1. Социальные последствия войны и сталинской модернизации
Послевоенная экономика не устранила перекосов в структуре народного хозяйства: удельный вес тяжелой промышленности и добывающих отраслей продолжал увеличиваться, а производство потребительских товаров - сокращаться. В 1946 г. доля производства средств производства (так называемая группа «А») в общем объеме продукции промышленности составляла 65,9%, а доля производства предметов потребления (группа «Б») - 34,1%. В 1950 г. эти группы промышленного производства составляли соответственно 68,8% и 31,2%, в 1955 г. - 70,5% и 29,5%. Для сравнения можно отметить, что до начала индустриализации структура валовой продукции промышленности выглядела диаметрально противоположно: в 1928 г. в Советском Союзе на долю тяжелой промышленности и добывающих отраслей приходилось 39,5% всей промышленной продукции, а на долю отраслей (преимущественно легкой и пищевой промышленности), производящих предметы потребления, приходилось 60,5%3.
Экономические приоритеты советского руководства, выражавшиеся в стремлении любой ценой обеспечить преимущественное развитие тех отраслей промышленности, которые производили средства производства (машины и оборудование, инструменты и приспособления, производственные здания и сооружения, уголь, металл, нефть и т.д.), оказывали определяющее влияние на формирование социальной стратегии советского государства4. Сталинская политика «чрезвычайных мер» принуждала население к отказу от потребления ради форсированного развития тяжелой индустрии, главной «социальной проблемой» было развитие производительных сил. Цели и задачи модернизации предопределили значительную дифференциацию в денежных доходах рабочих и служащих.
В 1954 г. наиболее высокий уровень среднемесячной заработной платы был в угольной (127,1 руб.*), металлургической (102,8 руб.), нефтедобывающей (93,1 руб.) отраслях промышленности и в машиностроении (84,2 руб.), при этом заработная плата рабочих превышала зарплату служащих в среднем на 15%. В легкой и пищевой промышленности средняя заработная плата находилась в пределах 45,6-64,3 руб. Наиболее низкая заработная плата была в лесном хозяйстве (37,8 руб.) и в государственном секторе сельского хозяйства (45,4 руб.)5. В каждой отрасли наблюдались существенные различия в оплате квалифицированного и малоквалифицированного труда. Заработная плата неквалифицированных рабочих, а также младшего обслуживающего персонала редко превышала 30 руб. в месяц. Установленный государством для многих категорий трудящихся экстремально низкий размер заработной платы (в 1953 г. из 43,6 миллионов рабочих и служащих, занятых в на родном хозяйстве, 42,6% получали заработную плату менее 50 руб.6) зачастую был ниже прожиточного минимума, в результате чего семьи низкооплачиваемых работников оказывались на грани нищеты и голода.
В чрезвычайно трудном материальном положении находилось и колхозное крестьянство. Система оплаты труда в колхозах была такой, что крестьянин не мог на свой заработок полностью прокормить себя и свою семью. На эту часть населения не распространялись ни государственное социальное страхование, ни социальное обеспечение. Вместе с тем налоговое бремя увеличивалось из года в год. Незадолго до своей смерти Сталин предложил значительно увеличить размер сельскохозяйственного налога. Это предложение, названное впоследствии Хрущёвым «фантастическими измышлениями оторванного от жизни человека»7, настолько не соответствовало реальному положению дел в колхозной деревне, что его принятие, по мнению некоторых советских руководителей, «могло вызвать восстание»8. Из-за низких темпов роста валовой продукции сельского хозяйства, обусловленных самой природой экономических взаимоотношений между колхозами и советским государством, страна испытывала хронический продовольственный кризис.
В послевоенный период советское общество вновь столкнулось с проблемой нищенства. 23 июля 1951 г. Президиум Верховного Совета СССР принял секретный Указ «О мерах борьбы с антиобщественными, паразитическими элементами», согласно которому трудоспособные лица, занимающиеся попрошайничеством, а также бродяги, не имеющие определенных занятий и места жительства, подлежали принудительному направлению на спецпоселение в отдаленные районы СССР сроком на 5 лет с обязательным привлечением к трудовой деятельности. Этим традиционным способом сталинский режим намеревался избавиться от нищих, безработных, бездомных.
Однако очень скоро органы милиции и исполнительные комитеты местных Советов поняли, что решить проблему нищенства только репрессивными мерами невозможно. У этого «антиобщественного» явления были глубокие социальные корни. «Меры, предпринимаемые Управлением милиции для ликвидации нищенства, существенных результатов не дают, так как в большинстве своем нищие являются материально нуждающимися инвалидами или престарелыми и не подпадают под категорию уголовно-наказуемых»9, - сообщалось в одной из докладных записок Отдела писем при Президиуме Верховного Совета СССР. Руководители республик, краев и областей обращались в центральные органы с многочисленными просьбами об открытии домов для престарелых и инвалидов, поскольку в действовавших социальных учреждениях не хватало свободных мест для размещения всех нуждавшихся в социальном обеспечении одиноких, бездомных и нетрудоспособных граждан, не имевших по каким-либо причинам права на пенсию и занимавшихся нищенством.
В течение года только в Москве было задержано более 25 тысяч нищих и бродяг. Большинство из них подлежали помещению в дома инвалидов, но ни в одном из 17 домов, расположенных на территории Москвы и Московской области, не было ни одного свободного места. В регионах регулярно издавались постановления, направленные на предупреждение и ликвидацию нищенства, однако число лиц, вынужденных заниматься этим «промыслом», не только не снижалось, но и возрастало.
Население крупных промышленных центров, хотя и подавало регулярно милостыню нищим, все же выражало заметное недовольство по поводу того, что улицы областных городов заполнены нищими - инвалидами-фронтовиками всех возрастов, стариками и беспризорными детьми. «Почему они оказались на улице, без работы и без куска хлеба, предоставленные самим себе?» - этот вопрос лейтмотивом звучал в письмах и обращениях граждан, которые писали в различные инстанции, указывая на недопустимость нищенства в советском государстве. Однако ни органы социального обеспечения, ни местные Советы не располагали необходимыми материальными и финансовыми ресурсами, чтобы как-то кардинально изменить ситуацию. Социальную поддержку получали не более 2-3% задержанных нищих.
Как докладывали 20 февраля 1954 г. министр внутренних дел СССР С.Н. Круглов и начальник Главного управления милиции Н.П. Стаханов в Президиум ЦК КПСС Г.М. Маленкову и Н.С. Хрущёву, «несмотря на принимаемые меры, в крупных городах и промышленных центрах страны все еще продолжает иметь место такое нетерпимое явление, как нищенство»10. За два с половиной года со времени принятия Указа от 23 июля 1951 г. органами милиции в городах, на железнодорожном и водном транспорте было задержано около 500 тысяч человек, просивших подаяние. Среди задержанных граждан 70% составляли инвалиды войны и труда, 20% - лица, впавшие во временную нужду, 10% - профессиональные нищие, среди которых трудоспособных насчитывалось 3%11.
Органы милиции не имели юридических оснований бороться репрессивными мерами с таким составом нищих, так как нетрудоспособные и престарелые не подпадали под действие Указа. Эту категорию граждан полагалось направлять в дома престарелых и инвалидов, однако подобных заведений в стране катастрофически не хватало. Секретным постановлением Совета Министров СССР от 19 июля 1951 г. предусматривалось построить в течение 1951 - 1952 гг. 25 домов для инвалидов и престарелых и 10 интернатов для слепых, однако на 1 января 1954 г. было построено всего лишь 4 таких дома12.
МВД СССР предлагало осуществить ряд дополнительных мер, в основном репрессивного и принудительного характера, чтобы избавиться от нищих. Вместе с тем министерство взяло на себя смелость предложить в числе прочих неотложных мероприятий по ликвидации нищенства и такое: «Пересмотреть существующее пенсионное законодательство в сторону увеличения размеров пенсий. Предусмотреть выдачу пенсий лицам, ставшим инвалидами с детства или вследствие несчастных случаев, одиноким престарелым, не имеющим других средств существования»13. Данное предложение отнюдь не являлось актом чрезмерной гуманности репрессивного ведомства, это была трезвая оценка действительно «нетерпимой» ситуации.
Исследователь политической экономии коммунизма, венгерский экономист Янош Корнай отмечал, что «при классическом социализме практически нет нищих». Но при этом добавлял, «что если бы нищенство не было запрещено законом и осуждено общественной моралью, конечно, и в социалистических странах нашлись бы люди, с протянутой рукой взывающие к милосердию прохожих. И все же законы, запрещающие нищенство, могут соблюдаться лишь благодаря тому, что система реально обеспечивает людям возможность удовлетворения элементарных экономических потребностей»14. В первой половине 1950-х годов советское государство не могло обеспечить всем своим гражданам возможность удовлетворения элементарных экономических потребностей и соответственно было не в состоянии решить проблему нищенства.
Как известно, важнейшим социальным индикатором, показывающим уровень социально-экономического развития государства, является бедность. В советском политическом лексиконе такие понятия, как «бедность», «черта бедности», по идеологическим соображениям применялись исключительно для характеристики материального положения трудящихся капиталистических стран. Считалось, что в Советском Союзе бедности нет и быть не может в силу самого характера социалистического строя. Для характеристики материального положения граждан, доходы которых не обеспечивали прожиточного минимума, использовалось искусственное слово «малообеспеченность». Между тем, существовавший в советском обществе в первой половине 1950-х годов уровень потребления минимальных жизненных благ (питание, одежда, жилищные условия, отдых) позволяет говорить об абсолютной бедности основной части населения. Бюджетные обследования семей рабочих (по всем отраслям промышленности), проведенные ЦСУ СССР в первом квартале 1954 г. и первом квартале 1955 г., показывали, что доля среднемесячных расходов на питание, одежду и оплату жилья составляла в совокупном доходе семьи рабочего 70%, а среднемесячный остаток наличных денег равнялся нулю15. О низком уровне материального благосостояния советских людей свидетельствуют также данные о потреблении основных продуктов питания (таблица 1).
Таблица 1
Потребление в СССР основных продуктов питания (в килограммах) в год на душу населения
*Физиологические нормы потребления продуктов питания для всего населения СССР разработаны Институтом питания Академии медицинских наук СССР и утверждены Министерством здравоохранения СССР, впоследствии пересматривались.
Источник: РГАНИ. Ф. 5. Оп. 20. Д. 182. Л. 98; Оп. 30. Д. 266. Л. 65; Оп. 30. Д. 138. Л. 159.
Столь же низким было потребление одежды, обуви и т.д. Например, в 1953 г. на душу населения в СССР приходилось 1,3 пары кожаной обуви при рациональной норме потребления 3,2 пары16.
Тяжелое материальное положение значительных слоев населения усугублялось крайне недостаточным продовольственным снабжением. Тысячи граждан из всех регионов страны писали в высшие органы власти, и в первую очередь в ЦК КПСС, о неудовлетворительном снабжении городов, рабочих поселков хлебом, сахаром, жирами, мясом и другими продовольственными товарами, просили помощи, выражали недовольство. Кто-то предлагал ввести продуктовые карточки, кто-то советовал руководителям страны «чаще бывать там, где плохо, чтобы своими глазами увидеть жизнь страны». Некоторые просили «оказать воздействие на торгующие организации», другие предлагали «потрясти» секретаря обкома партии за плохую работу, встречались в письмах и такие просьбы: «Если можно, сообщите по радио и правдиво расскажите все трудности»17. В качестве примера приведем несколько, наиболее характерных высказываний граждан по поводу плохого снабжения и тяжелого материального положения.
Сотрудница Новочеркасского политехнического института писала, обращаясь к Хрущёву:
«Сил больше нет молчать о том тяжелом положении, в котором живут наши советские люди. Есть нечего. Магазины пусты. Всю зарплату отдаешь спекулянтам и живешь впроголодь. Дети вот уже восемь месяцев не видят сахара, масла. Один хлеб. Правда, это еще не голод, но нельзя же вырастить здоровое поколение на одном хлебе. Ни овощей, ни круп - ничего»18.
В письме из города Ульяновска говорилось:
«По радио и в печати передают, что с каждым годом увеличивается выпуск продукции по сравнению с предыдущими годами, но жизнь наша, наоборот, ухудшается с каждым годом. Нам, конечно, понятно, что мы находимся в капиталистическом окружении, и каждый час можно ожидать провокаций с их стороны, но, несмотря на это, мы все же должны какой-то минимальный уровень жизни иметь. Поэтому в народе идет ропот недовольства жизнью»19.
Жители Ростова-на-Дону с возмущением писали:
«Около каждого продуктового магазина в очереди стоят по тысяче и более человек. На базарах продукты так дороги, что простому советскому человеку один раз на базар сходить, надо отдать месячную зарплату»20.
Альтернативой государственному централизованному снабжению служил колхозный рынок. Но рыночные цены в среднем в 3-4 раза превышали уровень государственных розничных цен, а в отдельных районах и на отдельные виды продуктов цены были выше в 9-10 раз. Такой уровень цен не соответствовал денежным доходам населения, но отсутствие необходимых продуктов в государственной торговле вынуждало рабочих и служащих покупать часть продуктов на рынках. Примерно 17-20% всех расходов на питание в семье рабочего составляли расходы на покупку продуктов на колхозном рынке21. Высокие рыночные цены вызывали ненависть к «спекулянтам» и служили постоянным источником социального напряжения.
В середине 1950-х годов сотни тысяч граждан столкнулись с «новой» социальной проблемой - безработицей. Государственная политика всеобщей занятости не позволяла руководителям предприятий и учреждений самостоятельно регулировать численность рабочих и служащих. Во многих отраслях народного хозяйства из года в год росла сверхплановая численность рабочих, что, с одной стороны, позволяло в процессе выполнения плановых заданий частично компенсировать недостаточный рост производительности труда, но, с другой стороны, приводило к перерасходу фонда заработной платы. Повсеместно росли штаты управленческого аппарата и соответственно расходы на его содержание. Так, например, на Харьковском заводе дорожных машин было занято 235 рабочих, а в штатах заводского управления числилось 88 человек, то есть 37% от числа рабочих22.
Непомерно раздутый управленческий аппарат стал первой «жертвой» экономических экспериментов нового руководства. 14 октября 1954 г. было принято совместное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О существенных недостатках в структуре министерств и ведомств СССР и мерах по улучшению работы государственного аппарата»23. В документе отмечалось, что из 44,8 миллионов рабочих и служащих 6 516 000 человек (14,5%) входят в административно-управленческий персонал. С целью сокращения и удешевления управленческого аппарата постановление предписывало упразднить 200 главных управлений, 147 трестов, 93 местных управления, 5 398 снабженческих и других контор, 4 000 мелких структурных подразделений24. Согласно постановлению, министерства и ведомства были обязаны принимать необходимые меры по трудоустройству уволенных граждан, однако правительственные указания на этот счет выполнялись далеко не везде. Используя неожиданно открывшиеся возможности, многие руководители стали увольнять не только служащих, но и кадровых рабочих.
По данным Президиума Верховного Совета СССР, почти во всех крупных городах наблюдался значительный избыток рабочей силы25. Жертвами безработицы становились не только лица, уволенные по сокращению штатов или по другим основаниям (многие рабочие были уволены с предприятий в связи с сокращением производства и уменьшением фондов заработной платы26). Длительное время не могли устроиться на работу солдаты и офицеры, демобилизованные из армии; лица, вернувшиеся из мест заключения; выпускники вузов, подростки, инвалиды, пожилые люди, одинокие женщины с детьми.
Ежедневно по всей стране тысячи безработных штурмовали отделы кадров различных предприятий, стояли в очередях на прием к руководителям местных партийных и советских органов, но везде слышали одно и то же: «завод укомплектован полностью, взять не можем», «штаты переполнены», «вакансий нет», «у нас даже члены партии ходят без работы более года» и т.д. Доведенные до отчаяния грубостью, произволом и равнодушием местных чиновников, граждане писали жалобы и заявления в высшие органы власти. Только в Президиум Верховного Совета СССР ежемесячно поступало от двух до трех с половиной тысяч (а в отдельные периоды и более шести тысяч в месяц) писем граждан с просьбами помочь устроиться на любую работу. Как сообщал в ЦК КПСС заведующий Отделом писем при Президиуме Верховного Совета СССР, «тон некоторых писем резкий, порой озлобленный. В ряде писем выражается недоумение по поводу того, что ЦСУ в отчетах о выполнении народнохозяйственных планов сообщает, что безработицы в стране нет, в то время как многие граждане на работу устроиться не могут»27.
Вот лишь несколько характерных высказываний и обращений граждан по поводу безработицы. Житель Москвы возмущался:
«Пишут про Америку, что за границей полно безработицы, идут забастовки. Но что же не пишут наши газеты про наше государство, где безработицы полно. Мы берем одну Москву. Сколько ходит по улицам безработных и не могут устроиться. От этого идут хулиганство, грабежи, пьянство»28.
Школьницы сестры Галактионовы из Свердловска просили за свою мать:
«Просим помочь в устройстве нашей мамы на работу. Вот идет уже 6-й месяц, а результатов нет никаких. В настоящее время нам не в силах становится жить. Наша мама за это время продала все свои последние вещи, чтобы прокормить нас, так как других средств взять ей неоткуда. Мы вынуждены бросить учебу, но нам этого не хочется, так как наша мама безграмотная, а нам хочется быть образованными. Как нам быть?»29
Житель Москвы Ивасенко, уволенный по сокращению штатов из Московского государственного университета, в отчаянии писал о своем безвыходном положении:
«Обращаюсь к Вам с весьма срочной просьбой оказать Ваше содействие в трудоустройстве и в получении мною материальной помощи, так как мои дети голодают, и мукам и страданиям моей семьи не видно конца. На исходе 10-й месяц, как я семейный, трудолюбивый и вполне трудоспособный человек нахожусь без работы и абсолютно без всяких средств, встречая всюду большое бездушие»30.
Большинство граждан были уверены, что государство (в лице партийных и советских органов) обязано предоставить им работу, ведь «право на труд» гарантировалось 118-й статьей Конституции. В той же статье говорилось и о ликвидации безработицы. По этой причине в Советском Союзе не существовало ни социального страхования от безработицы, ни специальной системы учета безработных, ни социальной помощи на случай безработицы, ни организаций, обязанных по долгу службы помогать безработным в трудоустройстве.
Нередко потеря работы вела к потере права на жилую площадь. Это происходило во всех случаях, когда рабочий или служащий жил в общежитии или занимал служебную жилплощадь. Острый дефицит жилья был одной из причин, заставлявших граждан искать работу по месту жительства, а не в других регионах, где они могли бы получить работу, но не имели бы крыши над головой. Жилищный вопрос, всегда сохранявший в России свою актуальность, к середине 1950-х годов превратился в острейшую социальную проблему.
Предметом особой гордости советских руководителей была низкая квартирная плата. Ставки квартирной платы были установлены постановлением правительства от 4 июня 1926 г. Они дифференцировались в зависимости от заработной платы нанимателя и не зависели от качества и благоустройства жилья. По высшей ставке (13,2 копейки за один квадратный метр жилой площади) платили лица, получавшие свыше 40 руб. в месяц. Но поскольку значительная часть рабочих и служащих имела заработок ниже этой суммы, то фактическая средняя месячная квартирная плата в домах местных советов в 1954 г. в среднем по СССР составляла 11,9 копейки за один квадратный метр31. Доля всех расходов на оплату жилища, топлива и коммунальных услуг составляла в семейном бюджете промышленных рабочих в 1954 г. в среднем 4,5%. Для сравнения можно отметить, что обычная советская семья (и семья рабочего, и семья инженера) расходовала на вино, водку, табак в среднем в месяц на 25-30% больше, чем она платила за жилье32.
По таким низким ставкам оплачивалось жилье из государственного жилищного фонда. Те рабочие и служащие, которые не имели государственной жилплощади, были вынуждены арендовать жилые помещения (комнату или часть комнаты) у частных лиц. В этом случае квартплата была в 5-6 раз выше, и у многих нанимателей на оплату единственной комнаты уходило до 50% заработной платы33. Примерно четыре процента семей рабочих и служащих не имели вообще отдельной комнаты, а занимали «угол», то есть делили комнату еще с одной или двумя семьями.
В среднем во всех городах и рабочих поселках Советского Союза на одного человека приходилось около 5 кв. метров жилой площади (при минимальной санитарной норме 9 кв. метров). Но это в среднем. «Живая» статистика с мест выглядела совсем иначе. Секретари местных партийных организаций по требованию трудящихся доводили до сведения ЦК КПСС: на ткацкой фабрике в подмосковном городе Раменское «около пяти тысяч человек проживают на площади по 2-3 кв. метра на человека, около 400 семей проживают по нескольку семей в одной комнате; многие молодые семьи, имеющие детей, проживают в общежитиях раздельно; более 1400 рабочих на протяжении 10-15 лет ютятся на частных квартирах». На металлургическом заводе в Челябинской области «762 семьи рабочих проживает в землянках, 4 300 человек в неблагоустроенных бараках, более тысячи на частных квартирах». Более одной трети жилого фонда Южно-уральского комбината по производству никеля составляют «бараки временного типа, построенные в 1932-1938 гг., где жильцы не имеют ни кухонь, ни канализации, ни водопровода. Около 20 бараков требуют немедленного сноса из-за ветхого состояния». Более 4 500 человек, или 85% рабочих и служащих Чебоксарского хлопчатобумажного комбината, «живут на частных квартирах, в землянках, в сараях»34.
Среди сотен тысяч писем, поступавших в ЦК КПСС в связи с тяжелыми жилищными условиями, было немало и таких, в которых рабочие указывали на многочисленные случаи всевозможных злоупотреблений со стороны партийных и министерских чиновников при распределении квартир во вновь построенных заводских домах. Авторы писем требовали гласности в вопросах распределения жилья, предлагали сделать жилищное строительство «общенародным делом», выражали желание принять трудовое участие в строительстве домов и т.д.
Жилищное строительство в период сталинских пятилеток велось по всей стране, но ни его темпы, ни объем не отвечали потребностям растущего городского населения. В основе жилищного кризиса лежали объективные процессы незавершенной модернизации и последствия значительных разрушений жилого фонда в годы Второй мировой войны. Но нельзя сбрасывать со счетов и влияние субъективного фактора: распределение материальных и финансовых ресурсов напрямую зависело от убеждений и установок правящей элиты. По мнению В.М. Молотова, у руководства страны просто «возможностей не было», чтобы повысить уровень жизни народа. «Пока империализм существует, народу очень трудно улучшать жизнь, - рассуждал бывший глава правительства и член Политбюро. - Нужна оборонная мощь и многое другое. Надо многое построить. От третьей мировой войны мы не застрахованы, но она не обязательна. Однако пока будет империализм, улучшения ждать трудно»35. В сталинский период социальный выбор страны во многом определялся именно такими установками.
*Здесь и далее все денежные показатели, за исключением особо оговоренных случаев, приводятся в масштабе цен, действовавшем с 1 января 1961 г. (в ходе денежной реформы 1961 г. обмен денег производился в соотношении 10:1).
1 Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в ЗО-е годы: город. М., 2001. С. 272; Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность, 1945-1953. М., 1999. С. 55-101,
2 Народное хозяйство СССР в 1959 году: стат, ежегодник. М., 1960. С. 801, 804.
3 Народное хозяйство СССР в 1970 г.: стат, ежегодник. М., 1971. С. 133.
4 Под социальной стратегией мы понимаем совокупность долгосрочных и среднесрочных целей развития общества в области уровня и качества жизни населения.
5 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 106. Л. 136,137.
6 Там же. Л. 137.
7 О культе личности и его последствиях: доклад первого секретаря ЦК КПСС тов. Хрущёва Н.С. XX съезду КПСС И Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 161.
8 Лаврентий Берия. 1953: стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы / под ред. А.НЛковлева. М., 1999. С. 171,172.
9 ГАРФ. Ф. Р-7523. Оп. 85. Д. 2826. Л. 3.
10 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 78. Л. 41.
11 Там же.
12 Там же.Л.42.
13 Там же.Л.45.
14 Корнай Я. Социалистическая система: политическая экономия коммунизма: пер. с англ. М., 2000. С. 340.
15 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 128. Л. 105-116.
16 Там же. Оп. 20. Д. 182. Л. 98.
17 Там же. Оп. 30. Д. 135. Л. 93.
18 Там же. Л. 7.
19 Там же. Л. 10.
20 Там же. Л. 11.
21 Там же. Д. 128. Л. 108-111.
22 Шестаков В.А. Социально-экономическая политика советского государства в 50-е - середине 60-х годов. М., 2006. С. 174.
23 В литературе высказывается точка зрения, что «критическая атака» на министерства и ведомства имела политическую подоплеку. Это был один из способов дискредитации Маленкова с целью его последующего устранения с поста председателя Совета Министров СССР. (См.: Шестаков В.А. Социально-экономическая политика советского государства в 50-е - середине 60-х годов. С. 167).
24 Зверев А.Г. Записки министра. М., 1973. С. 241.
25 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 185. Л. 36.
26 ГАРФ. Ф. Р-7523. Оп. 75. Д. 1569. Л. 117.
27 РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 185. Л. 29.
28 Там же. Л. 30.
29 Там же. Л. 31.
30 Там же. Л. 30.
31 Там же. Д. 106. Л. 144.
32 Там же. Д. 128. Л. 108,117.
33 Там же. Д. 186. Л. 166.
34 Там же. Л. 166-168.
35 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым: из дневника Ф.Чуева. М., 1991. С. 264.
<< Назад Вперёд>>
