Глава восьмая. Отношение общества и литературы к фабрике
Первые годы царствования Александра I были временем усиления влияния дворянского класса и, вместе с тем, оживления либерального движения в нашем обществе. Общественное мнение в это время представлялось почти исключительно более образованной частью дворянства, и вполне естественно, что при аграрном характере большей части нашего дворянства общественное мнение было мало расположено к таким мероприятиям в пользу фабрикантов, которые существенно затрагивали интересы землевладельческого класса. Тарифная политика последних лет царствования Екатерины и ее преемника привела к сильному вздорожанию мануфактурных изделий, привозившихся из-за границы. Неудивительно, что новая либеральная эпоха, сопровождавшаяся усилением политического влияния дворянства, немедленно выразилась в оппозиции покровительственной политике предыдущей царствования.
Если мы будем просматривать официальный орган министерства внутренних дел начала этого века, "С.-Петербургский журнал", то нас поразит, как много места отводится в этом журнале проповеди учения Смита. Официальные авторы, как мне уже случалось упоминать, называют Смита "великим человеком", признают, что Смитом "постигнута великая истина”. "Обязанность правительства, - читаем в том же органе, - весьма легка. Оно не должно действовать, ему надлежит только не вредить, ему должно только покровительствовать естественной свободе промышленности... Пусть оставит правительство все системы запрещения и одобрения; пусть не связывает оно промышленность постановлениями своими и не думает усилить ее награждением"1.
В своем "отчете" за 1803 г. министр внутренних дел граф Кочубей3* следующим образом формулировал задачи правительства в области промышленной политики: "Оставлять в свободе частную промышленность; иметь, сколь можно, достоверные об успехах ее сведения; доставлять ей в случаях необходимых нужные пособия; особливо удалять от нее всякое стеснение: в сем состоят общие правила управления сей частью... Россию природа и все обстоятельства призывают предпочтительно к земледелию... Пространство земли, несоразмерное числу жителей... запрещает нам думать о предпочтительном благоприятстве фабрикам над другими отраслями труда народного"2.
Первым шагом Александра I была отмена указов Павла, запрещавших привоз в Россию большей части заграничных изделий. Я не буду останавливаться на тарифной политике Александра: как известно, несмотря на свои фритредерские симпатии, Александр, примкнув к континентальной системе, был вынужден в 1811 г. издать строго запретительный тариф4*. Тариф этот был издан на один год, но действие его ежегодно возобновлялось в течение следующих лет вплоть до 1816 г. Дело в том, что фабриканты энергично отстаивали сохранение этого тарифа и домогались даже запрещения привоза тех иностранных товаров, которые были обложены высокой пошлиной. Целый ряд петиций, поданных в это время и исходивших не только от купечества, но и от титулованных дворян-фабрикантов, доказывает, что фабриканты отнюдь не относились пассивно к начинаниям правительства и умели постоять за свои интересы3. В самом правительстве Александра были две партии. Министр финансов Гурьев был противником тарифа 1811 г. В 1813 г. он выработал проект нового тарифа, умеренно покровительственного. В представлении Государственному совету по этому поводу он высчитывал, какие огромные убытки несут русские потребители и казна благодаря существующему тарифу, непомерно повышающему цены всех мануфактурных изделий. "Запретительная система, - заявил Гурьев, - оказывает вред и внутреннему производству, отнимая у промышленников всякое побуждение к соревнованию и к усовершенствованию изделий и возбуждая промышленную спекуляцию"4.
Напротив, государственный канцлер граф Румянцев5*, который, по-видимому, сам был крупным фабрикантом5, а также министр внутренних дел Козодавлев были сторонниками запретительной системы. Румянцев представил императору записку некоторых фабрикантов, в которой заявлялось: "Буде справедливо, что оные запрещенные товары к привозу позволятся, то в нынешнее несчастливое время разорения от неприятеля грабежом и огнем, от разрешения товаров последует заводчикам вторительное разорение... Последние остатки наших сокровищ - серебро и золото - из государства вытащат и, останемся с одними бумагами - за какие же вещи? - не за жизненные, а единственно за тряпки, ничего не значащие!" Румянцев вполне присоединился к мнениям, высказанным в этой записке.
Козодавлев еще энергичнее высказался против всякого облегчения привоза в Россию иностранных фабрикантов. По поводу проекта Гурьева он подал крайне резкую записку императору: "По непеременяющемуся моему образу мыслей, - писал он, - и по откровенности моей, не могу я не признаться, что я иного проекта новому тарифу и не ожидал, как клонящегося к пользе иностранных и к потрясению наших фабрик, - словом, основанного на внушениях чужеземных торговцев... Метафизические рассуждения некоторых экономистов и новых писателей, ополчившихся против системы, принятой Англией в запрещении привозить иностранные изделия, встретил я и в проекте нового тарифа... Проект... полагает обратить Россию к хлебопашеству, забывая, что и хлебопашество без фабрик процветать не может, и что народ, занимающийся единственно земледелием, навсегда остается в нищете и невежестве... Если бы этот тариф мог состояться, то Россия в отношении к фабрикам и промышленности возвратится назад к тому состоянию, из коего извлекла ее рука Петра Великого... Фабрики и мануфактуры наши истребятся, тысячи подданных наших разорятся и придут в нищету; употребленные на разные заведения капиталы, выданные из казны ссуды и все благотворные меры наши обратятся в ничто... Фабриканты солдатского сукна (Da liegt der Hund begraben!6* Эти фабриканты были почти исключительно дворяне, и многие из них принадлежали к высшей аристократии. В числе крупных суконных фабрикантов мы встречаем имена князей Барятинского, Юсупова, Шаховского, Хованского, Урусова, Вяземского, Лобанова-Ростовского, графов Разумовского, Безбородко, Салтыкова и многих других титулованных особ. - М.Т.-Б.) обратят тогда капиталы свои на другие промыслы, особливо же на винные откупы и заводы, которые одни теперь у нас токмо и покровительствуются всячески средними властями; когда же иностранцы увидят, что наши фабрики рушены, тогда обложат свои изделия ценою по своему произволу, и мы будем совершенно в их руках"6.
Таким образом, среди самого правительства не было согласия по вопросу о тарифной политике. Второе десятилетие этого века было любопытной эпохой в истории нашего общественного развития по спорам о протекционизме и свободной торговле, которые чрезвычайно занимали общественное мнение. Так как огромное большинство образованного общества в это время так или иначе примыкало к земледельческому классу, то вполне понятно, что протекционисты, или, точнее, сторонники запретительной системы, не могли пользоваться общественным сочувствием. Число брошюр, написанных в защиту действующего тарифа, очень невелико сравнительно с брошюрами и статьями в пользу свободной торговли. Самым замечательным представителем протекционистов был знаменитый либерал и государственный деятель александровской эпохи Мордвинов.
В 1815 г. он выпустил книгу "Некоторые соображения по предмету мануфактур в России". Книга эта выдержала три издания и является, без сомнения, выдающимся произведением для своего времени.
В начале книги Мордвинов указывает на жалобы публики на дороговизну многих товаров: "Угнетаясь дороговизною цен на сукна и другие к одеянию и прочим удобствам нужные изделия, многие ропщут на сделанное правительством воспрещение привоза товаров сих в Россию. Россия, по мнению этих лиц, должна быть земледельческою державой".
Против этого мнения Мордвинов выставляет совершенно верное положение, что земледельческая страна может прокормить лишь ограниченное число жителей. Для того чтобы население могло размножаться, необходимо, чтобы труд находил себе приложение в новых занятиях и промыслах: "Введение разнообразных ремесел и искусств есть один из благонадежнейших способов к умножению общественного продовольствия и неоскудному доставлению работ и упражнений для каждого пола и возраста. Кроме того, - прибавляет Мордвинов, - для развития самого земледелия необходимо распространение фабричного производства.
Недостаток фабрик в России есть, может быть, главная причина, что земледелие в оной получило самое малейшее усовершенствование; да и может ли оно быть совершенно, когда нет еще у поселянина порядочных ни орудий, ни сбруи, ни прочих принадлежностей хозяйства?"
Развитие неземледельческих промыслов, указывает, далее, наш автор, особенно важно для России потому, что благодаря климатическим условиям наш крестьянин полгода должен оставаться без работы.
"Относительно приспособления производства рукоделий к жилью крестьянскому наверное предположить можно, что чем дальше статья сия могла бы получить усовершенствование, тем многозначительнее открылась бы выработка внутри империи разных фабричных изделий".
"Земледелец без ремесленника есть производитель грубый и неуспешный, обремененный игом трудов, по несовершенству орудий своих... В Англии земледелие оттого в цветущем состоянии, что там фабрики и ремесла в совершенстве... Без ремесел и рукоделий коснеет и само просвещение, и слабы все связи общежития".
Распространение фабрик, замечает Мордвинов, создаст рынок для произведений сельского хозяйства, которые теперь не находят сбыта; поэтому и землевладельцы заинтересованы в росте промышленности. Кроме того, земледелие выиграло бы и оттого, что капиталы, наживаемые промышленниками, употреблялись бы частью и на сельское хозяйство.
"В цветущем состоянии города нужен и земледелец, и ремесленник, и фабрикант, и заводчик, и купец, но, сравнивая пользу, приносимую земледельцу каждым из последних состояний, должно признать, что фабрикант и заводчик полезнее гораздо купца".
"Народ, имеющий токмо земледельцев и купцов... коснеет в бедности и всяких недостатках и, что важнее всего, не может быть народом свободным, ибо зависит от других держав по удовлетворению первейшим его нуждам; не пользуется политической свободой, нужною всякому народу, желающему быть властелином и независимым на своей земле... Словом, таковой народ не может быть ни просвещен, ни богат"7.
Тем не менее Мордвинов вовсе не безусловный противник свободной торговли. Он соглашается с желательностью такой свободы, но лишь с одним условием - чтобы "все народы, участвующие во внешней торговле, единогласно между собою условились уничтожить все вообще воспретительные по торговле узаконения".
В том же году, как и книга Мордвинова, вышла брошюра "Ответ русского гражданина на вопрос: полезно ли заводить в России и распространять мануфактуры" (Москва 1815 г.). В предисловии автор указывает на "повсеместное ныне прение о пользе мануфактур", причем из последующего видно, что "прение" это было, преимущественно, словесного характера и не доходило до печати.
"Большая часть публики, - говорит автор, - полагает... что происшедшая с недавнего времени на все иноземные произведения дороговизна дает ей право гласно жаловаться".
"Все почти того мнения, что должно бы непременно паки дозволить привоз всех иностранных изделий, потому что они сделались слишком дороги; что государство, имеющее много земли и, по соразмерности с нею, мало жителей, может с лучшим успехом заниматься земледелием, нежели мануфактурами и ремеслами; что привоз иностранных фабричных изделий надобно бы позволить и потому еще, дабы сохранить соревнование во внутренней промышленности" (с. 8).
"Главное основание, на коем все прочие мнения утверждаются... есть то, что страна, которая не довольно населена в отношении к занимаемому ею пространству, должна единственно благоприятствовать земледелию, а не фабрикам и заводам, и еще менее тем из них, коих первый материал не домашнего произведения" (с. 11).
Автор замечает далее, что всего более неудовольствия вызывает непомерное вздорожание сукна, благодаря чему суконные фабриканты стали очень непопулярны в публике. Недовольство публики на тариф 1811 г. напоминает то "всеобщее негодование, с каким был встречен указ 1793 г., запрещавший привоз в Россию стеклянных вещей, кожи, шляп, карет, мебели и пр." Против этих нападок на запретительную систему автор возражает, что причина дороговизны заключается не в тарифе, но в "злосчастном периоде 1812 г., в котором разрушены великие и прекрасные произведения"; разрешение ввоза иностранных изделий, по мнению автора, только увеличило бы дороговизну благодаря падению курса ассигнаций под влиянием неблагоприятного платежного баланса.
"Государство никогда не может быть счастливо, как в то время, когда оно само собою придет в состояние почти совершенно удовлетворять своим потребностям" (с. 80).
Нападки на тариф 1811 г. приписываются автором "модным" возражениям молодых людей, начитавшихся Монтескье7*, Ад. Смита (sic) и пр., утверждающих: "В России не должны и не могут быть заводимы фабрики уже потому, что у нас нет особенного для них класса граждан, т.е. фабрикантов". Против этого соображения автор справедливо замечает, что класс фабрикантов образуется тогда, когда будет иметься достаточно фабрик.
Эти две книжки являются важнейшими произведениями русских протекционистов той эпохи8. Оба автора признают, что общество относится крайне враждебно к запретительной системе, и указывают причину этой враждебности: вздорожание иностранных товаров, особенно сукна (надо сказать, что русские дворяне той эпохи любили щеголять в костюмах английского сукна). Оба они отмечают и повсеместный интерес к тарифному вопросу. Без сомнения, энергичное общественное движение в пользу тарифной реформы, начавшееся после отечественной войны, свидетельствовало об оживлении нашей общественной жизни вообще. Почему же это движение направилось против запретительной системы? Сторонники идеалистического понимания истории объяснили бы это влиянием западноевропейских идей: идеи Ад. Смита, с которыми познакомилось в это время русское общество, заразили передовые умы нашего общества, и они, увлекшись модной доктриной, стали требовать приложения ее и к России. Как мы видели, именно этим объясняет фритредерские увлечения тогдашнего общества автор "Ответа русского гражданина"; но нетрудно понять классовую подкладку этих увлечений. Дворянство, оставшееся в массе аграрным классом и привыкшее пользоваться многими иностранными изделиями, не могли сочувствовать запретительной системе, выгода от которой доставалась не ему, а невыгода ложилась всей своей тяжестью на потребителя-дворянина. В качестве аграрной партии дворянство в лице своих более образованных представителей с увлечением восприняло фритредерские идеи западноевропейских экономистов.
Литература фритредерского направления того времени была несравненно богаче и разнообразнее протекционистской. Самым выдающимся писателем фритредерского направления был Шторх, известный экономист и преподаватель политической экономии великим князьям - Константину и Николаю Павловичам. Шторх подробно доказывал в своем курсе политической экономии, вышедшем на французском языке, преимущества земледелия перед фабричной промышленностью. Он предупреждал против всякого ускорения промышленного развития страны путем тарифной политики. Промышленный строй вообще не пользовался его симпатиями, и по этому вопросу, несмотря на весь свой консерватизм, Шторх высказывал даже радикальные мысли. "В истории наблюдается, - говорит Шторх, - замечательное явление: прогресс общества по отношению к росту населения, промышленности и просвещению достигается всегда на счет здоровья, ловкости и понятливости массы народа"9.
Несочувствие к фабричной промышленности отразилось и на некоторых сочинениях, написанных на тему, заданную Вольно-экономическим обществом в 1812 г., о средствах отделения в помещичьих имениях земледельцев от фабричных рабочих. По поводу этой темы один автор, фон Бек, в брошюре, изданной в 1814 г., резко высказался против мысли о преимуществах обрабатывающей промышленности перед земледелием. "Пусть в других странах, - заявляет автор, - которые действительно или мнимо страдают от избытка народонаселения, запирают хилые поколения на фабриках или отсылают их в колонии... пусть там прядут из ваты, хлопка, шелка и даже льна такие тонкие нити, что они получают известную ценность, лишь пройдя через сотни рабочих рук; в России ее здоровый народ еще может беспрепятственно бороздить мать-сырую землю, чтобы добывать из нее нужные для света продукты, оставаясь здоровым душевно и телесно”10.
Таким же несочувствием к фабрике проникнута и самая выдающаяся работа, написанная на тему Вольно-экономического общества, принадлежащая, по предположению г. Семевского, перу профессора Якоба. По мнению Якоба, Россия - страна непромышленная, и нечего стремиться ускорять развитие в ней фабричной промышленности. Ничто не может быть печальнее положения фабричного рабочего, приученного к какой-либо простейшей операции и вдруг лишающегося заработка вследствие закрытия фабрики. Только такие заводы, которые непосредственно связаны с земледелием или вообще с обладанием землей, необходимы для России11.
Органом фритредеров был интересный еженедельный журнал "Дух журналов", издававшийся с 1815 до 1820 г. Журнал этот вел в течение всего времени своего существования энергичную кампанию против запретительной системы, имевшую огромный успех в публике. В журнале помещались переводы из сочинений Сея8*, Бентама9*, Сисмонди10* и других современных западноевропейских писателей. Но главный интерес его заключался в оригинальных статьях по экономическим вопросам, написанных очень живо и горячо.
Особенно много статей в защиту свободной торговли мы находим в "Духе журналов" за 1816 г.; вначале этого года в публике распространился слух о намерениях правительства приступить к реформе тарифа. Вышедшая в предыдущем году книга Мордвинова дала благодарный материал для полемики, и в одной из первых книжек журнала мы находим интересную статью «Рассмотрение книги "Некоторые соображения по предмету мануфактур в России”». Книга Мордвинова подверглась резкой критике. Причина, почему у нас мало фабрик, говорится в этой статье, заключается не в недостатке покровительства, а в недостатке капиталов. "Капиталы, капиталы, капиталы - вот те волшебные рилы, которые и самую дикую пустыню превращают в рай. Один судоходный канал, соединяющий хлебородную губернию с бесхлебной, обогатит первую гораздо надежнее, нежели двадцать промышленных мануфактур" (Дух журналов. 1816. Ч. I. С. 28).
Отсталость нашего земледелия зависит не от недостатка фабрик, а от недостатка капиталов.
"Если мы будем обрабатывать заграничные сырые продукты, то, платя дорого за худой товар, народ будет беднеть год от году; миллионы обнищают для обогащения нескольких фабрикантов" (с. 41). Контрабанда усилится, и курс упадет.
"Что крестьяне не оставляют домов и не идут работать на фабрики, за это должно благодарить бога: от этого нравы сохраняются в чистоте, разврата меньше, детей больше, а ремесла те же у них в избах, только не так видны, как в огромных фабриках" (с. 26)12.
В следующей книжке журнала помещен ответ и на другую брошюру лагеря протекционистов, "Ответ русского гражданина и т.д.” Эта статья "Сравнение поселянина о пользе фабрик и заводов с пользою земледелия в России"11* особенно ярко проводит ту мысль, что Россия - страна земледельческая и в фабриках не нуждается [см. текст статьи в Приложении. - Ред.].
"Хлебопашество, скотоводство и овцеводство - вот наши промыслы! Они единственно могут доставить нам изобилие" (с. 5).
“Изобилие процветает всегда в таком государстве, где земледелие в чести" (с. 7).
"Домашние мелкие фабрики всегда существовать будут как для одежды дому, так и для продажи излишества, но на нарядных фабриках, скопляющих людей в одно место, работник уже не пашет земли, не косит сена, не насаждает, не очищает рощи" (с. 16).
"Пусть двести фабрикантов ошибутся в своих монополистических расчетах; от этого не омрачится солнце, освещающее Россию, а миллионы будут благословлять царя" (с. 17).
В одной из позднейших книжек журнала помещена обширная статья "Выгоды свободной торговли", в которой автор говорит о всеобщем сочувствии публики к полемическим статьям в защиту свободной торговли и массе благодарственных писем, получаемых издателями журнала за эти статьи. По мнению редакции, журналу удалось на голову разбить сторонников запретительной системы, в том числе и крупнейшего из них, Мордвинова. Редакция прибавляет, что журнал за эти статьи удостоился даже "благоволения высочайшей особы, которая соизволила объявить нам, что желает числиться между читателями сего журнала".
Автор статьи "Выгоды свободной торговли" делает расчет, сколько теряет Россия благодаря запретительной системе, и приходит к выводу, что потери на одном тонком сукне достигают в год 35 млн. руб. (ассигн.). "Какая страшная потеря (замечает автор) и для чего? - Единственно для обогащения суконных наших фабрикантов” (с. 108).
В другой статье, посвященной той же теме, "О мануфактурах в России", мы читаем следующую любопытную характеристику мужика и фабричного.
"Зайди в избу мужика: тепло, обуто, одето, хотя и в лаптях. Посмотрите же на фабричного: бледно, бедно, босо, наго, холодно и голодно... Может ли такой человек быть счастлив и сохранит ли нравственность? И поневоле предается разврату и злодеянию... Кто из стариков московских не помнит, что у Каменного моста (там была крупная суконная фабрика, основанная еще при Петре) ни днем, ни ночью проходу не было; но Екатерина, истребя гнездо сие, истребила и злодеяние" (с. 215).
Эта агитация против запретительной системы, которая, повторяю, велась необыкновенно энергично, с большим полемическим жаром и успела заинтересовать даже высшие правительственные сферы, достигла цели. Вторая мартовская книжка "Духа журналов" оканчивается следующим заявлением редакции: «Теперь можно прекратить все споры о мануфактурах и тарифе. Правое дело восторжествовало! Монополисты побеждены! "Дух журналов" не вотще подвизался. Да здравствует мудрое, благодетельное правительство!»
31 марта 1816 г. был издан новый тариф, в котором хотя также сохранились запретительные статьи, но целый ряд важных товаров (бумажные, шерстяные ткани средней доброты, сукна, большая часть шелковых тканей и пр.), которые раньше были запрещены к привозу, теперь были допущены со сравнительно очень умеренной пошлиной от 15 до 35% ценности.
Обыкновенно либеральную тарифную политику Александра приписывают международным отношениям России и обязательствам, принятым ею на себя в Венском конгрессе13. Но публицистика этой эпохи доказывает, что в русском образованном обществе в это время возникло весьма энергичное фритредерское движение, основу которого составляло недовольство землевладельческого класса - дворянства - дороговизной туземных фабрикатов. Без сомнения, это движение, имевшее корни всецело в условиях русской экономической жизни, сыграло видную роль в перемене тарифной политики правительства Александра.
Издание нового тарифа могло, конечно, только поощрить "Дух журналов" в его агитации в пользу свободной торговли. В одной из апрельских книжек журнала за 1816 г. делается оценка ожидаемого влияния нового тарифа. По мнению журнала, "те фабрики, которые возникли во время запретительной системы, рушатся непременно". "Многие спекулянты, или, сказать прямым русским словом, грабители, на равнинах общественного благосостояния создавшие огромные свои надежды и богатства на счет бедности народной, падут в прах, из коего им и выходить никогда бы не должно было... Народ отдохнет от тягостей и лишений, которые принужден был терпеть столь долгое время".
Из всей этой фритредерской агитации явственно вырисовывались черты некоторой весьма любопытной теории хозяйственного строя России. Протекционисты признавали необходимость в России фабрик; противники их утверждали, что Россия - страна земледельческая и что фабрики нам не нужны. Но значит ли это, что русский крестьянин ничем не должен заниматься в зимнее время, свободное от полевых занятий? Отнюдь нет, - отвечали наши фритредеры.
"Не заведения фабричных громад в России желать должно, а стараться, сколько возможно, самих земледельцев в свободное время упражнять полезными рукоделиями" (Дух журналов. Кн. 19. 1816. С. 81).
Иными словами, не фабричный рабочий, а крестьянин-земледелец и кустарь, - вот чем должен быть в России промышленный производитель по представлению фритредеров той эпохи.
Мнение о нежелательности фабричной организации промышленности и предпочтительности мелкого производства, соединяющего земледелие с обрабатывающей промышленностью, нашло себе полное выражение в любопытной статье "Сравнение состояния мастеровых на фабриках с состоянием земледельца" (Дух журналов. 1818. Ч. III). Приведу обширные выписки из этой статьи.
Автор сравнивает фабричного и земледельца и отдает решительное предпочтение последнему.
"Мастеровой принужден довольствоваться платою, которую ему дает фабрикант и которая бывает, обыкновенно, самая малая, особливо там, где мастеровых слишком много. В Англии плата сия столь мала, что если бы мастеровой не получал сверх оной от своего прихода вспоможения в виде милостыни, то ему пришлось бы умереть с голоду”.
"Главнейшее преимущество земледельца перед ремесленником есть то, что первый несравненно вернее обеспечен в пропитании своем, нежели последний... Даже сукно, колеса и обувь у него свое собственное и своего изделия; а ремесленник все сие должен купить... Земледелец работает не взаперти, как мастеровой на фабрике, но всегда на чистом воздухе... Житье наших мужиков есть самое беззаботное и счастливое... Самый здоровый и веселый народ есть земледельческий. Фабричные по большей части бывают хворы, чахоточны, калеки, скоро пухнут и преждевременно укорачивают век... Работы земледельца бывают весьма многоразличны и требуют большой внимательности, осторожности и много ума... Никакой народ не бывает смышленее земледельческого. (Сие объясняет то, чему все иностранцы не могут довольно надивиться в русском народе, а именно, что русский мужик имеет такой природный ум... Пусть русский крестьянин сделается батраком, как иностранный, куда денется тогда его ум!) Напротив, мастеровой на фабрике целый век занимается одною какой-нибудь частицею фабричного производства... Разделение работ много способствует усовершенствованию изделий... но оно делает мастерового машиною; тут ему не о чем рассуждать, нечего соображать... Ум его тупеет, человеческая природа в нем унижается”.
Не менее любопытна психологическая характеристика крестьянина и фабричного, которую мы встречаем в той же статье.
"Земледелец зарыл в землю зерно, но прозябания его и оплодотворения ожидает свыше... Земледельческий народ есть самый набожный, а также и самый миролюбивый, крепкий и благонравный. Он вместе и самый покорный царю... Он привязан к родимой земле своей, которая его возрастила... Мастеровой ничего не ожидает от бога, а всего от машины; и ежели бы господь не насылал на него болезней, то он едва ли бы когда вспомнил о боге. Сообщество нескольких сот или тысяч мастеровых, живущих и работающих всегда вместе, не имеющих никакой собственности, питает в них дух буйства и мятежа. Частые мятежи в английских мануфактурных городах служат тому доказательством".
Характеристика любопытного направления александровской эпохи, выразителем которого являлся "Дух журналов", была бы неполна, если бы мы не коснулись отношения этого органа к крепостному праву. Несмотря на свои симпатии не только к свободе торговли,но даже и к политической свободе14, "Дух журналов" горячо защищал крепостное право. В целом ряде статей журнал доказывал, что положение русского крепостного мужика несравненно лучше, чем немецкого и вообще западноевропейского. Сохранение крепостного права, устанавливающего "семейную связь" мужика с помещиком, признавалось журналом желательным прежде всего в интересах самого крестьянина как гарантия от обезземеливания. Русский крепостной мужик имеет свой клочок земли и пользуется заботами помещика; по мнению журнала, он должен ежечасно благодарить создателя за сохранение крепостного права. «Англичанин едва может пропитать свою душу, евши в полсыта печеный картофель, а русский в сытость и ест, и пьет, и веселится иногда (как мило это "иногда"!..)... У нас нет изящных, чудных рукоделий, но почти нет нищих; народ живет в довольстве вообще, а не частно»15.
Совпадение защиты свободной торговли и крепостного права отнюдь не было случайным явлением. И то и другое вызывалось одной причиной: реальными классовыми интересами. Земельное дворянство, не имевшее фабрик, должно было относиться враждебно к запретительной системе; отсюда вытекала и неблагоприятная оценка фабричной системы вообще, и прославление выгод земледелия, противопоставление благополучия нашего мужика-крепостного тяжелой жизни пролетария Западной Европы16. С другой стороны, тот же интерес дворянина-помещика побуждал последнего отстаивать крепостное право, на котором основывалось его хозяйство - то самое земледелие, которое признавалось в теории уделом России.
Таким образом, под влиянием вполне понятных экономических интересов, складывалась своеобразная общественная теория, в которой симпатии к западноевропейским идеям (Смит и его школа, а затем Сисмонди были главными авторитетами "Духа журналов") соединялись с не меньшей преданностью таким национальным устоям, как крепостное право и натуральное хозяйство. Единственный род фабрик, который пользовался неизменным сочувствием "Духа журналов", это - небольшие помещичьи фабрики, обрабатывавшие руками крепостных продукты собственного хозяйства помещика17. Что касается до крупных капиталистических фабрик, то крепостники "Духа журналов" громили их с большой энергией при помощи аргументов, заимствованных у западноевропейских критиков капиталистического строя. В "Духе журналов" нередко помещались статьи, в которых описывалось тяжелое состояние западноевропейского рабочего, особенно английского. Англия была постоянным предметом нападения "Духа журналов". И экономическое и культурное положение этой страны рисовалось самыми мрачными красками. По поводу волнений английских рабочих в 1819 г. в журнале была помещена обширная статья, в которой доказывалось, что единственная причина этих волнений - бедность рабочих, вызываемая фабриками и конкуренцией с ручным трудом. Сисмонди пользовался особенным сочувствием редакции, поместившей перевод некоторых глав его "Nouveaux Principes"18.
Таким образом, по условиям русской жизни, фритредеры, которые на Западе были идеологами капитализма и буржуазии, у нас, напротив, явились идеологами земельного дворянства и защитниками крепостного права19. В этом, впрочем, нет ничего удивительного. И в Америке, в эпоху междоусобной войны, рабовладельческий юг был твердыней свободы торговли. Но и сторонники запретительной системы, защитники фабрик, как, например, Мордвинов, точно так же относились к крепостному праву довольно примирительно. Дело в том, что в это время как земельное, так и промышленное дворянство одинаково было заинтересовано в сохранении этого социального института. Очень многие дворянские фабрики основывались на крепостном труде; но если даже работа производилась в них и по вольному найму, то оброчная система всегда давала помещику возможность выгодно утилизировать своих крепостных. Так, например, как известно, главным основанием богатства графов Шереметевых были оброчные крестьяне таких промышленных сел, как Иваново, Павлово, Ворсма и др. Понятно, что такие помещики отнюдь не были расположены отказываться от своих прав на "крещеную собственность", быстро возраставшую в своей ценности (Шереметевы крайне неохотно отпускали своих крепостных на волю, хотя среди этих крепостных были миллионеры, как, например, многие фабриканты села Иванова; Шереметевы поступали так же, как поступают английские и американские капиталисты, удерживающие в своих руках городские земли, сколько бы за них ни предлагали - ценность крепостного фабриканта, подобно ценности городского земельного участка, обладала поразительной способностью самовозрастания).
По этой причине как противники, так и защитники фабрик из дворянской среды одинаково дружелюбно относились к крепостному праву, основе своего хозяйственного благополучия.
Фритредерская агитация, как известно, увенчалась кратковременным успехом; во исполнение конвенции России с Пруссией и Австрией по регулированию торговли царства Польского в 1819 г. был издан знаменитый либеральный тариф, устранивший совершенно запретительные статьи и сильно понизивший пошлины на привозные товары. Не буду останавливаться над действием этого тарифа на нашу промышленность; он продержался очень недолго, так как фабриканты, особенно суконные, которых этот тариф очень чувствительно ударил по карману, сумели быстро добиться его отмены, и уже в 1822 г. Россия вернулась к прежней запретительной системе (по тарифу 1822 г. были запрещены к привозу приблизительно те же статьи, что и по тарифу 1816 г.). Этот результат нас отнюдь не должен удивлять, так как фабриканты хотя и составляли ничтожное меньшинство, тем не менее были крупной общественной силой. Как я говорил, среди них было немало принадлежащих к высшей аристократии; самые богатые помещики (напомним хотя бы графа Шереметева), имевшие обширные владения в великорусских губерниях, были непосредственно заинтересованы в развитии фабричной промышленности, так как их собственные оброчные крестьяне получали свой доход от фабрик. Не может быть сомнения, что русские фабрики, выросшие под покровом запретительной системы, не могли выдержать конкуренции английских фабрикатов, ввоз которых после введения в действие тарифа 1819 г. увеличился в несколько раз, а так как с поддержанием этих фабрик были связаны могущественные интересы, то неудивительно, что общественное мнение, представлявшее интересы земельного и служащего дворянства, оказалось совершенно не в силах отстоять тариф 1819 г., который промелькнул в истории нашей торгово-промышленной политики без всякого следа. Фабриканты были несравненно сильнее заинтересованы в сохранении своих фабрик, чем землевладельцы в понижении цен фабрикатов, и потому фабриканты должны были победить.
Вторая четверть этого века, как известно, была отмечена быстрым ростом нашей промышленности, в особенности хлопчатобумажной. Центральный московский район в эту эпоху сделался огромным промышленным округом, поставлявшим мануфактурные изделия для остальной части России, сохранившей земледельческий характер. Не буду останавливаться на этом пункте и ограничусь следующей цитатой из известной книги Аксакова: "Никакая правительственная мера в России не произвела такого переворота в быту промышленном, как знаменитый тариф 1822 г. Московская, Владимирская, Костромская губернии образовали целый мануфактурный округ; целое народонаселение получило иное, фабричное направление; сотни тысяч рук пришли в движение, сотни фабрик выбрасывали ежедневно массы произведений, требовавших сбыта. Украина и Новороссийский край представлялись готовым, обширным рынком"20.
По словам Гакстгаузена, в 40-х годах "Москва стала центром фабричной деятельности и из дворянского города превратилась в фабричный город. Значительная часть дворянства превратилась в фабричных предпринимателей... Если спрашиваете теперь, - кому принадлежит этот дворец?, то получите в ответ: "фабриканту такому-то", или "купцу такому-то", а раньше "князю А. или Б." ("Studien iiber die mnem Zustande Russ lands", I, XIII, 60).
Неудивительно, что господствующее в александровскую эпоху мнение, что Россия - страна земледельческая, должно было смениться иным представлением о России. Промышленные интересы приобрели более важное значение, чем прежде. В эту эпоху у нас появились крупные капиталисты-промышленники, вышедшие по большей части из среды кустарей. В дворянских имениях (особенно в 30-40-х годах) также усиленно заводились фабрики. Изменение экономического строя не замедлило отразиться и на идеологии эпохи.
Я говорил выше, что для николаевской эпохи особенно характерно разложение старинной фабрики и превращение ее в фабричную контору (что не мешало абсолютному возрастанию числа фабрик). Под влиянием этого идеология эпохи, признавая пользу развития промышленности, преимущественно имела в виду мелкую, сельскую промышленность. В это время окончательно сложилась в руководящих классах нашего общества своеобразная теория, которая заключает в зародышевом состоянии многие черты народничества нашего времени, осложненные, правда, другими, крепостническими, элементами. Теория эта, имевшая вполне националистический характер, одинаково разделялась как официальными сферами, так и руководящими органами общественного мнения. В особенности яркое выражение она получила у славянофилов.
В одной из первых книжек "Москвитянина" за 1845 г., когда журнал этот перешел в руки славянофильской группы и редактором был И. Киреевский13*, помещена статья: "О мануфактурной промышленности России"1 *. В этой статье вполне определенно выражен взгляд славянофилов на промышленное развитие России.
Славянофилы отнюдь не отрицают пользы развития промышленности.
"Мануфактурная промышленность, — говорится в этой статье, - имеет то важное значение, что она всегда есть или может служить орудием улучшения быта низших классов народа (с. 60).
Но не всякая форма промышленности, по мнению славянофилов, одинаково удовлетворяет народным интересам. Наиболее желательна мелкая сельская (теперь бы мы сказали - кустарная) промышленность, которая является особенностью России.
"Промышленная деятельность у нас преимущественно развилась не в городах, как в чужих краях, но в селениях, не истребив тут между производителями чистоты нравов и благодати семейных связей" (с. 61).
"Сравнивая сие положение нашей промышленности с иностранным, где повсюду интерес производителя падает жертвой интереса производства, нельзя не пожелать сохранить наши сельские промышленные действия, в техническом отношении столь отстающие, но в нравственном столь предпочтительные пред иностранными..." (с. 62).
Вполне естественно, что город, городская промышленность и городская жизнь отнюдь не пользуются симпатией таких поклонников патриархальной старины, как славянофилы.
"Для промыслов вовсе не нужна городская жизнь, которая вообще не в историческом развитии, ни в характере края и народа не свойственна народному русскому быту. Городская жизнь едва ли есть необходимость для развития народа... Народ должен остаться в сельском быту, но в улучшенном, возрастающем состоянии, и продолжать заниматься, как теперь, в семейном кругу ремеслами, промыслами, торговлей и мануфактурной деятельностью, отнюдь не сосредоточивая сих действий, как в чужих краях, в столь часто- развратном быту городском" (с. 63-64).
Итак, по-видимому, славянофилы относятся враждебно к фабрике? Не совсем. Признавая преимущества кустарной промышленности по тому влиянию, какое сельская жизнь оказывает на нравственный склад народа, славянофилы в то же время признают необходимость и фабрик - в городах. Они отнюдь не враждебны капиталистическому способу производства, но лишь с тем условием, правда, совершенно невыполнимым, чтобы оно сохраняло патриархальный характер. В городах, по мнению автора цитируемой статьи, должны быть сосредоточены крупные фабрики, выделывающие предметы роскоши; в селах же должна остаться мелкая крестьянская промышленность, изготовляющая предметы необходимости.
"Предназначение городской промышленности даже высокое; городские заведения не только должны дать пример общим техническим улучшениям, но и пример благоустройства и нравственного улучшения рабочего класса". "Хозяин фабрики есть отец семейства, работники фабрики - дети его. Из сих взаимных отношений истекают взаимные права и обязанности" (с. 69). "Уже теперь в Москве и окрестностях считается более 20 первостатейных заведений, которые в отношениях техническом и нравственном должны бы служить примером всей промышленной России. В них более двух тысяч малолетних получают религиозное воспитание, и на сем примере мы можем убедиться, что промышленность России может и должна быть не только способом народного обогащения, но и способом распространения порядка, благоустройства, хороших обычаев и нравственного воспитания" (с. 70).
В виду всего этого автор энергично высказывается в пользу тарифа.
Таким образом, по славянофильской теории, и кустарная промышленность и фабрика могут существовать рядом; но фабрика должна оказывать морализующее влияние на рабочего — и лишь в этом случае заслуживает одобрения. Кустарное производство является наиболее желательной формой промышленности. Отношение фабриканта к рабочим определяется очень простой формулой: фабрикант - отец, рабочие - его дети. Просто и ясно.
В цитированной статье мало говорится собственно о фабриках и фабричном рабочем. Дополнением к ней может служить ранее помещенная в том же "Москвитянине" статья П. Веретенникова "О фабричных мастеровых" (Москвитянин. 1841. Ч. V).
Автор начинает с противопоставления русского фабричного рабочего западноевропейскому. На Западе, особенно в Англии, "рабочий народ находится в крайней бедности". Что же касается до наших рабочих, то "нет причины предполагать, чтобы они когда-либо доведены до той степени бедности, которая существует между ними в Англии и иногда во Франции. Чтобы убедиться в справедливости этого мнения, стоит только обратить внимание на то, что собственно фабричных людей, т.е. не имеющих других способов пропитания, в России почти нет. У нас фабричными работами занимаются крестьяне, имеющие землю для пашни и сенокосов... Фабрики у нас способствуют только благосостоянию народному, доставляя средства трудом приобретать деньги для удовлетворения необходимых нужд. Работники из больших семейств идут в свободное время на фабрики, где получают за труд хорошую плату. Одинокие, устроив хозяйство, берут от фабрикантов основы по домам и зимние месяцы не остаются праздными... Наши фабричные мастеровые ведут себя не только удовлетворительно, но даже хорошо" (с. 213-214). "Кому не случалось слышать, проезжая мимо фабрик, какими веселыми песнями сопровождается работа наших фабричных. Можно ли где-нибудь, кроме святой Руси, иметь рабочему средства, кроме лучшего хлеба и каши гречневой, употребить в день два фунта говядины?" (!!!)".
В конце статьи автор еще раз с ударением повторяет свой тезис: "Положение фабричных у нас в России несравненно лучше, нежели в Англии и Франции", лучше потому, что у нас фабричный рабочий не прерывает связи с земледелием и летом опять превращается в мужика.
Таково было отношение славянофилов к фабрике. Несмотря на предпочтение сельской промышленности, они не решались отнестись с полным отрицанием к такому продукту "гнилого Запада", как наша фабрика. Покровительственная система и тариф 1822 г. всегда защищались "Москвитянином". Отношение этого журнала к нашему купечеству вообще было благосклонное. Торговый капитал, действительно, был таким старинным явлением русской жизни, купец был такой характерной фигурой Московской Руси, что защитники старины не могли не чувствовать к нему некоторой симпатии. В этом смысле характерна статейка Кокорева14* "Кулак и барышник" (Москвитянин. 1848. Ч. 5). Даже кулак представлялся Кокореву очень симпатичной фигурой, с истинно русскими чертами ума и характера.
"Русский человек несправедливо заклеймил кулака его не очень лестным прозвищем, - несправедливо потому, что не отдал должной чести труду и деньгам... Кулак - комиссионер, сводчик и довольно горемычный... Истый кулак согласится скорее претерпеть, чем пуститься на плутни" (с. 3, 5, 9).
"Все есть у кулака, - по мнению Кокорева, - и ум, и знание дела, и добросовестность, и предприимчивость; одного ему не хватает - капитала: на счет кармана маленько того..."
Таким образом, славянофилы, признавая предпочтительность кустарной промышленности перед крупными фабриками, в то же время крайне идеализировали эту самую фабрику и наш старинный капиталистический класс купечества и мелких торговцев.
И это вполне понятно. В Москве, которая в это время уже превратилась в центр фабричной промышленности России, нельзя было придерживаться архаического представления александровской эпохи о России как стране исключительно земледельческой. Промышленные и купеческие интересы были слишком сильны в этом городе, и потому коренные москвичи, идеализировавшие наш национальный хозяйственный строй, не могли относиться совершенно отрицательно к фабрике. Мужичок, работающий нехитрые изделия у себя в избе, был гораздо ближе их сердцу, чем буйный фабричный рабочий; но ведь кроме фабричного рабочего есть еще и фабрикант, сохранивший в николаевскую эпоху все черты "истинно русского" человека. К этим фабрикантам славянофилы чувствовали инстинктивную симпатию, и потому к фабрике они относились без того категорического осуждения, которое отличало защитников интересов земельного дворянства в александровскую эпоху.
Весьма любопытно, что Пушкин в 30-х годах все еще придерживался взглядов "Духа журналов". Вот, например, что он пишет в своих известных "Мыслях на дороге" (1833 г.):
"Прочтите жалобы английских фабричных работников: волосы станут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, сколько мучений! Какое холодное варварство, с одной стороны, с другой - какая страшная бедность! Вы думаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян? Совсем нет: дело идет о сукнах г. Смита или об иголках г. Джаксона. Кажется, нет в мире несчастнее английского работника: но посмотрите, что делается там при изобретении новой машины, избавляющей вдруг от каторжной работы тысяч пять и шесть народу и лишающей их последнего средства к пропитанию. У нас нет ничего подобного... Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? О его сметливости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна: проворство и ловкость удивительны... В России нет человека, который бы не имел собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях... Судьба крестьянина улучшается со дня на день".21,15*
"Библиотека для чтения", - едва ли не самый распространенный журнал николаевской эпохи - так же, как и славянофилы, энергично защищала покровительственную систему и признавала необходимость развития фабричной промышленности в России, но, вместе с тем, подобно "Москвитянину", отдавала предпочтение кустарному производству перед фабрикой. В этом журнале был помещен перевод известного сочинения гр. Канкрина: "Экономия человеческих обществ", о котором я буду говорить ниже. Русский мужик и его хозяйственное положение идеализировались "Библиотекой для чтения” не менее, чем "Москвитянином". Об этом читатель может судить по следующему образцу:
"Ничто не препятствует русскому мужику наслаждаться счастливым бытом и довольством в жизни. Он имеет участок земли, который возделывали его отец, дед и прадед и который он почитает своей родиной... Нашему мужику недостает только некоторой воздержанности от горячих напитков, строгой нравственности в семейном быту, ясных понятий о своем долге и искусстве; иначе он был бы Крезом перед иностранными крестьянами и блаженнейшим созданием в земледельческом мире (!!!). Народный обычай равного раздела земель между всеми поселянами, жителями одного ведомства, есть признак народного доброжелательства и братского союза, которым можно гордиться и который носит на себе превосходный отпечаток глубокого христианского чувства"22.
Остановимся теперь на одной замечательной книге, которая сыграла очень крупную роль в истории нашей общественной мысли. Я говорю об известном сочинении прусского сановника Гакстгаузена "Studien iiber die innem Zustande Russlands" (Hannover, 1847). Гекстгаузен, человек очень образованный и умный, изъездил в течение года всю Россию, причем пользовался во время своего путешествия особой предупредительностью властей, давшей ему возможность увидеть много такого, что было недоступно обыкновенному путешественнику. Неудивительно, что книга его была явлением, совершенно выдающимся в скудной экономической литературе николаевской эпохи. Книга Гакстгаузена удостоилась одобрения императора Николая, была напечатана на счет сумм, отпущенных русским правительством... и в то же время оказала огромное влияние на выработку того радикально-романтического направления нашей общественной мысли, которому суждено было играть столь широкую роль в нашей истории. Известно, как сильно содействовал Гакстгаузен идеализации русской земельной общины. Герцен16* познакомился с немецким путешественником еще в Москве, и его поразили "многие взгляды Гакстгаузена на быт наших мужиков, помещичью власть, земскую полицию и управление вообще"23. Книга Гакстгаузена разочаровала Герцена, но тем не менее взгляды прусского барона на общину, артель и многие другие особенности хозяйственного строя России были восприняты Герценом и вообще той школой общественных деятелей и публицистов, в которой Герцен и Чернышевский являются самыми яркими именами.
Подобно славянофилам, Гакстгаузен видит главное преимущество России перед Западной Европой в том, что в России нет пролетариата. "Во всех других странах Европы глашатаи социальной революции ополчаются против богатства и собственности: уничтожение права наследства и равномерное распределение земли - вот лозунг этих революционеров. В России такая революция невозможна, так как утопия европейских революционеров в этой стране получила в народной жизни свое полное осуществление" ("Studien...", I. XII).
Эта фраза рисует нам всего Гакстгаузена. Западноевропейский консерватор нашел в России панацею от социальных бед, угрожавших Западной Европе. Крепостная Россия Николая I оказалась воплощением мечтаний французских революционеров, и каким удивительным воплощением! Не только не угрожающим гибелью порядку, собственности и монархическим принципам, но, наоборот, являющимся самым крепким оплотом реакционной Европы, страной самой сильной власти и самого образцового порядка.
Такой удивительный строй заслуживает того, чтобы позаботиться о его сохранении. Между тем введение европейских форм промышленности неминуемо должно привести к его разрушению. И Гакстгаузен высказывается против заимствования западноевропейской промышленности, являясь таким образом plus royaliste que la roi17* - большим националистом, чем славянофилы. Кустарные промыслы России приводят его в восторг, тем более что он ошибочно приписывал им артельное устройство. "Промыслы в России, - говорит он, - по большей части принимают общинный характер; жители одной общины делаются, например, сапожниками, другой - кузнецами, третьей - кожевниками и т.д. В этом есть большие преимущества. Так как русские живут большими семьями, то, естественно, возникает семейное разделение труда, столь необходимое для промышленности. Члены общины постоянно помогают друг другу капиталом и трудом, сообща покупают нужные материалы и сообща же продают изготовленные изделия. Общины ремесленников посылают свои товары в город и на рынок и повсюду имеют свои собственные лавки. Они не образуют замкнутых цехов, как немецкие ремесленники, но остаются совершенно свободными в пределах своей общины... В таких общинах не существует никакого цехового или иного принуждения. Это - свободные промышленные ассоциации, напоминающие об ассоциациях сен-симонистов18*. Такая промышленная организация доставляет этим общинам большие выгоды" (I, с. 182).
В таких радужных красках рисовалась Гакстгаузену наша кустарная промышленность. (Нечего и говорить, что Гакстгаузен в данном случае, против обыкновения, сделал грубую фактическую ошибку: наши кустари в николаевскую эпоху, как и теперь, не составляли никаких ассоциаций и работали совершенно независимо друг от друга.) Неудивительно, что к фабрике он относится весьма неблагосклонно.
"В Россию ввели западноевропейские предпринимательские фабрики в противоположность национальным фабричным ассоциациям; правительство побуждало дворянство к введению фабрик по заграничному образцу и превращало дворян в фабрикантов, вместо того чтобы поощрять и направлять крестьян к усовершенствованию, внутреннему улучшению и большему распространению национальных фабричных ассоциаций... Почему было невозможно, при большом повиновении и естественной уступчивости русского простого народа, организовать среди государственных, например, крестьян хлопчатобумажную фабрикацию? Техников и управляющих фабриками все равно приходилось выписывать из Англии или Германии... Правительство могло бы устроить здания, выписывать машины... дать работникам ткацкие станы, научить их работе при посредстве сведущих руководителей и затем предоставить все дело старинным русским фабричным ассоциациям-общинам. Без сомнения, первое время требовалось бы постоянное руководительство, попечение, строги надзор и вынужденное послушание, но при большой податливости русских и их технических способностях дело наладилось бы очень скоро, и эти новые фабрики скоро слились бы с уже существующими старинными русскими промыслами... Введение фабричной системы в современной европейской форме отнюдь не было необходимо для России (понятно, с известными исключениями), и эта система оказала неблагоприятное действие на нравственность средних и достаточных классов. Если бы вместо этого подняли и правильно поставили естественную, уже существующую и национальную промышленность русских фабричных ассоциаций, снабдили ее машинами новейшего изобретения, то в важнейших отраслях фабричного дела - тканье льна, шерсти, хлопка и шелка, правда, не достигли бы производства модных продуктов, но с успехом добились бы изготовления предметов, удовлетворяющих потребности большей части народа" (I, с. 184, 189).
Читатель видит, что консервативный прусский барон был большим утопистом. Русский народ покорен и привык к повиновению: вместо того чтобы ожидать распространения фабрик от частных лиц, не лучше ли устроить из государственных крестьян артели, в которых работа будет производиться по команде и под надзором чиновников? Таков своеобразный сен-симонизм Гакстгаузена! Какого рода "фабричные ассоциации" мерещатся Гакстгаузену, об этом читатель может судить из нижеследующего:
"Современная фабричная система в России, во всяком случае, un fait accompli19*... Можно было иметь многое против ее введения, но теперь приходится позаботиться лишь о том, чтобы организовать ее на более национальных основах и хотя бы отчасти превратить ее в вышеуказанные национальные фабричные ассоциация. В устройстве фабрик, основанных Петром I, как, например, фабрика Яковлевых, сказывается правильная национальная мысль. Петр основал свои фабрики на крепостных отношениях. Фабрикант имел право пользоваться рабочей силой приписанных к фабрике людей, но, в то же время, он обязан был заботиться о своих людях, их пище, одежде и содержании. Он не имел права прогонять рабочих, когда они были не нужны, но должен был содержать их до смерти. Этого направления следует держаться до тех пор, пока сохранится крепостное право. В настоящее время на большинстве фабрик употребляются не крепостные, но вольнонаемные рабочие. Если бы фабрикантов обязали организовать рабочих по образцу общины, принять над ними полное и строгое помещичье попечение и все соединенные с ним обязанности... если бы фабриканты не имели права рассчитывать рабочих помимо известных, законом установленных причин (например, не имели бы права рассчитывать рабочих по случаю старости и болезни), то можно было бы частью избежать многих дурных последствий фабричной системы и, в особенности, избежать развращения фабричного рабочего" (I, с. 190).
Эта цитата вполне разъясняет сен-симонизм Гакстгаузена. Национально-русская форма фабрики, которой он так сочувствует, не что иное, как посессионная фабрика, основанная на принудительном труде! Неудивительно, что крепостная Россия вызывала такое восторженное отношение к себе нашего своеобразного сен-симониста. Поклонник общины и артели оказывается прежде всего поклонником крепостного права. Враг западноевропейского капитализма, он предпочитает бездушной денежной связи предпринимателя с рабочими (cash nexus20* - по известному выражению Карлейля21*) восточноевропейскую власть помещика над крепостным!
Фабрика не пользовалась сочувствием Гакстгаузена и по другой причине. Благодаря фабрикам крепостное право, по мнению Гакстгаузена, теряло свой человеческий характер. Дворянские имения переходили в руких всяких parvenus22*, и "старинные узы взаимной любви и верности, сохранявшиеся из рода в род, придававшие человеческий или, по крайней мере, сносный характер крепостным отношениям, разрывались. Новые владельцы видели в крепостных только орудия, машины, доставляющие им деньги" (I, с. 117)24". Благодаря развитию промышленности и распространению оброчной системы крепостное право превратилось в России, по остроумному выражению Гакстгаузена, в сен-симонизм наизнанку: сен-симонисты требовали, чтобы каждый получал по своим способностям, а владелец оброчных крестьян брал с них по их способностям.
В прежнее время, говорит Гакстгаузен, когда Россия была земледельческой страной, крепостные отношения были "вполне естественным и даже, может быть, необходимым явлением русской жизни". Положение крепостных было сносно, и русская крепостная община представляла собой маленькую самоуправляющуюся республику. С тех пор, как в Россию проникли "западноевропейская культура и промышленность, фабрики и роскошь", - все переменилось. Крестьяне стали работать на фабриках, вместо того чтобы обрабатывать как члены общины свое поле. Крепостное право сделалось противоестественным явлением, и "становится все очевиднее и очевиднее, что в современной форме его нельзя удержать и даже вообще сохранить существование этого права. Всякий благоразумный человек в России это понимает, - но как уничтожить или преобразить крепостное право без социальной революции? В этом заключается великий вопрос дня!” (I, с. 118)
Вместе с тем, фабричная промышленность, по мнению Гакстгаузена, затрудняет ликвидацию крепостного права, ибо благодаря росту фабрик заработная плата в России повсеместно так поднялась, что землевладелец не может работать наемными рабочими и нуждается в труде своих крепостных (I, с. ХIII). (Невозможность работать наемными рабочими, по причине дороговизны труда, была обычным аргументом крепостников.)
Итак, фабрика затрудняет ликвидацию крепостного права. Тезис довольно неожиданный в устах Гакстгаузена, прекрасно понимавшего связь юридических и политических форм с реальными экономическими отношениями. Усвоение западноевропейской промышленности должно повести к усвоению и западно-европейской культуры, как заявил сам Гакстгаузен. Каким же образом фабрика может поддерживать крепостное право? Но на следующей же странице наш враг фабрик приводит аргумент, в прах побивающий его тезис. "Под влиянием чрезвычайно возрастающей промышленности у низших классов (русского) народа проявляется сильное стремление к умственному развитию" (I, с. XV). А если так, то не может быть вопроса, в каком смысле влияет развитое промышленности на сохранение крепостного права. Стремление русского народа к просвещению вызывает опасение Гакстгаузена, и он увещевает правительство направить при помощи церкви стремление простого народа к образованию по должному руслу.
Нельзя отрицать, что все воззрения Гакстгаузена очень последовательны и складываются в стройную систему. Идеализатор русской общины ясно понимал, то проникновение западноевропейских хозяйственных форм и западноевропейского просвещения несовместимо с сохранением любезных ему особенностей русского социального строя, и потому даже энергичнее славянофилов отстаивал самобытность России и восставал против каких бы то ни было заимствований с Запада.
Гакстгаузен является наиболее ярким представителем воззрений, господствовавших в консервативных кругах русского общества николаевской России. Большинство наших руководящих экономистов того времени высказывалось приблизительно в том же смысле. Так, например, профессор с.-петербургского университета И. Горлов точно так же признавал, что у нас "только раздробленная промышленность существует в очень обширном виде и значительно укоренилась в народе... До настоящей мануфактурной системы - factory system - еще далеко, и мы не полагаем, чтобы эта система могла составить благоденствие народа со своими огромными фабриками, со своим народонаселением мастеровых, со своими законами о бедных, со своим богатством фабрикантов и убогостью, невежеством рабочих. Защитники мануфактурной системы видят только ее одну блестящую сторону, увлекаются примером Англии с ее огромным производством, но они забывают, что бедность и невежество людей, которые работают эти сокровища, подвергают опасности искусственное существование той же Англии"25.
Другой известный экономист 40-х-50-х годов, Тенгоборский, член Государственного совета и один из авторов либерального тарифа 1857 г., пишет в своей известной книге "Etudes sur les forces productives de la Russie" (Paris, 1852): "Кустарная промышленность приняла национальный характер, она приспособлена к нравам и обычаям нашего рода, способствует патриархальной организации наших сельских общин - этому основанию нашего общественного строя, не отнимает рабочих рук у земледелия, не мешает семейной жизни крестьянина, не влечет за собою крупных неудобств и гибельных последствий скопления и концентрации рабочего класса в больших городах, не вызывает образования пролетариата - этой язвы современных обществ; эта промышленность прежде всего и больше всего заслуживает сохранения и особенной поддержки" (П, с. 196).
В "Журнале министерства народного просвещения"23* за 1849 г. (№ 3) помещена статья Н. Жеребцова "О двух современных экономических вопросах", написанная совершенно в духе Гакстгаузена. Автор говорит, что на Западе пролетариат - язва государства; на Западе передовые люди мечтают устроить хозяйство по системе "общинности". "Эта идея, - заявляет автор, - народившаяся в восторженных головах на западе Европы как отдаленная цель, практически существует на востоке". По мнению автора, не только крестьянское землевладение, но и вся крестьянская промышленность характеризуется "общинностью". По-видимому, автор (совершенно неправильно) полагает, что кустарное производство имеет артельный характер.
Совсем иначе относились к фабрике западники этой эпохи. "Русский социализм" - община и артель - далеко не вызывал в них в 40-х годах того восторженного чувства, какое отличало отношение славянофилов к этим бытовым явлениям русской жизни. Западники признавали, "что русская община спасает интересы народа в настоящую минуту и дает ему средство бороться с несчастными обстоятельствами, его окружающими, но за общинным владением они не признавали никакого всесветного экономического принципа, который был бы годен для всякого хозяйства. Временное значение артели и общины западники подтверждали примером точно таких же установлений, являвшихся у всех первобытных народов, и думали, что с развитием свободы и благосостояния русский народ и сам покинет эту форму труда и общежития. Убеждения эти принадлежали и современной им экономической науке, которая вместе с ними признавала общинный порядок... не более, как мероприятием против голода со стороны нищенствующего, младенческого народного быта и не позволяла им питать никаких надежд на приобретение им в будущем какого-либо политического и экономического значения. В таком виде представлялся западникам "русский социализм"26.
Вполне естественно, что и фабричная промышленность представлялась западникам в ином свете, чем славянофилам. Один из выдающихся членов кружка "идеалистов 30-х годов", Огарев25*, имевший в одном из своих имений бумажную фабрику, был до такой степени увлечен мыслью о благодетельности фабрик для сельского населения, что во всех своих имениях хотел учреждать, "по мере сил и применяясь к требованиям разных округов, фабрики, основанные на вольном труде, которые дали бы крестьянину возможность находить всегда заработок".
"Как я люблю этот народ, - писал Огарев одному приятелю, - как бы мне хотелось, чтобы они почитали меня за друга, который им желает добра и сделает им его. Может быть, со временем, устроивший фабрику, я похлопочу о комитете поощрения фабрик и заводов. Вот новые прожекты. Не знаю, понравятся ли, но я их вижу теперь сквозь призму энтузиазма"27.
Либеральные журналы "Телескоп"26*, "Московский наблюдатель"27* (при Белинском), "Отечественные записки"28*, панаевский "Современник" мало высказывались по этому вопросу. В "Отечественных записках" в 1849 г. (т. LXV) помещено описание с.-петербургской выставки мануфактурных изделий; причем восхваляются успехи нашей фабричной промышленности и выражается им полное сочувствие. Вместе с тем, в журнале появлялись статьи фритредерского направления (например, в 1851 г., т. LXXIV, статья "Изменения в торговом положении Англии").
В "Современнике" в 1847 г. мы находим превосходные статьи В. Милютина по поводу книги А. Бутовского "Опыт о народном богатстве"29*. В этих статьях содержится резкая критика учения Смита с точки зрения Сисмонди и западноевропейских социалистов. Но для нас статьи эти не представляют большого интереса. В 1851 г. (кн. 5) в "Современнике" была помещена обширная статья П.А. "Историческое значение капитала"30*, в которой доказывалось на примере Англии культурное значение капитала, причем автор замечает, что "перед голой истиной распадаются в прах все предположения, будто бы успехи просвещения и богатства доставляют выгоды только некоторым".
Вообще ни "Современник", ни "Отечественные записки" не относились враждебно к развитию фабричной промышленности в России. Перейду теперь к отношению правительства Николая I к фабричному вопросу. Лучшим источником для ознакомления со взглядами на фабрику правящих сфер крепостной эпохи являются сочинения министра финансов Николая I - Канкрина.
Наиболее характерно в этом отношении его главное сочинение "Die Oekonomie der menschichen Gesellschaften" (Stuttgart, 1845), которое было в извлечении переведено в следующем же году в "Библиотеке для чтения" Сенковского31*. Приведу некоторые выдержки из этого сочинения.
"Работник в семейной промышленности, - пишет Канкрин, - находится, без сомнения, в самом счастливом положении: мастерская фабрикация дает обществу всего более опоры. Фабричная же промышленность производит наиболее, но и порождает величайшую нищету. Когда в Европе существовало почти исключительно мастерское производство... тогда государство имело поруку против приращения пролетариев и нищих; между трудящимися состояниями господствовало какое-то добронравие, приличие, высокое самосознание... Но все это изменилось с того времени, когда фабричное производство получило столь многое и распространилось в ужасающих размерах. Страшно посмотреть, до чего дошло это в некоторых ветвях фабрик у различных народов, и еще страшнее подумать, до какой степени оно еще может дойти... Здесь открывается обширное поле для размышлений: как помочь злу, как его облегчить? К сожалению, бедствие не уменьшает число пролетариев, ограничение фабрикации его увеличивает; новые пути сбыта почти невозможны; добровольная денежная помощь не приносит большой пользы, и, таким образом, все средства оказываются слабыми и притом временными" ("Библиотека для чтения", 1846 г., т. LXXVI, "Экономия человеческих обществ" гр. Канкрина, с. 16).
Министр финансов Николая I говорит языком Сисмонди или народников нашего времени. Послушаем его дальше: "Машины произвели дешевизну и увеличили потребление, не дав собственно людям ни более богатства, ни более счастия... они делают неверным существование трудящегося класса и часто повергают его в бедствия".
"Несмотря на необходимость в предпринимателях, чтобы дать ход делам общественным, они все же могут считаться угнетателями работников, которых принуждают трудиться в свою пользу; это всегда удобоисполнимо, и, таким образом, слабые и убогие по большей части делаются жертвами сильных и богатых".
Это звучит даже социалистически. Машины - враги трудящегося класса! Предприниматели - угнетатели работников! Слабые и убогие - жертвы сильных и богатых! Почему же, однако, министр крепостной эпохи так отрицательно относится к фабрикам? Потому, что "фабричное производство порождает в низшем классе безнравственность, унижение, тупость, бунты, домогательство высшей платы".
Последний аргумент звучит некоторым диссонансом в устах защитника "слабых и убогих". Во всяком случае, ясно, что Канкрину, как и славянофилам, фабрика несимпатична по соображениям "морального свойства".
Но эти же соображения заставляют Канкрина относиться иначе к русским и западноевропейским фабрикам. Западноевропейский пролетариат совершенно справедливо внушает ему только недоверие. Совсем иное - русские фабричные рабочие.
"В России фабричные и другие работники приходят из селений, что, между прочим, имеет то величайшее достоинство, что препятствует чрезмерному умножению городского фабричного сословия, которое при застое в работах впадает в нищету. Крестьянин в таком случае возвращается в деревню и если даже ничего не выработал и не уплатил податей, то имеет, по крайней мере, кров и ежедневную пищу; фабричное сословие не соединяется, чтобы вынудить увеличение платы... Оставление работы, смятения не улучшают состояния работников фабричных и еще менее ограждают их от несчастного состояния; такие беспорядки весьма обеспокоивают жизнь общественную, а всего опаснее то, что невозможно предвидеть, как далеко может зайти в своем озлоблении такой народ при подобных обстоятельствах" (Библиотека для чтения, 1846. Т. LXXVTII).
Итак, преимущество русского фабричного перед западноевропейским в том, что у нас нет фабричного пролетариата, склонного ко всякого рода "смятениям". Так как капитализм, естественно, приводит к образованию такого пролетариата, то, понятно, консервативный министр Николая I не мог сочувствовать развитию у нас крупной капиталистической промышленности.
Известно, что Канкрин был противником железных дорог, которые, по его мнению, только "подстрекают к частым путешествиям без всякой нужды и, таким образом, увеличивают непостоянство духа нашей эпохи". "Мы смотрим, - замечает он далее, - на умножающееся число железных дорог как на истинный недуг века; однако же от них происходит и польза именно та, что несметные капиталы погибнут, распадутся между низшими классами, а там отчасти образуют новые капиталы. Таким образом, человечество освободится от излишних капиталов, а это необходимо, дабы уравновесить великую несоразмерность богатства".
"Нет сомнения, что капиталы должны быть постепенно уничтожаемы для положения преграды слишком великому и неравномерному их накоплению... чтобы восстановить нравственность от чрезмерных богатств и дурных от этого последствий, чего ужасающий пример представляют нам римляне в последние времена своего существования... Чрезмерность накопления капиталов сопровождается вредом для общества" (Т. LXXVL, C. 44).
Все это достаточно обрисовывает отношение графа Канкрина как частного лица к развивавшейся фабрике. Мы сейчас увидим, как отражались взгляды Канкрина на практической деятельности министерства финансов.
Взгляды на фабричный вопрос другого замечательного государственного деятеля николаевской эпохи, гр. Киселева, были вполне сходны со взглядами Канкрина. "Я всегда полагал и полагаю, - пишет Киселев в одной официальной записке, - что для России важнейшая фабричная промышленность есть та, которая, находясь в связи с произведениями местной почвы, процветает от земли"28.
Итак, бюрократией николаевской эпохи фабрика признавалась опасным продуктом с "высшей" политической точки зрения. Для бюрократии того времени деревенский кустарь был несравненно симпатичнее, чем "развращенный" фабричный пролетарий. Только связь русского фабричного с деревней несколько смягчала отвращение бюрократии к этому типу, с которым соединялось представление о всяких ужасах в Западной Европе. Господствовавшая в официальных сфера доктрина отнюдь не благоприятствовала крупным фабрикам и весьма одобрительно относилась к мелкому, "народному производству". В начале 40-х годов в официальном органе департамента мануфактур и внутренней торговли, "Журнале мануфактур и торговли", была помещена любопытная статья, характеризующая взгляды тогдашней администрации на фабричные порядки. Некий фабрикант Жуков, "глубоко проникнутый сознанием цели правительства обеспечить положение многочисленного сословия полезных государству фабричных рабочих", представил в департамент подробное описание порядков на своей фабрике, и департамент решил напечатать в своем журнале это описание во всеобщее сведение "как достойный подражания пример".
В чем же были заслуги Жукова? В том, что он обратил особое внимание "на нравственность рабочих". Для отвращения рабочих от "порчи нравов" на его фабрике было поставлено в обязанность, "чтобы по истечении нескольких лет каждый из рабочих непременно отправлялся в дом свой в деревне под опасением высылки с фабрики. Эта мера (поясняет Жуков) приносит нравственности рабочих величайшую пользу потому, что посредством ее фабричный 1) не перестает сознавать себя крестьянином; 2) поддерживает с благочестием обязанности сына, мужа и отца; 3) не прилепляется к столичной роскоши; 4) возобновляет в деревне понятие о необходимости непрерывного труда и умеренности в пище, питии и одежде; 5) вообще приносит из деревни примеры покорности, смирения и одобрения, являя себя довольным и счастливым в настоящем своем положении на фабрике..." При увольнении рабочих по праздникам с фабрики все они обязаны 1) "быть у обедни, 2) после обедни, отлучась со двора, им не позволено ходить ни по одиночке, ни толпами, для того чтобы в первом случае всякий из них имел свидетеля своему вне фабрики поведению, а в последнем случае большинство партии не могло внушить им ни малейшей мысли о превосходстве перед кем бы то ни было в силе физической. Если же, по приказанию моему, и отправляются куда рабочие в значительном числе, то всегда сопровождает их или старший, или приказчик"29.
За поведением рабочих на фабрике учрежден самый строгий надзор, "делающий известным всякий добрый и худой поступок рабочего". Особые старшие из отставных унтер-офицеров ежедневно ведут журнал о поведении каждого рабочего, причем каждый рабочий, открывший какой-либо предосудительный поступок своего товарища, "непременно вознаграждается или единовременной выдачей суммы, соразмерной важности открытия, или прибавкой жалованья... Доноситель же остается неизвестным рабочим". Все эти меры, по словам Жукова, привели к тому, что его рабочие даже на улице отличались от других рабочих "своей скромной и довольной физиономией, а более - по той радушной готовности и осторожности, с которыми уступают они дорогу проходящим".
Такова была неподражаемая, "истинно русская", фабричная идиллия 40-х годов. Читая статью Жукова, не верится, что это написано серьезно; и однако, несмотря на детскую наивность почтенного "мануфактуриста", все это было вполне серьезно, печаталось в официальном органе, в пример прочим. Фабричным рабочим рекомендовались умеренность в пище, питье и одежде, "непрерывный" труд, скромность, смирение и довольство своим положением. Таков был идеал, но действительность - увы! - никогда не соответствует идеалу, и мы сомневаемся, чтобы сам Жуков достиг блестящих результатов в нравственном воспитании рабочих, о которых он сообщал департаменту.
Соображения Жукова не так уже устарели, как может показаться с первого взгляда, и необходимость связи фабрики с деревней находит и поныне, как известно, много горячих сторонников. Тем поучительнее познакомиться с генезисом этих взглядов в николаевскую эпоху, когда они высказывались с полным простодушием и откровенностью.
Теперь является очень любопытный вопрос - как же отразилась в николаевскую эпоху антипатия правящих сфер к фабрике и капитализму и симпатия к "народной промышленности" на практической политике правительства? Мы видели, что николаевское правительство не препятствовало развитию кустарного производства - и только. Никакого содействия развитию последнего оно не оказывало, если не считать разных мер министерства государственных имуществ, не имевших никакого практического значения. Зато оно сделало очень много для поддержания фабрик. Интересы фабрикантов на практике находили себе как в Канкрине, так и в прочих правительственных лицах этой эпохи самых горячих защитников. Достаточно вспомнить историю фабричного законодательства того времени, чтобы вполне убедиться в этом. Самая ничтожная мера, принимаемая в интересах рабочих, всегда обставлялась таким образом, что лишалась практического значения - из опасения как-нибудь затронуть интересы фабрикантов.
Запретительный тариф, прямая денежная помощь фабрикантам и заводчикам, устройство дорогостоящих образцовых заведений (вроде Александровской мануфактуры) - все это шло непосредственно на пользу фабрикантов.
Чем же объясняется такое несоответствие слова и дела? А тем, что реальная политика диктуется не моральными соображениями симпатиями тех или иyых правящих лиц, а реальным соотношением общественных сил. Канкрин ие симпатизировал фабрикам и фабрикантам, и, тем не менее, управляемое им министерство верно отражало интересы фабрикантов; так оно и должно было быть. В николаевскую эпоху крепостная Россия начинает перестраиваться на капиталистический лад, соответственно этому усиливается влияние капиталистического класса - и это не могло не отражаться на промышленной политике правительства Николая I.
Еще30 большее значение в том же смысле имело то обстоятельство, что интересы государственного казначейства настоятельно требовали поднятия производительности народного труда, развития производительных сил страны, - иначе говоря, развития промышленности. Политика покровительства крупному капиталистическому производству, которой традиционно держалось наше правительство, диктовалась прежде всего интересами государственного казначейства. Классовые интересы крупных промышленников играли роль второстепенную. Правительство, стремившееся к увеличению политического и экономического могущества России, не могло не стремиться к развитию главного источника экономической мощи - промышленности. И потому фабрика, несмотря на антипатию к ней правящих сфер николаевской России, была предметом их самых заботливых попечений.
1* Протекционисты - представители протекционизма (от лат. protectio - покровительство, защита) - государственная политика, направленная на поощрение отечественного производства, его защиту от иностранной конкуренции, на расширение внешних рынков. Фритредеры - представители фритредерства (от англ. Free trade - свободная торговля) - направление в экономической теории и политике промышленной буржуазии, состоящее в требовании свободы торговли и невмешательства государства в частнопредпринимательскую деятельность. Возникло в Великобритании в последней трети XVIII века.
2* "Дух журналов". «"Дух журналов", или собрание всего, что есть лучшего и любопытнейшего во всех других журналах по части истории, политики, государственного хозяйства, литературы, разных искусств, сельского домоводства и пр.» - такое издание выходило в Санкт-Петербурге в 1815-1820 гг. под руководством Григория Максимовича Яценко. "Дух журналов" издавался сначала ежемесячно, ас 1819 г. - 2 раза в месяц.
3* Кочубей Виктор Павлович (1768-1834), русский государственный деятель, дипломат, граф (1799), князь (1731), министр внутренних дел (1802-1812; 1819-1823).
4* "...Александр, примкнув к континентальной системе, был вынужден в 1811 г. ... тариф" - континентальная блокада - система экономических и политических мероприятий 1806-1814 гг., проводившаяся наполеоновской Францией в отношении Великобритании и предусматривавшая запрет любых торговых, почтовых и других сношений с Британскими островами. Распространялась на все союзные Франции или зависимые от нее страны. Россия вынужденно примкнула к континентальной блокаде в соответствии с условиями Тильзитского мира (1807). Подробнее см.: Тарле Е В. Континентальная блокада// Е.В. Тарле. Соч. Т. 3. М., 1958; Злотников М. Ф. Континентальная блокада и Россия. М.; Л., 1966.
5* Румянцев Николай Петрович (3.4.1754-3.1.1826), граф, русский государственный деятель, дипломат. С 1801 г. - член Государственного совета, сенатор, 1807-1814 гг. - министр иностранных дел, 1810-1812 гг. - председатель Государственного совета. Румянцев собрал большую библиотеку, коллекцию рукописей, этнографические и нумизматические материалы, легшие в основу Румянцевского музея, книжные собрания которого послужили базой для создания Государственной библиотеки им. В.И. Ленина. Ныне - Российская государственная библиотека.
6* Da liegt der Hund begraben! - вот где собака зарыта! (нем.).
7* Монтескье Шарль Луи де Секонда (18.1.1689-10.2.1755), французский просветитель, правовед, философ, писатель.
8* Сей (Say) Жан-Батист (5.1.1767-15.11.1832), французский экономист. С 1819 г.- профессор политической экономии Парижского университета. Автор теории факторов производства. Разработал собственную трактовку теории рынка, согласно которой "продукты покупаются на продукты", в связи с чем возможно только частичное, но не всеобщее перепроизводство товаров. Главный труд "Трактат политической экономии" (1803); рус. пер. отдельных глав. М., 1896.
9* Бентам Иеремия (15.2.1748-6.6.1832), английский социолог, философ, юрист.
10* Сисмонди (Sismondi) Жан-Шарль-Леонар Симонд де (9.5.1773-25.6.1842),
швейцарский экономист и историк. С 1833 г. - член французской Академии моральных и политических наук. Главный труд - Новые начала политической экономии или о богатстве и его отношении к народонаселению (1819; рус. изд. М., 1937). См. также: Этюды по политической экономии (1837-1838). Полагая, что политическая экономия - "нравственная наука", призванная прежде всего изучать положение людей, в центр экономического учения Сисмонди поставил распределение, от которого, по его мнению, зависит потребление и производство. Для накопления капитала необходимо наличие в качестве покупателей "третьих лиц", которые вследствие разорения мелких производителей внутри страны могут появиться лишь за счет внешней торговли, но только до тех пор, пока цивилизованный мир не образует единого рынка. На основании этого Сисмонди утверждал, что капитализм нежелателен и невозможен. Сисмонди игнорировал производственное потребление и тот факт, что капитализм развивает внутренний рынок прежде всего за счет производства средств производства. Подчеркивал противоречия при капитализме между производством и потреблением, накоплением капитала и ростом безработицы, возможность общего перепроизводства. В своих трудах осуждал крупное капиталистическое производство, сторонник развития мелкого товарного производства, цеховой организации труда. В России взгляды Сисмонди оказали влияние на народников. См.: Сисмонди // Туган-Барановский М.И. Очерки из новейшей истории политической экономии и социализма. СПб., 1903. С. 161-187.
11* Арнольд Карл Иванович (1775-23.11.1845). В 1804 г. основал в Москве Коммерческий пансион, преобразованный в 1806 г. в Практическую коммерческую академию. Служил в Министерстве финансов (1810-1830). Автор работ по коммерческим вопросам. Соч.: Самоучитель бухгалтерии. В 2-х ч. М., 1809; Опыт гражданской бухгалтерии. СПб., 1814; О системе государственного счетоводства. СПб., 1823; Разные сведения о российской внешней торговле. СПб., 1829.
12* Киреевский Иван Васильевич (22.3.1806-11.6.1856), философ, литературный критик и публицист. Наряду с А.С. Хомяковым - основоположник славянофильства. В 1832 г. предпринял издание журнала "Европеец", привлек к нему лучшие литературные силы (в том числе А.С. Пушкина). Журнал был запрещен на втором номере, в частности за статью "Девятнадцатый век", в которой Николай I усмотрел пропаганду конституции. В 1845 г. редактировал журнал "Москвитянин" (№ 1-3). "Новое начало", которое Россия должна внести во всемирную историю, видел в усвоении Россией достижений "европейской образованности", на основе переосмысления достижений "всечеловеческого развития" через призму православного учения, сохранившего в чистоте изначальную истину христианства (См.: Полн. собр. соч. М., 1911. Т. 1-2).
13* М.И. Туган-Барановский имеет в виду статью: О мануфактурной промышленности в России в отношении ее к общей промышленности и к быту низших классов народа // Москвитянин. 1845. № 2, ч. II. С. 47-70.
14* Кокорев Василий Александрович (23.4.1817-22.4.1889), русский предприниматель, сыгравший значительную роль в развитии промышленности и торговли. Разбогатев на винных откупах, стал миллионером, крупный делец в области железнодорожного строительства, был учредителем многих железнодорожных компаний, пароходств, промышленных и торговых компаний. В 1859 г. открыл первый нефтеперегонный завод, на базе которого в 1873 г. учредил Бакинское нефтяное общество. Основал Волжско-Камский банк (1870). В период подготовки реформы 1861 г. выступил с собственным проектом. Критиковал экономическую политику правительства, защищая интересы русского национального капитала. Воспоминания опубликованы в "Русском архиве" (1885-1887).
15* Цитата, приведенная Туган-Барановским, представляет собой выдержку из раздела "Русская изба" в статье А.С. Пушкина "Путешествие из Москвы в Петербург". Пушкин писал ее с декабря 1833 по апрель 1834 г. Опубликована статья в 1841 г. с большими цензурными пропусками. По содержанию статья представляет собой полемику А С. Пушкина с А.Н. Радищевым, который, как известно, в книге "Путешествие из Петербурга в Москву" нарисовал ужасающую картину быта русского крестьянина. Оценивая работу А.Н. Радищева, А.С. Пушкин пишет: "Очевидно, что Радищев начертал карикатуру; но он упоминает о бане и о квасе как необходимости русского быта. Это уже признак довольства. Замечательно и то, что Радищев, заставив свою хозяйку жаловаться на голод и неурожай, оканчивает картину нужды и бедствия сею чертою и начала сажать хлебы в печь" (Пушкин А.С. ПСС: В Ют. Д., 1978 Т.1. С. 199).
В другой статье А.С. Пушкина, посвященной Радищеву, мы находим явно резкую оценку его взглядов. Пушкин пишет: «"Путешествие в Москву", причина его несчастия и славы, есть... очень посредственное произведение, не говоря уже о варварском слоге. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и пр. преувеличенны и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезмерно смешны. Мы могли бы подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине сказанного» (Там же. С. 245. Ст. "Александр Радищев"). Эти статьи А.С. Пушкина о Радищеве на протяжении столетия были предметом споров в российском литературоведении. Одни ученые считают, что эти статьи отражают подлинное мнение А.С. Пушкина в 30-е годы XIX века. Другие полагают, что резкая критика Радищева была использована А.С. Пушкиным для привлечения внимания к забываемому автору и скорее маска, чем подлинное мировоззрение. Спор остается до сих пор нерешенным. Как справедливо отмечает А.В. Аникин, частично правы обе стороны (Аникин А.В. Путь исканий. М., 1990. С. 191-192). Пушкин, в отличие от Радищева, не ратовал за крестьянское восстание. Он считал, что "лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества" (Там же. С. 200).
16* Герцен Александр Иванович (25.3.1812-9.1.1870), русский революционер-демократ, философ, публицист.
17* plus royaliste que le roi - больший роялист, чем король (фр.).
18* Сен-симонисты - последователи Сен-Симона. М.И. Туган-Барановский отмечал, что Сен-Симон создал очень влиятельную социалистическую школу. Создание ассоциаций было связано с тем, что "сенсимонисты объясняли классовой борьбой только всю прошлую историю человечества, социализм же, по их мнению, не может явиться результатом классовой борьбы", а создастся в результате мирной пропаганды. (См.: Труды ИВЭО. СПб., 1910. Т. I, кн. 1. С. 9). См. также: Сен-Симон и сен-симонисты // М.И. Туган-Барановский. Очерки из новейшей истории политической экономии и социализма. СПб., 1903. С. 110-134.
19* unfait accompli - свершившийся факт (фр.).
20* cash nexus - денежные отношения; расчет наличными (англ.).
21* Карлейль, Карлайл Джордж Уильям Фредерик Хоуард (18.4.1802-5.12.1864), граф, политический деятель Великобритании, виг. Первый среди вигских аристократов, занимавших официальные посты, выступил в поддержку "Лиги против хлебных законов".
22* parvenus - выскочка, человек неблагородного происхождения, (фр.).
23* "Журнал министерства народного просвещения". Журнал выходил в Петербурге с 1834 г. В 1860-1863 гг. редактором был К.Д. Ушинский. Ежемесячное издание.
24* Анненков Павел Васильевич (18.6.1812-8.3.1887), русский литературный критик. В 40-х годах был близок с В.Г. Белинским, Н.В. Гоголем, А.И. Герценом, позднее с И.С. Тургеневым. Западник. Лично был знаком с К. Марксом и переписывался с ним. С эстетических позиций выступал против Н.Г. Чернышевского. Соч.: Воспоминания и критические очерки. СПб., 1877-1881. Т. 1-3; Литературные воспоминания. М., 1960.
25* Огарев Николай Платонович (6.12.1813-12.6.1877), русский революционер-демократ, философ, публицист.
26* "Телескоп". "Журнал современного просвещения", издававшийся Николаем Ивановичем Надеждиным в Москве, выходил 2 раза в месяц с 1831 по 1836 г. "Телескоп" получил громкую известность публикацией в 1836 г. Первого Философического письма Петра Яковлевича Чаадаева.
27* "Московский наблюдатель". "Журнал энциклопедический" (1835-1839), выходил в Москве 2 раза в месяц.
28* "Отечественные записки". "Журнал учено-литературный и политический", издававшийся Павлом Свиньиным, выходил в Петербурге ежемесячно в 1818-1830 гг. Издание возобновлено в 1839-1858 гг. А. А. Краевским. В 1868-1884 гг. Отечественные записки издавались в Петербурге Н.А. Некрасовым, М.Е. Салтыковым-Щедриным и Г.З. Елисеевым.
29* М.И. Туган-Барановский имеет в виду следующие три статьи В.А. Милютина, опубликованные под общим названием "Опыт о народном богатстве, или О началах политической экономии. Соч. А. Бутовского" в журнале "Современник" за 1847 г., № 10 (С. 55-68); № 11 (С. 1-28); № 12 (С. 135-160).
30* Статья И.П. Арапетова "Историческое значение капитала" опубликована в журнале "Современник" за 1851 г., №5 (С. 1-36). Указанная цитата на с. 35.
31* Сенковский Осип (Юлиан) Иванович (19.3.1800-4.3.1858), русский писатель, журналист, востоковед, член-корреспондент Петербургской АН (1828). В 1822-1847 гг. - профессор Петербургского университета. Один из основателей русского востоковедения. В 1834-1856 гг. - редактор журнала "Библиотека для чтения", в котором печатался под псевдонимом Барон Брамбеус.
1 Санкт-Петербургский журнал. 1804. Авг. Изложение учения Адама Смита (С. 133-136).
2 Отчет министра внутренних дел за 1803 г. СПб., 1804. С. 61.
3 Об этих петициях см.: Сборник свед. и матер, по ведомству министерства финансов. СПб.. 1865. С. III. Ходатайства московских и других русских фабриканов между 1811 и 1816 гг.
4 Лодыженский К.Н. История русского таможенного тарифа. СПб., 1886. С. 172-174.
5 Говорю,"по-видимому" потому, что хотя фамилии Румянцевых несомненно принадлежали обширные и разнообразные фабрики в Черниговской губернии, я не мог удостовериться, был ли собственником их государственный канцлер.
6 Лодыженский К.Н. Указ. соч. Прил. С. 4б-4в.
7 Мордвинов Н.С. Некоторые соображения по предмету мануфактур в России. СПб., 1815. С. 8, 22, 24, 36 и др. Кроме этих аргументов Мордвинов выставляет в защиту запретительной системы и соображения иного рода, а именно влияние благоприятного платежного баланса на курс ассигнаций. Как известно, одним из важных поводов к переходу русского правительства к запретительной системе была забота о повышении курса бумажных денег.
8 "Краткое рассуждение о торговле” Василевского, (СПб., 1808) гораздо слабее двух вышеназванных книг. Оно написано в совершенно меркантилистическом духе. В нем доказывается польза выгодного денежного баланса (прилив денег в страну), для чего и предлагается запрещение ввоза иностранных предметов роскоши и обложение высокой пошлиной предметов необходимости. Для улучшения рукоделий автор предлагает организовать надзор цехов за работой мастеров, наказывая дурных мастеров, ввести брак и для фабричных товаров и т.д. Запретительная система защищается и в "Рассуждении о тарифе" (СПб., 1816). Автор особенно настаивает на влиянии благоприятного торгового баланса на курс ассигнаций. Против распространенного в то время взгляда, что фабрики отнимают рабочие руки от земледелия, он указывает на тот факт, что огромное большинство фабричных рабочих в России отнюдь не порывает связи с земледелием и летом возвращается в деревню.
9 Starch Н. Cours d'Economie Politique. Pans, 1823. Vol. III. P. 241.
10 Семевский В.И. Крестьянский вопрос СПб., 1881. Т. I. С. 335.
11 Там же. С. 338.
12 Против соображений Мордвинова о средствах повысить курс автор статьи выставляет целую программу улучшения денежного обращения (прекращение новых выпусков бумажных денег, увеличение государственных доходов, погашение государственного долга и т.д.). Автор отрицает, что открытие доступа иностранным изделиям поведет к увеличению закупок этих товаров, так как будет куплено только то, на что имеется спрос, и размер закупок не может не быть ограничен имеющимися покупательными средствами.
13 См., например: Ладыженский К.Н. Указ. соч. С. 178 и след.
14 В 1-й книжке журнала за 1819 г. помещена статья "Дух времени", в которой очень красноречиво доказывается, что дух времени требует владычества законов, коренных, неизменных, определяющих права и обязанности каждого, равно обязательных и для властей и для подвластных, при которых самовластие иметь места не может ; но "уложение на бумаге есть только мертвая буква... Чтобы оно было всего в силе, для сего необходимо нужно дать ему самостоятельное бытие и учредить при нем юстителей. Многочисленными опытами дознано, что всякое сословие, под влиянием правительства состоящее, но может быть надежным охранителем государственного уложения. Природные блюстители оного суть народные представители. Они суть верные охранители его неприкосновенности... без них никакой новый закон не может быть издан, никакой налог наложен, никакое важное предприятие предпринято... через них народ имеет свой голос, который есть тогда поистине глас божий; при них личность и собственность каждого останутся неприкосновенными; при них никакое злоупотребление власти не укроется... все делается гласно и перед очами всех... Вот чего требует дух времени! Чего желают народы".
15 Дух журналов. 1820. Кн. 6 (Рецензия на книгу "Опыт теории налогов". Прославление крепостного права выражено особенно ярко в статьях: "Сравнение русских крестьян с иноземными" (Там же. 1817. Кн. 49) и "О рабстве в иностранных европейских государствах" (Там же. 1818. Кн. 12). В первой статье доказывается, что всего лучше живется в России крепостным барщинным крестьянам, затем оброчным, а казенным и удельным хуже, чем помещичьим, и указывается на опасность обезземеливания крестьян. Во второй статье благополучие русских крестьян противопоставляется бедствиям немецких.
16 В 1-м издании "мужика-крепостного безземельному пролетарию Западной Европы". - Ред.
17 Дух журналов. 1817. Кн. XVIII (Главные правила для управления большой вотчиной). В этой статье советуется "мужиков своих, даже самых богатых, не пускать в оброк", а занимать их всех в собственном хозяйстве, для чего устраивать небольшие фабрики.
18 Свободная торговля защищалась и многими другими авторами этой эпохи См., например: Арнольд К.И.12* Мнения о системе тарифа в России. СПб., 1816; Тургенев Н. Опыт теории налогов. СПб., 1819. И. Сниткин, автор магистрской диссертации Рассуждение, должен ли быть позволен привоз всех иностранных товаров?" (Москва, 1818), высказывается за средний путь: как истый муж науки, он берет себе девизом - ангел mediocritas (золотая середина. - Ред.) и заботится, главным образом, о том, чтобы избежать крайностей. Магистрские диссертации того времени напоминают в этом отношении современные.
19 Разумеется, не все фритредеры были крепостниками. Шторх и, тем более. Николай Тургенев были энергичными противниками крепостного права, хотя и защищали свободную торговлю. Но они и не выражали собой крупного течения русской общественной жизни, каковое, несомненно, выражал "Дух журналов , предпринявший такую энергичную и успешную агитацию в пользу отмены запретительной системы.
20 Аксаков И. Исследование о торговле на украинских ярмарках. СПб., 1858. С. 13.
21 Пушкин А.С. Соч. Изд. 1882. Т. V. С. 222-223.
22 Шелехов Д. О вольнонаемном труде // Библиотека для чтений. 1837, Кн. 6. С. 33-34.
23 Семевский В.И. Указ. соч. Т. II. С. 442.
24 В 1-м издании "(1,171)". - Ред.
25 Горлов И. Обозрение экономической статистики России. СПб., 1848. С. 201.
26 Анненков П.В.24* Воспоминания и критические очерки. СПб., 1881. Отд. III. С. 128.
27 Он же. Идеалисты тридцатых годов // Вестник Европы. 1883. А пр. С. 512. В одной заграничной брошюре "Крещеная собственностью (1853 г.) Герцен говорит о вреде фабрик для народа; но, по-видимому, он имел в виду только фабрики, основанные на крепостном труде (см.: Семевский В Указ. соч. Т. II. С. 442).
28 Заблоцкий-Десятовский А.П. Граф П.Д. Киселев и его время. СПб., 1882. Т. II. С. 200.
29 О внутреннем устройстве и управления табачной фабрики г/ Жукова // Журнал мануфактур и торговли. 1840. Ч. I.
30 Абзац этот в 1-м издании отсутствует. - Ред.
<< Назад Вперёд>>
