IV. Общий взгляд на на тогдашнее состояние Церкви

Во 2-й четверти XVII в., при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче совершилась значительная перемена в управлении и суде Русской Церкви, подготовлявшаяся, впрочем, с давнего времени. Действующим руководством по церковному управлению и суду оставалась еще у нас после Кормчей книги книга Стоглав, или соборное уложение Стоглавого Собора. А по этому уложению ведомству церковного управления и суда подлежали: все духовенство, белое и монашествующее, не только в делах духовных, но и в гражданских, или «управных», за исключением разбоя, душегубства и татьбы с поличным, и все миряне в делах духовных и некоторых других, указанных в уставе святого Владимира, и, кроме того, как с духовенства, так отчасти и с мирян собирались по управлению и суду известные пошлины на епархиальных архиереев. Несудимые же грамоты, которыми монастыри и церковные причты освобождались от подсудности своим архиереям по всем делам гражданским, а иногда и от взноса церковных пошлин, прямо названы в уложении Стоглавого Собора противными священным правилам. Между тем царь Иван Васильевич и после Стоглавого Собора не переставал, хотя изредка, давать несудимые грамоты монастырям и церковным причтам, а за ним давали и его ближайшие преемники. С восшествием на престол царя Михаила Федоровича число таких несудимых грамот не только не уменьшилось, но еще увеличилось. В 1620 г. Вологодский архиепископ Корнилий писал Михаилу Федоровичу, что ему, архиепископу, нечем строить соборный храм святой Софии, совершенно разоренный в Смутное время, и нечем содержать архиерейский дом и платить жалованье своим дворовым людям, потому что не с кого собирать церковные дани. Не только монастыри, имеющие вотчины в Вологодской епархии, каковы Троице-Сергиев, Спасо-Каменный, Прилуцкий, Корнильевский и другие, но и бояре, стольники, боярские дети, имеющие вотчины в той же епархии, повыпросили себе у государя жалованные тарханные грамоты и по ним не позволяют в своих вотчинах и поместьях архиепископу судить попов и собирать с духовенства дани и пошлины, а воеводы и всякие приказные люди защищают тех попов и не велят им судиться у архиепископа и платить ему пошлины. Архиепископ бил челом, чтобы царь приказал во всей Вологодской архиепископии тарханные грамоты «оставить», т. е. отменить, и всему духовенству быть под судом у своего архиерея и платить ему церковную дань. Царь действительно издал указ (19 декабря), чтобы по всей Вологодской епархии воеводы и всякие приказные люди, а равно и те, которым даны были им, государем, жалованные грамоты, в духовные дела не вступались и чтобы всякого церковного чина люди судимы были в духовных делах у архиепископа и платили ему церковную дань, но прямо и ясно тарханных грамот не отменил. В следующем же году (3 февраля) вновь дал несудимую грамоту сийскому Антониеву монастырю, имевшему вотчины и в Вологодской епархии, и в грамоте говорил, что в тех монастырских вотчинах попов и дьяконов, также монастырских прикащиков, слуг и крестьян Вологодский архиепископ и его десятильники и пошлинники «не судят ни в чем и пошлин с них не емлют никаких», а судят их во всех исках на них четвертные дьяки, у кого Двинская земля в приказе будет, на три срока: на Рождество Христово, на Троицын день и на Семен день. И замечательно, что в этом отношении царь не делал никакого различия между архиереями и жаловал несудимые грамоты в епархии не только архиепископов, но и митрополитов и самого патриарха. Например, в 1621 г., 3 февраля пожаловал несудимую грамоту игумену и братии темниковского Пурдышевского монастыря, находившегося в епархии патриарха, а в грамоте было сказано: «От отца нашего великого государя святейшего патриарха Филарета... десятилники к ним в монастырь не въезжают, и их не судят, и кормов своих с них не емлют, а в духовном деле судит их на Москве великий государь, отец наш святейший патриарх, а кому будет на игумене, и на старцах, и на монастырских служках, и на крестьянех искати, и их в тех искех судят на Москве в Приказе Казанского дворца в год на три сроки: на Рождество Христово, на Троицын и на Семень день». Равным образом и в грамоте (от 17 сентября 1621 г.) Вяжицкому монастырю Новгородской епархии говорилось, что игумена с братнею, монастырских слуг и крестьян во всех исках на них судят на Москве в Приказе Большого дворца на те же три срока и только в духовном деле игумена и братию судит Новгородский митрополит; также и попов в монастыре и в монастырских селах митрополит «не судит ни в чем, опричь духовных дел». Новгородский митрополит Макарий принес жалобу государю, что в городах Двине, Холмогорах, Каргополе, Турчасове и Ваге, которые с их уездами при царе Иване Васильевиче были отчислены от Новгородской епархии к Вологодской, а при Федоре Ивановиче вновь причислены к Новгородской, настоятели монастырей и церковные причты ни в чем его, митрополита, и его десятильников не слушают, у него не судятся и пошлин ему не дают, ссылаясь на полученные ими царские грамоты, и просил грамоты те отменить. Царь вместе с отцом своим Филаретом пожаловал митрополиту грамоту (8 февраля 1622 г.) и велел ему во всех означенных городах, как и по всей Новгородской митрополии, ведать и судить во всяких духовных делах по-прежнему, как было исстари, посылать в города и уезды своих детей боярских и десятильников, собирать церковные дани по книгам, как бывало прежде, и архимандритов и игуменов с братиею, их слуг и крестьян, протопопов, попов, дьяконов и весь причет церковный, также и мирян «ведати и судити во всяких делех» по царскому указу и по соборному уложению, а настоятелям монастырей и церковным причтам, имевшим у себя несудимые грамоты, объявил, что грамоты те должны быть не в грамоты. Это же самое подтвердил государь и в грамоте, пожалованной Новгородскому митрополиту 6 августа 1623 г., хотя здесь вместо слов «ведати и судити во всяких делех» сказано уже было «ведати и судити во всяких духовных делех». Но спустя месяц с небольшим царь дал несудимую грамоту Николаевскому корельскому монастырю Новгородской епархии (12 сентября); еще чрез два с небольшим месяца – двинскому Архангельскому монастырю той же епархии (28 ноября); еще чрез два месяца – ладожскому Васильевскому монастырю той же епархии (25 февраля 1624 г.), и во всех этих грамотах говорилось, что митрополит Новгородский и его тиуны настоятелей, и чернецов, и всего церковного причта, и слуг монастырских, и крестьян «не судят ни в чем, опрочи духовнаго дела, а будет кому чего искати на них, ино их сужу яз, царь и великий князь, или яз, кому прикажу» на три известные срока.

Ввиду таких обстоятельств положение Филарета Никитича было довольно затруднительное. Он, конечно, понимал, что правительство стремится освободить мало-помалу духовенство, монашествующее и мирское, из подсудности архиереям по всем делам недуховным и подчинить своему собственному суду, и как соправитель своему сыну-царю не мог или не хотел противиться этому намерению правительства. Но с другой стороны, как патриарх считал для себя неприличным покориться такой участи наравне с прочими архиереями. И вот по его совету и по прошению царь Михаил Федорович пожаловал ему 20 мая 1625 г. известную уже нам грамоту, которою во всей обширнейшей патриаршей области все духовенство, монашествующее и мирское, все монастыри и церкви с их слугами и крестьянами во всяких делах духовных и гражданских, кроме «разбойных, татных и кровавых», во всяких исках на них, подчинены были управлению и суду патриарха и обязывались платить ему всякого рода церковные пошлины. Исключение сделано было только для одного московского кафедрального Успенского собора: 25 мая того же года царь пожаловал ему тарханную грамоту, в которой предоставлял патриарху судить протопопа с братиею, и весь причет церковный, и их вотчинных людей и крестьян только в духовном деле, а «кому будет чего искати на протопопе с братиею, – говорил государь, – или на их прикащикех, ино их сужу яз, царь и великий князь, беспошлинно, в году на три (известные) сроки». С этого времени патриаршая область, или епархия, по управлению и суду явно начала как бы выделяться из круга прочих наших епархий: в патриаршей области все духовенство, белое и черное, по всем своим делам духовным и гражданским оставалось в подчинении своему архипастырю, тогда как в прочих епархиях и церковные причты, и особенно монастыри по делам гражданским более и более освобождались чрез несудимые грамоты из подсудности своим архиереям и подчинялись Приказу Большого дворца. Около этого же времени самое устройство управления и суда при кафедре патриарха получило некоторое преобразование. Прежде по уложению Стоглавого Собора каждый архиерей в управлении своею епархиею действовал чрез своих наместников, поповских старост, десятильников и пр.; в управлении своими церковными имениями – чрез своего дворецкого, прикащиков, посельских и пр.; при кафедре каждого епархиального архиерея существовало два суда без особых названий: один по делам духовным для духовенства и мирян, где судил сам архиерей с архимандритами и другими духовными лицами; другой по делам недуховным также для духовенства и мирян, где судил архиерейский боярин или дворецкий с градскими старостами, целовальниками и дьяком, которых назначал сам государь, и с двумя или тремя поповскими старостами и десятскими, переменявшимися каждую неделю, по очереди, – не упоминаем о судах десятильничьих; казною же архиерейскою, в которую поступали пошлины по управлению и суду со всей епархии, заведовал один казначей. А если верить записке 1610–1613 гг. о царском дворе, то при патриаршей кафедре даже и по духовным делам судили одни светские судьи – патриарший боярин да дворецкий, да с ними два дьяка – и доносили дела пред патриарха, и все эти судьи давались от государя. Теперь при кафедре патриарха, бывшего вместе и государем, или соправителем своего сына, видим правительственные и судебные учреждения, которые по примеру царских такого же рода учреждений называются приказами. И именно уже с 1620 г. упоминаются патриаршие приказы: Дворцовый и Казенный; с 1622 г. – Судный приказ на патриаршем дворе и с 1628 г. – Патриарший разряд, или Разрядный приказ, хотя, разумеется, все они могли явиться и прежде.

Патриаршие приказы имели каждый свое особое назначение, на что отчасти указывают и самые их названия, но некоторые из них вначале еще не довольно ясно были очерчены. В Дворцовом приказе сосредоточивалось высшее управление и суд над всеми вотчинами и крестьянами патриаршего дворца, равно над всякими приказными и дворцовыми людьми, служившими при патриаршем дворце или в патриарших вотчинах, и высшее заведование доходами с этих вотчин и выполнением ими государственных повинностей. Но сюда же велено было доставить, например, в 1625 г. подробную роспись Требникам и Служебникам, в которых по приказанию патриарха замазано было слово «и огнем», а в 1628 г. – отписку о поведении в нижегородском Печерском монастыре церковного дьячка Семейки Григорьева, находившегося там на епитимии по обвинению в волшебстве и подобное. Казенный приказ заведовал патриаршею казною: назначением даней и пошлин с церквей и монастырей епархии, сбором всякого рода пошлин на патриарха, домовыми патриаршими монастырями и отчетами о всех вообще приходах и расходах патриаршей казны. Область этого приказа была уже определена с большею точностию, нежели других. В Судном приказе производились суд и расправа над духовенством и мирянами патриаршей епархии по всем подлежащим делам, хотя известны только некоторые частные дела, производившиеся в этом приказе, каковы: о незаконных вкладах и продажах недвижимых имений в монастыри. В Патриаршем разряде, или Разрядном приказе, ведались дела, кажется, преимущественно административного характера: сюда, например, требовались сведения о поведении лиц, сосланных на епитимию в монастыри; велено было доставить для сожжения церковные уставы, напечатанные Логгином, также «Учительное Евангелие» и другие книги Транквиллиона; поступали ведомости из монастырей о числе собранных денег и даточных людей для государевой службы, хотя, с другой стороны, сюда же вызваны были на суд старец-соловар и слуга Симонова монастыря за причиненные ими будто бы убытки Троицкому монастырю. Адам Олеарий, бывший в Москве несколько раз при патриархах Иоасафе и Иосифе, не упоминает о Дворцовом патриаршем приказе, а о трех остальных говорит следующее: «Патриарх имеет свои особые три приказа, именно: 1) Разрядный, в котором ведутся списки всех церковных имений, записи на эти имения и помещаются в архив; 2) Судный, в котором патриарх производит свой суд и расправу, и 3) Казенный, в который вносится и сохраняется казна и ежегодный приход патриарха». Во всех патриарших приказах, по нашим документам, заседали только светские лица: в Дворцовом – патриарший дворецкий и патриарший дьяк; в Казенном – два патриарших дьяка; в Судном – два патриарших боярина да два дьяка; в Разрядном – два боярина, один государев, другой патриарший, и два дьяка. Но Олеарий пишет, что «патриарх поставлял в эти приказы для управления своих известных людей из духовного звания, которые и доносили ему обо всем, доставляли отчеты и исполняли его приказания и приговоры».

Между тем в других епархиях духовенство и особенно монастыри более и более переходили вследствие несудимых грамот из подчинения своим епархиальным архиереям под власть государева Приказа Большого дворца. Монастыри, не довольствуясь тем, что в исках на них сторонних лиц судились не в местных судебных учреждениях, а в одном Приказе Большого дворца и только в три известные срока, испрашивали еще себе у государя грамоты, чтобы и свои иски на сторонних лиц вести в том же одном Приказе Большого дворца, а не в разных судах, хотя, с другой стороны, по жалобе дворян и детей боярских в 1641 г. государь приказал производить впредь иски на монастыри и вообще на лица и учреждения духовного ведомства не в три положенные срока, а бессрочно. Дошло до того, что монастыри начали не слушаться своих епархиальных архиереев даже и не в гражданских делах, например, монастыри Вологодской епархии не хотели принимать старцев-епитимийцев, которых присылал к ним под начало местный архиепископ, без царского указа, и архиепископ принужден был бить челом государю, и государь приказал (март 1639 г.) чрез вологодского воеводу монастырям, чтобы они принимали епитимийцев, присылаемых архиепископом. Сам государь чрез Приказ своего Большого дворца простирал свою исключительную власть на всю экономическую и на всю правительственную часть монастырей и слал в монастыри свои грамоты не только, например, о поставке даточных людей и о сборе денег на жалованье ратным людям, но и против беспорядков, происходивших в монастырях, и о введении новых порядков во внутреннем управлении монастырей, не говорим уже о том, что сам государь назначал настоятелей и настоятельниц в монастыри, – это было с давнего времени и прежде. Только некоторым архиереям, например новгородскому, царь делал снисхождение и подтверждал за ними право самим «ведать и судить своих архиерейских приказных людей: и дьяков, и детей боярских, и крестьян, и всяких домовых службников во всяких исцовых искех» (грамота от 27 октября 1645 г.).

Наконец, когда в 1648 г. царь Алексей Михайлович признал за благо дать всем своим подданным общее Уложение, по которому бы «Московскаго государства всяких чинов людям, от большаго и до меньшаго чина, суд и расправа была во всяких делех всем ровно», он дал вместе в том же законодательном кодексе общее уложение и для всего духовенства по делам гражданским. Царь «указал Монастырскому приказу быти особно», т. е. чтобы Монастырский приказ, доселе существовавший только в виде отделения в Приказе Большого дворца и едва упоминавшийся сделался самостоятельным судебно-гражданским учреждением для всех лиц духовного звания и ведомства (за исключением одного патриарха). Здесь должен был совершаться «суд во всяких истцовых искех на митрополитов, архиепископов, епископов, их приказных и дворовых людей, их детей боярских и крестьян, на монастыри, на архимандритов, игуменов, строителей, келарей, казначеев, на рядовую братию, монастырских слуг и крестьян, на попов и церковный причт» (Уложение. Гл. 13. Ст. 1). Учреждением такого суда для духовенства произведена была весьма ощутительная перемена в управлении нашей Церкви. Прежде Приказу Большого дворца или существовавшему в нем в виде особого отделения Монастырскому приказу подлежали по суду только те монастыри и духовные лица, которые имели несудимые грамоты, – теперь этому приказу подчинены все монастыри и все лица духовного звания и ведомства и несудимые грамоты упразднены. Прежде монастыри и духовные лица судились в Приказе Большого дворца только в исках на них со стороны лиц других ведомств – теперь в Монастырском приказе все духовные лица должны были судиться «во всяких истцовых исках», следовательно, и во всех взаимных их исках между собою, что являлось уже прямым вмешательством гражданской власти в дела Церкви. Прежде архиереи и настоятели привилегированных монастырей подлежали в исках на них сторонних лиц непосредственному суду самого государя, как по крайней мере выражалось в жалованных им грамотах, хотя в последние годы пред Уложением и они малопомалу начали уже судиться в Приказе Большого дворца (Уложение. Гл. 13. Ст. 1), – теперь же прямо было узаконено, что митрополиты, архиепископы и епископы во всех исках на них должны ведаться в Монастырском приказе, и таким образом Церковь в лице высших своих представителей явно подчинялась суду властей гражданских. Правда, в Уложении не определен личный состав Монастырского приказа, и в нем заседали вначале и духовные лица, например чудовский архимандрит, троицкий и новоспасский келари. Но скоро духовные лица были вытеснены оттуда и в приказе остались одни мирские судьи. По Уложению только патриарх, его приказные и дворовые люди, дети боярские, крестьяне и всяких чинов люди, живущие в патриарших домовых вотчинах, были изъяты во всяких делах из ведомства Монастырского приказа и оставлены под судом самого патриарха (гл. 12. Ст. 1). Но все монастыри и все вообще духовенство патриаршей области по исковым делам не были изъяты из ведомства этого приказа. Надобно еще сказать, что при неясности и неопределенности положений, касавшихся Монастырского приказа. Уложение Алексея Михайловича давало повод к разным злоупотреблениям со стороны лиц, заседавших в приказе, к их столкновениям с духовными властями и вмешательству в духовные дела. Уложение в его оригинальном списке подписали «по государеву указу» (октября 1648 г.) и патриарх Иосиф, и все другие архиереи, и весь освященный Собор, подписал вместе с прочими и Никон, бывший тогда еще новоспасским архимандритом, хотя в душе был очень недоволен Уложением, как обнаружилось впоследствии. Чтобы успокоить своего любимца, вскоре сделавшегося Новгородским митрополитом, царь Алексей Михайлович не замедлил сделать для него отступление от своего Уложения: дал ему несудимую грамоту (6 февраля 1651 г.), такую же, какая дана была некогда патриарху Филарету Никитичу, и предоставил Никону во всей Новгородской епархии «монастыри, и архимандритов, и игуменов, и дьяконов, и всех ружных и приходских церквей попов, и дьяконов, и причетников, и монастырских служек, и крестьян ведать судом и управою во всяких управных делех, опричь разбойных, и татных, и убивственных».

Не могло быть угодным духовенству Уложение царя Алексея Михайловича и своим решением вопроса о церковных имениях. Еще в 1580 г. Собором и синклитом с утверждения государя было постановлено, чтобы владыки и монастыри довольствовались только теми имениями, какими уже владели, и не покупали себе новых земель и вотчин, не принимали их в заклад и чтобы вотчинники своих вотчин по душам в монастыри не отдавали, а давали бы деньгами, сколько будет стоить жертвуемая вотчина, и только бедным монастырям, которым нечем жить, дозволено было бить челом государю о пожаловании их землею. Потому-то при первых наших патриархах, Иове и Гермогене, как мы видели, наши государи лишь подтверждали владыкам и монастырям прежние жалованные им грамоты на земли и вотчины, а вновь жаловали земельные владения только новым архиерейским кафедрам и новым монастырям. То же продолжалось и при патриархе Филарете и двух его преемниках. Царь Михаил Федорович дал подтвердительные грамоты, например, патриарху Филарету на Ржевскую десятину (1619), митрополиту Новгородскому Макарию (1623) и Коломенскому епископу Рафаилу (1627) на все их владения, также монастырям: Николаевскому корельскому, Васильевскому ладожскому, Вяжицкому, Кирилло-Белозерскому, Иосифо-Волоколамскому, Троицкому астраханскому, Покровскому суздальскому, Симонову и другим на все их владения. В этих грамотах подтверждались и все прежние права и привилегии духовных владельцев по управлению и суду в их вотчинах. А когда основалась новая архиерейская кафедра в Сибири и возникло там несколько новых монастырей, царь не замедлил назначить и кафедре и монастырям жалованье и наделить их землями. Иным монастырям, не жалуя новых земель и вотчин, жаловал или подтверждал другие льготы, доставлявшие им средства для жизни. Пожаловал, например, грамоты монастырям: Спасо-Прилуцкому на беспошлинную продажу 14000 пудов соли. Соловецкому на такую же продажу 100000 пудов соли, Кирилло-Белозерскому на такую же продажу 40000 пудов соли, Архангельскому на такую же продажу 7000 пудов соли, Никольскому песношскому на взимание таможенных пошлин в селе Рогачеве, Васильевскому ладожскому на беспошлинную ловлю рыбы на монастырских тонях, Успенскому староладожскому на такую же ловлю рыбы в Волхове. Духовенству новгородского Софийского собора приказал выдавать по-прежнему денежную и хлебную ругу и предоставил пользоваться сбором венечной пошлины в Новгороде и Новгородских пятинах; серпуховскому протопопу с братиею также подтвердил (1624) прежде пожалованные им грамоты. Во всех этих действиях Михаил Федорович не переступал пределов упомянутого постановления 1580 г. Но в других действиях он переступил эти пределы. Он начал раздавать села и земли и таким духовным владельцам, которые отнюдь не были бедны и имели чем жить: пожаловал своему отцу патриарху Филарету в 1619 г. две трети Варзужской волости в Двинской земле и дозволил ему принять село Бели с деревнями вкладом от частного лица, в 1621 г. пожаловал село Ярымово и сельцо Мартово с деревнями в Муромском уезде и село Сельну в Переяславском уезде, в 1626 г. – порожнее дворовое и огородное место в Москве за Никитскими воротами, в 1631 г. – село Дмитровское в Московском уезде; патриарху Иоасафу в 1636 г. – пустопорожнее место в Астрахани под двор для рыбного промысла; Саввино-Сторожевскому монастырю в 1644 г. – сельцо Иванково с семью пустошами. В то же время дозволил духовным владельцам приобретать себе новые владения покупкою: патриарху Филарету в 1631 г. проданы по указу царя ненаселенные земли из дворцовых имений, а патриархом Иосифом в 1644 г. куплены населенные и ненаселенные земли от частных лиц. Разрешил также делать и принимать в монастыри и архиерейские домы земельные вклады, когда в 1628 г. приказал писать в жалованных вотчинных грамотах: «Вотчинником, которым по государеву указу вотчины даны за службу, и их детем, и внучатом, и правнучатом выслуженные вотчины волно продати и заложити и в монастырь по душам дати», хотя эти вкладные вотчины и могли быть потом выкуплены родственниками вкладчиков или казною (Уложение. Гл. 17. Ст. 42). И потому, например, патриарший дом получил вкладами: от неизвестного загородный двор в Москве за Мясницкими воротами и от черного попа Иоиля Киселева половину деревни Лысчиково с пашнею, лугами, лесами и всякими угодиями в Нижегородском уезде. Таким образом духовенству вновь открывались все главные пути к увеличению своих земельных владений. Но Уложение царя Алексея Михайловича разом преградило эти пути следующею статьею: «Впредь с нынешнего Уложения патриарху, и митрополитом, и архиепископом, и епископом, и в монастыри ни у кого родовых, и выслуженных, и купленых вотчин не покупати, и в заклад не имати, и за собою не держати, и по душам в вечной поминок не имати ни которыми делы... а вотчинником никому вотчин в монастыри не давати» (гл. 17. Ст. 42). Не довольствуясь этим, стольники, и стряпчие, и дворяне московские, и все выборные люди Русской земли, присутствовавшие при составлении Уложения, били челом государю, чтобы он велел отобрать у патриарха и прочих архиереев, и у монастырей, и у протопопов и попов все вотчинные земли, которые даны им или приобретены ими после 1580 г. вопреки состоявшемуся тогда постановлению, и раздать служилым людям, и бедным дворянам, и детям боярским. И царь приказал (9 ноября 1648 г.) немедленно сделать и представить ему выписку, сколько с 1580 по 1648 г. вотчинных земель пожаловано государями архиереям, монастырям и церквам, сколько куплено ими самими или принято в залог и сколько дано им от разных лиц вкладами на вечный поминок, хотя ниоткуда не видно, чтобы царь действительно отобрал потом у духовенства все эти вотчины. Кроме того, в Уложении было узаконено также к огорчению духовенства: «А будет кто вотчинник, какова чину ни буди, или вдова постригутся, а за ними родовые, или выслуженные, или купленные вотчины, и им тех вотчин в монастыри не отдавати, а самим теми вотчинами, постригшися, не владети», между тем как доселе в России вотчинники и после пострижения своего в монашество свободно располагали своими вотчинами и могли давать их вкладами в монастыри и церкви (Уложение. Гл. 17. Ст. 43).

Допуская мысль, что после таких узаконений, изложенных в Уложении царя Алексея Михайловича, церковные имения у нас не увеличивались или мало увеличивались в первые годы, мы имеем возможность составить довольно верное понятие о размере этих имений около половины XVII в. В 1655 г. за патриархом числилось 6432 крестьянских двора, а за Новгородским митрополитом – 1432 двора. В 1661 г., 18 декабря взята из Монастырского приказа подробная роспись, сколько было тогда за всеми монастырями в России крестьянских дворов. Всех монастырей, владевших вотчинами, насчитано в росписи 476. Из числа их только шесть имели каждый более двух тысяч крестьянских дворов, именно: Троице-Сергиев – 16382 двора, Кирилло-Белозерский – 3855 дворов, Спасский в Ярославле – 3819, Симонов в Москве – 2192, Печерский в Нижнем – 2147, Чудов – 2120. Десять монастырей имели каждый от тысячи до двух тысяч крестьянских дворов, именно: Ново-Спасский – 1976, Спасо-Евфимиев в Суздале – 1835, Вознесенский девичий в Москве – 1601, Покровский в Суздале – 1560, Новодевичий в Москве – 1469, Рождественский во Владимире – 1473, Макариев-Колязинский – 1403, Печерский в Пскове – 1325, Борисоглебский в Ростове – 1372, Богородицкий в Свияжске – 1247. От пятисот до тысячи дворов имели каждый 18 монастырей, в том числе Иосифо-Волоколамский 991 двор; от ста до пятисот дворов – 80 монастырей, в том числе Саввино-Сторожевский 138 дворов, Боголюбов 233, Соловецкий 202, Александро-Свирский 181. Эти-то 120 монастырей, владевших сотнями и тысячами крестьянских дворов, и можно назвать более или менее богатыми монастырями. Но они составляли только одну четверть общего числа тогдашних владельческих монастырей, а остальные три четверти, 356 монастырей, уже никак нельзя назвать богатыми. Из них 60 монастырей имели каждый от пятидесяти до ста дворов, 177 монастырей – от десяти до пятидесяти дворов, в том числе Донской – 32 двора, а 103 монастыря имели каждый менее десяти дворов, многие – по три, по два, даже по одному. Наиболее таких бедных монастырей было в Новгородской и Псковской епархиях. Всего же за 476 владельческими нашими монастырями находилось тогда 87907 крестьянских и бобыльских дворов. Наконец, по свидетельству Котошихина, писавшего о России в 1666–1667 гг., за нашим патриархом числилось более 7000 дворов, за четырьмя митрополитами – 12000, за прочими архиереями – 16000, за монастырями – 83000 и, следовательно, за всем духовенством – 118000 дворов.

Крестьяне церковных вотчин, патриарших, митрополичьих и прочих, отбывали, подобно крестьянам других земель, все государственные подати и повинности и при этом не только не пользовались какими-либо льготами, напротив, обложены были даже больше, чем другие крестьяне. В 1620 г., когда сбор податей производился еще с сох (соха – условное пространство населенной и обрабатываемой земли), составлена была «Книга сошному и вытному письму» по распоряжению правительства, и в ней положено было считать на каждую соху в поместных и вотчинных землях по 800, по 400, по 200 четвертей земли и т. д., а в монастырских и церковных землях – по 600, по 300, по 150 четвертей и т. д. Следовательно, с церковных земель положено было собирать податей более против других земель, в пропорции 4:3. Патриарх и прочие архиереи, монастыри и церкви должны были собирать с своих вотчин и доставлять правительству: а) стрелецкие деньги и стрелецкий хлеб на содержание стрельцов – постоянного войска, б) ямские деньги на содержание почт в государстве, в) полоняничные деньги на выкуп пленных, г) деньги и хлеб на жалованье ратным людям и содержание их в военное время, д) даточных людей на ратную службу с полною обмундировкою. И например, в 1637 г. положено было взять в вотчинах патриарха, митрополитов, архиепископов, епископов и больших монастырей с десяти дворов по человеку, а в вотчинах всех светских землевладельцев с двадцати дворов по человеку. Иногда духовные вотчинники вместо даточных людей, пеших и конных, по требованию правительства платили ему деньгами, иногда отдавали ему на время войны всю ратную сбрую, какая у них имелась, иногда поставляли подводы с съестными припасами для ратных людей и подобное. В чрезвычайных случаях кроме сборов с церковных крестьян на жалованье ратным людям правительство приглашало самих архиереев и монастырские власти делать для той же цели добровольные приношения «неоскудно» как из архиерейской и монастырской казны, так и из своих келейных денег и собирать такие же приношения со всех архиерейских приказных людей и боярских детей и со всех иноков и монастырских служек. А иногда прямо брало из монастырей на военные издержки определенную сумму по своему усмотрению, например в 1632 г. взяло 10000 рублей из Соловецкого монастыря, который в следующие два года пожертвовал еще от себя добровольно 3852 рубля. Делались также сборы с монастырских и церковных земель и на другие случайные государственные нужды, например для построения городков и острогов на Украйне против набегов крымских татар. Некоторые монастыри должны были еще по временам давать приют пленным татарам, кормить их и одевать на свой счет.

Кроме тех 476 монастырей, которые имели крестьян и почти все основаны были еще до исхода XVI в., были у нас монастыри, не имевшие крестьян и содержавшиеся то небольшими участками земли, то царскою ругою, денежною и хлебною, то какими-либо угодьями – мельницами, рыбною ловлею, то добровольными приношениями и пособиями от православных христиан. К числу таких монастырей, за весьма малыми исключениями, принадлежали и монастыри, явившиеся у нас при патриархах Филарете и двух его ближайших преемниках. Одни из этих монастырей основаны теперь вновь, другие только возобновлены, третьи в первый раз теперь упоминаются, хотя время происхождения их с точностию неизвестно. В Москве основаны теперь монастыри: а) Феодоровский в 1626 г. патриархом Филаретом по обету у Никитских ворот; б) Знаменский в 1631 г. царем Михаилом Федоровичем в Зарядье у старого государева двора, т. е. бывшего дома бояр Романовых; в) Страстной девичий в 1641 г. по повелению государя у Тверских ворот на месте, где встречена была чудотворная икона Богоматери «Одигитрии», именуемой «Страстною», перенесенная в Москву из села Палец, вотчины князя Бориса Лыкова; г) Андреевский, иначе Преображенский, около 1648 г. окольничим Федором Ртищевым у Воробьевых гор для ученых старцев, прибывших из Киева. Из числа этих московских монастырей только один Знаменский, созданный самим царем, имел крестьян 230 дворов: царь наделил его своими родовыми имениями, бывшими за его материю инокинею Марфою Ивановною, скончавшеюся 27 генваря 1631 г. В других местах основаны монастыри: а) в Севске Спасский в 1619 г.; б) в 20 верстах от Соловок Анзерский скит в 1620 г. преподобным Елеазаром Анзерским; в) в Воронеже Акатов Алексеевский в 1620 г. и Покровский женский в 1623 г., оба эти монастыря имели крестьян: первый 30 дворов, последний 46; г) в Верхотурье Покровский женский в 1621 г.; д) в 30 верстах от Алапаевска невьянский Богоявленский в 1621 г.; е) в Лебедяни Яблонова Троицкая пустынь в 1621 г.; ж) близ Уржума Спасский в 1624 г.; з) в Вятке Спасо-Преображенский в 1624 г.; и) в 30 верстах от Суздаля Золотниковская пустынь в 1624 г.; и) в 15 верстах от Костромы игрицкий Богородичный около 1624 г.; к) в Лыскове Рождественский женский в 1624 г.; л) в Белеве Крестовоздвиженский женский в 1625 г. игуменьею Марфою Палицыною; м) в 17 верстах от Казани Седмиезерская Вознесенская пустынь около 1625 г.; н) в Кадыевском уезде (ныне Костромской епархии) Новословенская Богородицкая пустынь в 1629 г.; о) в 50 верстах от Нижнего Оранский Богородичный в 1634 г. дворянином Петром Гладковым, в монашестве Павлом; п) в 75 верстах от Торжка Могилевская, или Нигилевская, пустынь в 1634 г.; р) в Козлове Троицкий около 1635 г., имел 7 дворов крестьян; с) в Каргополе Хергозерский около 1635 г. монахами Сергием и Логгином; т) в Алатыре Киево-Николаевский женский в 1639 г. по грамоте царя Михаила Федоровича монахинями, переселившимися сюда из прилуцкого Ладинского монастыря; у) в Вязниках Благовещенский в 1641 г. «на убогих домах»; ф) под Мещовском Георгиевский женский около 1642 г. царицею Евдокиею Лукьяновною, супругою Михаила Федоровича, имел 62 двора крестьян; х) в Муроме Троицкий женский в 1642 г., имел 4 двора крестьян; ц) под Гороховцом Николаевский в 1643 г., имел 15 дворов крестьян; ч) в Царевококшайске Мироносицкая пустынь в 1647 г.; ш) близ Юрьевца Повольского Кривоезерская Троицкая пустынь в 1648 г.; щ) в 90 верстах от Шенкурска Верхошеремская Вознесенская пустынь в 1650 г.

Возобновлены монастыри: а) в Старой Ладоге Успенский в 1619 г.; б) в Волхове Оптин Троицкий в 1620 г.; в) под Козельском Оптина Введенская пустынь около 1625 г.; г) в Угличе Богоявленский женский в 1629 г. великою государынею инокинею Марфою Ивановною, имел 36 дворов крестьян; д) в Переяславле Залесском Борисоглебский в 1642 г., имел 1 двор крестьян. Более 20 монастырей упоминаются в первый раз: а) в Москве Заиконоспасский с 1620 г. и перервенский Никольский с 1623 г., последний имел 18 дворов крестьян; б) в Нижнем Новгороде Зачатейский с 1622 г. и Происхожденский с 1625 г.; в) в Ростове Белогостицкий с 1621 г.. Андреевский с 1624 г.. Рождественский женский с 1632 г.; г) под Рыльском Волынская Николаевская пустынь с 1622 г.; д) в 30 верстах от Казани Раифская пустынь с 1620 г.; е) в Грязовецком уезде кохтыжская Иоанно-Богословская пустынь с 1621 г.; ж) в Торопце Николаевский особный с 1623 г.; з) в Перемышле Резванский Николаевский с 1624 г.; и) на Клязме Любецкий с 1630 г.; и) в Самаре Спасо-Преображенский с 1631 г.; к) в Верее Спасский с 1631 г.; л) в Арзамасе Николаевский с 1634 г.; м) в Путивле Борисоглебский с 1634 г.; н) в Белгороде Рождественский женский с 1635 г.; о) в Лыскове Казанский с 1634 г.; п) в Переяславле Залесском Вознесенский женский с 1635 г.; р) в Суздале Троицкий женский с 1643 г. и Николаевский женский с 1643 г.; с) в Можайске Благовещенский с 1648 г. и др.

Трудно понять, с какою целию правительство допускало такое размножение монастырей, и притом небольших и достаточно не обеспеченных. Еще в новых городах, каковы Белгород, Воронеж и другие, основание монастырей, мужских и женских, могло иметь значение; но зачем учреждались они там, где и без того их было много – в Москве, Суздале, Ростове, Нижнем? Многие незначительные монастыри оказывались неспособными продолжать свое существование сами собою и потому, как бывало и прежде, приписывались к другим монастырям, более состоятельным, или к архиерейским домам. В числе домовых патриарших монастырей упоминаются Резванный Николаевский в Перемышле с 1624 г., Любецкий на Клязьме с 1630 г., Спасо-Преображенский в Самаре с 1648 г. К вологодскому архиерейскому дому были приписаны в 1620 г. монастырьки Николы Чудотворца Мокрой пустыни в Вологодском уезде и в 1649 г. кохтыжская Иоанно-Богословская пустынь в Грязовецком уезде на реке Кохтыже; к новгородскому архиерейскому дому приписан в 1651 г. Немчинов монастырь в Холмском уезде Псковской епархии. К Троице-Сергиеву монастырю приписаны монастыри: Сыпанов Троицкий в Нерехтском уезде в 1629 г.; Рождественский в Новосиле в 1631 г.; Чердынский Богословский в 1632 г. К Сийскому монастырю приписаны: Чирцова пустынь в Мезенском уезде с 1620 г., Лявленский монастырь в 32 верстах от Архангельска с 1633 г., Ивановский, Покровский и Кривецкий монастыри на реке Двине. К Саввино-Сторожевскому монастырю приписаны: в 1628 г. Спасская Толоконцева пустынь в Нижегородском уезде; в 1651 г. девять монастырей: Воскресенский Высокий в Москве, Ольгов Успенский в 10 верстах от Рязани, Спасский Зарецкий в Рязанском уезде. Троицкий переницкий в том же уезде. Николаевский Медведский в Ладожском уезде, Николаевский с Валку в Пскове, Стефановский в Лугу близ Пскова, Рождественский Пурдышевский в Темникове, Николаевский Венев в Веневском уезде; в 1652 г. четыре монастыря: Воскресенский Терехов в Рязанском уезде, Предтечев Кибергашский в Суздальском уезде, Никитский в Дмитровском уезде, Николаевская Мамонтова пустынь в Тамбовском уезде. Юрьевский новгородский монастырь имел 15, а Александровский – 18 приписных монастырей, хотя время приписания каждого из них к тому или другому монастырю с точностию неизвестно.

Настоятели некоторых более значительных монастырей были возведены в сан архимандритов: Кирилло-Белозерского монастыря в 1649 г., Саввино-Сторожевского в 1650 г., московского Богоявленского, новгородского Антониева, новгородского Вяжицкого, тихвинского Успенского и Соловецкого в 1651 г., Иосифо-Волоколамского в 1652 г. А настоятелю и архимандриту Троице-Сергиева монастыря кроме других привилегий, которыми он пользовался еще со времен митрополита Московского Макария, патриарх Филарет Никитич даровал (23 июня 1633 г.) право «для почести тоя великия пречестныя обители и свещею осеняти, якоже достоит епископу». На нравственное состояние монастырей отчасти указывают царские и архиерейские грамоты, не раз повторявшиеся, о недержании в монастырях хмельных напитков, о соблюдении в монастырях церковного благочиния и вообще монастырского устава.

Вместе с умножением монастырей умножались и церкви, особенно в Москве. Как ни дорого обошелся ей пожар 1611 г., когда поляки выжгли и разрушили в ней почти все церкви, через два-три десятилетия храмов в Москве считалось уже более, чем было прежде этого пожара. По свидетельству Адама Олеария, в одном Кремле находилось до 50 каменных церквей, а во всей Москве более 2000. «В первом издании моего путешествия, – говорит он, – я определил число их до 1500, что показалось удивительным и даже невероятным, но я показал тогда еще мало, как дознал я это из последующих верных известий частию от наших соотечественников, несколько уже лет проживших в Москве, частию же от самих московитян, которые в прошедшем году жили у нас в Голштинии несколько времени и с которыми я ежедневно виделся и беседовал. Эти-то лица единогласно сообщили мне, что в городе Москве находится более 2000 церквей, монастырей и часовен. Почти чрез каждые пять домов стоит часовня (капелла). Каждый большой боярин строит себе свою часовню, содержит на свой счет своего священника, и один с домочадцами своими слушает у себя Божественную службу. По приказанию теперешнего патриарха вследствие часто случающихся пожаров большая часть часовен деревянных сломаны и на место их выстроены каменные, но они небольшие и некоторые внутри не выше 15 футов... В Москве по множеству церквей и часовен несколько тысяч колоколов, которые во время богослужения производят такой многообразный звон и гул, что не привыкший к нему не может слышать его без особенного удивления... По множеству церквей в Москве числится до 4000 попов, или священников, ибо в некоторых церквах, которые считаются хоть сколько-нибудь большими, состоит по 6, по 8 и даже по 10 попов...» «В церквах своих, – продолжает тот же Олеарий, – русские имеют великое множество образов, развешанных кругом по стенам... Образа считаются необходимыми для молитвы, а потому они находятся не только в церквах и при всех торжественных церковных ходах, но и у каждого на дому, в покоях и комнатах для того, чтобы во время моленья всякий мог иметь икону пред глазами своими». При такой потребности в иконах многие у нас занимались иконописанием. У государя были свои иконописцы, «жаловалные и кормовые», и они по поручению его вместе с «городовыми» иконописцами, в числе которых находились и диаконы, в 1642 г. заново подписали стенным письмом по золоту весь Успенский собор в Москве с его приделами, а в 1650 г. подобным образом подписали весь собор в Савино-Сторожевском монастыре. Патриарх, некоторые другие архиереи и монастыри имели также своих иконописцев. У Троице-Сергиева монастыря в 1624 г. было в подмонастырском селе Клементьеве восемь дворов иконописцев, получавших от монастыря денежное жалованье и отсыпной хлеб, а в 1641 г. была при лавре иконная слобода с 15 дворами иконописцев, и упоминаются в числе иконописцев некоторые и из братии. Эти лаврские иконописцы расписали в 1635 г. Троицкий собор в лавре и Никоновскую церковь. В Москве, недалеко от Кремля, по свидетельству Олеария, существовал особый иконный ряд, где исключительно продавались иконы, причем русские не называли этой продажи продажею или куплею, а говорили, что они выменивают иконы на деньги.

О новых праздниках в Русской Церкви, о церковном пении, вообще о богослужении и богослужебных книгах нами сказано уже в своем месте. Здесь остается упомянуть разве только о некоторых частных церковных обрядах и обычаях, заслуживающих внимания. Обряд пещного действия пред Рождеством Христовым и обряд шествия на осляти в неделю ваий, появившиеся у нас около половины прошлого столетия, совершались и теперь при всех архиерейских кафедрах по прежнему чину. Адам Олеарий сам был очевидцем в Москве, как патриарх совершал в вербное воскресенье свое шествие на осляти (собственно на лошади, покрытой попоной, с длинными ушами наподобие ослиных) из Успенского собора в церковь Входа во Иерусалим и обратно и как царь в богатой одежде и с короной на голове, поддерживаемый под руки двумя знатнейшими вельможами, во всю дорогу вел на длинном поводу лошадь патриарха, за что и получал потом от последнего каждый раз по 200 рублей. В чине избрания и поставления архиереев произошли некоторые перемены. Избрание архиереев совершалось, как и прежде, Собором иерархов, но потом патриарх нес имена избранных, трех или четырех, к государю, и государь утверждал одного из них, посоветовавшись с патриархом. При поставлении архиереев царь всегда присутствовал в Успенском соборе и сидел на амвоне среди церкви вместе с патриархом по правую его сторону во все время, пока поставляемый читал исповедание веры. По окончании же самого поставления, или рукоположения, царь тотчас подходил к царским дверям и спрашивал патриарха, на каком зачале развернулось Евангелие над поставляемым при его рукоположении, и затем уходил из Успенского собора в свою Благовещенскую церковь, где и слушал литургию. В день поставления всякого архиерея – епископа, архиепископа и митрополита – в патриаршей Крестовой палате бывал обед, и, когда подавалось третье кушанье, новопоставленный вставал из-за стола и, приняв благословение у патриарха, ехал на осляти с крестом в руках сперва к царю для преподания ему благословения, потом вокруг Кремля, сопровождаемый духовенством и хором певчих, у каждых ворот кремлевских читал молитву и кропил их святою водою и, возвратившись к патриарху, снова садился за стол. При рукоположении священников каждому из них подстригались на макушке волосы и каждому возлагалась на голову суконная шапочка, называвшаяся скуфьею. Эта шапочка считалась священною, и ее никогда не снимали священники. Погребение архиерея могло совершаться только архиереем, и потому случалось, что тело скончавшегося владыки оставалось непогребенным слишком долго. Например, Тобольский архиепископ Макарий скончался 24 июля 1635 г., а погребен был 31 мая 1636 г. новоприбывшим Тобольским архиепископом Нектарием, т. е. спустя почти год после смерти; другой Тобольский же архиепископ Герасим скончался 16 июля 1650 г., а погребен 13 мая 1652 г. преемником его Симеоном, т. е. спустя почти два года после смерти. С 1633 г. становится известным обряд, или «действо Страшного суда», совершавшееся в неделю мясопустную. В Москве оно происходило иногда в самом Успенском соборе, а большею частию на площади за алтарем Успенского собора. Туда после заутрени при колокольном звоне открывался из Успенского собора крестный ход, в котором принимали участие сам патриарх в полном облачении и государь. В числе других икон выносима была большая икона Страшного суда. Ее полагали среди площади на аналое, а пред нею ставили стол с водосвятною чашей и свечами. Для царя приготовлялось место подле патриаршего. Пелись стихиры, читались паремии. Потом сам патриарх читал Евангелие, представляющее картину Страшного суда, и вслед за патриархом то же Евангелие громогласно повторяли четыре диакона, обращенные к народу на четыре стороны света, а иногда только один протодиакон, стоявший лицом против патриарха. По окончании Евангелия патриарх освящал воду, кропил ею сперва царя, потом духовенство, синклит и народ, осеняя всех святым крестом, и возвращался с крестным ходом в Успенский собор. Такое же действо Страшного суда совершалось в Новгороде и других епархиальных городах.

В деле науки и просвещения русские не подвинулись ни на шаг. В школах, какие у них были, учили только читать и писать, не говорим о греческом училище в Москве, которое открылось было под конец жизни патриарха Филарета и не оставило по себе никаких следов, ни об Андреевском училищном монастыре в Москве, едва начавшем свои действия. И невежество, самое полное невежество, а с ним и всякого рода суеверия по-прежнему господствовали в Московском государстве не только между мирянами, но и среди духовенства, не только в простом народе, но и в высших слоях общества. В 1625 г. верхотурские воеводы писали к государю, что в Верхотурье прибыл из Москвы протопоп Иаков, служивший у прежнего архиепископа Тобольского Киприана, и что у прибывшего при осмотре его имущества они нашли «в коробье траву багрову, да три корени, да камок перхчевать бел», а потому спрашивали, как им поступить. И царь дал им приказ, чтобы они выслали протопопа и коробью «с воровским кореньем» в Москву с приставом и чтобы пристав представил их здесь в Приказ Казанского дворца царскому боярину и дьякам. В 1648 г. архимандрит нижегородского Печерского монастыря и вся братия извещали государя, что их церковный дьячок Семейка Григорьев держит у себя какие-то «недобрые, ересные» книги, или тетради, которые будто бы поднял на дороге, и прислали к царю самого Семейку с тетрадями. Царь нашел, что тетради те «гадалныя, имянуются Рафли», и велел тетради сжечь, а дьячка возвратить в тот же монастырь под начало, заковать в ножные железа, держать целый год на черных монастырских службах и не давать несчастному святого причастья. В 1632 г. псковские воеводы донесли царю, что, по словам лазутчиков, в литовских городах «баба-ведунья наговаривает на хмель, который из Литвы возят в наши города, чтоб тем хмелем в наших городех на люди навесть моровое поветрие». Царь приказал воеводам объявить в Пскове и по всем слободам и селам, чтобы никто под страхом смертной казни у литовских людей хмелю не покупал, а если кто купит и будет обличен, такого казнить смертию без пощады. В 1647 г. по указу государеву сослан был в Кирилло-Белозерский монастырь под крепкое начало крестьянин Мишка Иванов за какое-то «чародейство и за наговор». А в следующем году началось гонение против табака и издан был царский указ, чтобы везде у торговцев отобрать табак и сжечь и чтобы впредь нигде его не сеять и не продавать, тех же, кто станет продавать, «бить по торгам кнутом нещадно».

Вместе с невежеством и суевериями господствовали в русском народе и прежние грубые пороки. «Порок пьянства, – свидетельствует Олеарий, – распространен в русском народе одинаково во всех состояниях, между духовными и светскими, высшими и низшими сословиями, между мужчинами и женщинами, старыми и малыми, до такой степени, что если видишь на улицах там и сям пьяных, валяющихся в грязи, то не обращаешь на них и внимания как на явление самое обычное... И знатные бояре, даже царские великие послы... тоже не знают никакой меры в употреблении предлагаемых им крепких напитков и льют их в себя, как воду, так что совершенно теряют человеческий смысл, а иногда и до смерти опиваются... В бытность нашу в Москве там везде находились открытые питейные домы; при таком удобстве простой народ все, что зарабатывал, приносил в кабак и так долго засиживался там, что, пропивши заработок, снимал с себя платье, даже рубашку, и оставлял ее продавцу за водку». Такими же резкими чертами изображает Олеарий распутство русских во всех его видах, даже содомство, их сквернословие, вероломство, разбои и убийства. «Не проходит ночи, – говорит он, – чтобы наутро не найдено было на улицах Москвы несколько мертвых тел. Такие убийства часто совершаются в большие праздники, особенно на масленой неделе, когда русские целые дни пьянствуют до безумия. В бытность нашу в Москве в течение 11 дней ноября было поднято 15 человек убитых, как оказалось по счету в земском дворе». Против всех этих пороков правительство принимало весьма строгие меры, например за блудное дело патриарх Филарет Никитич однажды сослал в монастырь боярского сына, в другой раз – стольника под крепкое начало и велел держать их там в оковах на хлебне и употреблять на всякую черную монастырскую работу. Но никакие меры не могли остановить зла. Самые забавы и развлечения у русских оставались прежние и отзывались то суевериями язычества, то безнравственностию. Так смотрело на них и правительство и старалось их преследовать. Царь Михаил Федорович в мае 1627 г. приказал биричу кричать на всех площадях и улицах Москвы, чтобы впредь за Старое Ваганьково (где происходили народные игрища) никакие люди «не сходились на безделицу», а кто будет ходить, тех приказал бить кнутом на торжищах. К концу того же года патриарх Филарет Никитич также велел биричу кричать по рядам и по улицам, чтобы «с кобылками не ходили, и на игрища не сходились, и тем смуты православным не было, и коледы, и овсеня, и плуги не кликали», а ослушникам угрожал опалою от государя и своим запрещением. Патриарх Иоасаф в своей грамоте 1636 г. сильно вооружался против того, что в праздничные дни христиане ходили по улицам и бесчинствовали, «вместо духовнаго торжества восприимше игры и кощуны бесовския, повелевающе медведчиком и скомрахом на торжищах и на распутиях сатанинския игры творити, и в бубны бити, и в сурны ревети, и руками плескати, и плясати, и иная неподобная деяти» и что многие люди, не только молодые, но и старые, вели в те же дни кулачные бои великие, даже до смертоубийства, так что многие в тех играх без покаяния пропадали. Самое же подробное перечисление тогдашних народных суеверий и суеверных, а отчасти и безнравственных игр и обычаев находится в грамотах царя Алексея Михайловича к воеводам в Белгород и другие украйные и замосковные города, также и в сибирские (1648); царь строго повелевал запрещать те игры и обычаи, а всякого, кто не станет слушаться, бить батогами.

Не много находилось людей даже в среде духовенства, которые любили заниматься чтением книг и обогащали свой ум познаниями, а еще менее таких, которые и сами решались писать сочинения. И потому наша духовная литература в рассматриваемое нами время представляется крайне скудною. Мы уже упоминали о поучении патриарха Иосифа к духовенству, тогда же напечатанном; о службе, составленной Сарским митрополитом Киприаном в честь ризы Господней и также напечатанной; о двух напечатанных тогда Катехизисах, большом и малом, которые оба принесены в Москву из Западной России, и о двух напечатанных сборниках догматического и полемического содержания, «Книге Кирилловой» и «Книге о вере», составленных преимущественно из сочинений западнорусского же происхождения. Теперь можем указать еще немногое. Вопрос о прилоге «и огнем» в известной молитве на Богоявление, решенный Собором еще в начале патриаршествования Филарета Никитича, не переставал волновать умы и впоследствии. По крайней мере митрополит Новгородский Аффоний счел нужным написать в 1639 г. «поспешением» самого патриарха Иоасафа небольшое сочинение «О духовной силе и о благодати, невидимо подаваемой свыше действием Св. Духа в крещении и в день Пятидесятный». Здесь автор старался оправдать и защитить решение Московского Собора и Восточных патриархов об исключении из молитвы слова «и огнем». Другой вопрос, также решенный патриархом Филаретом на Соборе, о недействительности обливательного крещения и о небходимости крещения чрез троекратное погружение для всех христиан инославных, обращающихся к православию, вновь был возбужден, как мы видели, и подвергся подробнейшему обсуждению во время споров русского духовенства с датским королевичем Вольдемаром и его пастором, и тогда ключарь Иван Наседка по приказанию царскому собрал вместе и изложил в письмени «Возражения», какие он и его товарищи делали против обливательного крещения. Открытие мощей новоявленных угодников Божиих и установление в честь их праздников подавало повод к составлению или обнародованию житий их и сказаний об них. Так явились: а) житие преподобного Макария Унженского, Желтоводского, прославленного в 1619 г., известное в двух редакциях, краткой и обширной; б) житие преподобного Кирилла Новоезерского, которое еще в 1648 г., пред открытием мощей его, было представлено братиею Новоезерского монастыря боярину Морозову, и в) житие благоверной княгини Анны Кашинской вместе с повестию об обретении мощей ее в 1649 г. Другие писали жития или сказания и повести о подвижниках благочестия, местно чтившихся. По благословению Новгородского митрополита Макария (1619–1626) написано житие преподобного Артемия Веркольского одним жителем Верколы. По благословению Вологодского архиепископа Варлаама (1626–1645) – житие преподобного Галактиона Вологодского одним из иноков местной обители. Неизвестный инок Соловецкого монастыря написал житие преподобного Германа Соловецкого вскоре по обретении мощей его в 1627 г. Другой инок того же монастыря, Сергий, впоследствии ипатьевский архимандрит, бывший очевидцем перенесения мощей Иоанна и Логтина Яренгских в 1638 г., составил сказание об них. Вскоре после 1626 г. составлена повесть об открытии мощей преподобного Адриана Пошехонского и о чудесах, затем последовавших, бывшим очевидцем этих чудес. Около 1644 г. написано житие преподобных Адриана и Ферапонта Монзенских; в 1647 г. – краткое житие московского юродивого Иоанна Большого Колпака «рукою многогрешного простого монаха, а не ермонаха»; в 1649 г. – житие преподобного Тихона Лухомского и в том же году записаны очевидцем 25 чудес преподобного Герасима Вологодского. Вообще жития святых, как и прежде, были самым любимым литературным занятием для наших книжников. Некоторые из них если не составляли сами новых житий, то старались собирать прежние жития в сборники. Один из таких сборников составлен по поручению архимандрита Троице-Сергиева монастыря Дионисия монахом Германом Тулуповым из Старицы в 1627–1632 гг.; другой – священником посадской церкви того же монастыря Иоанном Милютиным и его сыновьями в 1646–1654 гг. Оба сборника представляют собою Чети-Минеи вроде Макарьевских, содержат немало новых житий, написанных после митрополита Макария, и отличаются от его Чети-Миней еще тем, что излагают почти исключительно одни жития и другие статьи исторического содержания.

Более других замечательными писателями того времени у нас можно назвать инока Антония Подольского и князя Семена Ивановича Шаховского. От Антония Подольского, о котором мы уже упоминали, дошли до нас кроме нескольких небольших статей два полных и довольно обширных Слова: Слово о пьянстве, написанное в 1620 г., и Слово о Царствии Небесном и о славе святых, написанное в 1626 г. Оба Слова показывают в авторе человека с научным образованием, с довольно развитым умом и диалектикою. Оба написаны не так, как писались тогда в Москве подобные сочинения нашими грамотеями-самоучками, а так, как начали тогда составляться проповеди в Западной Руси под влиянием тамошних училищ и схоластики. В Словах этих более отчетливости, порядка и стройности, нежели в прежних Словах, но зато и более искусственности, отвлеченности и мертвых хитросплетений, чем естественности, простоты и жизни.

Слово о пьянстве Антоний начинает так: «Срам для царя – терпеть убожество по нужде; срам и для нашего горнего, бесплотного ума – самовольно омрачаться влияниями тела и не иметь светлости в мыслях. Как мрак противен солнцу, так и умному свету души противно омрачение мысленное, которое бывает от невоздержной и пьянственной жизни... Двоякое пьянство различают св. отцы, омрачающее наш ум: первое пьянство – это изменение ума от ярости, страха и уныния, которые приводят в исступление душу и омрачают ее мысли; второе же пьянство бывает нам от невоздержного и безмерного восприятия вина и сикера – о нем-то наше слово». В самом Слове Антоний прежде всего изображает гибельные последствия пьянства: «Пьянство, бывающее от вина и сикера, есть отчуждение от Бога, исступление из себя, превращение уму, отгнание памяти, расслабление крепости. Пьянство есть забвение смерти, бесстрашие будущего Суда, наставление лености, отец презорству, подпора бесстудию, облако гордости, болезнь телу, тщета души, расточение мыслей, сердечный червь, безвременная смерть... дому разорение, богатству тать... Пьяный воистину есть скверна пред Богом, смрад ангелам, игралище бесам, друг лжи, нож любви... Воистину многопотопна и прелестна страсть сия, и многие болезнующие сим недугом, от нихже первый есмь аз, потопляются, как олово в воде...» Затем излагает убеждения беречься этой страсти, бороться с нею, убегать от нее, сравнивает ее с другими страстями – сребролюбием, сластолюбием, тщеславием – и объясняет, что она всех их гибельнее. Обращается к страждущим этим недугом и говорит: «Где поставлю тебя, о подобный мне, пьяница, между людьми или между бессловесными животными? Между людьми? Но ты творишь бессловесное. Между скотами? Но ты хуже скота, ибо скот получил от Творца бессловесное существо, а ты, будучи словесен и разумен, омрачаешь словесный сан и приобщаешься псам и свиниям...» Обращается к самому себе и говорит: «Что делать мне? Вижу, что погибаю от себя, и опять то же творю... О горе моему невоздержанию. Мысль моя, как ветер; желание воздерживаться, как роса; крепость моя, как паутина, раздираемая ветром... Скажу душе моей: воззри в превыспренний мир, душа моя, и восхвали, воспой создавшего тебя в Троице единого Бога нашего. Что же душа? Как я воззрю? (Отвечает): око мое помрачилось и не может видеть горнего. Сама я – горняя сожительница и горнего происхождения, но одебелела от земного и пребываю в земных деяниях...» Заключение начинает следующими словами: «Итак, любимцы мои, страдающие, как и я, сим недугом, подобает нам прежде всего воспоминать смерть внезапную, и Страшный будущий Суд Божий, и грозное мучение, и вечное нескончаемое блаженство...» и пр.

Другое свое Слово Антоний сам разделил на шесть статей. В первой статье, составляющей как бы вступление в Слово, изложив мысли о непостижимом и неизреченном существе единого Триипостасного Бога, Творца и Промыслителя, и о Воплощении Сына Божия, приобретшего для нас Царство Небесное, сочинитель взывает: «Итак, приидите, лики правоверных и Соборы всех верующих, и вострубим в златокованую трубу, восхвалим и возблагодарим Создателя за неизглаголанную Его милость... Презрим временное, ибо мы призваны к вечному пиршеству и непрестанному веселию, уготованному для нас на небеси...» Во второй статье старается общими чертами изобразить Царство Небесное: «Поистине здесь плач, там веселие; здесь юдоль плачевная, там утешение; здесь путь, там жилище; здесь гостиница некая, там вечное обиталище; здесь сеяние, там жатва и собирание в житницы; здесь делание, там воздаяние; здесь труд, там покой; здесь желания, там исполнение желаний... Там ангельское песнопение, пророков ликование, апостолов празднество, мучеников светлое радование, святителей славословие, преподобных чудное веселие, праведных и всех святых непрестанное песнословие... Дивно, о боголюбивые, жилище на небеси, где воспевается и хвалится неизреченными гласами ангельскими препетый и пребожественный живоначальный Свет...» В третьей статье продолжает изображать Царство Небесное более частными чертами: «Дивно жилище на небеси, где нет боязни греха, но надежда незыблемая и непрестанная любовь к Богу... где нет ни брани, ни зависти, ни попечения об имуществе, но все покой, все тишина, все благодушие, и радость, и мир вечный. Дивно жилище, где нет ласкателей, но вечные други... нет сна, ни дремания очей, но неусыпная бодрость и беструдная жизнь... нет клятвы, клеветы и лжи, но все истинно, все праведно... нет тьмы, ни ночи, но все день, все свет, все сладостный покой...» В четвертой статье излагает уже подробности учения о Царстве Небесном и в восьми небольших отделениях говорит о славе святых, о величестве святых, о чести святых, о возрасте святых, об обителях святых, о богатстве святых, о нетлении святых, о пребывании святых. В пятой статье показывает ничтожество земных благ пред небесными: «Посмотришь ли на здешние прекрасные и позлащенные палаты – знай, что это дела комаров и детские игрушки и клетки сравнительно с небесными палатами. Помыслишь ли о виссонных тканях – это паутинное прядение и умышление муравья... Честь ли и слава прельщают тебя – помни, что там нарекутся все сынами Бога живого... Всякая здешняя красота житейская есть сон, тень и мечта, вода, мимо текущая, трава, скоро увядающая, свеча, скоро угасающая...» Наконец, в шестой, заключительной статье убеждает своих слушателей как странников земли не пристращаться к земле, отвергнуться греха и всех земных похотений, возлюбить небо, творить добро и приготовляться к Царству Небесному. Нельзя не заметить, что это последнее Слово Антония Подольского крайне растянуто и вообще неудачно: множество в нем повторений, много напыщенности и бездушных восклицаний.

Князь Семен Иванович Шаховской, который упоминается на царской службе то в звании воеводы, то в других должностях с 1614 по 1646 г., замечателен как писатель по обилию и разнообразию своих сочинений. Наибольший отдел этих сочинений составляют послания, и между ними прежде всего обращают на себя внимание те, которые, хотя отчасти, знакомят нас с судьбою самого автора. В послании к другу, неизвестному по имени, князь выражает свою скорбь, что отлучен от Церкви, лишен лицезрения царского, заключен в темницу, и благодарит друга за его утешительные письма. В другом послании к другу, какому-то Семену Гавриловичу, благодарит его за то, что этот последний не только посетил его, князя, в темнице, но и принес ему все потребное и обещался ежедневно помогать ему в его скорбях. За что же постигла князя такая участь? В послании к патриарху Филарету Никитичу он сам указывает свою вину, говорит, что по смерти трех своих жен, из которых с первою прожил три года, со второю полтора, а с третьею только девятнадцать недель, он, будучи еще юным, вступил в четвертый брак с девицею, жил с нею два года и имел от нее детей, а теперь лишен супружества и детей... Сознавая свое беззаконие, князь просил себе у патриарха помилования и уврачевания, чтобы от уныния не впасть в отчаяние. Когда же это было? В послании к архиепископу Сибирскому и Тобольскому Киприану еще до отбытия его из Москвы на епархию (рукоположен 8 сентября 1620 г., а прибыл в Тобольск 30 мая 1621 г.) князь Шаховской, прося его ходатайства пред патриархом о дозволении ему, князю, жить с своею четвертою женою, выражался, что страждет уже третий год, – значит, подвергся наказанию еще в 1619 г. при самом начале патриаршества Филаретова, если даже не раньше. Но не за брак только четвертый страдал князь, а вместе и за какое-то государственное преступление, в котором обвинялся. В послании к тому же Киприану, сделавшемуся уже митрополитом Крутицким (с 12 декабря 1624 г.), Шаховской снова умолял его о ходатайстве пред патриархом и писал, что и в мысли никогда не имел чего-либо недоброго против государя, которому со всею верностию служил доселе, не щадя головы своей на бранях, и готов служить до последнего своего издыхания; что вовсе не находился и в Москве в те дни, когда совершено другими такое беззаконие, и если в чем согрешил пред государем, то по неведению или по небрежению некоему, а отнюдь не по лукавству или умыслу, и что минуло уже четыре года, как он за это терпит, «гоним, и прогоним, и всячески озлоблен, и расхищен». Писал также Шаховской послание к какому-то князю Ивану Андреевичу и просил его ходатайства и заступления.

Можно думать, что в 1625 г. князь Шаховской был наконец помилован и даже пользовался некоторою благосклонностию патриарха, так как последний поручил ему составить известное уже нам послание, в котором Филарет Никитич благодарил персидского шаха Аббаса за присланную им святыну – ризу Господню и убеждал его принять святое крещение. В числе других посланий князя есть маловажные: в одном он поздравляет своего знакомого с рождением сына или дочери, в другом преподает утешение вдове, неутешно скорбевшей об умершем муже. Но есть и более или менее важные, касавшиеся то истин веры, то правил Церкви, то ее обрядов и богослужебных книг. Таковы послания: а) к некоему любомудрецу, бессмысленно говорившему, что Господь наш Иисус Христос вместо человеческой души принял Духа Святого; б) к князю Ивану Хворостинину, препиравшемуся о Шестом Вселенском Соборе, будто он не обретается в Книге священных правил; в) к некоим, препиравшимся о браках и говорившим, что брак крепок, каким бы образом ни сочетался, и законен, если даже вступают в брак без соизволения родителей, самовластием жениха или невесты, и подобное; г) к вопросившему о четвертом браке, каким законоположением святых отцов он воспрещается. В ответ на этот вопрос князь приводит отеческие правила, доказывающие преступность четвертого брака, но замечает, что надобно оказывать снисхождение к немощи человеческой, как поступали митрополит Московский Макарий и патриарх Иов, а «если кто начнет по священным и отеческим правилам творить суд согрешающим, не обращая внимания на человеческую немощь, то нужно истребить не одно четверобрачие, но и третий брак при детях от первых жен, истребить также пострижение первых жен в монахини и следующее затем вступление во второй брак». Таковы же послания князя: д) к некоему другу, вопросившему, отчего повелось инокам не есть мяса; е) к митрополиту Крутицкому Киприану; ж) к боярину князю Ивану Борисовичу Черкасскому и з) к старцу Варлааму, бывшему архимандриту суздальского Богоявленского монастыря. В трех последних посланиях автор давал ответы на предложенные ему вопросы о книжных описях, решал недоумения, считать ли те или другие места во вновь напечатанных книгах описями или подлинными словами текста, и высказывал желание, чтобы при печатании книг «прилежно проницали в книги и благолепно исправляли ошибки, сделанные в простоте неведения».

Нескуден и другой класс сочинений князя Шаховского с характером историческим. Сюда отаосятся: а) Слово о пожаре московском (бывшем 3 мая 1626 г.); б) «Повесть преславна о принесении ризы Господней в царствующий город Москву», в) Повесть о убиении царевича Димитрия; г) «Повесть о некоем мнисе, како послася от Бога на царя Бориса во отмщение крове праведнаго царевича Димитрия», д) Слово похвальное трем Московским святителям: Петру, Алексию и Ионе, и е) Слово похвальное Христа ради юродивым Прокопию и Иоанну, Устюжским чудотворцам.

Третий, и последний, отдел сочинений князя Шаховского составляют церковные службы, молитвы и песнопения. Он составил: а) службу и канон на положение ризы Господней; б) канон Софии – Премудрости Божией; в) канон Христа ради юродивым Прокопию и Иоанну, Устюжским чудотворцам; г) канон трем святителям Московским – Петру, Алексию и Ионе; д) молитвы: Господу Иисусу Христу, Животворящему Кресту, Богородице, Предтече, силам бесплотным, апостолам, пророкам, святителям, преподобным, мученикам, преподобным женам и мученицам, святителям Московским, святым царям и князьям, преподобным отцам русским; молитвы за царя, за патриарха; молитвы – преподобным Димитрию Вологодскому, Макарию Унженскому; е) акафист преподобному Сергию, Радонежскому чудотворцу, написанный в 1650 г. и доселе употребляющийся в церкви.

По отношению к иноверцам, христианам и нехристианам, русские продолжали держаться правила веротерпимости. «Не слышно, – писал Олеарий, – чтобы русские насильно кого обращали в свою веру; напротив, каждому они предоставляют свободу совести, хотя бы это были их подданные или рабы... Всякого же добровольно обращающегося в их веру они охотно принимают и даже доставляют ему содержание на все время его жизни... Они терпят всякого рода вероисповедания и охотно ведут дела с разными народностями, с лютеранами, кальвинистами, армянами, татарами, персианами и турками, но папистов и жидов не любят... Ненависть русских к латинской Церкви исконная и как бы прирожденная; предки их приняли ее от греков и передали ее в наследство своим потомкам». Особенно усилилась эта ненависть со времени самозванцев, когда латиняне поляки причинили столько зла России и Русской Церкви и иезуиты пытались насадить латинство в самой Москве. После того русские старались удаляться от латинян и не пускать их к себе. В 1627 г. французский король Людовик XIII присылал в Москву посольство, чтобы исходатайствовать своим подданным дозволение вести торговлю в России и иметь там латинскую Церковь, в этой просьбе было отказано наотрез. В 1631 г., пред началом войны под Смоленском, царь Михаил Федорович, отправляя за границу для найма ратных людей в русскую службу своих уполномоченных, дал им наказ нанимать всяких солдат, кроме французов, а французов и иных людей римской веры «однолично не наймовать». Когда же в числе иностранных капитанов, призванных в Россию, оказалось несколько и католиков, то им выдано было вознаграждение за приезд, и они тотчас же с надежными проводниками вывезены были за границу. В условиях договора, заключенного в 1634 г. с голштинцами о дозволении им вести торговлю через Россию с Персиею и иметь в России складочные места, прямо было сказано: «А костелов им своей веры на тех местех не ставити, а пенье по их вере совершати в домех, а не в костелах, а римския веры попов и учителей и никаких латынския веры людей с собою им в Московское государство не привозити и тайно у себя не держати; а кто привезет и учнет держати тайно, и тех казнити смертию». Напротив, протестанты, хотя русские считали их веру еще худшею латинской, допускались в Россию по делам торговым и промышленным и принимались на царскую службу. В самой Москве они имели свои домы и свободно отправляли свое богослужение. Несколько времени у лютеран была церковь даже в Кремле, и там же построили было изящную церковь подле своей деревянной часовни и кальвинисты без дозволения правительства. Но по настоянию патриарха обе эти церкви были разрушены, и немцам дозволено было ставить себе молитвенные домы только вне Кремля, в большом городе. Потом, в 1643 г., вследствие жалоб русских священников по указу царя Михаила Федоровича и те «немецкие избы, которые поставлены были в белом, каменном и в земляном городе для мольбы и обеден, были сломаны, и впредь немецким избам в белом, каменном и в земляном городе для мольбы и обеден быти не велено, а веено им приискать место за земляным городом, где им впредь для богомолья поставить избу с комнатою». Такое место по избранию самих немцев в том же году им было отведено за земляным городом на пахотном поле между Фроловскими и Покровскими воротами, и немцы построили там свою кирху. Царь Алексей Михайлович приказал немцам селиться за Яузою на Кукуе, где и первоначально жили одни немцы, и назвал то поселение новою иноземскою слободою. Немцы здесь хорошо устроились, и лютеране имели у себя две немецкие церкви, а кальвинисты – одну голландскую и другую английскую. Уложение Алексея Михайловича только подтвердило прежнее распоряжение и узаконило: «А в которых немецких дворех поставлены немецкия кирки, и те кирки сломати, и впредь в Китае, и в белом, и в земляном городе на немецких дворех киркам не быти, а быти им за городом за земляным, от церквей Божиих в дальних местех» (гл. 19. Ст. 40).

С посещения Москвы Иерусалимским патриархом Феофаном возобновились сношения России с православным Востоком, прервавшиеся было в Смутное для нее время. Главною целию этих сношений, как и прежде, была милостыня из России бедствовавшим христианам Востока. Не проходило решительно ни одного года, когда бы не являлось к нам за нею несколько, иногда даже множество пришельцев: митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов, простых иноков, иногда и мирян, из всех Восточных патриархатов, с Афона, из Сербии, Болгарии и Молдавии. Приходившие обыкновенно приносили с собою свидетельства о своей личности и нуждах, а многие и ходатайства от лиц, достойных уважения, преимущественно от патриархов. Чаще всех присылали такие свидетельства и ходатайства к нашему царю и патриарху Иерусалимские патриархи Феофан и Паисий и Цареградские Кирилл Лукарис и Парфений. Все эти пришельцы останавливались на границе, в Путивле, изредка и в Воронеже, Архангельске, Орешке, объявляли о себе местным воеводам, представляли им свои документы, а воеводы доносили о пришедших царю. Царь давал приказ, кого из них пропустить в Москву и кому выдать царскую милостыню на границе – так поступали большею частию с теми, которые не имели у себя никаких свидетельств или уже не раз приходили в Россию за милостынею. В Москве снова рассматривали документы пришедших и расспрашивали их. Потом они представлялись царю, патриарху, подносили им от лица своих патриархов, или своих монастырей, или от себя лично мощи святых, частицы Креста Христова, иконы, панагии и подобное, и получали от царя и патриарха милостыню, нередко очень щедрую, деньгами, соболями и другими предметами. Некоторые проживали в Москве довольно долго, по году и более, иные же оставались навсегда в России. К сожалению в числе этих пришельцев бывали и обманщики. Так, в 1623 г. прибыл с горы Синайской, из монастыря Неопалимой Купины, митрополит Иеремия и получил милостыню на означенную обитель. Но находившиеся при нем архидиакон и старец донесли, что Иеремия, бывший некогда митрополитом в Родосе, лишен сана Вселенским патриархом, ходил в Рим, принял там латинство, служил с папою и теперь не хочет возвращаться на Синай и отдать милостыню обители, – это подтвердили и другие греки, бывшие тогда в Москве. И патриарх Филарет Никитич горько жаловался на такой обман в письме к Вселенскому патриарху. В том же году явился в Россию с Афонской горы из Зографского монастыря старец Мелетий, будто бы посланный всею братиею. Но по расспросам и справкам в Посольском приказе оказалось, что Мелетий – беглец из означенной обители, и потому его тотчас выслали из Путивля за рубеж. В 1628 г. приехал в Москву митрополит Метаморфосский Неофит, который также, по самому тщательному расследованию, оказался лишенным сана в Царьграде, – за свой обман Неофит сослан был в оковах в Свияжский монастырь, а когда бежал оттуда и был схвачен в Казани, то по приказанию государя заключен в городскую тюрьму. Более всех пришельцев произвел смут в Москве митрополит Веррийский Аверкий. Он прибыл в 1628 г., сумел понравиться патриарху Филарету и своим влиянием немало вредил другим грекам. По его доносу сосланы были в Нижний Новгород, в Дудин монастырь, архимандрит Синадского митрополита Григорий и его двоюродный брат белец Косьма. Но за них заступился Селунский митрополит Паисий, находившийся в Москве, просил расследовать дело, и сосланные были возвращены. На Востоке узнали об интригах Аверкия и строго его осуждали. Сам Феофан, Иерусалимский патриарх, в 1630 г. жаловался на злословие и своекорыстие Аверкия в письме к Филарету Никитичу и извещал, что уже двадцать лет, как Аверкий изгнан из Веррийской епархии, и что он человек лукавый и злоупотребляет доверием к нему Филарета. Филарет защищал Аверкия пред Феофаном письмом от 17 июня 1631 г. Но сам же потом вместе с Собором судил и осудил Аверкия по какому-то духовному делу, и сослал его на заточение в Кострому, откуда он освобожден только в 1636 г. по ходатайству Цареградского патриарха и отпущен в Грецию.

С воцарением Алексея Михайловича злоупотребления греков, приходивших к нам, еще увеличились. В 1645 г. сам Цареградский патриарх Парфений писал (от 15 декабря) нашему государю, что некоторые чернецы и торговые люди приезжают к его царскому величеству с ложными грамотами и давал совет верить только тем, которые будут представлять грамоты за патриаршими печатями. В следующем году Алексей Михайлович предписал (19 ноября) путивльским воеводам не верить и тем пришельцам, которые будут представлять грамоты и за печатями патриархов или других духовных властей, но за печатями открытыми, а не за глухими; самих пришельцев, если заявят, что грамоты их только о милостыне, удерживать в Путивле, а грамоты их присылать в Москву, откуда и будут приходить приказы, кому и сколько пожаловать милостыни; если же скажут, что грамоты о государевых делах, т. е. с разными известиями к государю от греческих церковных властей, то допрашивать, о чем именно, и затем пропускать пришельцев в Москву, объявив им, что в случае обмана с их стороны им не будет в Москве за ту ложь ни жалованья, ни корму, ни милостыни. Такие же наказы воеводам – путивльскому, брянскому, севскому и рыльскому – повторялись в 1648 и 1649 гг. Несмотря на все это, обманы не прекращались: некоторые смело объявляли в Путивле, что едут в Москву с грамотами о тайных государевых делах, рассчитывая, что в Москве получат и помилование за обман и больше милостыни, чем в Путивле, и пропускались в Москву. В начале 1650 г. старец Чудова монастыря Пахомий, которого взял было с собою Иерусалимский патриарх Паисий из Москвы в Иерусалим для поклонения святыне, но вскоре отпустил назад, оставшись жить в Молдавии, передал на допросе путивльскому воеводе следующий рассказ, который слышал в Яссах от одного серебряных дел мастера: «Простые греки-бельцы наряжаются в чернеческие платья и едут в Россию бить челом о милостыне, и грамоты от патриархов пишут, и руки патриаршие подписывают сами своими руками, и печати подделывают: я сам сделал тем грекам разных патриарших печатей до сорока. Выдают себя за старцев, приезжающих из дальних палестинских мест, между тем как все живут в Молдавской земле и там же надевают на себя чернеческие платья. Получив в России государево жалованье, только пропивают его и табак за него покупают».

Не ограничиваясь тою милостынею, какая раздавалась грекам, приходившим в Россию, царь и патриарх посылали еще сами на Восток свои дары для раздачи духовным властям, церквам и монастырям. В 1623 г. русские послы Кондырев и Бормосов раздали за здравие государя в Царьграде, Иерусалиме и на святой горе Афонской 1206 золотых, Антиохийскому патриарху 144 золотых и Александрийскому – 140, да от патриарха Филарета передали Цареградскому патриарху 500 золотых напомни души усопшего князя Федора Ивановича Мстиславского. В следующем году чрез других своих послов послал еще государь заздравную о себе милостыню Цареградскому патриарху семь сороков соболей и Иерусалимскому – один сорок соболей, а Филарет Никитич первому два сорока соболей. В 1625 г. отпущено: в Иерусалим к Святому Гробу чаша серебряная для освящения воды и 100 золотых; в придел к Распятию, что на Голгофе, 300 золотых, самому патриарху три сорока соболей да от государевой матери два сорока соболей; в Вифлеем церкви Рождества Христова 20 золотых и митрополиту 20 золотых, патриарху Александрийскому три сорока соболей; на святую гору Афонскую Ватопедской обители 100 рублей от царя и 100 рублей от патриарха. В 1629 г. роздано царскими послами: Иерусалимскому патриарху 170 рублей, Антиохийскому 200 ефимков, на Синайскую гору 52 золотых и пр., а в следующем году Цареградскому патриарху Кириллу от царя десять сороков соболей и от Филарета Никитича семь сороков, серебряная чаша и четыре образа в окладах. В 1634 г. послал государь на помин души отца своего Филарета Никитича ко всем патриархам Востока и для раздачи тамошним церквам и монастырям 1700 рублей. В 1645 г., незадолго пред своею кончиною, царь Михаил Федорович послал заздравной милостыни Цареградскому патриарху пять сороков соболей, а Иерусалимскому и Александрийскому по четыре сорока соболей. Посылал также Восточным патриархам свои дары и царь Алексей Михайлович: например, в 1646 г. послал Александрийскому патриарху Иоанникию архиерейское облачение, святительскую шапку, святые иконы и четыре сорока соболей; в 1650 г. Цареградскому патриарху Парфению соболями на 500 рублей и потом еще три сорока соболей.

Восточные святители и другие духовные лица, получавшие столько пособий от Московского государя, старались служить ему, чем только могли. Они тщательно собирали и сообщали ему, письменно и устно, известия не только о церковных событиях на Востоке, как-то: о перемене патриархов, о разорениях церквей и монастырей турками и подобное, но и о политических делах в Турции, в Крыму, в Валахии, Молдавии, Польше, Малороссии и других странах. Чаще других сообщали такие известия в Москву патриархи: Цареградские Парфений и Иоанникий и Иерусалимские Феофан и Паисий, митрополиты: Халкидонский Даниил и Тырновский Даниил, архимандриты цареградские: Амфилохий и Венедикт. Цареградские патриархи принимали под свое покровительство государевых послов, приходивших к султану, давали им наставления, охраняли и защищали их в случаях нужды. Иерусалимские патриархи Феофан и Паисий благотворно действовали на малороссийских казаков, убеждая их не поднимать оружия против своих единоверцев, живущих в Великой России, и покориться Московскому государю.

Со времени патриарха Феофана, который посетил Москву и поставил ей нового патриарха, а потом посетил Киев и поставил здесь нового митрополита, сношения Восточнорусской Церкви с Западнорусскою сделались гораздо чаще, чем были прежде. О некоторых из этих сношений мы уже упоминали, о других будем иметь случай сказать в следующей главе.



<< Назад   Вперёд>>