сферах народно-государственной жизни. Война наша с Японией с жестокой наглядностью показала, какой опасности подвергается наше государство, если оно не усвоит не только современную военную технику, но и западную культуру вообще; оставив натуральное хозяйство и вступив в экономические сношения с целым миром, мы не можем не производить огромных затрат на развитие у себя современных средств передвижения лиц и товаров и т.д.
Таково положение нашей страны в отношении способов удовлетворения разнообразных ее нужд. Образцом для нее служит высокая культура западной Европы. Но возвышение материальной культуры не обходится даром; поддержание ее стоит больших средств. Если ограничиться теми расходами, которые производятся государством и муниципальными учреждениями, то мы увидим, что пятнадцать лет тому назад, согласно расчетам Кауфмана, на одну душу населения падало государственных и местных расходов в Австрии 32 руб., в Великобритании - 40 руб., во Франции - 45 руб. В последующее время расходы эти очень возросли и составляют в Англии уже 65 руб. на одно душу. Очень высоки в цивилизованных государствах и личные расходы жителей. Об этом можно судить по высоте заработной платы, получаемой рабочими в различных государствах. Плата эта на провинциальных фабриках в 15 производствах, требующих обученных рабочих, составляет во Франции и Германии в среднем около 600 руб., а в Англии - 900 руб. в год. В области сельского хозяйства, которому в Англии отдает свои силы всего 1/8 часть населения, заработная плата колеблется по районам - от 330 до 470 руб.
Определяя формы удовлетворения своих потребностей согласно европейским образцам, Россия не может, однако, пользоваться европейскими средствами для их осуществления и должна извлекать эти средства из внутренних источников. О скудости же этих последних можно судить по тому, что средняя заработная плата фабрично-заводского рабочего в самом дорогом, петербургском районе не превосходит минимального из вышеуказанных вознаграждений английского земледельческого батрака; что средний доход крестьянской семьи, который может быть истрачен на удовлетворение ее потребностей (кроме хозяйственных) и уплату налогов, колеблется по районам между 160 и 300 рублями, и что, при государственном и муниципальном нашем бюджете в 12-14 руб. на душу, население изнемогает под бременем недоимок. Наглядным выражением бедности нашего народа может служить расчет г. Клингена, согласно которому один рабочий американец потребляет прямо и косвенно столько же, сколько расходуют в России две крестьянские семьи по шести душ каждая. Эта бедность народных масс является у нас признаком скудости национальной производительности, и настоятельнейшей потребностью ближайшего будущего, без удовлетворения которой нельзя надеяться привести страну в культурное состояние, является поднятие народной производительности до того приблизительно уровня, какого она достигла в западной Европе. Как велик скачок, который предстоит нам при этом сделать, можно судить по следующим данным.
Одним из важнейших показателей высоты экономического развития и производительности капиталистических обществ служат обороты внешней торговли. И вот, в то время как вывоз местных произведений, по их ценности, составляет в Германии и Франции около 40 руб. на одного жителя, а в Англии 67 руб., в России он равняется 6 руб. Согласно приблизительным и довольно устарелым расчетам сравнительной производительности европейских государств, весь национальный доход, по расчету на душу, в Англии равняется 380 руб., во Франции- 310 руб., в Германии - 250 руб., а в России- 110 руб. Опыты исчисления тех чистых доходов, которые могли бы подлежать подоходному обложению, показали, что в России такие доходы вряд ли достигают 2,5-3 млд. руб., т.е. 25-30 руб. на человека, между тем как в Пруссии к подоходному обложению привлекаются доходы в 5 млрд. марок, что составит 60 руб. на одного жителя, а в Великобритании - 615 млн. ф. ст. или 140 руб. на душу, т.е. в 5 раз более, чем в России. Из всех этих примеров видно, что материальные ресурсы России - которые служат источником средств удовлетворения ее культурных потребностей - в 3—4 раза скуднее ресурсов европейских государств, указывающих образцы для ее культурных задач. Чтобы воспользоваться этими указаниями, России нужно приблизиться к своим соседям и в отношении запаса национальных материальных средств. А если принять во внимание, что производительные средства передовых государств растут чрезвычайно быстро, что, соответственно росту этих средств, увеличиваются потребности населения и затраты на их удовлетворение и что вместе с тем изменяется и та мерка, которую мы будем прикладывать для оценки желательных способов удовлетворения наших нужд, то мы не можем не поразиться грандиозностью задачи о поднятии народной производительности, поставленной нашей стране фактом ее культурной отсталости, с одной стороны, и принадлежности к семье европейски цивилизованных и капиталистически организованных народов - с другой.
Обращаясь же к вопросу о том, каким образом достичь крупного подъема производительности нашей страны, мы с разных сторон получаем на него ясный и, по видимому, невозбуждающий недоумений ответ: Россия страдает не только от капитализма, но и от недостаточности развития последнего, а по мере успехов капиталистической эволюции будет улучшаться и материальное состояние страны. Такой ход мысли в вопросах нашего экономического состояния обосновывается историей промышленного развития передовых цивилизованных государств, достигших высших ступеней лестницы материального преуспевания. Но судьба нескольких стран не составляет всего содержания всемирной истории; а достижение некоторыми нациями - путем применения определенных средств - высоких степеней материального состояния не доказывает, что эти средства приложимы всюду и что вне этих средств нет путей, ведущих к той же цели. Говоря иначе, мы не имеем права утверждать, что хозяйственное развитие по типу, указанному западной Европой, есть процесс общий и однообразный, приводящий к одинаковым результатам всякую страну, выходящую из инертного состояния. И если один из самых замечательных современных экономистов решается утверждать, что современная экономическая организация европейских обществ есть явление до известной степени случайное и "без обладания колониями Европа, вероятно, кончила бы не капитализмом, а натуральным хозяйством"3, то мы не можем к priori отвергнуть предположение, что не всякой стране удастся непременно встретить такую комбинацию обстоятельств, которая будет содействовать ее капиталистической эволюции; мыслимо предположить соединение где-либо условий, которые помешают достижению этим путем материального благополучия страны.
"Только сочетание двух фактов, - говорит Зомбарт, - того, что западная Европа посредством беззастенчивого хозяйства могла грабить чужие страны и что эти страны так богаты были благородными металлами, делает возможным возникновение современного капитализма". Но капитализм не только возник из "грабежа" чужих стран; он и развивается далее путем эксплуатации, обессиливая и поедая слабые и малокультурные нации. Горькая судьба Ирландии или Индии, которым выпала честь служить для поддержания промышленного развития Англии, слишком красноречиво свидетельствует об истинности этого положения. А если так, то фактическая история экономической эволюции, рассматриваемой в целом, должна представляться нам процессом, в котором преуспевающие нации поднимаются вверх по спинам побежденных. Эта двусторонность процесса экономической эволюции ускользает от нашего внимания потому, что процесс не рассматривается в его целом. Исследователей интересуют преуспевающие нации, а не отсталые - победители, а не побежденные. Они посвящают им все свое внимание, описывают и прославляют их успехи, и если не оставляют совершенно без освещения вопроса о том, как отражаются эти успехи на нациях, игравших в процессе выковывания нового хозяйственного строя роль наковальни, а не молота, то не останавливаются на вопросе, насколько такое разделение на молот и наковальню составляет необходимое условие капиталистического прогресса.
Из этого мы выводим пока одно заключение, что материальные успехи передовых государств, применявших определенные методы экономического развития, еще не служат гарантией того, что те же методы дадут благоприятные результаты везде, где они будут применяться.
Зависимость промышленных успехов нации от наличности таких стран, которые служили бы ей опорой или могли сделаться ее жертвой, обусловливается тем, что развитие промышленности по капиталистическому типу приводит к дисгармонии между производительностью страны и ее спросом на продукты: запрос внутреннего рынка не поспевает за ростом производительности. Ограничение емкости рынка капиталистических стран зависит, между прочим, от двух обстоятельств: от того, что разъединение промыслов и земледелия, совершающееся в таких странах, лишает земледельцев дополнительных заработков в зимнее время и что широкое применение машин ограничивает спрос на рабочую силу. Оба эти обстоятельства имеют тенденцию сокращать доходы трудящегося населения и их спрос на предметы потребления, в то время как быстро растущее производство выкидывает на рынок новые и новые массы товаров. Развивающаяся нация обращает тогда особенное внимание на рынки внешние и принимает разные меры к тому, чтобы стеснить производство фабрикатов в зависимых от нее странах и заставить последние принимать ее изделия. Страна, обращенная в рынок для помещения чужих фабрикатов, вынуждается такой политикой к одностороннему развитию у себя земледелия, продукты которого, в виде жизненных припасов и сырых материалов, отдаются ею в обмен на чужие фабрикаты. Не имея тех выгод, какие проистекают от наличности высокоразвитой индустрии, данная страна тем не менее испытывает отрицательные влияния капиталистической эволюции: чужие продукты уничтожают местную промышленность, а с нею и дополнительные заработки ее земледельцев и благосостояние главной массы ее населения падает. Не все экономически эксплуатируемые нации обречены находиться в политической зависимости от других государств, принимающих прямые и косвенные меры для ограничения их индустрии. Многие из них образуют самостоятельные государства и для охраны своей промышленности прибегают к таможенным пошлинам. Этого, однако, оказывается недостаточно для того, чтобы обеспечить беспрепятственное развитие их капиталистической индустрии. Раз вступив на этот путь, они попадают под действие естественных законов капиталистической эволюции и скоро сами сталкиваются с вопросом о необходимости внешних рынков. Вопрос этот, однако, разрешается не легко. По мере распространения промышленного развития на новые страны растет потребность во внешних рынках и возникает упорная борьба за обладание ими. Победа в этой борьбе остается обыкновенно за более культурной стороной, а побежденного ожидает судьба растения, чахнущего в помещении, не допускающем свободного притока воздуха. Общество, сознательно относящееся к своей судьбе, не может поэтому не задаться вопросом: много ли шансов имеется на то, что ему удастся пробить брешь в заслоне, отделяющем его от внешних рынков, и отвоевать таковые от своих высококультурных соперников? А если будущие успехи на этом поле представляются столь же сомнительными, какими были успехи прошедшие, то не благоразумно ли отказаться от политики форсирования процесса, приносящего столько бед, и заняться изысканием других средств для поднятия производительности страны?
Россия принадлежит к числу наций, быстро разрывающих с прошлым, но не выбившихся на широкую дорогу беспрепятственного капиталистического прогресса. Близкое обновление ее политического строя дает известное основание ожидать более систематического и сознательного воздействия общества на экономические дела. А для благотворности такого воздействия нужно критически отнестись к программам преобразования, обосновывающимся главным образом ссылками на нации, успевшие занять лучшие позиции на арене всеобщей промышленной борьбы и приготовившиеся упорно защищать их против новых конкурентов. Вопрос об экономических задачах России следует разрешать самостоятельно, освещая положительные и отрицательные явления нашего быта с точки зрения внутренних и международных условий промышленной эволюции и не опасаясь заключений, вытекающих из такого рассмотрения, хотя бы они не согласовались с мнениями, которые мы привыкли считать истинными.
У нас любят цитировать слова Маркса, что Россия упустила в 1861 году "прекрасный случай, который когда-либо представляла народу история, чтобы избежать всех перипетий капиталистического строя". Она "стремится сделаться капиталистической нацией по образцу западноевропейских своих соседей", но она не достигнет этого "не преобразовав предварительно доброй доли своих крестьян в пролетариев; а после того, приведенная на лоно капиталистического строя, она подпадет под власть неумолимых законов, как и всякая другая непосвященная нация". Эти слова знаменитого основателя научного социализма толковались таким образом, что ими будто бы предсказывается России та же экономическая судьба, со всеми ее темными и светлыми чертами, какая постигла Францию, Англию и Германию; что Маркс говорит здесь не только о процессе развития, ожидающем нашу страну, но и о достижении ею определенных результатов; что подчинение России "как и всякой другой непосвященной нации, неумолимым законам" капиталистического развития обеспечивает ей достижение блестящего материального состояния передовых европейских государств. Мы не будем так свободны в толковании чужой речи. Мы ограничимся ее прямым смыслом, гласящим, что Россия сделала достаточно для того, чтобы попасть во власть "неумолимых законов" капиталистической эволюции, что в своем экономическом развитии она следует примеру, указанному историей передовых европейских государств. Если даже признать правильной эту формулировку процесса экономического развития России, нельзя тем не менее не заметить, что ближайшее изучение условий, при которых ей приходится проходить тот путь, в отдалении которого виднеются передовые нации, заставляет усомниться, чтобы ей удалось собрать на этом пути те плоды, из-за которых собственно этот путь и заслужил предпочтение. А фактические данные о национальном богатстве и народном благосостоянии России подтверждают это пессимистическое заключение.
В России действительно наблюдаются все признаки водворения западных экономических порядков. Масса населения отделилась от земли; обрабатывающая промышленность более и более отделяется от сельского хозяйства; натуральное хозяйство превращается в денежное; чистый доход национального производства экспроприируется капиталистами: в земледельческой промышленности - преимущественно ростовщиком, сдатчиком земли и торговцем, в индустрии - предпринимателем-фабрикантом, в городе - банком; домашняя мастерская ремесленника и кустаря больше и больше замещается заводом и фабрикой, которые становятся все крупнее и совершеннее; страна изрзывается железными дорогами, испещряется кредитными учреждениями, биржами и т.д. Предсказание Маркса осуществилось: Россия подчинилась "неумолимым законам" экономической эволюции и в ней водворяется форма хозяйственного быта, известная под именем капиталистической. Но каково материальное содержание этой формы?
Развитие заводской промышленности очень повышает производительность труда; какая же, спрашивается, доля нашего населения работает в технически совершенных промышленных предприятиях и какая часть его находится вне цивилизующего влияния нового хозяйственного строя? Параллельно развитию этого строя в западной Европе осуществлялись экономические и другие условия, способствовавшие возвышению производительности земли и преобразованию зернового хозяйства в животноводческое; что же наблюдается в этом отношении в нашем отечестве? Развитие капиталистического хозяйства имело последствием огромное возрастание в передовых государствах национального богатства, которое дало средства обеспечить население благами высокой культуры в виде народного образования, санитарного и другого благоустройства сел и городов, улучшения жилищ и содержания работающих, обеспечения населения от последствий неблагоприятных случайностей и т.д. Что дал в этом отношении новый хозяйственный режим нашему отечеству; насколько велик в России национальный доход, обеспечено материальное благополучие ее населения, приведены в культурное состояние материальные формы народного быта?
Некоторый ответ на эти вопросы указан на предыдущих страницах настоящего труда. И мы не должны удивляться печальным результатам подражательного хозяйственного развития России. Достигнуть серьезных успехов в деле развития национального богатства и народного благосостояния для стопятидесятимиллионной нации, чуть не начинающей европеизацию своего быта в XX веке, - совершенно не та задача, какая была решаема нациями в 20-40 милл. душ в конце XVIII, в течение первой и второй половины XIX столетия. Путь капиталистической эволюции есть путь ожесточенной борьбы индивидуумов, обществ, государств. Объем желательных для каждой нации завоеваний в этой борьбе соразмерен с численностью ее населения; а средства, обещающие достижение этой цели, заключаются в возможно быстром и глубоком усвоении культуры. На поле борьбы теперь сражается гораздо большее число гораздо лучше вооруженных соперников, чем раньше. И вот невежественному, забитому, нищенствующему русскому народу предлагается энергичнее ввязаться в общую свалку, оттеснить гигантов-соперников и продиктовать всему миру такие условия международных экономических отношений, которые поставили бы Россию на высоту Франции или Германии, если не Англии!
Недавно предпринята была грандиозная попытка двинуть Россию по этому пути. Затруднив высокими таможенными пошлинами доступ к нам иностранных произведений; подкрепив обеспеченный таким образом рынок для сбыта продуктов внутреннего производства созданием крупного временного спроса на строительные принадлежности путем сооружения десятков тысяч верст рельсовых путей; привлекая в Россию иностранные капиталы и возбуждая спекуляцию внутри страны, министерство финансов С.Ю. Витте вызвало значительное оживление нашей промышленности, от которого ожидали возбуждения прогрессивного движения и в области сельского хозяйства. Десятилетие радужных надежд завершилось, однако, мрачным разочарованием. Крупная индустрия показывала признаки оживления, лишь пока она поддерживалась властью, а когда эта поддержка должна была сократиться, она впала в критическое состояние, которое длится уже шесть лет. Тогда руководящие сферы убедились, что без подъема благосостояния сельского населения невозможно и широкое развитие индустрии; а так как сельское население занимается земледелием, то в поднятии последнего и заключается основная задача, подлежащая нашему разрешению. Этим заключением правительственные сферы сблизились с многочисленными голосами наших экономистов, публицистов и хозяев, предупреждавших о непрочности одностороннего развития индустрии и о необходимости серьезных мер для поднятия сельскохозяйственной промышленности.
Итак, правительство и общество слились, наконец, в одном решении - теперь остается, по-видимому, лишь освободить общество от связывающих его пут, чтобы началось осуществление дела прочного подъема производительности страны и благосостояния ее населения. Поднять сельское хозяйство, усилить производительность крестьянской земли - вот в чем находят средство для предания нашей стране той экономической устойчивости, без которой невозможны никакие культурные успехи. Надежды на этот путь улучшения материального положения страны основываются, как мы говорили, на истории более цивилизованных государств. Но чтобы из примера наших более культурных соседей вывести какое-либо поучение для России, нужно рассматривать успехи их сельского хозяйства в связи с общими условиями их экономического быта. Напомним поэтому о сравнительной обстановке сельскохозяйственного промысла в России и в тех странах, которые служат ей образцами.
Современный строй общества основывается на обмене. Это значит, что большая часть товаров производится для того, чтобы быть проданной на рынке. Не составляет исключения из этого правила и земледельческая промышленность. Правда, мелкий сельский хозяин сам потребляет часть своих произведений; но все, что превышает его семейные потребности, должно быть продано на рынке. Отсюда следует, что размеры возможной сельскохозяйственной производительности какой-либо страны, равно как и сумма доходов сельского хозяина, обусловливаются спросом на сельскохозяйственные произведения со стороны рынка. При малом спросе на эти произведения страна не может производить, а земледелец не может продавать большого количества земледельческих продуктов, и, как бы низки ни были урожаи полей, их нельзя, т.е. не стоит, делать более высокими. Если после этих предварительных разъяснений мы обратимся к вопросу о том в каком положении находятся русский и иностранный земледельцы в отношении спроса на их продукты, и остановимся на тех западно-европейских государствах, которые отличаются высоким состоянием хозяйства, то между этими государствами и Россией мы заметим существенное различие.
Продукты сельского хозяйства покупаются лицами, не занимающимися земледелием. Размеры возможного сбыта этих продуктов и возможной денежной выручки земледельца определяются поэтому сравнительной численностью промышленных и городских классов, с одной стороны, и земледельцев - с другой. В тех западноевропейских государствах, которые отличаются высокой производительностью земли, отношение между земледельческим и неземледелъческим населением таково, что на одно лицо земледельческого класса приходится лиц прочих классов: во Франции больше одного, в Германии около двух, в Бельгии больше двух, в Великобритании восемь. Во всех этих государствах, как видно из приведенных данных, земледельческие классы составляют меньше половины населения. В России же (европейской), с ее стомиллионным населением, земледелием живут 70 милл. лиц, а покупатели земледельческих произведений составляют в сумме 30 милл. человек, т.е. 2-3 лица земледельческих классов приходятся на одно лицо классов, не занимающихся сельским хозяйством. Таким образом, во Франции в среднем один земледелец имеет слишком одного покупателя, в Германии - почти двух, в Бельгии - более двух и в Великобритании - восемь покупателей; между тем как в России два-три земледельца рассчитывают на одного покупателя. Очевидно, что русский земледелец не может добывать в своем хозяйстве такого количества продуктов и получать от их продажи такую сумму денег, какие добывает и получает сельский хозяин во Франции, в Германии, Бельгии или Англии; он не может довести производительность своей земли до уровня производительности ее в перечисленных выше государствах.
Читатель может на это заметить, что мы продаем сельскохозяйственные товары не только внутри страны, но и за границей и вывозом их на внешние рынки как бы заменяем недостаток внутренних потребителей. Так, мы отправляем за границу до 600 милл. пудов зерна; это равносильно тому, как будто бы мы имели 30 милл. заграничных потребителей в придачу к тем 30 милл. лиц неземледельческих классов, которые являются покупателями сельскохозяйственных произведений внутри страны. Благодаря внешнему рынку мы, следовательно, удваиваем число покупателей продуктов нашего земледелия и доводим отношение между производителями этих продуктов и их покупателями до того, какое имеет, например, место во Франции и при котором сельское хозяйство пришло в цветущее состояние. Но беда в том, что 30 милл. заграничных потребителей наших сельскохозяйственных произведений берут у нас только зерно и отказываются от мяса, масла и других продуктов нашего животноводства или принимают последние в самых ограниченных количествах. Германия, например, и Франция взимают с ввозимого масла пошлину в размере 1 руб. с пуда. Мясо облагается такой же или более высокой таможенной пошлиной. Высота пошлины сообразована с той опасностью, какая грозит внутреннему рынку от иностранных производителей, и она достигает своей цели. Местные хозяева Франции и Германии совсем почти не испытывают конкуренции заграничного масла, а иностранное мясо ввозится в Германию в количестве всего 3-4 милл. пудов в год.
Свободный доступ мясные и молочные продукты имеют в Великобританию, представляющую вместе с тем и главнейшую потребительницу привозных продуктов животноводства. Но ее спрос на мясо удовлетворяется главным образом привозом его из-за океана (Соединенные Штаты Америки, Аргентина, Австралия), где еще сохранилось много естественных пастбищ и мясо поэтому дешево. Что же касается английского спроса на привозные молочные продукты, то из 20 милл. пудов этого спроса в течение года четвертую часть (масло) доставляет ее ближайшая крошечная соседка, Дания (основавшая на спросе английского рынка свое высокоразвитое скотоводческое хозяйство); другую четверть (сыр) - отдаленная Канада. Остальные 10 милл. пудов спрашиваемых Англией молочных продуктов распределяются между многими государствами, причем Россия могла себе отвоевать поставку на английский рынок лишь 1 1/2 милл. пудов (масла).
Англия представляет единственную страну, потребляющую значительные количества молочных и мясных продуктов заграничного происхождения. Она махнула рукой на сельское хозяйство и свое благополучие основала на индустрии, привлекая к ней возможно большее число рабочих и обменивая ее продукты за границей на хлеб, мясо и другие жизненные припасы. Поэтому она не принимает искусственных мер покровительства своему земледелию и не оберегает его таможенными пошлинами от конкуренции иностранных производителей. Прочие европейские государства, стремясь также к преимущественному развитию индустрии, понимают вместе с тем, что не могут достигнуть в этом отношении тех успехов, какие выпали на долю Англии. Они поэтому заботятся о поднятии у себя сельского хозяйства и поддерживают высокие цены его продуктов обложением привозных произведений. Наиболее выгодной отраслью сельского хозяйства является животноводство, дающее земледельцу занятие в течение круглого года. На развитие этой отрасли и направлены усилия Западной Европы. Мелкие хозяева Германии, например, почти вовсе не продают зерна и добывают его в количествах, необходимых для пропитания их семей и прокормления скота. Достижение цели обращения возможно большей площади земли от добычи зерна к приготовлению животных продуктов облегчается для западноевропейских государств тем, что нужные хлеба они имеют возможность получать из-за границы. Предоставив иностранцам расширять зерновые хозяйства для того, чтобы удовлетворят потребность в хлебе не только собственного, но и чужого населения, передовые европейские страны получили возможность сократить у себя эту маловыгодную отрасль хозяйства и на ее счет расширили животноводство. В числе поставщиков зерна на иностранные рынки находится и наше отечество, и услуга, оказываемая им иностранному сельскому хозяйству, выражается не только теми 30 милл. потребителей, которых оно кормит своим хлебом, освобождая от этой обязанности иностранных хозяев и предоставляя им приготовлять для них масло, молоко, мясо и т.п. припасы. Мы еще посылаем за границу 60-70 милл. пудов кормовых средств для содержания чужого скота.
Итак, хотя, благодаря вывозу за границу, мы как бы и удваиваем число покупателей продуктов нашего сельского хозяйства, но это мало отражается на производительности нашей земли, потому что иностранные рынки дают возможность расширить добычу у нас зерна, между тем как для поднятия производительности почвы требуется сокращение последнего и увеличение количества скота, как главного источника удобрения. Содержание скота ради одного удобрения невыгодно. Удобрение является побочным продуктом животноводства; прямой же его задачей в странах интенсивного хозяйства служит снабжение населения молоком, маслом, мясом и т.д. Спрос на эти продукты создается главным образом городским и промышленным населением. А так как в России к этим классам принадлежит менее 1/3 части жителей, то русский рынок и не представляет достаточного основания для широкого развития интенсивного животноводства, и русские поля не имеют достаточного удобрения. А между тем удобрять нам приходится не только поля, дающие хлеб для внутреннего потребления, но и земли, возделываемые для иностранных потребителей.
Отдельные наши владельцы, конечно, могут поставить свои хозяйства очень хорошо: ввести интенсивное животноводство и продавать молоко, масло, мясо и т.п. или приспособить их к сахароварению, винокурению и получать доходы, не уступающие доходам западных хозяев. Но размерам и винокурения, и сахароварения, и животноводства положен у нас узкий предел ограниченным спросом рынка на соответствующие продукты. И если бы все наши владельцы в расчете на крупные барыши вздумали преобразовать свои хозяйства так, чтобы выдвинуть на первый план указанные выше отрасли, дающие вместе с тем обильное удобрение для полей, рынок переполнился бы товарами и вместо барышей сельские хозяева получили бы убытки. Такое явление десять лет назад имело место в области нашего сахароварения, и правительство, по просьбе хозяев, положило, как известно, предел дальнейшему беспорядочному возрастанию сахарного производства, введя обязательную его нормировку. Не нашло бы помещения на внутреннем рынке и усиленное производство, например, молочных продуктов. Недаром же сибирские сельские хозяева воспользовались сибирской железной дорогой для сбыта своего масла не в европейскую Россию, а в Англию.
В противность тому, что наблюдается в нашем отечестве, земледельческое население Западной Европы имеет обширный рынок для ценных продуктов сельского хозяйства, представляемый спросом многочисленного городского и промышленного населения. Западные правительства вместе с тем принимают специальные меры к тому, чтобы обеспечить сельским хозяевам высокие цены их произведений, и облагают привозные товары таможенными пошлинами. Россия лишена возможности применить это средство поддержания своего земледелия потому, что она не ввозит, а вывозит сельскохозяйственные продукты; вместе с тем таможенные меры Германии, Франции и Италии приносят ей новый ущерб, так как уплату если не всей, то значительной части пошлины ей приходится брать на себя и терять при продаже 15-20 коп. на каждом пуде зерна.
Из всего сказанного следует, что господство зерновых систем сел[ьского] хозяйства поддерживается в нашей стране не только условиями внутренних отношений, но и повелительными требованиями международного товарного оборота, диктуемыми передовыми капиталистическими странами. Сохранение у нас этой системы является, как мы видели, одним из условий преобразования земледельческой промышленности западноевропейских государств, отвечающего выше формулированным требованиям капиталистического строя. Она поддерживается у нас воздействиями не только внутреннего, но и внешнего капитализма. Она назначена для преуспеяния не России, а Западной Европы.
В наше время господства товарного производства развитие какой-либо промышленности всецело обусловливается емкостью рынка для сбыта ее произведений. Оттого-то цивилизованные государства проявляют такую жадность к колониям и не останавливаются в этом перед войнами, подобными англо-бурской или русско-японской. Нашим обществом этот факт признан в отношении фабрично-заводской промышленности, но ему не придается должного значения, когда идет речь о промышленности земледельческой. Резкая критика промышленной политики бывшего министра финансов исходила именно из положения о невозможности широкого развития индустрии, при отсутствии внешнего рынка для ее продуктов и при бедности рынка внутреннего, образуемого полунищенским крестьянским населением. Поднятие крестьянского промысла устраняет, казалось бы, последний недостаток, и, получая более дохода от земледелия, крестьянин больше бы покупал фабрикатов. Таким рассуждением разрешался бы вопрос, если бы наше население находилось в удовлетворительном материальном положении, наша страна приведена уже была в культурное состояние и речь шла бы только о прибавке малого к большому. Применением соответствующих мер производительность земли нетрудно было бы поднять на 5-10%. Это небольшое приращение продукта может найти себе помещение частью на внешнем рынке, частью на внутреннем: для прокорм пения рабочих, которые будут производить добавочное количество изделий для разбогатевших крестьян, и как сырой материал для добавочного производства. А если рынок не поглотит всего приращения земледельческих продуктов - производство несколько сократится без заметного ущерба для населения, которое, согласно нашему предположению, и без того находится в удовлетворительном положении.
Совершенно иные отношения представляются в случае, где как в России, производительность целой страны должна быть увеличена в два и три раза и от процесса возвышения сельскохозяйственной культуры ожидается обращение нищенствующего крестьянского населения в зажиточное, а некультурного русского государства - в благоустроенное. Здесь идет уже речь не с 10%-ном увеличении крестьянского дохода, а об удвоении и утроении последнего. Территория крошечной Дании могла рассчитывать на разрешение этой задачи, потому что вся ее производительность ничтожна сравнительно с объемом мирового рынка. Но если иметь в виду Россию, в которой состоит под культурой 200 милл. десятин, а собираемое ею количество хлеба составляет 4/5 часть мирового производства, то постановка вопроса о крупном и более или менее быстром увеличении ее земледельческой производительности приобретает характер едва ли разрешимой задачи.
При обсуждении вопроса об улучшении материального состояния сельского населения России путем поднятия производительности земли молчаливо признается непреложность положения, что в условиях сельскохозяйственного производства не существует препятствий к такому поднятию производительности последней, какое необходимо для полного обеспечения и ныне устроившегося на земле населения, и возможного прироста последнего.
На чем, однако, основано последнее предположение? Пример других государств вовсе не доказывает его непреложной истинности. Земледельческая Индия не благоденствует, а страдает от постоянных голодовок; земледельческое население Ирландии не благоденствует, а бежит со своей родины; в Англии земледельческое население не испытывает острого страдания только потому, что численность его сокращается из года в год и бывшие земледельцы поглощаются фабрикой или эмигрируют; земледельческое население Франции удерживается в сносном положении благодаря применению таких героических средств, как ограничение рождения детей; земледельческое население Германии пользуется сравнительным благосостоянием при том же условии ограничения числа земледельцев путем быстрого развития промышленности и эмиграции в Америку. Почему же считается истиной, что поднятие материального благосостояния русских земледельцев не встретит препятствий, стоявших на пути улучшения быта земледельцев в других государствах, и что производительность нашей земли может быть поднята на такую высоту, что сельское хозяйство доставит достаточное обеспечение не только тем лицам, которые привлечены к нему в настоящее время, но и тому потомству этих лиц, которое не найдет применения своих сил в области промышленного труда и будет увеличивать кадры земледельцев? Почему не решаются утверждать чего-либо подобного относительно эксплуатации других естественных богатств? Почему, например, не предполагают удвоить и утроить разработку наших нефтяных источников, каменноугольных копей, залежей минералов и поместить в эти промышленные отрасли тот избыток рабочих рук, какой наблюдается в сельском хозяйстве? И если всякому ясно, что нельзя привлекать к названным отраслям больше рабочий сил, чем это допускается спросом рынка на соответствующие продукты, - а если бы можно было увеличить здесь число рабочих в два и три раза, то под условием понижения производительности каждого рабочего и прекращения технических улучшений, - если все это ясно, когда речь идет о горной, фабричной и заводской промышленности, - почему все эти соображения исчезают из нашего сознания, когда говорят о сельском хозяйстве?
Сельское хозяйство отличается от других промыслов тем, что доставляет человеку продовольствие. Поэтому при наличности свободной земли таковая будет заниматься всяким лицом, не пристроившимся к другому промыслу. Но при товарном хозяйстве земледелие непосредственно обеспечивает трудящемуся лишь средства его пропитания; в удовлетворении же других своих потребностей земледелец, как и кустарь, будет зависеть от сбыта своих произведений. По условиям данного быта, например, земледелец будет находиться в удовлетворительном положении, если выручить деньгами вдвое больше того, что стоят потребляемые им жизненные припасы. Для этого ему нужно лги иметь двух покупателей. Тогда он может поднять производительность земли настолько, чтобы получить натурой втрое больше того, что требуется для пропитания его семьи. Но если по местным условиям земледелец имеет лишь одного покупателя и может выручить деньгами лишь половину того, что ему нужно, он подымет производительность земли до уровня, при котором ценность всех получаемых им продуктов будет лишь в два раза превосходить стоимость потребляемых им жизненных припасов. Как бы ни была недостаточна такая выручка - у него нет средств увеличить ее, если, конечно, не предположить, что он побьет всех конкурентов на международных рынках и станет помещать туда свои товары.
Если с этой точки рассмотреть положение русского земледельца по сравнению, например, с немецким, то мы найдем резкое между ними различие. Неземледельческое население Германии в два раза превышает число земледельцев, и каждый земледелец имеет двух покупателей своих продуктов. В России земледельческое население в два раза многочисленнее промышленного и на двух земледельцев приходится один покупатель. Немецкий земледелец выручает поэтому деньгами вдвое больше того, что сгоят потребляемые им жизненные припасы; а русский получает на внутреннем рынке половину стоимости собственного потребления.
Повторяем, на чем основано соображение, - не высказываемое открыто, но предполагаемое в проектах обогащеня России путем поднятия ее сельского хозяйства, - что емкость рынка для продуктов последнего может быстро и безгранично увеличиваться? Не доказывают ли наблюдения напротив того, что мировой рынок слишком узок для того, чтобы вместить всю массу выбрасываемых на него продуктов земледелия? Не по этой разве причине в Англии в течение тридцати последних лет сократилась на 25% площадь, состоявшая под посевом хлебных и кормовых растений? А те западноевропейские государства, которые развили в это время свою сельскохозяйственную промышленность, не прибегли ли для этого к помощи таможенных пошлин, оберегая ими внутреннего производителя от конкуренции иностранцев? И разве факт критического состояния европейского сельского хозяйства, обусловленый заваливанием европейских рынком дешевым хлебом и мясом, производимыми в колониях, недостаточно красноречиво свидетельствует о том, что в области сельского хозяйства, как и в сфере индустрии, борьба идет не между потребителями, перебивающими друг у друга товар, а среди производителей из-за ограниченного рынка? Но расширение колоний, вовлекаемых в сферу международного торгового оборота, далеко еще не закончено. Не закончено поэтому распространение земледелия на нетронутые почвы заокеанских стран; не закончен, следовательно, и процесс заваливания европейских рынков колониальным хлебом, шерстью, мясом, а затем и более деликатными продуктами сельского хозяйства; не прекратились и затруднения европейских хозяев, стремящихся поднять производительность своих земель, т.е. предлагающих потребителям продукты более дороги сравнительно с товаром колониального происхождения; не исчезла и необходимость оберегать пошлинами европейское хозяйство от конкуренции хозяйства неевропейского. Но это средство развития местного промысла доступно лишь для стран, ввозящих хлеб, мясо, масло и т.п.; но его нельзя применить к странам, которые, как Россия, вывозят сельскохозяйственные произведения на чужие рынки. Этим странам предстоит весьма трудное дело соперничества с заокеанской производительностью; а малокультурная Россия почти не имеет шансов победить своих колониальных соперников, принадлежащих к самым образованным нациям. Об этом достаточно красноречиво свидетельствуют итоги международной торговли продуктами сельского хозяйства.
Беспрепятственно помещать на внешних рынках мы можем только зерно, да и то не потому, что добывание его обходится у нас будто бы дешево, а по причине того, что нищий производитель, наш крестьянин, вынужден отчуждать его по всякой цене в ущерб собственному питанию. Но мы не в состоянии уже конкурировать на внешних рынках с иностранцами продуктом простейшей обработки зерна - мукой, приготовляемой не нищим крестьянином, а капиталистом, участвующим в деле ради барыша. Северо-Американские Соединенные Штаты экспортируют муку на 150-200 милл. руб. в год, а мы не вывозим ее (не считая Финляндии) и на 10 милл. руб. То же самое относится и к мясу, о вывозе которого мы толкуем вот уже 25 лет. Мясных продуктов Соединенными Штатами экспортируется на сумму 350-400 милл. руб. в год, а из России мяса отправляется за границу едва на 2-3 милл. руб. Коровьего масла из Европейской России вывозится ничтожное количество, и быстрое возрастание в последние годы его экспорта обязано сибирскому маслоделию, которое является, таким образом, конкурентом товару внутреннего производства. Значительное развитие из более деликатных продуктов животноводства получил в последнее время вывоз из России яиц; но на этом товаре, конечно, нельзя основать надежды на поднятие нашего хозяйства. Более солидным основанием для этого мог бы служить экспорт сахара; но те 20-25 милл. руб., которые мы получаем по этой статье, следуют за товар, продаваемый иностранцам в убыток, покрывемый - благодаря правительственной нормировке производства - русским потребителем этого продукта. Других продуктов технической переработки сельскохозяйственных произведений (не говоря об отрубях и выжимках, которым лучше было бы идти на корм русского скота) мы почти не вывозим; а из продуктов первичных или полуобработанных следует указать на лен и пеньку, вывозимые на сумму 80-90 милл. руб., живой скот - на 10 милл. руб. и кожи - на 10 милл. руб.
Указанный состав нашего экспорта продуктов сельского хозяйства, в котором так преобладает дешевое зерно и такую слабую роль играют более деликатные и дорогие товары, объясняется тем, что все сколько-нибудь густо населенные страны - вывозят ли они сельскохозяйственные продукты, или получают таковые из-за границы - стремятся расширить производство мяса, масла, вина, фруктов и т.п. на счет добычи зерна, потому что первые продукты допускают производительное употребление труда земледельца в течение круглого года и возвышение его дохода путем улучшения качества товара; а в зерновом хозяйстве земледелец находит применение своему труду лишь в течение летнего полугодия, и стойкий характер натуры продукта не допускает быстрых изменений его качества. То или другое достоинство зерна зависит к тому же от естественных свойств почвы более, чем от искусства земледельца, и это есть первый и самый простой продукт земледелия, не требующий крупных затрат со стороны хозяина. Производство зерна и помещение его на внешних рынках доступно поэтому для самого несовершенного хозяйства в странах, где земледелец не находит более выгодного применения своему труду; доступным оно поэтому оказалось и для несовершенного русского хозяйства, в котором ищет применения своих сил масса населения, не имеющего других источников дохода. Иное дело - прочие продукты сельского хозяйства. Они требуют лучшей обработки земли, большого применения удобрения, более дорогой хозяйственной обстановки - словом, таких расходов, которые могут окупиться лишь при значительной цене товара, и таких знаний, которые еще предстоит приобрести нашему народу. В этой области сельского хозяйства естественные свойства почвы и дешевый труд отходят на задний план, а главным орудием борьбы с другими производителями становятся искусство и культурность хозяина. Условия конкуренции здесь сближаются с теми, какие свойственны заводско-фабричной деятельности, и победа в борьбе остается на стороне богатого и культурного, а не бедого и невежественного производителя. Вот почему малокультурная Россия не имеет и не может иметь в ближайшем будущем крупных успехов в борьбе за рынки с таким высоко коммерческим промышленным соперником, как Соединенные Штаты Северной Америки, хозяйственная эволюция которой тоже уже поставила вопрос о возвышении интенсивности сельского хозяйства и об обеспечении ее земледельческому населению производительного занятия в этой области в течение круглого года для пополнения дефицита, образовавшегося вследствие лишения его зимних заработков неземледельческого характера.
Другое препятствие крупному возвышению интенсивности нашего земледелия мы встречаем в факте, который мало принимается во внимание при рассуждениях об этом предмете, - факт ограниченности потребностей, которым служат продукты сельского хозяйства, и сокращения их применения. В прежнее время растительный и животный мир доставлял человеку предметы питания, передвижения, одежды, освещения, отопления, материал для построек и т.п.; а с течение времени область применения продуктов этого мира, следовательно, и продуктов сельского хозяйства сокращается все более и более. В постройках вместо дерева более и более находят применение камень и железо, в отоплении дерево заменяется каменным углем и нефтью, в освещении жиры заменяются керосином, смазочные растительные масла уступают место минеральным, конопляные и льняные канаты и кожаные ремни - железным; и даже в область питания начинают врываться продукты неорганического мира. В области материалов производства, не затронутых присущей цивилизации тенденцией заменять в употреблении человека организованную материю неорганизованной, остаются еще кожа и прядильные растительные вещества, служащие для одежды. Но кожи не могут быть предметом специального приготовления в интенсивном сельском хозяйстве, а в отделе прядильных материалов большее и большее значение получает хлопок, произрастающий в жарких странах, и суживается применение продуктов умеренного пояса - льна и конопли. Такое направление хозяйственной эволюции цивилизованного мира ограничивает значение сельского хозяйства в области производства и потребления.
Основывать поэтому прочное здание материального благополучия огромной страны на развитии сельскохозяйственного производства - значит строиться на песке или болоте. Сельское хозяйство больше и больше будет ограничиваться производством предметов питания, причем более цивилизованные государства захватывают в свои руки приготовление наиболее дорогих из этих предметов, а России остается довольствоваться поставкой на внешние рынки дешевых, преимущественно зерновых товаров. Собственный ее рынок тоже не может служить основанием для высокого развития земледелия. Промышленное население у нас крайне незначительное; заработки его, а следовательно, и запрос на предметы питания высшего качества невелики; спрос на растительные материалы производства, получаемые в умеренных климатах, имеет тенденцию сокращаться. Оттого-то на низкой ступени интенсивности стоит у нас не только хозяйство бедного, невежественного и бесправного крестьянина, но и хозяйство образованного дворянского сословия. Оттого же и успешные попытки поднятия крестьянского хозяйства не приводят ожидаемым результатам существенного изменения системы последнего. В московской губернии, например, благодаря помощи земства тысяча общин оставили трехполье и перешли к многопольным севооборотам с посевом трав, причем в волоколамском уезде преобразование распространилось на большую половину крестьянских земель. Указанное изменение севооборота с расширением кормовой площади на счет пищевой, согласно учению агрономии, составляет лишь первый шаг к развитию интенсивного скотоводства; и такое значение оно имеет в тех немногих помещичьих хозяйствах центральной нечерноземной полосы, где дело поставлено рационально. Но в крестьянском хозяйстве московской губернии за первым успешным шагом не последовало второго; и вместо увеличения скота и производства продуктов скотоводства хозяева сбывают на рынок траву. Причину сказанного, кроме острой нужды в деньгах, местный агроном г. Бажаев видит в том, что, вследствие "невысокого среднего уровня потребностей даже городского (прибавим к тому же подстоличного) населения, промышленное молочное хозяйство оказывается выгодным лишь в подгородных местностях”4. А много ли у нас таких местностей?
Если очень труден и медленен процесс изменения характера полеводства и превращения зернового хозяйства в животноводческое, то уже совсем иное следует сказать относительно повышения урожаев зерна: достаточно улучшить обработку земли, применить, где нужно, минеральное удобрение и крестьяне станут получать в 1 1/2—2 раза больше зерна. Но спрашивается, выиграют ли от этого существенно земледельцы? Получат ли они за свой количественно возросший продукт пропорционально более денег? Ответом на этот вопрос служат следующие исторические факты. За время с конца 60-х по конец 80-х годов производства хлебов в Северо-Американских Соединенных Штатах поднялось с 4,3 до 8,7 млрд. бушелей, т.е. удвоилось; валовая же ценность урожая с 3,5 млрд. долл. увеличилась до 3,7 млрд. долл., т.е. осталась почти без перемены. Подняв производительность своего хозяйства в 2 раза, американский фермер, следовательно, совсем не достиг увеличения своего денежного дохода от зерна. Такую же судьбу имели и попытки французского земледельца к улучшению своего хозяйства: в 50-х годах сбор пшеницы составлял во Франции 89 милл. гектолитров, ценностью в 2 млрд. фр., в 90-х годах сбор поднялся до 120 милл. га, т.е. на 1/3 часть, а выручка составляла те же 2 млрд. фр.5 Опыт нашей страны тоже не говорит в пользу решающего значения для подъема крестьянского благосостояния значительного возвышения урожаев.
После голодных лет начала истекшего десятилетия несчастная наша страна была "благословена" несколькими подряд урожайными годами: в течение трехлетия (1889-1890), предшествовавшего неурожайным годам, в 60 губерниях Европейской России собиралось в среднем 2,2 милл. пуд. зерна в год, а в течение четырехлетия (1893-1896), следовавшего за этими годами, - в среднем 2,8 милл. пуд., т.е. на 600 тыс. пуд., или на 25-30%, более. Как это отразилось на ценах хлеба - показывают следующие данные для важных пшеничного, самарского, и ржаного, елецкого, рынков. В 1889-1890 гг. средняя цена пшеницы перерода в Самаре равнялась 86 коп. за пуд; в 1893 г., после неурожайных лет, она составляла 92 коп., в 1894 г. понизилась до 65 коп., затем до 51 коп., в 1896 г. стояла на 53 коп.; понижение цен составляет 34 коп., или 40% первоначальной цены. Рожь, легкая в Ельце, в 1889-1890 гг. стояла на 48 коп. за пуд; в 1893 г. она составляла 59 коп., затем упала до 36 коп., 32 коп., 33 коп.; понижение на 16 коп., или на 1/3. Цена на хлеба понизилась больше даже, чем увеличились сборы хлебов, и если она не упала еще более, так это потому, что торговцы знали настоящую цену божьему благословению, покупали и складывали в амбары дешевое зерно, не нуждаясь в нем в настоящем, но имея в виду сбыть его при следующем неурожае по удвоенной цене. Неурожай не заставил себя долго ждать. В 1897 г. в России было собрано менее 2,3 милл. зерна; разразился неурожай в Индии, в Венгрии, южных западных европейских государствах, и завалившее наши склады зерно было продано по цене до рубля за пуд пшеницы (в Самаре) и 60 коп. за пуд ржи. Увеличенные благодаря капризу природы на 25 30% сборы зерна были в данном случае сейчас же компенсированы другим ее капризом. Но как чувствовал бы себя земледелец, если бы возвышение урожаев было результатом его собственных сознательных мероприятий, которые не остановились бы на данной точке, а обещали дальнейшее заваливание рынка товаром? До каких пределов дошло бы понижение цен, когда торговцы, не ожидая необходимого, как в данном случае, прекращения хороших сборов хлеба, отказались бы тратить деньги на никому ненужный товар? Ведь и в описываемом случае в Саратове рожь продавалась по 29 коп. за пуд; что же выручал земледелец за продукт своего труда в каком-нибудь захолустье, глаз на глаз с двумя-тремя местными скупщиками хлеба?
В рассуждениях о возможных результатах улучшения крестьянского хозяйства фигурирует всегда и соображение о том, что, увеличив добычу зерна, сельское население получит, по крайней мере, возможность наедаться досыта и не будет влачить, как теперь, полуголодного существования. Позволительно, однако, усомниться, и в этом результате. В натуральном хозяйстве действительно лишний пуд зерна равносилен лишнему куску хлеба. Но не то в хозяйстве денежном, где неимущий производитель обременен долгами, уплачиваемыми из урожая, и когда у него имеется тысяча других нужд, которые могут быть удовлетворены только деньгами. Для получения этих денег им будет пущено в продажу все зерно, как продается оно и ныне, с надеждой, что весной его удастся вернуть обратно для посева или пропитания. К этому побудит крестьянина и понижении рыночной цены зерна, уменьшающее его выручку. Насыщение досыта собственным хлебом ныне голодающего земледельца было бы обеспечено в случае, если бы остальные, главные, личные и общественные, потребности его получили уже удовлетворение. Но ведь этого же не наблюдается в действительности; и нищенствующий земледелец и при увеличенном сборе со своего участка может оставаться в полуголодном состоянии: ему нельзя назначить на все остальные нужды лишь ту сумму, какая останется после полного удовлетворения потребности питания. Но если это заключение оказалось и ошибочным, если бы поднятии земледелия привело к тому, что крестьянин, оставаясь бедняком, наедался досыта, то это еще не разрешало бы вопроса об экономических затруднениях России. Мы все-таки оставались бы без средств удовлетворения многочисленных потребностей, связанных с принадлежностью России к семье цивилизованных народов.
Если из всего, что излагалось на страницах этой книги, позволительно вывести какое-либо поучение, то оно заключается, по нашему мнению, в следующем.
Вследствие определенной комбинации условий внутренних и внешних, естественных, экономических и культурных у нас поставлены очень узкие границы поднятию производительности земли и успехами земледелия мы не можем обеспечить себе достойное положение в ряду цивилизованных государств. Опыт и простые научные соображения говорят, что мы напрасно стали бы добиваться такого положения и путем развития индустрии, как системы коммерческих предприятий. Нам нужно вообще очень осторожно относиться к мысли о применении тех форм экономического прогресса, которые так блистательно осуществились в передовых странах и движущим нервом которых служит конкуренция. В наш век упорной борьбы цивилизованных обществ за рынки для их произведений отсталая многолюдная страна, подобная России, не должна в своих расчетах о приобретении прочного материального основания для культурных успехов исходить из предположения о побиении соперников на поле конкуренции. Это значит, что ей не следует строить проекты обеспечения материального преуспеяния на соображениях об участии в капиталистической эволюции мирового рынка, потому что он будет скорее использован ее соперниками, а не ею. Надежда же на то, что взамен внешнего рынка у нас разовьется широкий внутренний спрос на разные продукты, не имеет под собой прочного основания. Остается идти навстречу этому спросу, а не ожидать его! Этот спрос существует в потенциальном состоянии, и нужно только дать возможность ему проявиться. Он заключается в неудовлетворенных потребностях народа и не предъявляется на рынке лишь за отсутствием у него покупательных средств. Задача нашей общественной мысли заключается поэтому в устранении этого посредствующего звена (рынка спроса) в процессе удовлетворения народных нужд и в изыскании форм удовлетворения последних путем планомерной организации производства в прямой связи с потреблением. Россия имеет массу неудовлетворенных потребностей; ее естественные богатства остаются без надлежащей разработки; огромная часть ее рабочей силы не имеет производительного применения; наука открыла способы многократного усиления естественных производительных сил. Будем же исходить из этих посылок, как из основания для здания материального благоустройства страны. Привлечем к работе всю живую силу народа, вооружим ее механической силой природы и направим этот могущественный производительный аппарат на разработку естественных богатств в целях удовлетворения уже определившихся и имеющих еще возникнуть потребностей страны. Будем основываться на внутренних потребностях и средствах их удовлетворения и отбросим раз навсегда предрассудок, вырощенный подчинением цивилизованного мира руководительству капитала и гласящий, что достаточное развитие производительности труда обеспечивается лишь столкновением всех в общей свалке. Будем помнить, что борьба рождает не только победителей, но и побежденных!
1 С.-Петербург, 1907. С. 90-220. - Ред.
2 См.: Индия и ее rope // Жизнь 1900 № 6.
3 Зомбарт В. Современный капитализм. Изд. Горшкова, 1902. Т. I. С. 367.
4 Русские ведомости. 1905. № 230.
5 Никалай-Он. [Даниэльсон Н.Ф] Очерки нашего пореформенного общественного
хозяйства. С. 217; [Раппопорт С А.) (САн-ский) Крестьянский вопрос во Франции. СПб., 1906. С. 20.
<< Назад Вперёд>>
