Урал и Западная Сибирь в конце XVI - начале XVIII в.

Очередная задача заключается в том, чтобы проследить формирование рынка рабочей силы для сельского хозяйства Урала и Западной Сибири в изучаемую эпоху. Область сельскохозяйственного производства вообще и земледелие прежде всего отличается наиболее медленным внедрением технических усовершенствований, застойным характером общественных форм, В. И. Ленин отмечал, что «на земледелии вообще и на крестьянстве в особенности тяготеют с наибольшей силой традиции старины, традиции патриархального быта, а вследствие этого — преобразующее действие капитализма (развитие производительных сил, изменение всех общественных отношений и т. д.) проявляется здесь с наибольшей медленностью и постепенностью»¹⁰⁷⁶. Тем более интересно и поучительно заглянуть в эту сферу жизни русского сельского населения с точки зрения характера и степени распространения наемного труда.

Система отношений купли-продажи рабочей силы не была характерным явлением классического феодализма, хотя спорадическое применение наемного труда, притом в ограниченных пределах, имело место и тогда. Только товарное хозяйство, становящееся на путь капиталистического, знает наемный труд не в качестве неустойчивого и редкого спутника производства, а как необходимый компонент своего развития.

Данная проблема была самой острой и спорной в дискуссиях о генезисе аграрного капитализма, прошедших на страницах научных журналов последних лет и на сессиях симпозиума по аграрной истории Восточной Европы с момента начала его деятельности (1958 г.). Поэтому вполне очевидно, что обойти ее в нашей работе было бы грубой ошибкой или, по крайней мере, отказом от разделяемых автором этих строк наряду с другими исследователями положений, суть которых известна специалистам и нашла отражение в печати. Кроме того, при любом течении дискуссии соответствующий конкретно-исторический материал, ныне находящийся в арсенале науки, далек от того, чтобы его признать достаточным. Впрочем, нельзя закрывать глаза на то, что состояние источников XVII — начала XVIII в. не рисует особо радужных перспектив на отыскание массового материала о наемном труде в сельском хозяйстве. Исследователю, как правило, приходится довольствоваться очень случайными и разрозненными сведениями, подчас нелегко сопоставимыми во времени. Но это не значит, что нужно отказаться от попыток разысканий в названном направлении.

В этой связи возникает вопрос принципиального значения о методике оценки добытого материала, о критериях, которыми надлежит руководствоваться при исследовании места и роли данного явления в социально-экономическом облике эпохи. Мы полагаем, что многозначность критериев здесь не обязательна, принимая во внимание и первичные формы буржуазных отношений, и отмеченные источниковедческие особенности. Даже если не удается построить столь желаемый динамический ряд по методам статистики, мы вправе взять за основу два ведущих признака: 1) устойчивость применения наемного труда в сельском хозяйстве как общественной категории; 2) связь хозяйств нанимателей с поставкой продукции на рынок, т. е. наличие товарного производства. При всей важности остальные показатели будут иметь подчиненное значение.

Вполне понятно, что особый интерес имеет задача выяснения применения наемного труда в хозяйствах непосредственных производителей материальных благ и в первую голову крестьян.
Для изложения темы изберем порайонно-хронологический принцип и попытаемся пронаблюдать за исследуемыми явлениями по мере возникновения административно-территориальных единиц изучаемого района.

* * *

Следовательно, речь должна сначала идти об уездах Перми Великой — территории сравнительно давнего русского заселения (Чердынский и Соликамский уезды). Но, как известно, здешние места были в большинстве своем малопригодны для хлебопашества по почвенно-климатическим условиям. И материал по этим уездам очень скуден. По-видимому, более характерен для здешних нехлебородных мест был наемный труд в промышленности (солеварение, деревообработка и т. д.). Однако распространенность наемного труда в сельском хозяйстве крестьян и посадских людей Перми Великой нашла все же отражение в источниках.
Еще А. П. Пьянков в 20-х годах нашего столетия обратил внимание, привлекая изданные документы, на факты применения наемного труда у крестьян этого района¹⁰⁷⁷.

В Соликамском уезде один частный акт 1628 г. упоминает «пашников», обрабатывавших земельные участки достаточно зажиточного крестьянина¹⁰⁷⁸. Согласно писцовым книгам М. Кайсарова (1623 — 1624 гг.), в селе Камасине значился двор, в котором «Гаврилко Антонов сын Кополин да Семейка Гладкая, поденьщики»¹⁰⁷⁹.

Крестьянин Пянтежского стана Чердынского уезда Никита Сысольцев предстал перед судом в 1681 г., будучи обвинен со стороны «пянтежанина ж» Трофима Тирякова в неотдаче денежного долга. Ответчик «не лживил» заемной кабалы, но заявил, что действительно не доплатил 8 руб. 13 алт. «А за те деньги он, Никитка, в прошлых годех заработал, а отписей де у него в тех деньгах нет»¹⁰⁸⁰.

«Срочные» работники были в сылвенских владениях посадского человека Соли Камской Томилы Елисеева в середине XVII столетия. По переписным книгам 1647 г., в деревне Чувашевой, принадлежавшей Ивану Суровцеву, жил «наемный ярышка» Дементий Иванов Вятчанин¹⁰⁸¹. У приказчика Суровцева Агея Константинова Килькина в деревне Мыс было 4 «наймита»¹⁰⁸². В вотчинах Строгановых известны от 1614 г. «наемные должные казаки», убегавшие от владельцев за Урал (в другом случае они названы «наемными должными ярыжными казаками»)¹⁰⁸³. Остается не вполне ясным, всегда ли эти казаки использовались на сельскохозяйственных работах.

Трудно сказать, оформлялась ли в Перми Великой наемная работа у сельских хозяев какими-либо документами. Правда, известен случай, когда приказчик Ивана Строганова Василий Кукшин «нанял на срок по записе жыти, ноября месяца [1624 г.] с первово на десять числа да по июнь месяц по первое число [1625 г.]» бывшего холопа Максима Строганова Афанасия Русинова. Последний указал, что «по той записе найму я взял денег и сукнами 16 рублев... и по той... записе... отжил»¹⁰⁸⁴.

* * *

Теперь переходим за Урал, в пределы Верхотурско-Тобольского земледельческого района, основы которого были заложены к концу первой четверти XVII в.

Сведения о наемном труде в сельском хозяйстве этих территорий имеются очень ранние. Так, в челобитной царю Борису Годунову 1605 г. жители Верхотурского уезда (служилые, ямщики, крестьяне) писали: «Держат де они, наймуючи, для своей нужи и для пашни и для гоньбы у себя ярыжных казаков, а найму им дают по 3 рубли с полтиною и по 4 рубли на лето, опричь того, что они едят и пьют их...»¹⁰⁸⁵.

Если верить челобитчикам, то выходит, что упоминаемый ими «найм» — особого рода, не имеющий прямого отношения к становлению наемного труда как такового. В том же духе выдержана челобитная 1625 г. пашенных крестьян соседнего Туринского уезда. «А которые де крестьяне прибраны на государеву пашню в прошлых годех... и у тех де крестьян дворов, и жон, и детей, и лошадей, и никакой животины нет, и многие де живут в наймех у всяких туринских жилецких людей. А государеву десятинную пашню пашут они с великою нужею, тем наймом, что выработают...»,— жаловались они¹⁰⁸⁶. Здесь также «найм» — дело вынужденное. Он выглядит скорее средством обеспечения тяглоспособности крестьянского двора, чем источником существования. Разумеется, для контрагентов мог иметь место предпринимательский интерес. Данное явление можно рассматривать на правах уснащенной феодальными атрибутами еще не выкристаллизовавшейся формы купли-продажи рабочей силы, а в качестве такового — ступенью генезиса наемного труда в сельском хозяйстве. Аналогичный характер носит сообщение приказчика Тагильской слободы Якова Шульгина о том, что в 1628 г. некоторые подведомственные ему крестьяне «бродят многие меж двор и работают на всяких людей из лошадей, чем бы им государева пашня попахать и ис хлеба, чем бы им впредь сытым быть...»¹⁰⁸⁷. Подобные факты известны и для более позднего времени. В конце 40-х годов чусовской крестьянин Иван Григорьев вследствие отсутствия брата, которого хотел приневолить «во двор» приказчик Андрей Буженинов, вынужден был пахать десятинную пашню «наемными людьми»¹⁰⁸⁸. Во втором очерке приводились данные о массовом найме на обработку вновь устроенной десятинной пашни под Тобольском при воеводе П. И. Годунове. В 1699 г. за беглых невьянских крестьян десятинную пашню обрабатывали «миром», «наймуя дорогою ценою»¹⁰⁸⁹. А приписанные к Невьянской слободе крестьяне дальних деревень не поспевали к десятинной пашне, в результате чего вместо них слободские старосты также «наймуют» сторонних людей, о чем с неудовольствием доносили властям, ссылаясь на разорительность такой практики¹⁰⁹⁰.

Говоря о гулящих людях, мы уже имели случай указать на то, что они нередко выступали наемными работниками в сельском хозяйстве на Урале и в Западной Сибири. Сейчас коснемся данного вопроса более детально.

В материалах верхотурской приказной избы 20-х годов XVII в. нами обнаружены весьма ценные документы, проливающие свет на эту сторону дела. Имеются в виду книги сбора пошлин с наемных ярыжек, сохранившиеся за два смежных года — 1624 и 1625¹⁰⁹¹. Насколько нам известно, такой материал лишь частично введен в научный оборот¹⁰⁹², что делает необходимым предварить изложение некоторыми замечаниями источниковедческого порядка.

Напомним, что с гулящих людей, кроме годового оброка в стандартном размере 25 коп. с человека, взимали 5-процентный налог с договорной суммы наемной платы (по 10 ден. с рубля). Вот эти-то пошлинные деньги в Верхотурье и по слободам (Тагильской, Невьянской, Ницынской) записывали в особые книги. В них встречаются и глухие, и более распространенные записи. Первые заключают два-три элемента: имя ярыжного, сумму найма (далеко не всегда) и пошлины с нее. В отдельных книгах 1625 г. имеется также указание на приблизительный срок найма (как правило, это «летний найм», что само по себе красноречиво говорит о сельскохозяйственном, земледельческом его применении). Вторая группа записей содержит несколько более подробные данные. Помимо перечисленных моментов, ее формуляр называет имя нанимателя или место проживания работного ярыжки («в Кишкине», «в Анисимове» и т. д.— по именам хозяев). Вот образец такой записи: «Взято сЫвановых ярыжных Толмачева государевы порублевые пошлины со шти человек — Васьки Пана (следует перечисление имен)... с двадцати рублев с рублем по десяти денег с рубля — один рубль один алтын четыре деньги».
Эти обстоятельства для нас особенно ценны, так как открывают возможность определить число наемных работников в отдельных хозяйствах. И, что также крайне важно, появляется редкий шанс в сопоставлении с другими источниками дать некоторое представление об экономическом положении нанимателей, их связи с рынком (в первую очередь, по материалам таможенных и оброчных книг этих же годов). С огорчением пришлось исключить из поля зрения те пошлинные книги, где невозможно провести разницу между пошлинным сбором с суммы найма и обычным годовым «гулящим» оброком. К счастью, этот изъян присущ только книгам по городу Верхотурью 1624/25 г., которые вели Пахом Васильев и Федор Трушенков. В них занесено 93 человека, что составляет небольшую долю нанимавшихся в те годы, как увидим из дальнейшего изложения. Гораздо обстоятельнее вели книги в Тагильской слободе (сохранились за оба года). Только за 1625 г. имеются книги Невьянской слободы. Основой приведенных ниже таблиц послужили книги 1624 г., составленные Андреем Бужениновым, и 1625 г., которые подал он же¹⁰⁹³.

Записи в книгах не всегда точно датированы, но там, где датировка имеется, она относится к августу—сентябрю (чаще к августу).
Общая численность учтенных книгами наемных ярыжных в 1624—1625 гг. характеризуется такими цифрами:

	1624 г.	1625 г.
По книгам томоженного головы Верхотурья Пахома Васильева	-	60
По книгам Андрея Буженинова в том числе с именами нанимателей	281	271
По книгам сына боярского Ивана Спицына	-	59
в том числе с именами нанимателей	-	13
Итого	281	389

Значительный процент ярыжных, нанятых жителями Верхотурского уезда за 1624—1625 гг., с обозначением имен хозяев, говорит сам за себя. Вполне логично думать, что внесение или невнесение этих имен в книги далеко не всегда равносильно в первом случае добросовестности и во втором — нерадивости оформления документации. Какого-либо узаконенного формуляра книг не существовало, и доля произвола в их составлении, несомненно, была. Однако более значимым представляется другое соображение. Наличие в книгах имени нанимателя указывает на то, что данное лицо не впервые прибегает к эксплуатации чужого труда. Иначе трудно объяснить повторяемость имен значительной группы хозяев-нанимателей в книгах 1624 и 1625 гг. Эту категорию лиц мы возьмем на особую заметку и к ней еще вернемся. А сейчас за ее вычетом представим картину распределения работников в зависимости от числа единовременно нанятых (табл. 8, по данным книг А. Буженинова).

Решительное преобладание найма одного работника отмечено в обоих годах. Но вместе с тем показательно устойчивое присутствие 15—20% случаев найма от двух до четырех работников в одно хозяйство, что нельзя не признать для столь отдаленной поры явлением знаменательным и достаточно весомым. Притом необходимо помнить, что сведения эти, безусловно, занижены, ибо при «безымянном» найме могло статься, когда один и тот же хозяин фигурировал в книгах повторно. Здесь же при подсчетах эта возможность, естественно, не могла найти отражения по состоянию источников.

Перейдем к той категории хозяев-нанимателей, которые обозначены в книгах «имянно». В 1624 г. их известно 67, в следующем году — 68. По тому и другому году проходят 35 человек, т. е. более половины. На долю этих последних приходится в 1624 г. 129 наемных ярыжных (в среднем более чем по 3 человека на хозяйство), в 1625 г.— 108 (почти та же картина).

Таблица 8


* ВПИ, оп. 4, кн. 2, лл. 440а—457; кн. 5, лл. 325—348.


Разработка материала по «лицевым счетам» этих 35 человек дает следующие сведения, показывающие количество наемных работников на хозяйство, а также сумму наемной платы, полученной ярыжными (табл. 9).

Таблица 9


* ВПИ, оп. 4, кн. 2, лл. 440а—457; кн. 5, лл. 325—348.


Среди хозяев-нанимателей в социальном отношении преобладают крестьяне и ямщики. Здесь только один служилый человек (Иван Спицын) и один посадский Верхотурья (Иван Толмачев). Список нанимателей возглавляют ямщики Кишкины, Голомолзины. Наличие среди наиболее активных хозяев ямщиков объяснимо. Ямщицкие хозяйства лучше, чем другие (по роду своей деятельности), были обеспечены тягловой силой — лошадьми. Ямщики не порывали связей с сельским хозяйством. Наоборот, они использовали свое преимущество, и небезуспешно. Их экономическое положение в рассматриваемое время выглядит достаточно крепким. Регулярность найма (в некоторых хозяйствах по 5—10 и более ярыжных), значительные расходы на их оплату подчеркивают отнюдь не потребительский характер этих хозяйств. Скромнее, но также выделяются по всем показателям хозяйства крестьян Саввы Пурегова, Пинежаниных, Горсткиных, Дедюхиных. В разной степени, но так именно можно оценить все хозяйства, учтенные в таблице. Этот вывод с очевидностью вытекает из специального рассмотрения затрат на оплату работников. Так, получается, что в течение двух лет (или, точнее, двух летних сезонов) расходы эти распределяются следующим образом: менее 5 руб. ни одного случая не отмечено, от 5 до 10 руб.— 7 (20%), от 10 до 20 руб.— 11 (31,4%), от 20 до 50 руб.— 13 (37,2%) и свыше 50 руб.— 4 (11,4%). Если учесть, что «государево жалованье» стрельцам не превышало 4 руб. 50 коп. в год, ямщикам — 7 руб. 50 коп., даже у детей боярских оно редко достигало 15 руб., то станет понятно, насколько внушительны приведенные цифры. Естественно, здесь не учтена оплата натурой, которая, без сомнения, практиковалась если не полностью, то частично. На это, в частности, указывают факты продажи ярыжными некоторого количества хлеба, зафиксированные таможенными книгами.
Торговый, предпринимательский характер сельскохозяйственного производства названной категории лиц подчеркивается не только применением (отнюдь не случайным) наемного труда. Сличение книг сбора пошлин с ярыжных и таможенных книг 1624—1625 гг. показывает, что подавляющее большинство включенных в таблицу людей занималось хлебной торговлей. Сверх того, почти у каждого третьего (согласно оброчным книгам тех же годов) была мельница с высокой ставкой оброка (обычно от рубля и выше). Вот как выглядят эти данные (табл. 10).

Таблица 10


* Источниками для таблицы послужили таможенные и оброчные книги Верхотурья и Тагильской слободы за 132—133 гг. (сентябрь 1623 — август 1625 гг.), хранящиеся в ЦГАДА (ВПИ, оп. 4, кн. 2 и 5). На интенсивность действия местного хлебного рынка еще в 1621 г. указывает царская грамота, запрещающая приобретение хлеба «в закуп», получившее здесь широкое развитие (АИ, Т. III, № 107, стр. 151—152).
** Девятый Ощепков в 1628 г. был поставлен на суд в 71 руб. Харапугина (там же, кн. 8, л. 89).


Опять-таки наши сведения если грешат, то в сторону преуменьшения, так как неустойчивость написания фамилий и прозвищ затрудняла идентификацию лиц и в таблицу вошли только бесспорные случаи. Не принимались также в расчет факты продажи хлеба однофамильцами, которые могли быть родственниками включенных в таблицу под именами, но могли ими и не быть. Только тогда, когда доподлинно известно, что торговал тот, кто значится в таблице, он в ней учтен. Наконец, не взяты данные о торговле продуктами животноводства и скотом. Да и вообще, как хорошо известно, таможенные книги — отнюдь не исперпывающий источник для характеристики торговли, особенно розничной. Вряд ли можно сомневаться, что существовали другие источники доходов, не учтенные нашими документами. Приняв во внимание эти соображения, получим, что в 18 случаях обращение к рынку для хлебной продажи происходило два года подряд. Выручка составляла подчас немалые суммы, однако редко покрывавшие расходы на оплату наемных работников. В девяти случаях продажа отмечена только в одном году. Рыночные цены в 1624—1625 гг. стояли на уровне 30 коп. за четверть ржи и 40 коп. за четверть ржаной муки. Следовательно, исключив 8 случаев, когда сведения о торговле отсутствуют, получим в среднем почти 8 руб. на хозяйство, т. е. в пересчете на рожь продажа выразится цифрой 26—27 четвертей на хозяйство за два года.

Чтобы вести торговое земледелие, далеко не всегда, как мы видели, дело ограничивалось семейной кооперацией. Наемный труд становится нормой. Но есть еще один важный фактор, способствовавший тому, что некоторая часть хозяйств жителей данного края выбивается на путь предпринимательства. Старинный, патриархальный обычай «помочи» в страдную пору используется коммерсующей верхушкой в своих целях. «Помочь» односельчан становится источником дополнительной рабочей силы, чтобы управиться к сроку и сократить расходы на привлечение наемных работников. Разве не показательно, что в летние месяцы те самые зажиточные хозяйства, которые эксплуатируют работных ярыжных, еще и пользуются даровым трудом соседей? Об этом свидетельствуют книги пивных явок соответствующих лет. В 1624 г. разрешение на варку пива получили знакомые нам Голомолзины, Иван Толмачев, Федор Губа, Ощепковы, Иван Ратай. Анисимовы, Пинежанины, Горсткины, Дедюхины, Иван Комаров, Гаврила Кривой, не говоря о тех, кто в качестве нанимателей работников известен нам только в этом году (в таблицах они отсутствуют). Это — Михаил Закретня, нанявший 2 работников; Василий Жерноков (3 ярыжных); Герасим Заплатин (2 ярыжных), а также Григорий Зоря, Степан Ципилев и др. У всех заявителей один мотив — «на помочь», «на помочь хлеба жати»¹⁰⁹⁴. Эти записи численно перекрывают явки, дозволенные по случаю религиозных праздников, свадеб, крестин и других событий. Единовременно оказываемая «помочь» могла быть очень многолюдной. 5 августа 1669 г. во двор к приказчику Тагильской слободы Измайлу Коптеву шли «помошные люди с покосу... ямщики и крестьяне и гулящие люди человек з дватцать и больши»¹⁰⁹⁵. Угощение было необходимым вознаграждением «помощников». У попа Амвросия Максимовых из Кунгурского уезда поздно «ввечеру» 24 августа 1705 г. возвратившихся с работы участников «помочи» усадили за стол. Они ели щи, пили пиво¹⁰⁹⁶.

Уровень оплаты наемных работников колебался в довольно широких пределах — от 2 руб. и 2 руб. 50 коп.— до 10 руб. и иногда выше. Но самой распространенной была оплата в 3—5 руб. У названных ранее 35 хозяев средний размер наемной платы одного ярыжного составлял в 1624 г. 4 руб. 68 коп., в 1625 г.— 4 руб. Иных данных об условиях найма книги сбора пошлин не дают. Их приходится искать в делопроизводственных документах и судебных делах. Но прежде стоит сказать о том, как расценивать сообщенный выше материал, если аналогичных источников позднего времени в нашем распоряжении нет. Думается, не будет ошибкой признать, что последующие годы в этом отношении не были исключением ни для Верхотурского уезда, ни для других земледельческих районов Западной Сибири.

Наемных работников поставляла главным образом волна гулящих людей из Европейской России. Иногда вербовку их проводили сами сибирские жители в поморских уездах. В марте 1636 г. через Верхотурье проехал тюменский пашенный крестьянин Сила Чувашев. Он, будучи целовальником, возвращался из Устюга Великого, где выполнял какие-то служебные поручения. При проверке выяснилось, что «ведет де он, Силка, с собою с Руси в Сибирь на Тюмень своих наемных работных людей: с Устюга вдову Ульянку Михайлову дочь з детьми з двемя сыны, с Сергушкою да с Пронькою, да з дочерью с Настасьицею, да с снохою с Ульянкою. Да от Соли Вычеготцкой вдову ж Оленку Филиппьеву дочь». Доказывая законность провоза названных лиц, Чувашев привел такие аргументы: «Ульянка де з детьми дали ему... на себя на Устюге служивую запись на 10 лет, а Оленке де... за провоз у него, Силки, живучи, работать 4 года». В последнем случае Чувашев «записи... не имывал», соглашение было устным. «А те де ево... работные люди и Оленка,— добавил он,— были вольные и нетяглые, скитались меж двор по миру и с ним... едут в Сибирь из своей воли». Допрошенные работные люди подтвердили слова хозяина¹⁰⁹⁷. В данном случае отношения найма приближались, по-видимому, к тем, которые известны по источнику, именуемому жилой записью и получившему широкое распространение несколько позже¹⁰⁹⁸. Кабальный элемент, стеснявший работника, тут налицо. Но и его нужно рассматривать совершенно конкретно, а не в качестве некой абстрактной категории, всегда и всюду обозначавшей антитезу более «чистым» формам наемного труда. Ведь здесь дело идет о судьбе людей, чьим уделом на родине было нищенство.

Гораздо более распространенным путем найма рабочих рук было, как отмечалось, привлечение пришлого гулящего люда. Это явление пронизывает весь изучаемый период и находит подтверждение в источниках. В 1643 г. приказчик Ирбитской слободы Василий Муравьев получил указание из Верхотурья выявить гулящих людей и «срочных ярыжек, которые живут у ирбитцких крестьян в сроках». Требовалось также «взять по них порушные записи: по срочных ярыжках пашенных крестьян, хто у ково в сроке живет, а по гулящих людех друг по друге». Муравьев исполнил предписание и выслал требуемые «росписи» вместе с поручными¹⁰⁹⁹. Во время следствия о злоупотреблениях прежнего верхотурского воеводы Максима Стрешнева (1646 г.) посадские люди упоминали, что у них были наемные «ярыжки»¹¹⁰⁰. Во втором очерке говорилось, что присутствие наемных ярыжных людей у крестьян и других жителей Западной Сибири было фактом повседневным. Этому не могли воспрепятствовать запрещения принимать в работники прихожих людей, издававшиеся в 80—90-х годах XVII в. Не подлежит сомнению и укрепление товарного производства сельскохозяйственных продуктов на данных территориях, одним из показателей которого явилась отмена доставки хлеба из-за Урала (1685 г.).

Характеристику положения наемных работников уместно начать с вопроса об условиях найма и уровне оплаты. Для середины 20-х годов XVII в. некоторые данные уже были сообщены ранее на основе книг сбора пошлин. Обстоятельнее на этот счет изъясняются документы тогда, когда возникают конфликты между работодателями и наймитами, особенно если дело доходило до суда.

В нашем распоряжении нет актов, оформляющих «срочную» работу по найму в сельском хозяйстве западносибирских уездов, хотя упоминания о «записях» встречаются. Для промышленности таковые сохранились, хотя и в очень малом числе (вспомним братьев Тумашевых, нанявших «в срок 6 человек важен в 1671 г.). По Уложению 1649 г. (гл. XI, ст. 32) крестьянам дозволялось наниматься в работу «по записям и без записей», т. е. по закону не существовало обязательной письменной фиксации отношений найма. Уложение предусматривало также, чтобы хозяева «не крепили» за собой наймитов. Такая предусмотрительность крепостнического кодекса прежде всего касается зависимых крестьян, от потери которых гарантировал закон их владельцев.

Устный договор, по-видимому, был наиболее распространенным видом найма рабочей силы. В июле 1643 г. ирбитский конный казак Никита Еремеев подал исковое челобитье в судную избу с жалобой «на гулящево на наемново своего срочного ярыжку» Владимира Афанасьева Устюжанина. Челобитчик указал, что В. Устюжанин «нанялса... в срок в работники» с Пасхи 1643 г. до Филиппова поста того же года, «а рядил у меня найму 5 рублев без гривны, а деньги взял все сполна». По словам жалобщика, Устюжанин «робить страдные поры не хочет и прочь отходит, а денег мне не отдает». Просьба состояла в том, чтобы дать «суд и управу» на ярыжного «в том моем найму в деньгах и в работе». Суд состоялся. Ответчик со своей стороны подтвердил, что договорный срок и плата в иске определены правильно. Однако он отрицал, что получил вперед всю сумму, заявив: «А наперед де я у него денег задатку взял 2 рубли. И за те де я деньги ему, Миките, и заробил. А впредь де я у него, Никиты, в сроках жить не хочю». В получении остальных денег ярыжный отперся. Крестоцелование не разрешило спора. Сверх того истец назвал своих свидетелей, среди которых был «товарищ» наймита, гулящий человек, также «срочный», Селка Дементьев и еще один гулящий. Устюжанин отвел свидетелей тем, что «они ему, Миките, род и племя». Записывавший ход судоговорения писчий дьячок отметил при этом по поводу отвода: «Тово он не сказал, почему род и племя». Не согласился Устюжанин и на свидетельство «товарища»: «меня Селка с ним, Микитою, обижают», другой гулящий, свидетель— «у брата ево родново (ответчика.— А. П.) на подворье, а со мною де в бране». Поскольку наймит не выдвинул своих свидетелей, дело им было проиграно. Приказчик Василий Муравьев вынес такое решение: «Гулящему человеку Волотьке Офонасьеву у Микитки до сроку до Филиппова заговенья в сроке жить, потому что он, Волотька, ...в срок наимовалса до Филиппова заговенья и хотел от него, не дождався страдные поры, ототти. А задатку он 2 рубли денег взял». Относительно остальной суммы найма судья предложил ответчику целовать крест в справедливости его утверждения. Но дело не дошло до этой процедуры. Ответчик «повинилса» в получении всех договорных денег сполна.
И вот тут выступает на сцену побочный документ конфликтного дела, вместе с тем отражающий суть сделки. Владимир Устюжанин, признав свое поражение, «дал ему, Микитке, на себя срочную порушную запись». При заключении договора, следовательно, ее не было, и она появилась только в порядке страховки от повторения этой истории¹¹⁰¹. Но заметим, что принудительное возвращение наймита, раньше времени ушедшего от хозяина, для продолжения работы до установленного срока в источниках встречается очень редко. Примерно полугодовой срок найма в данном случае, совпадавший с деловой порой, оплачивался довольно высоко — почти в 5 руб.

По меньшей мере двое ярыжных жили в срочном найме у ирбитского крестьянина Федора Ларионова, как явствует из его челобитной, в которой он жаловался на побои, нанесенные одним их них — Львом Вахромеевым. Инцидент произошел в 1641 г. Хозяин стал гулящего «на роботу наряжать», а тот ответил тумаками. Работник был обвинен по суду и уплатил в пользу истца 2 руб., будучи также подвергнут наказанию батогами¹¹⁰².

К 1648 г. относится жалоба крестьянина Киргинской слободы Иванова. Течение событий тут имело более драматический оборот. Опять-таки в самую горячую пору, в конце июля, «збежал у меня...— писал пострадавший,— срочной мой ярышка Петрушка Устюжанин. А снес у меня... покрадчи 5 рублев денег да платья на 5 же рублев». Убегая, наймит вдобавок у хозяина «сожег... сена в 3 стогах 300 копен». Как видно, хозяйство нанимателя было изрядным, если одного сенокоса имелось не менее 30 десятин, а в бесхлебное еще время водились наличные деньги. Добившись погонной грамоты и пристава, Иванов нашел беглеца на мельнице в Ирбитской слободе. Попытка схватить ярыжного окончилась плачевно для истца. За беглеца заступились находившиеся на мельнице люди, хозяина основательно поколотили. В челобитье он жалуется, что стал увечен и не в состоянии пахать пашню, а ярыжный де еще грозится сжечь его дом со всеми обитателями. Дело, к сожалению, не имеет конца¹¹⁰³.

Предыдущие факты касались исков, предъявленных нанимателями работникам. Суду приходилось не реже сталкиваться с делами, возбужденными ярыжными против своих хозяев. Наверное, не возникло бы никакого иска о «работных деньгах» со стороны одного гулящего человека к ирбитскому крестьянину Луке «Малыгиных зятю», если бы последний не учинил тому побоев да еще с ограблением. Гулящий квартировал у крестьянина около 10 недель, затем решил уйти с этого подворья. Тут хозяин взъярился на квартиранта и избил его, пустив в ход также зубы, сорвал «через» (пояс), в котором было 8 руб. денег. Истец в клети ответчика хранил кое-какое имущество (холст, «трои переды красные телятинные»)— оно исчезло. Обратившись в суд, гулящий припомнил (вряд ли об этом зашла речь в иных условиях), что «у тово ж Луки я ... робил 2 дни, сено косил. И он, Лука, за тое роботу мне денег не дал. Да в прошлом во 172-м году робил у тово ж Луки, и за роботу мне не додал 14 алтын»¹¹⁰⁴. Как видно, снятие квартиры гулящим сочеталось с работой на хозяина, за которую можно было спрашивать оплату. Наймит строго следит за расчетом, хотя здесь прямо и не сказано, что речь идет о срочном работнике. Возможно, здесь имел место поденный найм. Не успел или поленился судья рассмотреть челобитье, во всяком случае хода этому иску дано не было.

К нашему огорчению, тот же финал ожидал челобитье гулящего человека Василия Агафонова Пинежанина, которое он подал 12 августа 1649 г. Но наличие в этом документе существенных деталей практики найма работников до некоторой степени примиряет с отсутствием решения. Челобитчик писал, что у крестьянина Ирбитской слободы Дружины Иванова Ржанина жил «на подворье для работново дела из найму». Хозяину он дал «упрятать» рубль денег и положил у него же «платьишка 4 рубахи, трои штаны портяные, четвертые штаны ровдужные, да кожан, да коты поноженные, да рукавицы ровдужные перстянки, да огниво». Кроме этого имущества гулящий оставил на хранение у Ржанина «в колодочке четыре отписи оброчных прежних годов и нынешнего 157-го году, да брата моего Ивашка оброчная, да гулящево ж человека Ондрюшки Парфенова оброчная». Этот «архив квитанций» прямо говорит за то, что его владелец по меньшей мере четыре года находится на положении гулящего и, должно быть, в здешних местах. К 26 июля 1649 г. челобитчик должен был получить «наемных денег» за работу 21 алт. 4 ден., что было предусмотрено договоренностью с хозяином. Когда работник стал «прошать» плату, Ржанин его «с подворья своего сослал» и денег не отдал. Вещи гулящего и документы он также не вернул. К тому же, как писал челобитчик, Дружина Ржанин хотел его «убить поленом насмерть». Увидавшие все это крестьяне заступились за работника и оттащили рассвирепевшего хозяина, продолжавшего осыпать Пинежанина ударами. Челобитчик просил записать свою жалобу в надежде, что ее разберут. Но дело на этом и кончилось¹¹⁰⁵.

Аналогичные претензии предъявил другой гулящий, у которого в клети хозяина разломали коробку с вещами. Хозяин, однако, заявил, что он не брался ее хранить¹¹⁰⁶.

Рукоприкладство хозяев по отношению к наемным работникам, должно быть, не слишком удивляло современников, хотя нельзя сказать, что оно не встречало противодействия или осуждения. В ходе судебного разбирательства дела по иску приказчика гостиной сотни Бажена Балезина — Максима Федорова в марте 1647 г. к оброчному крестьянину Ирбитской слободы Савве Пурегову (должно быть, это тот самый Пурегов, который нам ранее встречался как наниматель работников и хлеботорговец) Пурегов отклонил в качестве свидетеля гулящего человека Демку на том основании, что «как де он, Демка, жывал у меня, Савки, в наемных работниках, и за ево де непослушанье я, Савка, ево, Демку, бивал, и для де того он, Демка, и ныне со мною не в дружбе»¹¹⁰⁷.

К более позднему времени (ноябрь 1699 г.) относится тяжба гулящего человека Ивана Семенова с верхотурским подгородным крестьянином Сергеем Ефимовым Дерябиным. Возбуждая иск, Семенов писал, что его Дерябин нанял «в срочные работники, за 10 дней до Егорьева дни вешнего [1698 г.]. А жить было до сроку до Филиппова заговейна в нынешнем в 208-м году». Гулящий принял на себя обязательство жить в «деревне» нанимателя и «всякую деревенскую работу работать». Наемная плата устанавливалась в 2 руб. 80 коп. Договор найма письменно не был оформлен, однако в этом случае без документов дело не обошлось. Вместо записи работать «в сроке» (значит, такие все же иногда могли встречаться и в здешних краях) работник дал на себя заемную кабалу на сумму 1 руб. 50 коп. При «ряде» присутствовали свидетели — родичи хозяина, о которых челобитчик упоминает. «Наперед» из договорной платы работник взял 25 алт. До «Спасова дня первого» все вроде бы шло нормально. И вдруг хозяин в этот день отказал ему от работы, не «счелся» с ним и не вернул заемную кабалу. На суде ответчик уверял, что работник ушел «своею волею»¹¹⁰⁸. Следовательно, возможность досрочного ухода при условии взаимных расчетов допускалась.

С точки зрения обстоятельств и условий расторжения договора сторонами представляет интерес дело 1671 г., возникшее по жалобе одного тюменского ямщика на своего «срочного» работника из гулящих людей. Не дожив до условленного времени, гулящий, как жаловался хозяин, «отпорол замок от коробьи», похитил 4 руб. денег и скрылся в деревню Калугину. Там его ямщик поймал и привел на суд в тюменскую приказную избу. В допросе гулящий признался, что деньги взял и проиграл их, должно быть, в карты или в зернь. Заявление хозяина, что работник унес также зипун, тот отвел за неосновательностью. Гулящий сказал, что зипун он «взял за работу». В деревне Калугиной он был также в наймах, заработал всего 10 алт. Дело решилось тем, что истец получил на 4 руб. заемную кабалу от гулящего. Договор найма автоматически расторгался. Ответчика наградили батогами и отпустили на все четыре стороны, так как «с истцом он... розделался»¹¹⁰⁹.

Неизвестны подробности условий найма гулящего человека в хозяйство крестьянина Ялуторовской слободы Павла Баухи (конец XVII в.). Есть лишь упоминание, что за работу наймит получил мерина¹¹¹⁰. Матвей Борисов, также гулящий, в 1695 г. говорил о крестьянах Налимовых из Красноярской слободы, что он у них «в дому бывал и пиво пивал. А в той де деревне крестьяне ему... и все знакомы, потому что де он у них на помочах пиво пивал и рабливал из найму». Пребывание Матвея Борисова в этом пункте измерялось годами¹¹¹¹.

Итак, гулящие люди были основной питательной средой для рынка рабочей силы в сельском хозяйстве Западной Сибири. Но следует иметь в виду, что не только пришлый элемент поставлял кадры наемных работников. Расслоение деревни заставляло часть ее жителей искать стороннего заработка и идти в наемные работники наряду с гулящими. Кроме сообщенных прежде данных, обратим внимание на другие. Так, Лев Данилин, крестьянин Тобольского Софийского дома, не попал в переписные книги 1659 г., так как «в то время в Тавдинской слободе не был, ходил для работы по деревням»¹¹¹². Когда хотели привлечь по одному сыскному делу для допроса крестьян Чусовской слободы Ивана Иванова, Максима Фомина, Якова Дмитриева и Алексея Никитина, все четверо заявили, что ничего сказать не могут, потому что «в Чюсовской слободе не были, а ездили в-ыные сибирские слободы для прокормленья»¹¹¹³. В челобитной крестьян той же Чусовской и Сулемской слобод 1700 г. указывалось, что из-за недорода часть крестьян бежала «и последние наша братья крестьянишка уволоклися в тобольские слободы для хлебной скудости работать черную работу»¹¹¹⁴. Новокрещен Иван Синяков, бежавший от сына боярского Дмитрия Лабутина (он был у него кабальным холопом), долгое время жил «переходя». В русских деревнях он многие годы нанимался к крестьянам «летом работать», пока его не изловили¹¹¹⁵.

Имущественные различия в положении отдельных групп крестьян не могли уже оставаться на уровне «простого хозяйственного неравенства», свойственного феодальной формации на всем протяжении ее существования. При наличии развивающегося товарного производства в сельском хозяйстве, так же как и в промышленности, применение наемного труда является фактором становления буржуазных отношений. Экономически более крепкие хозяйства располагали возможностями для эксплуатации чужого труда, в том числе местных жителей. Источники еще в 1625 г. знают на территории Верхотурского уезда крестьян, у которых «пашенных земель и сенных покосов нет». С другой стороны, были такие, кто имел большие земельные угодья — «не одны заимки»¹¹¹⁶. В качестве дополнительных примеров сошлемся на крестьян Ирбитской слободы. Среди них были хозяева, платившие в начале 50-х годов XVII в. выдельного хлеба с «лишних» пашен (т. е. не с основных «собинных» земель) по 20—40 четвертей («выдел» обычно составлял 20% урожая). Таковы хозяйства Еремея Григорьева Подкорытова, Второго Трубина, Григория Петрова Новгородцева (вероятно, сына Петра Новгородца, нанимавшего работников еще в 20-х годах) и др¹¹¹⁷. Выделялись дворы с очень высокой обеспеченностью рабочим и прочим скотом. В «росписи» пострадавших от «башкирского разоренья» 1662 г. крестьян есть такие, которые имели 18 лошадей и 3 жеребят (Исак Семенов Бобошин, у него же было 8 коров и 2 теленка), 23 лошади «с жеребяты» (Петр Семенов Зайков), 15 лошадей, 6 жеребят, 13 «скотов рогатых» (Петр Шмаков) и т. д¹¹¹⁸. И в той же слободе в те же годы были описаны «животы» некоторых беглых крестьян. О Мелентии Коневе и Мартыне Савине односельчане сказали, что «живота де и статков, и хлеба, стоячего и молоченого, ничего не осталось. Только у них остались дворишка пустые и те некорысны, опустошены. А жили де они нужно и дворишка свои опустошили на дровишка». О третьем беглом было сказано, что «и дворишка не осталось, жил по подворьям». Все богатство Силы Андреева, несмотря на богатырское имя, заключало «два теленка маленьких шелудивых и те де гораздо худы». У Якова Федорова — «свиньишка небольшая и та некорысна». И о них была дана справка, что «жили они нужно». О другой группе беглых крестьян (7 человек) опрошенные односельчане отозвались примерно в том же духе: «А живота и статков, и хлеба, стоячего и молоченого, ничего не осталось, только де остались их пустые дворишка и те некорысны, а у иных и дворишков не осталось»¹¹¹⁹.

В делах шадринской судной избы под 1695 г. упоминается Лука Чернышенок (Чернышев), назвавшийся крестьянским сыном. О себе он сказал, что «двора де у него... в деревне Коротковой нет, и живет де он, Луканка, тое деревни у тех жителей, где ево пустят». Хозяин его последней квартиры сообщил о нем: «сам де он, Лучка, живет меж дворы и подворья де себе не имеет. А которой де день сыт, а иной голоден, и зипунишка носит на плечах чюже». По словам другого крестьянина, Лука Чернышенок «скитаетца меж дворы и спит по баням»¹¹²⁰. У сбежавшего пашенного крестьянина деревни Кулаковой Тюменского уезда Семена Ярославцева пожитки были таковы: «избенко безверхая, а инова ничево у нево... не осталось»¹¹²¹. При составлении «росписи» беглых из Багаряцкой слободы (1724 г.) против имен 77 крестьян значились отметки такого типа: «а двора де и пожитков не имел», «а пожитков де никаких и роспашных земель не имел» и т. п¹¹²². Из такой сельской голытьбы и выходили наемные работники, скитавшиеся по селам и деревням Западной Сибири. Далеко не всем им удавалось обрести собственное хозяйство на новых местах. В социальном отношении они смыкались с основной массой пришлых гулящих людей, содействуя созданию рынка рабочей силы.

Эксплуатация наемного труда в сельском хозяйстве данного района отмечена и в начале XVIII столетия. «В вешнее время» 1722 г. на срок был нанят работать крестьянский сын у отставного драгуна. Обусловленная плата включала 1 руб. 50 коп., полдесятины посеянной яровой ржи и 1 аршин сермяжного сукна. Хозяин заявил, что работник ушел от него досрочно— 16 августа. Он его не удерживал, но расчет, по словам нанимателя, состоялся за проработанное время¹¹²³. Крестьянин Каменской слободы Василий Ушаков в апреле 1724 г. ушел от «хлебной скудости» и «кормился черною работою» на территории Тобольского уезда. Домой он вернулся в октябре того же года¹¹²⁴. Упоминается под тем же годом в этой слободе наемный человек «для домовой работы»¹¹²⁵. «Строшные» кормились «черной работой» у других жителей этих мест¹¹²⁶. В 1726 г. крестьянин Колчеданского острога Миней Орлов нанял на год в качестве срочного работника «работать всякую домовую и полевую работу» местного крестьянского сына Епифана Давыдова, «а ряды рядил за ту работу ему... 4 р. 50 коп. да десятину насеву — половину ячменю, другую ярицы, да коты, да чюлки суконные». Задаток составил 3 руб., а также коты. До срока работник не дотянул, «отошел в дом свой» 1 июля 1726 г. Хозяин просил произвести расчет с Давыдовым, так как тот сверх задатка забрал «в работу» 15 коп. и прогулял 12 дней. О возвращении наймита речи не было¹¹²⁷. Пушкарский сын Аника Сатиных в 1723 г. жил «в строке» у крестьянина Кондратия Ваганова ь деревне Травинской, а позже «в наймах» у крестьянина Козьмы Жирного¹¹²⁸. Одним из стимулов найма дополнительной рабочей силы в некоторые хозяйства землепашцев можно считать возрастающую роль рынка, товарно-денежных отношений в первой четверти XVIII в., шагнувших заметно вперед.

* * *

Из Западной Сибири нам предстоит вновь перейти на Урал и заняться Кунгурским уездом, по времени возникновения самым поздним в пределах изучаемой территории. Он возник в середине XVII в. Здешний край отличался плодородными почвами и постепенно стал житницей Урала, снабжая хлебом солеваренные промыслы соседних районов Перми Великой. На товарный характер сельского хозяйства этого края автор обратил внимание в предыдущей своей монографии, а поэтому касаться более подробно данного предмета здесь излишне¹¹²⁹. Но вопрос о применении наемного труда в крестьянском хозяйстве Кунгурского уезда не нашел тогда сколько-нибудь обстоятельного освещения. Лишь позднее автор посвятил этой теме особую статью¹¹³⁰, материалы которой использованы в данном тексте. Минувшее время, новые разыскания в архивах, дискуссии о генезисе капитализма и социальном расслоении русской деревни позднефеодального периода помогли автору вернуться к пересмотру использованных ранее источников. Но он не счел возможным отказываться от сделанных ранее выводов, в чем убеждает изучение проблемы наемного труда в других районах¹¹³¹.

В этом уезде, являвшемся районом усиленной крестьянской колонизации, к концу XVII в. достаточно отчетливо наметился процесс расслоения крестьянского и посадского населения¹¹³². По очень неполным данным сохранившейся части переписных книг 1703—1704 гг. сына боярского И. Т. Текутьева (имеются сведения примерно лишь об одной пятой крестьянских хозяйств Кунгурского уезда), из 923 крестьянских семей 123 (13,3%) вовсе не имели пашенных земель; 75 семей (8,1%) владели крохотными участками до 1 десятины в трех полях; 197 семей (21,3%) имели пашни от 1 до 2 десятин (включительно). Наряду с этим небольшая группа крестьян—27 семей — имела пашенные угодья, превышавшие 10 десятин на каждое хозяйство. У этой зажиточной прослойки крестьян, составлявшей около 3% общего числа крестьян, было 414,75 десятин пашни, т. е. почти столько, сколько имели названные выше 272 семьи (29,4%), владевшие пашнями до 2 десятин каждая (439,5 десятины)¹¹³³. Важно заметить, что при переписи крестьяне, не имевшие пашни, и некоторые из малоземельных назвали своим основным источником существования «черную работу», при этом иногда уточняя «по своей братье крестьянам»¹¹³⁴.

Мы намеренно оставляем в стороне такие формы отношений, как половничество или холопство, т. е. распространенные при феодализме формы, связанные с той или иной степенью личной зависимости.

Нас прежде всего интересуют такие отношения, которые можно квалифицировать как зародыш новых, буржуазных, основанных на вольном найме. Разумеется, на ранних этапах развития института наемного труда в сельском хозяйстве весьма трудно провести четкую грань между действительным наймом и кабальной зависимостью.

Прежде всего возникает вопрос о степени распространения «строшной» и вообще наемной работы в крестьянских хозяйствах Кунгурского уезда. Не является ли применение ее чем-либо исключительным и очень редким для тогдашней действительности? Анализ итогов переписных книг 1703—1704 гг. уже позволяет сказать, что это явление— не редкость. Приведем другие факты.

В документах 70—90-х годов XVII в. находим неоднократные указания на то, что многие пришлые люди кормятся у крестьян и посадских людей Кунгурского уезда «черной работой». Во время проведения переписи 1678—1679 гг. выяснилось, что «во 186 году по зимнему последнему пути пришли на Кунгур розных городов люди и кормятца на Кунгуре и в уезде, переходя, черною работою»¹¹³⁵. Спустя несколько лет, в середине 80-х годов, кунгурские челобитчики (крестьяне и посадские) обвиняли переписчика и межевщика стольника Григория Анненкова в том, что он «пришлых де людей, которые ехали чрез Кунгур в сибирские города и кормились черною работой на время, и тех де людей писал в писцовые книги жилыми кунгурскими крестьяны, а после де его, писца, те люди съехали в сибирские городы и уезды»¹¹³⁶.

Судя по другим данным, в упомянутых выше свидетельствах имеются в виду именно «срочные» и другие наемные работники из числа пришлого населения. В челобитье кунгурцев, относящемся к 1695—1696 гг., упоминаются «срочные работные пришлые люди», находившиеся в Кунгурском уезде¹¹³⁷.

Более определенные указания на распространенность практики найма работников («срочных», поденщиков и др.) в крестьянских хозяйствах Кунгурского уезда содержат источники начала XVIII в.

В июле 1702 г. на косьбе у крестьянина Афанасия Павлова работал «срочный» работник по прозванию Леля, а у крестьянина деревни Сыры Анфима Русинова «косили... сено в найме» Василий Никифоров и Иван Гаврилов¹¹³⁸. В том же году упоминается у крестьянина села Ясыла Василия Катаурова работник Иван Охрян¹¹³⁹. Держали «срочных» и другие крестьяне. В деревне Пентюрине работал у одного из крестьян «срочный» Степан Десятников¹¹⁴⁰, в де ревне Голышеве у Ивана Сучкина — Григорий Савин (Тютюков)¹¹⁴¹, у Петра Шебалина (село Ильинское) был «работник»¹¹⁴². По словам Семена Сыромятниковых, он в июле 1705 г. «в страдное время работал... у кунгурца деревни Баикины у Филиппа Маркова, косил сено 2 дни, а найма за работу было мне сулено по 2 алтына на день»¹¹⁴³.

В документах несколько более поздних (1715—1718 гг.) также встречаются упоминания о «строшных» работниках из числа местного кунгурского населения и «прихожих^ «гулящих» людей. Так, у крестьянина села Медянки работал «строшной» Егор Васильев, который весной 1718 г. от своего хозяина «ушел в работу на лодьи...»¹¹⁴⁴.

Гулящий человек Евтихий Федоров Марьюшкин, пришедший из Бирска, где был бобылем, кормился в Кунгурском уезде поденной работой. По его словам, он «работал в селе Тихоновском у крестьянина Андрея Суханова, жал хлеб 3 дня», потом работал с неделю у крестьянина Сергея Сенина, затем в ряде других деревень. Нанимался он также на работу в Кунгуре¹¹⁴⁵. В 1717 г. семь человек «схожих» крестьян (трое из вотчины ландрата П. Ф. Крылова в Казанской губернии, двое из Осинского уезда и двое из Соликамского уезда) на допросе заявили, что кормились «работою своею» у крестьян Кунгурского уезда¹¹⁴⁶. Двое других гулящих людей в августе 1718 г. работали на жатве хлеба у архиерейского крестьянина¹¹⁴⁷.

Несомненно, наши сведения крайне неполны. Они извлечены из документов, в которых лишь благодаря случайности сохранились упоминания о «срочных» и других наемных работниках¹¹⁴⁸. В действительности наемных работников было несравненно больше. Но и из приведенных примеров явствует, что «строшнэя» и вообще наемная работа стала нередким явлением в жизни известной группы крестьянства Кунгурского уезда. Кадры наемных работников, как мы видели, комплектовались не только из пришлых людей, но и из числа местных крестьян. Последнее необходимо особо подчеркнуть.

Каковы же условия, на которых осуществлялся наем?

Нам не удалось обнаружить актов, оформлявших поступление в наймиты к крестьянам. Вполне возможно, что таких документов и не существовало. Работник нанимался по устному договору, при наличии свидетелей или без них. Примечательно, что в гражданских делах, возникавших по поводу недоразумений между нанимателем и работником, мы встречаем упоминания о свидетелях «ряда», но ни разу нам не встретился соответствующий письменный акт. По материалам других районов мы убедились, что обычно в подобных случаях должны были предъявляться соответствующие документы. Но и представители администрации не требовали этих документов во время разбирательства возникавших дел. Едва ли это случайность. Ведь в аналогичных тяжбах, затрагивавших, скажем, половников и работников по житейской записи (письменная сделка в этом случае была обязательна), при судебном следствии непременно требовались списки с испольной или жилой записи. Все это позволяет поддержать выдвинутое выше предположение об отсутствии здесь письменного ряда при поступлении в срочную работу к тому или иному крестьянину. Даже гораздо позже, в XIX в., наем сельскохозяйственных рабочих по одному словесному соглашению, нередко без свидетелей,— распространенное явление в крестьянском быту¹¹⁴⁹.

Сроки найма были различны. Иногда работник нанимался на год, но чаще или на определенный сезон, или поденно. Более длительные сроки найма (свыше года), по-видимому, бывали в тех случаях, когда условия найма осложнялись задолженностью работника.

Как можно судить из позднейших заявлений сторон, круг обязанностей наемного человека не всегда фиксировался при договоре. Особенно это касается срочной работы. Так, в 1702 г. крестьянин села Рождественского Григорий Попок сказал в земской избе, что к нему Леонтий Парчегов «нанялся... в работу в срок», с Троицына дня 1702 г. до Покрова того же года. Леонтий Парчегов за работу «рядил полтора рубли, а работать было ему ряжено всякая работа»¹¹⁵⁰. По словам марийца Янтуша Ялынбаева, он в 1697— 1698 гг. жил у татарина Верх-Иренской четверти (ясачной волости) Балтаса Тютлыбаева «в доме год и работал всякую работу в сроке. А за работу было ряжено дать ко мне мерина, ценою в 2 рубля»¹¹⁵¹.

Крестьянин деревни Осинцовы Федор Бабушкин в своем челобитье также не указал, в чем состояла выполненная им работа в хозяйстве крестьянина деревни Шипицыны Кондратия Алтынникова, у которого он в 1700 г. нанялся жить «в работе... со светлого Христова воскресенья да до сроку до Филиппова заговенья, а найму рядил до Того сроку 2 руб. денег»¹¹⁵². Не охарактеризована также работа, выполненная крестьянкой села Никольского-Медянки Ульяной Пономаревых у односельчанина Филиппа Беляевых, за которую она должна была получить 6 алт. 4 ден¹¹⁵³.

Но встречаются и более определенные свидетельства источников, позволяющие в той или иной мере получить представление об обязанностях наемного работника. В 1702 г. крестьянин деревни Советной Сидор Борисов был нанят односельчанином Иваном Мяконьких «работать вешней сев: взорать 7 переездов и на тое землю посеять всякой яровой сев». В качестве оплаты С. Борисов получил право вспахать для себя переезд с четвертью (т. е. 0,75 десятины) «ярового севу ярицы»¹¹⁵⁴. Игнат Ивановских, назвавшийся в челобитной «Кунгурского уезду деревни Гробовой работным человеком» (что само по себе весьма выразительно), в ноябре 1702 г. предъявил иск к Ивану Полушкину, крестьянину деревни Любимовы. Сущность иска И. Ивановских изложил в следующих словах: «Доведетца взять мне, Игнатке, на Кунгуре деревни Любимовы Иване Карпове сыне Полушкине работных денег 1 руб. 8 алт. 2 ден., что я работал у него по поряде летом июля с 8-го числа и хлеб жал, и склал, и остожья городил, и всю у него по подряду работу отработал»¹¹⁵⁵. Посадский человек Константин Осипов работал у посадского человека Осипа Бушуева на жатве хлеба, а его сын Михаил молотил хлеб у того же Бушуева. Осипов обвинял Бушуева в неуплате одной четверти с осьминой ржи (за жатву) и 5 алт. 4 ден. (за молотьбу)¹¹⁵⁶. Выше мы упоминали, что наемных работников использовали также на покосе.

Как можно убедиться из приведенных фактов, оплата труда наемных работников могла быть и денежной, и натуральной, и смешанной. Размер оплаты колебался в довольно значительных пределах. Если в «страдное время», например на косьбе, наемному человеку в день платили по 2 алт¹¹⁵⁷., т. е. около 1 руб. 50 коп. в месяц, то наряду с этой высокой оплатой встречается и весьма низкое вознаграждение — 2 руб. в год¹¹⁵⁸. Работному человеку, разумеется, было выгоднее наняться на более короткий срок, совпадающий с «деловой порой», когда особенно остро ощущалась потребность в рабочих руках и была возможность найти сравнительно приемлемые условия найма. Однако далеко не все, кто вынужден был кормиться наемной работой «по своей братье крестьянам», имели возможность выжидать благоприятной ситуации. Нужда толкала и на явно невыгодные условия найма.

Остается открытым вопрос о том, включалось ли в условие «ряда» обеспечение работника пищей и одеждой или обязательства нанимателя ограничивались уплатой согласованной суммы найма. По аналогии с соседним Верхотурским уездом можно полагать, что сумма «ряда» не включала харчи, которые были хозяйскими.

Лишь в одном случае имеющиеся в нашем распоряжении документы затрагивают вопрос о предоставлении срочному работнику продовольствия и одежды, но стоимость того и другого в сумму ряда сторонами не включалась. Крестьянин деревни Верх-Таза Панкрат Анисимов, по словам его хозяина (тоже крестьянина), «нанялся работать всякую работу» с 2 февраля 1705 г. до Филиппова заговенья того же года, причем «рядил найма» 2 руб. 50 коп. и выговорил себе право засеять по осьмине яровой ржи и ячменя семенами хозяина и на хозяйских лошадях. Кроме того, П. Анисимов получил, согласно договору, своего рода «спецодежду» — аршин сукна и рукавицы-голицы, а также пол-осьмины ржи на «ежу»¹¹⁵⁹.

Чтобы наглядно показать, как осуществлялся на практике расчет за срочную работу, обратимся к одному интересному документальному свидетельству. В январе 1703 г. знакомый уже нам крестьянин Федор Бабушкин пожаловался в кунгурскую земскую избу на Кондратия Алтынникова, так как последний не уплатил ему денег за срочную работу. По словам Бабушкина, он порядился работать с Пасхи 1700 г. до Филиппова заговенья того же года за 2 руб. Следовательно, срок найма немного превышал 7 месяцев. Однако по каким-то причинам Бабушкин ушел от хозяина раньше, проработав только до «Петрова заговейна». «Срочный» обвинял Алтынникова в том, что «он, Кондратей, по розчету мне денег не платит»¹¹⁶⁰. На допросе в земской избе Алтынников отрицал, что Бабушкин работал у него. Свидетелей «ряда» истец в своем челобитье не назвал. «Не слался» на свидетелей и ответчик (по-видимому, их не было). Тогда земских дел бурмистр Евтихей Веселков по этому делу вынес следующую резолюцию: «Велеть счесть, сколько недель в работе он, Фетка Бабушкин, у Кондрашки жил, и в достальных деньгах велеть дать жеребей для того, что он не написал в челобитной свидетелей». В связи с отсутствием свидетелей бурмистр использовал при разборе дела весьма любопытный прием — жеребьевку между сторонами, предметом которой являлась сумма денег, подлежащая уплате за проработанное время. Согласно этой помете, было «сочтено», что Бабушкин проработал 60 дней, за что причиталось «по росчету» заплатить 18 алт. 2 ден¹¹⁶¹. Таким образом, за день засчитывалась примерно одна деньга. После жеребьевки оказалось, что «з жеребью в правости вышел жеребей ответчику Кондратью». Бабушкину было в иске отказано и взято с него судебных пошлин 9 алт¹¹⁶². Надо думать, что при столь низкой оплате Бабушкин мог работать лишь при условии, если его бесплатно кормили у хозяина.

О большинстве местных жителей, нанимавшихся «в работу», в документах сказано, что они крестьяне. Но обычно их хозяйства были так бедны, что нередко не обеспечивали существования владельцев. Стремление удержать, поправить пошатнувшееся хозяйство сказывается особенно наглядно в тех договорах, которые предусматривают оплату в виде скота или части урожая.

В литературе указывалось, что наемная работа в феодальном хозяйстве очень часто вела к закрепощению наймита¹¹⁶³. Но в крестьянском хозяйстве дело обстояло, как мы видели, иначе. Конечно, элементы личной кабалы не исключались в практике найма среди крестьян. Но не в этом главное. Наемная работа в глазах крестьян (как нанимателя, так и наймита) представлялась имеющей существенные отличия, например, от половничества. В данной связи сошлемся на такой пример. Крестьянин Тимофей Богомолов из села Филипповского в июне 1703 г. подал челобитье с претензией к односельчанам Леонтию и Пантелею Можаевым, которые нарушили завещание своего отца отработать его долг. Их отец, Иван Можаевя «в прошлых годех» являлся половником Т. Богомолова и обязан был обрабатывать пашню. Взятую им ссуду в размере 9 руб. 50 коп. он должен был погасить работой. Впрочем, предоставим далее слово челобитчику: «И в прошлом, государь, 207-м году,— писал Т. Богомолов,— он, Иван, умер, а от него осталось два сына, Леонтей да Пантелей. И он, Иван, при смерти своей наказывал детям своим, что им за те ссудные деньги заработать у меня работою, живучи в сроках. И после того по договору жить было его Ивановым детям одному брату у меня в срочной работе два года. И в прошлом 1702 году сын его Пантелей жил у меня год, и за тое работу заверстал я ему, Пантелею, за годовую работу 2 рубля. А еще мне доведетца взять тех ссудных денег по той записи на его Ивановых детях 2 рубли с полтиной денег». Эти деньги отрабатывал в следующем 1703 г. тот же Пантелей, но, не дожив до срока, по словам хозяина, ушел или, вернее, был уведен матерью домой. «А у меня от того учинилась хлебная недопашка»,— жаловался Богомолов¹¹⁶⁴.

Мы намеренно цитируем почти полностью этот документ, так как в нем запечатлен своеобразный переход от половничества к срочной работе и в какой-то мере выражена точка зрения заинтересованных сторон на тот и другой вид отношений. Совершенно очевидно, что срочная работа не может быть поставлена на одну доску с половничеством¹¹⁶⁵. После смерти Ивана Можаева его дети продолжают работу у Богомолова, но уже в качестве срочных, а не половников, т. е. на началах найма. Правда, в известной мере наем оказывается вынужденным (необходимость отработать ссуду, взятую отцом). К сожалению, неизвестно, чем кончилось это дело. Примечательно, что связь срочного работника с хозяином в данном случае рассматривается первым совсем иначе, чем половничество. Едва ли можно было так легко «увести домой» Пантелея, если бы он был не срочным, а половником. Его отец до самой смерти оказался не в состоянии освободиться от половничества.

Сознание своей личной свободы и независимости от нанимателя-крестьянина связывалось в представлении наймита с вполне естественным правом порвать договор до истечения установленного срока. При этом хозяин не имел юридических оснований понудить наемного работника к возвращению на работу. Дело обычно ограничивалось проведением публичного расчета между сторонами, и инцидент считался исчерпанным. Так, названный выше срочный работник-крестьянин Панкрат Анисимов ушел от своего хозяина задолго до услов-ленного срока, а наниматель в своей челобитной на имя властей даже не упоминая о возвращении Анисимова на работу, настаивал лишь, чтобы он с ним «счелся» (Анисимов, по словам хозяина, получил задаток в размере 1 руб. 50 коп., который значительно превышал причитающуюся ему за фактически проработанные дни сумму)¹¹⁶⁶.

Кто же были те крестьяне, у которых работали наемные люди — «строшные», поденщики и другие?

Скудость данных не позволяет обстоятельно ответить на этот вопрос.
Отрывочные упоминания источников подтверждают высказанное выше соображение о том, что к найму прибегали чаще всего наиболее зажиточные крестьяне уезда, осуществлявшие значительное производство сельскохозяйственных продуктов на рынок. Об упомянутом выше крестьянине Тимофее Богомолове известно, что он торговал хлебом «своей пахоты». В течение 1703 и 1704 гг. в таможенных книгах зарегистрированы четыре поездки Т. Богомолова за пределы Кунгурского уезда с продажным хлебом. Он за эти два года продал хлеба «своей пахоты» (ржи, овса, пшеницы, муки ржаной и солода) 165 четвертей¹¹⁶⁷. Богомолов занимался также скупкой хлеба, мяса, имел на оброке торговый амбар, из «домового» сала варил мыло на продажу — одним словом, хозяйство этого крестьянина было тесно связано с рынком. Анфим Русинов, крестьянин деревни Сыры, нанимавший, как говорилось выше, работников на сенокос, торговал мясом и маслом.

Для крестьян, сосредоточивших свою деятельность на торговых и скупщических операциях, требовались наемные работники, которые во время частных отлучек хозяев по торговым делам использовались на полевых и других сельскохозяйственных работах.

Итак, рассмотрение приведенного выше материала дает основание говорить о том, что наемный труд в крестьянском хозяйстве Кунгурского уезда на рубеже XVII—XVIII вв. не был редким явлением. К наемному труду прибегают, как правило, зажиточные крестьяне, чьи хозяйства тесным образом связаны с товарным производством, с рынком. Часть малоимущих крестьян Кунгурского уезда обращается к наемной работе у более состоятельной группы сельского населения. Данный район не являлся исключением и по своим показателям ближе всего стоял к изученному ранее Верхотурско-Тобольскому краю.

Наемный труд в крестьянском хозяйстве, будучи сам порождением развивавшегося в крестьянской среде расслоения, в свою очередь содействовал углублению этого расслоения, подготовляя почву для отрыва части непосредственных производителей от земли и самостоятельного хозяйства, что составляет основу процесса так называемого первоначального накопления.

* * *

Завершая этот раздел, остановимся очень кратко на вопросе о применении наемного труда в хозяйствах феодалов Западной Сибири XVII — начала XVIII в. Наблюдение В. И. Шункова, указывающее на существование наемных работников у сибирских монастырей, вполне подтверждается нашими источниками. М. М. Громыко указала на факты использования наемных работников в собственном хозяйстве некоторых западносибирских монастырей последующих десятилетий XVIII в¹¹⁶⁸.

Приходо-расходные книги Верхотурского Николаевского и Невьянского Богоявленского монастырей XVII — начала XVIII в. пестрят записями о выдаче денег наемным работникам, обслуживавшим полевое хозяйство, скотные дворы, рыболовные угодья, мельницы. Из года в год встречаются одни и те же лица под именами «срочных работников». Во время сенокосной и хлебной страды кроме нанятых на более длительные сроки привлекались поденщики и «понедельщики» из сторонних лиц и собственных крестьян. Последние получали такую же плату, что и прочие¹¹⁶⁹. На бороновании нередко использовались малолетние работники — «робенки», также получавшие особое вознаграждение. На жатве и при вспашке встречалась сдельная оплата наемных людей — «подесятинно».

Книги Николаевского монастыря 1678/79 г. показывают, что трем «работным гулящим людям» и двум конюхам было выдано «найма» 13 руб. Надо полагать, харч был монастырский, так как имеется итоговая запись расхода хлеба: «На хлебы и на квас старцом и работным людем и конюхом и приезжим... людем» 100 четей ржи, 50 четей овса и т. п¹¹⁷⁰. Есть указания, что и на одежду из монастырской казны выдавались деньги нанятым в срок наемным работникам¹¹⁷¹. В том же году Богоявленский монастырь уплатил «работным гулящим людям за срошную работу 5 человеком 20 рублев». Это — постоянные работники. Монастырь оплачивал еще отдельно сенную косьбу, жатву, уборку и обмолот хлеба. Для этих нужд привлекалась дополнительная рабочая сила. Шестеро наемных гулящих людей жило в «скотьей избе»¹¹⁷².

Монастыри в страдное время очень дорожили рабочими руками. В случае прогула ранее нанятого срочного они нанимали поденщиков, платя по 2 алт. в день¹¹⁷³. Полдня «гребения сена» оценивались в 2 ден. Более низкая расценка объясняется не только сравнительной легкостью этого вида работы, но и тем, что речь идет об оплате женского труда. Мужчины-косцы получали по 3 и более коп. в день¹¹⁷⁴. Работа на жатве имела расценку также в 2, иногда 2,5 коп. Но и в случае разрыва договора старцы добивались возвращения денег работными «за недожилые недели»¹¹⁷⁵. Власти монастырей в меру сил старались не выдавать срочным работникам всех денег вперед. Книги фиксируют ежемесячную и даже более частую выплату наемным людям иногда незначительных сумм (2—4 ден., 2—4 алт.).

Нанимались для работы в монастырь целыми артелями по 7—10, 20 и более человек (обычно в «деловую пору»). В 1702 г. Богоявленский монастырь даже вел расчеты не прямо с наемными людьми, а с «подрядным молоченщиком» Максимом Анисимовым. Он «с товарищи» получил 2 руб. 4 алт. 4 ден¹¹⁷⁶. Небольшой Николаевский монастырь в книгах 1695 г. отметил выдачу денег под 31 июля в сумме 1 руб. 21 алт. 2 ден. группе «сенных гребцов», насчитывавшей 61 человека, а в следующем году на жатве были заняты артели по 17—27 человек¹¹⁷⁷.

Материалы монастырских книг упоминают в одном случае «запись Алешки Литовского срочную пятирублевую»¹¹⁷⁸. Свидетельство источника здесь допускает разные толкования происхождения этой записи: «Дано стрелетцкому сыну Ивану Степанову Бессонову рубль да кабалу в полторе рубле за запись Алешки Литовского срочную пятирублевую». Можно предполагать, что Литовский в результате этой сделки становился срочным работником монастыря.

В. И. Шунков сообщил интересный факт со «строшной жилой записью» пашенного крестьянина Сосновского острога Томского уезда Ивана Зубова. В 1702 г. Зубов получил от посадского человека Омельяна Васильева Титова поступную, в которой записано, что тот «поступился строшным своим детиною Сергушкою Силантьевым Скурихиным». Последнего Титов «скупил» у томского сына боярского Никиты Лаврова на 4,5 года за 10 руб. Условие поступной сводилось к тому, что «детину» Зубов мог «держать у себя в сроке те вышеписанные полпята года»¹¹⁷⁹. Как видим, здесь нечто близкое приведенному выше примеру из жизни монастыря.

Находящийся в нашем распоряжении материал не дает сколько-нибудь веских оснований для безоговорочного принятия высказанного В. И. Шунковым мнения о том, что наемная работа в хозяйствах служилых людей Западной Сибири вела к превращению наймитов в крепостных людей¹¹⁸⁰. Прямых свидетельств такого рода метаморфоз не сообщено. А попытка вывести это заключение из упоминаний служилыми в отписках и челобитных наемных работников рядом с «людьми» (т. е. холопами) — очень шаткое основание. В цитированных текстах их авторы не подчеркивают единства этих категорий, а всего лишь перечисляют лиц, труд которых применялся в их хозяйствах.

Можно привести также примеры неустойчивой терминологии, связанной со своеобразием тогдашней орфографии, что могло дать повод для суждения о тождестве наемных и крепостных людей. В царской грамоте 1626 г. тобольским воеводам есть фраза: «и гулящих крепостных людей... без проезжих грамот не пропущали...» — т. е. можно подумать, что тут, безусловно, говорится о неких «крепостных гулящих людях». Но ниже та же грамота говорит иначе: «и крепостных и наемных и гулящих людей к ним не присылают»¹¹⁸¹. Надо также заметить, что понятие «крепость» — очень емкое, далеко не всегда обозначающее свидетельство крепостной зависимости. Многие документы, оформлявшие какую-либо сделку, именовались в то время «крепостями». Лишь позже, с утверждением системы крепостного права, данное понятие чаще всего употреблялось в смысле показателя крепостной зависимости людей. Один кунгурский крестьянин своих половников называл «крепостными пашенными моими испольщиками» (ЦГАДА, Кунгурская земская изба, д. 1, л. 388).

Крестьяне и гулящие люди сопротивлялись в меру сил попыткам детей боярских и приказчиков использовать их даровой труд в собственных хозяйствах. Они не всегда терпели должностные злоупотребления приказчиков на этой почве. Приказчик Иван Кунциев должен был в 1679 г. оправдываться перед воеводой, будучи обвинен тагильскими крестьянами в незаконном использовании выделяемых работников вместо десятинной пашни на полях своей деревни. Отвечая на это и другие обвинения, Кунциев сказал, что крестьян «от государевы десятинные пашни к себе в деревню не емлет и робить в неволю не заставливает. А хто де к нему в честь придет робить, и за то их он поит и кормит »¹¹⁸². Как правонарушение рассматривали крестьяне Краснопольской слободы действия приказчика Томилы Нефедьева, обжаловав их перед воеводой. В перечне обид указано, что Нефедьев под угрозой заставляет жителей обрабатывать его пашни, а пришлых гулящих людей также принуждает к работе на себя¹¹⁸³.

Подведем итоги сообщенному выше материалу о применении наемного труда в сельском хозяйстве Урала и Западной Сибири XVII— начала XVIII столетия.

Первый и главный вывод — повсеместное, хотя и неравномерное по отдельным территориям, распространение наемного труда в изучаемое время, приобретающее характер устойчивого, а не спорадического явления. Генезис наемного труда идет рука об руку с процессом втягивания сельскохозяйственной продукции в рыночный оборот, с утверждением товарного производства. Кунгурский и Верхотурско-Тобольский края становятся районами притока рабочей силы в лице гулящих людей, нанимающихся для работы (главным образом на срок) к местным земледелбцам (крестьянам, ямщикам, посадским и т. д.). За счет разоряющегося населения уральско-западносибирской деревни возникает слой наемных сельскохозяйственных работников из числа местных крестьян. Хозяевами-нанимателями являются зажиточные люди, осуществляющие торговлю хлебом и другими продуктами. Письменное оформление найма было в здешних местах довольно редким. Обычно имел место устный договор. Наймиты, находясь в приниженном положении, подвергаясь нередко побоям и обсчетам, вместе с тем имели право без особых препятствий покинуть хозяина до условленного срока.

Хозяйства феодалов также не обходятся без наемного труда, причем пребывание на положении наемного работника вовсе не обязательно влечет за собой его закрепощение.

Таким образом, на русском материале подтверждается справедливость положения К. Маркса о том, что на первичных стадиях буржуазной эволюции «как в деревне, так и в городе хозяева и рабочие стояли социально близко друг к другу. Подчинение труда капиталу было лишь формальным, т. е. самый способ производства еще не обладал специфически капиталистическим характером. Переменный элемент капитала сильно преобладал над постоянным его элементом»¹¹⁸⁴.

* * *

Обобщенные выводы на основе данного очерка нашего исследования можно сформулировать следующим образом.

Урал и Западная Сибирь изучаемой эпохи в социально-экономическом отношении представляли собой органическую часть единого Русского государства, испытывая постоянное воздействие старинных областей страны и в свою очередь оказывая влияние на их развитие (рост общественного разделения труда, создание очагов мелкого товарного производства, расширение рынка за счет освоения новых земель и т. д.). Распространение феодальных отношений «вширь» выразилось здесь в создании смягченных форм зависимости тяглого населения, близких к государственному феодализму черносошной деревни русского Севера. Решительное преобладание крестьянского землевладения над крупным феодальным (светским и духовным) наложило отпечаток на весь уклад жизни края. Явления мобилизации земель в крестьянской среде получили права гражданства дефакто. Они способствовали социальному размежеванию в уральской и западносибирской деревне, созданию в ней минимально необходимых условий для генезиса буржуазных отношений.

На этих территориях отмечены различные формы промышленного производства, имеющие черты новых социальных отношений,— простая кооперация, первые частные мануфактуры с применением наемного труда, более четкая хозяйственная специализация отдельных районов. Появляющийся здесь частный капитал ищет не только торгового, но и производственного применения (предприятия Тумашевых, Молодого и др.) С этими предприятиями были связаны не только их владельцы, но и другие представители торгово-промышленных кругов. В среде предпринимателей шла сложная конкурентная борьба. Не менее острыми были противоречия между мануфактуристами, с одной стороны, и мелкими товаропроизводителями— с другой. Слабость частного капитала в значительной мере объяснялась жесткой правительственной политикой, не предоставляющей достаточных условий для его проникновения в промышленность.
В области сельского хозяйства наблюдается процесс утверждения товарного производства. Выделяющаяся по экономическим показателям верхушка деревни прибегает к применению наемного труда пришлых и местных работников из числа гулящих людей и разорявшихся крестьян. Распространенность фактов эксплуатации наемных работников в сельском хозяйстве значительнее, чем до сих пор считалось. Это может дать право на утверждение, что идет формирование рынка рабочей силы и более или менее постоянных кадров наймитов.

Следовательно, на протяжении XVII — начала XVIII в. Урал и Западная Сибирь, будучи резервом развития феодализма, в не меньшей степени содействовали явлениям генезиса капиталистических отношений на их ранних стадиях. Преимущественно в это время ведущее место в производстве занимал мелкобуржуазный уклад — наиболее устойчивый в смысле социально-экономическом и наименее требовательный с точки зрения технического прогресса. Поэтому дальнейшее поступательное развитие восточных окраин претерпело немало коллизий. Одна из них — возникновение крупного промышленного производства (казенного и частного) в XVIII столетии с широким употреблением принудительного труда. Но это не заглушило ростков буржуазных отношений. Последние приспосабливались к меняющимся условиям и пробивали одну за другой бреши в феодальной системе. Употребляя слова Маркса, в это время можно констатировать на изучаемой территории наряду с развитием феодального строя «младенческий период капиталистического производства»¹¹⁸⁵.

---

¹⁰⁷⁶В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 165.
¹⁰⁷⁷А. П. Пьянков. Хозяйство уральской деревни в эпоху торгового капитала. Пермь, 1926.
¹⁰⁷⁸ПОКМ, Коллекция 11101, № 143. Впрочем, под «пашниками» здесь можно также подразумевать крестьян-издольщиков, которые подряжались сеять на чужих землях «из снопа».
¹⁰⁷⁹А. А. Дмитриев. Пермская старина, вып. VI. Пермь, 1892, стр. 118.
¹⁰⁸⁰Архив ЛОИИ, Соликамские акты, карт. 4, № 1156, л. 1 об.
¹⁰⁸¹ЦГАДА, Писцовые и переписные книги, № 474, л. 121.
¹⁰⁸²Там же, лл. 326—327.
¹⁰⁸³А. А. Введенский. Торговый дом XVI—XVII веков. Л., 1924, стр. 75—77.
¹⁰⁸⁴Там же, стр. 51—55.
¹⁰⁸⁵АИ, т. И, №51. стр. 61—62.
¹⁰⁸⁶СП, стб. 60, л. 70.
¹⁰⁸⁷ВПИ, оп. 2, д. 14, лл. 7—8.
¹⁰⁸⁸ВВИ, карт. 4, № 70, л. 31.
¹⁰⁸⁹Там же, карт. 46, № 23, лл. 1—7.
¹⁰⁹⁰ВВИ, карт. 47, № 9, лл. 1—5.
¹⁰⁹¹А. А. Преображенский. Урал и Западная Сибирь в конце XVI—начале XVIII в. Автореферат докт, дисс. М., 1969, стр. 34.
¹⁰⁹²В. И. Старцев. Крестьянское хозяйство Зауралья в XVII в. (Краснопольская и другие слободы Верхотурского уезда).— «Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1965 г.». М., 1970, стр. 175. Здесь использованы данные книг по Тагильской слободе за 1625 г.
¹⁰⁹³ВПИ, оп. 4, кн. 2, лл. 440а -457; кн. 5, лл. 325—348.
¹⁰⁹⁴ВПИ, оп. 4, кн. 2, лл. 385—394.
¹⁰⁹⁵Там же, оп. 1, стб. 159, л. 65.
¹⁰⁹⁶ЦГАДА, Кунгурская земская изба, д. 3, л. 597 об.
¹⁰⁹⁷Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 1, № 59, лл. 1—2.
¹⁰⁹⁸Н. А. Горская. Жилые записи (К истории найма в XVII в.).— «История СССР», 1963, № 5, стр. 58—78.
¹⁰⁹⁹ВВИ, карт. 4, № 2, лл. 1—2. Ср. ВПИ, оп. 2, д. 79, лл. 35—36— роспись «строшных ярыжек» Ирбитской слободы, «кои живут в строках... по записям».
¹¹⁰⁰ВПИ, оп. 1, стб. 149, ч. 1, л. 143.
¹¹⁰¹ВПИ, оп. 2, д. 34, лл. 1—4.
¹¹⁰²ВВИ, карт. 2, № 54, лл. 5—9.
¹¹⁰³Там же, карт. 4, № 69, л. 1.
¹¹⁰⁴Там же, карт. 10. № 26, л. 1.
¹¹⁰⁵ВВИ, карт. 4, № 69, л. 14.
¹¹⁰⁶РПИ, ОП. 1, стб. 12. ЛЛ. 162—163.
¹¹⁰⁷Там же, оп. 2, д. 38, л. 4.
¹¹⁰⁸ВВИ, карт. 47, № 3, лл. 35—37.
¹¹⁰⁹Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 2, № 301, л. 1.
¹¹¹⁰ПОКМ, Коллекция 11101, россыпь.
¹¹¹¹ВПИ, оп. 1, стб. 144, ч. 3, лл. 314, 336.
¹¹¹²СП, кн. 434, лл. 108 об.—109.
¹¹¹³ВПИ, оп. 1, стб. 3, л. 165.
¹¹¹⁴Там же, стб. 6, лл. 142—143.
¹¹¹⁵ВВИ, карт. 2, № 67, ЛЛ. 31—32; № 69, лл. 22—23.
¹¹¹⁶АИ. т. III, № 138. стр. 225.
¹¹¹⁷ВВИ, карт. 5, № 47, ЛЛ. 33—41.
¹¹¹⁸Там же, карт. 9, № 10, лл. 45—57.
¹¹¹⁹Там же, № 2, л. 16—16 об.
¹¹²⁰ПОКМ, Коллекция 11101. Шадринский стб. 203 года.
¹¹²¹Архив ЛОИИ, Тюменская воеводская изба, карт. 4, № 589, л. 1.
¹¹²²Госархив Свердловской области, Каменская контора земских и судных дел, оп. 1, д. 479, лл. 121—158.
¹¹²³Госархив Свердловской области. Каменская контора земских и судных дел, оп. 1, д. 49, л. 82—82 об.
¹¹²⁴Там же, д. 479, л. 896.
¹¹²⁵Там же, л. 341.
¹¹²⁶Там же, лл. 470, 624.
¹¹²⁷Там же, д. 51, л. 19.
¹¹²⁸Там же, д. 479, лл. 240 об.—241.
¹¹²⁹А. А. Преображенский. Очерки колонизации Западного Урала в XVII—начале XVIII в., стр. 96—154.
¹¹³⁰А. А. Преображенский. О наемном труде в крестьянском хозяйстве на Урале в конце XVII—начале XVIII в.— «К вопросу о первоначальном накоплении в России (XVII—XVIII вв.)». Сб. статей. М., 1958, стр. 38—52.
¹¹³¹В свое время эта статья наряду с другими, опубликованными в сборнике, вызвала довольно оживленную полемику, нашедшую отражение и в печати. С возражениями выступили В. К. Яцунский («История СССР», 1963, № 1, стр. 131 —132), И. Д. Ковальченко («История СССР», 1962, № 6, стр. 81), В. М. Лавровский («Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы 1960 г.», Киев, 1962, стр. 564) и др. Поддержку трактовки поставленных автором вопросов выразили Н. В. Устюгов («История СССР», 1961, № 6, стр. 63—65), Ю. А. Тихонов («Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы 1960 г.», стр. 573). И. А. Булыгин («История СССР», 1964, № 4, стр. 79—80), В. А. Голобуцкий («Вопросы истории», 1959, № 9, стр. 128) и др. С некоторыми оговорками конечные выводы статьи не оспаривались и в рецензии В. И. Шункова («Вопросы истории», 1960, № 5, стр. 162).
¹¹³²В дальнейшем изложении мы не будем останавливаться на наемном труде в хозяйствах посадских людей, сосредоточив внимание только на крестьянстве.
¹¹³³А. А. Преображенский. Очерки колонизации Западного Урала в XVII—начале XVIII в., стр. 198.
¹¹³⁴СП, КН. 1254, ЛЛ. 76 Об., 77, 278, 278 об.; кн. 1373, лл. 21 об., 22, 40, 40 об.г 176, 176 об., 220, 221, 315, 345 об. и т. д.
¹¹³⁵ЦГАДА, Писцовые и переписные книги, № 226, лл. 264—265.
¹¹³⁶В. Н. Шишонко. Пермская летопись с 1263—1881 гг., период пятый, ч. 2. Пермь, 1887, стр. 201.
¹¹³⁷ЦГАДА, Приказные дела старых лет, 1697 г., № 905, лл. 2—3. Не только пришлые люди были в числе «срочных» работников, но, как говорилось, и многие кунгурские крестьяне.
¹¹³⁸ЦГАДА, Кунгурская земская изба, д. 1, л. 141 об.
¹¹³⁹Там же, л. 343.
¹¹⁴⁰Там же, д. 4, л. 16.
¹¹⁴¹СП, оп. 5, д. 708, лл. 1—16.
¹¹⁴²ЦГАДА, Кунгурская земская изба, д. 3, л. 722 об.
¹¹⁴³Там же, л. 604 об.
¹¹⁴⁴ЦГАДА, Кунгурская комендантская канцелярия, д. 34, лл. 301, 303, 313, 330.
¹¹⁴⁵Там же, л. 86.
¹¹⁴⁶Там же, лл. 230 об.— 232.
¹¹⁴⁷Там же, лл. 393 об.—394.
¹¹⁴⁸Во избежание излишних повторений мы не приводим здесь тех примеров, которые почерпнуты из документов, содержавших не краткие упоминания о наемной работе, а более подробные сведения о ней. Их мы рассмотрим ниже.
¹¹⁴⁹Р. Дистерло. О найме на сельскохозяйственные работы по закону и по обычному праву России.— «Журнал гражданского и уголовного права», кн. 4. СПб., 1886, стр. 14. Впрочем для некоторых других районов русского Севера на рубеже XVII—XVIII вв. известны письменные акты, которыми фиксировалась поступление в наемную работу к крестьянам. М. Островская в своей богатой фактическим материалом работе использовала несколько десятков таких записей, относящихся главным образом к Каргопольскому уезду (М. Островская. Указ. соч., стр. 199—208). Текст одной из наемных записей (1687 г.) как образец подобного рода документов см. в кн. «Акты, относящиеся до юридического быта Древней России», т. 2, СПб., 1864, № 162, стб. 514—515. Правда, этот акт касается найма для работы во дворе у посадского человека Нижнего Новгорода.
¹¹⁵⁰ЦГАДА, Кунгурская земская изба. д. 1, л. 151 об.
¹¹⁵¹Там же, д.2, л. 622 об.
¹¹⁵²Там же, л. 283 об.
¹¹⁵³Там же, л. 1117 об.
¹¹⁵⁴Там же, л. 174 об.
¹¹⁵⁵Там же, л. 233 об.
¹¹⁵⁶Там же, л. 366 об.
¹¹⁵⁷Там же, д. 3, л. 604 об.
¹¹⁵⁸Там же, д. 2, лл. 429 об., 430. Ср. там же, л. 622 об.
¹¹⁵⁹ЦГАДА, Кунгурская земская изба, д. 3, лл. 397 об., 398.
¹¹⁶⁰Там же, д. 2, л. 283 об.
¹¹⁶¹Там же, л. 284.
¹¹⁶²Там же. лл. 284, 284 об.
¹¹⁶³См., например, П. И. Беляев. Договор найма в древнем русском праве.— «Русский исторический журнал», 1918, кн. 5, стр. 3—32; А. М. Панкратова. Наймиты на Руси в XVII в.— Сб. «Академику Борису Дмитриевичу Грекову ко дню семидесятилетия», М., 1952, стр. 200; В. И. Шунков. О феодальном строе сибирской деревни в XVII в.— «Вопросы истории», 1952, № 6, стр. 75—98.
¹¹⁶⁴ЦГАДА, Кунгурская земская изба, д. 2, лл. 429 об.—430.
¹¹⁶⁵Документы, относящиеся к другим уездам русского Севера, также четко разграничивают работу половника и наемного человека, даже если они выступают по отношению к хозяину в одном лице (см. РИБ, т. XIV, стб. 675—676) Хотя и само половничество претерпевало изменения, не всегда отражая феодальный строй социальных отношений.
¹¹⁶⁶ЦГАДА, Кунгурская земская изба, д. 3, л. 398.
¹¹⁶⁷СП, оп. 5, д. 691, лл. 61 об., 110; там же, кн. 1465, лл. 68, 98 об.
¹¹⁶⁸М. М. Г ромыко. Западная Сибирь в XVIII в. Русское население и земледельческое освоение. Новосибирск, 1965, стр. 238; она же. Церковные вотчины Западной Сибири накануне секуляризации.— «Сибирь периода феодализма», вып. I. Новосибирск, 1962, стр. 165 и др.
¹¹⁶⁹Ср. А. Н. Сахаров. Русская деревня XVII в. По материалам патриаршего хозяйства. М., 1966, стр. 95.
¹¹⁷⁰СП, кн. 487, лл. 196 об.—198.
¹¹⁷¹Там же, кн. 853, лл. 106, 118, 205 и др.
¹¹⁷²Там же, кн. 487, лл. 221 об., 238.
¹¹⁷³Там же, кн. 853, л. 117.
¹¹⁷⁴Там же, лл. 121 об., 208. Хотя есть данные, что 16 «сенных гребцов» за день получили 11 алт., т. е. в тех же пределах.
¹¹⁷⁵Там же, л. 101.
¹¹⁷⁶Там же, л. 260.
¹¹⁷⁷Там же, кн. 1191, лл. 62 об., 119 об.—120.
¹¹⁷⁸Там же, л. 104 об.
¹¹⁷⁹В. И. Шунков. О феодальном строе сибирской деревни в XVII веке, стр. 83.
¹¹⁸⁰Там же, стр. 82—83.
¹¹⁸¹СП, кн. 6, лл. 532 об.—536.
¹¹⁸²ВВИ, карт. 31, № 1, лл. 5—10.
¹¹⁸³Там же, карт. 6, № 25, лл. 1—91.
¹¹⁸⁴К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23, стр. 748.
¹¹⁸⁵К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23, стр. 759.

<< Назад   Вперёд>>