Русская фабрика в прошлом и настоящем. Историческое развитие русской фабрики в XIX веке

ГЛАВА V²

От промышленного кризиса, в который врезалось начало XX века, при его наступлении, ждали, что он прекратит всякие споры о том, "капиталистическая страна Россия или нет". Ибо кризис окончательно должен был доказать, что "и в России наблюдается чередование оживления и застоя торговли, в зависимости не от урожаев, а от фазисов промышленного цикла"³. Кризис этого не доказал. Он не оправдал даже надежды официальных экономистов, которые предъявляли к нему гораздо более скромные требования. Официальные экономисты стремились, как известно, найти веру в скорое возвращение промышленного оживления в убеждении, что наш кризис был "повторением того же общего закона развития, который замечается в торгово-промышленной жизни всех промышленных наций в течение последнего столетия"⁴. Теперь от этих наивных речей не осталось ничего, кроме конфузных для одних и горьких для других воспоминаний. Ни официальные апологеты российского капитализма, как самодовлеющего блага, ни российские марксисты, ищущие в российском капитализме неминуемую школу будущего, уже не пытаются промышленным нашим кризисом конца XIX и начала XX века никого ни устыдить, ни убедить. Кризис, который должен был продемонстрировать естественность русского капитализма, его творческую силу и родственность капитализму всемирному, продемонстрировал как раз противоположное.

Правда, "народничество" тем не менее посрамлено, и, если верить его критикам, посрамлено окончательно, несмотря даже на то, что, по новейшим уверениям марксистов, последний наш промышленный кризис все-таки отличался от западноевропейского кризиса того же времени⁵, что, как известно, утверждали именно "народники", и только они. Но об этой своеобразной логике распространяться не стоит. Достаточно, если отметить, что так или иначе, но теперь никто не спорит против того, что своим прогнозом "народничество" обнаружило чрезвычайную прозорливость: в России кризис затянулся далеко после того, как он прекратился в Европе, и, в конце концов, уткнулся в эпоху, когда у России оказались новые причины промышленной депрессии. Мы говорим о дальневосточной авантюре, которая, и по официальному свидетельству, "потребовала чрезвычайного напряжения финансовых сил государства, увеличила его задолженность, временно отвлекла значительную часть населения от обычного его труда и сократила его заработки"⁶. Потом началась "смута", которой на смену пришла политика "успокоения", а хозяйственные плоды обеих были усугублены недородами 1905 и 1906 гг. По какому пути пошел русский капитализм после этого?

1

Железо и топливо являются главными устоями капиталистической промышленности, опирающейся на крупное производство, главными рычагами которого служат пар как двигательная сила, и железо - в форме машин, инструментов и пр. - как главное средство производства. Поэтому потреблением обоих этих продуктов с достаточной чуткостью обычно измеряется в капиталистическом мире состояние хозяйственной конъюнктуры.

Остановимся, прежде всего, на потреблении у нас железа и посмотрим, какую эволюцию оно переживало в первое десятилетие XX века?

Рекордным по железному потреблению годом за период промышленного расцвета конца XIX века был 1899-й, когда оно достигло 218 милл. пудов⁷. Затем потреблени железа в России постепенно сокращается, пока не достигает своего минимума в 165,7 милл. пудов в 1903 году. Накануне войны, в 1904 г., наше потребление железа опять оживляется, поднявшись до 195,7 милл. пудов. Но потом возобновляется постепенное падение, так что в 1905 г. потреблялось в России уже 179,9 милл. пудов, в 1906 г. - 175,7 милл. и в 1907 г. - 163,4 милл. пудов - меньше, чем в наихудший 1903 г., на 2,3 милл. пудов, 1907-м годом кончаются злоключения железного потребления. В 1908 г. было потреблено уже 177,4 милл. пуд.; затем эта цифра поднимается: в 1909 г. до 180,1 милл. пудов, 1910 г. до 204,1 милл. ив 1911 г. 250 милл. пудов. Следовательно, рекордный 1899-й год потребление железа перевалило только в 1911 г. Поэтому до последнего года могла быть речь только об относительных успехах. Во всяком случае, о серьезном переломе в затянувшемся на долгие годы болезненном состоянии железного потребления можно говорить только в связи с четырехлетием 1908-1911 гг.

Иную картину развития дает в России другой устой капиталистической промышленности, потребление каменного угля⁸. В 90-х годах прошлого столетия оно развивалось с большой быстротой. Наконец, достигнув 1,276 милл. пудов в 1900 г., вместо 472 милл. в 1890 г., оно вместе со всей русской промышленностью попало под действие промышленного кризиса. Но последний на него повлиял не так, как на потребление железа. Не в том дело, что рекордное потребление по отношению к углю опоздало и пришлось только на 1900 г. Гораздо важнее то обстоятельство, что сокращение здесь выпало только на два года: 1901-й - с потреблением в 1,248 милл. пудов и 1902 - с 1,222 милл. пуд., между тем, как, начиная с 1903 по 1908 г., за исключением года войны, мы имеем картину безостановочного роста (с 1,271 милл. пуд. до 1,800 милл.).

Следовательно, в течение всего времени, как железное потребление сокращалось, потребление угля, напротив - уже в 1904 г. перевалив через рекордное потребление 1900 г., росло с большой силой. 1908 год и тут оказался критическим, но как раз в обратном направлении: в 1909 г. потребление угля упало до 1,768 милл. пудов ив 1910 г. - до 1,698 милл. Но в 1911 г. потребление угля достигло небывалой цифры в 2,022 милл. пудов.

Итак, перед нами два друг друга исключающих показателя нашего промышленного состояния. Судя по потреблению угля, промышленный кризис конца XIX столетия длился всего два-три года, причем 1909-1910 гг. были периодом промышленной депрессии. Наоборот, если показателем принять потребление железа, то все время по 1908 г. окажется годами кризиса, сменившегося оживлением промышленности, именно начиная с 1909 г.!

Это противоречие покажется еще более глубоким, если от двигателей промышленности перейти к обрабатываемому ею сырью, и притом тому виду сырья, который в капиталистическом производстве всего мира и в особенности России играет выдающуюся роль. Обработка хлопчатой бумаги составляет пятую часть всей фабрично-заводской промышленности России. Очевидно, потребление в стране хлопка-сырца должно отражать в себе состояние всей нашей промышленности. Обращаясь к цифрам⁹, мы видим, что в течение 90-х годов потребление хлопка-сырца в России постоянно возрастало. Сравнительно с первым пятилетием, второе дает 7,7% ежегодного прироста. Что же мы видим в дальнейшем?

Принципиально здесь не изменяется ничего; ослабляется лишь темп прироста. Если исключить 1905 год, когда вся русская жизнь выбита была из колеи русско-японской войной, то в пятилетие 1900-1904 гг. % ежегодного прироста хлопчатобумажной промышленности понижается с 7,7% до 5% и в трехлетие 1906-1908 гг. до 4,4%, чтобы в следующее же двухлетие опять подняться до 5,5%. Где ослабление роста так невелико и неустойчиво, о промышленном кризисе говорить как будто не приходится, а речь может быть только о легкой, да и то лишь относительной, заминке. Нельзя же забывать последствий тяжелой войны, революции и антиреволюции, сжавших железными тисками народную жизнь. Зато, с другой стороны, характерно, что по миновании всех злоключений, рост потребления хлопка в 1909-1910 гг. возрос так слабо. Эта слабость ускорения темпа в росте хлопкового потребления не дает возможности видеть в нем симптома серьезного повышения хозяйственной конъюнктуры.

Словом, в общем, факты и цифры хлопкового потребления - не показательны и не симптоматичны.

Таким образом, необходимо признать, что третий показатель состояния русской промышленности не только не уничтожает противоречия между показаниями железного потребления и угольного, но вносит в путаницу и свою каплю "дегтя".

Отсюда напрашивается тот любопытный вывод, что, если говорят о состоянии русской промышленности за тот или иной момент, о ее направлении, стремлениях и тенденции развития, то это существенное заблуждение. Учитывать следует не одно состояние, не одну тенденцию и т.д., а несколько тенденций, которые нередко идут вразрез друг другу, иногда друг друга даже исключают.

Вот почему одинаково проницательные и добросовестные исследователи русской промышленности устанавливают для нее не только различные прогнозы, в которых всегда скрывается значительный элемент субъективности, даже предвзятости, а то и прямо произвольности, - но и различные диагнозы, не только допускающие, но и требующие большую долю объективности. Вся суть в том, что люди к многостороннему явлению подходят каждый с одной стороны, так что говорят они, в сущности, на разных языках.

2

С точки зрения потребления, разные отрасли промышленности можно объединить в такие две группы: в производства, обслуживающие массовое потребление, и производства, имеющие целью потребление капиталистическое и государственно-общественное. Первая группа производств распадается на две подгруппы: на производства, отвечающие общему спросу, и производства, отвечающие спросу более состоятельных классов населения. Из второй группы производств можно выделить производства, продукты которых не только имеют свои собственные рынки сбыта, но, кроме того, борятся за рынки сбыта с другими производствами.

Мы уже указывали, что при капитализме особенно важное значение имеет потребление железа и угля. Добыча угля, как мы ниже покажем, занимает типическое место среди производств, ведущих борьбу с другими производствами за рынки сбыта. Вообще же добыча угля и железное производство при настоящем характере общественной и государственной жизни, кроме крупной промышленности, играет видную роль в удовлетворении общественного и государственного потребления. Из производств, предназначенных для массового потребления всеобщего характера, выделяется в России обработка хлопка. Обработка шерсти до сих пор обслуживает у нас, главным образом, сравнительно состоятельного, частью городского, частью "буржуазного" потребителя. Рядом с нею же стоит и сахарное производство.

Мы получаем, таким образом, четыре типа производств, анализ коих поможет нам понять существо того разнообразия хозяйственных тенденций и их влияний на русскую промышленность, которое обнаружено нами при ознакомлении с эволюцией, пережитой у нас в последнее десятилетие потреблением железа, угля и хлопка-сырца. Следует, впрочем, оговориться, что если уголь частью идет на удовлетворение массовых потребностей, то и в железном производстве имеются целые отрасли, предназначенные на удовлетворение потребления народных масс. Соответственно нашей задаче, "исключения" придется рассматривать особо.

3

В последнее десятилетие XIX века железное производство развивалось в России с исключительной быстротой. Выплавка чугуна за время от 1891 по 1900 год увеличилась почти в три раза (с 59,6 милл. пуд. до 176,8 милл.), производство полупродуктов - во столько же раз (с 56,9 милл. до 160,8 милл. пудов) и производство готовых продуктов - в два с половиной раза (с 52,3 до 134,4 милл. пуд.). Такого интенсивного развития производства мы не находим не только ни в одной другой отрасли русской промышленности, но и в железном деле ни одной из капиталистических стран Европы за все время, начиная с середины прошлого столетия. В то же время и кризис конца XIX столетия сказался в русском железном производстве с наибольшей силой.

Высшего развития железное производство достигло в 1900 году. Если мы будем обозревать цифры¹⁰ за дальнейший период, то получим следующую картину. До 1904 года железное производство безостановочно падало¹¹...

7¹²

Подробно проанализировав движение типических отраслей русской промышленности, рассмотрим теперь, в виде итога, что произошло за первое десятилетие XX в. с последней в целом, по официальным данным, касающимся предельных лет прожитой ею эпохи. Для сравнения мы берем собранные и обработанные под руководством В. Варзара данные о фабрично-заводской промышленности за 1900 и 1908 гг., дополненные сведениями о производствах, обложенных акцизом за те же годы, причем мерилом изменений в промышленности служит число занятых в ней рабочих¹³. Чтобы яснее выставить произошедшие изменения, мы располагаем производства в порядке убывающего процента прироста трудовой армии:



16 процентов прироста в 8 лет или 2% в год в такой стране слабого развития фабрично-заводской промышленности, как Россия, обозначает почти что промышленный застой. Тем не менее мы имеем производства, которые были лишены и этой нормы роста. Наоборот, некоторые отрасли развивались с выдающейся интенсивностью. Из производств с наименьшим ростом выделяется обработка металлов и минеральных веществ, связанная главным образом с производственным или капиталистическим потреблением, с одной стороны, и с государственнообщественным - с другой. Слабый рост дают и производства, лишенные у нас типичности, например обработка шерсти, и обслуживающие верхние слои городского населения, как обработка льна и шелка. В порядке постепенности мы поднимаемся теперь к производствам массового потребления. Тут, прежде всего, мы встречаемся с производствами, отвечающими на спрос средних слоев населения, - бумажных, а также с обработкой животных продуктов, имеющих назначение, частью производственное, но главным образом массово-потребительское; смешанный характер носят и химические производства. Наконец, массовому потреблению, в котором участвуют широкие слои населения, отвечает обработка дерева, питательных веществ, хлопка и смешанных текстильных материалов.

Таким образом, все отрасли русской промышленности можно разделить на три отдела: 1) на отрасли, для которых промышленный кризис прошел вовсе бесследно, так как они увеличивались ежегодно на 3-4%, норму, во всяком случае, солидную; и это главным образом производства, обслуживающие массовое потребление широких общественных слоев; 2) на отрасли промышленности, которые кризис задержал в росте, но не обратил в свою жертву, куда относятся главным образом производства, обслуживающие нужды "среднего состояния" и лишь отчасти - капиталистические и государственно-общественные; 3) наконец, в последний отдел следует отнести отрасли промышленности, производящие продукты отчасти потребления высшего слоя городского населения, но главным образом - капиталистического и государственно-общественного приложения; эти отрасли промышленности либо вовсе не развивались под влиянием кризиса, а в одном случае даже сокращались, либо развивались почти что незаметно.

Повторяется, следовательно, здесь, в этих общих итогах, то же самое, что мы видели при анализе судьбы типических отраслей промышленности. Очевидно, необходимо установить как несомненный факт, что промышленный кризис, затянувшийся на все первое десятилетие XX века коснулся, скорее, питался только отраслями промышленности, обслуживающими промышленность же, точнее, товарно-капиталистическое производство, во-первых, и государственно-общественные нужды, во-вторых. Все же остальные отрасли промышленности в своем развитии проходили разные этапы, но о серьезном влиянии на них промышленного кризиса нельзя говорить. Другими словами, русская промышленность в общем и целом тенет двумя руслами, или, что то же самое, управляется факторами двух различных порядков.

8

Вскользь мы уже говорили, как встречал промышленный кризис России один из наиболее вдумчивых исследователей "русской фабрики". Не менее любопытно то, как он его "провожает"¹⁴. Если кризис он встречал как хозяйственный момент, который должен был доказать, что Россия окончательно стала "капиталистической страной", то теперь, провожая кризис, он подчеркивает свою проницательность, так как, действительно, "по своему происхождению русский кризис... не представлял собой ничего исключительного и имел все типичные черты периодического кризиса”, составляющего характерное свойство капиталистического уклада промышленности. Но несколькими строками раньше автор, имея перед собой факт "необычайной устойчивости и упорства промышленного застоя, растянувшегося в России на целое десятилетие", находит, что "нужно, прежде всего, признать, что русский кризис весьма существенно отличается от обычных периодических кризисов, переживаемых капиталистической промышленностью". Получается противоречие: раз кризис не представляет собой ничего исключительного по происхождению, каким образом вылился он в "существенно отличные" формы? Неужели одни и те же причины могут давать различные результаты?

Не будем, однако, придираться к словам, тем более что далее автор "для объяснения особенности русского кризиса" - который, напомним, не представлял собой, по мнению автора, "ничего исключительного" - обращается "к особенностям русского промышленного развития". Итак, "народники" глупости-таки говорят о своеобразности хозяйственного развития России. Тем не менее для объяснения такого важного феномена, как последний промышленный наш кризис, необходимо обратиться именно к "особенностям" развития русской промышленности. В чем же все-таки дело: какие особенности создали русский кризис?

Причины всех кризисов, и нашего в том числе, "коренятся в сфере накопления и расходования общественного капитала": накопляющийся капитал вызывает подъем промышленности, который, в свою очередь, поднимает спрос на капитал и доводит его до истощения; тогда наступает кризис, который длится до тех пор, пока капитал опять не накопится, и таким образом вертится бесконечное колесо промышленных кризисов и подъемов.

Что в этой "теории" кризисов мы имеем правильное описание явления, это бесспорно. Но описание явления еще не есть его объяснение. Для капиталистических стран, действительно, характерны обилие свободных, ищущих приложения капиталов, как подготовка и сопутствие промышленного подъема, и их истощение, как предшествующий кризису и до поры, до времени ему сопутствующий момент. И весьма основательно автор указывает, как на "особенность" России, что этому закону она не подчиняется. Действительно, процесс накопления свободных капиталов у нас идет своей дорогой, а развитие промышленности - своей.

Если взять остатки вкладов к 1 января каждого года вместе с собственными капиталами наших акционерных и городских банков, обществ взаимного кредита и государственного банка вместе с государственными сберегательными кассами, то получится, следующая картина процесса капиталистического накопления за последние 16 лет¹⁵:



Начало кризиса совпало в России с концом 1899 г., который стоит у нас под знаком обилия капиталов в банках: табличка дает прирост на небывалую в России цифру в 20% сравнительно с 1898 г. Потом, правда, прирост замедляется. Но, во-первых, он все-таки не прекращается вовсе, а потому нет повода видеть тут доказательство существовавшей острой нужды в оборотных капиталах. Во-вторых, в 1903 и 1904 гг. мы снова имеем прирост на нормы наиболее оживленных в промышленном отношении 1896 и 1897 гг., и несмотря на это, кризис не прекращается. Равным образом высокий прирост банковских капиталов в 1907 г. не препятствует кризису продолжаться. Однако особенно любопытно, что первый год нового промышленного оживления, 1909-й, начался при сокращенных капитальных запасах в банках - на 4%, причем и предшествовал ему год с прибавкой капиталов довольно умеренной - в 5%. Наконец, прибавку 1910 г., которую мы рассчитали по сравнению с 1908 г. и которая по этому одному уже должна была бы быть выше обычного уровня, также нельзя признать значительной; между тем промышленное оживление не только продолжалось, но даже усиливалось. Если помимо всего сказанного обратить внимание еще на то, что годы, подготовлявшие промышленное оживление 90-х годов прошлого столетия, были годами умеренного накопления капиталов - в нашей табличке на 6 и 8 %, - то станет очевидно, что в России обилие капиталов не только нельзя рассматривать как причину промышленного оживления, но, наоборот, первое можно предполагать как следствие второго: по мере того как растут доходы капиталистических классов населения, часть "накопления" переходит в банки, эти резервуары свободных капиталов в стране и посредники - не столько между капиталистами и промышленностью, сколько между капиталистами и... государственным казначейством, очень успешно конкурирующим в России на денежных рынках с народным хозяйством.

Такое неуважительное отношение русской промышленности к "закону" капиталистического развития вызывает у г. Туган-Барановского правильную догадку, что, вследствие бедности собственными капиталами, Россия, для развития своей промышленности, должна питаться чужими капиталами, притоку которых мы и обязаны были промышленным подъемам 90-х годов. Когда же приток этот остановился, начался промышленный застой, продолжавшийся целых десять лет.

Однако одна ссылка на иностранные капиталы ничего еще не объясняет: важно знать, в каком виде происходило растворение у нас иностранных капиталов. На эту сторону вопроса автор внимания не обращает, хотя именно она объясняет, почему кризис истекшего десятилетия был кризисом в сущности только таких отраслей промышленности, как горнозаводство, обработка металлов и т.п.

Г. Туган-Барановского, по обыкновению, вводит в заблуждение простое совпадение, которое он спешит признать "объяснением". Кризисы в капиталистических странах сильнее всего отзываются на промышленностях, производящих средства производства, т.е. главным образом горнозаводских и обработке металлов, которые, как мы показали, наиболее чувствительно пострадали и в России. Это совпадение г. Туган-Барановского вполне удовлетворяет, и он успокаивается на доказанной будто бы таким образом идентичности в ходе кризиса у нас и за границей. Но горнозаводство и обработка металлов обслуживает не только нужды капиталистической промышленности; он также обслуживают нужды современного государства - в сильнейшей степени, а также - и современного города. По приведенному нами выше подсчету, сделанному для 1900 г. г. Варзаром, на 21 милл. пудов железа, потребляемого в России фабрично-заводской промышленностью, приходилось в то время потребления одного государства 63 милл. и смешанного потребления государства и частных лиц 21 милл. пуд.¹⁷ Очевидно, если в потреблении государства произошла какая-либо заминка к началу XX века, то это должно было повлиять нагорнозаводство и обработку металла так, как не могли повлиять никаких изменения в потреблении промышленности.

Подойти к вопросу с этой стороны тем более необходимо, что обработка металла в России очень мало приспособлена к нуждам оборудования новых фабрик и заводов. В 90-х годах прошлого столетия новые либо коренным образом обновленные фабрики и заводы главное свое оборудование получали из-за границы, каковой порядок сохраняется до сих пор. Русская же обработка металлов предназначена для легкого ремонта и текущих нужд, в отношении чего спрос не подвергается сильным колебаниям. Поэтому нет оснований причины затруднений в горнозаводской промышленности и при обработке металлов искать в России там, где ее находят в капиталистических странах, именно в приостановлении промышленного учредительства.

Вообще нет оснований утверждать, что в первое десятилетие XX века заметно сократился у нас спрос на орудия производства. Если число предприятий фабрично-заводской промышленности увеличилось за весь период незначительно, всего лишь на 5%, то число рабочих возросло на 16%. Следовательно, произошла концентрация производства, сопровождающаяся всегда увеличением основного капитала, т.е. орудий производства, помещений и пр. С другой стороны, еще быстрее, чем количество занятых рабочих, возросла стоимость производства - почти на 45%, что свидетельствует о быстром прогрессе в техническом оборудовании предприятий. И действительно, число двигателей, имеющихся на фабриках и заводах, увеличилось на 21%, а их сила даже на 41%¹⁸. Таким образом, если истекшее десятилетие не было временем быстрого увеличения числа фабрик, то оно отличалось интенсивным улучшением технического оборудования старых фабрик, что обязательно должно было сопровождаться интенсивным "сопротивлением" с их стороны орудий производства.

В самом деле, несмотря на затянувшийся кризис, привоз машин и их частей, не считая даже сельскохозяйственных, стоял в течение всего десятилетия довольно высоко¹⁹:



Если взять весь привоз машин, то мы увидим, во-первых, что в два года кризиса он стоял высоко, т.е. кризис развернулся несмотря на высокое "потребление" орудий производства; во-вторых, в 8 лет кризиса привоз машин был выше, чем в пятилетие расцветавшей русской промышленности. Правда, в 1901-1908 гг. особенно силен был спрос на сельскохозяйственные машины. Но они ведь - также "орудия производства". Кроме того, и привоз других машин нельзя считать низким, если он был ниже, чем в пятилетие 1893-1897 гг., всего лишь на 9% за год в среднем. А если в столь благоприятном состоянии находился привоз орудий производства, то нужно ли доказывать, что не в худшем положении должно было быть их внутреннее производство. Во всяком случае, если число акционерных предприятий машиностроительного и механического производств к началу кризиса, в 1901 г., было 47, а в 1910 году их уже было 56, причем их складочный капитал возрос с 77,6 милл. руб. до 89,7 милл.²⁰, то не могло бы быть речи о кризисе даже в обработке металла, если бы ее судьба решалась капиталистическим потреблением.

С иным положением вещей мы встречаемся в движении потребления государства и городов за первое десятилетие XX века. Подсчитывая стоимость потребления государства в 90-х годах прошлого столетия, мы в другом месте пришли к заключению, что в последнее десятилетие XIX века казна "выбросила в обращение колоссальный денежный капитал, превысивший на 2,300 милл. руб. обычные затраты казны"²¹. Значительная часть этой суммы проведена в обращение обычным путем, которым в России государство выступает в роли попечителя о промышленном преуспевании, т.е. при посредстве расширения железнодорожной сети. Как обстояло с этим делом в последнее десятилетие?



Если в последнее десятилетие XIX века железнодорожное строительство почти в три раза было выше, чем в предыдущее десятилетие, и это, конечно, не могло пройти бесследно для процесса оживления русской промышленности, то железнодорожное строительство в следующее десятилетие снова сократилось весьма сильно - почти в 2 раза. В переводе на железо, приведенные цифры вырисовываются так: если в 80-х годах железнодорожное строительство предъявляло ежегодно спрос на 10 милл. пудов железа, то в 90-х годах цифра эта выросла до 28 милл., между тем как в первое десятилетие XX века она опустилась до 16,7 милл. пудов²³. Вообще же, если в 90-х годах государство фигурировало в роли потребителя, как мы выше упомянули, на лишних 2,300 милл. руб., сравнительно с обычными затратами казны, то за восьмилетие 1901-1908 гг. сумму эту можно оценить в 1,680 мил.²⁴ Другими словами, из-за сокращения потребления казны рынки сбыта продуктов нашей промышленности не досчитались в первые годы XX века свыше 600 милл. руб.

Для потребления городов в целях внешнего своего благоустройства, поглощавшего в последнее десятилетие XIX века крупные суммы, которые являлись значительным поспособлением, главным образом, для горнозаводства и обработки металлов, - начало XX века было также весьма неудачно. Так как внешнее благоустройство городов, - их оборудование водопроводами, канализацией, трамваями, газом и электричеством, необходимыми зданиями и т.д., - производится как за счет обыкновенных их бюджетов, так и за счет займов, то движение тех и других²⁵, в особенности последних, может быть принято мерилом внимания, уделяемого городами разным сооружениям общеполезного значения. Расходы русских городов, без городов Царства Польского, определялись 64 милл. руб. в 1891 г., 17 1/2 милл. в 1901 г. и 180,9 милл. в 1909 г. Это значит, что если в 90-х годах прошлого столетия расходы увеличивались ежегодно на 8 1/3%, то в первые годы XX века рост расходов понизился до 6 3/4 % в год.

Для городского "потребления” продуктов горнозаводской и металлической промышленности это ослабление роста городских расходов не прошло, понятно, бесследно. Но особенно замедлился рост городской задолженности, этого главного источника общественного предпринимательства в городах. 90-е годы открылись с 58,7 милл. руб. городских долгов и закрылись с долгом в 245,9 милл.; ежегодный прирост долгов достигал 31 процента. В 1909-м же году общая сумма задолженности городов равнялась 272,6 милл. руб. Это явилось результатом ежегодного прироста не более 1,5% в среднем. Если мы прибавим, что главнейшие сооружения в городах выполнены средствами частных обществ большей частью иностранных, которые развивались с большой быстротой в течение 90-х годов прошлого столетия и почти вовсе не учреждались в первые годы XX века, то получится у нас полное представление о слабых ресурсах, тратившихся городами на внешнее свое благоустройство в годы кризиса, сравнительно с годами промышленного оживления.

Нужды внешнего благоустройства это - одна сторона развиваемого городами потребления. Другая его сторона, важная для горнозаводства и металлической промышленности, это - частное домостроительство, интенсивность которого измеряется, обыкновенно, движением ипотечной задолженности. Ипотечная задолженность в городах от 1895 по 1901 г. увеличивалась ежегодно на 76,7 милл. руб.; в восьмилетие же 1901-1909 гг. ежегодный рост ипотечной задолженности городской недвижимости опустился до 29,5 милл. Этот ничтожный рост ипотечных долгов в первые годы XX века вполне гармонирует со всем тем, что мы знаем о совершенном упадке в эту эпоху домостроительства в русских городах, доведшем последние до жилищной нужды, до сих пор доходящей местами до форменного квартирного кризиса.

Как бы конспективно ни было сделанное сопоставление того, что в 1900-1908 гг. происходило с капиталистическим потреблением, с одной стороны, и с государственно общественным, - с другой, оно доказывает с достаточной очевидностью, что не в первом необходимо искать причин кризиса, пережитого горнозаводством и обработкой металла; так как, если нет данных, чтобы утверждать, что капиталистическое потребление сократилось заметно, то все свидетельствует, что потребление государства и городов сжалось в сильнейшей степени. Сотни миллионов "экономии", сделанной государством и городами, легли всей своей тяжестью на те отрасли русской промышленности, которые организацией своей были рассчитаны, главным образом на государственно-общественное потребление.

Когда промышленники в своих жалобах на положение промышленности ставили вопрос ребром, прямо и категорически заявляя что вся вина за кризис падает на казну, которая сначала избаловала их "спросом", а потом сразу свела его к минимуму, они были ближе к истине, чем г. Туган-Барановский. Прав последний, когда, вслед за "народниками"²⁶, признает одной из причин кризиса приостановление притока в русскую промышленность иностранных капиталов. Но последние растворялись в русской промышленности преимущественно через посредство потребления государства и городов. И это необходимо иметь в виду, чтобы понять истинную причину кризиса горнозаводства и металлической промышленности. Недостаточный спрос на орудия производства тут был ни при чем. Недоразумение получилось оттого, что последние связаны с теми же отраслями промышленности, что потребление государства и городов, а случайное совпадение превратилось в руках г. Туган-Барановского в доказательство верности его идеи об идентичности двух кризисов, нашего и европейского, при всем их органическом различии, которое не отрицает ни один исследователь, включая даже... самого г. Туган-Барановского.

ГЛАВА VI²⁷

1

Касаясь наших "промышленных перспектив", г. Туган-Барановский в 1912 г. писал: "Когда три года тому назад у нас обнаружились первые признаки промышленного подъема, то большинство наших экономистов отнеслись очень недоверчиво к этим показателям перелом нашей промышленной конъюнктуры. Доклад мой в Вольно-Экономическом Обществе, посвященный доказательству начала промышленного оживления, вызвал резкое отрицание со стороны огромного большинства принимавших участие в прениях. Аргументация моих противников была такова: русская деревня находится в состоянии такой бедноты и упадка, что наша промышленность не может рассчитывать на улучшение условий сбыта своих продуктов. Только после экономического подъема деревни можно рассчитывать на подъем промышленности. Любопытнее всего в этих прениях было то, что аргументация эта, воспроизводившая целиком народническую теорию условий нашего экономического развития... была усвоена без всяких ограничений и марксистами"²⁸. И, действительно, из всей "плеяды славных”, пришедших в русскую литературу с идеей, так сказать, самооплодотворения капитализма, как базы марксистского понимания ближайших промышленных судеб России, остался верным старой позиции один г. Туган-Барановский, так далеко ушедший от русских марксистов во всех других отношениях. Мало того, г. Туган-Барановский как будто еще дальше продвинул свою старую позицию, так как теперь он верит не только в самооплодотворение капитализма, но и в то, что самооплодотворяющийся капитализм является единственным источником оплодотворения даже для внекапиталистической промышленности. "Не земледелие, говорит он, ведет вперед промышленность, а промышленность ведет вперед земледелие"²⁹, по-видимому, безразлично, речь ли идет об Англии, Германии или России.

Фундамент г. Туган-Барановского это - его "теория" кризисов. Эта "теория" кризисов дает верное описание условий, при которых кризисы зарождаются, развиваются и ликвидируются, но и в этих рамках она скользит по поверхности капиталистической жизни, не захватывая ее "нутра”. Верно, что накопляющийся капитал, ищущий для себя приложения, сам бывает фактором прекращения кризиса. Точно также верно и то, что в процессе распределения капитала при промышленном оживление складываются семена будущего кризиса. Но в этих внешних манипуляциях отражается хозяйственная сущность, которая одна объясняет и эти манипуляции, и их финал - кризис, с одной стороны, и промышленное оживление, с другой.

В капиталистической стране, работающей на далекий и неопределенный рынок, нельзя в развитии промышленности исходить из его требований, ибо они не известны, поэтому производство расширяется, пока это дозволяют ищущие приложения капиталы. Но то, что называют денежным кризисом, который приходит, якобы, как авангард кризиса промышленного, а в действительности попросту есть не что иное, как истощение капиталов, так сказать, денежный голод, - получается, как результат невозможности свободно и легко размещать среди потребителей продукты производства и этим путем восстанавливать затраченные капиталы для дальнейшей их производственной циркуляции. Это и есть то, что обычно называют перепроизводством, нарушением равновесия между спросом и предложением.

Равным образом, кризис является не только временем накопления свободных, потенциальных капиталов, но и временем нахождения новых рынков сбыта, так что ликвидация кризиса совпадает с успешными результатами обоих процессов одновременно: если дешевизна капиталов будит предприимчивость, то открытие новых рынков сбыта оплодотворяет ее. Не случайность же, что из каждого кризиса каждая капиталистическая страна выходит с увеличившимися оборотами внешней торговли, между тем как заминка в последней служит наиболее верным признаком разворачивающегося кризиса. Накануне кризиса начала первого десятилетия XX века, в 1900 г., обороты внешней торголи Германии достигали 10,377 милл. марок, между тем как в 1901 г. он упали до 9,853 милл. Но уже в 1902 г. перелом в конъюнктуре вызван был повышением оборотов внешней торговли до 10,309 милл. марок, а окончательную ликвидацию кризиса создал внешнеторговый оборот 1903 г. в 11,017 милл. Точно также кризис 1907-1908 гг. начался в Германии, когда обороты ее внешней торговли упали в 1908 г. до 14,063 милл. марок, вместо 15,592 милл. 1907 г.; "переходное же время" открыл 1909 год, поднявший обороты внешней торговли до 15,021 милл., между тем как окончательная ликвидация кризиса вызвана была тем, что обороты внешней торговли достигли в 1910 г. 16,409 милл. марок³⁰.

Этому закону зависимости кризисов от заминок во внешней торговле подчиняются все без исключения капиталистические страны - и до такой степени, что иногда это проявляется в общих итогах оборотов внешней торговли всего мира. Например, в 1908 г. ценность мировой торговли упала до 121 млрд. марок вместо 131 млрд. 1907 г. Кризис начала десятилетия не дал такого яркого эффекта. Но если за пятилетие 1896-1900 гг. внешняя торговля всего мира увеличивалась ежегодно на 5,3%, то заминку не могло не вызвать то обстоятельство, что в 1901 г. она увеличилась только на 1,6% и в 1902 г. - на 1,8%. И кризис должен был окончиться в 1903 г., когда внешняя торговля нашла возможным увеличиться на 6,8%³¹.

Нет, разумеется, оснований думать, что только на внешней торговле отражаются крайние колебания хозяйственной конъюнктуры. B капиталистических странах внутренняя торговля не поддается крупным колебаниям вследствие того, что она там держит в своих руках все потребление. Но там, где это возможно, и рост внутренней торговли является фактором борьбы с кризисами. Таким образом, если капиталистические циклы колебаний промышленности внешним образом сопутствуются приливами и отливами обращающихся капиталов, то за кулисами банковских балансов и биржевых бюллетеней скрывается неприкрашенная жизнь с ее элементарной логикой, гласящей, что в то время, как в известных, прибавим, довольно скромных пределах, промышленность сама себя оплодотворяет, - таковы те ее отрасли, которые производят орудия производства, - то в общем и целом все решается не производственным, а личным потреблением - безразлично, внутренним или внешним.

Но против этого вывода можно сделать такое возражение: если в конечном счете все решается потреблением, то почему в России с ее промышленностью, обслуживающей почти исключительно внутренние рынки, и народной доходностью, опирающейся, главным образом, на хлебопашество, - почему нет здесь непосредственной зависимости между состоянием промышленности и урожаями? На том, что этой зависимости нет в самом деле, г. Туган-Барановский настаивает особенно упорно, понимая, что тут в самом деле завязан любопытный узел.

2

Влияние урожая на русскую промышленность один из теоретиков русского "народничества" двадцать лет тому назад выразил в такой формуле: "первичным двигателем всего производства фабрик является (в России) доход от земли, размеры урожая: чем больше доход от земли, тем выше производство"³². В эпоху формировки марксистского миросозерцания в России процитированная формула была излюбленной мишенью для обстрела "народнических" позиций. И "народнические" позиции обстреливались марксистами до тех пор, пока в вопросе о влиянии урожая на промышленность они сами не очутились... на тех же позициях. Теперь один из присяжных экономистов марксистского лагеря утверждает, что "промышленный подъем не был бы у нас так силен, если бы он не получил толчка именно в период благоприятных урожаев 1893-1896 гг."; а кризис 1900-1902 гг. "не был бы у нас так ужасен, если бы ему не предшествовали общие неурожаи 1897 и 1898 гг. и не сопутствовали частные неурожаи 1899-1900 гг. в районах, работающих на внешний рынок, и опять общий неурожай в 1901 году"³³.

Эта метафора в миросозерцании марксистов, неожиданная сама по себе, не должна все таки удивлять. Пока марксисты возражали против идеи подчиненности промышленной эволюции влиянию урожаев, сама идея стала до того популярна, что ныне без нее не обходится ни одна объяснительная записка к проектам государственных бюджетов, ни один официальный отчет о состоянии промышленности, ни один доклад и ни одна статья самих промышленников. И со стороны г. Туган-Барановского являются действительным мужеством его новейшие выступления в защиту положения, выставленного им в другое время и при иных - и для него самого, и для всей России - условиях. При всем том необходимо согласиться, что поскольку вопрос о влиянии урожаев на промышленность вовсе не так наивен, как думает г. Туган-Барановский, постольку и его отрицательное отношение к вопросу не лишено оснований. Все дело в существенном недоразумении, разделяемом как новейшими защитниками идеи влияния урожаев на промышленность, так и противниками этой идеи.

Посмотрим, какое было в России взаимоотношение между урожаями³⁴ и промышленностью за последнюю четверть века. Конец 80-х годов прошлого столетия ознаменовался двумя неурожайными годами - в 1889 и 1890 гг.; 1891 год вовсе был голодный. Неудачным был и 1892 г. Все это наложило определенную печать на семилетие 1886-1892 гг., когда средний урожай за год определялся для 50 губерний Европейской России и четырех главнейших хлебов в 204 милл. четвертей. Следующие два года были годами с выдающимся урожаем: 1893 г. с урожаем в 298 милл. четвертей и 1894 г. почти с таким же урожаем - 297,5 милл. четвертей. Затем идут два года со средними урожаями - в 263 и 266 милл. четвертей, один с плохим - в 209 милл., один со средним - в 255 милл. и два с очень хорошими урожаями - с 313 милл. четвертей в 1899 г. и с 300 четвертей в 1900 г.

Что же в это время происходило с промышленностью? Для оценки происходивших в русской промышленности перемен совершенно не годятся данные о движении выплавки чугуна, обслуживающего у нас, как мы указывали выше, главным образом, казенное и общественное потребление. Нельзя считать надежным мерилом эволюции промышленности и число занятых в ней рабочих, как по тому, что отсутствуют данные за непрерывный ряд лет, так и по тому, что и те данные, которые имеются, совершенно неудовлетворительны, особенно за время до 1900 г. Ввиду этого, чтобы установить движение промышленности, мы не нашли иного мерила, нежели привоз из-за границы необходимого оборудования фабрик и заводов, т.е. инструментов, машин и аппаратов. Усиленный привоз этих товаров³⁵ продолжался у нас в течение всех 70-х годов прошлого столетия, когда он выражался в 40 милл. рублей в год в среднем. Потом, достигнув 69 милл. руб. в 1880 г., указанный привоз сильно сократился и в сокращенном виде - на сумму в 23-25 милл. руб. в год - продолжался вплоть до 1893 г., после чего он стал быстро расти, как это видно из следующей таблички:



Высший урожай 1893 г., следовавший за рядом неурожаев, положил начало оживлению промышленности, которое особенно дало себя почувствовать в 1894 г. Потом промышленность заметно росла уже в два года со средними урожаями. Плохой урожай 1897 г. пошатнул промышленность, которая опять поднялась на громадную высоту в 1898 г. со средним урожаем. Наконец, после вспышки в 1899 г., привоз начинает падать, т.е. в силу вступает промышленный кризис.

Очевидно, если мы не имеем полного параллелизма между урожаями и развитием промышленности, то, в частности, урожаи бесспорно дают себя чувствовать. В общем же, промышленный расцвет 90-х годов выпал на счастливое в урожайном отношении семилетие, которое следовало после четырехлетия с тяжелыми недородами.

Если мы перейдем к XX веку, то мы увидим такую картину параллельного движения урожаев и привоза предметов оборудования фабрик и заводов:



Непосредственного и полного совпадения между урожаями и привозом фабрично-заводского оборудования мы и тут не видим. Но любопытно совпадение более общего характера: сравнительно с колебаниями урожаев, начиная с конца 80-х годов, 900-ые годы следует признать годами почти ровной урожайности в довольно повышенных размерах. И этому ходу урожаев соответствует сравнительно с 80-ми годами прошлого столетия высокий, подвергающийся крайне слабым колебаниям привоз машин и пр.

Из приведенных данных, охватывающих период в 25 лет, очевидно, нельзя выводить той зависимости промышленности исключительно от урожаев. Ясно, что, кроме урожаев, на промышленность влияют и другие факторы. О главнейшем из них мы говорили. Это потребление государства и общественного управления. Хотя их специфическое потребление влияет непосредственно на определенные отрасли промышленности, но через них оно оказывает воздействие и на другие производства. Однако, заслуживает исключительного внимания особенный характер влияния урожаев на промышленность, замаскировывающий его в сильнейшей степени.

И Николай-Он говорил о влиянии урожаев вовсе не в той голой форме, в какой говорят о нем теперь не только противники этой мысли, но и некоторые ее сторонники. Для него урожай являлся только "первичным двигателем" промышленности. Причем, - и это особенно важно, - от его внимания не ускользал и тот факт, что урожай влияет не прямо, а зигзагами. Для 1887 г. он отметил, что хороший урожай был поглощен платежами крестьян по долгам, "так что покупки для собственного потребления пришлось отложить до более благоприятного времени". Также для 1888 г. Николай-Он считает "любопытным", что корреспонденты департамента земледелия раньше отмечают уплату крестьянами долгов и затем только говорят о покупке ими "того и другого"³⁶.

То, что хорошие урожаи отделяются от усиленного крестьянского потребления промежуточным звеном в виде задолженности, по которой крестьянину приходится рассчитываться в первую очередь и из первых доходов, - вносит большую путаницу в отношения между урожаями и промышленностью. На одни отрасли промышленности указанное обстоятельство влияет даже благоприятно; зато крайне неблагоприятно оно влияет на другие отрасли. В общем же и целом все зависит не только от урожаев, но гораздо более от характера комбинаций урожайных и неурожайных годов. Другими словами, чтобы понять, как в последнюю четверть столетия урожаи влияли на промышленность, необходимо узнать, как они влияли на самую деревню.

3

Вопрос о влиянии урожая на деревню раскрывается в значительной степени в движении нашего хлебного экспорта. После того, как в 1886-1892 гг. вывозили из России в среднем ежегодно около 384 милл. пудов хлеба, для урожая 1893 г. вывоз был доведен до 639 милл. пудов, что составило 18,5% урожая, причем остаток внутри страны для местного потребления составил 2,821 милл. пудов. Затем взаимоотношение урожая и вывоза поддерживалось в следующем виде:



Поднявшись на громадную высоту в 1893 г., хлебный экспорт беспрерывно сокращается до начала кризиса, независимо от размеров урожаев, которые в течение этого периода подвергались значительным колебаниям и вверх, и вниз. Это доказывает, что постепенно ослабевали причины, заставившие в 1893 г. сразу поднять экспорт. Но что эти причины все-таки ослабевали постепенно, видно из того, что, при всем стремлении остающихся в стране хлебных остатков к увеличению, оно все-таки оказывается ие в силах противодействовать неудовлетворительному урожаю 1897 г., понизившему хлебный остаток внутри страны до ничтожной сравнительной цифры в 2 млрд. пудов и повысившему норму вывоза до 18%. В смысле влияния урожаев в России этот факт особенно важен. Позади было четырехлетие оживлявшейся с каждым годом все более промышленности. Оживленная промышленность была и в 1897 г. И все это не в состоянии было удержать в стране те 2,5 млрд. пудов хлеба, которые стали для нее обычными в предыдущее четырехлетие.

Но ясно, вместе с тем, что имеется в России норма потребления хлеба, от которой уклоняются только под давлением серьезнейших причин. Причины эти сказались особенно сильно в несчастное для русской деревни четырехлетие 1889-1892 гг. когда, что ни год, то был худший недород. Если обычное потребление хлебов еще с 70-х годов прошлого столетия превышало у нас 2 четверти на душу в год, то в это четырехлетие оно колебалось между максимумом в 1 3/4 и минимумом в 1 1/3 четвертей на душу. И при всем том экспорт хлебов был чрезвычайно низок³⁷. Очевидно, деревня в это четырехлетие не только плохо кормилась, но и плохо удовлетворяла свои другие нужды, связанные с денежными затратами и производящиеся за счет продаваемого хлеба, либо удовлетворяла эти нужды путем займов. Положение деревни в этом отношении иллюстрируется тем фактом, что выкупных платежей не добирались сравнительно с окладом: в 1889 г. на 4,5 милл. руб., в 1890 г. на 8 милл., в 1891 г. на 28 милл. и в 1892 г. на 22 милл. руб.³⁸

Если в России того времени крестьяне оказывались в недоимке, то это значит, что они и вообще были чрезвычайно запутаны в долгах. Потому-то первый хороший урожай поднял хлебный экспорт на небывалую высоту, увеличив его в полтора раза, сравнительно с четырехлетием 1886-1892 гг. То же обстоятельство выступает с наибольшей яркостью в цифрах хлебных перевозок по русским железным и водным дорогам, в цифрах, выражающих до известной степени всю нужду деревни в продаже получаемого ею хлеба. Из урожая 188 — 1890 гг. (перевозки 1889-1891 гг. объяснение см. на стр. 45-ой, выноску) попадало в перевозки около 521 милл. пудов ежегодно. Но уже в 1893 г., когда в перевозки попала только часть урожая этого года, между тем как в 1892 г. был недород, перевезено было хлебов 587 милл. пудов; в 1894 же году перевозки поднялись до громадной цифры 732, а в 1895 г. - даже до 748 милл. пудов³⁹. После ряда голодных лет такое увеличение хлебных перевозок, несомненно, свидетельствует об усиленном отчуждении урожая со стороны деревни.

Таким образом, по эмпирической логике, гласящей: post hoc, ergo propter hoc, следует поставить вопрос не только о влиянии урожаев 1893-1894 гг. на оживление промышленности; столь же основательно говорить о совокупном влиянии двух факторов: урожаев и предшествовавшего им периода недородных лет. И постановка такого вопроса вызывается также тем, что мы знаем о пути, который вводит деревню в сферу денежных отношений. Источником денежных ресурсов для громадной части русской деревни все еще остается продажа урожая.

Естественно поэтому, что усиленные продажи деревней хлеба производятся в урожайные годы, следующие за неурожайными, которые обременили ее долгами частными и казне. В первое время деревня в качестве источника, усиленно питающего страну денежным материалом, выступает гораздо более, как должник, чем как потребитель продуктов капиталистической промышленности. Последняя от этого не только ничего не теряет, но очень много выигрывает. Расчет деревни по долгам вздувает доходы внекрестьянских классов - "буржуазных" элементов населения и питающихся около них общественных групп. Что получается потом, когда по долгам деревня рассчитывается окончательно, показывает то, что хлебный экспорт, независимо от размеров урожая, сокращается все более и более. И сокращается не только экспорт: перевозки по железным и водным путям, после 748 милл. в 1895 г., составили 732 милл. в 1896 и 622 в 1897 г. Другими словами, рассчитавшись по долгам, деревня сокращает продажи хлеба, предпочитая, очевидно, удерживать в своих руках больше запасов последнего, чем быстро усиливать затраты на продукты капиталистической промышленности.

Если подойти к вопросу с этой стороны, то станет ясно то, что ставит в затруднение г. Туган-Барановского. Кроме политики С.Ю. Витте, на оживление промышленности повлияли действительно прекрасные урожаи 1893-1896 гг. Но не потому, что они подняли потребление деревни, а потому, что, рядом с поднятием своего потребления, гораздо более деревня занята была расчетом по долгам с буржуазными классами, которые благодаря этому сделались видными потребителями в годы промышленного оживления. Вот почему нет ничего удивительного, что выдающиеся урожаи 1899 и 1900 гг. не могли остановить влияние, оказанное на промышленность сокращением потребления казны и городов. Так как предыдущие урожаи освободили деревню от острой задолженности, то внекрестьянские классы потеряли чрезвычайный приток денежных ресурсов, следовательно, они перестали своим прогрессирующим с большой быстротой потреблением толкать вперед промышленность. Деревня же, расширяя свое потребление фабрично-заводских продуктов медленно и постепенно, получила возможность подумать об образовании значительных хлебных запасов: остатки хлебов внутри страны в эти годы носили рекордный характер.

Тут же лежит причина слабого влияния на промышленность в общем хороших урожаев первого десятилетия XX века: деревня заботилась также о своих хлебных запасах, а не только о реализации урожаев в деньги для развития спроса на фабрично-заводские продукты, как это показывает следующая табличка⁴⁰:



В течение всего девятилетия, за исключением 1907-1908 гг., хлебный экспорт стоял довольно высоко. Но от этого нисколько не страдало внутреннее потребление, которое, наоборот, также отличалось широкими своими размерами, как это видно из сравнения данных этой таблички с данными таблички, приведенной на стр. 44-ой: если ежегодный вывоз в 1902-1910 гг. в среднем увеличился сравнительно с 1894-1900 гг. с 466 до 628 милл. пудов, т.е. на 35 процентов, то и остатки внутри страны поднялись с 2654 милл. до 3417 милл. пудов, что составляет увеличение процентов в 29. Это доказывает, что острой нужды в деньгах, той нужды, которая деревне диктуется нажимом фиска и "кулака", в первое десятилетие нового века не было: деревня заботилась не только о продаже хлеба, но и о своем хлебном потреблении. Вместе с тем высокий вывоз свидетельствует, что деньги в деревне водились в это десятилетие. Однако, в отличие 90-х годов прошлого столетия, эти деньги оставались в руках крестьян. Развитию ими своего потребления они, конечно, содействовали. Но крестьянское потребление продуктов капиталистической промышленности замкнуто в тесных рамках и развивается медленно, между тем как в 90-х годах прошлого столетия реализация крестьянской задолженности, как мы показали выше, развернула потребление внекрестьянских классов, объем которого поддается быстрым и сильным увеличениям. Косвенным показателем того, что в первые годы нового столетия крестьяне действительно были, если можно так выразиться, хозяевами своего хлеба, служат местные осенние цены. В среднем для четырех главных хлебов осенние цены за пуд составляли 66 коп. в 80-е годы, 64 коп. в 90-е годы и 77 коп. в 900-е годы⁴¹. Кое-какое влияние тут оказали мировые условия. Но если рыночные цены увеличились в 900-е годы, сравнительно с 90-ми, на 16%, между тем как местные осенние поднялись на 20%⁴², то ясно, что в 900-е годы крестьянин был более стойким продавцом. И это могло быть только следствием отсутствия у него слишком большого бремени неотложных платежей.

4

Если мы раньше видели, что конечным регулятором промышленности служит потребление, то теперь мы освободились от недоумения, навеянного вопросом г. Туган-Барановского, почему хороший урожай 1899 г. не предупредил кризиса, а недурные урожая 900-х годов не освободили России от промышленной депрессии. Как и следовало ожидать, в стране крестьянского хозяйства господин урожай, действительно, диктует промышленности законы. Но он диктует их, считаясь с разными условиями деревенской жизни. В целом же, на промышленность гораздо благоприятнее до сих пор влияли урожаи, которые следовали за значительным периодом недородов, чем урожаи, которые сменяли урожаи же. Вот почему Николай-Он и говорит об урожае, как "первичном двигателе" промышленности, а не единственном ее регуляторе. К сожалению, он этой мысли не развил, чем и до сих пор вводит в заблуждение своих адептов и противников.

В оценке ближайших судеб русского капитализма обрисованная картина влияния урожаев на развитие промышленности представляет исключительный интерес. Как ни смотреть на роль искусственно расширенного потребления казны, оно - явление временное и преходящее. Различно, конечно, влияние тех или иных видов потребления. Если в одних случаях расширенное потребление казны имеет своим последствием такие предприятия, которые и в свою очередь нуждаются в потреблении продуктов промышленности, то это приводит к длительным и прочным успехам последней. Новых железных дорог нельзя строить бесконечно. Но каждая вновь выстроенная верста железного пути нуждается в ремонте и т.п., т.е. потребляет ежегодно известное количество железа, паровозов, вагонов и т.п. и уничтожает необходимое количество угля, масла и пр. Тем не менее, и при самых выгодных условиях подъем промышленности, опирающийся на искусственно расширенное казенное потребление, неминуемо оканчивается тяжелой депрессией, когда целые производства оказываются, так сказать, не у дел.

Приблизительно таково же последствие общественного строительства в России. Для русской промышленности не столько важно текущее потребление русских городов, сколько потребление чрезвычайное, связанное с крупными сооружениями. До сих пор последние производились у нас не постепенно, а скачками: то все города охватываются манией благоустройства, то наступает в этом отношении полнейший застой. Понятно, что промышленность, приспособленная к эпохе муниципального грюндерства, попадает в тяжелое положение, когда муниципалитеты "успокаиваются". И тут, следовательно, если новые сооружения нуждаются в постоянном потреблении, промышленности удается удержать часть завоеванных позиций. Но это далеко не то, что требуется промышленности, которая не терпит не только регресса, но и застоя.

Иное влияние на промышленность имеет массовое потребление. Как таковое, оно лишено способности быстро развиться даже в индустриальных странах. Если же часто мы видим там другое, то это объясняется тем, что толкающая сила внутреннего потребления усугубляется экспортом, рамки которого зависят только от умения находить или завоевывать новые рынки сбыта. Зато особенно слабое действие потребления на промышленность там, где главным источником народной доходности, следовательно, и потребления является земледелие. И тут бывают чрезвычайные способы воздействия на промышленность. Выше мы их отметили для России: если урожаям предшествует более или менее серьезный период недородов, благоприятно влияет на промышленность сильная задолженность деревни, заставляющая в урожайные годы выбрасывать в обращение денежные ресурсы, которых не задолженная деревня не выбросит и при блестящих урожаях. Если исключить производства, опирающиеся, главным образом, на государственно-общественное потребление, то окажется что за время от 1893 по 1900 г. число занятых в русской промышленности рабочих возросло с 990 тыс. человек до 1331 тыс.⁴³ Это значит, что промышленность возрастала ежегодно на 4,8%. За следующее восьмилетие число занятых рабочих поднялось до 1709 тыс. человек⁴⁴, что было результатом ежегодного роста промышленности на 3,5%. Такова разница во влиянии урожаев, следовавших за недородами, - период 1893-1900 гг., - сравнительно с прочной и устойчивой урожайностью 1901-1908 гг.: в последний период темп развития промышленности падает почти на целую четверть - 1,3% из 4,8%.

5

Наше исследование судеб русской промышленности за последнюю четверть столетия раскрыло перед нами базу, на которой развивается промышленный капитализм в России. Какие же эта база предрешила перспективы русского промышленного капитализма, оборванные вмешательством кровопролитнейшей из войн? Для г. Туган-Барановского уже "три года" тому назад было очевидно, что происходит перелом промышленной конъюнктуры, и 1912 г. ему оставалось только лишний раз подчеркнуть всю пророческую глубину и абсолютность своих "теоретических воззрений"⁴⁵. Тут, словом, царили полнейший оптимизм относительно ближайшего нашего промышленного будущего, так как г. Туган-Барановский в 1912 г. еще больше, чем "три года" тому назад был убежден, что "наша промышленность сдвинулась с мертвой точки"⁴⁶. Наоборот, глубоко пессимистичны выводы, полученные г. Финн-Енотаевским из исследования "современного хозяйства России" на пространстве 500 с лишним страниц. Промышленное оживление 1909 и 1910 гг., утверждает он, "явилось продуктом двух хороших урожаев, совпавших с благоприятной конъюнктурой зернового мирового рынка. Но за урожаями следуют у нас с естественной необходимостью неурожаи". Кроме того, автор пессимистически относится и к другим факторам, вызвавшим оживление. И в общем он не видит "возможности утверждать, что нынешнее оживление промышленности будет долговременным", хотя развитие подъема он бы "первый приветствовал"⁴⁷.

Таковы два полюса существовавших у нас "видов" на будущие судьбы русской промышленности. В какую из этих двух сторон ведет нас наш собственный прогноз? Несомненно, имеются показатели, оправдывающие оптимизм г. Туган-Барановского. Как мы показали в своем месте, он преувеличивает значение свободных, ищущих приложения, капиталов в процессе перехода от промышленной депрессии к промышленному оживлению. Но поскольку без капиталов организация предприятия не мыслима, постольку наличность свободных капиталов является необходимым условием, чтобы оживленные требования получили своевременный и достаточно серьезный отклик в подъеме промышленности. И вот необходимо констатировать, что денежные рынки находились до войны в России в благоприятном состоянии. Вклады и собственные капиталы всех наших учреждений краткосрочного кредита вместе с государственным банком и государственными сберегательными кассами, составлявшие, как мы показали выше, к 1 января 1910 г. 3778 милл. руб., выросли к 1 января 1911 г. до 4688 милл. руб. увеличившись за один год на небывалую норму в 24%. В дальнейшем процесс "накопления" шел в неослабевающем темпе. К 1 января 1912 г. вклады, поступившие в коммерческие банки, поднялись до 1817 милл. руб., вместо 1776 милл. к 1-му июля и 1675 милл. к 1-му января 1911 г.; к 1-му же июля 1912 г. сумма эта составила уже 2076 милл. руб.⁴⁸ Таким образом, за полтора года цифра поступивших в коммерческие банки вкладов увеличилась ровно на 400 милл. руб. или на 19%. Так шло крупнокапиталистическое "накопление", потому что только оно попадает в кассы коммерческих банков. "Демократическое накопление" сливается в государственные сберегательные кассы, где остаток денежных вкладов к 1-му января 1912 г. увеличился на 109 милл. руб. или почти на 8 процентов сравнительно с 1-м января 1911 г., когда остаток вкладов составил 1397 милл. руб.

Итак, материал для оживления промышленности, несомненно, имелся. Имелась ли также цель для этого оживления, именно, развивалось ли потребление и каковы были шансы ждать дальнейшего его развития, что, как мы указали выше, есть sine qua non всякого промышленного подъема?

Что уже открывалась эпоха усиленного потребления государства, для всех было очевидно. В перспективе имелись широкие планы покрытия России густой железнодорожной сетью, и ждали только миллиардов, которые должны были на это дело дать иностранные капиталисты. Улыбался проект соединения непрерывным водным путем Черного моря с Балтийским. Как на нечто реальное, смотрели на мечты об осуществлении так называемой "большой" судостроительной программы, оценивавшейся миллиарда в полтора. Ассигновано и намечено было к ассигновке, сравнительно со средними ежегодными расходами прошлых лет (в милл. руб.)⁴⁹:



Кроме того, по чрезвычайному бюджету, на железнодорожное строительство, помимо отпущенных до 1913 г. 340 милл. руб., предстояло еще израсходовать 260 милл. Таким образом, если высоко было потребление казны в 1911 и 1912 гг., то в 1913 г. она выступала в качестве потребителя на 300 милл. руб. более, чем она расходовала в первые четыре года "конституционной" России.

Оживлялось и потребление общественного управления. Косвенным показателем этого служил рост облигационной задолженности наших городов. К 1-му июня 1909 г. вся облигационная задолженность русских городов равнялась 303,5 милл. руб., между тем, за два только года, от 1-го июля 1909 г. по 1-е августа 1911 г., разрешено было новых облигационных займов на 110 руб.⁵⁰ Для чего потребовались эти суммы, легко сообразить, видя, с каким азартом города набросились на мероприятия по своему благоустройству, на оборудование себя электрическим освещением, трамваями, водопроводами, скотобойнями и т.д. Одновременно сильно поднялось частное строительство в городах. Так называемый "квартирный" голод, охвативший все более или менее значительные города России, был результатом крайнего ослабления строительной деятельности. Последняя с каждым годом усиливалась все более и более.

К сделанной нами характеристике оживления государственно-общественного потребления значительным плюсом, в смысле укрепления внутренних рынков, может быть принят и факт, сообщенный "Temps" ом. В результате правительственных забот, чтобы, русские заказы не передавались за границу, сумма последних с 41 832 тыс. руб. понизилась в 1906 г. до 27 784 тыс. руб., а в 1909 г. она упала уже до 14,5 милл. Данных за следующие годы у газеты еще не было, но она выражала уверенность, что "это уменьшение продолжалось в той же прогрессии".

Посмотрим теперь, что происходило с массовым потреблением, и какие оно раскрыло перспективы. Из сказанного нами выше об условиях, при которых урожай в Росссии наисильнее действует на развитие промышленности, понятно, каким "отрицательным" фактом являлось то обстоятельство, что 900-ые годы не имели таких крупных и частых недородов, которые предшествовали промышленному оживлению 90-х годов прошлого столетия: крестьянское потребление от этого, понятно, выиграло, но проиграло буржуазное потребление, наиболее сильно содействовавшее подъему промышленности двадцать лет тому назад. Но некоторой "компенсацией" явилась тут аграрная политика П.А. Столыпина и Госуд. Думы третьего созыва. Переходы на хуторское хозяйство, усиленная мобилизация надельных земель, предоставление крестьянам льготных условий по скупке удельных земель, казенных и частновладельческих - подняли нужду деревни в деньгах, а потому и усилили, конечно, ее задолженность. Таким образом, явился новый фактор, усиливавший у деревни необходимость превращения чрезмерно больших частей урожая в деньги. Если экспорт хлебов достиг небывало громадных размеров в трехлетие 1909-1911 гг., - в среднем за год вывозилось 810 милл. пудов вместо 546 милл. 1900 1908 гг., - то этим мы обязаны были не одному урожаю: свою роль здесь сыграли последствия аграрной политики, которые начали уже сказываться.

Что касается влияния потребления самой деревни на промышленность, то тут мы встречаемся с положением вещей, мало чем отличавшимся от того, которое имелось в 90-х годах прошлого столетия. Деревня продолжала до такой степени чутко относиться к колебаниям урожая, что первый значительный недород ставит ее в безвыходнейшее положение. Голод, к которому на громадной площади России привел недород 1911-го г., хотя он воспоследовал после превосходного урожая 1909 и хорошего урожая 1910 гг., является лучшим свидетелем того, что деревня продолжала оставаться в тех же тяжелых экономических условиях, в которых застало ее оживление промышленности последнего десятилетия XIX в. Если промышленность развивается медленно, а промыслы частью даже падают, то рост населения должен лечь всем своим бременем на сельское хозяйство. И, действительно, даже в такой деревне промышленного типа, как Московская, судьба крестьянина целиком оставалась связанной с урожаем. "Группируя ответы корреспондентов за три последних года на вопрос, поправляются ли крестьяне или беднеют", московские статистики нашли, "что в 1909 г. самая большая группа корреспондентов (64%) говорила, что крестьяне беднеют, а в следующем году эта группа сократилась уже до 34%, а в 1911 г. она равнялась лишь 16% всех ответов; наоборот, число ответов, свидетельствующих о поправлении крестьян, возросло: в 1909 г. такие ответы составляли лишь 8%, в 1910 г. - 20 и 1911 гт. - 32%. Надо заметить, что ответы корреспондентов о поправлении и обеднении населения вполне совпадали с урожайностью: в 1909 г. урожай ржи был плохой, в 1910 г. - выше среднего и в 1911 г. - хороший"⁵¹.

При этой роли хлебопашества в русской деревне, интересные указания на его положение в последние годы дают повторные переписи крестьянского хозяйства в некоторых губерниях. Так, в пяти уездах Полтавской губернии⁵² возврат крестьянства к земле определяется тем, что при переписи 1900 г. там найдено было 8603 хозяйства, сдающих свои наделы в аренду, при 17956 хозяйствах, зарегистрированных в середине 80-х годов прошлого столетия. Зато число хозяйств, обрабатывающих арендованную землю, увеличилось с 47443 до 55304, а арендуемая ими земля - с 160888 до 176415 десятин. Что произошло за указанный период в пределах землевладения "непривилегированного" населения полтавской деревни, показывает следующая любопытная табличка:



Табличка эта показывает, что за счет сокращения числа хозяйств со средними наделами в известных пределах идет концентрация крестьянского землевладения; но еще сильнее идет его парцелляция, распыление. Это видно из того, что число мелких владений увеличилось за охваченный период на 39%, в то время, как число участков выше средней величины увеличилось только на 9%.

Еще более ясную картину ухудшения крестьянского хозяйства мы находим в пяти уездах Воронежской губернии⁵³. Здесь за время от середины 80-х годов прошлого столетия до 1900 г. хозяйств с посевом до 10 десятин увеличилось с 29508 до 35043, между тем, как хозяйств с большими посевами сократилось с 7711 до 7244. Другим признаком положения деревни служит движение рабочего скота.

В тех же уездах Воронежской губернии было хозяйств:



За минувшие полтора десятка лет обеспеченность крестьянства рабочим скотом заметно ухудшилась, следовательно, ухудшилось крестьянское хозяйство вообще, и понизилось его благосостояние.

Тем не менее, нельзя отрицать если не роста и улучшения крестьянского потребления вообще, то расширения крестьянского обращения к услугам капиталистической промышленности. Особенно ушла в этом направлении деревня в 90-х годах минувшего столетия. Но все-таки то, что и тогда можно было тут назвать прогрессом, представляло собой картину в достаточной мере скромную. В трех уездах Воронежской губ. двумя переписями, охватывающими период в полтора десятилетия, установлена такая перемена в расходах на предметы непищевого характера в рублях на один двор в среднем⁵⁴.



Такой значительный рост потребления продуктов непищевого характера, несомненно, мог иметь место только в годы особенного расцвета русской промышленности и интенсивного приобщения к денежному хозяйству. И все-таки, если в одном из этих уездов, Нижнедевицком, заинтересовавшаяся вопросом перепись, уже в конце периода сильно прогрессировавшего потребления в 1900 г. обнаружила, что имевшиеся налицо одежда и обувь только на 42% составляли результат покупки, между тем как вся остальная одежда была произведена в крестьянском же хозяйстве, то это безусловно свидетельствует о крайне слабой приспособленности нашей деревни к нуждам капиталистических рынков России. Любопытно, что тот же самый факт можно констатировать даже для такой промышленной губернии, как Калужская. По собранным в конце первого десятилетия XX века данным о потреблении оказывается, что среди пищевых продуктов, потребляемых калужским крестьянством, колониальные, т.е. сахар и чай, участвуют только 6,8%, между тем только этими продуктами крестьянин, главным образом, связан с торгово промышленным оборотом. Вообще же, калужский крестьянин, живущий преимущественно внеземледельческими доходами, только несколько больше половины всего пищевого своего довольствия приобретает путем покупки⁵⁵.

Того, что мы сказали о положении наших потребительных рынков, достаточно было, чтобы до войны ждали наступления в России нового фазиса оживления промышленности. Но все оставалось по старому: по-прежнему потребительная надстройка лишена была прочного и достаточного широкого потребительного фундамента; по-прежнему главной и основной базой являлись случайные, временные, скоропреходящие факторы. Более того, накануне войны еще больше, чем в 90-х годах прошлого столетия, оживление неразрывно было связано с исключительным и чрезвычайным потреблением государства и городов.

ГЛАВА VII⁵⁶

1

С начала 90-х годов прошлого столетия много внимания в нашей экономической литературе стали уделять вопросу о так называемой "миссии" капитализма в России. "Признаем нашу некультурность и пойдем на выучку к капитализму", - так формулировал в 1893 году очередную задачу России П.Б. Струве⁵⁷, тогдашний пророк школы исторического материализма в России. И ту же мысль развил через 6 лет другой русский "марксист", г. В. Ильин⁵⁸. Подобно г. Струве, г. Ильин считает "историческую роль капитализма" чем то, не возбуждающим никаких сомнений, усматривая в капитализме единственную силу, ведущую к "повышению производительных сил общественного труда и обобществлению его".

Оригинальность занятой гг. Струве, Ильиным и К° позиций не в том, конечно, заключается, что она устанавливает новый взгляд на историческое значение капитализма. То, что они говорят о значении капитализма, является, вообще, избитым местом, представлявшим интерес в начале XIX столетия, но отнюдь не накануне XX века. Оригинально было только, что старый взгляд на историческое значение капитализма, успевший пережить себя во всем культурном мире, прикладывался во всей его примитивной грубости к России в конце XIX столетия.

Когда на капитализм смотрят, как на исходный момент для повышения общественных производительных сил и обобществления труда, то за внешностью забывают о сущности - по той единственной причине, что известная сущность представляется именно в капиталистической форме. То, что обыкновенно называют "миссией" капитализма, есть не что иное, как "миссия" крупного производства. Не капитализм способствовал в течение полутора столетий росту производительных сил и организации труда, а крупное производство, и, если крупное производство само было орудием в руках капитализма, то это объясняется исключительно тем, что на известной хозяйственной ступени капитализм не встречал в крупном производстве противоречия своим интересам, а, наоборот, находил в нем заботливого своего помощника. Дело, однако, не в том, в каком костюме фигурировало крупное производство, а в его исторической роли, и только научная близорукость могла привести к смешению внешней оболочки с внутренним содержанием.

Вместе с тем, у агентов "капиталистического котла" установилась путаница во взглядах на блага, которых они ждут от развития капитализма в России. Что следует понимать под "повышением производительных сил общественного труда"? Есть ли это развитие производительных сил отдельного работника, независимо от суммы производительных сил, эксплуатируемых в стране вообще, или тут речь идет о развитии общественных, в широком смысле слова, производительных сил? У г. Ильина нет даже указания, что он понимает разницу между той и другой постановкой вопроса. Большую ясность мы находим у г. Маслова. Последний восстает против смешения "развития производительных сил" с развитием производительности труда рабочих. Под последним, говорит он, "разумеется увеличение производства продуктов отдельным рабочим в единицу времени, благодаря различным техническим, социальным и индивидуальным условиям", между тем, как "понятие развития производительных сил применимо не к отдельному рабочему и даже не к отдельному предприятию, а к процессу изменения в хозяйственном положении целой области или страны". Любопытно, что г. Маслов даже понимает, что развитие производительности труда не всегда и не обязательно совпадает с развитием производительных сил населения вообще. Он идет и дальше, заявляя, что "обычное смешение таких явлений, как технический прогресс и развитие производительных сил, может повести к неправильному представлению о их значении и о значении целого ряда других явлений в экономической жизни страны". И все-таки вслед за этим г. Маслов говорит, что "и технический прогресс, и развитие производительных сил. и увеличение производительности труда находятся в тесной связи и обыкновенно в тесной зависимости друг у друга"⁵⁹. Каким образом в понимании г. Маслова согласуются эти два друг другу противоречащих положения, трудно сообразить. Тут, вернее всего, мы находим обычное явление приношения в жертву теоретической ортодоксальности проблесков истинного понимания сущности дела.

Такую же путаницу мы находим у русских "марксистов", когда они говорят о "миссии" капитализма в отношении обобществления труда. Как не велико значение крупного производства, как фактора организации рабочих классов, но не всегда и не при всех условиях это значение крупного производства проявляется в одинаковой силе. Как на известной стадии рост производительных сил вступает в противоречие с производством в его капиталистической форме, точно так же на известной стадии и обобществление труда не только не находит поддержки со стороны промышленного капитализма, но, наоборот, встречает с его стороны сильное противодействие. Если развитие производительности труда отдельного работника не всегда обозначает развитие производительных сил населения в целом, то и собрание наибольшего числа рабочих в одном предприятии не всегда соответствует дальнейшему шагу в обобществлении всего наличного в стране труда.

Глубокое и ничем не сглаживаемое отличие Маркса от "марксистов" заключается, между прочим, в том, что Маркс усматривает момент, когда капитализм превращается в путы для дальнейшего развития того способа производства, который развился вместе с ним и под его господством, когда "централизация средств производства и обобществление труда достигают такой точки, на которой они становятся несовместимыми со своей капиталистической оболочкой"⁶⁰ . Последствия этого противоречия Маркс рисует слишком лаконично: капиталистическая оболочка, говорит он, "разрывается", "бьет час капиталистической частной собственности", "экспроприаторы экспроприируются". И эта лаконичность вводит в заблуждение "марксистов", полагающих, что наступление противоречия немедленно и без дальнейшей борьбы заставит капитализм капитулировать, так что противоречие будет той чертой, которая отделит вчера только процветавший капитаизм от расцветшего сегодня социализма. Факты, однако, показали, что "капиталистическая оболочка" разрывается вовсе не так поспешно; что противоречие между формой и ее содержанием вызывает к жизни видоизменение старой капиталистической оболочки, словом, что, пройдя фазис беспрерывных побед, капитализм вступает в фазис самозащиты, борьбы за позиции, готовые уйти от него. Наступает переходная эпоха, когда из фактора развития и организации общественных сил, хотя бы и косвенного, капитализм становится фактором, враждебным развитию и организации производительных сил, потому что теперь развитие производительных сил уже противоречит интересам капитализма, как им начинает противоречить вчерашняя союзница капитализма - организация труда.

Другими словами, капитализм, дойдя до известной степени роста, должен сосредоточить все свое внимание на сохранении завоеванных позиций, и в этом отношении из фактора промышленного прогресса он становится фактором, задерживающим промышленный прогресс. Когда Маркс провидел момент, в который капитализм превратится в путы для дальнейшего развития промышленности, но не мог, конечно, угадать подробностей процесса, который приведет к тому, что "капиталистическая оболочка" разорвется; он провидел конечный этап и не мог провидеть той упорной борьбы, которую капиталистическая форма выдержит раньше, чем сойти с исторической арены.

Пока рост капитализма обозначал в одно и то же время организацию и развитие производительных сил страны, до тех пор, несмотря на мрачный путь, которым шел капитализм, на него так или иначе могли еще смотреть, как на фактор прогресса. Но вот наступает момент, когда вместо знамени беспрерывного развития производительных сил и их организации, капитализм поднимает знамя промышленного застоя. С этого момента капитализм перестает быть прогрессивной силой, силой будущего, и становится силой прошлого, живущей ранее накопленной энергией, но перестающей накоплять новую энергию.

2

Внешним образом капитализм продолжает как будто идти старой своей дорогой организации производства. Если в прошлом он переходил от одних форм производства - от производства в меньших размерах к другим формам - к производству в более крупных размерах; если от крупного производства, посильного одному предпринимателю, он переходил к организации производства на акционерных основаниях, то легко усмотреть в монопольных тенденциях капитализма следующий шаг в деле организации производства, начинающей выходить из стен фабрики и захватывающей союз фабрик. Однако такой взгляд упускает из виду основную цель союзов предпринимателей, принимающих на себя задачу "организации промышленности". Как ни смотреть на промышленные организации, известные под названием синдикатов, картелей,трестов: признавать ли их явлением положительным или отрицательным, точнее - обращать ли внимание на их положительные стороны или отрицательные, - никто не станет спорить против очевидности, что союзы предпринимателей в целях не расширения производства, а, наоборот, ограничения, являются теперь последним словом капиталистического развития.

Между тем, вот как понимает сущность синдикатов один из их апологетов. "С успехами машинизма, говорит г. Рафалович, сделалось необходимым, ввиду значительной стоимости оборудования фабрик, вести дело с более крупными капиталами...; размеры фабрик становятся все более и более крупными, количество производимых ими продуктов может уже быть увеличиваемо почти безгранично и очень часто уже более не соответствует предъявляемому на них спросу; усовершенствование путей сообщения облегчает распределение фабрикатов по различным, весьма отдаленным друг от друга районам - все это ведет к тому, что конкуренция между предпринимателями чрезвычайно усиливается... Большинство мелких, наиболее слабых предприятий, конечно, погибает в этой борьбе, остающиеся же, самые крупные и лучше руководимые, предприятия ведут друг с другом ожесточенную конкуренцию... Тогда начинают раздаваться жалобы о "перепроизводстве”, и делается очевидным, что при таком положении промышленности предпринимателям необходимо позаботиться о предохранении себя от последствий необузданной конкуренции: хотя каждый предприниматель в отдельности, несомненно, желал бы производить как можно больше, но общий всем предпринимателям интерес заставляет, для собственного же блага взаимно согласовать свое производство с действительными потребностями рынка (курсив наш)... Тогда готова почва для всяких соглашений - синдикатов, картелей, амальгамаций, комбинаций и т.п. союзов⁶¹.

Итак, цель синдикатов и всяких других союзов предпринимателей - это ограничение производства до размеров воображаемого спроса, говорим - воображаемого, так как никакие союзы предпринимателей не в состоянии устранить основную особенность капиталистической промышленности, выражаясь словами Энгельса - "противоречие между организацией производства в отдельной фабрике и анархией производства во всем обществе"⁶². Именно с этой только стороны новую стадию капитализма, "союзную", так сказать, можно признать прогрессивной: поскольку капитализм пытается доступными ему средствами устранить "анархию производства во всем обществе", постольку он берет на себя задачу будущего, но эта задача будущего не по его силам, а потому попытки капитализма ее разрешить замедляют только процесс его разложения, но не останавливают его.

Ограничивая производство, союзы предпринимателей тем самым ограничивают и потребление - как производственное, со стороны вовсе закрытых, либо ограничивших свое производство предприятий, так и народное, - на всю сумму "освобожденных", вследствие закрытия предприятий, либо сокращения производства иным путем, рабочих. В чистом виде этот процесс пока не замечается, так как он маскируется, с одной стороны, тем, что не все отрасли промышленности одинаково захвачены пока синдикатным движением, а с другой - усиленной борьбой организованной промышленности на всемирных рынках, куда, нередко с убытком для себя, союзы предпринимателей выбрасывают остатки своих продуктов, вознаграждая себя монопольным владением внутренними рынками. Но от союзов, замкнутых в границах определенной политической территории, предприниматели неизбежно приходят к мировым союзам, когда безвыходность положения капитализма, поставленного перед задачей устранить "анархию производства во всем обществе", но неспособного разрешить эту задачу, - когда безвыходность капитализма выступает в неприкрытом виде. Для международных синдикатов нет внешних рынков, которые были бы резервами в их борьбе за равновесие между "спросом” и "предложением". Поэтому, задача организации промышленности в пределах возможного потребления есть акт, заключающий в самом себе логическое противоречие.

---

¹ Пг., 1917.
² Стр. 108—113. - Ред.
³ Туган-Барановский М. Русская фабрика. СПб., 1990. Т. I. 2-е изд. С. 363.
⁴ Брандт Б.Ф. Торгово-промышленный кризис в Западной Европе и в Россия (1990-1901 гг.). СПб., 1902-1904. Т. 2. С. 310.
⁵ Фин-Енотаевский А. Современное хозяйство России. СПб., 1911. С. 109.
⁶ Объяснительная записка министра финансов к проекту росписи государственных доходов и расходов на 1908 г. (С. 51).
⁷ За предыдущий период 1885-1899 гг. потребление железа (собственного н привозного, в переводе на чугун) дает правильное увеличение. В первое пятилетие потреблялось 58,4 милл. пуд., во второе - 89,4, в третье - 165,5. Итак, первые же проблески оживления промышленности в первую половину 90-х годов дают ежегодный прирост потребления железа в 10,3%; во вторую половину десятилетия "переуспевающая промышленность" развернула все свои силы, и погодный прирост повысился уже до 17% (Ср.: Гливиц И. Железная промышленность России. СПб.. 1911. Приложения. С. 41-42). Автор дает сведения по 1910 г. Для 1911 г. мы сами подсчитали по новейшим данным.
⁸ Обзор внешней торговли России за 1908 г. Ч. 1. С. 50. Данные, начиная от 1909 г. - собственного подсчета.
⁹ Энциклопедия Брокгауза. 1-е изд., полутом 73. С. 339 и Статистика бумагопрядильного и ткацкого пр-в за 1900-1910 гг. С. 2—3.
¹⁰ По 1909 г. данные у Гливица, упом. соч., прилож., стр. 8, 13 и 17. Данные за 1910-1911 гг. (см.: Горнозаводское дело, 1912. № 17).
¹¹ Выплавка чугуна с 176,8 милл. пудов сократилась до 149,4 милл., полупродуктов - с 160,8 до 156,5, производство готовых продуктов то повышалось, то понижалось не особенно сильно и без всякой правильности.
¹² С. 128-139. - Ред.
¹³ Вестник финансов. 1911. № 50; 1912; № 4. Ст.пр, облож акцизом за 1901 и 1908 гг., - для спичечного производства и для обработки нефти, - и собственный подсчет по Списку фабрик и заводов за 1900 г. - для обработки питательных продуктов.
¹⁴ Туган-Барановский М. Состояние нашей промышленности за последнее пятидесятилетие и виды на будущее // К лучшему будущему. СПб., 1912.
¹⁵ Табличка составлена по балансам, печатаемым в "Ежегодниках Министерства Финансов".
¹⁶ По сравнению с 1908 г.
¹⁷ См. выше (С. 617-618).
¹⁸ Вестник финансов. 1911. № 50.
¹⁹ Обзор внешней торговли. 1903. С. 45; 1908. Ч. 1. С. 55.
²⁰ Промышленность и торговля. 1912. № 13. С. 25.
²¹ Промышленный капитализм. С. 49.
²² Статистический ежегодник на 1912 год / Под ред. Б.И. Шараго. Ч. III. С. 68.
²³ Подсчет сделан по нормам, приведенным в "Промышленном капитализме". Пб., 1917. С. 60.
²⁴ Подсчитано по той же системе, которая применена выше, см. 16-49.
²⁵ Календарь-справочник городского деятеля. 1912. С. 128.
²⁶ Приходится, к сожалению, отметить, что если такие марксисты, как г. Фин-Енотаевский, бьют челом "народникам" их же добром в объяснении последнего кризиса вообще, то г. Туган-Барановский поступает таким же образом по отношению к иностранным капиталам.
²⁷ Стр. 141-162. - Ред.
²⁸ Речь. 1912. № 251.
²⁹ Там же.
³⁰ Stat. Jahrb. f. d. D Reich. 1912, Отд. П. С. 54-55.
³¹ Otto KUbner’s Tibellen. 1912. С. IV.
³² Николай-Он. Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства. СПб., 1893. С. 179.
³³ Финн-Енотаевский А. Современное хозяйство России. СПб., 1911. С. 111.
³⁴ Урожай - по данным Центрального Статистического Комитета.
³⁵ Исчислено по "Обзорам внешней торговли".
³⁶ Цифра вывоза относится к году, следующему за годом урожая, так как урожай данного года попадает заграницу, да и вообще в обращение, значительнейшей своей частью только в следующем году.
³⁷ Сбор. свед. по история и стат. внешней торговли России. Т. 1. С. 7.
³⁸ Кашкаров М. Финансовые итоги. СПб., 1903. Т. 1. С. 84, 85, 87.
³⁹ Билимович Л. Товарное движение. К., 1902. С. 36, 37.
⁴⁰ См. выноску на стр. 45-ой.
⁴¹ Лященко П.И. Хлебная торговля на внутр. рынках Европ. России. СПб., 1912.
С. 630.
⁴² Там же. С. 631.
⁴³ Для 1893 г. рассчитано по "Своду данных о фабрично-заводской промышленности России за 1897 г.", а для 1900 г. - по "Списку фабрик и заводов" 1900 г.
⁴⁴ Рассчитано по данным г. Варзара (см.: Вестник финансов. 1911. № 50).
⁴⁵ Речь. 1912. № 251.
⁴⁶ Туган-Барановский М. К лучшему будущему. С. 183.
⁴⁷ Финн-Енотаевский А. Указ. соч. С. 518-522.
⁴⁸ Там же.
⁴⁹ Проект государственной росписи доходов и расходов на 1913 г.
⁵⁰ Календ.-справочн. город, деятеля. 1912. С. 143.
⁵¹ Статистический ежегодник Московский губ. за 1911 г. С. 290.
⁵² Лохвицкий, Миргородский, Переяславский, Лубенский и Золотоношскнй. Данные подсчитаны по соответствующим выпускам Материалов подвор. переписи Полтавской губ. в 1900 г.
⁵³ Материалы повторной переписи крестьянских хозяйств Воронежской губернии в 1900 г. Т. II (уезды: Нижнедевицкий, Коротоякский, Задонский, Землянский и Острогожский). С. 600-601.
⁵⁴ Рассчитано по названным выше Матер, повтор, переписи. Т. II.
⁵⁵ Вестник финансов. 1911. № 20.
⁵⁶ Стр. 163-169. - Ред.
⁵⁷ Струве П. Критические заметки по вопросу об экономическом развитии России. [СПб.. 1894. Вып. I.]
⁵⁸ Ильин В. Развитие капитализма в России. [Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности. СПб., 1899]
⁵⁹ Маслов П.П. Аграрный вопрос в России. С. 21 и след. [Условия развития крестьянского хозяйства в России. СПб., 1903. Т. 1.]
⁶⁰ Маркс К. Капитал. Т. 1. С. 646.
⁶¹ Рафаловин А.Л. Промышленные синдикаты, [за границей и в России. Их экономическое и социальное значение. СПб., 1904.] С. 3-4.
⁶² Engels F. Duhring’s Umwalzung d. WissenschafL [Stuttgart 1894]. S. 294.

<< Назад