Очерк развития мануфактурной промышленности в России1*
I
Промышленное развитие России существенно отличается от промышленного развития Запада. Различие, однако, заключается не в том, что в России промышленный капитал имел в общем ходе развития меньшее значение, чем на Западе - а как раз наоборот, в том, что именно в России промышленный капитал явился особенно важным фактором общего промышленного роста страны.
Не только среди широкой публики, но и среди специалистов - русских историков - распространены совершенно неправильные представления относительно особенностей русского хозяйственного развития. По господствующему мнению, капиталистическая промышленность России появляется сравнительно очень недавно под влиянием заимствований с Запада, где капитал уже давно царил и определял все направление хозяйственной жизни. В России же, по этому мнению, до самого последнего времени господствовала так называемая народная промышленность, имевшая все шансы и дальше развиваться в том же народном направлении, если бы не искусственные меры русского правительства, направившие промышленное развитие России по тому же руслу, по которому уже издавна шло промышленное развитие Запада, а именно по руслу капитализма.
В действительности имело место совершенно обратное. Запад, который у нас считается как бы обетованной страной капитализма, знал очень высокую некапиталистическую промышленную культуру. Россия же не знала никакой промышленной культуры, кроме капиталистической. Ремесленный цех был типичной некапиталистической промышленной организацией Запада, сохранившейся вплоть до XIX века; и даже в наше время следы цеховой организации промышленности не вполне изгладились в хозяйственной жизни Запада. В лучшую же свою пору цех был удивительно законченной, стройной и устойчивой хозяйственной организацией, как нельзя лучше приспособленной к той цели, которой он служил - гармоническому примирению интересов производителей и потребителей. На основе цеха выросла вся промышленная культура Запада, достигшая очень высокого уровня задолго до начала капиталистической эры.
Благодаря цехам в пределах западноевропейского общества возникли и развились многочисленные группы зажиточных и предприимчивых мелких промышленников и торговцев так называемая мелкая буржуазия, которая в течение нескольких веков была самым мощным и культурным классом европейского общества. Эта мелкая буржуазия была носительницей не только хозяйственных знаний и хозяйственной предприимчивости, но и науки и искусства своего времени. Мелкая буржуазия создала всю современную культуру, и именно мелкой буржуазии обязан Запад своими свободными политическими учреждениями, вообще всем тем, чем гордится человечество нашего времени.
Крупная буржуазия, которая исторически явилась преемницей мелкой буржуазии,появляется на исторической арене сравнительно очень недавно и становится решающей силой в хозяйственной жизни Запада только в XIX веке, одновременно с развитием крупного капиталистического производства.
Совсем иное мы видим в России. Россия не знала никакой промышленной культуры, кроме капиталистической. Промышленность приобретает у нас известное значение только со времени Петра I и сразу складывается в крупнокапиталистическую форму. В то время как в западноевропейских странах в начале XVIII века крупные промышленные заведения были редким исключением, в России XVIII века мы встречаем уже крупные и даже огромные мануфактурные предприятия.
Одной из наиболее промышленных стран Европы была и остается теперешняя Бельгия (прежняя Фландрия).
В 1764 г. в пределах теперешней Бельгии была произведена специальная анкета о мануфактурах. Оказалось, что в этой промышленной стране к этому времени было не более 12 мануфактур, обрабатывавших волокнистые вещества, причем, однако, эти мануфактуры в самых широких размерах занимались раздачей работы на дом. Самая крупная из этих мануфактур (полотняная в Турнэ) имела лишь 277 рабочих. Еще одна мануфактура имела 175 рабочих, на прочих же число рабочих не достигало 100.
К сожалению, мы не располагаем такими же подробными данными относительно распространения мануфактур в других странах западной Европы. Однако все заставляет думать, что и в других странах мануфактуры были такой же редкой формой промышленности, как и в Бельгии. Очевидно, в западной Европе имелись какие-то условия, препятствовавшие распространению крупного капиталистического производства. Не трудно догадаться, что это были за условия.
Именно цех и весь строй промышленности, основанной на цехе, делал западноевропейскую почву такой невосприимчивой к крупному капиталистическому производству. Западноевропейский промышленник не шел в мастерскую крупного капиталиста, и крупный капитал только тогда победил это сопротивление, когда капитал получил в свое распоряжение машину, что случилось лишь в конце XVIII века. Лишь с того времени, когда машина стала решающим фактором в борьбе крупного и мелкого производства, рост крупного капиталистического производства пошел быстрыми шагами.
Однако следы прошлого хозяйственного строя очень сильно чувствуются на Западе и в наше время, несмотря на все успехи фабрики: на Западе и теперь мы встречаем сильное и высокоразвитое ремесло и вообще мелкую промышленность. Хотя фабрика растет в наше время повсеместно гораздо быстрее мелкой промышленности, благодаря чему на долю фабрики приходится все больший и больший процент населения, тем не менее на Западе абсолютно растет и мелкая промышленность. Мелкая буржуазия по-прежнему является в странах Запада обширной общественной группой, охватывающей многие миллионы населения и по своей численности немногим уступающей новому классу населения, созданному капиталистическим производством - фабричному пролетариату.
II
Не то в России. Московская Русь была вполне варварской, некультурной страной и не обладала ничем, похожим на цеховую организацию Запада. В интересах развития производительных сил своей страны Петр предпринял целый ряд энергичных мер для насаждения в России промышленности. Эти меры были успешны, и в конце царствования Петра у нас появляется крупная промышленность.
Вскоре после смерти Петра у нас насчитывалось уже 233 фабрики, многие из которых были очень крупными. Так, например, на шелковой фабрике Евреиновых было около полутора тысяч рабочих, на казенной парусной фабрике в Москве было 1162 рабочих, на полотняной фабрике Тамеса - 841, на суконной фабрике Микляева в Казани - 742 рабочих и т.д. Таких крупных мануфактур не было в западной Европе, вероятно, даже значительно позже. Вообще страной, где крупное промышленное производство получило в XVIII веке наибольшее развитие, можно считать, как это не расходится с обычными взглядами, именно Россию.
Петр принимал разнообразные меры для насаждения у нас крупной промышленности. Меры эти заключались в установлении высоких пошлин на заграничные товары, в разрешении беспошлинного привоза из-за границы сырья и инструментов для фабрик, в выписке для фабрик на казенный счет искусных мастеров из-за границы, в освобождении фабрикантов от различных повинностей и т.д., и т.д. Но все это более или менее практиковалось и на Западе - однако, там крупное производство не получило такого распространения, как в России, хотя по своему промышленному развитию Россия стояла далеко позади Запада.
Этот, на первый взгляд непонятный факт, объясняется следующим образом. И в России и на Западе только крайняя необходимость могла побудить свободного рабочего пойти на фабрику. На Западе это воспрепятствовало росту крупного производства вплоть до эпохи машин; у нас же дело решилось иначе. Петр стал просто приписывать рабочих к фабрикам и заводам сотнями и тысячами и таким образом у нас создалась фабрика, основанная на принудительном труде. Этим способом фабрики были снабжены рабочими руками. Что же касается до фабрикантов петровской эпохи, то большей частью они принадлежали к купеческому классу - капиталистам, созданным торговым развитием Московского княжества. Иностранцы и дворяне составляли ничтожное количество петровских фабрикантов.
Класс наших крупных торговых капиталистов, обороты которых достигали, в переводе на современные деньги, миллионов рублей, и был тем социальным базисом, на котором утвердилась русская промышленность. Было бы большой ошибкой думать, что петровская промышленность всецело основывалась на казенных субсидиях. Правительство само очень нуждалось в деньгах и не могло оказывать большой помощи фабрикантам денежными ссудами - всего таких ссуд было сделано при Петре приблизительно на 100 тыс. руб., тогда как многие фабрики требовали огромных капиталов. Таким образом, наша фабрика возникла на почве, подготовленной предшествовавшим развитием России.
При Петре и после него возникает целый ряд крупных фабрик, принадлежавших купцам, которые получали привилегию, обычно принадлежавшую только дворянам - право пользования принудительным трудом. Такие фабрики назывались посессионными; - рабочие на них были, по терминологии того времени, крепки фабрике, а не владельцу - они составляли нераздельное целое фабрики - фабрикант мог пользоваться их трудом, но не имел права изменять производство. Посессионные фабрики скоро явились местом убежища беглых крепостных крестьян, что, естественно, вызывало недовольство помещиков. Помещики стали обращаться к правительству с требованием возвращения фабрикантами беглых крепостных. Правительство очутилось перед альтернативой: или вернуть помещикам их беглых крепостных и тем самым лишить фабрики нужных им рабочих, или же, нарушив интересы помещиков, оставить беглых крепостных на фабриках и тем дать возможность фабричной промышленности развиваться. Нуждаясь в продуктах фабричной промышленности, правительство предпочло последнее.
Начинается социальная борьба между классом дворян и классом купцов-фабрикантов. Сначала фабриканты победили и в 1736 г. при Анне Иоановне все обученные рабочие, которые в момент издания закона работали на фабриках, были прикреплены к фабрикам. Однако с половины XVIII века утверждается решительное преобладание в русском государстве поместного дворянства, становящегося безусловно господствующим классом; соответственно этому замечается резкий поворот в отношениях правительства к купцам фабрикантам. В 1762 г. был издан указ о запрещении покупки крестьян к фабрикам. Победа была на стороне дворянства, и купеческая фабрика стала быстро замещаться дворянской фабрикой, на которой работа производилась крепостными (вотчинная фабрика). Так, в 1773 г. из 40 суконных фабрик 19 принадлежали дворянам. Сумма оборотов дворянских фабрик составляла около трети оборотов всех фабрик.
В 1809 г. из 98 крупных суконных фабрик, поставлявших сукно в казну, дворянам принадлежало 74. Таким образом, в первую половину XVIII века преобладает купеческая фабрика, а во вторую - дворянская.
III
В начале XIX века у нас начинает развиваться новая отрасль промышленности - хлопчатобумажная. Первое появление в России этой отрасли промышленности относится еще к ХVIII веку, но только в XIX веке она приобретает большое значение.
Раньше всего у нас развилась завершительная операция хлопчатобумажного производства - ситцепечатание (ручная набойка), затем бумажное ткачество и только значительно позже бумагопряденье.
Ситцепечатанье появляется в России в 1753 г., когда англичане Чемберлен и Козенс получили от правительства Елизаветы Петровны привилегию на устройство в империи ситцевых фабрик, при чем им была предоставлена монополия устройства таких фабрик на 10 лет. Они устроили ситцевую фабрику около Петербурга и, по-видимому, именно от этой фабрики ведет свое начало ситцепечатное производство села Иванова.
На фабрике Чемберлена производство велось при помощи наемных рабочих. В числе рабочих был некий Соков, крестьянин села Иванова. Он выведал у лаборанта фабрики секрет составления красок, вернулся в родное село и устроил небольшую фабричку для набивки миткалей.
Село Иваново было развитым промышленным центром еще в XVII веке, но полотняное ткачество развивается в нем только в 20-х годах XVIII века в непосредственной связи с устройством в близлежащем селе Кохме иностранцем Тамесом одной из крупнейших в тогдашней России полотняной фабрики.
На фабрике Тамеса ивановцы научились ткать тонкие полотна, и в Иванове возникл несколько крупных полотняных фабрик, устроенных местными крестьянами, занимавшимися торговлей. В половине XVIII века на этих фабриках начинают набивать холст разными красками. Так как набоечное дело очень несложно, то одновременно с крупными набоечными фабриками в Иванове появляются и мелкие кустарные набоечные избы, причем крупные фабрики явились школами промышленного искусства для кустарей.
После распространения набойки по холсту в Иванове под влиянием названного Сокова появляется набойка по миткалю. Ивановская промышленность развивалась довольно медленно до 1812 г., который произвел в экономических условиях ивановской промышленности целый переворот.
Нашествие французов и занятие ими Москвы повело к полному уничтожению московских фабрик. О разорительности этого нашествия можно судить по тому, что оно повело к уничтожению целых отраслей промышленности. Так, например, в 1812 г. в Москве было 12 бумагопрядильных фабрик (первая частная бумагопрядильная фабрика была устроена в Москве купцом Пантелеевым в 1808 г., причем она получила прядильные машины с казенной образцовой прядильной и ткацкой фабрики - Александровской мануфактуры, устроенной в 1799 г. со специальной целью распространять в России употребление прядильных и ткацких машин). Все эти фабрики погибли во время французского нашествия и вплоть до 20-х годов прошлого века в России не существовало частных бумагопрядильных фабрик.
Не менее пострадали и другие фабрики Москвы и московского района, в том числе ткацкие и ситценабивные. Ивановская промышленность освободилась на время от очень опасного конкурента, и это чрезвычайно содействовало ее успеху. С этого времени в селе Иванове быстро распространяется ситцепечатное производство в двух видах - в виде кустарного и фабричного производства.
"Знаменитую эпоху 1812-1822 гг., - говорит знаток местной старины Несытов, - можно считать для ситценабивной промышленности Владимирской губернии самой счастливой и благодетельной, особенно для набойщиков. В то время набойщик нанимался чуть ли не на вес золота, так тогда было ценно его искусство. Прилежный и ловкий набойщик при помощи своего небольшого семейства мог приготовить в день до 20 штук ситца, прогаландривал их у посторонних на машине, где ему складывали ситец в штуки, прессовали и в таком опрятном виде товар поступал в полное распоряжение набойщика, который получал уже название мелочника, кустарника или горшечника. В первый базарный день этот горшечник продавал свои товары в селе Иванове купцам, приезжавшим из разных мест для покупки ситцев".
Самостоятельная набойка широко практиковалась в Иванове в первую четверть прошлого века. Отношения фабрики к кустарю в набойном производстве в эту эпоху характеризовались отсутствием соперничества: и фабричная и самостоятельная набойка быстро росли вследствие чрезвычайного спроса на ситцы.
В это время фабриканты получали в Иванове баснословные барыши, о которых впоследствии слагались целые легенды. Утверждали, например, что ивановские фабриканты нередко получали "упятеренный рубль на рубль" - 500% барыша. По словам Я. Гарелина, автора многих трудов по истории ивановской промышленности, набойщик легко зарабатывал в это время по сто руб. ассигнациями в месяц. Около этого времени и совершился переход многих кустарей-набойщиков в фабриканты.
Такое счастливое время продолжалось для набойщиков, правда, недолго. По словам Несытова, историю ситцепечатного промысла в Иванове можно разделить на четыре периода. Первый период - до 1812 г., когда набойное производство только начало развиваться в Иванове. Второй период - 1812-1822 гг. - золотой век набойного промысла, когда набойщики без труда наживали целые состояния и переходили в класс фабрикантов. Третий период - 1822-1836 гг. - характеризуется огромным увеличением числа набойщиков. В одном селе Иванове их считалось около 7 тысяч. Под влиянием такого увеличения, задельная плата набойщиков сильно понизилась, но заработок набойщиков все же оставался высоким, благодаря увеличению производительности труда набойщиков. Производство продолжало оставаться ручным.
В 1835 г. в Иванове появились первые цилиндропечатные машины. "Они как громом поразили набойщиков и дали им сильно почувствовать, что их самоволие должно быть ограничено этими бичами ручной набивки", замечает Несытов. Машины эти "дали другой такт ивановской ситцевой промышленности".
"Своеволие" набойщиков прекратилось. Машина их быстро скрутила по рукам и ногам. Четвертый период - 1836-1855 гг. - характеризуется постепенным вытеснением ручного набойщика машиной. В первое десятилетие этого периода число набойщиков не уменьшалось, благодаря огромному росту производства, но "прежде они составляли необходимость на фабрике, а теперь являются подчиненными работе своей и машинам".
Задельная плата их и заработок сильно понизились, и вместо прежней сотни рублей ассигнациями (во втором десятилетии прошлого века) набойщик стал вырабатывать в месяц 10-15 руб. серебром при постоянной работе. Во второе десятилетие быстро распространились в Иванове паровые машины и новые усовершенствованные ситцепечатные машины - пирротины.
"С введением в употребление пирротин положение набойщиков сделалось незавидно". Каждая пирротина с помощью двух человек, могла набить столько же, сколько набивали 30-50 набойщиков. На фабрике Зубкова в 1840 г. работало круглый год до 250 набойщиков; в 1854 г. их достаточно было 60; несмотря на то, что производство значительно расширилось. Во всей Владимирской губернии в половине 50-х годов осталось не более 2000 набойщиков. Месячный заработок набойщика спустился до 5-12 руб. серебром. Ручные набойщики удержались только в таких операциях, которые требовали особого искусства или почему-либо не могли исполняться машинами, а также на маленьких фабриках, для которых машины недоступны. Дети набойщиков стали изучать другие мастерства, и ручной набивной промысел, так блестяще развившийся в начале прошлого века, стал приближаться к исчезновению.
IV
Все ивановские фабриканты (многие из которых были миллионерами) вышли из крестьян. Большинство их, как и шуйских фабрикантов, первоначально были мелкими самостоятельными производителями - кустарями или фабричными рабочими. Село Иваново представляло собой в начале прошлого века оригинальную картину. Самые богатые фабриканты, имевшие более 1000 человек рабочих, юридически были такими же бесправными людьми, как и последние голыши из их рабочих. Все они были крепостными Шереметева, но фактически, крупные фабриканты не только свободно владели движимым и недвижимым имуществом (хотя последнее и записывалось на имя помещика), но даже имели своих собственных крепостных. Так, например, Ивану Гарелину, как видно из его духовного завещания, принадлежало сельцо Спасское со всеми жившими в нем крестьянами. Точно так же имел крепостных крестьян и другой ивановский капиталист Грачев.
У многих фабрикантов были крепостные дворовые люди. Само собой разумеется, что юридически все эти крепостные принадлежали единственному владельцу Иванова - Шереметеву, но так как вотчинная контора Шереметева признавала имущественные сделки подведомственных ей крепостных, причем в пользу графа поступал известный % стоимости приобретенного или проданного имущества, то крепостные капиталисты могли свободно приобретать земли и даже крестьян в свое полное пользование и владение.
Нечего и говорить, что такие капиталисты - крепостные помещика - стремились выкупиться на волю. Но владелец села Иванова соглашался на это крайне неохотно. До реформы 19 февраля выкупилось на волю всего около 50 крестьянских семейств, причем средняя выкупная плата за семейство достигала 20 тыс. руб. Выкупавшиеся крестьяне - как видно по высокой выкупной цене, крупные капиталисты - записывались в купечество.
Таким же путем возникали крупные фабрики и в других местах. Московские земские статистики констатируют, что "большинство ныне существующих фабрик средней величины возникли из кустарных изб; владельцы кисейных, гардинных и одеяльных фабрик Волоколамского уезда и до настоящего времени - крестьяне: предки их работали за станами, деды заводили светелку, а отцы заводили небольшую фабричку. Громадные механические заведения Горской волости, Коломенского уезда, также ведут свое начало от кустарной избы. Шерстяная фабрика Егорова в Клинском уезде в 30-х годах прошлого столетия представляла собой небольшую светелку, в которой владелец ее работал за станком наравне с другими ткачами".
Основатель одной из крупнейших шелковых фабрик Кондрашев был крепостным Бибикова, работавшим на шелковой фабрике Лазарева в Москве. Он скоро сделался крупным фабрикантом, но несмотря на это оставался крепостным до 19 февраля.
Основатель знаменитой фирмы Морозовых, Савва Морозов, был простым ткачем и крепостным крестьянином помещика Рюмина. В 1797 г. он устроил небольшую фабрику шелковых лент, затем более крупную - нанки и шелковых материй в селе Зуево. В 1820 г. он выкупился на волю со своей семьей за 17 тыс. руб., записался в купечество и стал одним из крупнейших фабрикантов России.
Точно так же в Костромской губернии основатели всех бумаготкацких фабрик, действовавших в конце 50-х годов прошлого века, были, за весьма немногими исключениями, помещичьими крестьянами, начавшими дело с небольших кустарных заведений.
Факт возникновения крестьянских фабрик констатируется и Гакстгаузеном: "Значительная часть современных русских фабрик устроена крестьянами, которые не умеют ни читать, ни писать и достигли своего теперешнего положения только собственными силами. Некоторые из самых крупных и богатых фабрикантов России относятся к этой категории - например, ситцевый фабрикант Гучков в Москве".
Таким образом в XIX веке к дворянским и купеческим фабрикам стали присоединяться еще крестьянские. Этот факт очень важен, так как он характеризует новую эпоху в развитии нашей крупной промышленности. Крестьянская фабрика была органическим продуктом народной жизни и никоим образом не может быть названа "искусственным" явлением, подобно крупным фабрикам позапрошлого века. Появление на промышленной арене нового типа фабрики знаменовало собой, что условия русской промышленности созрели уже до промышленного, а не только торгового капитализма. Крепостная фабрика, по ходу промышленной эволюции, отживала свое время; ее место заступала новая, капиталистическая фабрика, основанная на свободном договоре предпринимателя капиталиста с рабочими.
V
Вместе с тем первая половина прошлого столетия характеризовалась следующим чрезвычайно любопытным явлением: разложением старинной фабрики под влиянием развития домашнего кустарного производства.
Возьмем, например, ту отрасль промышленности, которая энергичнее всего развивалась в дореформенной России и которая и в настоящее время является одним из главный источников кустарных заработков в центральном промышленном районе России - хлопчатобумажную промышленность. Возникает она в форме крупных фабрик, устроенных иностранными капиталистами в конце XVIII века. Крупные фабрики преобладают; затем наблюдается странное явление. Фабрика порождает кустаря: быстро развивается кустарная набойка (особенно в Шуйском уезде), и фабрика не только не поглощает кустарной промышленности, но, напротив, поглощается ею. Вокруг каждой крупной фабрики, как грибы после дождя, выскакивают мелкие кустарные заведения, с таким успехом конкурирующие с фабрикой, что последней приходится плохо. На бумаготкацких фабриках XVIII века ткачество производилось в самом фабричном здании. Но так как процесс ручного ткачества очень прост, то фабриканты не замедлили убедиться в выгодности отдавать пряжу для тканья крестьянам на дом. Уже в конце XVIII века мы встречаем бумажных фабрикантов, раздающих пряжу по домам.
В XIX веке этот обычай быстро распространяется, и домашнее ткачество вытесняет фабричное. Во Владимирской губернии раздача пряжи по домам начинает распространяться, по словам одного полуофициального источника, во втором десятилетии прошлого века. Возникновение этой формы промышленности описывается в этом источнике следующим образом: "Купечество размножило свои фабрики, а крестьяне обогатились выгодными работами до того, что начали сами заводить небольшие фабрики собственно для бумажных изделий. Они-то первые, не имея зданий для помещения станков, начали отпускать основу по селениям, и отсюда возник до сих пор существующий обычай раздавать основу по селениям".
Ситцевые фабрики не распадались, а выделяли из себя самостоятельные промышленные единицы, быстроразраставшиеся и нередко опять принимавшие фабричную форму. Напротив, миткалевые фабрики несомненно распадались — производство делалось более мелким и имело тенденцию утрачивать фабричную форму.
Отдача бумажной пряжи на дом (наемное домашнее ткачество) появилась у нас только в конце XVIII века; раньше тканье производилось исключительно в самом фабричном здании. Первая половина XIX века характеризуется борьбой домашнего ткачества с фабричным, закончившейся решительной победой мелкого ткачества. В это время сильно размножились фабричные конторы - заведения, совсем не занимавшиеся фабричной работой, а лишь раздачей материала по деревням. Так, например, в Шуйском уезде в конце 40-х годов было только 1 200 ткачей на фабриках, а в деревнях работало на фабрикантов до 20 000 ткачей. По расчету владимирского статистика Тихонравова, во Владимирской губернии в начале 50-х годов на бумажных фабриках работало 18 000 станов, а по деревням до 80 000 станов, на которых производились бумажные материи по заказам тех же фабрикантов.
Наряду с наемными ткачами бумажных материй, в дореформенное время существовали во Владимирской губ. и самостоятельные ткачи-мастерки, сами покупавшие материал и за свой счет продававшие свои изделия. Вот, например, как описывает их один современник О. Жиров: "К особому разряду фабрикантов принадлежали фабриканты-ткачи или мастерки, которые вырабатывают миткаль иногда одним своим семейством, а иногда и с помощью других... В последнем случае заведения их принимают вид фабричек. Эти мастерки почти всегда крестьяне, торгующие без всяких свидетельств и платящие только за приезд становому... Миткаль, вырабатываемый этими фабриками, самого худшего качества. Честность их не удовлетворительна. Они не посовестятся купить у ткача или комиссионера принадлежащий фабриканту товар за полцены и продать его тому же самому фабриканту, которому он принадлежит по праву. Точно так же не посовестятся они взять у фабриканта бумажную пряжу на комиссию для обработки миткаля и не вернуть ее... Миткаль свой эти мастерки продают в селе Иванове на базаре за деньги, а который получше - променивают на бумагу миткалевым фабрикантам. Бумажную пряжу приобретают за деньги, потому что никто им не верит. Фабричные строения у них или бедны, или их и совсем не существует. В последнем случае они работают только в своих избах... Эти мастерки-фабриканты вместе с тем суть и рабочие. Они клеют, снуют и разматывают пряжу по большей части сами с женами и детьми".
Существование самостоятельного ткачества в Иванове облегчалось развитием в этом селе базарной торговли миткалем. "Ивановские базары", - говорит другой современный исследователь, - "можно сказать, заменяют для этого края биржу; много торговцев, фабрикантов и промышленников съезжается сюда только для того, чтобы увидеться между собой и окончить сделки".
О самостоятельных ткачах сообщает и И. Аксаков в своей известной работе "Исследование о торговле на украинских ярмарках". "Эти самостоятельные ткачи - говорит он, — сами возят продавать за 1000 верст и более собственные свои домашние изделия, большей частью на собственных лошадях. Некоторые мастера привозят на ярмарку не более трех возов. Иногда какой-нибудь смышленый крестьянин, сам фабрикующий, скупает у своих односельчан, занимающихся с ним одним делом, изготовленные ими товары и, вместе со своими, везет их на Украину... Эти кустарники возбуждают негодование настоящих фабрикантов, потому что, имея у себя товар низкого достоинства, но только на манер хорошего, они продают его низшей ценой, следовательно сбивают цены".
Таким образом, мелкие производители иногда занимались вместе с тем и торговлей - и только в этом случае они могли быть действительно, а не только номинально, самостоятельными предпринимателями. Такой кустарь был вместе с тем и мелким скупщиком, торговцем; из таких кустарей выходили впоследствии крупные фабриканты.
Распадение в первой половине прошлого века крупных фабрик под влиянием конкуренции с ними кустарей наблюдалось во всех отраслях мануфактурной промышленности. Вопрос этот часто затрагивался в донесениях губернских механиков. Так, владимирский губернский механик Несытов в донесении департаменту мануфактур и торговли в 1850 г. сообщает, что миткалевые фабрики Гавриловского посада находятся в упадке, и причиной этого является "размножение тождественных заведений крестьянами Суздальского уезда, которые, имея на своей стороне все выгоды сельских обывателей, могут с меньшим вознаграждением за труд производить миткали, которых цена через это обстоятельство уменьшается по крайней мере на 10%".
Точно так же, по словам Несытова, "в Юрьево-Польском уезде бумажное ткачество переходит в руки крестьян и тем в некоторой степени дает этой мануфактурной промышленности менее правильный вид". На то же самое - разорительность для крупных фабрик конкуренции крестянских фабричек, указывает Несытов и в донесении 1851 г. В другом месте тот же Несытов признает очень вредным разрешение крестьянам покупать по мелочам бумажную пряжу на сельских базарах.
Вообще развитие нашей бумаготкацкой промышленности в 30-х, 40-х и 50-х годах выражалось, главным образом, в росте мелкого ткачества. Район бумаготкацкого производства быстро распространялся из двух главных центров - Москвы и Шуйского уезда. В конце 40-х годов бумажное ткачество становится преобладающим крестьянским промыслом в большинстве центральных губерний: Ярославской, Костромской, Рязанской, Калужской и др. Распространение промысла совершалось двумя способами: промысел или заносился в новую местность крестьянами, возвращавшимися с ткацких фабрик других губерний, или же он возникал под влиянием устройства в данной местности ткацкой или прядильной фабрики.
В Рязанской губернии ткацкий промысел получил особенное развитие со времени учреждения в городе Егорьевске Хлудовской бумагопрядильной, вызвавшей устройство множества больших и мелких ткацких фабрик, а также кустарных заведений, обрабатывавших пряжу Хлудовской фабрики и являвшихся как бы спутниками последней.
Таким же образом возник бумаготкацкий промысел в Тверской губернии; так, например, в Калязинском уезде промысел этот был занесен крестьянами, уходившими ткать на московские фабрики; "научившись ткать на фабриках, некоторые стали устраивать свои заведения".
В Костромской губернии "промысел бумажного ткачества возник в 20-х годах XIX века, с устройством в крае бумажных мануфактур".
Разложение в 30-х и 40-х годах прошлого века крупного бумаготкацкого производства, превращавшегося в домашнее производство, можно доказать и статистическими данными. Вот, например, цифры рабочих на бумаготкацких фабриках и цифры привоза хлопка и бумажной пряжи в Россию:
В то время как размер бумаготкацкого производства в России возрос более чем в 3 раза, число рабочих на ткацких фабриках сократилось больше чем на 20%. Так как техника ткачества в это время не прогрессировала значительно (переход от ручного к машинному ткачеству совершился позже), то сокращение числа рабочих на фабриках, несомненно, доказывает раздробление производства, терявшего фабричный характер и переходившего в кустарную избу и светелку. Крупное капиталистическое производство решительно теряло свои позиции, а кустарное домашнее ткачество, всецело созданное фабрикой, торжествовало победу.
Таким образом, эволюция бумаготкацкой промышленности в дореформенной России имела обратный характер, сравнительно с новейшей эволюцией. Крупное производство породило мелкое, фабрика превратилась в домашнюю промышленность, кустарное производство. Но, может быть, развитие бумаготкацкой промышленности имело особый специфический характер и не может считаться типичным для других отраслей производства? Обратимся к фактам.
Тканье грубого холста было исконным занятием русского крестьянина. Казалось бы, уж в области кустарного льняного ткачества фабрика не должна была играть роли. Однако история тонкого льняного ткачества представляется во всех отношениях аналогичной истории бумажного ткачества. Кустарное ткачество тонких полотен в Шуйском уезде, как упомянуто, ведет свое начало от устройства Тамесом при Петре I полотняной фабрики в селе Кохме. В важнейшем центре кустарного льняного ткачества - селе Великом, Ярославского уезда, возникновение кустарного ткачества тонких новин также находится в непосредственной связи с устройством, тоже при Петре, фабрики Затрапезного. На дальнейшее развитие ткачества в этом селе оказала крупное влияние фабрика помещиков села Великого, Яковлевых, закрывшаяся в 1842 г. В другом центре полотняного ткачества Ярославской губернии - селе Никольском - развитие ткачества тонких полотен также вызвано вотчинной фабрикой Салтыковых. Эта фабрика закрылась в начале этого века, и с этого времени в крестьянских избах всего окружающего района быстро распространилось самостоятельно кустарное ткачество.
Таким образом и в области полотняного ткачества, как и миткалевого, в дореформенной России кустарь бил фабриканта. Я не буду останавливаться над историей других отраслей ткацкой промышленности. Суконное ткачество (солдатских и тонких сукон) прошло такой же круг развития, как и миткалевое и полотняное. Солдатское сукно выделывалось в XVIII веке только на крупных фабриках, но уже в начале XIX века вокруг Москвы распространилось домашнее ткачество солдатского сукна, частью по заказам фабрикантов, частью за собственный счет крестьян. В 1809 г. в числе поставщиков сукна для казны фигурируют наряду с крупными фабрикантами и московские и владимирские кустари.
По словам сенатора Аршеневского, большинство московских суконных фабрик занималось только крашеньем и отделкой сукна, а суровье заготовлялось по окрестным деревням. На суконных фабриках XVIII века вся работа по обработке шерсти в сукно - кардование, пряденье шерсти, тканье, крашенье, валянье, ворсованье и пр. - производилась на одной и той же фабрике. С начала прошлого века стали возникать особые фабрики для пряденья шерсти, а также и для окончательной отделки сукна. Это благоприятствовало развитию кустарного ткачества из фабричной шерстяной пряжи. Но вообще суконные фабрики в гораздо меньшей степени подверглись тому процессу раздробления в домашнюю промышленность, который был констатирован нами относительно миткалевых и полотняных фабрик; соответственно этому и кустарные промыслы по обработке шерсти в значительно меньшей степени могут быть приурочены к фабрикам.
Шелковое кустарное ткачество было всецело созданием фабрики. Как известно, этот промысел сконцентрирован в очень небольшом районе, преимущественно в нескольких уездах Московской губернии и прилегающих уездах Владимирской. Чем же объясняется такая ограниченность распространения промысла? А тем, что в Московской губернии были устроены еще при Петре крупные шелковые фабрики, из которых крупнейшие, Фряновская и Купавинская, были в Богородском уезде, и поныне остающемся центром кустарного шелкового ткачества. При простоте техники ткачества шелковых материй, промысел этот, очень выгодный, не замедлил переселиться в деревню вместе с возвращающимися в деревню рабочими шелковых фабрик. Шелковые кустарные ткачи с успехом конкурировали с фабриками уже в конце XVIII века. В начале XIX века кустарное ткачество было сильно распространено в Московской губернии. По словам одного описания Московской губернии этого времени, в одном Московском уезде у государственных крестьян было около 300 станов для тканья разных шелковых и бумажных материй да несколько сот станов для тканья флера и лент. Аршеневский также говорит о мелких шелковых фабриках, имеющих по 1-10 станов и наполнявших в Москве Покровскую слободу и под Москвой Преображенское и Измайловское села. Чем же объяснялся этот своеобразный ход развития русской промышленности в первой половине XIX века - разложение фабрики и рост кустарной промышленности, создававшейся фабрикой? Все дело в том, что на русских фабриках того времени работа производилась не машинами, а руками, техника производства была очень несложна и не требовала обязательно крупной мастерской. Необходимость последней в России XVIII века основывалась не на технических, а на социальных условиях, и прежде всего на незнакомстве населения с новыми приемами производства и на невозможности перенести в страну новые производства иначе, как в форме фабрик.
Отсюда ясно, что как только население освоилось с новыми техническими приемами, мелкое производство стало вытеснять крупное. Так как, по чисто техническим условиям, крупное производство не имело значительных преимуществ перед мелким (и на фабрике, и в кустарной избе работа производилась руками, без помощи дорогих приспособлений и инструментов; ручной ткацкий станок - даже станок-самолет, - например, стоил так мало, что был вполне доступен всякому крестьянину), то вполне понятно, что фабриканты скоро убедились в невыгодности устройства огромных и дорогих фабричных зданий, когда та же работа могла быть исполнена с таким же успехом обученным рабочим у себя на дому. Таким образом, фабрика раздробилась в домашнюю промышленность. Мелкое производство оказалось сильнее крупного по той причине, что состояние техники не требовало крупного производства.
Николаевская эпоха может быть по справедливости названа эпохой расцвета нашей кустарной промышленности. Это, однако, еще вовсе не значит, что в то время большинство кустарей пользовались большей самостоятельностью, чем раньше или потом. Масса кустарей оставалась в полном подчинении капиталисту. Именно в это время выработались те сложные формы посредничества между потребителем и производителем-кустарем, которые сохранились и поныне.
Из отдельных отраслей текстильной промышленности в первую половину прошлого века особенно быстро развивалась хлопчатобумажная промышленность. Причина этого заключалась в удешевлении бумажной пряжи. Тариф 1822 г., имевший строго покровительственный характер, содействовал росту бумажного ткачества; но было бы совершенно ошибочно приписывать только этому тарифу названный рост. Основная причина его заключалась в технических условиях - в падении цены бумажной пряжи благодаря усовершенствованию бумагопрядильных машин.
Бумаготкацкое производство получило у нас значительное развитие гораздо раньше бумагопрядения. Вплоть до 40-х годов прошлого века наше бумаготкацкое производство основывалось преимущественно на заграничной пряже, это видно из нижеследующих данных:
Ввоз иностранной пряжи в Россию растет до начала 40-х годов; с этого времени ввоз начинает падать. Из этих же цифр видно, что быстрое расширение бумаготкацкой промышленности во второй половине 20-х годов основывалось главным образом на увеличении ввоза иностранной пряжи. Напротив, после 40-х годов рост нашей бумаготкацкой промышленности сопровождается еще более быстрым ростом бумагопрядильного производства в самой России.
Быстрый рост хлопчатобумажной промышленности у нас, как и в других странах, вызвал тяжелый кризис в области обработки льна и пеньки.
Эти последние старинные крестьянские промыслы достигли значительного развития еще в московской Руси. Русский холст в ХVII веке в большом количестве вывозился за границу. В XVIII веке вывоз льняных и пеньковых фабричных изделий - парусных и фламских полотен, равендуков, вырастал. В XIX веке положение изменилось - вывоз начал падать. Вот соответствующие данные:
О значении заграничного рынка для русских полотняных и парусных фабрик начала прошлого века можно судить по тому, что, по официальным расчетам (конечно, очень неточным) около 1/3 всего количества фабричных полотен предназначалось для экспорта. Поэтому падение заграничного экспорта не могло не быть тяжелым ударом для наших полотняных фабрик; причины этого падения коренились, главным образом, в области техники: наше полотняное производство в техническом отношении совсем не прогрессировало, на западе же техника льняного прядения и ткачества быстро шла вперед и в то же время бумажная ткань своей дешевизной вытесняла полотно. Всего более пострадали при этом крупные фабрики, работавшие для экспорта:
Число полотняных фабрик изменяется так же, как и экспорт русского полотна за границу: до начала XIX века число фабрик растет, затем начинает падать. Объясняется это тем, что, как указано, экспорт за границу играл очень большую роль в нашем крупном полотняном производстве первой половины прошлого века. Полотняные фабрики были единственными фабриками в России, изделия которых, вследствие дешевизны сырого материала, завоевали в конце позапрошлого века заграничный рынок. Еще в 1818 г. Арсеньев называл полотняные фабрики "многочисленнейшими и прибыльнейшими в России". Особенно развилось у нас фабричное производство парусных полотен. Это производство концентрировалось преимущественно в Калужской губернии и Серпуховском уезде Московской губернии. Парусное полотно экспортировалось преимущественно в Америку и одна русская фирма (Брюзгиных) приобрела такую репутацию на заграничном рынке, что клеймо ее нередко подделывалось английскими фабрикантами.
Более 2/3 всего парусноткацкого производства Калужской губернии предназначалось для экспорта. Ткачество парусных полотен был исключительно фабричным производством. Начиная с 30-х годов, цены на парусные полотна на заграничных рынках стали быстро падать, еще более они упали в 40-х годах. Под влиянием этого, число парусных фабрик в Калужской губернии сократилось с 17 (1832 г.) до 4 (1849 г.), число станков на них - с 3500 до 696, а размер производства - с 50 тыс. кусков до 2 тыс. Так же пострадало и парусноткацкое производство Серпуховского уезда. В начале 30-х годов на Серпуховских фабриках выделывалось около 25 тыс. кусков ежегодно, а в 1849 г. - только 6 тыс. кусков.
Не в такой степени как парусные фабрики, но все же очень сильно пострадали и полотняные фабрики, изготовлявшие льняные полотна. Цены льняных изделий понижались в течение всей второй четверти прошлого века. Правда, не менее сильно понизилась за это время и цена бумажных фабрикантов. Но последнее вызывалось прогрессом техники - удешевлением производства. Производство же полотна в техническом отношении у нас прогрессировало; как пряжа, так и полотно по-прежнему производились руками, и потому понижение цены фабриката приводило к убыточности производства и сокращению последнего.
В начале прошлого века полотняное производство было преобладающей промышленностью во многих уездах Владимирской губернии, например, в Шуйском, Муромском и Суздальском уездах. В Суздальском уезде крупные полотняные фабрики возникли скоро после окончания войны 1812 г.; полотно с этих фабрик сбывалось преимущественно на внутренние рынки - главным образом, в Сибирь и Малороссию. К концу 30-х годов сбыт полотна стал затруднителен, и в 1851 г. из шести крупных полотняных фабрик в г. Суздале осталось только две и те сильно сократили производство.
Причина уменьшения сбыта заключалась в распространении бумажных тканей. Украина и Сибирь, покупавшие раньше льняную пестрядь и тики, обратились к изделиям из бумаги. В Суздальском уезде вместо полотняной фабрикации распространилось ткачество и набивка миткалей.
То же самое констатируется и в Муромском и Шуйском уездах - полотняное ткачество замещалось бумажным. Но так как во Владимирской губернии бумаготкацкое производство развивалось очень быстро, а по характеру производства полотняные фабрики легко могли быть приспособлены к ткачеству бумажных материй, то фабрик канты переходили к новому роду производства и не несли больших потерь.
Напротив, в Ярославской и Костромской губерниях, где в больших количествах выделывалось полотно для заграничного сбыта (фламские полотна и равендук), кризис имел более тяжелый характер. Бумаготкацкое производство слабо развивалось в тех уездах этих губерний, где раньше процветало полотняное ткачество. Это последнее производство было старинным промыслом крестьян, а фабричное ткачество полотна прочно водворилось в этих местах еще со времени Петра I. Фабриканты упорно держались привычного производства, но крайнее понижение цены всех родов полотна, вывозившегося за границу (в 1823 г. кусок фламского полотна продавался за 52 руб., равендука - за 25 руб., в 40-х годах полотно продавалось за 25 руб., равендук - за 17 руб.), принудило большую часть фабрик Костромской и Ярославской губерний прекратить производство. В Костромской губернии в конце 20-х годов выделывалось до 70 тыс. кусков фламского полотна, в конце 40-х годов - только 20 тыс. кусков.
Перейдем к суконному производству. С самого своего возникновения суконное производство было излюбленным детищем русского правительства; правительство делало все возможное для его поддержания развития, и тем не менее оно развивалось в течение XVIII столетия очень туго. Даже в начале прошлого столетия русские фабрики не могли удоветворять потребностей армии в сукнах, несмотря на все усилия правительства расширить суконное производство в России. Сукна выделывались крайне низкого качества и в количестве, недостаточном для потребностей армии и флота, так что приходилось покупать иногда мундирное сукно за границей, чаще всего в Англии. Дальнейшие успехи нашего суконного производства в техническом отношении были невелики, но количественно оно развивалось, и в 1822 г. в первый раз предложения фабрикантов превысили заявленную казною потребность в армейских сукнах.
Спрос на солдатские сукна увеличивался медленно, и в 30-40-х годах колебался около 4 милл. аршин. Весь этот спрос удовлетворялся старинными фабриками, поставлявшими и ранее сукно в казну. Новые фабрики работали исключительно для вольной продажи; сумма производства этих новых фабрик в 50-х годах превышала в 3-4 раза производство фабрик солдатского сукна. Таким образом, суконная промышленность, не достигавшая государственного спроса в XVIII веке, в первой половине XIX века значительно переросла этот спрос; суконное производство потеряло государственный характер - появились новые потребители, сравнительно с которыми государство отошло совершенно на задний план.
Что касается до технического прогресса, то он был не велик в суконном производстве. Жалобы на низкое качество сукна слышатся в течение всей дореформенной эпохи. Так, в официальном "Описании первой публичной выставки российских мануфактурных изделий" за 1829 г., в котором мы находим настоящий гимн успехам хлопчатобумажной промышленности, отзывы о суконном производстве совершенно иного, даже минорного тона. "Невозможно ожидать... чтобы наши фабриканты столь же хорошо вырабатывали сукна, как в Англии, Франции и Голландии... Недостаток механических и химических сведений и хороших машин много препятствует успехам по сей части". Точно так же в "Обозрении выставки различных мануфактурных изделий" в 1849 г. пространно говорится не об успехах, а о причинах технической отсталости нашего суконного производства и низкого качества сукон.
VII
Николаевская эпоха была, в общем, временем господства ручного труда в области ткачества. Но при господстве ручного ткачества работа на дому могла с успехом конкурировать с работой в фабричном помещении. Поэтому это время было также временем широкой раздачи фабрикантами пряжи для обработки на дому.
Слабая сторона наемного домашнего ткачества заключалась в разобщении хозяина материала и производителя, постоянно дававшей повод к жалобам фабрикантов на ткачей, и обратно. Эти жалобы весьма характерны для рассматриваемой эпохи.
Вот, например, как характеризует домашних ткачей, один местный автор, О. Журов, державший сторону фабрикантов: «Такие ткачи, пришед в фабричную контору, просят обыкновенно - "не пожалуете ли основы?", "не дадите ли основки?", а иногда и таким тоном, глядя в потолок: "раздаете ли основы-то"... Миткаль, приносимый ими в контору, всегда бывает тяжелее и сырее фабричного. Для того, чтобы сделать его тяжелым, они прибегают к разным хитростям; иногда просто напрыскивают его водой и приносят его в контору без всякого стыда совершенно мокрым... Улика налицо, а сделать ничего нельзя, потому что деньги всегда за ткачом, а не за хозяином... Не давать же деньги вперед невозможно... Нынешние ткачи не довольствуются этими злоупотреблениями, они уже прямо продают весь товар, основу и уток, без остатка, а деньги пропивают. Взять с них нечего. Таких негодяев всегда довольно, и от них не убережется ни один фабрикант грустно уверять в упадке нравственности, но, к несчастию, это правда».
Не лучше оказываются и комиссионеры... "Комиссионеры часто проматывают фабрикантского товара на тысячи рублей. Никакое условие не помогает. Грустно видеть, когда окружной начальник отказывает в иске фабриканту за 25 руб., взятые с мужика. Грустно видеть все эти злоупотребления, но помочь им нечем... Замечательно, что в последнее время народ, занимающийся микалевоткацкой промышленностью, становится все хуже и хуже".
По словам владимирского губернского механизма Несытова, "раздача бумажной пряжи ткачам и мотальщикам в дома и светелки усилила противосовестные поступки первых - ткачи и мотальщики... утаивают на значительные суммы материал... и употребляют разные средства, увеличивающие вес изделия".
Что касается до фабрикантов, то о них один современный автор, Власьев, говорит следующее: "Нам не раз приходилось слышать от ткачей, что и со стороны фабрикантов дело не чисто: например, бумажная пряжа при фабриках хранится всегда в сырых местах, из которых и раздается сыроватая, вытканный же миткаль, принимаемый, как и пряжа, по весу, во всех хорошо устроенных фабричных конторах тщательно просушивается. Обманы, на которые жалуются фабриканты, не могут играть важной роли в промышленном отношении и делать фабрикантам значительный убыток... Бывали и такие случаи, что фабриканты не уплачивали ткачам заработанных денег или выдавали, вместо денег, кульки гнилого ситца. И говорят это по преимуществу про более богатых фабрикантов, рассчитывающих на свои капиталы и влияние".
Как бы то ни было, но несомненно, что к концу 50-х годов, когда спрос на ткачей быстро увеличился благодаря оживлению промышленности, и рабочих рук не стало хватать, система домашнего производства вызывала частые жалобы фабрикантов... "Негодяи" ткачи, по энергическому выражению Журова, защитника фабрикантов, осмеливались пользоваться выгодным положением рабочего рынка для увеличения своей платы. "При развивающейся ситцевой фабрикации в селе Иванове, - читаем в "Московских Ведомостях" (1859 г.), - "цены на рабочие руки поднялись до невероятной степени, и в последнее время решительно нет никакой возможности найти рабочих людей за очень хорошую плату как в селе Иванове, так и в Вознесенском посаде".
Но фабриканты знали средство смирить ткачей и восстановить среди них упавшую нравственность. Средство это - верное и безошибочное, которым прекрасно умели пользоваться фабриканты на Западе, заключалось - в ведении механического ткацкого станка. Цитированный автор, грустивший об испорченности ткачей, в конце статьи делает успокоительное замечание. "Одно средство избежать всех этих неприятностей - механические ткацкие заведения. Дай Бог, чтобы все было к лучшему". В другой статье тот же автор выражает надежду на падение ручного ткачества, благодаря введению ткацкой машины, и торжествующе восклицает: "Тогда этот класс промышленников - ткачей и комиссионеров - естественно будет сожалеть, что своими нечесными и жестко (sic) вероломными поступками накликал беду, потому что только чрезмерная нечестность ткачей побудила фабрикантов обратиться к механическим станам".
И действительно, механический ткацкий станок уже появлялся на горизонте и грозил полным преобразованием ткацкой промышленности. Первая механическая ткацкая фабрика в Шуе была устроена в 1846 г. Но вначале ткацкая машина прививалась у нас в хлопчатобумажной промышленности очень туго. "В обозрении выставки мануфактурных изделий в 1849 г." читаем, что "машинное ткачество можно считать у нас еще предметом редкости". До конца 50-х годов ручной ткач господствовал в бумажном ткачестве, но машина уже двигалась и в скором времени должна была вытеснить домашнего ткача.
В суконном производстве в начале 50-х годов паровые ткацкие станки уже были заведены на многих московских фабриках.
VIII
Освобождение крестьян мало отразилось на нашей фабричной промышленности, так как и до этой реформы фабрика, основанная на вольнонаемном труде, получила значительное преобладание над старой фабрикой, основанной на принудительном труде. Только на фабриках солдатского сукна, принадлежавших преимущественно дворянам, крепостной труд находил весьма значительное применение. Упадок старинных посессионных и вотчинных суконных фабрик начался задолго до крестьянской реформы. Изменившаяся техника производства требовала свободного рабочего, и фабрики, продолжавшие держаться обязательного труда, не выдерживали конкуренции новых, капиталистических фабрик. Так, в Калужской губернии уже с конца 30-х годов число суконных фабрик стало сокращаться. В 1839 г. в этой губернии было 15 суконных фарик, из которых И принадлежали дворянам. В 1848 г. в губернии остается только 4 фабрики, причем размеры производства на купеческой фабрике Александрова во много раз превосходили производство всех трех остальных вместе взятых. В 1861 г. в Калужской губернии уже совершенно не остается дворянских фабрик - дворянские фабрики прекращают действие, а вместо них возникает несколько купеческих фабрик.
В Симбирской губернии до 60-х годов значительно преобладали вотчинные дворянские фабрики, основанные на крепостном труде. В 1860 г. из 30 суконных фабрик этой губернии только две принадлежали купцам. Крестьянская реформа нанесла тяжелый удар вотчинным фабрикам этой губернии. К концу 60-х годов в руках дворян осталось только 8 фабрик, на 10 дворянских фабриках производство совсем приостановилось, другие были отданы в аренду купцам, зато число купеческих фабрик возросло до 10-ти.
Воронежская губерния в конце XVIII и начале XIX века была одним из важных центров фабричного производства сукна в России. В это время Воронеж был фабричным городом. По словам местного исследователя Веселовского, "в ту пору Воронеж, по справедливости, можно было считать городом фабричным. Вся его предгорная часть была усеяна фабричными постройками". К 1856 г. в Воронеже осталось только три фабрики, а к середине 60-х годов ни одной. Воронежское суконное производство, основанное всецело на принудительном труде, пало, главным образом, вследствие конкуренции московских купеческих фабрик, работавших вольнонаемными рабочими. Освобождение крестьян нанесло только последний удар падающей промышленности.
Такую же картину постепенного падения представляет и фабричное суконное производство города Казани. Как известно читателю, в городе Казани существовала еще со времен Петра огромная посессионная фабрика, первоначально принадлежавшая Микляеву, а затем перешедшая к Осокину. Эта фабрика начинает быстро падать с 40-х годов: в 30-х годах на ней работало около 1000 человек, в половине 50-х - 450 человек, а в 60-х - 260 человек. Ценность производства сократилась в такой же пропорции.
Точно так же совершенно упали помещичьи суконные фабрики в Орловской и Смоленской Губерниях, и значительно сократились в числе в Пензенской, Тамбовской, Рязанской, Самарской, Полтавской, Харьковской и Подольской губерниях. Наряду с этим появились новые суконные фабрики, принадлежавшие купцам. Главным центром суконного производства стала Москва и Московская губерния. В Московской губернии было издавна много вотчинных и посессионных фабрик, но наряду с этим в этой местности еще в крепостную эпоху возникло много крупных капиталистических фабрик, которые еще задолго до реформы начали вытеснять старинные фабрики с принудительным трудом. Реформа только ускорила гибель старинных фабрик, не сумевших приспособиться к новым условиям производства. Вообще суконное производство, несомненно, испытало сильное потрясение от крестьянской реформы, как можно видеть из нижеследующих цифр:
На другие отрасли промышленности освобождение крестьян повлияло слабее, так как в них в меньше степени применялся крепостной труд. Тяжелый кризис хлопчатобумажной промышленности первой половины 60-х годов был вызван не крестьянской реформой, но причиной совершенно иного рода огромным сокращением подвоза хлопка благодаря американской междоусобной войне. И у нас и в других странах хлопок и бумажная пряжа неимоверно возросли в цене, а цена тканей поднялась гораздо менее.
Затруднения, пережитые хлопчатобумажной промышленностью, повели к временному оживлению льняной. В течение первой половины 60-х годов возникает целый ряд крупных механических льнопрядилен (к 1866 г. таких вновь возникших льнопрядилен считалось уже 20). Вместе с тем расширялось производство полотняных фабрик. По словам Л. Весина, "наступление американской междоусобной войны вывело наши льнопрядильни из критического положения, в котором они находились".
На шелковую промышленность крестьянская реформа не оказала почти никакого действия, так как в этой отрасли производства работа и до реформы производилась почти исключительно вольнонаемными.
IX
В дореформенной России фабрика не только не замещала собой кустарной избы, но, наоборот, очень энергично содействовала росту кустарного производства. Объяснялось это условиями техники производства: в это время крупное производство основывалось на ручном труде и технически стояло почти на том же уровне, как и мелкое производство.
Перемена условий техники, введение в производство машины, чем характеризуется пореформенное время, произвели и глубочайшую перемену в условиях конкуренции кустарного производства и фабрики. Фабрика стала вытеснять кустарное производство, и чем дальше, тем со все большей и большей быстротой.
Новый фазис промышленной эволюции обозначился ранее и сильнее всего в бумаготкацком производстве. Уже в конце 50-х годов фабриканты, жалуясь на утаивание материала ручными ткачами, грозили им механическим станком, который положит конец "злоупотреблениям" непокорных кустарей. Это время настало очень скоро. Механический ткацкий станок появляется во Владимирской губернии уже в 40-х годах, но только в 60-х и 70-х годах механическое ткачество бумажных материй начинает принимать размеры, серьезно угрожающие кустарному ткачеству. В 1866 г. в России было только 42 механических бумаготкацких фабрики, в 1879 г. - уже 92.
Все местные исследователи уже с конца 60-х годов отмечают падение миткалевого ткачества. Но вплоть до 80-х годов мелкое кустарное ткачество еще преобладало над фабричным. Так, по расчету московских статистиков, в конце 70-х годов в Московской губернии из всех тканей, производимых ручным способом, 20% вырабатывалось на фабриках, и 80% - в светелках и избах крестьян. Но уже в это время в некоторых местностях, например в Серпуховском и Коломенском уездах, кустарное ткачество было совершенно убито машинным. Затем вытеснение ручного ткачества миткалей машинным пошло еще быстрее. Во Владимирской губернии в 1882 г. механических станов бумажных материй было 17 871, а в 1890 г., по расчету г. Свирского, 26 690; таким образом, за 8 лет число механических станов увеличилось почти на 50%. Ручные ткацкие фабрики и фабричные конторы не исчезли, но число их быстро сокращается. Так, со времени 1882 г. число станов на ручных фабриках уменьшилось к 1890 г., по расчету того же автора, на 64%. Преимущества механического ткачества так велики, что по словам г. Свирского, "становится непонятным, как наряду со столь могущественным соперником до сих пор может существовать этот падающий промысел (ручное ткачество). Обстоятельство это, - продолжает г. Свирский, - объясняется отчасти тем, что существуют некоторые сорта тканей, производство которых на механических станах или затруднительно, или маловыгодно. Кроме того, одна из главных причин, поддерживающих ручное производство - это чрезвычайно малый заработок, которым довольствуются ткачи кустари".
То же отмечается исследователями и относительно других центров бумажного ткачества. Вообще, относительно направления новейшей эволюции бумажного кустарного ткачества не может быть сомнения: все наблюдатели свидетельствуют в один голос, что в настоящее время весьма быстро происходит превращение домашней промышленности в фабричную. При этом, кустарное ткачество гладких и одноцветных бумажных материй уже почти вымерло или вымирает; в особенности это следует сказать о миткалевом ткачестве, которое во многих местах перешло уже на фабрику, в других же доживает свои последние дни. Недалеко то время, когда ручной миткалевый ткач будет у нас такой же редкостью, как в Западной Европе. Кустарное ткачество узорчатых и разноцветных материй еще борется с фабрикой, черпая силы в ничтожной оплате труда кустаря. Дальнейший прогресс техники неминуемо должен привести и этого рода ткачей на фабрику, что и наблюдается в действительности повсеместно в больших и меньших размерах.
В суконном производстве фабрика и раньше была гораздо сильнее кустарной мастерской. В настоящее время производство тонких сукон сосредоточено исключительно на фабриках, но и производство толстых сукон все более и более становится фабричным делом.
В шелковом ткачестве победа фабрики менее решительна. То же нужно сказать относительно льняного и пенькового ткачества.
После промышленного подъема конца 90-х годов прошлого века русская промышленность вступила в полосу депрессии, охватившей собой все первое десятилетие этого века. Депрессия эта, впрочем, гораздо больше была заметна в горной и машиностроительной промышленности, чем в мануфактурной; годы, непосредственно следовавшие за японской войной, для хлопчатобумажной промышленности были даже очень прибыльными.
В "своде отчетов фабричных инспекторов" за 1906 г. отмечается, например, следующее:
"Параллельно с угнетенным состоянием промышленности по некоторым отраслям и в известных областях Империи, и в других отраслях и в иных местностях наблюдалось более или менее значительное оживление. Это следует сказать главным образом относительно текстильной промышленности центрального промышленного района. Во Владимирской губернии, - пишет старший ее инспектор, - война, продолжительные забастовки 1905 г., частью продолжавшиеся и в отчетном году, повышение заработной платы в связи с некоторым сокращением рабочего времени, создали конъюнктуру, повлиявшую на поднятие цен мануфактурных изделий не только в хлопчатобумажной, но и в льняной промышленности. Увеличение прибыльности предприятий, в свою очередь, вызвало стремление к расширению производства, с одной стороны, и возникновение новых предприятий - с другой. За отчетный год открылось 6 паровых бумаготкацких фабрик с 1 005 ткацкими станками и 3 льноткацких фабрики со 148 механическими станками. На шуйских фабриках в течение отчетного года поставлено 200 новых механических станков. Наряду с увеличением бумаготкацкой промышленности шло усиление производства на ситцепечатных и красильных фабриках, с той разницей, что здесь это усиление достигалось постановкой новых машин, переходом тех или иных отделов с денной на сменную суточную работу и вообще усилением комплекта рабочих... Такое же оживление текстильной промышленности имело место в Московской губернии, в виде значительного увеличения число рабочих на фабриках этой отрасли производства, вследствие постановки новых машин, расширение фабричных предприятий и перехода с односменной на двусменную работу.
Процесс концентрации производства и вытеснение фабрикой кустарной промышленности за последнее десятилетие пошел особенно быстро.
На концентрацию производства указывает сокращение домашней работы по заказам фабрикантов. В 1904 г. домашних рабочих, работавших на фабрикантов и раздаточные конторы, считалось 89,6 тыс., а в 1909 г. лишь 75,2 тыс. Число раздаточных контор сократилось за то же время с 524 до 376.
Отчеты фабричных инспекторов неоднократно указывают на борьбу крупного и мелкого производства и гораздо меньшую способность мелкого производства бороться с кризисом. Так, например, за 1905 г. читаем: "Понижение числа фабрик, при некотором одновременном увеличении числа рабочих, объясняется исключительно значительным числом закрывших в сравнительно мелких фабрик, не выдержавших кризиса вседствие общего тревожного состояния, пережитого Империей в отчетном году, тогда как более крупные фабрики, хотя и работавшие с более или менее частыми и продолжительными перерывами от политических забастовок, в конце концов нашли возможность в конце года даже увеличить число своих рабочих. Таким образом, из года в год продолжающийся процесс концентрации фабричных рабочих наблюдался и в отчетном году". За 1906 г. старший фабричный инспектор Владимирской губернии, отмечая возникновение нескольких новых паровых бумаготкацких и льноткацких фабрик, признает характерным "для этих вновь возникающих предприятий, что основатели их раньше большей частью занимались раздачей пряжи для ручного ткачества кустарям, а в настоящее время, закрыв свои раздаточные конторы, перешли на механическое ткачество. Вновь открытые фабрики выстроились в тех же районах, где раньше действовали раздаточные конторы, и ручные ткачи-кустари создали главный контингент рабочих этих фабрик. Обучение и приобретение навыка к механическому ткачеству миткалей, требуя не более 4-6 недель, не могло служить препятствием к такому переходу, который ввиду вдвое большего заработка механических ткачей сравнительно с ручными, был для них крайне желательным".
Гибельное влияние кризиса на ручное ткачество выразилось особенно резко в 1908 г. в белостокском районе. "В шерстяном деле продолжительный кризис вызвал некоторую эволюцию. Явилось стремление удешевить и улучшить технически производство. Но ни в чем перемена эта не сказалась так резко, как в ткачестве. Кризис заставил либо значительно сократить или совсем прекратить ручное ткачество, либо перейти к механическому ткачеству. Число ручных ткачей в Белостоке сильно уменьшилось: по подсчету профессионального общества текстильщиков к концу 1908 г. в Белостоке было не более 300 ручных ткачей, тогда как их еще недавно считалось 1500-2000 человек. Одновременно с падением ручного ткачества возросло число механических ткацких станков, появились и новые фабричные корпуса, в которых нашли себе место новые механические ткацкие фабрики".
В 1909 г. тот же процесс вытеснения фабрикой домашнего производства отмечается и во Владимирской губернии. "Заслуживает особого упоминания - читаем в отчетах этого года - появление малых механических ткацких фабрик, которые заменяют прежнее ручное ткачество. Предприятия эти, как доносит старший инспектор Владимирской губернии, открываются, главным образом, владельцами бывших раздаточных контор”.
То же отмечается и в последнем "своде отчетов фабричных инспекторов за 1910 г.".
Особенностью нашей капиталистической промышленности является чрезвычайно сильная концентрация производства. Как выше указано, в XVIII веке Россия была той страной, в которой крупное промышленное производство было развито сильнее, чем в странах западной Европы. И в настоящее время в нашей капиталистической промышленности крупные предприятия играют большую роль, чем в западной Европе - Россия и теперь остается страной крупного промышленного капитала по преимуществу. Правда, капиталистическая фабрика в общем строе нашего хозяйства играет гораздо меньшую роль, чем в таких передовых странах капиталистического мира, как, например, Германия. Но зато в пределах фабричной промышленности у нас наблюдается большая концентрированность производства, чем в той же Германии.
В Германии в 1895 г. считалось в средних и крупных промышленных предприятиях около 5 1/2 милл. рабочих, причем в очень крупных предприятиях (имеющих каждое свыше 1000 рабочих) было занято 563 тыс. рабочих. В России же в 1902 г. на средних и крупных фабриках и заводах считалось всего 1,8 милл. рабочих, но в том числе на фабриках и заводах, имеющих свыше 1000 рабочих - 710 тыс. Далеко отставши от Германии по общей численности фабричного пролетариата, Россия стоит, таким образом, впереди нее по числу рабочих на очень крупных фабриках.
Точно так же в Бельгии рабочие, занятые на фабриках, имеющих каждая не менее 500 рабочих, оставляли в 1896 г. 28% всего числа рабочих, числящихся на крупных и средних фабриках, в России 53%.
За истекшее десятилетие концентрация нашего фабричного производства сделала дальнейшие успехи. Так, если сравнивать данные о числе рабочих на разных фабриках, приводимые в отчетах фабричных инспекторов, то окажется, что за десятилетие 1901-1910 г. возросло число рабочих только на крупных фабриках, на мелких не только не возросло, а даже сократилось.
В последнем "своде отчетов фабричных инспекторов за 1910 г." делается сравнение числа рабочих на фабриках разных категорий в среднем за пятилетие 1901-1905 гг. и за пятилетие 1906-1910 гг. Оказывается, что, в то время, как общая численность фабричных рабочих возросла за это время с 1 666 815 до 1 776 016, т.е. на 6,6%, число рабочих на фабриках, имеющих свыше 1000 рабочих на каждой, возросло с 544 138 до 664 806, т.е. на 22,2%.
Иными словами, концентрация производства на наших фабриках, и так уж большая, сделала дальнейшие успехи.
Огромное экономическое значение этого факта очевидно. Хотя фабрик в России, сравнительно с другими более передовыми странами, и мало, но зато в ней преобладают значительно более крупные фабрики. Объясняется это, на первый взгляд, странное и непонятное обстоятельство тем, что западная Европа знала другую промышленную культуру кроме капиталистической - на Западе существовала и существует стойкая и жизнеспособная средняя и мелкая промышленность, имевшая славное прошлое, и лишь шаг за шагом уступающая свои позиции крупному капиталу. На Западе имеется многочисленный средний класс - мелкие преприниматели, промышленники и торговцы, энергичные, предприимчивые и зажиточные, умеющие отстаивать в борьбе с крупным капиталом свои интересы. У нас же не было никакой другой промышленной культуры, кроме капиталистической, и нет зажиточного и многочисленного класса мелких предпринимателей - капитализм, вопреки обычному мнению, играл у нас гораздо более положительную роль, чем на западе, ему не приходилось разрушать высокую экономическую культуру иного типа; вот почему наш капитализм, не встречая никакого сопротивления, легко складывается в формы, еще не достигнутые странами, стоящими по своему хозяйственному развитию далеко впереди нас.
1* "Очерк мануфактурной промышленности" - яркое свидетельство выдающихся научных заслуг М.И. Туган-Барановского и его политических пристрастий. Политический лейтмотив очерка четко выражен в заключительном выводе: "капитализм в России, не встречая никакого сопротивления, легко складывается в формы, еще не достигнутые странами, стоящими по своему хозяйственному развитию далеко впереди нас" (с. 574).
М.И. Туган-Барановский не был бы выдающимся мыслителем-экономистом, если бы не подкреплял свои политические тезисы оригинальными фактическими данными, материалами, наблюдениями и частными выводами о развитии промышленного производства в России, которые, кстати, не утратили своего значения и ныне. Однако в ходе анализа он допускает использование экономических категорий в обыденном, а не научном толковании. Например, рассматривая развитие промышленности (читай - капитализма) на Западе (например в Бельгии), он научно проводит различие между мануфактурой и фабрикой по характеру используемого труда. Когда же дело касается России, то эти понятия он уже дифференцирует по их происхождению. Так, фабрику он относит к капиталистическому производству, а мануфактуру вообще рассматривает в бытовом употреблении этого слова, т.е. связывает ее с текстильной промышленностью.
Действительно, начиная с Петра Великого в России промышленность, в том числе и текстильная, развивалась в форме крупного производства. Данная историческая особенность развития промышленного производства в России дает М.И. Туган-Барановскому лишь повод, и не более того, для того, чтобы все текстильное производство охватить без разбора термином "мануфактура". Это позволяет уйти от анализа двоякой роли мануфактуры в развитии промышленности. Эта двойственность состоит в том, что, с одной стороны, мануфактура вводит в процесс производства разделение ручного труда, а с другой - комбинирует ремесла, бывшие ранее самостоятельными. Последнее явление было наиболее характерным для России. И М.И. Туган-Барановский обращает внимание читателя в основном именно на эту сторону развития капитализма в России. Тем самым в очерке по-существу стирается различие между двумя историческими этапами развития капитализма в России: периодом собственно мануфактурного, фабричного производства, основанного на разделении ручного труда, и периодом фабричного производства, основанного на применении машин.
Н.К. Фигуровская, А.С. Фалина, А.А Назаров, В.А. Погребинская, В.В. Симонов, В.П Седнев, Д.А. Блесков.
<< Назад Вперёд>>
