§ 1. Национальный вопрос как часть вопроса о власти
Инициированный сверху «огонь по штабам» означал критику доселе почти неприкасаемых функционеров партаппарата, за которой следовали неизбежные оргвыводы. Прозвучал тезис о перерождении кадров с указанием конкретных адресов: Узбекистан, Молдавия, Туркмения, ряд областей Казахстана, Краснодарский край, Ростовская область и, наконец, Москва. Понятно, что шумная кампания по зачистке старых кадров брежневского «застойного» времени вызывала их недовольство и глухое сопротивление. Особенно болезненно все это воспринималось партийной элитой на республиканском уровне. Представители «старой гвардии» в борьбе за ускользающую власть имели здесь неубиенный козырь: возможность перевести любой конфликт с Центром в русло межнациональных противоречий, что очень скоро и произошло. Получившие окраску «национального бунта» события в столице Казахстана Алма-Ате 17-18 декабря 1986 г. как раз и возникли на почве кадровой чистки. Но поскольку старый брежневский кадр казах Д. Кунаев был заменен на посту первого секретаря ЦК КП Казахстана на русского выдвиженца из «команды Горбачева» Г. Колбина, в республике заинтересованными лицами это было квалифицировано как проявление «политики русификации», что и спровоцировало инцидент с кровавым исходом.
Как отмечалось в официальных сообщениях, в массовых беспорядках приняли участие около 5 тыс. представителей «националистически настроенной молодежи». В ходе противоправных действий имели место поджоги магазинов, личных автомобилей, оскорбительные действия против граждан. В столкновениях с органами правопорядка было ранено 1215 человек (2 умерли), 107 человек впоследствии были осуждены за участие в беспорядках1.
Так, в некогда спокойном, благополучном с точки зрения межнациональных отношений регионе возник первый, по выражению журналистов, «адрес тревоги» на карте «нерушимого Союза».
В своих мемуарах М. Горбачев замечает, что историки будут, вероятно, правы, оценив рубеж 1986-1987 гг. как первый серьезный кризис перестройки. Он утверждает, что хотя общество и жило еще ожиданием благих и скорых перемен, мы, то есть реформаторская группа из его окружения, ощущали «подземные толчки»: упорное сопротивление ретроградов и агрессивность радикалов. В воздухе, по его выражению, «запахло антимарксистской ересью»2.
Справедливости ради следует сказать, что «ересь» исходила как раз из ближайшего окружения Горбачева, из главного «штаба перестройки».
Процесс пробуждения общественного сознания, сопровождавшийся созданием неформальных общественных структур, выливался практически в процесс формирования оппозиционных настроений официальному «перестроечному» курсу, хотя в названиях многих объединений фигурировал стереотип: «в защиту перестройки». Процесс этот на исходе 1987 г. набирал все большее ускорение, размежевываясь на оппозицию справа (консерваторы) и оппозицию слева (радикал-реформаторы).
Обострялись дискуссии, в которых, с одной стороны, преобладало отрицание ценностей социализма, с другой - мучительные сомнения в социалистичности задуманных преобразований. Эта «охранительная» часть формирующихся оппозиционных настроений все решительнее указывала на тенденцию под разговоры о возвращении к ленинской точке зрения на социализм «увести» общественность в сторону буржуазного либерализма, демонтировать всю систему до основания.
В свою очередь, радикальная оппозиция продолжала энергично подталкивать события в сторону дестабилизации общественно-политической системы, не скупясь на обвинения каждого инакомыслящего в консерватизме и неосталинизме.
Непримиримость точек зрения в канун 70-летия Октября проявилась, прежде всего, в оценке роли И. В. Сталина в истории советского общества, которые в докладе М. Горбачева в связи с этой датой оказались взвешенными, компромиссными, что разочаровало радикалов и не устроило ту часть общества, где преобладали умеренные, а иногда и апологетические взгляды на недавнюю историю страны.
Уже давно шедшая дискуссия о характере построенного в СССР общества, «моделях» социализма получила новый импульс и значительно обострилась. Фактически это была уже не столько дискуссия, сколько бескомпромиссная, с использованием хлестких политических ярлыков борьба двух концепций «перестройки»: радикальной, замахнувшейся на основы системы, и умеренно-консервативной, не желающей изменения ее социальной сути.
В этой обстановке февральский (1988) пленум ЦК выдвинул на первый план обсуждение идеологических аспектов перестройки, намереваясь дать сомневающимся убедительный ответ на вопрос: не происходит ли отступление от социализма? И ответ прозвучал, казалось бы, четко: от марксизма-ленинизма, от того, что завоевано и создано народом, партия ни на шаг не отступает, но отказывается от догматического, бюрократического и волюнтаристского наследства, стремясь возродить «ленинский облик» социализма. Мы должны, говорил Горбачев, действовать, руководствуясь нашими марксистско-ленинскими принципами. Принципами, товарищи, мы не должны поступаться ни под какими предлогами3.
Однако ответ этот не убедил противоборствующие стороны. В последовавшем потоке публицистики, в научных публикациях продолжала преобладать акцентировка на теневой, негативной стороне прошлого. А это в свою очередь вызывало активизацию тех, кто был склонен защищать его. Противостояние радикал-реформаторов и консерваторов, таким образом, продолжало обостряться, вылившись в итоге в открытое столкновение так называемых антисталинистов и неосталинистов, поводом к чему послужило письмо преподавателя одного из ленинградских вузов Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами»4.
В письме руководство перестройкой обвинялось в отступлении от фундаментальных принципов социализма, развивалось одно из коренных положений доклада Горбачева на февральском пленуме. Любопытно, что возмущенные письмом радикалы как бы в упор не видели этой досадной, мешающей детали.
Письмо получило официальное осуждение на страницах «Правды»5, было названо «манифестом антиперестроечных сил», и острие в последовавшей кампании критики направлялось против «тех, кто стоял за спиной Н. Андреевой» (имелся в виду член Политбюро Е. Лигачев), против «идейного кредо» целой группы, выражавшей несогласие с концепцией «перестройки».
Идеологическая схватка вокруг письма Н. Андреевой стала рубежным событием, ознаменовавшим кризис в понимании содержания и характера перестройки, окончательный раскол в Политбюро, резкую поляризацию двух сил, так называемых консервативных и радикал-реформаторских, обнажила глубинную суть противоречий, указав на различное понимание целей, преследуемых в перестройке этими двумя потоками. На арену вышли перехватившие инициативу либерально-демократические силы, заменившие лозунг совершенствования социализма лозунгом общества эффективной экономики в условиях свободного рынка. В повестку дня фактически был поставлен вопрос реставрации капитализма.
Февральско-мартовское обострение конфликтов в идеологической сфере сопровождалось обострением в сфере межнациональных отношений, которая оказалась той самой чувствительной сферой, где разрыв ткани социального организма сразу же дал о себе знать, как только пробудившееся общество пришло в движение.
Известный философ и социолог А. Зиновьев, чьи исследования отличаются не только глубиной анализа, но в ряде случаев и точностью социального предвидения, тем не менее, допустил, на наш взгляд, серьезную прогностическую ошибку именно в связи с оценкой характера и состояния межнациональных отношений в СССР. «Расчеты на то, что межнациональные конфликты в Советском Союзе, - писал он, - послужат причиной гибели советской империи, основаны на полном непонимании фактического состояния страны с этой точки зрения»6.
О комплексе причин распада «советской империи», объективного и субъективного характера, у нас еще будет возможность сказать. Сейчас же подчеркнем, что среди этих причин не последней по своему значению приходится назвать именно межнациональные конфликты. Умело провоцировавшиеся и направлявшиеся, они послужили горючим материалом такой взрывоопасной силы, что в пожаре, вызванном ими, сгорела великая держава.
Процесс распада многонационального государства, по сути, унитарного типа в исторически осмысливаемых масштабах оказался поистине обвальным: потребовалось немногим более шести лет, чтобы казавшийся незыблемым монолит рассыпался во прах. И тем важнее обратить внимание на то, как фатально недооценивалась союзной властью на заре «перестройки» проблема межнациональных отношений, оказавшаяся в конечном итоге роковой в судьбе державы. Здесь, в сфере межнациональных отношений и государственного устройства, был, как оказалось, заложен смертоносный заряд, и его «головной механизм» неумолимо заработал едва ли ни с первых попыток руководства «растревожить систему».
Уже упоминалось, что первый инцидент на межнациональной почве с кровавым исходом (Алма-Ата, декабрь 1986 г.), когда одна сторона озвучила сепаратистские лозунги (требование суверенитета Казахстана и его членства в ООН), а другая применила силу для предотвращения беспорядков, произошел в результате кадровой чистки на политическом Олимпе республиканского уровня в рамках укрепления реформаторского режима Горбачева.
Январский пленум ЦК, казалось бы, оперативно отреагировал на события в Алма-Ате, указав на необходимость «видеть реальную картину и перспективу развития национальных отношений»7 в многонациональной стране, где без учета этого фактора нельзя решить ни одного принципиального вопроса. Но к негативным явлениям и деформациям, накопившимся в сфере национальных отношений, в первую очередь были отнесены местничество, тенденции к национальной замкнутости, национальное чванство среди некоторых отсталых групп населения.
Причинами инцидентов, подобных алма-атинскому, назывались лишь «серьезные недостатки в интернациональном воспитании, в научной разработке проблем развития национальных отношений»8.
Однако в постановлении ЦК КПСС от 1 июля 1987 г. эти события были названы «проявлением казахского национализма»9, объяснялись они серьезными ошибками и просчетами в работе партийных комитетов республики, что привело «к росту националистических проявлений, которые своевременно не пресекались, более того, замалчивались или квалифицировались как обычное хулиганство»10.
Любопытно, что о проявлении национализма было четко сказано уже более полугода спустя после событий. По горячим же следам, хотя и говорилось о том, что незрелая молодежь была спровоцирована на хулиганство националистически настроенными элементами, но упор делался на то, что подлинные режиссеры и постановщики этого драматического действа - те, кто не принял «перестройку», не желает жить гласно, честно, кто панически боится, что вчерашнее тайное может стать явным. В этом содержался намек на крупные злоупотребления властью со стороны функционеров уходящего «застойного» времени - Кунаева и его ближайшего окружения, которые и подозревались в спровоцировании декабрьских волнений.
От имевшей место острой, хотя и «подковерной», стычки в борьбе за власть региональной элиты с Центром, в которой региональная элита запустила механизм национальных столкновений, внимание людей пытались увести в сторону частных социальных проблем, благо их действительно было немало. И самая острая из них - жилищная; по 15-20 лет люди стояли в очереди на квартиру. Наиболее болезненные для населения последствия злоупотреблений околокунаевской бюрократии были именно в этой сфере. Не случайно новый руководитель республики Г. В. Колбин сразу же начал, как писали газеты, «невзирая на лица и ранги, очистительную работу по утверждению социальной справедливости»11. За нарушения, допущенные при распределении жилья, протекционизм более 50 должностных лиц были освобождены от работы и получили строгие партийные взыскания.
Попытки на первых порах замолчать тот факт, что конфликт, возникший на почве борьбы за власть региональной элиты с Центром (точнее, тайного бунта старой элиты против новой центральной власти), заинтересованным лицам легко удалось перевести на рельсы межнационального столкновения, были вообще в духе и традициях далекой от принципов гласности политики идеологов «застойного» времени. Данный факт, свидетельствовавший, что в этой сфере накопилось много «горючего материала», никак не укладывался в рамки официальной доктрины, в соответствии с которой национальный вопрос трактовался как окончательно решенный, за вычетом мелких неурядиц, главным образом на уровне житейско-бытовом. В программном партийном документе говорилось: «...Национальный вопрос, оставшийся от прошлого, в Советском Союзе успешно решен»12. И хотя задачи по совершенствованию национальных отношений признавались актуальными, но практическая политика свидетельствовала о том, как фатально недооценивалась на заре перестройки проблема межнациональных отношений (отсюда и попытки замолчать этот аспект в алма-атинских событиях).
Но почему же в июле 1987 г. эти события были квалифицированы как «проявление казахского национализма»? Дело вероятнее всего в том, что после январского 1987 г. пленума ЦК, провозгласившего всеобщую «углубленную демократизацию», следовало продемонстрировать на практике готовность называть вещи своими именами, в том числе и в ранее запретных областях. Общий настрой на гласность, отказ от стереотипов мышления и действий обязывал. К тому же идеологи «нехоженых троп» обновления еще не растратили имевшийся кредит народного доверия и могли позволить себе некоторую смелость, даже когда дело касалось национальных чувств целых республик. Высвечивать же сюжет, послуживший непосредственным поводом к событиям - силовое решение кадрового вопроса, в условиях громко раскритикованной «слабости демократических начал в кадровой работе» инициаторы перестройки полагали политически нецелесообразным.
Это будет признано в 1990 г., когда политическая ситуация в стране в корне изменится, и теряющий реальную власть Горбачев станет всячески заигрывать с республиканскими лидерами. Новый руководитель республики Н. Назарбаев в это время утверждал, что процедура избрания Колбина первым секретарем, длившаяся всего 18 минут, возмутила полным пренебрежением к мнению даже партийного актива. Да, Горбачев действовал старыми, испытанными методами диктата «сверху».
В мае 1990 г. Политбюро ЦК КПСС принимает постановление, дезавуирующее июльское постановление ЦК от 1987 г. В нем говорится, что «содержащаяся в постановлении (1987 г. - Л. Д.) оценка массовых нарушений общественного порядка в Алма-Ате в декабре 1986 г. как проявление казахского национализма является ошибочной. Имели место противоправные действия части молодежи, подстрекаемой экстремистскими и националистическими элементами»13.
Впрочем, в 1990 г. уже полыхал конфликт в Нагорном Карабахе, уже разыгрались кровавые драмы Сумгаита и Ферганы, Нового Узеня и Сухуми, Тбилиси, Кишинева и Баку. Журналисты давно писали не об «адресах тревоги», а о «горячих точках», об опасном балансировании на грани полномасштабной гражданской войны, так что на этом фоне те давние алма-атинские события действительно представлялись несмелыми и негрозными, а их виновники вполне достойными «отпущения грехов».
Верховный Совет Казахской ССР и ЦК Компартии Казахстана, ссылаясь на то, что обвинение в национализме крайне болезненно воспринято в народе и особенно среди интеллигенции, обратились в ЦК КПСС с просьбой устранить подобные положения из постановления 1987 г., что, по их мнению, способствовало бы стабилизации общественно-политической обстановки в республике. Политбюро, уже столкнувшееся с грозными проявлениями сепаратизма во многих республиках Союза, не могло не прислушаться к просьбе республики, на тот момент откровенно демонстрировавшей свою приверженность Центру.
После кровавых событий в Алма-Ате в декабре 1986 г. история межнациональной напряженности в стране передышек фактически не знала. Стоит напомнить, что несколько ранее, в марте-апреле 1986 г. произошли столкновения между группами русской и якутской молодежи Якутского госуниверситета, по поводу которых было даже принято постановление секретариата ЦК КПСС, но тогда эти события рассматривались лишь сквозь призму «негативных проявлений среди молодежи». В декабре 1986 - январе 1987 г. состоялись антирусские демонстрации в Риге, о чем пресса почти ничего не сообщала, во всяком случае, национальный аспект был тщательно затушеван.
Побывавший в феврале 1987 г. в Латвии и Эстонии М. Горбачев распространялся о хорошей политической обстановке в республиках, где «народ ощущает себя, как дома, в нашей огромной, своей для всех стране». И это говорилось всего за год до мощных национальных выступлений, последовавших в Прибалтике. Какие-то факты национального неблагополучия он, разумеется, не мог не отметить, - неприязнь, скажем, к русским рабочим, которых становилось слишком много и которые не стремились воспринимать местную культуру, игнорировали национальный язык и т. и. Однако возникающую в этой связи напряженность генсек списывал по разряду неловких действий местных бюрократов, сводил проблему лишь к вопросу улучшения интернационального воспитания.
Национальный фактор на поверхности бурлил пока что проблемами главным образом культурно-духовного характера. Остро возникали вопросы языка. Во многих республиках складывалась ситуация, когда родной язык оказывался как бы в блокаде, уступая языку меж-национального общения, то есть русскому. Резкий конфликт на этой почве возник в Грузии еще в 1978 г., но уроки извлечены не были, и проблема языка стала все чаще возникать то в одной, то в другой республике. Деятели культуры Белоруссии обратились к Горбачеву с письмом о трагической судьбе вымирающего, с их точки зрения, белорусского языка. Обращение осталось без ответа.
Однако в Прибалтике уже в августе 1987 г. зазвучали более острые мотивы. В связи с годовщиной заключения советско-германского пакта о ненападении тысячи манифестантов вышли на улицы, требуя публикации секретных протоколов к этому договору, определивших судьбу прибалтийских стран, восстановления справедливости в отношении массовых депортаций. Латышская националистическая группа «Хельсинки-86» провозгласила цель восстановления статуса Латвии 1939 г.
В прессе эти события комментировались бодро, как чьи-то провокационные, но, в сущности, не состоявшиеся замыслы, получившие должный отпор со стороны здоровой части населения.
В мае 1987 г. как бы неожиданно возник русско-еврейский вопрос, получивший огласку через шумные выступления общества «Память». В отличие от упомянутых выше конфликтов, которые замалчивались или глушились фальсификацией их сути, акции «Памяти» и сам факт возникновения этого общества были не просто замечены центральной и особенно московской прессой, но получили мощный отпор.
В завязывавшихся на национальной почве конфликтах поражает недооценка проблем самой большой, русской нации. Она вообще как бы выпадала из сетки национальных отношений, словно не имела ни своего национального лица, ни национальной специфики, ни национальных интересов. Над ней тяготело «проклятье» известного ленинского тезиса о нации, ранее угнетавшей малые народы, и вот уже 70 лет она расплачивалась за эти мнимые грехи, принося все новые и новые жертвы на алтарь интернационализма. Не по собственной воле, разумеется, - такова была официальная политика.
Как бы незамеченными в то насыщенное событиями лето 1987 г. проскочили московские акции крымских татар, требовавших возвращения на родину, то есть в Крым, восстановления его автономии. Между тем акции эти носили весьма агрессивный характер, а движение принимало все более организованные формы. В июле в течение трех дней у Кремлевской стены проходили непрерывные демонстрации крымских татар под лозунгом: «Родина или смерть».
Политбюро обсуждало возникшую ситуацию, но реакция в итоге оказалась типично бездейственной и, пожалуй, ярче всего нашла выражение в реплике А. А. Громыко: «Чего мы торопимся? Ничего не стряслось. Что из того, что делегация все время ездит в Президиум Верховного Совета и в другие инстанции? И пусть ездят»14.
А возникли еще и проблема немцев Поволжья, и выступление во Львове так называемой украинской группы мира. В Политбюро все это неспешно обсуждали, создавали комиссии...
Это лишь беглое перечисление первых «возгораний», первых тревожных звонков, прозвучавших в 1987 г. в многонациональном доме, который в целом воспринимался еще вполне благополучным для перестройки, хотя эйфория от мнимых ее успехов уже шла на убыль. Это чувствовало и высшее партийное руководство: с апреля 1987 г. Горбачев на Политбюро все чаще с раздражением говорил о неудовлетворительном ходе перестройки, ее медленных темпах. Любопытно, что к осени эту его мысль перехватит Ельцин, сделает ее стержневой в своем знаменитом выступлении на октябрьском пленуме. Но то, что позволено Юпитеру, говорится в пословице, не позволено быку... Тем более, что в критике Ельцина присутствовали стрелы, метившие в самого Генсека.
После Беловежской Пущи, оглядываясь на содеянное и пытаясь найти причины катастрофы, постигшей Союз, многие аналитики, да и некоторые практические участники политического процесса тех лет, сделали, среди прочих, вывод о том, что политическое руководство, затеявшее перестройку, очень долго недооценивало проблемы национальных отношений. Есть и другая точка зрения: эти проблемы намеренно замалчивались, так как руководство попросту боялось их, считая «умолчание» самым надежным способом снятия всяческих противоречий. Пожалуй, на практике и то, и другое имело место: и боязнь, и недооценка. Боязнь вытекала из сознания серьезности проблемы, понимания того, что тут можно рано или поздно «наткнуться» на фундаментальные принципы национально-государственного устройства страны, заложенные еще Союзным договором 1922 г. Недооценка же, напротив, была следствием самовнушения: национальный вопрос в стране в корне уже разрешен, а возникающие коллизии - лишь результат некоторых частных просчетов, главным образом в идейно-воспитательной сфере.
Формально, казалось бы, нельзя говорить о том, что руководство не реагировало на локальные конфликты конца 1986 и 1987 г., что оно полностью игнорировало проблему межнациональных отношений. Уже на январском (1987) пленуме ЦК Горбачев говорил, что «события в Алма-Ате и то, что им предшествовало, требуют серьезного анализа, принципиальной оценки»15. Правда, именно этого и не произошло. Последовали лишь рекомендации всем партийным организациям, их комитетам «повернуться лицом к проблемам дальнейшего развития национальных отношений, усиления интернационального воспитания»16. Эти общие рекомендации дополнялись требованием учитывать национальный фактор при подборе руководящих кадров, делать упор на «особую деликатность национальных аспектов той или иной проблемы, народные традиции в образе жизни и поведении людей»17. Подвергались критике наука за «недостаточную проработку вопросов национальной политики»18, политика предшественников - за то, что «ошибки, допускавшиеся в области национальных отношений, их проявления оставались в тени и говорить о них не было принято»19. В итоге в целом подчеркивалась готовность руководства вести принципиальную борьбу «против любых проявлений национальной ограниченности и кичливости, национализма и шовинизма, местничества, сионизма и антисемитизма, в каких бы формах они ни выступали»20.
Однако в реальной политике недооценка национальных проблем просматривалась прежде всего в нежелании (или боязни) исследовать, выявлять истинные причины, корни возникающих противоречий. Причины, как правило, сводились к бюрократизму начальников, будь то хозяйственники или идеологи, которые (каждый в своей сфере) «не проявляли чуткости и деликатности» в этом вопросе, обижая представителей национальных республик.
«Национальные проблемы у нас разрешимы и разрешаются, - говорил Горбачев, - но разрешить мы сможем их, если осадим руководящих работников, для которых интернационализм стал смердить и которые поднимают панику и стучат кулаком, если кто-то что-то сказал не то и не так, забывая, что Ленин учил осторожности и деликатности со стороны великой нации»21.
Характерен и другой не менее, а, пожалуй, более важный момент. Национальный вопрос продолжал рассматриваться в одностороннем порядке (это видно и из только что приведенной цитаты). Он существовал для всех, кроме самой большой - русской нации. Русский вопрос, если и возникал, то лишь как вопрос «русского шовинизма». Как показала история, именно этот перекос в национальной политике и оказался роковым для Союза. Когда разваливали СССР, русские не вышли его защищать - у них накопилось слишком много обид на «младших братьев». И это стало общей бедой.
К выводу о том, что главной причиной крушения СССР явилось ослабление русской нации - как идеологическое, духовно-нравственное, так и демографическое, - ныне пришли многие политики и политологи разных идейно-политических ориентаций. И ослабление это было прямым следствием дискриминации «великой нации», нации, являвшейся становым хребетом державы, объединявшей народы.
Формально советские руководители оправдывали такую позицию заботой о сохранении Союза, ибо русский национализм, с их точки зрения, неизбежно вызовет ответный национализм окраин, что чревато развалом страны. На деле все получилось с точностью до наоборот. Лишь во второй половине 1989 г., когда развал СССР уже начал просматриваться как не столь уж отдаленная реальность и были сказаны Валентином Распутиным его знаменитые слова: «...а может быть, России выйти из состава Союза?»22, М. Горбачев всерьез заговорил о русском народе: «Мы уже не можем игнорировать напора в русском народе и не реагировать. Пока сохранится уверенность в русской нации плюс украинцы и белорусы, - все в Союзе будет вращаться вокруг этой оси. Тут все ясно. Это - реальность. Великороссы - не шовинисты. Они несут в себе интеграционную особенность, сложившуюся исторически. С этим связаны и территория, и экономика страны»23.
Обострение конфликтов в феврале-марте 1988 г. в идеологической сфере сопровосопровождалось и обострением в области межнациональных отношений. Они, воспринимавшиеся поначалу как социальный протест в форме национального движения, стали все явственнее обретать содержание антисоветизма и сепаратизма.
Февраль 1988 г. был отмечен началом Карабахского конфликта, названного в зарубежной прессе «трещиной на советском фасаде».
«Карабахский узел», завязывавшийся с 1986 г., перевел в 1988 г. национальные отношения из разряда локальных вспышек напряженности в общегосударственную проблему, которая требовала решительных политических шагов, конкретных действий, на что инициаторы «революции сверху» оказались неспособны.
Горбачевская политика уговоров не прошла, и запоздалые попытки поиска путей конструктивного выхода из уже тупиковой ситуации к желаемым результатам не привели. Бывший предсовмина СССР Н. И. Рыжков высказал, может быть, и не бесспорную, но заслуживающую внимания мысль. Развал Союза начался не в тот момент, когда «славянские президенты» вышли из Беловежской Пущи, не с «августовского путча», разрушившего зыбкий новоогаревский мир, и даже не после того, как самая дерзкая из прибалтийских республик - Литва заявила о своем выходе из состава СССР, а когда Центр не захотел или не сумел услышать карабахский «звонок»24.
С конца января 1988 г. в Армении было уже неспокойно. Азербайджан обвинялся в притеснении армян Нагорного Карабаха. В Степанакерте начался сбор подписей под петицией с требованием передать ИКАО из Азербайджана в состав Армении. Сессия облсовета ИКАО принимает решение о выходе из состава Азербайджана и присоединении к Армении, обращаясь к Президиуму ВС Азербайджана и Армении с просьбой утвердить свое решение.
Армяне, преобладающее население области, переданной в 1921 г. решением Кавбюро в состав Азербайджана, оказались, с их точки зрения, в положении дискриминации по национальному признаку. В автономной области на протяжении длительного времени не решались многие вопросы, затрагивающие национальные интересы армянского населения, особенно в сфере культуры, образования, кадровой политики. Нарушались конституционные права автономной области. Во всем этом обвинялись органы власти Азербайджана, и в итоге армянской частью населения ИКАО был сделан вывод о необходимости пересмотра национально-территориального устройства в этом регионе как несправедливого и исторически, и по сути проводимой политики.
В ответ в Баку и Сумгаите прошли первые митинги под лозунгом «ИКАО - неотъемлемая часть Азербайджана». 24 февраля на дороге Степанакерт - Акдам в ходе стихийной демонстрации произошло столкновение, в котором были убиты два азербайджанца. ЦК КПСС на информацию о событиях в ИКАО отреагировал констатацией того факта, что действия и требования, направленные на пересмотр существующего национально-территориального устройства, «противоречат интересам трудящихся Азербайджана и Армянской ССР, наносят вред межнациональным отношениям»25. Говорилось об «отдельных экстремистски настроенных лицах», спровоцировавших нарушения общественного порядка. Местному руководству давались рекомендации сосредоточиться на решении «конкретных экономических, социальных, экологических и прочих проблем». Было принято обращение Горбачева к народам двух республик, в котором генсек уговаривал конфликтующие стороны сохранить «подлинное братство и единение», не отдавать «серьезнейшие вопросы народной судьбы во власть стихии и эмоций»26. Он принял армянскую поэтессу С. Капутикян и публициста 3. Балаяна, полагая, что их обращение к интеллигенции с призывом к разуму сможет разрядить обстановку, просил время для «изучения ситуации».
Комитет «Карабах», возглавлявший национальное движение в ИКАО, приостановил акции протеста. Москва же прибегла к тактике выжидания, ибо, по свидетельству Рыжкова, в руководстве никто попросту не знал, каким же должно быть «справедливое решение», способное удовлетворить обе стороны27.
А между тем 27 февраля в Сумгаите уже разыгрывалась кровавая драма. В центральной прессе появилось сдержанное информационное сообщение, в котором говорилось, что «в Сумгаите группой хулиганствующих элементов были спровоцированы беспорядки <...> Уголовные элементы совершали насильственные действия и грабежи. От их рук погиб 31 человек. Среди них - люди разных национальностей, старики и женщины. Приняты решительные меры для нормализации обстановки»28.
Западные радиоголоса, упрекая советскую прессу в «ограниченной гласности», напротив, освещали сумгаитскую трагедию с беспощадным натурализмом, едва ли не смакуя варварскую расправу над «роженицами в роддоме», жестокие убийства, изнасилования, надругательства над телами погибших и ранеными. «Голос Америки» передавал в эфир прямые призывы к армянскому населению выходить на демонстрации в Ереване, а «Би-би-си» транслировало интервью с неким азербайджанцем, заявившим, что «если Карабах будет передан Армении, то это будет означать войну. И нас поддержат турки и наши братья в Иране». Трудно назвать все это иначе, чем прямым подстрекательством.
«В Советском Союзе нарастают этнические волнения», - с удовлетворением констатирует английский журнал «Тайм», а французский «Экспресс» рисует обстановку в Армении буквально в стиле военной сводки: «По всей республике бастуют предприятия, парализован транспорт, закрыты школы <...> В Ереван на самолетах ночью переброшены войска, в пригороды столицы введены танки». Западногерманский «Штерн» свою статью озаглавил: «Сто народов против Москвы. Убитые в Азербайджане, мятеж в Армении и Прибалтике...»29
Одним словом, вокруг вспыхнувшего пожара, радостно потирая руки, прыгали жрецы демократии и свободы, ликовали западные «друзья перестройки». Это полезно вспомнить в свете бытовавшего пропагандистского клише о незаинтересованности Запада в распаде СССР.
В попытках объяснить причины сумгаитской трагедии было много доводов, не вызывающих сомнений: на поверхность выплеснулись копившиеся годами неудовлетворенность (как среди армян, так и среди азербайджанцев) условиями жизни, труда и быта, протест против социальной несправедливости. Но глубинные истоки лежат в сложном переплетении исторических, социальных, экономических, культурных, этнических проблем, извращениях национальной политики на протяжении многих лет, замалчивании острых, конфликтных ситуаций или попытке их разрешения авторитарными, а то и насильственными методами.
Всем этим воспользовались коррумпированные кланы, дельцы теневой экономики, сомкнувшиеся с уголовными элементами. В своих политических целях, спекулируя на реальных проблемах, они подтолкнули людей к националистическим выступлениям. Официальными властями это интерпретировалось как сопротивление перестройке, но лидеры национальных движений, напротив, говорили о доведении ее до конца, то есть об освобождении от диктата Центра, обретении политической и экономической независимости.
Горбачев, уже после Сумгаита, очень здраво рассуждал о причинах кризиса. Говорил о притеснении армян в Нахичевани, вследствие чего их количество там за 40 лет сократилось с 40 до 1,5 %. Отмечал, что и в Нагорном Карабахе все шло к тому. Винил интеллигенцию той и другой республики в культивировании вируса национальной вражды, категорически называл главными виновниками конфликта ЦК КП Азербайджана и ЦК КП Армении (первые лица были сняты со своих постов). Резко критиковал деятельность персонально Гейдара Алиева на посту первого секретаря ЦК КП Азербайджана, в чью бытность на процессы социально-политического характера как раз и наложился национализм как следствие проводимого им курса.
Признавал Горбачев и то, что сигналы о неблагополучии в Нагорном Карабахе шли в ЦК уже в течение 3 лет, поступило 500 писем, причем одно из них в августе 1987 г. подписали 75 тыс, армян, приезжали делегации и в Москву, но, по собственному признанию генсека, «у нас была рутинная реакция»30. И все же кризис собственного руководства Горбачев признавать не хотел, хотя обвинений в его адрес звучало немало, в том числе и о применении силы. Почему войска были введены с запозданием? Почему на разъяренную толпу бросили безоружных курсантов? Ответ сегодня очевиден - руководство, прежде всего первое лицо в государстве, проявляли нерешительность, боялись ответственности. Есть точка зрения, никак не дезавуированная, что о готовящихся погромах в Сумгаите Горбачеву докладывалось за несколько дней, однако решительные действия все же запоздали. Кровь пролилась. Понятно, что это было на руку сепаратистским силам.
Отвергая какие-либо подозрения относительно злого умысла в действиях Горбачева, помощник генсека фактически признает, что проводимая политика была неадекватна вызову времени. Он полагает, что «надо было сразу, в 1986 г., когда только возник карабахский кризис и когда азербайджанский национализм спал глубоким сном и, уж во всяком случае, никак не был “организован”, отдать Карабах Армении. А потом разбирались бы между собой уже суверенные государства»31. Аргументирует он эту позицию тем, что так, может быть, и не удалось бы избежать крови, но не возникло бы столь затяжных кровопролития, хаоса, погромов. Ясно, что для принятия такого решения требовалась политическая воля первого лица, которой у него не оказалось. Горбачев поддерживал идею создания в Карабахе автономной республики при условии, что такое решение примут парламенты Армении и Азербайджана. Впрочем, и это говорилось уже после Сумгаита.
Состоявшаяся в конце июня 1988 г. XIX всесоюзная партконференция стала поворотным моментом в истории перестройки. Поставив вопрос о демократизации общества путем реформирования политической системы, она послужила мощным стимулом взрывного развития общественно-политических, гражданских инициатив. Народ все активнее включался в политический процесс, что находило самые разные формы выражения. Движение так называемых неформалов поднимается как бы на новую ступень в развитии демократической инициативы: возникают народные фронты в качестве самодеятельных общественных движений, существующих в рамках Конституции СССР и ставящих цель, как провозглашалось в их программных документах, «содействовать курсу партии на перестройку».
Впрочем, очень скоро станет ясно (всем, кроме инициаторов перестройки), что для большинства лидеров народных фронтов лозунги «перестройки» были лишь фиговым листком, прикрывающим истинные цели, в республиках чаще всего и прежде всего - национал-сепаратистские.
Не случайно народные фронты возникли раньше всего в республиках Прибалтики. 3 июня 1988 г. организационно оформилось самодеятельное гражданское движение Литвы «Саюдис», в октябре того же года состоялся первый съезд этой организации. Возникли народные фронты в Латвии и Эстонии. Затем подобные движения появились в Закавказье, Молдавии, на Украине. Не стала исключением и Российская Федерация: Москва и Ленинград, Горький, Свердловск, Новосибирск...
Когда осенью 1988 г. прозвучал так называемый эстонский вызов (эта республика заявила о своем суверенитете), а «Народный фронт» Эстонии, возникший по инициативе коммунистов, занял откровенно национал-сепаратистские позиции, в ответ последовало создание «Интернационального фронта» как реакция самозащиты русскоязычного населения. Но партийные руководители республики отрицали национальный характер возникающего противостояния. Все разговоры о выходе Эстонии из состава СССР, выселении русских, произошедшем в обществе глубоком расколе по национальному признаку они расценивали как «чушь невероятную» (выражение секретаря ЦК Компартии Эстонии И. Тооме).
Этот взгляд на «благотворный процесс демократизации» в Эстонии широко пропагандировала центральная перестроечная пресса («Огонек», «Известия», «Московские новости» и др.). Поощрялись идущие в республике процессы и высшим партийным руководством страны, в частности, членом Политбюро А. Яковлевым, роль которого в дестабилизации положения в Прибалтике впервые будет остро обсуждаться двумя годами позже, на XXVIII съезде КПСС.
Даже год спустя после «эстонского вызова» реформаторы Горбачева продолжали свой патронаж над народными фронтами, держась за миф об этих общественных новообразованиях как «движениях за перестройку», не замечая или намеренно не желая видеть в их среде носителей национал-сепаратизма и антикоммунизма.
На лето 1988 г., когда все общественно-политические проблемы естественным образом обострились в связи с работой XIX парткон-ференции, пришелся второй тур карабахских событий. Москва подтверждала существующую реальность - Нагорный Карабах входит в состав Азербайджанской ССР, но допустимы варианты повышения статуса области. Одновременно карабахцам давались гарантии недопустимости повторения политики дискриминации. В мае было заменено руководство в обеих республиках, в урегулировании ситуации делался основной упор на решение проблем социально-экономического и культурного развития ИКАО, на что правительством было выделено 500 млн рублей. Однако материальные «подачки» уже не имели эффекта, впрочем, как и иные паллиативы.
В июле сессия облсовета НКАО приняла решение о выходе из состава Азербайджанской ССР, поддержанное Верховным Советом Армении. Это решение ВС Азербайджана признал незаконным, а Президиум ВС СССР подтвердил принадлежность НКАО Азербайджану.
По всей Армении вспыхнули новые митинги, забастовки. В Нагорный Карабах с «особой миссией» для умиротворения, «организации и координации работ» по выполнению решений Центра был направлен депутат ВС СССР А. И. Вольский. Для тех же целей из числа депутатов Совета национальностей ВС СССР была образована специальная комиссия32. Однако осенью последовал новый взрыв страстей и эмоций.
В связи с попыткой прокуратуры области начать проверки и ревизии предприятий, возбуждать уголовные дела на тех, кто участвовал в различных столкновениях комитет «Карабах» потребовал выслать из НКАО представителей прокуратуры Азербайджана и СССР, назначить прокурором армянина, вывести войсковые подразделения.
На митингах звучали уже откровенно сепаратистские и антисоветские призывы: «Ставленники Москвы Арменией править не могут, они вражеский штаб <...> С открытым лицом надо объявить войну»; «Те, кто направляет к нам армию, должны знать - армянский народ воспринимает эту армию как колониальную»; «Нужны армянские военные формирования»33.
В сентябре в связи с инцидентом у азербайджанского села Ходжалы, имевшим кровавые последствия, на территории НКАО и Агдамского района было введено особое положение, но эскалация конфликта продолжалась. В конце ноября было введено особое положение в Баку, Нахичевани и Кировабаде. В декабре в Баку отмечались массовые беспорядки с жертвами. На этот месяц пришлись самые большие потоки беженцев. В Азербайджан прибыло свыше 165 тыс. беженцев из Армении, встречный поток составил более 140 тыс.34
12 января 1989 г. на территории НКАО была введена особая форма управления - образован Комитет особого управления во главе с Вольским. Полномочия Областного Совета народных депутатов и его исполкома приостанавливались, Комитет подчинялся непосредственно Центру и обладал на месте всеми властными полномочиями35. Однако и эта мера, как показал дальнейший ход событий, действия не возымела.
Второй поток осложнений на межнациональной почве (точнее, теперь уже на межгосударственной) принесли в 1988 г., как отмечалось выше, неспокойные прибалтийские ветры.
Национальные движения, связанные с Днем памяти 1939 г., воспринимаемом как день утраты государственной самостоятельности, давали о себе знать в форме митингов и демонстраций уже в феврале 1988 г. В советской прессе они либо замалчивались, либо подавались как незначительные выступления небольших групп населения, спровоцированные зарубежными «радиоголосами». Однако это уже было время активного формирования народных фронтов, которые в Прибалтике очень скоро заняли ярко выраженную сепаратистскую позицию, выставив требование безоговорочного выхода из СССР.
С этой целью инициировался вопрос о нелегитимности актов 1940 г., в соответствии с которыми государства Прибалтики вошли в состав Союза. 14 июня в связи с 48-й годовщиной включения Латвии в состав СССР в Риге состоялась мощная демонстрация (около 100 тыс. чел.). В местных средствах массовой информации широко обсуждались, приобретая все более высокий эмоциональный накал, вопросы о насильственном характере присоединения государств Прибалтики к СССР, репрессиях сталинских времен, перенаселенности республик русскими и русскоязычными мигрантами, произволе союзных ведомств и его пагубных экологических и социальных последствиях.
Делегация Эстонии на XIX партконференции выступила с радикальными предложениями по «восстановлению ленинских принципов федерализма»36. Это была первая попытка перевести разговор о сути национальных проблем на рельсы национально-государственного устройства, попытка увидеть корень зла в нарушенных на практике принципах федерализации в государственном устройстве СССР, в его унитарном характере.
Было внесено предложение пересмотреть Конституцию СССР, установив, что государственная собственность страны (за исключением сферы обороны) состоит из государственной собственности всех союзных республик и они являются полноправными распорядителями этой собственности. Предлагалось выработать новый союзный договор как основополагающий документ Союза равноправных советских республик, разработать закон СССР, который детально регулировал бы взаимоотношения союзных республик между собой и с центральными органами страны. Ставился вопрос об известной законодательной самостоятельности республик, о Конституционном суде СССР как верховном арбитре в возможных спорах союзного и республиканских законодательств, о реальных возможностях республик активно участвовать в международной жизни и т. п. Одним словом, речь шла о принципиально новой организации совместной жизни республик в рамках подлинной федерации.
Однако эти предложения ни руководством, ни общественностью услышаны не были. Позже, уже после развала Союза, Горбачев признает, что, недооценивая остроту межнациональных отношений, прошел мимо возможности начать процесс выработки нового союзного договора, когда обстановка этому еще благоприятствовала. Но опоздал, начав процесс лишь в 1990 г.37 (Впрочем, вопрос о том, нужен ли вообще был процесс выработки нового договора, является дискуссионным.)
Проблема урегулирования национальных отношений XIX парт-конференцией была сведена главным образом к предоставлению республикам большей экономической самостоятельности, к поиску управы на союзные ведомства. На это особенно активно жаловались прибалты, они и получили в первую очередь заверения в готовности центральной власти создать для них в этой сфере условия наибольшего благоприятствования: региональный хозрасчет раньше других был подарен Эстонии.
Судя по резолюции, попытки взглянуть на проблему шире предпринимались, но либо по линии декларации каких-то общих положений, за которыми не последовали практические действия, либо по накатанной бюрократической схеме создания новых формальных органов, которые также заведомо не способны были к практическим шагам.
Отношение Горбачева к Прибалтике, по свидетельству его ближайшего окружения, было особым. Развивающиеся там национал-сепаратистские процессы он долго расценивал как «естественные в условиях демократии и гласности», не веря в серьезное намерение республик отделиться от СССР, прежде всего по экономическим соображениям. Однако осенью 1988 г. именно отсюда прозвучал первый вызов целостности Союза, так называемый эстонский вызов.
Республика заявила о своем суверенитете, положив начало последующему «параду суверенитетов» и порожденной им «войне законов».
ВС Эстонии провозгласил на своей территории верховенство республиканских законов, внес поправки в свою Конституцию, в соответствии с которыми верховные органы республики получали право приостанавливать или ограничивать действие союзных законов. Иными словами, в республике явочным порядком стали проводить идеи, не получившие поддержки на XIX партконференции.
Принятые акты, естественно, противоречили Конституции и законам СССР, на что Президиум ВС СССР и указал ВС Эстонии38. Принятые им документы были признаны недействующими. Первые залпы «войны законов» прозвучали.
В это время в прибалтийских столицах уже вовсю гремели лозунги типа: «Немедленный выход из СССР!», «Русские, убирайтесь вон!» и т. п. Гневно осуждая «политический экстремизм националистического толка», Горбачев отстаивал концепцию «оставаться вместе», по-прежнему делая ставку на «метод демократических обсуждений и выработку согласованных общих позиций». Сознавая возможность развала страны, иногда призывал «идти и навстречу ветру», но не шел.
Политическая реформа, начатая XIX партконференцией, в интерпретации Горбачева, предполагала два этапа. На первом этапе укреплялись позиции Центра, содержание второго - гармонизация отношений Центра и республик. Родилась формула: «Прочный Союз - это сильный Центр и сильные республики»39.
Как показал дальнейший ход событий, эта формула оказалась утопичной, ибо на политическую арену уже вышли силы, в задачу которых входил слом именно «сильного Центра», поскольку государство в скрепах этого «сильного Центра» и рассматривалось ими как «воплощение унитаризма», с которым велась бескомпромиссная борьба.
Заканчивался 1988 г. Ситуация уже приобретала принципиально иной характер. Социалистический камуфляж преобразований хотя еще и сохранял свою видимость, но переориентация в генеральном направлении «революции» уже состоялась. По свидетельству А. Н. Яковлева, на отрезке времени между XIX партконференцией и I съездом народных депутатов СССР (май-июнь 1989 г.) произошла «эволюция представлений» о путях, степени радикальности и конечных целях реформирования общества. Перестройка «обрела автономность от ее инициаторов», стала неуправляемой «сверху»40.
Инициативу перехватили либерально-демократические силы, умело подогревая «уличную стихию», направляя ее в нужное русло.
Проблема межнациональных отношений и государственного устройства рассматривалась, на первый взгляд, еще с точки зрения необходимости возвращения к «ленинской модели», принципу союза равноправных и суверенных республик в противовес «сталинской модели» централизованного, по сути, унитарного государства со слабо выраженной автономией союзных республик. Причины центробежных тенденций связывались главным образом с неудовлетворительным положением в экономике, за что ответственность возлагалась на Центр. Неэффективность тех или иных регионов списывалась на неэффективность централизованного планирования, неэффективность самой идеи Союза. И делался вывод: из Союза надо выйти, тогда каждая республика, каждый регион легко решит свои проблемы. Выдвигался принцип горизонтального устройства вместо иерархического. Раздавались, правда, и отдельные трезвые голоса, предостерегающие от чрезмерно резких движений в области национально-государственного устройства.
1 См.: Фроянов И. Я. Погружение в бездну. М., 2002. С. 215; Хлобустов О. М. КГБ СССР 1954-1991 гг. М., 2010. С. 339.
2 См.: Горбачев М. С. Жизнь и реформы. М., 1995. T. I. С. 313.
3 См.: Горбачев М. С. Избранные речи и статьи. М., 1990. Т. 6. С. 73.
4 Советская Россия. 1988.13 марта.
5 Правда. 1988. 5 апреля.
6 Зиновьев А. А. Коммунизм как реальность. М., 1994. С. 208.
7 Материалы пленума Центрального комитета КПСС. 27-28 января 1987 года. М., 1987. С. 38.
8 Материалы пленума Центрального комитета КПСС. 27-28 января 1987 года. М., 1987. С. 38.
9 Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1989. Т. 15. С. 435.
10 Там же.
11 Литературная газета. 1987.11 марта.
12 Материалы XXVII съезда Коммунистической партии Советского Союза. М., 1986. С. 156.
13 Известия ЦК КПСС. 1990. № 6. С. 6.
14 Союз можно сохранить. Белая книга. Документы и факты о политике М. С. Горбачева по реформированию и сохранению многонационального государства. М., 1995. С. 15.
15 Материалы пленума Центрального Комитета КПСС. 27-28 января 1987 года. С. 38.
16 Там же. С. 39.
17 Там же.
18 Там же. С. 40.
19 Там же.
20 Там же.
21 Цит. по: Черняев А. С. Шесть лет с Горбачевым. М., 1993. С. 144.
22 Первый съезд народных депутатов СССР. 25 мая - 9 июня 1989 г. Стенографический отчет: В 6 т. М., 1989. Т. 2. С. 459.
23 Союз можно сохранить. Белая книга. Документы и факты. С. 69.
24 См.: Рыжков Н. И. Перестройка: история предательств. М., 1992. С. 208.
25 Правда. 1988. 24 февраля.
26 См.: Горбачев М. С. Избранные речи и статьи. Т. 6. С. 95.
27 См.: Рыжков Н. И. Перестройка: история предательств. С. 203.
28 Правда. 1988. 5 марта.
29 Цит. по: Аргументы и факты. 1988.2-8 апреля
30 Цит. по: Черняев Л. С. Шесть лет с Горбачевым. С. 244.
31 Там же. С. 246.
32 См.: Правда. 1988. 26 июля.
33 См.: Правда. 1988.28 сентября.
34 См.: Правда. 1989.15 января.
35 См.: Там же.
36 См.: XIX Всесоюзная конференция Коммунистической партии Советского Союза, 28 июня - 1 июля 1988 г Стенографический отчет: В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 74-77.
37 См. Горбачев М. С. Декабрь-91. Моя позиция. М., 1992. С. 145-146,149.
38 См.: Правда. 1988. 27 ноября.
39 См.: Горбачев М. С. Избранные речи и статьи. Т. 7. С. 153-154,177.
40 См:. Яковлев А. Н. Предисловие. Обвал. Послесловие. М., 1992. С. 130.
<< Назад Вперёд>>
