Заговор глухих. Статья в "Сельской молодёжи" в защиту Ядгар Насриддиновой

Ядгар Насриддинова (Председатель Президиума Верховного Совета Узбекской ССР в 1959-1970 и одновременно заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР; в период с 1970 года по 1974 года — Председатель Совета Национальностей Верховного Совета СССР) во времена Перестройки обвинялась во взяточничестве по «хлопковому делу». В её защиту в журнале "Сельская молодёжь" в октябре 1988 г. вышла большая статья Александра Гаврилюка, которую мы и публикуем.

---

Насриддинова Ядгар Садыковна (р. 1920) – советский государственный и партийный деятель. Председатель Президиума Верховного Совета Узбекской ССР (с 1959 г.), заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР (с 1969 г.) член ЦК КПСС.
Из детской энциклопедии 1962 года

«В целях увековечивания памяти бывшего кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС, первого секретаря ЦК Компартии Узбекистана Ш. Р. Рашидова Центральный Комитет Компартии Узбекистана и Совет Министров УзССР постановляют:

Присвоить имя Ш. Р. Рашидова Ташкентскому текстильному комбинату, областной библиотеке в г. Джизаке, совхозу «Маданият» Караузякского района Каракалпакской АССР.

Установить мемориальные доски в память Ш. Р. Рашидова на доме №69 по улице Германа Лопатина в г. Ташкенте и на здании Самаркандского государственного университета.

Соорудить на могиле Ш. Р. Рашидова надгробный памятник.

Поручить Ташкентскому горисполкому переименовать улицу Узбекистанскую в г. Ташкенте в проспект имени Шарафа Рашидова.

Принято к сведению, что Министерству морского флота поручено присвоить имя Ш. Р. Рашидова одному из строящихся судов».
Из постановления ЦК и Совета Министров УзССР

Из отчета ЦК Компартии Узбекистана XXI съезду Коммунистической партии Узбекистана:

«Ш. Р. Рашидов покровительствовал людям типа Яхъяева, Одилова (пользуюсь узбекским написанием фамилии. (В ряде недавних публикаций периодической печати авторы давали русскую транскрипцию – Адылов.)), которые оказались крупными государственными преступниками, и в то же время всячески шельмовал, жестоко преследовал честных коммунистов».
Из доклада на торжественном заседании, посвященном 117 годовщине со дня рождения В. И. Ленина:

«Шарафрашидовщина» стала синонимом интриганства и кощунства, лицемерия и двуличия, бесчестия и подкупа, пустозвонства и самовосхваления».

Из телевизионной программы «Взгляд». Следователь по особо важным делам Прокуратуры Союза Н. В. Иванов:

«...в середине 70-х годов здесь же, в Узбекистане, сцепились между собой две преступные группировки: группировка Ш. Рашидова, группировка Я. Насриддиновой, те и те довольно нечистые. Одна группировка победила».


Александр Гаврилюк. Фото автора

В Москворецкий районный суд города Москвы



Заявление «О защите чести и достоинства по иску к Иванову Н. В., следователю по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, телевизионной программы «Взгляд».

«...считаю необходимым сделать заявление в суд о том, что указанное утверждение Н. В. Иванова является клеветническим, не соответствует действительности и порочит мою честь и достоинство. Прошу суд обязать следователя по особо важным делам Прокуратуры СССР Н. В. Иванова принести мне публичные извинения в одной из ближайших передач в телевизионной программе «Взгляд».
Я. С. Насриддинова

Москва, 16 июля 1974 года



Пленум ЦК КПСС. С речью о подготовке к сессии 9-го созыва выступил Л. И. Брежнев. Поблагодарив за честный и добросовестный труд Я. Насриддинову, он, по поручению Политбюро, рекомендовал на этот пост В. П. Рубена.

Кажется, факт самый обычный: окончились полномочия, объявлена благодарность, выдвинут другой кандидат. Все так. Если бы…

В июне 1974 года Насриддинова была выдвинута кандидатом в депутаты Верховного Совета Союза от Каракалпакии.

Но почему? 15 лет она избиралась от различных округов Узбекистана. Такое резкое географическое перемещение, конечно же, странно.

За разъяснениями пришла к Председателю Президиума Верховного Совета СССР Подгорному. «Главное – спокойствие и выдержка. Больше сказать тебе ничего не могу», – был ответ. На встречу с избирателями, в Каракалпакию, она прилетела, минуя Ташкент: отношения с руководством республики, с первым секретарем ЦК Рашидовым были к тому времени обострены до предела. Лишний раз встречаться не хотелось. Прошли выборы, и 20 июня Насриддинову вызвал Подгорный: «Поздравляю. Очень хорошо, что избрана единогласно. Решено рекомендовать тебя на второй срок Председателем Совета Национальностей. Занимайся формированием постоянных комиссий».

И вот Пленум. Речь Генерального секретаря. Сразу после Пленума Насриддинова у Подгорного. «Ничего не могу сказать. Иди к Леониду Ильичу». Брежнев принял сразу. «К тебе, твоей работе никаких претензий нет, – ответил он. – Поезжай послом в Австрию. Крайский тебя знает, работать там будет легче. Подумай до завтра». На следующий день начала свою работу сессия Верховного Совета, и после нее Насриддинова опять у Брежнева: от должности отказалась. «Ну и дура», – ответил он. Прием был окончен. После сессии уехала в отпуск. Через месяц, уже успокоившись, готова была согласиться, тем более что опытный и знающий заведующий отделом ЦК КПСС К.У. Черненко советовал уехать на год-два, предупреждая, что, если останется, придется очень нелегко. Но… вызов в ЦК и сообщение о решении Секретариата: она утверждалась заместителем министра промышленности строительных материалов СССР.

«С тех пор никаких положительных эмоций в жизни нет. Только защищаюсь, оправдываюсь, объясняюсь», – говорит Насриддинова.


Хлеб-соль и розы - Рашидову, труд и соленый пот - узбекским дехканам.
«Герой» рашидовщины А. Одилов.


Из биографии Насриддиновой:

«Мою мать выдали замуж в 1З лет. В 15 она родила меня уже овдовевшей. В 17 лет ее насильно выдают замуж вторично в село Яйпан, за наркомана, который согласился взять ее в жены, но без меня. И вот двухлетнюю девочку стали передавать из рук в руки бездетным людям. За все это я платила им своим трудом, все время боялась, что меня выбросят на улицу. Избавление от несчетного количества обид и издевательств, от ежедневных ночных слез и долгих скитаний по чужим домам пришло только в 1931 году, в 11 лет, когда под Кокандом в селе Кудаш открылся первый детский дом, приютивший меня. Только здесь я надела впервые новое платье, только здесь я получила возможность учиться. В 14 лет поступила на рабфак в Коканде, училась и работала, чтобы хоть чем-нибудь помочь матери в то голодное время. Так прошло мое детство».

Ташкент. В 1936 году Насриддинова поступила в институт железнодорожного транспорта, через год и до конца учебы получала сталинскую стипендию. Во время учебы работала прорабом на строительстве Большого Ферганского канала, в 1940 году – начальником района на строительстве Катта-Курганского водохранилища. Перед самой войной – она начальник участка на строительстве железной дороги Ташкент-Ангренуголь (тогда Сталинуголь). У нее в подчинении тысячи людей. На планерках, совещаниях познакомилась с Усманом Юсуповым – первым секретарем ЦК КП Узбекистана. Наверное, нельзя было не заметить единственную женщину среди мужчин-начальников. 25 июня 1942 года ее вызвали улицу Гоголя, там тогда располагался ЦК республики. Юсупов сказал: «Девушка-узбечка с опытом организаторской работы нужна сейчас комсомолу». На следующий день она была избрана секретарем ЦК ЛКСМ по работе среди школьной молодежи и пионеров. И началось... Ташкент был забит эвакуированными: разместить, накормить, обуть, одеть 200 тысяч детей со всей страны – это была ее работа. В 1 942 году, в старом городе, она присмотрела хорошо сохранившееся здание и организовала в нем детский дом, в основном для детей военстроя. Была у тогдашнего министра строительства Дыгая. Убедила, упросила, и Николай Александрович дал распоряжение строительному тресту сделать типовой проект и построить новое здание детского дома. Тогда же подыскали и директора – ныне известную всей Героя Социалистического Труда Антонину Хлебушкину.



После двух лет работы первым секретарем Ташкентского обкома комсомола Ядгар Насриддинова – второй секретарь ЦК ЛКСМ Узбекистана, депутат Верховного Совета республики. В том же году «За активную работу в комсомоле» награждена первым орденом Ленина (а всего четырьмя орденами Ленина, орденом Октябрьской революции, орденами Трудового Красного Знамени – дважды орденом «Знак Почета», многими медалями награждена она).

Первый раз о судьбе Насриддиновой я услышал в Ташкенте, в мае 1987 года, на собрании ветеранов войны и труда. Академик Мухамеджанов в своем выступлении призвал восстановить честное ее имя, вернуться к ее «делу». На вопрос, откуда у него такая уверенность, Мирза-Али-Валиевич говорил о совместной работе с ней, об обстановке в Узбекистане в те годы и уже зимой, в Москве, передал мне письмо. Вот его содержание: в ноябре 1984 года Мухамеджанова с супругой пригласила к себе домой профессор Гуля Сулейменова. Зная о своей тяжелой болезни и близкой кончине, она рассказала, как в июне 1975 года, поздно вечером, к ней домой пришли двое мужчин и попросили поехать с ними, осмотреть больную мать, назвав при этом имя хорошо знакомой ей женщины. Поехали… Но привезли ее в МВД республики, где втолкнули в камеру. Ночью вошли трое, дали бумагу, ручку, сказали: «Нам известно о твоих близких отношениях с Насриддиновой. Ты часто бывала у нее в доме и видела, как она систематически брала взятки от знакомых женщин, работающих в областях на руководящих областях. Напиши об этом и поедешь домой к семье». Она отказалась. Тогда ей дали три листа с уже написанными текстами. В одном говорилось, что в ее присутствии Насриддинова взяла от председателя Хивинского горисполкома Худайбергеновой 15 тысяч рублей, в другой – то ли 10, то ли 12 тысяч от председателя Наманганского горисполкома Мелихон Ибрагимовой, в третьем – о том, как председатель Каганского горисполкома Хасанова оставила в цветочном горшке для Насриддиновой коробку с дорогими бриллиантовыми серьгами. Сулейменовой обещали, что она будет немедленно отпущена, если перепишет и подпишет эти заявления. В противном случае, было сказано, сгноим в тюрьме. Сулейменова отказалась. Допрос продолжался всю ночь, а утром в камеру вошел министр МВД Яхъяев с адъютантом. Потребовал подписать бумаги, иначе не поздоровится не только ей, но и детям. Так продолжалось три дня. Она была почти без сознания, когда к концу четвертого дня ее выпустили, взяв подписку никогда не говорить о случившемся. В октябре 1983 года ей позвонил Рашидов, пригласил на беседу. Спросив о здоровье, пообещал всяческую помощь и дал ордер на приобретение машины ГАЗ-24, сказав, что знает о желании ее сына иметь такой автомобиль. Подумав, она решила – это была плата за молчание. До самой смерти хранила она свою тайну, рассказав Мухамеджанову лишь перед самой кончиной. Позже ко мне попали письма людей, сыгравших в судьбе Насриддиновой ту или иную роль. Письма, адресованные Генеральному прокурору Союза, народному писателю республики К. Икрамову, другим должностным лицам. Я познакомился и много раз встречался с Насриддиновой, но прояснить ситуацию можно было только в Узбекистане. И я поехал в Ташкент с надеждой разыскать и расспросить людей, имеющих отношение к событиям 10-15-20-летней давности. Не только там, но и в Москве тоже оказались люди, бывшие свидетелями и жертвами событий, ставших впоследствии драмой для целого народа. ...В конце 1950 года Насриддинова – первый секретарь Кировского райкома партии Ташкента, через два года – министр промышленности строительных материалов Узбекистана. В сентябре 1 954 года ее вызвали в ЦК республики и сообщили: предстоит поездка в составе партнйно-правительственной делегации в Китай, на празднование 5-летия образования КНР. Во время поездки она познакомилась с Н. С. Хрущевым, ее «заметили» члены правительства. И когда уже после работы заместителем председателя Совета Министров Узбекистана она была избрана президентом республики, журнал «Советская женщина», поместив очерк о ней на восьми полосах с двадцатью одной фотографией, писал: «...когда Никите Сергеевичу сообщили о том, что труженики Узбекистана избрали на пост Председателя Президиума Верховного Совета республики Я.С. Насриддинову, он сказал: «Хорошее решение! Лучшего выбора и сделать нельзя было».

Москва, 27 сентября 1954 года



Центральный аэродром. Семь Ил-14, тогда лучших наших самолетов, были готовы к вылету. Ждали членов правительственной делегации. Первая приехала Я. С. Насриддинова, позже Н. А. Булганин, Р. Е. Шверник, Е. А. Фурцева, А. И. Микоян.

Переводчиком и консультантом в этой поездке был Н. Т. Федоренко. Насриддинова летела вместе с Фурцевой до И ркутска. После ночевки там, где было больше времени для общения и знакомства, к ним присоединился Микоян. «Не могу же я отпрвить девушек в столь дальний путь одних, без мужчин», – пошутил Хрущев. Говорят, именно после поездки в Китай Хрущев настойчиво советовал Бюро ЦК КП Узбекистана рекомендовать Председателем Президиума Верховного Совета республики Насриддинову.

Ташкент, 30 марта 1959 года



Насриддинова начала исполнять обязанности Председателя Президиума Верховного Совета Узбекнстана, сменив на этом посту 10 лет проработавшего Рашидова, избранного первым секретарем ЦК КП. Трудно начала она свою работу. Уже через несколько месяцев к ней стали приходить работники аппарата Президиума и рассказывать о различных злоупотреблениях, царящих там. Не решившись сама принимать какое-либо решение, Насриддинова обратилась к Рашидову: «Что делать?» – «Подумайте», – ответил он. Она создала комиссию по проверке информации под началом своего заместителя И. В. Бабкова.

Ядгар Насриддинова
Ядгар Насриддинова

25 февраля 1988 года, Ташкент



Рассказывает директор Музея дружбы народов Икбалхон Тохтаходжаева, в 1959 году заведующая наградным отделом Президиума Верховного Совета, член этой комиссии. «Однажды ко мне подошел рабочий типографии, сказал, что работают они в четыре смены, а деньги получают за две. Я доложила об этом Насриддиновой. Вскоре была создана комиссия по проверке подобных фактов. В частности, выяснилось: издание стенотчетов, уголовно-процессуального кодекса, речи депутатов на сессиях оплачивались через издательства как произведения художественной литературы. А это деньги немалые, учитывая большие объемы этих «художественных произведений». Деньги на предвыборную кампанию, в том числе на ремонт и оформление избирательных участков, расхищались, работы эти заставляли делать различные организации. Доклады на сессиях (министр финансов – о бюджете республики и председатель Госплана – о народнохозяйственном плане) представляли на двух языках: русском и узбекском. Но работники аппарата оформляли это так, как если бы они сами делали перевод. Естественно, за деньги. Члены комиссии, и я в том числе, пригласили заведующего канцелярией Бородина. Сознавшись, он заявил, что больше других имеет от этих махинаций Ильхамова, а сколько Рашидов, он не знает». (Украдено было больше 500 тысяч рублей.)

Было решено созвать собрание первичной партийной организации Президиума Верховного Совета. И такое собрание, в присутствии зав. отделом оргпартработы ЦК КП Узбекистана Пономарева, состоялось. Всех виновных в мздоимстве единодушно исключили из партии. На следующий день Насриддинова освободила их от занимаемых должностей. По поводу Ильхамовой (кандидата в члены ЦК КП) она вышла с ходатайством обсудить ее действия на бюро ЦК. Но и иначе расценил это Рашидов. Он воспринял случившееся как выпад против него лично, как подрыв его авторитета. И основания были – ведь в течение 10 лет он возглавлял Президиум Верховного Совета. История эта не закончилась партийным собранием. Как оказалось, была создана и другая комиссия, под председательством второго секретаря ЦК КП Р. Е. Мельникова, Председателя СМ республики А. А. Алимова.

Рассказывает Икбалхон Тохтаходжаева:

«Меня вызвал к себе Мельников. В присутствии первого секретаря Ташкентского обкома Р. Г. Гулямова он сначала начал меня стыдить, говорить о подрыве авторитета бюро ЦК, а потом кричать, защищать Ильхамову. И все-таки от своих слов я не отказалась».

Осенью 1959 года состоялось Бюро ЦК. Протокол не велся, стенографистка отсутствовала. Вести записи Насриддиновой было запрещено. Вместо оценки совершенных проступков были высказаны лишь обвинения в адрес комиссии Бабкова. Еще было высказано предположение – видно, ей мало поста Председателя Президиума Верховного Совета, нож за спиной держит против руководства партийной организации республики. Четыре с половиной часа продолжалось заседание бюро. Решили поручить вновь собрать партийное собрание первичной организации, отменить решение первого собрания, восстановить в партии и должности всех ранее исключенных и уволенных. Бюро ЦК рекомендовало также ввести заведующих отделами Президиума Верховного Совета республики в номенклатуру ЦК, с тем чтобы впредь Председатель не мог ни принять, ни уволить их собственной властью. Лишь Мухамеджанов не согласился с такой оценкой обсуждения. Ядгар Садыковна отказалась выполнять, сказала, что не будет ни собрания собирать, ни восстанавливать в должности скомпрометировавших себя работников.

Тем не менее Кировский райком партии Ташкента отменил решение первичной организации, восстанови в рядах КП этих людей, а работать они стали на руководящих постах в различных организациях. Еще рекомендовали упразднить должность заместителя Председателя Президиума Верховного Совета. Вместе с должностью исчез из Президиума и Бабков. Только когда Ильхамову назначили первым заместителем председателя Госплана, министром республики, на ее место секретарем Президиума Насриддиновой удалось возвратить Бабкова.

30 апреля 1988 года, Москва



Рассказывает Анна Клементьевна Бабкова, вдова И. В. Бабкова:

«...24 мая 1973 года, накануне его дня рождения, часов в шесть утра, раздался звонок в дверь. Я открыла, увидела милицию, нашего дворника. Вошли, предъявили ордер на обыск, попросили Игоря Васильевича одеться. Посоветовали деньги, валюту, драгоценности положить на стол, так как, если найдут сами, занесут в протокол. Мы сложили на стол мои золотые вещи: кулон и брошь, золотые часы Игоря Васильевича, две сберегательные книжки на 5 тысяч, японский приемник. До часа дня продолжался обыск. Ничего у нас больше не было. Они взяли со стола деньги и ценности и уехали. Игорь Васильевич с ними. Вернулся поздно вечером, сказал, что разобрались. Сразу после этого события ему посоветовали уходить с работы. Он ушел на пенсию. Года через три-четыре меня вызвали в прокуратуру и сказали, что можно ехать в Ташкент: забирать изъятые деньги и ценности. Муж с сыном съездили в Ташкент, забрали вещи, а японский приемник так и не вернули. Этот обыск мне до сих пор снится. И сейчас стыдно соседям в глаза смотреть. Да и cнoxа говорит: «Своим обыском вы нас опозорили. Не умели жить тихо». Читая сейчас в газетах про Узбекистан, так и хочу закричать, написать в газеты, что и тогда там были честные люди. Только было им очень тяжело».

Финал этой истории «развязал» руки Рашидову. Он защитил, увел от наказания преступников. Стало ясно: можно все.

Шараф Рашидович, говорят, не любил никому быть обязанным. В 1959 году уехал из республики Мельников, в шестьдесят первом – Алимов, затем Пономарев, Рахимбабаева, перестали быть членами бюро Бызов, Гуламов. За два года состав бюро ЦК КП Узбекистана сменился полностью. Так и начали работать бок о бок руководители Узбекистана, первый секретарь ЦК КП Рашидов и Председатель Президиума Верховного Совета Насриддинова.

5 марта 1988 года, Ташкент



Рассказывает Вали Усманович Усманов:

«25 декабря 1964 года состоялась 13-я ташкентская областная конференция. Я подал записку с просьбой выступить. Секретарь обкома Костриков привел меня в комнату отдыха для руководства, где Шараф Рашидович спросил: «Вы хотите выступить?» – «Да», – отвечаю. «А не будет ли лучше, если свое выступление вы покажете нам. Мы его рассмотрим». Я не согласился, и после перерыва мое выступление было первое. Но в президиуме не оказалось Рашидова. Когда я говорил, в зале стояла абсолютная тишина... После перерыва президиум опустел на две трети, остались лишь председатели колхозов и передовики производства. Я узнал, они уходили совещаться. Сразу после перерыва выступающие сказали, что своей речью я подорвал авторитет партийного руководства республики, не критика это, а нападение, клевета в адрес Шарафа Рашидовича. Уже в следующем перерыве ко мне подошел мой хороший знакомый, член бюро обкома Шайхов, и посоветовал в конце конференции выступить еще раз, взять свои слова обратно и попросить извинения: «У Шарафа Рашидовича большие связи наверху и глубокие корни внизу, у него везде свои люди. Они могут причинить тебе большой ущерб». Я отказался. Меня убрали с партийной работы, перевели на хозяйственную».

Это было первое и последнее публичное критическое слово в адрес Рашидова, была сделана первая попытка обнародовать уже к тому времени накопившиеся перекосы в руководстве республикой. О чем шла речь? Прежде всего о его лицемерии и коварстве в отношении Хрущева. Приводились выдержки из выступлений Рашидова в разные годы. В одних непомерное восхваление, в других – уже после освобождения Хрущева от работы – обвинения, разоблачения, упреки. Не лишенное интереса выступление тем не менее вряд ли могло иметь успех у участников конференции. Тогда было нормальным: лишь по уходу руководителя с поста, вдогонку, говорить правду, да и то далеко не всю. А вот та часть выступления, где был вопрос, как могло случиться, что работники аппарата Президиума Верховного Совета республики, виновные в воровстве, остались не наказанными, таила опасность лично для Рашидова. Опять всплыла история, поднятая в 1959 году Насриддиновой. Свое же решение восстановить преступников в партии Вали Усманович объяснил положительной оценкой, данной им Рашидовым. Будучи первым секретарем райкома, Вали Усманович не решился тогда противостоять его мнению. Многие люди говорили мне: именно с этого момента Рашидов решил: в республике против него существует заговор. Конференция окончательно убедила его в этом, и он начал освобождаться от возможных противников.

В 1967 году в Узбекистане был арестован Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета Узбекистана, председатель колхоза «Ленинград» Наманганского района Мамадали Икрамов. После долгого следствия он был приговорен к пятнадцати годам лишения свободы.

1 марта 1988 года, Наманган



Рассказывает Мамадали Икрамов:

«В августе 1966 года ко мне в колхоз приехал начальник Управления внутренних дел Андижанской области полковник Юсупбеков, сказал, что меня срочно вызывает к себе в МВД министр Яхъяев, посадил в машину и увез в Ташкент. Яхъяев дружелюбно встретил меня и передал, что Шараф Рашидович собирается представить меня во второй раз к званию Героя Социалистического Труда. Вот только мешает ему работать Насриддинова и другие: ведут антипартийную работу, клевещут на Рашидова. И хотя ее участь предрешена, все согласовано с Москвой, в скором времени ее будут судить, я должен помочь в разоблачении Насриддиновой, сказать, что давал ей деньги, ценности. Я ответил, что ничего не давал, Яхъяев обиделся, сожалел, горевал из-за моей непонятливости. А потом вдруг ко мне в колхоз нагрянула с проверкой бригада сотрудников МВД, и в результате я был привлечен к уголовной ответственности. Меня арестовали, и начались допросы. 36 раз меня вызывали на них, три раза пытали электрическом током, требуя оговора Насриддиновой. Тогда я решился. Показал, что действительно систематически давал крупную сумму денег, различные товары, румынскую мебель за 4 тысячи 200 рублей, но не Насриддиновой, а близкому другу Рашидова, первому секретарю Андижанского обкома Хайдарову».

На основании показаний Икрамова была создана специальная комиссия под председательством второго секретаря ЦК КП Ломоносова. И вдруг появляется постановление Секретариата ЦК КП Узбекистана о присвоении Хайдарову почетного звания «Заслуженный агроном УзССР» в св Язи с его 50-летием за подписью Рашидова. Зачем и почему потребовалось первому секретарю обкома стать еще и заслуженным агрономом – ясно: надо было показать всей республике и прежде всего следственным органам; Хайдаров по-прежнему находится под покровительством руководителей Узбекистана. Ведь утверждает это звание Президиум Верховного Совета, под указом, который обязательно публикуется в печати, стоит подпись Председателя, то есть Насриддиновой. А вот подпись она и отказалась поставить, тем самым отказалась выполнить постановление Секретариата ЦК КП. Факт, не имеющий прецедента, во всяком случае, в Узбекистане.

14 марта 1988 года, Москва



Рассказывает генерал армии Николай Григорьевич Лященко:

«В 1968 году я был командующим Туркестанским военным округом и членом Бюро ЦК КП Узбекистана. Известие о взятках повергло меня в состояние шока. Я думал: как могло случиться такое с людьми, обязанными подавать пример честности и принципиальности. С информацией выступил второй секретарь ЦК КП Ломоносов. Насриддинова предложила исключить из партии взяточников во главе с Хайдаровым. Ее поддержали Н. М. Матчанов, Р. Н. Нишанов, Р. К. Курбанов. Помню, как небрежно доставал партбилет Хайдаров. Я не выдержал, вскочил с места, обозвал его сволочью, потребовал от него стоя отдать партбилет... Что касается Насриддиновой, то мне она представлялась человеком справедливым и принципиальным».

Тем не менее не дал в обиду своего друга Рашидов. Хайдаров не был привлечен к уголовной ответственности. Его направили работать заместителем начальника строящегося тогда Андижанского водохранилища, с приличной зарплатой, персональной машиной, а позже восстановили в партии с ведома Шарафа Рашидова.

После этих событий, к началу 70-х годов, опять произошли изменения в ЦК КП. Уехал работать за границу Р. Н. Нишанов, еще раньше М. В. Мухамеджанов, перестал быть членом Бюро М. А. Абдуразаков, переведен командовать САВО Н. Г. Лященко, исчез Р. К. Курбанов, начала работать в Москве Я. С. Насриддинова. Поменялись многие секретари обкомов, председатели облисполкомов, произошли перемены руководящего состава в министерствах и ведомствах республики. Атмосфера в руководстве Узбекистана разрядилась. Теперь на заседаниях Бюро ЦК КП вообще не ставили под сомнение суждения первого секретаря, лишь соглашались и исполняли.

Рассказывает Насриддинова:

«В июне 1970 года узбекская делегация летела на сессию Верховного Совета. На аэродроме в Москве ко мне подошел постпред, сказал: «Вас ждет Леонид Ильич». Я подошла к Шарафу Рашидовичу (чисто внешне мы были в хороших отношениях) спросить, в чем дело. Он не знал. Так, во всяком случае, ответил мне. Все-таки я сначала поехала в Президиум Верховного Совета, к Подгорному, но оказалось, что он у Брежнева. В приемной были предупреждены, и я сразу прошла в кабинет. После приветствий Леонид Ильич и Николай Викторович объявили – Политбюро рекомендует меня Председателем Совета Национальностей Верховного Совета СССР. Я спросила: «А кто меня выдвинул? Если Рашидов, то не хочу». Знала: он давно хочет отделаться от меня, убрать из республики, лишить корней, связей с близкими мне людьми, с народом, наконец. Но Леонид Ильич уверил, что это не так и что Шараф Рашидович лишь дал хорошую характеристику, что мое избрание будет иметь большой международный резонанс. Все было так неожиданно, у меня даже одежды подходящей для такого случая не оказалось. В августе из Ташкента перевезли вещи, и то не все. Думала, отбуду срок, через четыре года вернусь…

В ноябре 1970 года напросилась на прием к Брежневу. За полтора часа я рассказала ему о положении с кадрами в республике, о хлопководстве, о слишком победоносных рапортах, идущих из Узбекистана в Москву. Обратила внимание на то, что теперь на очень многих руководящих постах в республике либо родственники, либо не в меру преданные и обязанные Рашидову люди. Я спросила у Леонида Ильича, как можно писать романы, пьесы, сценарии, либретто для балетов, статьи и успевать руководить республикой? Его произведения издаются практически на всех языках народов СССР. Невозможно одному человеку выполнять такой объем работы одинаково хорошо, даже если он первый секретарь ЦК. Леонид Ильич внимательно выслушал, сказал: «Иди, я поговорю с ним». Прошло около месяца. Опять сняли с работы одного из принципиальных секретарей обкома. Я решила, что, раз Брежнев на устную беседу не реагирует, нужно поступать иначе: написала подробную записку в Политбюро. В начале марта 1971 года меня пригласил один из секретарей ЦК КПСС. Сказал – в Политбюро ознакомились с запиской, разговаривали с Рашидовым, он со многим согласился, заверил, что в дальнейшей работе учтет и исправит недостатки, особенно в своей литературной деятельности. Дальше секретарь ЦК КПСС предложил закрыть обсуждение моей записки. Я думала об этом разговоре и субботу и воскресенье, а в понедельник вновь была у секретаря ЦК КПСС, сказала, что не могу согласиться с такой оценкой происходящего. В это самое время я получила приглашение как член ЦК КП Узбекистана принять участие в работе предстоящего съезда КП республики. Попросила разрешения выехать в Ташкент, выступить перед делегатами: пусть они рассудят, можно ли так жить в республике дальше. «Нужно посоветоваться», – был ответ. На следующий день он позвонил мне и сообщил решение: нецелесообразно ехать и выступать. А через некоторое время заведующий Общим отделом ЦК КПСС Черненко сделал мне замечание: «Не время сейчас бузить».

Шло время. Я. С. Насриддинова продолжала работать, но вот летом 1972 года в одной из центральных газет появилась статья, где намекалось о будто бы вмешательстве ее в работу судебно-следственных органов во время работы Председателем Президиума Верховного Совета республики. Она пошла к Брежневу. Он при ней позвонил в Узбекистан и попросил второго секретаря ЦК КП Ломоносова или подтвердить факт, или прекратить намеки. Тем не менее она потребовала более тщательной проверки. Административный отдел ЦК КПСС такой проверкой занимался, никаких нарушений не обнаружилось. Тем временем до нее стали доходить из республики слухи один страшнее другого. Например, утверждалось, что беспорядки на стадионе «Пахтакор» в 1968 г. спровоцировал ее сын, а он в это время учился в Москве и в Ташкенте не мог быть просто физически.

Наступил горький для Насриддиновой 1974 год. Я прервал повествование в тот момент, когда она была назначена заместителем министра промышленности строительных материалов.

Рассказывает Насриддинова:

«В день Пленума, за час до его начала, в 9 часов утра, члены Политбюро собрались на заседание. И тут, к всеобщему замешательству, Рашидов представил «компромат» на меня в виде нескольких папок с бумагами. Проверять, естественно, что-либо было уже некогда, мнения участников заседания разделились. Раз не представляется возможным проверить это сразу, то, наверное, будет правильным рекомендовать меня к избранию Председателем Совета Национальностей, а КПК поручить тем временем проверку представленных материалов. Так решило большинство членов Политбюро. Но Шараф Рашидович заявил, что Узбекистан меня рекомендовать, увы, не может. Времени для дискуссий не оставалось, и Арвид Янович Пельше предложил отдать это место Латвии, а в качестве кандидата на этот пост от республики предложил кандидатуру Рубена. На том и порешили. На Пленуме Брежнев довел решение до сведения членов ЦК КПСС. Но я продолжала оставаться и членом ЦК КПСС, и депутатом Верховного Совета Союза».

С сентября 1974 года Насриддинова начала работать заместителем министра промышленности строительных материалов. Но сразу, словно по команде, перестали звонить из Узбекистана друзья и знакомые, а если и раздавался звонок в квартире, то, как правило, в ее отсутствие, и единственное, о чем спрашивали у детей, жива ли мама, мол, говорят, что отравилась или застрелилась. Перестали поздравлять с праздниками и днем рождения. В Совете Национальностей на раздельных заседаниях палат депутаты сидят постоянно на строго отведенных местах, по округам. Скажем, депутат от 568-го избирательного округа должен сидеть рядом с депутатами от 567-го и 569-го и нигде больше. Но рядом с ее местом стулья пустовали все пять лет. Так ни разу за весь созыв и не сели рядам с Насриддиновой ни депутат Замятин, ни депутат Заидов. Перестали навещать ее и дома. Только в 1975 году зашел хороший знакомый, посол нашей страны в Маврикии в то время Бандура. Поздно вечером он проник в дом с черного хода, чтобы никто не заметил. Разговорившись, обронил, если бы так поступили с ним, он пустил бы пулю в лоб. Она попросила его не давать «хорошие советы», выставила из квартиры.

Председатель Ташкентского горисполкома Мирсаидов говорил мне, как однажды, в семидесятые годы, еще работая в другой должности, попал в Москву, в Министерство промышленности строительных материалов по служебным делам. Проходя по коридору, на двери кабинета заместителя министра увидел фамилию: Я. С. Насриддинова. Подумал обратиться к ней с просьбой ускорить решение вопроса. Землячка ведь. Но товарищ остановил: «Ты разве не знаешь, какая она? Что в республике подумают, если узнают о ее помощи нам?» Шукурулла Рахматович не знал о ней ничего, не знает и сейчас, не знал и товарищ тогда, но не пошли. Страшно стало... От нее отвернулись все.

Я приехал в Ташкент в феврале 1988 года. Через многих посредников меня «свели» с человеком, который знает все или почти все о событиях, происходивших в республике в последние 20 лет. С фантастической памятью и способностью все известные ему факты соединить воедино он замечателен еще и своей судьбой. Сам в прошлом занимавший достаточно большой пост в органах юстиции, в свое время распрощавшийся с должностью, как считает, несправедливо и незаконно. Оставшись без средств к существованию, гонимый отовсюду, сблизился с печально известным сегодня всей стране Одиловым, став его помощником по всякого рода деликатным делам на многие годы. Он знает, кто и сколько «брал» из высокопоставленных начальников, знает, кто и каких женщин любит из людей, обладающих и сейчас большой властью и влиянием, кто из них пьет водку, а кто коньяк. Много раз и сам вручал подарки и деньги нужным людям, все запоминая при этом, а если требовалось, то и фотографировал. Был связующим звеном между Рашидовым и Одиловым, когда была нужда соблюсти секретность. Много позднее, Одилов, вдруг обнаружив, что человек этот знает практически все о нем и Рашидове, пытался от него отделаться, «отдав» его министру внутренних дел республики Яхъяеву, тем более что и повод появился, имеющий, кстати, отношение к этому повествованию. Я не хочу называть его подлинное имя, буду называть его Алам. Ему слово: «В период с 1970 по 1975 год бывшее руководство республики во главе с Рашидовым и лично ему преданными людьми провело кампанию по дискредитации неугодных им лиц, занимающих ответственное положение в стране и республике. Рашидов сделал ставку на Одилова, Усманходжаева, Яхъяева и других. На центральной усадьбе в объединении Одилова был образован штаб по сбору компрометирующих материалов на этих людей. Шараф Рашидович не зря выбрал этих людей, хорошо их знал, а еще и потому, что они обладали огромной материальной базой, влиянием на лиц любого ранга. Сырье для «компроматов» собиралось в штабе Одилова, там же проходили обработку люди. Одних запугивали, других шантажировали, третьим обещали ответственные должности и вынуждали давать ложные показания. В те времена оговоры, самооговоры, клевета достигли апогея».

В 1974 году Рашидовым и его людьми было подготовлено письмо на имя Брежнева. Написано оно было Узилевским, а отредактировано и перепечатано Шкловером. Начиналось оно словами о том, что в Узбекистане существует антибрежневская и антирашидовская группировка во главе с Н. В. Подгорным, К. Т. Мазуровым, Д. С. Полянским, Я. С. Насриддиновой. С этим письмом и другими «компроматами» из штаба Одилова Рашидов побывал у Брежнева, и тот со слезами на глазах прочитал эти бумаги. Была приглашена Насриддинова, которая, прочитав, обозвала Шарафа Рашидовича провокатором, представленные факты выдумкой его холопов, прибавила, что придет время, и Рашидов охает и его самого, как в свое время поступил с Хрущевым. В республике началась охота на Насриддинову. На имя Брежнева в Гурумсарае Шарафом Рашидовичем, отцом и сыновьями Усманходжаевыми было сочинено масса анонимок, было арестовано много людей, связанных прямо или косвенно с именем Насриддиновой. Они содержались в КПЗ МВД, в ЛОМЕ, где подвергались избиениям, издевательствам, насилиям. Те, кто соглашался оговорить Насриддинову, оставался на свободе, повышался в должности. В эту «работу» пытались вовлечь и меня. Так мне стала известна доподлинно вся история сбора «компромата» против Насриддиновой. Я отказался, и тогда возникло уголовное дело против меня, 13 месяцев я содержался в личной КПЗ Яхъяева, 13 месяцев мои близкие не знали, где я нахожусь, 13 месяцев подвергался страшным экзекуциям. Моим родным было запрещено проживать в Папском районе, во «владениях» Одилова, 80-летнего отца три дня Яхъяев продержал в КПЗ, страдала сестра, братья вынуждены были уехать на жительство в другие места...»

10 марта 1975 года заместителя министра Я. С. Насриддинову вызвали в КПК при ЦК КПСС, и первый заместитель председателя в присутствии ответственного работника Вологжанина и стенографистки попросил объяснений по поводу ее обвинений, пришедших из Узбекистана. Суть обвинений сводилась к шести пунктам, и первые три касались жилищных условий Насриддиновой во время работы в Ташкенте, государственной дачи, где она проживала в то же время, подбора кадров. Так, от многих приходилось слышать, что Насриддинова давала указание о присвоении одной из улиц Ташкента имени своего покойного мужа С. Нурутдинова. Действительно, в 1966 году улица Первая Прядильная была переименована в улицу имени С. Нурутдинова. Как же так получилось? Я думаю, есть смысл вернуться на двадцать лет назад.

В марте 1946 года Насриддинову, первого секретаря Ташкентского обкома комсомола, вызвал Усман Юсупов: «Ядгар, пришло время подумать о замужестве». Так он решил и мужа присмотрел: Сироджа Нурутдинова, работавшего до войны секретарем Ташкентского обкома партии. Правда, он женат, но жена за время разлуки сошлась с управляющим делами ЦК КП, была от него беременна, за детьми от Нурутдинова не следила, и ей, как новой жене, посчитал Усман Юсупов, предстояло детей поставить на ноги и ему самому помочь сохранить доброе имя. Так она стала женой и матерью двоих детей.

...Сиродж Нурутдинов работал секретарем ЦК КП Узбекистана, первым секретарем Ташкентского горкома, первым секретарем Наманганского и Ташкентского обкомов, председателем Узсовпрофа, 17 лет был членом ЦК КП, входил в состав его Бюро, избирался депутатом Верховного Совета Союза. Нурутдинов умер – ему были устроены пышные похороны (присутствовали все члены ЦК КП), а 1 августа 1966 года появилось постановление ЦК КП и Совета Министров республики за подписью Ш. Р. Рашидова и Р. К. Курбанова «Об увековечении памяти Нурутдинова Сироджа», было дано указание Ташкентскому горисполкому принять постановление о присвоении одной из улиц его имени. Кроме ЦК КП Узбекистана, никто не вправе дать такое указание.

Два дня вместе с заведующим протокольной частью горисполкома В. А. Рассадкиным мы искали в архиве следы того, как улица Первая Прядильная стала носить имя Нурутдинова, и о том, как через десять лет она вернула себе прежнее название, но не нашли ни одного документа. Ничего не прояснил телефонный разговор с председателем горисполкома в то время. Оказалось: он ничего не помнит об этой истории. Но висит, висит на Насриддиновой обвинение, ходят слухи, будто лишь благодаря ее тогдашнему высокому положению носила улица имя Нурутдинова, а не стало ее в республике, исчезло и прежнее название…

Мой визит в Президиум Верховного Совета Узбекистана не прояснил ситуацию. Ни секретарь Президиума Верховного Совета Л. Ш. Бекульбекова, ни заведующий юридическим отделом В. Я. Егоров до сих пор не знают о каких-либо нарушениях, злоупотреблениях, о противозаконном вмешательстве в действия судебно-следственных органов со стороны Насриддиновой в бытность ее Председателем Президиума Верховного Совета республики. А ведь еще и в этом она обвиняется. Зато в полное замешательство поверг меня рассказ Ульфат Агзамовны Абдуллаевой: «Я работаю заместителем заведующего отделом по вопросам помилования и гражданства Президиума Верховного Совета УзССР с 1964 года по настоящее время. В 1973-1975 годы в Ташкенте работала следственная группа Прокуратуры СССР во главе со Зверевым. С разрешения заместителя Председателя Президиума Верховного Совета тов. Абдалина А. С. (скончался) работники группы вместе с работниками МВД УзССР из архива Президиума вывозили на машинах все материалы по вопросам помилования, рассмотренные в 1960-1970 годы. Я полагаю, что указанные материалы везли в здание МВД республики, так как указанная группа в основном работала там. По окончании работы группы материалы были возвращены».

Я попросил подробнее рассказать о событиях тех лет и вот что услышал: «Документы запросил Зверев, и я пошла советоваться к Председателю Президиума. В то время им был Матчанов. Он сначала не разрешил давать, а позже вдруг попросил меня сходить к своему заместителю Абдалину. Он уже пил в то время, целиком находился под влиянием Рашидова так, что даже нам, сотрудникам аппарата, привыкшим к преклонению перед Шарафом Рашидовичем, это глаз резало. Он приказал выдать. И они попали в МВД».

В Москве у меня состоялась беседа с первым заместителем Председателя КПК при ЦК КПСС: да, здесь помнят ту стародавнюю историю. Больно и обидно терять такого человека, как Насриддинова, но были факты, представленные прокуратурой, они говорили сами за себя. Вместе с работниками прокуратуры «делом» занимался работник КПК Вологжанин, он лучше знает ситуацию...

Самуил Алексеевич Вологжанин сейчас пенсионер, но очень занят. Поэтому мой разговор с ним был лишь по телефону: «Многое забылось уже – столько лет прошло... Но ясно одно: некоторые факты обвинения Насриддиновой подтвердились...»

Рассказывает Насриддинова:

«8 апреля 1 975 года я написала письмо в Секретариат ЦК КПСС. В нем, как мне кажется, подробно обрисовала, как собираются анонимки против меня в Узбекистане. Много раз допрашивали в МВД повара, обслуживающего дачу Председателя Президиума Верховного Совета, спрашивали кто, когда, зачем и с чем приезжал ко мне на дачу. Старшего консультанта аппарата Президиума Голубянц арестовали и долго держали в МВД, требуя показаний против меня. Написала, что сотрудники МВД ходят по домам и расспрашивают у людей, получали ли они деньги из фонда для оказания материальной помощи лицам, временно впавшим в нужду, которым я распоряжалась. А ведь из этого фонда больше 50 рублей практически никогда не выдавалось. Написала и о показаниях Шарипова, назвала их клеветой. Я настоятельно требовала серьезной проверки с выездом на место в Узбекистан. Письмо попало к Суслову, он переадресовал его к Генеральному прокурору Руденко с резолюцией: «Разобраться и наказать виновных». До сих пор не пойму, почему письмо от члена ЦК КПСС должна проверять прокуратура?

11 апреля обратилась письменно к Брежневу с требованием выехать на место, проверить факты и положить конец травле. Прошло 2 месяца – ответа нет. В середине июля позвонил работник КПК Вологжанин и сообщил, что бригада в составе работников прокуратуры Зверева и Каракозова выезжает в Узбекистан. С ними едет и он. Бригада уехала, а я, совместив командировки, приехала позже. В Ташкенте вместе с Вологжаниным посмотрели квартиру, где я жила раньше: нарушений не обнаружилось. Выяснил он и про свадьбу сына. Меня обвинили, что она была слишком многочисленна, с дорогими подарками. На самом деле присутствовало 147 человек, по нашим представлениям это немного. Подарки же принимали Мусаханова Х. Р. и Юсупова А . И., записывали, кто и чего дарил, и многих я уже отдарила, то есть на подарок ответила подарком. Возможно, это и плохо, но так у нас в Узбекистане принято. Кстати сказать, на свадьбе присутствовало все Бюро ЦК КП во главе с Рашидовым. Проверять остальное он отказался. Мне показалось, что все мои беды позади, но тут следователи попросили зайти в прокуратуру республики. Как оказалось, для очной ставки. В большой комнате за столом сидели я, Каракозов и Зверев. Вошел Шарипов. Говорит: «Я давал деньги Насриддиновой, три с половиной тысячи рублей за получение пятикомнатной квартиры в Ташкенте. Давал в кабинете, она их взяла и положила в сейф». Каракозов и Зверев подтвердили правильность описания им расположения предметов в кабинете. Он продолжал: «Я не только бывал у нее в кабинете в Ташкенте, но и оставался ночевать в ее московской квартире». Я стала протестовать, говорить, что со мной живет сын с женой, дочь с мужем, внучка, что этого не могло быть, потребовала назвать адрес в Москве. Он назвал неправильный и вышел».

Однажды народный писатель Узбекистана К. А. Икрамов показал мне письмо, ему адресованное. Написал его Шарипов, где среди многих фактов рассказал и о той очной ставке: «В 1974 году меня пригласил к себе Одилов. Тогда и поздороваться с ним считалось большим отличием, а тут вдруг пригласил и передал просьбу Шарафа Рашидовича приехать к нему. Вместе с Одиловым поехали в Ташкент. Была суббота, и вечером меня принял Шараф Рашидович в своем кабинете. Спросил о здоровье, о детях, сказал: «Мы тебя сильно обидели в 1971 году, жестоко поступили. Между прочим, исключить тебя из партии предложила Насриддинова. Ты ее хорошо не знаешь, а она нанесла огромный ущерб авторитету республики. Мешает в работе, но о ней уже знают в ЦК КПСС. Ты тоже помоги Одилову в ее разоблачении. Уже написали заявления Ибрагимова, Хайдаров, и ты сейчас же напиши, как наши активисты, сторонники ЦК КП. Напиши, как она вымогала у тебя деньги, она у всех брала деньги. Думаю, ты не будешь возражать, не пойдешь против ЦК?!»

Дома у управделами Верховного Совета М. Одилова, брата А. Одилова, стояло несколько пишущих машинок, и я вместе с помощником Председателя Президиума Верховного Совета Шкловером написал то, что советовал Шараф Рашидович, оговорил Насриддинову. Но пусть не судят меня те, кто не знает того времени. Нельзя было возражать Рашидову, иначе мог быть арест, гонения, ссылка не только самого, но и родственников. Уже больше десяти лет меня мучает совесть, я готов публично просить у Ядгар Садыковны прощение».

Я ехал в Наманган к Ахмаджону Шарипову с откровенно неприязненным чувством. Как же так, думал, оклеветал человека, где была его совесть? Вправе ли я верить ему теперь? Но была и другая мысль. А вправе ли, не испытав ничего на себе, осуждать его? Шарипов знал, как собирался «компромат» у А. Одилова и срочно, через перевал, доставлялся на машинах в Ташкент, лично Рашидову. Он был свидетелем, как в 1973 году у А. Одиова в кабинете ему передал пакет с «компроматом» против ОПА (Насриддиновой) председатель Наманганского облисполкома тогда Усманходжаев и как пили они за это коньяк и А. Одилов обещал похлопотать и назначить его первым секретарем обкома, что вскоре и случилось. Видел, как его брат Эркин со «своими ребятами» по всей Фергане собирал различные факты против Насриддиновой. Он точно знал, как эти добытые факты по указанию Шарафа Рашидовича передавались в МВД республики, где работала группа следователей из Прокуратуры СССР. На основе этих фактов людей нередко арестовывали, а в кабинете у министра Х. Яхъяева сидел заместитель прокурора республики А. Ф. Поплавский, чтобы санкцию на арест тех, кого считал преступниками Яхъяев, давать сразу, не теряя времени. Для него, как и для многих в Узбекистане, остается загадкой внезапная смерть Каюма Муртазаева, Малика Абдуразакова, министра просвещения республики Иминжана Кадырова. Он много знает, много рассказывал мне, много написал для меня, быть может, сам не осознавая масштабы происшедшей с ним трагедии. Так вправе ли я осуждать его?

Рассказывает Шарипов:

«Я тяжело переживал случившееся, рассказал жене, из-за того у нас произошла серьезная размолвка и три года мы не жили вместе. В это время посадили Председателя Совета Министров Р. К. Курбанова. Я знал, как это случилось. Посадили Председателя Верховного суда Пулатходжаева, многих посадили. В июле или августе 1975 года меня вызвали в Ташкент к первому заместителю председателя КГБ Мелкумову, и в аэропорт за мной прислали машину. Мелкумов рассказал, что наконец-то меня скоро восстановят в партии, вопрос почти решен. А сегодня предстоит очная ставка с Насриддиновой, и я не должен колебаться. Ее все равно посадят, с Москвой согласовано. И он «переправил» меня в МВД. Там меня встретил начальник следственного отдела Калустян и провел в кабинет министра Яхъяева. Первое, что я увидел в кабинете, это несколько телевизоров, позже – Яхъяева, Поплавского». Министр спросил: «Хочешь увидеть своего друга?» Он включил телевизор, и я увидел на экране изображение бывшего Председателя Совета Министров Курбанова, ходившего из угла в угол по камере. Яхъяев продолжал: «Видишь, Председатель Совета Министров у меня под ногами сидит, а скоро там будет Насриддинова». Потом в здании прокуратуры, в кабинете прокурора республики, произошла очная ставка с ней, где я сказал все, что от меня требовали. Я еле языком ворочал, что-то напутал, заболел и дома слег на месяц. В 1984 году, уже после смерти Шарафа Рашидовича, я написал обо всем, что произошло со мной, что знал, письмо на имя Генерального прокурора, но по-прежнему меня мучает совесть. Несколько раз писал письма Насриддиновой с мольбой о прощении, но ответа так ни разу не получил.

Рассказывает Насриддинова:

«...следующими были женщины Худайбергенова, председатель Хивинского горисполкома, и Хасанова, председатель Каганского горисполкома. Обе прочитали свои показания по бумажке, ничего толком не сказали, в глаза мне не смотрели, плакали и быстро исчезли. После них в комнату вошла женщина. Я спросила: к кому она пришла? Она растерялась, но Карекозов помог ей сориентироваться. «Кто же вас не знает, Ядгар Садыковна?» – проговорил он. Таким образом «познакомившись» со мной, она достала бумажку и прочитала примерно следующее. Буфетчица из Кагана, по фамилии Огоева, и у нее муж Багдасарян сидел в тюрьме. Она искала способы его освобождения, познакомившись с некоей Таней, а та, в свою очередь, свела ее со мной. Три дня она прожила в моей квартире, пила со мной коньяк из хрустального графина, оставила мне деньги, сколько, не сказала, и перстень редкой работы. Через три дня, уже дома, она обнаружила своего мужа спящим на кровати. Он был пьян. Еще она показала, как однажды со своим приятелем, кстати, умершим лет пять назад, поехала отдыхать в Одессу. У него был очень тяжелый чемодан, и по секрету он рассказал ей, что там находится 40 килограмм рассыпчатого золота, принадлежащего мне. Он должен передать чемодан матросу с иностранного судна, чтобы тот положил его в Швейцарский банк. Как закончилась эта операция, она не сказала. А вот очная ставка закончилась. На следующий день я попыталась в Президиуме Верховного Совета найти документы, касающиеся помилования Багдасаряна. Абдалин, заместитель Председателя, пообещал помочь их разыскать, но как только я вышла из его кабинета, он перезвонил и запретил мне что-либо показывать. Я уехала в Москву».

Я получил информацию об Аркадии Багдасаряне, 1940 года рождения, живущего в городе Кагане. Из нее можно заключить, что Насриддинова не имела к его освобождению никакого отношения. В сентябре семьдесят пятого она обратилась с письмом на имя Брежнева: объяснила ситуацию, рассказала о продолжающихся попытках собрать ложные показания и посадить ее в тюрьму. Обращала его внимание, что по-прежнему остается, вот уже двадцать лет, членом ЦК КПСС, шестнадцать лет депутатом Верховного Совета СССР, умоляла положить конец преследованиям, просила о приеме. Ответа не получила.

Рассказывает Насриддинова:

«В ноябре 1975 года позвонил Каракозов и попросил зайти в прокуратуру. Как оказалось, и в Москве продолжалась очная ставка, начатая в Ташкенте. В кабинет, где находился еще и Зверев, вошла Айшакар Алчинбаева. Показала, как в 1964-1965 годах оставляла у меня на временной квартире, где я жила лишь во время дежурства, месяц в году, как заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР, 500 рублей за то, что я устроила ее в больницу. Этих денег мне в руки не давала, а сунула в какой-то ящик буфета. В больницу я ее действительно устраивала. Спрашиваю: «Я деньги просила?» Отвечает: «Нет». Ей стало плохо, и ее увели. Вошли две женщины, обе из Андижана, Зунунова и Салимджанова. Каракозов объяснил, что у него есть письмо от Каримовой, где она показала, как в 1967 году, в Ялте, собрала с этих женщин по 500 рублей и передала их мне. Самой Каримовой не было, письмо он мне не показал, а женщины эти подтвердили, что действительно отдали деньги Каримовой. Закончилась и эта очная ставка. На следующий день я дозвонилась до Леонида Ильича, рассказала об очных ставках, спросила: «Ну что еще от меня надо? Сколько еще надо мне претерпеть?» Он попросил меня больше никуда не ходить, работать спокойно, а днем позвонил Каракозов и сказал, что я больше работникам прокуратуры не нужна».

В декабре 1975 года состоялся Пленум ЦК КПСС. С докладом выступил Суслов и предложил вместе с Шелестом, Вороновым, Мжаванадзе, Кочерняном, Шелепиным вывести из состава ЦК и Насриддинову. Она хотела выступить, но Шелепин удержал…

Вот что рассказала мне в Андижане Турсуной Каримова:

«В этот период я работала председателем Андижанского облсовпрофа. 12 июля 1975 года была вызвана в Ташкент, к министру внутренних дел Яхъяеву. Он спросил, отдыхала ли я в Ялте. Рассказала, как в 1967 году от дыхала там с подругой в санатории «Россия», где случайно два раза встречала Председателя Президиума Верховного Совета республики Насриддинову. Тогда Яхъяев сказал, есть информация, будто я собрала у своих знакомых деньги для передачи Насриддиновой. Я спросила, сколько же было денег, а он ответил, что это не имеет значения. Я потребовала доказать, и появилась Худайбергенова. Она все отрицала, и тогда ее сразу увели. Он угрожал, а я сказала, что подлецом не стану, не буду говорить того, чего и во сне не видела. 14 июля еще раз встретилась с ним. Он опять угрожал, теперь именем Рашидова, требовал от меня этих показаний, говорил: Курбанов сидит и она сидеть будет. Но я не дала ложных показаний, так как никаких денег ей не давала».

Мелихон Ибрагимова со мной встречаться не хотела. Пришлось трогать такой период жизни, о котором она, думаю, хотела бы забыть и не вспоминать никогда, тем более сейчас, на закате жизни. Но не мог и я покинуть Наманган не встретившись, не поговорив с ней.

«В феврале 1975 года начальник областного Управления внутренних дел Алимов отправил меня в Ташкент под конвоем. В МВД министр Яхъяев потребовал признаний в передаче денег Насриддиновой. Я отказалась давать такие показания. Он начал оскорблять меня, прочитал письмо об отзыве меня из депутатов. На следующий день во время допроса привели Хасанову и Худайбергенову. Они говорили, что сидят тоже из-за Ядгар Садыковны, уговаривали подписать уже готовое заявление. Я не подписала. Яхъяев опять кричал, оскорблял, и я потеряла сознание. 4 или 5 дней сидела в подвале, в одиночке, а потом следователь Халилов начал говорить, мол, как ты не могла ей давать, ведь ты была ее подруга, на свадьбе ее сына была. Мы знаем: ты дала ей 20 тысяч рублей. Сначала уговаривал, а потом тоже начал кричать, все время пистолет доставал, пугал. Через 27 дней, но точно не помню, на очной ставке с заведующим отделом по вопросам помилования Президиума Верховного Совета Муталовым в шоковом состоянии 15 подписала какие-то бумаги, содержание которых не знала. Меня выпустили, и я слегла на 40 дней. Приехал в больницу следователь из Ташкента, приказал о случившемся ничего не говорить, пообещал дать путевку в санаторий. А дома у меня, оказывается, три раза делали обыск, ничего не нашли, но забрали поздравнтельные телеграммы от Ядгар Садыковны. Находясь в нормальном состоянии, нигде и никогда не говорила, никаких бумаг не подписывала, будто давала деньги Муталову для передачи их Насриддиновой, а что было в МВД, об этом вспоминаю со страхом. От меня все отвернулись, забыли и родственники, и знакомые, только сейчас стали ко мне относиться немного лучше».

Она ушла из жизни 7 апреля, и я, по сути, был последний, кому Курбаной Мавлянбекова, в прошлом работник отдела жалоб Президиума Верховного Совета рассказала свою историю. Более тягостного впечатления не оставила ни одна встреча, а их было много с момента, как я начал заниматься этим делом. Наверное, потому, что она практически не двигалась, была почти слепа. Долго не мог начать разговор, боялся причинить ей боль своими расспросами, но я приехал, и она в окружении родственников начала рассказывать:

«Меня арестовали 22 сентября 1974 года, после ничего не давшего обыска. В МВД министр Яхъяев сразу спросил, сколько денег я передала Насриддиновой. Если не признаюсь, то буду арестована. За мной не было вины, так сказала ему и оказалась в подвале, в одиночной камере. В 12 часов следующего дня все повторилось, только он сказал, что все равно докажет, что я брала и давала Насриддиновой. Так попала в камеру №6. Не помогли объяснения в том, что в Президиуме я занимала должность техническую, решение вопросов о помиловании в мои функции не входило, я вообще не касалась этого участка работы. Через 18 дней тяжело заболела, после четвертого заявления меня перевели в санчасть в Куйлюке, через 13 дней перевезли в Таштюрьму, в одиночную камеру. Так и не знала, есть ли санкция прокурора на арест, лишь через семь месяцев показали постановление об аресте и обыске. Через день пускали в камеру из канализационной трубы нечистоты: грязь, вонь. У меня начали опухать ноги. Первый следователь Гончаров знал о моей невиновности, сам говорил об этом, но продолжал спрашивать, сколько же денег я передала Насриддиновой. По его словам, министр требовал найти хоть какое-нибудь мое преступление. Ничего не добившись, два месяца меня не трогали, на допросы не вызывали. Родственникам работники МВД поставили условия: дадут свидания, если те уговорят меня показать против Насриддиновой. Они отказались, и в течение трех месяцев я не имела ни свиданий, ни передач. Моим делом занялась бригада следователей под началом Шехмана. Он пытался подвести меня под 132-ю статью, часть 2. Кричал на меня, устроил обыск на квартире дочери и матери. Мать и внуки от испуга заболели. Но ничего у него не получилось, а я требовала передачи дела в суд. Вместо этого передали следственной бригаде Прокуратуры Союза во главе с Зверевым. Месяц вели следствие, вины моей не установили, без суда подвели под амнистию. Через 13 месяцев меня освободили. Вернулась домой почти слепой, у меня начали отниматься ноги. Дважды обращалась в Прокуратуру СССР с письмом, но ни разу не получила ответа. Ехать в Москву не могу, так как почти не двигаюсь.
Партийный билет из дома забрал следователь МВД Гончаров, когда я находилась в тюрьме. После освобождения, пока могла двигаться, ходила в Октябрьский райком, требовала каких-нибудь решений. Нет решения и первичной парторганизации. Я обращалась в горком, в ЦК республики, но ответа не получила. Взносы не плачу, партбилета нет, а ведь состояла в партии с 1942 года. Теперь не знаю, состою или нет?»

Справка №080874

Выдана Мавлянбековой Курбаной Абляяровне, 1920 года рождения, «...в том, что она содержалась в местах лишения свободы с 22.09.74 г. по 24.10.75 г., откуда освобождена по постановлению следственной группы Прокуратуры СССР от 24.10.75 г. Уголовное дело прекращено на основании Указа ПВС СССР от 8.05.75 г. «Об амнистии в связи с 30-летием Победы в Великой Отечественной войне».

Последний, о ком я расскажу, – Нугман Низамутдинов, в семидесятые годы шеф-повар столовой Совета Министров. Суд проговорил его к двум годам лишения свободы за посредничество в даче взятки, а он вышел из тюрьмы через 12 дней после вынесения ему приговора. В сентябре 1974 года в столовой сотрудниками МВД была проведена проверка. Возглавлял группу зять министра внутренних дел Олим. Нарушений обнаружено не было. 6 ноября рано утром управляющий делами Президиума Мухсин Одилов, брат Ахмаджона, пригласил Низамутдинова к нему в гости. Они приехали. А. Одилов показал ему магазин с импортными товарами, предложил на выбор, без денег, взять, что пожелает. Между ними, в присутствии свояка Низамутдинова, помощника Рашидова Салиева, произошел разговор примерно такого содержания. Одилов: «Нугман-ака, у меня есть просьба к вам. В 1972 году вы были в командировке в Ялте, санатории «Узбекистан». В Нижней Орианде встречались с Насриддиновой». Он подтвердил. А. Одилов продолжал: «Вам надо написать, что привезли и передали ей 100 тысяч рублей, полученные от Председателя Верховного суда Пулатходжаева». Испугавшись, Низамутдинов схитрил, объяснил, что при встрече с ней в Ялте присутствовал главный врач санатория Батырбеков, шофер и его сын. Потому надо продумать детали. Одилов согласился: «Ваш свояк Салиев – юрист, подскажет, как написать правдоподобно». С трудом Низамутдинову удалось выбраться из Гурумсарая.

В марте 1975 года, с 9-го по 11-е, не вышел на работу повар Муминов. 12 марта был арестован и доставлен в МВД, к министру Яхъяеву шеф-повар той же столовой Низамутдинов. Мы встретились для разговора. Но он постоянно прерывался его рыданиями, я попросил его написать обо всем.

Из рассказа Нугмана Низамутдинова, шеф-повара столовой Совета Министров УзССР:

«Яхъяев обратился ко мне со словами: «Садись, взяточник. Вот заявление от Муминова. Ты брал у него два раза по 200 рублей». Успел сказать, что это неправда, но тут меня сзади ударили в ухо, пнули ногой. Я встал и опять сел. Из уха и носа шла кровь. Он продолжал: «Где твои деньги, золото? Не скажешь – отсюда твой труп вынесут». Я потребовал очной ставки. На следующий день, в другой кабинет привели Муминова. Я спросил: «Захид, когда и где ты давал мне деньги?» Он не помнил, но сказал, что давал. После этого произвели обыск в моем доме, ничего не нашли. Каждые три дня вызывал меня на допрос Яхъяев и спрашивал, сколько и в какой коробке я отвез денег Насриддиновой от Пулатходжаева. Через два месяца ко мне в камеру привели человека, с которым пришлось просидеть четыре месяца. Он советовал уступить, исполнить их просьбу. А однажды стащил меня с койки, стал пинать ногами, выбил нижние зубы, свернул руку. Утром Яхъяев спросил: «Подумал? Напишешь, будешь работать в столовой ЦК». Ответил: «Подумал, писать ничего не буду». Меня отвезли в тюрьму у вокзала. В камере сидели двое. Узнав, почему я тут оказался, один ударил меня ногой в лицо, били и советовали сказать, что требуется, и сразу будет свобода. Десять дней били, а потом вернули в МВД. Через 18 месяцев следователь Прокуратуры Союза Каракозов вызвал, сказал: «Мы проверили ваше дело, состава преступления не обнаружили. Но освободить не могу, так как придется выплачивать денежную компенсацию. Поэтому я поставил вам 154-ю статью, часть 1, за посредничество. Дадут года два, а вы их уже отсидели». Так и получилось, как раз шел суд над Муталовым. До конца срока оставалось 12 дней, я все это время готовил еду Яхъяеву и его гостям. Когда выходил, начальник тюрьмы уговаривал остаться у него поваром, предлагал хорошую зарплату».

Как же могло твориться такое? Где была Прокуратура республики, Союза?

Из беседы с А. В. Бутурлиным, заместителем прокурора РСФСР, бывшим прокурором УзССР:

«Обстановка в Узбекистане, с которой мне пришлось столкнуться, была тяжелой. Взяточничеством, кумовством были поражены очень многие руководители республики. Например, если какой-то человек быстро продвигался по службе, можно было быть почти уверенным, что он «дает», естественно, тот, кто продвигал, «берет». К слову, Осетров был «куплен» еще в Москве, работая в аппарате ЦК КПСС, уже потом стал первым замом Председателя Совета Монстров республики, позже вторым секретарем ЦК КП. Такими материалами располагает следствие по его делу. Работникам прокуратуры запрещено было интересоваться делами, скажем, в хлопководстве. Прокурорский надзор был равен нулю. Прокурор республики мог сидеть в приемной не только министра внутренних дел, но и его заместителей по два часа. И гарантии у него быть принятым не было. Практика, когда работника прокуратуры с каким-то делом вызывали в ЦК для консультации, рекомендаций, советов, существовала постоянно. И он шел туда, не ставя в известность прокурора республики. Мне потребовалось потратить много усилий для объяснений независимости прокурорского надзора от кого бы то ни было.
На Яхъяева, методы его работы следственные органы прокуратуры вышли давно. Помню, как, заканчивая работу в Узбекистане, располагая определенным материалом, перед самым отъездом неожиданно был приглашен к Рашидову. Он поинтересовался, как прошла работа. Я доложил, насколько это было возможным. Тогда Рашидов рассказал, что Подгорный и Насриддинова пытались сделать из Узбекистана аграрный придаток страны. Яхъяев набрался мужества, вступил с ними в борьбу, не раз обращался в ЦК КПСС и разоблачил их. Словом, взял под защиту Яхъяева. Следствие пришлось свернуть.

Система сбора информации о различных людях у Яхъяева была многообразна. Например, он вскрыл и взял на учет все притоны в Ташкенте, их там было достаточно много. Через проституток, узбечек и русских, сведения к нему стекались огромные. Дальше этих людей делили на три разряда: 1. Этих выгоняли сразу. 2. Других, образно говоря, «брали на крючок». 3. Нужных использовали, если возникала надобность. Немудрено было ошибиться и очень опытным следователям. Им могли «подставить» любого свидетеля. Сейчас положение в республике хоть и медленно, но, насколько я знаю, налаживается. Конечно, потребуется большое напряжение».

Тем временем страсти, бушующие в Узбекистане, достигли Москвы.

Рассказывает Насриддинова:

«11 марта 1976 года позвонил Черненко, он уже был секретарем ЦК КПСС, рассказал о разговоре между Леонидом Ильичом и Рашидовым. Так и сказал: «Успокойся и детей успокой. Тебя теперь трогать не будут». Но 18 марта меня вызвали в КПК. В кабинете заместителя председателя сидели члены комитета. Заместитель спросил: «С материалами все познакомились? С проектом решения тоже? Какие будут предложения?» Мельников предложил согласиться с проектом решения, исключнть меня из рядов КПСС. (Это был тот самый Мельников, который в 1959 году рекомендовал избрать Насриддинову Председателем Президиума Верховного Совета Узбекистана. Судьба еще раз состроила ей гримасу). Все согласились. Я спросила: «За что?» Никто не ответил, полное молчание. Тогда я сказала: «Вы выполняете волю Рашидова». Дозвонилась до Черненко, спросила, как понимать случившееся, что делать? Он ничего не знал о происходящем и посоветовал поехать к Брежневу, в Барвиху. Поздно вечером, с сыном, в его машине, я туда приехала.

К нему меня не пустили. Попросила помощника лишь спросить у Леонида Ильича, знает ли он, что сегодня я исключена из КПСС. Попросила сообщить мне на следующий день не позднее 10 часов утра. Утром раздался звонок, я была приглашена опять в КПК. Вологжанин объяснил, что было лишь одно заседание КПК, под председательством Пельше, где мне объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку. Формулировку сказать он мне не имеет права. Когда произошло второе заседание, за что объявлен выговор, было для меня тайной. Продолжала работать, пока 18 июня не позвонил сын и не спросил, подавала ли я заявление о пенсии. Никакого заявления я не писала, но пришло извещение с требованием получить пенсионную книжку. Оказалось, без меня ходатайствовал министр Гришманов. 21 нюня позвонила Леониду Ильичу, но он был занят на съезде писателей. В 12 часов 10 минут он сам нашел меня по телефону. Говорю: «Больше так жить не могу. Из ЦК вывели, строгий выговор с занесением объявили. Что же дальше?» Он ответил: «Ничего не понимаю, что делается. Мне самому жить не хочется. Иди к министру, скажи – никакой пенсии. Твою дальнейшую судьбу буду решать сам. Все извещения рви и бросай в корзину». Доложила министру, продолжала работать. 6 декабря 1978 года с меня был снят строгий выговор. 8 декабря случился инфаркт, и в начале следующего года из больницы написала заявление с просьбой освободить меня от обязанностей заместителя министра промышленности строительных материалов СССР в связи с уходом на пенсию». В марте 1 979 года появилось распоряжение Совета Министров за подписью А. Н. Косыгина. Ей назначалась пенсия с льготами как у Председателя Совета Национальностей Верховного Совета СССР.

Много размышлений вызывает эта история. Сомнительными кажутся некоторые позиции в обвинении Насриддиновой. Не прояснил ситуацию и Каракозов, начальник главной следственной части Прокуратуры Союза. В беседе он подтвердил существование улик против Насриддиновой, но не познакомил с ними, рассказал о фильме, в котором есть кадры, прямо доказывающие виновность Насриддиновой, но не показал его. Что же, это право следователя. Но в этой же беседе выяснилось: было заведено и по всей видимости прекращено уголовное дело против Насриддиновой. Она узнала об этом совершенно случайно, о прекращении следствия была не уведомлена. Словом, Герман Петрович не сомневается в ее виновности и даже называет ее преступницей, но возникает вопрос – на каком основании? Никто, кроме суда, не может объявлять человека преступником, ибо презумпция невиновности требует любое сомнение трактовать в пользу обвиняемого и при отсутствии обвинительного приговора требует считать обвиняемого невиновным. Тогда почему же такая категорнчность? Еще более удивило высказывание следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Иванова в телевизионной программе «Взгляд» (высказывание приведено в начале материала). Кого имел в виду Иванов, говоря о противоборствующих «группировках» в Узбекистане?

Чингиз Айтматов как-то сказал, что «Узбекистан был нашим словом и обликом на Востоке». Есть люди в истории Узбекистана, которых не удастся забыть, замолчать. Понять все, что произошло с ними, сказать правду об их судьбе – значит прекратить слухи, которых много в республике. Зная истину сегодня, не будет нужды возвращаться к ней через десятилетия.

P.S. Ответом на эту статью была статья Аркадия Сахнина "Коррупция", в которой автор приводил материалы прокуратуры и Комиссии партийного контроля и на их основе утверждал о виновности Насриддиновой.


Читайте также:

Дело о коррупции заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР Ядгар Насриддиновой


Просмотров: 2604

Источник: журнал "Сельская молодёжь", N10, 1988 г., С 8-28



statehistory.ru в ЖЖ:
Комментарии | всего 0
Внимание: комментарии, содержащие мат, а также оскорбления по национальному, религиозному и иным признакам, будут удаляться.
Комментарий:
X