II. У греков
Другой материал имеем мы для суждения о древних народных собраниях греков. Гомер дает великолепные картины греческих собраний в доисторическое время Троянской войны. Это сама практика тех принципов вечевой жизни, которые изложены у Тацита. Картины Гомера так полны жизни и ее мельчайших, но характерных проявлений, что мы находим в них не только полнейшее подтверждение нам уже известных порядков, но и новые дополнительные к ним черты, о которых ни Тацит, ни наши источники не упоминают. Приведу несколько примеров собственными словами поэта с сокращением лишь того, что не имеет прямого отношения к занимающим нас вопросам.
Вторая песнь "Одиссеи" открывается такой картиной:
Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;
Ложе покинул тогда и возлюбленный сын Одиссеев.
Звонкоголосых глашатаев царских созвав, повелел он
Кликнуть им клич, чтоб на площадь собрать густовласых ахеян.
С медным в руке он копьем перед сонмом народным явился,
Был не один, две лихие за ним прибежали собаки.
Старцы пред ним раздалися, и сел он на месте отцовом.
Первое слово тогда произнес благородный Эгипций,
Старец, согбенный годами и в жизни изведавший много.
"Выслушать слово мое приглашаю вас, люди Итаки,
Мы на совет не сходились ни разу с тех пор, как отсюда
Царь Одиссей в быстроходных своих кораблях удалился.
Кто же нас собрал теперь? Кому в том внезапная нужда?
Юноша ль он расцветающий? Муж ли годами созрелый?
Слышал ли весть о идущей на нас неприятельской силе?
Хочет ли нас остеречь, наперед все подробно разведав?
Или о пользе народной какой предложить нам намерен?
Здесь каждое слово драгоценно. В каждом стихе мы видим практику тех принципов, которые нам уже известны.
Народное собрание созвал сын царя Одиссея, но мог созвать и всякий. Это видно из вопроса старца Эгипция: "Кто же нас собрал теперь?" На этот вопрос Телемаку пришлось ответить, что на этот раз собрал народ он сам.
Это первое собрание после отъезда в Трою Одиссея. В течение девяти лет в Итаке не было ни одного народного совещания. Ясно, что греческие веча собирались не периодически, как германские, а по мере надобности, как наши.
Телемак является на собрание вооруженный и садится на месте отцовом. И у нас, и у немцев — приходили в оружии и садились.
Кто же собирается? Все густовласые ахеяне, т.е. весь народ без всяких различий, знатные и незнатные, молодые и старые.
Чтобы дать Телемаку место, старцы должны были потесниться. Это указывает на то, что старцы занимали первое место, рядом с царем. О преобладающем значении старцев говорят и наши источники, и Тацит. Но старцы не власть, они не приказывают, а действуют, вызывая почтение.
Но почтение, вызываемое мудростью, приобретаемою долгой жизнью и делами, вещь условная. Одни признают возможное преимущество старости и преклоняются пред ним, а другие могут и не признавать его. Тацит об этом не говорит, а Гомер дает прелестные картины столкновений молодежи со старцами. Во время описываемого Народного собрания Зевс-громовержец послал двух орлов; они быстро кружились с непрестанными взмахами крыльев, очи их сверкали бедою; расцарапав друг другу и груди и шеи, они быстро умчались, пролетев над собранием.
Выступил тут Галиферд, многоопытный старец,
из сверстников всех он один по полету птиц был искусен гадать и предложил собранию объяснение этого чудного явления. Когда он кончил, ему отвечал Эвримах, сын Полибиев, один из женихов Пенелопы.
"Лучше, —сказал он,
Старый рассказчик, — домой возвратись, и своим малолетним
Детям пророчествуй там, чтоб беды им какой не случилось.
В нашем же деле вернее тебя я пророк".
Неуважение к старцам древнее Тацита, но ему, конечно, не было надобности об этом говорить; у него не могло быть и желания указать на это. Он, можно думать, скорее был склонен находить у германцев черты, достойные похвалы, чем порицания.
В начале 60-х годов прошлого века появился роман Тургенева "Отцы и дети". Изображенная автором картина отношений детей к родителям возбудила тогда много толков в нашем обществе. Было немало читателей, которые видели в Базарове новость, порожденную нашим временем. В Базарове, конечно, много нового, вызванного условиями того времени. Но его отрицательное отношение к родительской власти едва ли многим моложе отрицательного отношения Эвримаха к мудрости Галиферда, многоопытного старца. Ливий, рассказывая о том, что молодежь Ветурийской сотни изъявила желание посоветоваться с сотней ветурийских стариков по одному вопросу о выборах (это случилось в конце III века до Р.Х.), о своем времени (f в 17 г. по Р.Х.) говорит: "В наше время власть родителей стала ничтожной и впала в презрение; трудно поверить, чтобы теперь молодые люди, призванные к выборам, захотели бы советоваться со стариками". Вот как давно разошлись отцы и дети. Немало примеров такого разлада и в нашей истории. Ярослав Мудрый не слушался своего отца, Святого Владимира, Великий князь Владимир собирался даже выступить против сына с войском, но при этих сборах умер; старший сын Юрия Долгорукого соединился с врагами своего отца и пр., и пр.
Возвращаюсь на прежнее.
Тацит говорит о значении, какое германцы придавали происхождению и обусловливаемой происхождением знатности даже молодых людей, лично еще не успевших о себе заявить. Это наблюдается едва ли не у всех народов. Греки также не были равнодушны к родовитости. Недаром Гомер, называя чье-либо имя, не забывает прибавить, кто был его отец, а иногда указывает и дальнейших восходящих. Но это не значит, что тогда не было людей, которые бы не преклонялись перед происхождением. Кто, кажется, был в Итаке по происхождению важнее Телемака? Он сын царя. И вот сын царя излагает Народному собранию жалобу на женихов Пенелопы, разоряющих его дом. Привожу слова поэта:
Так он во гневе сказал (Телемак) и повергнул на землю свой
скипетр.
Слезы из глаз устремились. Народ состраданье проникло;
Все неподвижно — безмолвно сидели. Никто не решился
Дерзностным словом ответствовать сыну царя Одиссея.
Но Антиной поднялся и воскликнул, ему возражая:
"Что ты сказал, Телемак, необузданный, гордоречивый?
Нас оскорбив, ты на нас и вину возложить замышляешь?
Нет, обвинять ты не нас, женихов, пред ахейским народом
Должен теперь, а свою хитроумную мать, Пенелопу".
Тацит прав: происхождение уважается. Но прав и Гомер: уважается, да не всеми. Вот эти, иначе думающие, чем все, и кладут основание новым порядкам, новым обычаям.
У греков, как и у немцев, на Народных собраниях не было председателя. Когда густовласые ахейцы собрались, первое слово произнес благородный Эгипций, старец, согбенный годами и в жизни изведавший много. В этом выразилось обычное признание первой роли за старцами. Затем говорил кто хотел, по своему усмотрению.
Какие же дела подлежат ведению Народных собраний греков? Всякие. Это видно из приведенных выше вопросов Эгипция. Он не говорит только о суде. Я уже указал выше, что отсутствие периодичности собраний указывает на то, что они действительно не составляли суда для обыкновенных Дел, но в чрезвычайных случаях и ахейцы могли созываться Для суда. Телемак собрал их именно для суда женихов, разорявших его дом.
Предложения собранию могли делать все, и старики, и молодые. Это видно их слов Эгипция.
Собранное Телемаком совещание кончилось ничем. Но способ закрытия также очень характерен. Последним оратором выступил Ментор, спутник и друг Одиссея, царя беспорочного. Ментор обратился к народу с призывом поддержать Телемака. Ему отвечал Леокрит, сын Эйвеноров:
Что ты сказал, безрассудный, зломышленный Ментор?
Смирить нас,
Граждан, ты предлагаешь! Но сладить им с нами, которых
Также немало, на пиршестве трудно. Хотя бы внезапно
Сам Одиссей твой, Итаки властитель, явился и силой
Нас, женихов благородных, в его веселящихся доме,
Выгнать оттуда замыслил, его возвращенье в отчизну
Было бы жене, тосковавшей так долго по нем, не на радость.
Так он сказав, распустил самовольно собранье народа.
Итак, нет лица, обязанного руководить совещанием, открывать его, ставить ему вопросы и закрывать. Все это делает, — кто хочет. Первоначальные народные собрания везде, — у нас, у германцев, у греков — бесформенны.
Приведу еще один пример из "Илиады". Это тоже совершеннейший перл художественного произведения доисторической и древнейшей исторической действительности, о которой говорят Тацит и наши летописи.
Вестница утра, заря на великий Олимп восходила,
Зевсу-царю и другим небожителям свет возвращая;
И Атрид повелел провозвестникам звонкоголосым
К сонму немедленно кликать ахейских сынов кудреглавых.
Вестники подняли клич, и ахейцы стекалися быстро.
Это народное собрание во время похода. Таковые бывали и у нас. В рассматриваемое время народ есть войско и войско-народ, а потому вопросы военной тактики также решаются на народных собраниях.
Прежде же он посадил на совет благодушных старейшин,
Их пригласив к кораблю скиптроносного старца Нелида.
Там Агамемнон собравшимся мудрый совет им устроил.
Это предварительное совещание, собрания этого рода известны как нашим, так и немецким памятникам. Оно собрано самим Агамемноном и состоит из начальственных только лиц, "мудрых вождей и правителей храбрых данаев". Этот состав совершенно совпадает с тем, что говорит Тацит о предварительных собраниях у германцев.
Повод созвания вождей и правителей заключался в следующем.
Атрид видел сон. Ему представился вестник Крониона, "образом, ростом и свойством Нестору чудно подобный". Этот вестник возвестил ему решение богов. Гера склонила всех бессмертных дать ахеянам победу над Троей.
Рассказ о виденном сне Атрид закончил такими словами:
"Други! Помыслите, как ополчить кудреглавых данаев?
Прежде я сам, как и следует, их испытаю словами.
Я повелю им от Трои бежать на судах многовеслых;
Вы же один одного от сего отклоняйте советом".
Ясно, что царь Агамемнон не находит возможным приказывать данаям, чтобы побудить их к энергическому продолжению войны, он прибегает к военной хитрости, которую едва ли кто найдет удачной, — он будет советовать войску обратиться в бегство.
На совещании старейшин говорил один "божественный" Нестор. Он не сказал ни слова в одобрение плана, придуманного Агамемноном. Наоборот, он пригласил собравшихся подумать, что делать. "Действуйте, други, — говорит он, — помыслите, как ополчить нам ахеян". Вопрос представлялся ему очень мудреным, о нем надо подумать. Но и "божественному" Нестору не приходит в голову мысль, что воинам можно приказывать. Пока продолжалось это краткое заседание, народ уже собрался.
Бурно собор волновался, земля застонала под тьмами
Седших народов. Воздвигнулся шум между оными; девять
Гласом гремящим глашатаев, говор мятежный смиряя,
Звучно вопили, да внемлют царям.
И едва лишь народ на местах учрежденных уселся, Говор унявши, как пастырь народа — восстал Агамемнон, С царственным скиптром в руках, олимпийца Гефеста
созданием.
К известному уже нам порядку собрания Гомер прибавляет живую черту: народ шумит. В поводах к обмену мыслей и крикам недостатка, конечно, не было, говор смиряют глашатаи; они же и собирали народ.
Царь, опираясь на скиптр сей, вещал к восстающим ахеям:
"Други, герои данайские, храбрые слуги Арея,
Зевс-громовержец меня уловил в неизбежную гибель!
Пагубный! Прежде обетом и знаменьем сам предназначил
Мне возвратиться рушителем Трои высокотвердынной.
Ныне же злое прельщенье он совершил и велит мне
В Аргос бесславный бежать погубившему столько народа!
Так, без сомненья, богу, всемощному Зевсу угодно.
Древо у нас в кораблях изгнивает, канаты истлели.
Дома и наши супруги и наши любезные дети,
Сетуя, нас ожидают; а мы безнадежно здесь медлим,
Делу не видя конца, для которого шли к Илиону.
Други, внемлите, и что повелю я вам, все повинуйтесь:
Должно бежать! Возвратимся в драгое отечество наше;
Нам не разрушить Трои, с широкими стогнами града".
Так говорил, и ахеян сердца взволновал Агамемнон
Всех в многолюдной толпе, и не слышавших речи советной.
Встал, всколебался народ, как огромные волны морские,
Так их собрание все взволновалось: с криком ужасным
Бросились все к кораблям, вопиют, убеждают друг друга
Быстро суда захватить и спускать на широкое море.
Масса согласилась и дружным криком выразила свое одобрение предложению царя. Ничего другого и ожидать было нельзя: уходить обратно к брошенным девять лет тому назад домам и семьям — такова воля бога. Но, как и всегда при таких решениях, были сомневающиеся и нерешительные. Их приходилось убеждать. Гомер указывает и на это. Более решительные уже бежали из собрания, они
Рвы очищают, уже до небес поднималися крики
Жаждущих в домы; уже кораблей вырывали подпоры.
Придуманная Агамемноном военная хитрость принесла свои плоды: народ с радостью решил оставить Трою и возвратиться в Элладу. Но не такова действительная воля богов, не такова и воля самого царя. Испорченное им дело пришлось исправлять более него мудрым старейшинам: Одиссею, "советами равному Зевсу" и "божественному" Нестору. Первым выступил Одиссей.
Сам Одиссей Лаэртид... пошел к кораблям аргивян
меднобронных,
Там, властелина или знаменитого мужа встречая,
К каждому он подходил и удерживал кроткою речью:
"Муж знаменитый! Тебе ли, как робкому, страху вдаваться?
Сядь, успокойся и сам, успокой и других меж народа:
Ясно еще ты не знаешь намерений думы царевой,
Ныне испытывал он, и немедля накажет ахеян;
В сонме не все мы слышали, что говорил Агамемнон, —
Если он гневен "жестоко, быть может, поступит с народом".
Если кого-либо шумного он находил меж народа,
Скипетром его поражал и обуздывал грозною речью:
"Смолкни, несчастный, возсядь, и других совещания слушай,
Боле почтенных, чем ты, невоинственный муж и бессильный,
Значущим ты никогда не бывал ни в боях, ни в советах".
Так он, господствуя, рать подчиняет; и на площадь собраний
Бросился паки народ, от своих кораблей и от кущей.
Все успокоились, тихо в местах учрежденных сидели.
Что это такое? Царь Агамемнон созвал Народное собрание, сделал ему предложение, народ с радостью согласился с ним и бросился исполнять царскую волю. Является Одиссей, начинает убеждать народ не слушаться царя, говорит даже, что настоящее его намерение другое, что они не дослушали его слов и подпадут гневу царя. Ему, конечно, возражают, и очень шумно; таких он бьет. В конце концов, разошедшееся народное собрание снова собирается и садится по своим местам.
Все это самые обыкновенные явления народных собраний в их первичной форме. Всякий может созвать народ, если только народ пойдет. Агамемнон собрал совещание; народ выслушал его, согласился с его предложением и побежал приводить его в исполнение. Одиссей не согласился и стал убеждать всех снова сесть в заседание и пересмотреть решенное уже дело. Ему это удалось, народ снова составил совещание. В таких порядках причина крайней неустойчивости народных решений. Наша история дает тому немало примеров. Мы имеем здесь дело с такой же неустойчивостью. Но здесь она является в художественном воображении, а у нас ее надо выводить из кратких и сухих летописных сообщений.
Тут же находим и другую великолепную картину столкновения Одиссея с Ферситом; она проливает яркий свет на рассматриваемые явления. Ферсит продолжал нападать на Агамемнона и тогда, когда все уже успокоились и сели по местам.
Все успокоились, тихо в местах учрежденных сидели.
Только Ферсит меж безмолвными каркал один празднословный,
В мыслях имея всегда непристойные многие речи,
Вечно искал он царей оскорблять, презирая пристойность,
Все позволяя себе, что казалось смешно для народа.
Враг Одиссея и злейший еще ненавистник Пелида,
Их он всегда порицал; но теперь скиптроносца Атрида
С криком пронзительным он поносил; на него аргивяне
Гневались страшно; уже восставал негодующих ропот;
Он же, усиля свой крик, порицал Агамемнона, буйный:
"Что Агамемнон, ты сетуешь, чем ты еще недоволен?
Кущи твои преисполнены меди, и множество пленниц
В кущах твоих, которых тебе аргивяне избранных
Первому в рати даем, когда города разоряем.
Жаждешь ли злата еще...
Хочешь ли новой жены, чтоб любовью с ней наслаждаться,
В сень одному заключившися? Нет, недостойное дело,
Бывши главою народа, в беды вовлечь нас, ахеян!
Слабое, робкое племя, ахеянки мы, не ахейцы!
В домы свои отплывем, а его мы оставим под Троей
Здесь насыщаться чужими наградами; пусть он узнает,
Служим ли помощью в брани и мы для него иль не служим
Он Ахиллеса, его несравненно храбрейшего мужа,
Днесь обесчестил: похитил награду и властвует ею!
Мало в душе ахиллесовой злобы, он слишком беспечен;
Или, Атрид, ты нанес бы обиду последнюю в жизни!"
Так говорил, оскорбляя Атрида, владыку народов,
Буйный Ферсит, но внезапно к нему Одиссей устремился,
Гневно воззрел на него и воскликнул голосом грозным:
"Смолкни, безумноречивый, хотя громогласный вития!
Смолкни, Ферсит, и не смей ты один порицать скиптроносцев,
Смертного, боле презренного, нежели ты, я уверен,
Нет меж ахеян, с сынами Атрея под Трою пришедших".
Рек и скиптром по хребту и плечам он ударил.
Сжался Ферсит, из очей его брызнули крупные слезы.
...сел он, от страха дрожит, и от боли
Вид безобразный наморщив, слезы отер на ланитах.
Все, как ни были смутны, от сердца над ним рассмеялись.
Так говорили иные, взирая один на другого:
"Истинно, множество славных дел Одиссей совершает,
К благу всегда и совет начиная, и брань учреждая,
Ныне ж герой Лаэртид совершил знаменитейший подвиг:
Ныне ругателя буйного он обуздал велеречье!
Верно, вперед не отважит его дерзновенное сердце
Зевсу любезных царей оскорблять поносительной речью".
Так говорила толпа.
Это сама жизнь во всей ее полноте и многообразии явлений. Из Тацита мы знаем, что первая роль в народных собраниях принадлежит царям и другим представителям власти. Это мы видим и здесь; но сколько новых живых красок прибавил Гомер к этому общему положению. Агамемнон, не великий ум и не великий полководец, но он владыка народов и в этом качестве пользуется своего рода уважением. Но можно ли представить себе некоторое собрание людей, среди которых не было бы лиц, которые не выносят чужого превосходства, как бы оно ни было условно. И вот Гомер и выводит такого самолюбца в лице Ферсита. Толпа выражает ему свое неудовольствие. Неудовольствие это разделяет и Одиссей. Все уже успокоились и мирно уселись в возобновленном заседании, а Ферсит продолжает один кричать и обвинять Агамемнона, который, действительно, всех сбил с толку.
Говорить одному против всех, —это большая смелость. Тон речи Ферсита, действительно был "непристоен", но по содержанию она скорее может выдержать критику, чем то, что говорил "подобный богу" Одиссей: в защиту Агамемнона ему пришлось сказать не одну нелепость. Как же было заставить этого разномыслящего замолчать и тем присоединиться к общему решению, начать обсуждение дела сначала? Решение по большинству ни для кого не обязательно; руководителя прениями, который мог бы лишить кого-либо права голоса, не было. При этих условиях для восстановления спокойствия ничего не оставалось, как побороть Ферсита. А для этого нужно вступить с ним в борьбу, т.е. обратиться к насилию, единственному средству для прекращения непримиримых разногласий на первоначальных народных собраниях. Это и делает Одиссей "советами равный Зевесу". Так поступить ему было тем легче, что он сильнее Ферсита и поддерживается всей массой присутствующих, которая смеется над Ферситом, а ему рукоплещет.
Мы здесь воочию видим, как получались единогласные решения на вечевых собраниях.
Ферсит умолк, и началось новое рассмотрение дела.
...Восстал Одиссей-градоборец.
Он, благомыслия полный, витийствовал перед сонмом.
"Царь Агамемнон! Тебе, скиптроносцу, готовят ахейцы
Вечный позор перед племенем ясноглаголевых смертных,
Слово исполнить тебе не радеют, которое дали
Ратью сюда за тобою летя из цветущей Геллады:
Слово, лишь Трою разрушив великую, вспять возвратиться.
Ныне ж ахейцы, как слабые дети, как жены-вдовицы,
Плачутся друг перед другом и жаждут лишь в дом
возвратиться".
Можно подумать, что не Агамемнон приказал ахейцам "вспять возвратиться", а они сами это придумали! Но таковы были уже приемы хитроумного Одиссея. Обелив "владыку
народов", он отнесся снисходительно и к народам; он продолжил так:
"Тягостна брань, и унылому радостно в дом возвратиться.
Нам же девятый уже исполняется год круговратный,
Здесь пребывающим. Нет, не могу я роптать, что ахейцы
Сетуют сердцем, томясь при судах, но, ахейские мужи,
Стыд нам и медлить так долго и праздно в дома возвратиться!
Нет, потерпите, о други, помедлим еще да узнаем
Верить ли нам пророчеству Калхаса или не верить".
Затем приводит самое пророчество, по которому ахейцы должны были на десятый год войны разрушить Трою, и продолжает:
"Так нам предсказывал Калхас и все совершается ныне.
Бодрствуйте ж, други, останемся все, броненосцы Данаи,
Здесь, пока не разрушим Приамовой Трои великой!"
Одиссей всем сказал приятное и без труда получил нужное решение:
Рек, и ахеяне подняли крик. Корабли и окрестность
С страшным отгрянули гулом веселые крики ахеян!
По одному и тому же делу в один и тот же день состоялись два совещания, созванные разными лицами, и два решения, из которых одно уничтожает другое.
После Одиссея говорил Нестор "божественный". Его речь была чисто деловая. У него не было ни слова угодливости к владыке народов; наоборот, он посоветовал ему прислушиваться к тому, что говорят другие:
"Царь, предлагай ты совет, но внимай и другого совету.
Мысль не презренная будет, какую тебе предложу я.
Воев, Атрид, раздели ты на их племена и колена".
В речи Нестора есть знаменательное место, об отношении меньшинства к большинству:
"Светлый Атрид...,
Властвуй, ахейских сынов предводи на кровавые битвы.
Если ж из оных — один или два — помышляют не с нами,
Их ты оставь исчезать: не исполнятся помыслы робких".
Итак, кто не согласен, может отделиться и поступать, как ему угодно.
В заключение еще одну картину. Решение ахейцев начать наступление вызвало на бой и троянцев.
И когда уже сблизились к битве идущие рати,
Вышел вперед от Троян Александр, небожителю равный,
Но лишь увидел его Менелай, любимый Ареем,
Быстро вперед из толпы выступающим поступью гордою,
Радостью вспыхнул, как лев, на добычу нежданно набредший,
Быстро Атрид с колесницы с оружием прянул на землю.
И здесь цари первые начинают бой, как и наши князья и германские герцоги; они действуют примером, а не властью.
Гомер — это древности права в лицах.
<< Назад Вперёд>>
