В. Я. Петрухин, Т. А. Пушкина (Москва) Смоленский археологический семинар кафедры археологии МГУ и норманнская проблема
В 1967-1968 гг. экспедиция ЛОИА под руководством И. И. Ляпушкина начала, по договоренности с Д. А. Авдусиным, параллельные исследования Гнёз-довского поселения — с этого времени и началось знакомство ленинградских и московских студентов-археологов, участников Варяжского и Смоленского семинаров. В работе ленинградской экспедиции приняли участие Г. С. Лебедев, В. А. Булкин, И. В. Дубов, В. А. Назаренко, Е. Н. Носов, Е. А. Рябинин и другие, ныне известные археологи. Авдусин дважды посещал раскоп И. И. Ляпушкина вместе со своими студентами. А как-то раз питерцы даже приняли участие и в воскресных раскопках москвичами кургана в Гнёздове. Знакомство и даже дружба, завязавшиеся в летнее время в экспедиции между студентами ЛГУ и МГУ, поддерживались и в дальнейшем.
В 1970 г. Д. А. Авдусин возобновил раскопки на Гнёздовском поселении (впервые проведенные им в 1952-1953 и 1960 гг.), поручив работу с материалом Т. А. Пушкиной; с тех пор на памятнике постоянно работает экспедиция МГУ. Но связи с ленинградцами, в том числе экспедиционные, не прерывались. Так, в 1970 г. в составе Смоленской экспедиции МГУ работал отряд во главе с В. А. Булкиным, завершивший исследование участка селища, начатый ранее экспедицией ЛОИА. Членами этого небольшого отряда были Е. Н. Носов, Н. В. Хвощинская и К. М. Плоткин. В Гнёздове бывали В. А. Булкин, В. А. Назаренко, Г. С. Лебедев, увлекавшийся работами на пути из варяг в греки.
Вновь по Каспле в разведку идем,
Мы лапшу в рюкзаки напихали
И для бедных славистов несем
Норманизма седые скрижали,
— пелось в ленинградской студенческой песне. Характерным было и продолжение:
В деканат, в партбюро, в ректорат,
Археологи строятся в ряд,
Это кто-то из наших, наверно,
Языком трепанул черезмерно...
Действительно, уже интерес к роли норманнов-варягов был признаком политической неблагонадежности. Ведь «реакционная норманнская теория» была давно разоблачена передовой советской наукой. Конечно, стереотипы официозной историографии не принимались всерьез студенческой аудиторией, особенно той, что была знакома с состоянием археологических источников: тогда популярной была шутка о том, что историки приняли резолюцию о норманнской проблеме из двух пунктов: во-первых, норманнов не было, а во-вторых их было мало. Шутка имела непосредственное отношение к господствовавшей тогда историографической схеме Б. А. Рыбакова: легенда о призвании варягов, согласно его представлениям, была гнусным измышлением, происходившим из иностранного окружения англосаксонской жены Владимира Мономаха — она заменила в летописи подлинное предание о Полянском происхождении руси. Вместе с тем академик писал о некоем «варяжском периоде» в русской истории — кратковременной узурпации Олегом, варяжским авантюристом неведомого (ладожского?) происхождения, русской (полянской) столицы Киева (Рыбаков 1982: 314 и сл.). Накопленный к тому времени археологический материал демонстрировал, однако, широкое распространение скандинавских древностей в узловых пунктах Древней Руси и требовал его осмысления, в том числе и в связи с летописной историей.
Это требование стало очевидным, и в 1960-е в двух главных университетских центрах, в ЛГУ и МГУ, стали работать археологические семинары, так или иначе связанные с исследованием норманнской проблемы. Одновременно в Институте истории СССР профессор В. Т. Пашуто приступил к формированию сектора, где специалисты с филологическим образованием должны были начать систематическое исследование и издание иностранных источников по древнейшей истории народов СССР. Среди них важное значение В. Т. Пашуто придавал источникам скандинавским — Е. А. Мельникова приглашена была заниматься руническими надписями,упоминающими Восточную Европу, затем Т. Н. Джаксон и Г. В. Глазырина стали разрабатывать методику изучения известий саг о Востоке.
Д. А. Авдусин, давший уже в первом издании своего учебника по археологии представление о типах скандинавских вещей и обрядов (Авдусин 1967: 326-237), также предложил некоторым участникам Смоленского семинара темы по скандинавской проблематике: Т. А. Пушкина стала заниматься орнаментальными стилями и распространением женских украшений скандинавского происхождения в Древней Руси, В. Я. Петрухин — погребальным обрядом и его отражением в скандинавской письменной традиции. Обе темы были «крамольными»: значительное распространение украшений скандинавских типов свидетельствовало не только о присутствии на Руси отрядов норманнов, с чем даже радикальные антинорманисты вынуждены были смириться, но и о том, что воинов на Руси сопровождали женщины, и это уже мало походило на присутствие в Восточной Европе лишь разрозненных и «неуправляемых отрядов» авантюристов (Б. А. Рыбаков). «Крамольность» второй темы заключалась в том, что самый яркий пример отражения скандинавской мифологии в погребальном обряде,указанный Д.А. Авдусиным, относился к большим курганам с ритуальными котлами, в том числе к Черной могиле, который считался после работы Б. А. Рыбакова (1949), типичным памятником, принадлежавшим русскому (славянскому) князю.
Крамольность проблематики осознавалась тогда на всех уровнях исторической науки, и редакция Вестника Московского университета не скрывала обеспокоенности по поводу поступивших в портфель материалов, но рекомендация кафедры археологии была решающей, и статьи Пушкиной (1972) и Петрухина (1975) с выводами о скандинавской принадлежности исследованных комплексов увидели свет в журнале МГУ. Показательным в этом отношении является и письмо, направленное уже в 1984 г. в редакцию Вестника МГУ одним из историков по поводу небольшой заметки Пушкиной в этом журнале о бронзовом идоле из Черной могилы (1984). В письме недвусмысленно давалось понять, что автор заметки «продался за 30 сребренников».
В целом тематика Смоленского семинара была шире «норманнской проблемы», но интерес к ее археологической составляющей сохранился на протяжении длительного времени, что нашло отражение и в направленности ряда дипломных работ, написанных под руководством Д. А. Авдусина и переросших затем в диссертации и научные статьи. Так, со временем появились работы выпускников кафедры археологии МГУ, посвященные находкам скандинавских языческих амулетов на территории Руси (Новикова, 1992), ажурным наконечникам ножен мечей, особенностям ювелирного ремесла (Ениосова, 1999, ее исследования подтвердили предположение Авдусина о том, что вещи скандинавских типов могли изготовляться на месте — в Гнёздове) и скандинавским погребениям Гнёздова (Жарнов, 1991; 1992).
Конечно, и В. Т. Пашуто, и Д. А. Авдусин не уставали повторять, что цель исследований в области норманнской проблемы —укрепление позиций антинорманизма. Но Пашуто исследовал летописную легенду о призвании варяжских князей и продемонстрировал, что в ее основе лежит не сочинительство летописца, а исторический «ряд» — договор, который заключали древнерусские города с князьями (Пашуто 1970). Д. А. Авдусин занимался конкретными проблемами принципов выделения скандинавских комплексов (Авдусин 1974). «Антинорманизм» обоих исследователей, однако, заключался не в стремлении обойти или закамуфлировать норманнскую проблему, а в желании противостоять радикальным и реваншистским течениям в антисоветской идеологии, наследовавшим нацистское убеждение в расовой неспособности славян создать цивилизованную государственность. Построения самого Д. А. Авдусина, только приступавшего, по рекомендации А. В. Арциховского, к изучению Гнёздова после Отечественной войны, отличались радикализмом — отрицанием скандинавского происхождения некоторых категорий вещей в статье 1949 г. о «варяжском вопросе», но он отказался от этого огульного отрицания в последующих работах, чему способствовала первая инициированная им дискуссия по норманнской проблеме, в которой приняли участие Т. Арне и А. В. Арциховский (см. Арциховский 1966). Следует отметить, что этот радикализм никогда не переходил у Авдусина в форму официозной в послевоенные годы «борьбы с космополитизмом», представлениями о каких бы то ни было положительных влияниях извне — сам Д. А. Авдусин с удовлетворением вспоминал, что дал положительный внутренний отзыв на книгу Г. Ф. Корзухиной о русских кладах (1954), ставшую основой для последующего исследования международных связей русской средневековой культуры.
Особую роль в обсуждении норманнской проблемы должен был сыграть 1-й Международный симпозиум (задуманный еще знаменитым датским славистом А. Стендер-Петерсеном), который должен был состояться в Университете Орхуса в Дании в октябре 1968 г. Из-за чехословацких событий большая часть восточноевропейских участников не смогла присутствовать, но тексты докладов были разосланы заранее и опубликованы (Varangian problems. Copenhagen, 1970). Д. А. Авдусин представил доклад о материальной культуре древнерусских городов на примере преимущественно Новгорода — о находках скандинавского происхождения речи практически не было (они до сих пор представлены в собственно новгородских материалах относительно незначительным числом, сосредоточены на Городище), но Авдусину важно было продемонстрировать самостоятельное развитие древнерусского города. Скандинавской проблематике специально были посвящены доклады А. Н. Кирпичникова о связях Руси и Скандинавии по данным клинкового оружия, 0. И. Давидан продемонстрировала богатый скандинавский материал, происходящий из раскопок в Ладоге.
Очередная дискуссия по норманнской проблеме состоялась после поездки Д. А. Авдусина в Норвегию в 1968 г. и публикации им статьи «Смоленск и варяги по археологическим данным» в «Норвежском археологическом обозрении». Тогда Авдусин еще отрицал наличие синхронного курганам поселения в Гнёздове, считал, что там хоронили по славянскому обычаю на речных путях жителей широкой округи, скандинавских комплексов насчитывал 2-3 десятка, что давало не больше 3-4 % от общего числа исследованных курганов. Принявший участие в дискуссии Л. С. Клейн настаивал на подсчетах, предложенных им с соавторами в статье 1970 г.: процент следует подсчитывать не от общего числа курганов, а в сравнении с другими этнически определимыми комплексами, тогда содержание норманнских погребений возрастет как минимум до 10%. Корректировка была существенной, большая часть гнёздовских курганов малоинвентарна, и под полусферической насыпью мог быть погребен как славянин, так и скандинав.
Нужно сказать, что Д. А. Авдусин с особым интересом относился к специфике славянского обряда, его традиционной «бедности»: на семинаре выступали специалисты не только из России (из славистов Д. А. Авдусин особенно ценил И. П. Русанову), но и из Чехословакии — профессор Боржевой Достал и другие; обсуждались, в частности, моравские истоки гончарной керамики «гнёздовского типа», некоторым участникам семинара удалось съездить в Моравию на раскопки великоморавских городищ. При этом Д. А. Авдусин не был адептом славянской автохтонности в Верхнем Поднепровье, сомневался в славянской принадлежности смоленских длинных курганов, подчеркивая наличие балтских элементов в их инвентаре (вслед за Е. А. Шмидтом).
Так или иначе, углубленное исследование разнообразных источников по норманнской проблеме шло параллельно в Москве и Ленинграде. В 1968-1970 гг. участники семинаров МГУ и ЛГУ регулярно встречались на Всесоюзных археологических студенческих конференциях в Москве, в течение которых шел активный обмен информацией, в основном в неформальной обстановке. Интересно, что иногда происходило естественное «дублирование» тем научных студенческих работ — так случилось в 1969 г., когда оказалось, что погребальный обряд Бирки стал предметом изучения Глеба Лебедева в ЛГУ и Тамары Пушкиной в МГУ.
Позже регулярные встречи происходили во время скандинавских конференций, где археологические секции были самыми многочисленными и представляли обилие нового материала, а дискуссии затягивались далеко за пределы отведенного регламента. Иногда они бывали чрезвычайно бурными, особенно между москвичами и ленинградцами, в нескольких случаях, когда в них принимал участие Д. А. Авдусин, достаточно резкими.
Очевидной стала необходимость координации исследований определенных категорий источников, в частности — рунических граффити на монетах и других предметах, которой занималась Е. А. Мельникова. В 1976 г. на истфаке ЛГУ было проведено совещание «Северная Русь и ее соседи», где, по не лишенному ехидства замечанию И. В. Дубова, доклады по собственно норманнской проблеме представили москвичи. Здесь же выяснились определенные различия в подходах к проблеме: И. В. Дубов отказывал скандинавским овальным фибулам в функции этнического индикатора на том основании, что их было обнаружено слишком много в Тимеревском комплексе. Относительное количество скандинавов (если не допускать, что женщины путешествовали в одиночестве) на некоторых дружинных памятниках явно превышало даже то число, которое отводилось им в процентах, предложенных Л. С. Клейном, Г. С. Лебедевым и В. А. Назаренко в статье 1970 г. (ср. Петрухин 1983:178).
Определенным этапом в сотрудничестве специалистов разных областей стали подготовка к изданию и комментирование знаменитого труда Константина Багрянородного «Об управлении империей» (в рамках издаваемой по инициативе В. Т. Пашуто древнейших источников по истории СССР). «Русскую главу» должны были комментировать Е. А. Мельникова и В. Я. Петрухин. В комментариях приходилось затрагивать «священную корову» всех направлений антинорманизма — происхождение самого названия «Русь», поскольку Константин противопоставлял русский язык славянскому, а приводимые им русские слова обнаруживали очевидное скандинавское происхождение. Поминать о скандинавском происхождении имени «Русь» было нельзя — в официозной трактовке оно должно было быть местным, происходить от киевской речки Рось и т. п., в крайнем случае — славянским, увязываемым со славянским населением балтийского острова Рюген (или населением Ругиланда на Дунае, в соответствии со средневековой немецкой этимологией). Кто угодно — лишь бы не скандинавы аутентичных источников (в том числе Начальной летописи)!
Первое издание Константина вышло уже в 1989 г. (под редакцией Г. Г. Литаврина и А. П. Новосельцева), но официозная цензура к тому времени была повержена перестройкой. Казалось, что идеологические табу были сняты уже раньше: параллельно с комментированием Константина те же Мельникова и Петрухин готовили к изданию перевод старой книги польского академика X. Ловмяньского «Русь и норманны», изданного по инициативе В. Т. Пашуто в 1985 г. (под редакцией В. Т. Пашуто и В. Л. Янина). В пространных комментариях к книге был дан критический анализ устаревших трактовок, в том числе возведения руси к пресловутому великанскому народу хрос Захарии Ритора, поселенному им уже в VI в. между псеглавцами, карликами и амазонками (этой трактовки придерживались до последнего времени Б. А. Рыбаков и В. В. Седов, снявший упоминание этого монстра как «предка Руси» лишь в последней книге о славянах). Наиболее оправданной комментаторы признавали традиционную лингвистическую трактовку (никем всерьез не оспоренную), возводящую имя «Русь» к древнескандинавскому обозначению дружины гребцов, усвоенному при посредстве финнов — летописной чуди (к тому времени исследованы были многочисленные дружинные курганы, содержавшие сожжение в ладье, или ладейные заклепки).
Издание было встречено положительной рецензией Д. А. Авдусина (опубликованной в ведущем историческом журнале — «Вопросы истории», 1987, № 9) и полным энтузиазма откликом Г. С. Лебедева в дарственной надписи на только что вышедшей его книге «Эпоха викингов в Северной Европе» (Л., 1985): в ней Глеб выражал «твердую надежду на дальнейшее развитие совместных действий во имя ускорения научного прогресса». Казалось бы, «прогресс» был налицо, но идеологическая инерция была сильна: Мельникова и Петрухин подготовили статью о названии «Русь» для «Вопросов истории», где она лежала без движения несколько лет; предлагалось устроить открытую дискуссию по статье, но предполагаемые оппоненты от дискуссии уклонились; наконец, при поддержке В. Л. Янина как члена редколлегии, статья увидела свет в № 9 за 1989 г.
За год до этого (в № 7) Д. А. Авдусин опубликовал в том же журнале статью «Современный антинорманизм», где признавал скандинавское происхождение имени «Русь», наличие значительного числа норманнов на Руси («во много раз» превосходившего его старые расчеты), археология, по его мнению, демонстрировала, однако, самостоятельное развитие древнерусских городов, позднее (не ранее X в.) распространение норманнских древностей. Статья была полемически заострена против тезиса главного историографа норманнской проблемы И. П. Шаскольского, который утверждал, что старый антинорманизм, стремившийся огульно отрицать присутствие варягов в истории Руси, или подменить их более подходящим для псевдопатриотических амбиций народом, «умер». Авдусин усматривал цель «современного антинорманизма» в противостоянии упоминавшимся стереотипам традиционных течений в нор-манизме — представлениям о более высоком уровне развития скандинавского общества в сравнении со славянским раннесредневековым, о норманнской колонизации Восточной Европы и т. п. Важным направлением в изучении русско-скандинавских связей Авдусин считал изучение воздействия восточноевропейских традиций на скандинавские, что стало интенсивно изучаться его коллегами по Смоленскому семинару в 1980-е гг. (Е. А. Мельникова, Т. А. Пушкина, В. Я. Петрухин).
Еще одно обстоятельство немало способствовало интенсификации работы в конце 1980-х и в 1990-е гг.: появились возможности для контактов со скандинавскими коллегами и поездок в Скандинавские страны. Первым, кто принимал участие в работе семинара и поддерживал постоянные дружеские и научные контакты с его участниками, была норвежский археолог Анне Сталь-сберг, стажировавшаяся у Д. А. Авдусина в конце 1960-х гг. В конце 1970-х гг. в МГУ впервые приехал шведский исследователь Ингмар Янссон, чьи заслуги в расширении русско-шведских связей и организации совместных работ трудно переоценить. В начале 1990-х гг. он дважды выступал с лекциями на кафедре археологии, а в 1995 г. принял участие в раскопках гнёздовского поселения в качестве гостя Смоленской археологической экспедиции МГУ. В 1989 г. Д. А. Авдусин вместе с Т. А. Пушкиной и Г. С. Лебедевым смогли посетить Норвегию и приняли участие в работе симпозиума, посвященного проблемам взаимосвязей Центра и округи; с 1990 г. совместную программу по изучению скандинавских и восточноевропейских древностей московскими и скандинавскими археологами наладили Т. А. Пушкина, В. Я. Петрухин и И. Янссон. Результатом этого явились научные командировки в Швецию, Норвегию и Данию в 1990 г. (в этом году, кстати, в Стокгольме мы оказались одновременно с Глебом и вместе ездили в Бирку), в 1992 и 1994 гг., во время которых удалось не только расширить наши научные контакты, но и увидеть, как говорится, "живьем" многие памятники Скандинавии, в том числе такие знаменитые, как Бирка, Борре, Каупанг, Еллинг и, что немаловажно, познакомиться с коллекциями и новейшей литературой.
Совместные поездки, работа в музеях и библиотеках, участие в раскопках, естественно, привели к углубленному пониманию взаимодействия культур Северной и Восточной Европы. Огромное впечатление на Авдусина произвело посещение Норвегии и затем в 1992 г. Швеции, во время которых он смог наконец-то непосредственно познакомиться с древностями викингов. В одной из последних работ Д. А. Авдусин (1993) подытожил историографию, посвященную этническому составу населения Гнёздова, признав скандинавскую доминанту, а также подчеркнув отсутствие кривичских и невыразительность других славянских древностей в погребальном обряде Гнёздова. Вместе с тем он считал, что если бы Гнёздово было предшественником Смоленска, город унаследовал бы материальную культуру и ремесленные технологии дружинного центра: действительно, можно предполагать лишь частичную преемственность местной керамической традиции — ремесленные технологии Гнёздова в большей мере ориентированы на Север Европы, прежде всего — на Бирку (Ениосова, 1999. С. 14), Смоленска — на киевский юг. «Ансамбли некрополей» (если пользоваться терминологией Г. С. Лебедева) Гнёздова, скандинавской Бирки и Киева настолько близки в «курганный период», что можно относить их к единой культуре, формирующейся на пути из варяг в греки и повсюду, в том числе и в Бирке, включающей существенную славянскую составляющую (ср. Петрухин 2001).
С открывшейся свободой для спокойного обсуждения самых болезненных тем и свободой обращения к источникам стало казаться (вслед за И. П. Шаскольским), что кондовый антинорманизм Гедеонова — Иловайского умер или, во всяком случае, не имеет перспектив. Но это оказалось не так, и не в силу некоей ученой инерции, а в силу того, что стереотипы борьбы «с реакционной норманнской теорией» не исчерпали своего административного ресурса, они остаются удобными для шельмования оппонентов. Из института уже Российской истории был изгнан отдел древнейших источников, возглавляемый Е. А. Мельниковой: он нашел место в Институте всеобщей истории. В том же институте Российской истории в 2001 г. было переиздано собрание сочинений С. А. Гедеонова (по изданию 1876 г.), представленное эпигонами этого любителя старины как «памятник исторической мысли» и образец патриотической историографии. Этот новый «антинорманизм» весьма далек от того «современного антинорманизма», о котором писал Д. А. Авдусин. Он возвращает нас прямо в средневековье, когда при помощи «Сказания о владимирских князьях» и официозной легенды о призвании Рюрика из Пруссии решается вопрос о том, «кто коренной» в Прибалтике и т. п.
Пишущих эти историографические заметки не оставляет чувство печали: увы, приходится поминать не только учителей (Д. А. Авдусина (1918-1994), В. Т. Пашуто (1918-1983)), но и сверстников (В. П. Петренко (1943-1991), И. В. Дубова (1947-2002), Г. С. Лебедева (1943-2003)).
сентябрь 2005
<< Назад Вперёд>>
