Предисловие
В российском прошлом довольно отрезков времени, когда, казалось, вся наша история могла пойти существенно иначе. Лето 1917 года. Зима 1905 года. Весна 1881 года. Зима 1825 года... Смутное время решительно выбивается из этой череды упущенных шансов и ошибочных решений — и затяжным характером, и особенным драматизмом событий, будто магнит, притягивавшим к себе внимание лучших перьев России.
Трагедия Бориса Годунова, так и не разгаданный детектив смерти царевича Димитрия, dues ех machina — первый Самозванец, интриги Шуйских и Романовых, казаки, вдруг оказавшиеся на авансцене событий, поляки в Кремле, ополчение, легенда об Иване Сусанине, наконец, Собор и новая династия на троне... Канва событий, многоактность которой и впрямь напоминает замысел драматурга, воплощенный в жизнь, в общих чертах известна каждому школьнику. Пестрота событий долгое время не пропускала взгляд историка дальше просцениума, и существенные детали терялись во тьме кулис.
Василий Ульяновский проделал очень важную работу.
Во-первых, мы можем теперь проследить тьму бесконечно важных частностей, позволяющих увидеть, что черное и белое — неподходящие цвета для того, чтобы разметить поступки людей, по жизням которых ехало колесо истории. Одни цеплялись за него, другие пытались увернуться, третьи стремились свернуть его в сторону, четвертые — придержать. Не обнаруживается ни вполне «прямых», ни вполне «кривых», чем больше вглядываешься, тем труднее разобраться в правых и виноватых, и круговерть событий в равной мере захватывала людей мирских и людей церкви, бояр и церковных иерархов. Одни и те же персонажи с поразительной легкостью присягали, ломали присягу, вновь присягали и вновь изменяли клятве верности, приноровляясь к обстоятельствам. Романовская трехсотлетняя эпоха делала все, чтобы подретушировать картину, российские историки в большинстве, начиная с Ломоносова, отвергали с порога любые сомнения в отношении дьявольской природы Лжедмитрия и старательно затушевывали неоспоримый факт симпатии, которую к законно венчанному на царство и законно же обвенчанному с Мариной Мнишек молодому государю испытывали москвичи.
Во-вторых, все занимательные шаги и шажки событий в этой книге старательно прослежены со всех сторон. Идет ли речь о въезде Самозванца в Москву, о церемониале коронации, о поражавшей всех начитанности царя или о странной его манере ездить по городу верхом и принимать челобитчиков лично, о тонкостях борьбы вокруг венчания его с иноземкой, о набожности Лжедмитрия и о его убийстве заговорщиками, ворвавшимися в Кремль с воплем: «Поляки царя убивают!», мы везде имеем возможность слышать разные голоса. Голоса самого Самозванца и Марины Мнишек, Шуйских и Романовых, князей церкви и простых монахов, офицеров и купцов из числа иноземцев, послов и сочинителей, очных свидетелей и тех, кто лишь повторял и расцвечивал слухи. Самое привлекательное в том, что мы слышим их по преимуществу не в пересказе — со страниц книги звучит сочная, восхитительная и в целом совершенно понятная нам речь.
В-третьих, в совокупности граней повествования, верного традиции стремления к предельной точности и научной мотивированности суждений (из соображений удобства для чтения пришлось скрепя сердце пойти на сокращение объема доказательств), со всей определенностью проступает: было так, как могло быть, и иначе быть не могло. Иван Грозный не мог не ввязаться в Ливонскую войну, потому что староселенные земли были истощены, и не мог ее выиграть, только измучил страну. Грозный, истерзавший нравственное чувство народа и расшатавший устои бытия, сам взрыхлил почву для Смуты. Казаки и дворянство, обедневшее из-за череды неурожайных лет, были готовы искать воли при первых признаках слабости власти. При всей своей незаурядности, или скорее благодаря этой незаурядности, Борис Годунов не мог стать основателем династии — старшее боярство ни за что не смирилось бы с этим. Его сын был обречен, и его так или иначе устранили бы Шуйские или Романовн, или их временный альянс.
Самозванец... Вообще-то царь Дмитрий Иоаннович, надевший корону в полном соответствии с законом и обычаем, независимо от того, был он самозванцем (скорее всего) или не был, очень незаурядный персонаж, ослепленный верой в свою счастливую звезду до полной утраты инстинкта самосохранения, не мог удержать власть. С его декларацией веротерпимости, с его насмешками над тугодумием Боярской думы, с польской свитой его жены, с попыткой организовать поход на турецкого султана, что кончилось бы страшным поражением, — он был обречен. Василий Шуйский, этот изменник по призванию, не мог не тянуться за царской властью и не мог ее удержать.
Нужны были совсем уже опасные для самого существования страны перипетии шальной польской оккупации, чтобы в движение пришел невиданный ранее союз захудалого дворянства и мещанства городов. Союз, не имевший и не умевший поставить иную цель, кроме восстановления давнего, обросшего легендой порядка, и сложивший свои завоеванные кровью права к ногам Романовых.
Книгу пришлось сжимать, убирая полемику с другими исследователями, важную для автора, но утомительную для читателя, сокращая количество близких по тональности свидетельств, кропотливо выверяя, чтобы текст сохранил исходную цельность. Остается надеяться, что читатель отнесется к результату наших совместных трудов с интересом — уж слишком многое в современной нашей жизни заставляет находить аналогии в той давней истории.
Вячеслав Глазычев, генеральный директор издательства «Европа»
Данный исследовательский проект осуществлен благодаря поддержке Американского Совета Научных Сообществ в Нью-Йорке (American Council of Learned Societies), которому автор приносит искреннюю благодарность.
Вперёд>>
