Поход «во французские земли» 1815 г.
Наполеон же к началу лета почти полностью контролировал положение во Франции, не считая восставшей Вандеи, возродившей движение шуанов. Для умиротворения мятежной области туда были посланы от 15 до 25 тыс. солдат. Французский император, хотя и не в полной мере, смог восстановить армию, призвав отставников-ветеранов и резервистов, и в начале июня прибыл в г. Бомон к созданной им Северной армии. Войска в основном состояли из закаленных в боях ветеранов, а не безусых новичков, как в 1814 г., почти не было и иностранных контингентов, только французы. В командном составе Наполеон уже старался опираться не на уставших от войн маршалов (да и многие из них остались верны королю или сказались больными), а на честолюбие молодых дивизионных генералов. К слову сказать, под рукой у французского императора в его войсках находилось тогда только три маршала – М. Ней, Н.Ж. Сульт, сменивший монопольного А. Бертье (покончил с собой) на посту начальника штаба, и недавно произведенный в этот сан Э.Р. Груши.
Но в некотором смысле повторялась ситуация с кампанией 1814 г., так как у него возникал цейтнот времени. Противник уже начал сосредоточение сил и мог привлечь для войны с Францией до миллиона человек, а во французской армии, во многом его стараниями, на тот момент насчитывалось всего лишь от 300 до 500 тыс. солдат. Можно было выбрать оборонительную тактику ведения войны, пожертвовать частью территории и стараться затянуть время, дожидаясь формирования и подготовки подкреплений. Но это было не в характере Наполеона. Французский император решил не давать союзникам возможности сконцентрировать свои силы и первым начал военные действия. Он хотел сначала разобщить армии Веллингтона и Блюхера в Бельгии, поскольку каждая из них имела свою коммуникационную линию, а они расходились в разные стороны – на побережье Бельгии и в глубь Германии. Кроме того, французский полководец надеялся затем разгромить их еще до подхода русских и австрийских войск. Его империя очень нуждалась в победе для поднятия духа войск и населения, а также упрочения его личной власти во Франции. Кроме того, после одержанных побед можно было надеяться на изменения политической конъюнктуры в рядах союзников.
3(15) июня французы переправились через р. Самбру и ударили в стык между двумя армиями союзников, не ожидавших нападения. Из-за слабой координации пруссаков и англичан между собой Наполеону это удалось совершить. Уже на следующий день у г. Линьи его войска нанесли поражение прусской армии Блюхера (он сам был ранен и чудом спасся от плена). Правда, поражение было не полным и пруссаки очень быстро пришли в себя и восстановили свою боеспособность. Отправив к Вавру для преследования Блюхера войска маршала Э. Груши (около 30 тыс. человек), Наполеон с основными силами (примерно 70 тыс. человек) обратился против армии герцога Веллингтона (около 70 тыс. человек). 6(18) июня началось ожесточенное сражение войск Наполеона с англо-нидерландской армией Веллингтона под Ватерлоо. Войскам Веллингтона удалось сдержать все атаки французов, а во второй половине дня на поле боя прибыли три прусских корпуса Блюхера. Не появись эти корпуса, Веллингтон бы скорее всего потерпел сокрушительное поражение, так как избранная им позиция была хороша для обороны, но в случае отступления превращалась в ловушку, из которой трудно выбираться. Но Блюхеру удалось, оставив у Вавра арьергард, оторваться от Груши и ударить после полудня против правого фланга французов на поле под Ватерлоо. Это решило исход сражения, французы потерпели полное поражение, их войска в панике бежали к французской границе. Потери французов оцениваются в 32 тыс. человек, ими были брошены обозы и почти вся артиллерия. Общая убыль союзников составила 23 тыс. человек.
Обычно исследователи, анализируя причины поражения, указывают на ошибки маршалов, например, в целом неудачные действия Нея, на инертность и безынициативность педантичного Э. Груши (его больше всего упрекают историки), упустившего Блюхера, а также на бездеятельность Н.Ж. Сульта, заменившего на посту бессменного начальника штаба выбывшего из строя маршала А. Бертье. Так же упоминается болезнь Наполеона в этот день (дизурия, геморроидальное воспаление и другие болезни). Слишком многие видели причину поражения в стечении неблагоприятных обстоятельств. Например, существует мнение, что французы не победили из-за отложенной атаки на 2 часа по причине утреннего дождя!? А победа так была близка, да и будущее Европы оказалось бы совсем другим! Вообще проиграли из-за какой-то пролившейся утренней тучи!
Легче всего перевалить все на непогоду и на подчиненных, выгораживая любимого полководца. В целом эти ошибки необходимо поставить в вину самому Наполеону, он сам выбрал и поставил этих лиц на ключевые посты, а затем контролировал их действия, задержка с переносом атаки на 2 часа это его решение, кроме того, именно он недооценил силы и боеспособность пруссаков после Линьи. Добавим, что и союзники допустили массу промахов, но французы не смогли ими воспользоваться. Но, не вдаваясь в подробности, необходимо сказать, что у французского императора в сложившихся политических условиях и с учетом громадного общего преимущества сил союзников на всех театрах военных действий шансов выиграть кампанию попросту не имелось. Сюда также можно приплюсовать и лимит времени, постоянно в последних кампаниях тяготевшим над «человеком великих катастроф».
Нельзя требовать от него невозможного, поэтому многие контрфактические рассуждения авторов плавно переходят в разряд фантастических, не имеющих ничего общего с происходившими событиями. Толкование историков-марксистов о том, что необходимо было поднять французский народ на революционную борьбу (чего якобы не сделали) и тем самым победить, также малопродуктивно и больше похоже на социальную демагогию. В какой-то степени все «сто дней» были актом революционным и, бесспорно, народным движением. Но страна, обескровленная двадцатилетием войн, уже исчерпала свой революционный энтузиазм, «надеть сапоги 1792 г.» было уже невозможно. Да и у нации в целом не имелось единого мнения, часть территорий выступала против, а административный аппарат, парламентские структуры и буржуазные слои в лучшем случае занимали нейтральную позицию. Добавим, что это происходило в условиях, когда против Франции ополчилась вся Европа, полная решимости добиться своих конечных целей. Например, в 1792 г. единого фронта европейских государств не существовало. Поэтому Наполеон, приказав маршалу Н.Ж. Сульту собрать отступавшие войска, сам отправился в Париж. Но уже одного решающего поражения оказалось достаточно, чтобы он упал в глазах властей предержащих. 10(22) июня Наполеон, загнанный в угол оппозицией, по требованию и под давлением палаты депутатов вынужден был вторично отречься от престола в пользу своего сына. Ему даже не позволили остаться в столице, после чего он удалился в Мальмезон, затем уехал в Рошфор, а 3(15) июля вынужден сдаться на милость англичан.
Многие соратники Наполеона советовали ему в Париже разогнать оппозиционных депутатов (повторить переворот 18 брюмера), но он не решился это сделать и после некоторого колебания повторно отрекся от престола. Это стало жирной точкой в истории империи. Д. де Вильпен в своей книге считает, что он совершил тем самым акт самопожертвования ради интересов Франции, так как за время пребывания на о. Эльба переосмыслил свое прошлое и в 1815 г. стремился уже создать либеральную конституционную монархию[614]. Мнение достаточно противоречивое и малоубедительное. Французский император был в первую очередь полководцем, а как типичный военный, никогда не являлся парламентским бойцом, всегда испытывал к этому институту отвращение и даже боязнь, поэтому ни о какой либеральной монархии в будущем речи идти не могло. При благоприятных для него обстоятельствах, учитывая его наклонности и предшествующий опыт, все свелось бы к личному диктату. Конечно, взгляды и убеждения Наполеона (но не характер) под влиянием событий могли корректироваться, но не так кардинально в этом возрасте. Такой властолюбивый человек (его главная цель – власть), не задумываясь, разогнал бы парламентариев (со временем), если бы не военная катастрофа при Ватерлоо. Основой его правления всегда являлась армия и военные успехи. Но его армия потерпела сокрушительное поражение. А как прагматик он реально понимал, что продолжить борьбу можно только при поддержке нотаблей, т. е. буржуазии, а она-то выразила как раз ему полное недоверие. Именно поэтому Наполеон-император, хорошо просчитав варианты, сошел с дистанции, даже не от усталости, а поняв, что окончательно проиграл, что шансов удержаться во власти уже не осталось.
Уже 8–9 (20–21) июня армии Блюхера и Веллингтона перешли границы Франции и начали уверенное продвижение к Парижу. Путь к французской столице оказался открытым. Чуть погодя во Францию вошли баварские, вюртембергские, австрийские, пьемонтские войска, а также контингенты германских владетельных особ. Героическое сопротивление и отпор отдельных французских отрядов и корпусов не могли исправить или кардинально изменить ситуацию при общем упадке духа войск. Основные силы русской армии под командованием М.Б. Барклая де Толли, направленные к границам Франции, просто физически не могли принять участие в военных действиях, хотя они шли достаточно быстро из Польши. Правда, авангард под командованием генерала К.О. Ламберта в начале июня участвовал в боях вместе с баварцами. Второй поход во Францию российских войск оказался почти бескровным, многие мемуаристы назвали его военной прогулкой. Между 12(24) и 18(30) июня русские полки переправились у Мангейма через Рейн, а уже 14(26) июня блокировали крепость Мец, где противник оказал упорное сопротивление, предприняв ряд вылазок. Гарнизон сдался лишь 12(24) июля. С ходу капитулировала лишь крепость Марсаль. Русские части также участвовали в обложении крепостей Вердена, Витри, Тионвиля, Туля, Саарбрюкена, Суассона, Фальцбурга и Ла-Пти-Пьера, затем Бича и Сарлуи, а специально сформированный отряд генерал-адъютанта А.И. Чернышева смог взять г. Шалон-сюр-Марн, при этом был взят в плен генерал А. Риго и до 500 рядовых, а также захвачено шесть орудий (единственные русские трофеи в этой кампании). Кроме того, русским отрядам в тылу пришлось еще бороться в лесах Вогезских гор с французскими партизанами, представлявшими более грозную силу, чем в кампании 1814 г. Этими фактами ограничиваются подвиги русских в 1815 г., если, конечно, не считать тягот похода войск с берегов Вислы к набережным Сены.
В Париже после отречения Наполеона власть перешла к Временному правительству во главе с Ж. Фуше, который, по общему мнению, тайно подготавливал возвращение Бурбонов в страну. Сопротивление отдельных малочисленных французских корпусов на всем периметре границ уже не играло решающей роли. Одна за другой союзникам на капитуляцию сдавались французские крепости. Войска объединенной Европы просто наводнили Францию. Л.Н. Даву, занимавший пост военного министра, один из самых талантливых наполеоновских маршалов, смог сосредоточить у Парижа до 80 тыс. человек и стремился не допустить взятия столицы, куда уже подошли армии Блюхера и Веллингтона. Но силы были слишком неравные. По подписанному соглашению 25 июня (7 июля) 1815 г. союзники вступили в Париж, а войска Даву должны были отступить за Луару. К англичанам и пруссакам присоединился кавалерийский отряд генерала Чернышева, также вступивший во французскую столицу. Он сообщил российскому императору о неприязненном отношении парижан к пруссакам и о просьбе герцога Веллингтона, чтобы именно русский царь прибыл в Париж, «дабы положить конец запутанности дел вообще».
Александр I тотчас из Сен-Дизье срочно выехал в Париж. В сопровождении небольшого эскорта он проделал путь длиной более 200 верст через территорию, еще не занятую союзниками, и 28 июня (10 июля) прибыл во французскую столицу. В это время там правили бал пруссаки, крайне ожесточенные против французов. Блюхер, например, жаждал расстрелять самого Наполеона, а поскольку это не удалось, то хотел взорвать Йенский мост и Вандомскую колонну, и для этого были сделаны необходимые приготовления. Это варварское решение было отменено лишь после вмешательства российского монарха. Везде, где находились прусские войска, устанавливался достаточно жесткий режим и процветало взимание контрибуций. В состав гарнизона Парижа, правда, по желанию Александра I, были введены русские 3-я гренадерская и 2-я кирасирская дивизии. Необходимо сказать, что в 1815 г. русские, шедшие во второй линии войск, оказались уже не столь влиятельной силой, как в 1814 г., они уже потеряли свое прежнее эксклюзивное положение. Как свидетельствовал прибывший во французскую столицу русский офицер Д.В. Душенкевич, город весь был заставлен бивуаками войск, «однако не русскими; и приметна была на каждом шагу какая-то смутная печать во всем Париже и на всех парижанах; тот же город, да не так в нем теперь, как было год тому назад»[615]. У Александра I не было уже прежнего безоговорочного влияния, безусловно, к его голосу прислушивались, но господствовало коллективное мнение союзников.
Благодаря иностранным штыкам прибывший в обозе союзных армий Людовик ХVIII во второй раз вернул себе французский престол. Наступил период «белого мира» и оккупации большой части территории Франции войсками седьмой коалиции. При полном попустительстве союзников на страну со стороны роялистов обрушился белый террор, или умиротворение Франции. Разгул и бесчинства «белых якобинцев» особенно оказались сильны в момент передачи власти (несколько недель) от имперских чиновников к королевским властям, или фактического отсутствия администрации на местах. Помимо открытых преследований сановников и деятелей восстановления империи, в 1815 г. роялистами-католиками осуществлялись погромы протестантов в Южной Франции, во время которых убитыми оказались несколько генералов (среди них маршал граф Г.М. Брюн), пытавшихся заступиться. Были составлены проскрипционные списки, только в первых двух списках содержались имена 19 военных. Кто-то подлежал по решению военного суда смертной казни (например, расстрел по надуманному обвинению братьев-близнецов генералов К. и С. Фоше, дивизионного генерала р. Б. Мутон-Дюверне расстреляли уже в 1816 г.), кто тюремному заключению, кто высылке, кто лишался чинов и права занимать государственные должности. Наибольшую известность получили судилища «за измену» над полковником Ш.А.Ф Лабедуайером (Шарль де Лабедуайер, в 1815 г. был произведен в чин генерал-майора), одним из первых со своим полком перешедшим в Гренобле на сторону Наполеона, а также над маршалом М. Неем, не выполнившим обещания королю «привезти Наполеона в клетке». Оба процесса закончились приговором о смертной казни без права обжалования, что явно не делает чести французскому правосудию, а заодно и союзным монархам, находившимся тогда в Париже, в том числе Александру I. Собрание порфироносцев в Париже как раз фактически управляло Францией в тот период, даже одного мнения российского императора хватило бы пресечь все кровавые вакханалии роялистов и умерить пыл мщения Бурбонов. Время оправдало приговоренных к смерти, и сегодня они не числятся «изменниками» в истории Франции.
Российский же император, в силу монархической солидарности, откровенно закрыл глаза на происходившее и даже сделал выговор генералу С.Г. Волконскому, который вместе с сестрами решил ходатайствовать о помиловании Лабедуайера перед герцогиней Ангулемской, велев передать, чтобы он «перестал бы вмешиваться в дела Франции, а [обратился бы] к России»[616]. Примерно такую же реакцию у него вызвали и обращения о заступничестве за Нея бывшего подчиненного маршала генерала русской службы А. Жомини. В то же время Александр I пригласил приехать в Россию и материально помог генералу И.М.Г. Пире де Ронивиньену (жил там до 1819 г.), попавшему в проскрипционные списки, но на просьбу его жены похлопотать, чтобы генералу позволили остаться во Франции, ответил: «Я сего сделать не могу, ибо я теперь не что иное, как солдат Лудовика ХVIII»[617]. Российский император явно жертвовал справедливым отношением к происходившему ради незыблемости принципов легитимизма и необходимости вести борьбу с революционными проявлениями. Общественное мнение было тогда в основном на стороне подсудимых. Слишком многие осуждали бездушную судебную систему, автоматически штамповавшую обвинительные вердикты и слепо выполнявшую политическую волю Бурбонов, слишком многие симпатизировали осужденным и порицали вынесенные приговоры. Например, хорошо известный в России английский генерал Р. Вильсон, имевший реальные заслуги в войнах с Наполеоном и его бескомпромиссный противник, сначала вместе с двумя английскими офицерами пытался освободить маршала Нея. Позже он стал затем соучастником побега из тюрьмы также приговоренного к смерти наполеоновского министра графа А.М. Лавалетта, спасшегося, переодевшись в платье своей жены, оставшейся вместо него в тюрьме[618].
Многие мемуаристы, а затем и историки, отмечали, что именно с 1815 г. поменялся характер Александра I. Начался период его увлечения мистицизмом. Некоторые связывали изменения в поведении со знакомством и влиянием на него баронессы Ю. Крюденер, известной своими религиозно-мистическими взглядами. Как раз с этого времени он становится очень взыскательным к вопросам воинской дисциплины и строгому соблюдению установленной формы одежды, с удвоенной силой вновь у него просыпается страсть к парадам и маршировке войск.
Именно этим объясняют проведение грандиозного смотра русской армии в Вертю 26 и 29 августа (6 и 9 сентября) 1815 г. В первый день была произведена репетиция, которой государь остался чрезвычайно доволен, а во второй день были приглашены триста коронованных и высоких иностранных гостей (а всего до 10 тыс. иностранцев), и в их присутствии 150 тыс. русских солдат и 540 орудий прошли церемониальным маршем, которым лично командовал Александр I. Армия занимала пространство в несколько верст, а сигналы для команд подавались орудийными выстрелами. На всех иностранных военных маршировавшие (никто ни разу не сбился с ноги) на обширной равнине 150 тыс. русских солдат произвели неизгладимое впечатление. Бесспорно, это была демонстрация всей Европе боевой мощи России. В некоторой степени это было показательное выступление, которым остался очень доволен в первую очередь инициатор этого показа Александр I. А.И. Михайловский-Данилевский, подробно описавший в своем дневнике этот знаменитый смотр, вложил в уста императора следующую фразу: «Я вижу, что моя армия первая в свете, для нее нет ничего невозможного, и по самому наружному виду ее никакие войска с нею сравняться не могут»[619]. Любовь к парадам и смотрам, вообще к показушной стороне дела, с тех пор стала отличительной чертой не только представителей династии Романовых, но и, по традиции, всех российских правителей. Такие мероприятия русский император, победитель Наполеона, ценил гораздо выше, чем боевые подвиги своих полков. Не случайно российский генерал-фельдмаршал граф Барклай де Толли именно за «ревю» в Вертю, а не за выигранное сражение был пожалован в княжеское достоинство российской империи. За этот смотр в Вертю щедро получили награждения и другие русские военачальники.
Но в некотором смысле повторялась ситуация с кампанией 1814 г., так как у него возникал цейтнот времени. Противник уже начал сосредоточение сил и мог привлечь для войны с Францией до миллиона человек, а во французской армии, во многом его стараниями, на тот момент насчитывалось всего лишь от 300 до 500 тыс. солдат. Можно было выбрать оборонительную тактику ведения войны, пожертвовать частью территории и стараться затянуть время, дожидаясь формирования и подготовки подкреплений. Но это было не в характере Наполеона. Французский император решил не давать союзникам возможности сконцентрировать свои силы и первым начал военные действия. Он хотел сначала разобщить армии Веллингтона и Блюхера в Бельгии, поскольку каждая из них имела свою коммуникационную линию, а они расходились в разные стороны – на побережье Бельгии и в глубь Германии. Кроме того, французский полководец надеялся затем разгромить их еще до подхода русских и австрийских войск. Его империя очень нуждалась в победе для поднятия духа войск и населения, а также упрочения его личной власти во Франции. Кроме того, после одержанных побед можно было надеяться на изменения политической конъюнктуры в рядах союзников.
3(15) июня французы переправились через р. Самбру и ударили в стык между двумя армиями союзников, не ожидавших нападения. Из-за слабой координации пруссаков и англичан между собой Наполеону это удалось совершить. Уже на следующий день у г. Линьи его войска нанесли поражение прусской армии Блюхера (он сам был ранен и чудом спасся от плена). Правда, поражение было не полным и пруссаки очень быстро пришли в себя и восстановили свою боеспособность. Отправив к Вавру для преследования Блюхера войска маршала Э. Груши (около 30 тыс. человек), Наполеон с основными силами (примерно 70 тыс. человек) обратился против армии герцога Веллингтона (около 70 тыс. человек). 6(18) июня началось ожесточенное сражение войск Наполеона с англо-нидерландской армией Веллингтона под Ватерлоо. Войскам Веллингтона удалось сдержать все атаки французов, а во второй половине дня на поле боя прибыли три прусских корпуса Блюхера. Не появись эти корпуса, Веллингтон бы скорее всего потерпел сокрушительное поражение, так как избранная им позиция была хороша для обороны, но в случае отступления превращалась в ловушку, из которой трудно выбираться. Но Блюхеру удалось, оставив у Вавра арьергард, оторваться от Груши и ударить после полудня против правого фланга французов на поле под Ватерлоо. Это решило исход сражения, французы потерпели полное поражение, их войска в панике бежали к французской границе. Потери французов оцениваются в 32 тыс. человек, ими были брошены обозы и почти вся артиллерия. Общая убыль союзников составила 23 тыс. человек.
Обычно исследователи, анализируя причины поражения, указывают на ошибки маршалов, например, в целом неудачные действия Нея, на инертность и безынициативность педантичного Э. Груши (его больше всего упрекают историки), упустившего Блюхера, а также на бездеятельность Н.Ж. Сульта, заменившего на посту бессменного начальника штаба выбывшего из строя маршала А. Бертье. Так же упоминается болезнь Наполеона в этот день (дизурия, геморроидальное воспаление и другие болезни). Слишком многие видели причину поражения в стечении неблагоприятных обстоятельств. Например, существует мнение, что французы не победили из-за отложенной атаки на 2 часа по причине утреннего дождя!? А победа так была близка, да и будущее Европы оказалось бы совсем другим! Вообще проиграли из-за какой-то пролившейся утренней тучи!
Легче всего перевалить все на непогоду и на подчиненных, выгораживая любимого полководца. В целом эти ошибки необходимо поставить в вину самому Наполеону, он сам выбрал и поставил этих лиц на ключевые посты, а затем контролировал их действия, задержка с переносом атаки на 2 часа это его решение, кроме того, именно он недооценил силы и боеспособность пруссаков после Линьи. Добавим, что и союзники допустили массу промахов, но французы не смогли ими воспользоваться. Но, не вдаваясь в подробности, необходимо сказать, что у французского императора в сложившихся политических условиях и с учетом громадного общего преимущества сил союзников на всех театрах военных действий шансов выиграть кампанию попросту не имелось. Сюда также можно приплюсовать и лимит времени, постоянно в последних кампаниях тяготевшим над «человеком великих катастроф».
Нельзя требовать от него невозможного, поэтому многие контрфактические рассуждения авторов плавно переходят в разряд фантастических, не имеющих ничего общего с происходившими событиями. Толкование историков-марксистов о том, что необходимо было поднять французский народ на революционную борьбу (чего якобы не сделали) и тем самым победить, также малопродуктивно и больше похоже на социальную демагогию. В какой-то степени все «сто дней» были актом революционным и, бесспорно, народным движением. Но страна, обескровленная двадцатилетием войн, уже исчерпала свой революционный энтузиазм, «надеть сапоги 1792 г.» было уже невозможно. Да и у нации в целом не имелось единого мнения, часть территорий выступала против, а административный аппарат, парламентские структуры и буржуазные слои в лучшем случае занимали нейтральную позицию. Добавим, что это происходило в условиях, когда против Франции ополчилась вся Европа, полная решимости добиться своих конечных целей. Например, в 1792 г. единого фронта европейских государств не существовало. Поэтому Наполеон, приказав маршалу Н.Ж. Сульту собрать отступавшие войска, сам отправился в Париж. Но уже одного решающего поражения оказалось достаточно, чтобы он упал в глазах властей предержащих. 10(22) июня Наполеон, загнанный в угол оппозицией, по требованию и под давлением палаты депутатов вынужден был вторично отречься от престола в пользу своего сына. Ему даже не позволили остаться в столице, после чего он удалился в Мальмезон, затем уехал в Рошфор, а 3(15) июля вынужден сдаться на милость англичан.
Многие соратники Наполеона советовали ему в Париже разогнать оппозиционных депутатов (повторить переворот 18 брюмера), но он не решился это сделать и после некоторого колебания повторно отрекся от престола. Это стало жирной точкой в истории империи. Д. де Вильпен в своей книге считает, что он совершил тем самым акт самопожертвования ради интересов Франции, так как за время пребывания на о. Эльба переосмыслил свое прошлое и в 1815 г. стремился уже создать либеральную конституционную монархию[614]. Мнение достаточно противоречивое и малоубедительное. Французский император был в первую очередь полководцем, а как типичный военный, никогда не являлся парламентским бойцом, всегда испытывал к этому институту отвращение и даже боязнь, поэтому ни о какой либеральной монархии в будущем речи идти не могло. При благоприятных для него обстоятельствах, учитывая его наклонности и предшествующий опыт, все свелось бы к личному диктату. Конечно, взгляды и убеждения Наполеона (но не характер) под влиянием событий могли корректироваться, но не так кардинально в этом возрасте. Такой властолюбивый человек (его главная цель – власть), не задумываясь, разогнал бы парламентариев (со временем), если бы не военная катастрофа при Ватерлоо. Основой его правления всегда являлась армия и военные успехи. Но его армия потерпела сокрушительное поражение. А как прагматик он реально понимал, что продолжить борьбу можно только при поддержке нотаблей, т. е. буржуазии, а она-то выразила как раз ему полное недоверие. Именно поэтому Наполеон-император, хорошо просчитав варианты, сошел с дистанции, даже не от усталости, а поняв, что окончательно проиграл, что шансов удержаться во власти уже не осталось.
Уже 8–9 (20–21) июня армии Блюхера и Веллингтона перешли границы Франции и начали уверенное продвижение к Парижу. Путь к французской столице оказался открытым. Чуть погодя во Францию вошли баварские, вюртембергские, австрийские, пьемонтские войска, а также контингенты германских владетельных особ. Героическое сопротивление и отпор отдельных французских отрядов и корпусов не могли исправить или кардинально изменить ситуацию при общем упадке духа войск. Основные силы русской армии под командованием М.Б. Барклая де Толли, направленные к границам Франции, просто физически не могли принять участие в военных действиях, хотя они шли достаточно быстро из Польши. Правда, авангард под командованием генерала К.О. Ламберта в начале июня участвовал в боях вместе с баварцами. Второй поход во Францию российских войск оказался почти бескровным, многие мемуаристы назвали его военной прогулкой. Между 12(24) и 18(30) июня русские полки переправились у Мангейма через Рейн, а уже 14(26) июня блокировали крепость Мец, где противник оказал упорное сопротивление, предприняв ряд вылазок. Гарнизон сдался лишь 12(24) июля. С ходу капитулировала лишь крепость Марсаль. Русские части также участвовали в обложении крепостей Вердена, Витри, Тионвиля, Туля, Саарбрюкена, Суассона, Фальцбурга и Ла-Пти-Пьера, затем Бича и Сарлуи, а специально сформированный отряд генерал-адъютанта А.И. Чернышева смог взять г. Шалон-сюр-Марн, при этом был взят в плен генерал А. Риго и до 500 рядовых, а также захвачено шесть орудий (единственные русские трофеи в этой кампании). Кроме того, русским отрядам в тылу пришлось еще бороться в лесах Вогезских гор с французскими партизанами, представлявшими более грозную силу, чем в кампании 1814 г. Этими фактами ограничиваются подвиги русских в 1815 г., если, конечно, не считать тягот похода войск с берегов Вислы к набережным Сены.
В Париже после отречения Наполеона власть перешла к Временному правительству во главе с Ж. Фуше, который, по общему мнению, тайно подготавливал возвращение Бурбонов в страну. Сопротивление отдельных малочисленных французских корпусов на всем периметре границ уже не играло решающей роли. Одна за другой союзникам на капитуляцию сдавались французские крепости. Войска объединенной Европы просто наводнили Францию. Л.Н. Даву, занимавший пост военного министра, один из самых талантливых наполеоновских маршалов, смог сосредоточить у Парижа до 80 тыс. человек и стремился не допустить взятия столицы, куда уже подошли армии Блюхера и Веллингтона. Но силы были слишком неравные. По подписанному соглашению 25 июня (7 июля) 1815 г. союзники вступили в Париж, а войска Даву должны были отступить за Луару. К англичанам и пруссакам присоединился кавалерийский отряд генерала Чернышева, также вступивший во французскую столицу. Он сообщил российскому императору о неприязненном отношении парижан к пруссакам и о просьбе герцога Веллингтона, чтобы именно русский царь прибыл в Париж, «дабы положить конец запутанности дел вообще».
Александр I тотчас из Сен-Дизье срочно выехал в Париж. В сопровождении небольшого эскорта он проделал путь длиной более 200 верст через территорию, еще не занятую союзниками, и 28 июня (10 июля) прибыл во французскую столицу. В это время там правили бал пруссаки, крайне ожесточенные против французов. Блюхер, например, жаждал расстрелять самого Наполеона, а поскольку это не удалось, то хотел взорвать Йенский мост и Вандомскую колонну, и для этого были сделаны необходимые приготовления. Это варварское решение было отменено лишь после вмешательства российского монарха. Везде, где находились прусские войска, устанавливался достаточно жесткий режим и процветало взимание контрибуций. В состав гарнизона Парижа, правда, по желанию Александра I, были введены русские 3-я гренадерская и 2-я кирасирская дивизии. Необходимо сказать, что в 1815 г. русские, шедшие во второй линии войск, оказались уже не столь влиятельной силой, как в 1814 г., они уже потеряли свое прежнее эксклюзивное положение. Как свидетельствовал прибывший во французскую столицу русский офицер Д.В. Душенкевич, город весь был заставлен бивуаками войск, «однако не русскими; и приметна была на каждом шагу какая-то смутная печать во всем Париже и на всех парижанах; тот же город, да не так в нем теперь, как было год тому назад»[615]. У Александра I не было уже прежнего безоговорочного влияния, безусловно, к его голосу прислушивались, но господствовало коллективное мнение союзников.
Благодаря иностранным штыкам прибывший в обозе союзных армий Людовик ХVIII во второй раз вернул себе французский престол. Наступил период «белого мира» и оккупации большой части территории Франции войсками седьмой коалиции. При полном попустительстве союзников на страну со стороны роялистов обрушился белый террор, или умиротворение Франции. Разгул и бесчинства «белых якобинцев» особенно оказались сильны в момент передачи власти (несколько недель) от имперских чиновников к королевским властям, или фактического отсутствия администрации на местах. Помимо открытых преследований сановников и деятелей восстановления империи, в 1815 г. роялистами-католиками осуществлялись погромы протестантов в Южной Франции, во время которых убитыми оказались несколько генералов (среди них маршал граф Г.М. Брюн), пытавшихся заступиться. Были составлены проскрипционные списки, только в первых двух списках содержались имена 19 военных. Кто-то подлежал по решению военного суда смертной казни (например, расстрел по надуманному обвинению братьев-близнецов генералов К. и С. Фоше, дивизионного генерала р. Б. Мутон-Дюверне расстреляли уже в 1816 г.), кто тюремному заключению, кто высылке, кто лишался чинов и права занимать государственные должности. Наибольшую известность получили судилища «за измену» над полковником Ш.А.Ф Лабедуайером (Шарль де Лабедуайер, в 1815 г. был произведен в чин генерал-майора), одним из первых со своим полком перешедшим в Гренобле на сторону Наполеона, а также над маршалом М. Неем, не выполнившим обещания королю «привезти Наполеона в клетке». Оба процесса закончились приговором о смертной казни без права обжалования, что явно не делает чести французскому правосудию, а заодно и союзным монархам, находившимся тогда в Париже, в том числе Александру I. Собрание порфироносцев в Париже как раз фактически управляло Францией в тот период, даже одного мнения российского императора хватило бы пресечь все кровавые вакханалии роялистов и умерить пыл мщения Бурбонов. Время оправдало приговоренных к смерти, и сегодня они не числятся «изменниками» в истории Франции.
Российский же император, в силу монархической солидарности, откровенно закрыл глаза на происходившее и даже сделал выговор генералу С.Г. Волконскому, который вместе с сестрами решил ходатайствовать о помиловании Лабедуайера перед герцогиней Ангулемской, велев передать, чтобы он «перестал бы вмешиваться в дела Франции, а [обратился бы] к России»[616]. Примерно такую же реакцию у него вызвали и обращения о заступничестве за Нея бывшего подчиненного маршала генерала русской службы А. Жомини. В то же время Александр I пригласил приехать в Россию и материально помог генералу И.М.Г. Пире де Ронивиньену (жил там до 1819 г.), попавшему в проскрипционные списки, но на просьбу его жены похлопотать, чтобы генералу позволили остаться во Франции, ответил: «Я сего сделать не могу, ибо я теперь не что иное, как солдат Лудовика ХVIII»[617]. Российский император явно жертвовал справедливым отношением к происходившему ради незыблемости принципов легитимизма и необходимости вести борьбу с революционными проявлениями. Общественное мнение было тогда в основном на стороне подсудимых. Слишком многие осуждали бездушную судебную систему, автоматически штамповавшую обвинительные вердикты и слепо выполнявшую политическую волю Бурбонов, слишком многие симпатизировали осужденным и порицали вынесенные приговоры. Например, хорошо известный в России английский генерал Р. Вильсон, имевший реальные заслуги в войнах с Наполеоном и его бескомпромиссный противник, сначала вместе с двумя английскими офицерами пытался освободить маршала Нея. Позже он стал затем соучастником побега из тюрьмы также приговоренного к смерти наполеоновского министра графа А.М. Лавалетта, спасшегося, переодевшись в платье своей жены, оставшейся вместо него в тюрьме[618].
Многие мемуаристы, а затем и историки, отмечали, что именно с 1815 г. поменялся характер Александра I. Начался период его увлечения мистицизмом. Некоторые связывали изменения в поведении со знакомством и влиянием на него баронессы Ю. Крюденер, известной своими религиозно-мистическими взглядами. Как раз с этого времени он становится очень взыскательным к вопросам воинской дисциплины и строгому соблюдению установленной формы одежды, с удвоенной силой вновь у него просыпается страсть к парадам и маршировке войск.
Именно этим объясняют проведение грандиозного смотра русской армии в Вертю 26 и 29 августа (6 и 9 сентября) 1815 г. В первый день была произведена репетиция, которой государь остался чрезвычайно доволен, а во второй день были приглашены триста коронованных и высоких иностранных гостей (а всего до 10 тыс. иностранцев), и в их присутствии 150 тыс. русских солдат и 540 орудий прошли церемониальным маршем, которым лично командовал Александр I. Армия занимала пространство в несколько верст, а сигналы для команд подавались орудийными выстрелами. На всех иностранных военных маршировавшие (никто ни разу не сбился с ноги) на обширной равнине 150 тыс. русских солдат произвели неизгладимое впечатление. Бесспорно, это была демонстрация всей Европе боевой мощи России. В некоторой степени это было показательное выступление, которым остался очень доволен в первую очередь инициатор этого показа Александр I. А.И. Михайловский-Данилевский, подробно описавший в своем дневнике этот знаменитый смотр, вложил в уста императора следующую фразу: «Я вижу, что моя армия первая в свете, для нее нет ничего невозможного, и по самому наружному виду ее никакие войска с нею сравняться не могут»[619]. Любовь к парадам и смотрам, вообще к показушной стороне дела, с тех пор стала отличительной чертой не только представителей династии Романовых, но и, по традиции, всех российских правителей. Такие мероприятия русский император, победитель Наполеона, ценил гораздо выше, чем боевые подвиги своих полков. Не случайно российский генерал-фельдмаршал граф Барклай де Толли именно за «ревю» в Вертю, а не за выигранное сражение был пожалован в княжеское достоинство российской империи. За этот смотр в Вертю щедро получили награждения и другие русские военачальники.
<< Назад Вперёд>>
