Заключение (Журавлев В. В .)
Краткая характеристика (на примере творчества Д. И. Фонвизина, Н. М. Карамзина и др.) предшествующего этапа формирования искомых идей во времена Екатерины II и Александра I позволяет перейти к анализу в философско-типологическом и конкретно историческом ключе проблем идеологического пространства русского патриотизма и национализма в эпохи от Николая I до Александра II включительно (автор Н. П. Ильин).
Как своеобразная «национальная революция “сверху”» оценивается акт появления и внедрения в идеологическую и социальную практику знаменитой уваровской формулы, утверждавшей триединство «православие, самодержавие и народность». Считая ее адекватным ответом на вызовы того времени как «века национальностей», исследователь выявляет как процессы первоначальной консолидации интеллектуальной элиты русского общества вокруг идеи народности, так и предпосылки наметившегося раскола в нем (П. Я. Чаадаев и «чаадаевщина»).
Специальное внимание в данном контексте уделяется славянофилам и славянофильству как идейному течению, занявшему отдельную нишу в концептуальном пространстве между национализмом и космополитизмом. Отталкиваясь от сводного анализа взглядов на проблему «славянофильство и западничество» дореволюционных, советских и современных исследователей, Н. П. Ильин фиксирует синкретический характер учения «старших» славянофилов (И. С. и К. С. Аксаковы, П. В. и И. В. Киреевские, А. И. Кошелев, Ю. Ф. Самарин, А. С. Хомяков), связанный с концепциями народности, личности и человечества. Данное обстоятельство неизбежно вело в дальнейшем к «разложению», расщеплению данного учения с формированием трех основных типов национальной идеологии. Одним из них, по градации автора, стал мессианский (универсалистский) национализм, исповедующий теорию и практику подчинения нации идее человечества. В рамках другого - цивилизационного - национализма нации рассматриваются с позиций более широких общностей (расы, суперэтносы и т. п.). Наконец, третий - персоналистический - национализм проявляет себя в том, что отдельным народам/нациям отводится роль самостоятельных субъектов исторического процесса по аналогии с отдельной личностью.
Важно отметить, что все эти типы у ранних славянофилов были представлены в эклектическом, «смешанном» виде, что делало неизбежным их конкретизацию и разделение в уже недалеком будущем.
Одним из результатов данного размежевания стало формирование русского типа европейского (персоналистического) национализма, воплотившегося в почвенничестве. Смыслом идейных исканий идеологов этого течения, сплотившегося на базе издания в пореформенные годы под эгидой братьев М. М. и Ф. М Достоевских журналов «Время» и «Эпоха», стала двуединая «борьба с Западом и борьба с Востоком». Относясь с сочувствием к идеям славянофилов, тем не менее почвенники усматривали свою, «частичную» правду и за западниками, видя ее в идеях свободного развития личности как непременного источника исторического прогресса.
Данные представления нашли свое наиболее зримое воплощение в идее национальной природы человека в «органической критике» Ап. А. Григорьева и в философской антропологии Н. Н. Страхова. Идейная позиция Ф. М. Достоевского, для которого понятие «почвы» было неразрывно связано с понятием веры, с религиозными представлениями, стала основой для постановки в отечественной мысли проблемы «русское христианство».
В русле анализа «цивилизационного» национализма рассматривается учение Н. Я. Данилевского о культурно-исторических типах, построенное на отрицании единого цивилизационного поля и выделении внутри него 11 «полноценных» типов, в том числе славянского. Отсюда формулируется вывод, что в обстановке идейной борьбы между славянофилами и западниками различные, в том числе несовместимые, интерпретации данного учения становились неизбежными, порождая концепции панславизма, византизма, евразийства. В связи с этим полемика В. С. Соловьева и Н. Н. Страхова по поводу концепции Данилевского оценивается как ключевой момент в окончательном размежевании национализма и космополитизма. В плане общих итогов на суд читателей выносятся соображения, какой из типов национализма в широком временном контексте оказался наиболее последовательным, а значит, и наиболее актуальным сегодня.
Альтернативное по отношению к славянофилам и почвенникам понимание патриотизма, его роли и значения в процессах радикального обновления России было дано когортой представителей и идеологов революционной интеллигенции XIX столетия (автор А. Ю. Кожевников).
Патриотическая идея в работах декабристов как идея национальная и демократическая приобрела после Отечественной войны 1812 г. качественно иное, противоположное официальному идеологическому курсу, содержание, согласно которому ее «носителем» провозглашались не царствующая династия и ее политические институты, а сам народ. Русский патриотизм, ярко выраженный в идеологии декабристов, в произведениях В. Г. Белинского, а также А. И. Герцена, Н. П. Огарева (на народническом этапе их становления), являлся не только признанием исторической роли русского народа, но и реакцией на его социальную и национальную дискриминацию в Российской империи. Русские как наиболее угнетаемая самодержавной властью нация должны были стать движущей силой будущего революционного переворота и главенствующим этносом нового государства (унитарной русской республики по проекту П. И. Пестеля или политическим центром общеславянской федерации, как полагал А. И. Герцен). Отвергая официальную версию истории России как идеологическое обоснование существовавшей власти, декабристы, В. Г. Белинский, А. И. Герцен предрекали великую будущность русскому народу как главной силе грядущих революционных преобразований, опирающейся на традиции социальной и национально-освободительной борьбы. Основывающаяся первоначально на просветительских, а позднее и на социалистических западных учениях, идеология этих радикальных движений в условиях самодержавия получила свое новое - социальное и патриотическое содержание.
Следует также отметить, что патриотическая концепция декабристов и ранних народников (Герцен, Огарев, М. А. Бакунин) в корне отличалась от антипатриотических и нигилистических оценок оппозиционно настроенной к самодержавию части интеллигенции, отвергавшей национальное прошлое и ставящей под сомнение историческое будущее русского народа (В. С. Печерин, П. Ф. Якубович и др.). В 1860-1870-е гг. русская революционная идеология в работах представителей народничества (П. Н. Ткачева, П. Л. Лаврова и др.) утратит свое патриотическое содержание. К концу XIX столетия под влиянием западноевропейского марксистского учения в среде российской радикальной интеллигенции распространяется сугубо интернационалистская трактовка социализма.
Глубокий и идейно значимый след в процессе самопознания России отечественной общественной мыслью составила постановка проблем «народ, патриотизм и национализм в русском народничестве» (автор В. В. Зверев). Вопрос о национально-патриотической составляющей русского народничества, отмечает исследователь, как это ни странно звучит, до настоящего времени еще не стал предметом изучения в отечественной историографии. В значительной степени такое положение дел продиктовано сохраняющейся неопределенностью смыслового содержания понятия «народничество». Стремясь преодолеть эту неопределенность, автор раздела обращается к анализу взглядов А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского, заложивших, согласно его концепции, теоретические основы русского народничества. Их патриотизм носил деятельный, плодотворный характер и был ориентирован на поиск путей радикального, но, как считает автор, в основе своей ненасильственного преобразования всех сторон общественной жизни страны и несущих конструкций ее государственного устройства.
На рубеже 1860-1870-х гг. Герцен оставлял будущему поколению социалистов только обозначенные, но не разрешенные вопросы социальной концепции. Социализм, видевшийся ему как главное средство освобождения человека, реализации его способностей, по-прежнему оставался достаточно неопределенной и расплывчатой конструкцией. Родоначальник русского народничества указал на необходимость активной деятельности отечественной интеллигенции, вплотную подошел к определению роли личности в истории России, но не дал четкого содержания ее практики. Вопрос о соотношении революции и реформы не получил однозначного ответа в его работах. В равной степени можно сделать аналогичный вывод и в отношении проблемы народ и интеллигенция, которая была в творчестве Герцена во многом ответом на капиталистическое развитие Запада, где «либеральный зигзаг» вел, по его мнению, к крушению цивилизации. Русская особость, русский национальный уклад жизни становились вариантом спасения будущего, который он отстаивал со всем блеском своего научного и литературного таланта.
Понимание Н. Г. Чернышевским теории прогресса, определение им места России в мировой цивилизации, обозначение роли интеллигенции в эволюции общества во многом перекликались со взглядами Герцена, однако им были присущи и серьезные отличия, которые проявились в ином истолковании наследия западноевропейской мысли, законов общественной эволюции, критичных оценках крестьянской общины.
Наиболее реальной и содержательной стороной взглядов родоначальников народничества, выявляющей суть их активного, действенного патриотизма, следует признать разрабатываемые ими конкретные планы реформирования страны, а именно: проекты коренной перестройки государственных и административных институтов, ликвидации крепостного права, сковывающего духовные, интеллектуальные и экономические силы народа, проведения демократизации общественной жизни, установления конституционного порядка и обеспечения участия в политической деятельности всего населения страны. Такая программа была лишена узко понимаемого национализма и объективно направлена на постепенное и последовательное приобщение России к мировой цивилизации, развитие самосознания и сплочения нации.
В течение всей истории своего существования русское народничество придерживалось идей разумного сочетания общемировых тенденций прогресса человечества и особенностей развития каждого народа. Поставленная еще в работах А. И. Герцена проблема национальной вариативности социально-экономической эволюции оставалась одним из центральных вопросов в разработках наиболее крупных теоретиков, программных документах политических партий. В целом и радикалы, и представители умеренного крыла народничества - как наиболее влиятельного общественного движения России второй половины XIX - начала XX в. - придерживались принципа равноправия наций, выступали против любых выражений национального гнета, унижения национального достоинства людей. Однако в 1880-е - начале 1890-х гг. произошел пересмотр некоторых основополагающих элементов доктрины, в том числе и отношения к национальному вопросу. И в первую очередь это относилось к работам И. И. Каблица, проникнутым идеями национализма и национальной ксенофобии.
Ревизия Каблицем народнического варианта решения национального вопроса, резюмирует В. В. Зверев, была вызвана его отходом от основ самой доктрины. Он фактически признавал и оправдывал государственную политику ассимиляции других народов России. Патриотизм Герцена и Чернышевского был заменен обоснованием законности и незыблемости русского великодержавия. Каблиц явно сближался с идеями консервативной части русского общества, видевшей спасение от надвигавшейся капиталистической модернизации в сохранении патриархальных устоев русской деревни. Социалистическая направленность народничества подменялась опасной националистической утопией, способствующей дальнейшему обострению социально-политической ситуации в стране.
Постулируя первенство мнения народа над интеллигентским вмешательством в ход народной жизни, Каблиц по существу призывал следовать настроениям наиболее антисемитски настроенных слоев деревни (кулаков, шинкарей и прочих «предпринимателей»), воспринимавших в чисто эмоциональном, далеком от рациональности ключе евреев в качестве конкурентов в ограблении своих же односельчан. Не замечая этого факта, он защищал интересы так ненавидимой им сельской и городской буржуазии, проникнутой духом торгашества и наживы. Отвергнув «интеллигентский бюрократизм», насилие по отношению к основной массе русского населения, Каблиц фактически признавал и оправдывал государственную политику национализма, ассимиляции других народов России.
Идеология государственного национализма особенно ярко проявила себя в период царствования Александра III, найдя свое обоснование в трудах наиболее последовательных теоретиков и вдохновителей. Вместе с тем построения консервативных публицистов и политиков имели в большей степени государственническую и православно-охранительную направленность, а не сугубо националистическую. В случае К. Н. Леонтьева русский национализм вообще намеренно отвергался. Для К. П. Победоносцева была значима в первую очередь православная и самодержавная составляющая. Таким образом, даже при наличии лозунга «Россия для русских», о котором будет идти речь далее, идеология русского национализма отнюдь не была господствующей в эпоху Александра III, что впоследствии отмечалось и рядом неославянофилов (С. Ф. Шарапов и др.).
Пристальное внимание к анализу русского национализма начала XX столетия закономерно вызывается тем, что обновленные концепции национализма в это время из кабинетных стен и со страниц малотиражных журнальных публикаций отдельных идеологов и «пророков» перекочевывают на авансцену реальной политической жизни страны, воплощаясь в программные документы правоконсервативных, монархических партий, ведущих активные поиски рычагов внедрения их в социальную практику. Идеи эти звучат с трибуны Государственной Думы и оказываются способными прямо и непосредственно воздействовать на умы тех представителей правящих кругов, которые определяют курс государственной политики империи.
В ряду таких обновленных идей, выдержавших испытание событиями Первой русской революции и «закаленных» ее реалиями, лозунг «Россия для русских», по мнению А. А. Иванова, можно отнести к числу немногих девизов-долгожителей. Зародившись еще в XIX в., он провозглашается и разделяется экстремистски настроенными элементами нашего общества и сегодня. Однако вкладываемое в него в наши дни содержание зачастую заметно отличается от первоначального смысла, которым наделяли его русские консерваторы и националисты второй половины XIX - начала XX столетия.
В чем же заключаются эти отличия?
Во-первых, по заключению исследователя, в идеологических построениях дореволюционных русских консерваторов лозунг «Россия для русских» играл несомненно важную, но отнюдь не первенствующую роль, занимая соответствующее ему «почетное третье место» в триаде «православие, самодержавие, народность». «Принцип крови» значил гораздо меньше вероисповедной самоидентификации, хотя русскому народу (как носителю православия) ими отводилось первенствующее положение в Российской империи.
Во-вторых, понятие «русский» трактовалось консерваторами и националистами довольно широко. Под русскими, кроме великороссов, правыми всегда подразумевались белорусы и малороссы; да и обрусевшие «инородцы», верные уваровской триаде, несмотря на свои явно нерусские фамилии, воспринимались правыми как «истинно русские люди». При этом те русские по рождению люди, которые утрачивали базовые, с точки зрения правых, присущие русской народности качества, переставали быть русскими
В-третьих, один из самых популярных лозунгов русских консерваторов и националистов второй половины XIX - начала XX в. «Россия для русских» не сводился к требованию исключительных прав для русского народа в Российской империи, но подразумевал и наличие определенных прав для «инородцев». Не содержал он - прямо и непосредственно - и требований ассимиляции других народов, проживавших на ее территории. На базе идеи о ведущей роли русского народа в жизнедеятельности империи он имел значительно более широкое звучание, менявшееся в зависимости от того контекста, в который эту фразу помещали ее апологеты или критики.
Другое дело, заключает А. А. Иванов, что в массовом сознании как сторонников, так и противников русских консерваторов и националистов эти нюансы далеко не всегда принимались во внимание, в результате чего лозунг «Россия для русских» нередко вульгаризировался, а порой и утрачивал тот первоначальный смысл, который вкладывался в него теоретиками правого лагеря. Его заметное упрощение происходило (и происходит до сегодняшнего дня) при попытках определенных политических сил рассматривать этот лозунг как не нуждающийся в дополнительных пояснениях призыв к действию. Поэтому при рассмотрении лозунга «Россия для русских» крайне важно помнить о наличии разрыва между консервативной теорией (его теоретическим обоснованием в трудах консервативно настроенных русских мыслителей) и политической практикой.
Свое партийно-идеологическое оформление русский национализм получает уже при Николае II: частично в идеологии правых партий и организаций («Русское собрание», «Союз русского народа», «Союз Михаила Архангела») и более детально в концептуальных построениях идеологов «Всероссийского национального союза». Значительную роль здесь, как отмечает А. В. Репников, играют работы М. О. Меньшикова, П. И. Ковалевского, В. В. Шульгина и др. При этом их национализм существенно отличен и от русофильских лозунгов периода Александра III, и от программ черносотенных партий и союзов. На позициях русского национализма в полной мере и после 1917 г. продолжает стоять только В. В. Шульгин, в то время как другие консервативные публицисты склоняются к возрождению или неославянофильских, или черносотенных лозунгов.
Особую социально-политическую нишу между правыми националистами и левыми радикалами занимали отечественные либералы. Восприятие либеральной общественной мыслью проблемы национализма и патриотизма, констатируют Н. И. Канищева и В. В. Шелохаев, было неоднозначным. Чтобы установить сходства и различия в понимании этих проблем, следует обратиться к анализу мировоззренческих и политических взглядов представителей различных течений внутри либеральной идеологии по проблемам «нация», «национальность», «национализм».
Трактовка понятий «нация» и «национальность» в качестве духовных и культурно-социальных категорий логически увязывалась либералами с особым пониманием ими национализма, в основе которого, по их мнению, по преимуществу лежат психоэтнические и психологические факторы, уходящие своими корнями в глубокое историческое прошлое, в подсознательные пласты человеческой психики. Поэтому либеральные теоретики рассматривали национализм как конкретно историческую данность.
Суть проблемы, по их мнению, сводится не к отказу от национализма как реального исторического явления, что практически невозможно, а к замене «зоологических», казенных форм национализма, мешающих формированию «политического тела» «гражданской нации», более цивилизованными и туманными, которые, наоборот, стимулируют формирование гражданского общества и правового государства.
Собственное, но представительно отражающее убеждения партии конституционных демократов понимание сущности национализма содержится в трудах лидера партии П. Н. Милюкова. Отметив, что «всякий национализм тяготеет к национальной исключительности» и «может подчас принимать крайне уродливые формы шовинизма», он подчеркивал, что национализм представляет собой одно из важных средств для сохранения исторических устоев и способов воздействия на массы с целью отвлечения их от «великих социальных и политических задач».
По мнению Милюкова, «национализм есть такое понимание национального вопроса, при котором свойства национальности, приобретенные историей, считаются неизменными и вечными, превозносятся за счет особенностей других национальностей и кладутся в основу всей внутренней политики страны». В конечном счете великодержавный национализм противопоставляет себя: «1) развитию и прогрессу; 2) равноправию народностей (во имя державной народности, во имя захватов и завоеваний); 3) космополитизму и интернационализму».
Какую же альтернативу предлагал Милюков великодержавному национализму? Он считал, что имеются два возможных пути для объединения национальностей в едином государстве: во-первых, ассимиляция и, во-вторых, свободное сожительство. Отвергая политику ассимиляции, которая до сих пор нигде не удавалась и приносила только вред, Милюков настаивал на необходимости мирного сожительства национальностей в рамках единого государства. «Вот почему, - подчеркивал он, - идее национального русского государства мы противопоставляем идею российской государственности».
В принципе не отказываясь от самой идеи национализма, но выступая против крайних форм его проявления, Милюков предложил собственную модель решения национального вопроса в рамках полиэтнического государства - гибкую модель мирного сожительства различных национальностей, населяющих Российскую империю. По его мнению, такое мирное сожительство национальностей в рамках единого правового государства должно было в конечном счете привести к мирной ассимиляционной переплавке различных национальностей в единую гражданскую нацию.
В главе «Большевизм и русский вопрос в начале XX в.» (автор А. Ю. Кожевников) предметом исследования является отношение к патриотической идее представителей радикального направления революционной социал-демократии (большевики). Решение национального вопроса в Российской империи рассматривалось большевиками в общем контексте решения задач классовой борьбы пролетариата и дальнейшего развития мирового революционного процесса. Русский национальный и государственный патриотизм оценивался как форма буржуазной и «великодержавной» пропаганды, разобщающей многонациональные массы трудящихся и служащей идеологической «подпоркой» самодержавию. Однако уже в годы Первой мировой войны большевики-интернационалисты столкнулись с необходимостью создания собственной патриотической идеологии. Появилась и статья В. И. Ленина «О национальной гордости великороссов» (1914). Это было обусловлено задачей сплочения великорусского пролетариата как революционного «авангарда» многонациональной России, а также национальным составом РСДРП(б), в которой русские составляли большинство (56,5 % на февраль 1917 г.).
Обширная глава монографии, подготовленная А. Ю. Кожевниковым, посвящена анализу эволюции советского патриотизма от идей «мировой революции» к государственному патриотизму (1917-1953).
Рассматривая данную проблему поэтапно, автор первоначально исследует процессы становления «красного», советского патриотизма как составной части государственной идеологии Советской республики. Пришедшие к власти в России в октябре 1917 г. большевики являлись убежденными сторонниками мировой революции и своей конечной целью провозглашали построение коммунистического интернационального общества, в котором государственные и национальные перегородки, разъединяющие международный пролетариат, будут со временем разрушены. Однако реалии Гражданской войны, иностранная интервенция и существование молодой Советской республики в условиях международной изоляции заставили большевистских руководителей скорректировать свою идеологическую политику. Патриотизм как одна из главных составляющих государственной пропаганды в 1918-1920 гг. был «реабилитирован». Идея защиты социалистического Отечества как важный элемент пропаганды революционного оборончества была провозглашена в феврале 1918 г. и свое окончательное выражение получила в ходе советско- польской войны весной-летом 1920 г. В период Гражданской войны идея русского патриотизма будет использоваться большевиками как идея революционная, служащая задачам российского и международного пролетариата.
Представителями большевистской власти изначально принимались определенные меры по сохранению русского культурного наследия. Известна и их первоначальная поддержка просоветски ориентированного патриотического направления в среде эмиграции (сменовеховство). Однако в целом официальная идеологическая и культурная политика 1920-х гг. имела противоположный патриотической идее и русским национальным ценностям характер. Линия на искоренение «великодержавного шовинизма» и «русского национализма» в культуре, гуманитарных науках, языкознании принимала зачастую форму откровенного нигилизма по отношению к истории и национальным традициям ведущего народа СССР. Все, что было связано с дореволюционной Россией, по мнению левацки настроенных «ниспровергателей прошлого», подлежало решительному осуждению и уничтожению как контрреволюционное и националистическое по своему содержанию, как олицетворение идеологии и культуры господствующих классов.
Однако крах надежд большевистского руководства на скорую мировую революцию заставил его пересмотреть свою внешне- и внутри-политическую стратегию. На смену лозунгу обязательной и неизбежной мировой революции в 1924 г. выдвигается лозунг «построения социализма в одной, отдельно взятой стране» в условиях враждебного окружения.
Это вызвало необходимость внедрения в массовое сознание новых «мобилизационных» пропагандистских установок. Они отличались от прежних абстрактных ультрареволюционных и космополитических идеологем, способствуя укреплению политического единства советского общества. Для воспитания гражданского самосознания и патриотизма требовалось обратиться к национальному прошлому русского народа, к его героям и знаменательным событиям отечественной истории. Важным фактором, способствовавшим формированию патриотического самосознания, явился провозглашенный в 1927 г. лозунг развития национальной культуры народов СССР.
Одним из главных факторов, предопределивших окончательную идеологическую трансформацию советского режима 1930-х гг. в сторону государственного патриотизма, стала угроза нападения нацистской Германии на СССР. Идеологическая мобилизация населения предполагала, прежде всего, обращение к идеям национального патриотизма, героическому прошлому и культуре государствообразующего народа Советского Союза - русского народа.
«Патриотическая трансформация» советской идеологической политики нашла свое отражение в «реабилитации» понятий «Отечество» (1931), «патриотизм», «Родина» (1934). А также в возобновлении преподавания истории и русской литературы как ведущих гуманитарных и гражданских дисциплин (1934-1937). Русскому народу был официально «присвоен» титул «старшего брата» в многонациональной «семье народов» СССР (1936). Развернулась кампания прославления выдающихся государственных деятелей и полководцев (Петр I, Александр Невский, Дмитрий Донской, Козьма Минин и Дмитрий Пожарский, А. В. Суворов, М. И. Кутузов), представителей русской науки и культуры. Окончательное оформление эта пропагандистская политика получила в предвоенные 1937-1941 гг.
Особую значимость фактор русского патриотизма в мобилизации советского народа приобрел в годы Великой Отечественной войны. Официальная идеологическая линия в пропаганде русского героического прошлого, боевых традиций русской армии становится определяющей. Это находит свое отражение в выступлениях И. В. Сталина, в постановлениях политорганов РККА, в многочисленных проникнутых духом патриотизма произведениях литературы, театра, кино, музыки, в научных исследованиях, патриотическая направленность которых являлась подчас предметом острых дискуссий (совещание историков в ЦК ВКП(б) летом 1944 г.), во введении «новой старой» формы советских военнослужащих (январь 1943 г.), в принятии нового гимна СССР (январь 1944 г.).
Особую роль в деле патриотического единения народа сыграла определенная корректировка политики в отношениях с Русской православной церковью, предпринятая советским руководством в 1941-1944 гг. Знаменитый тост И. В. Сталина, провозглашенный им на приеме в честь участников парада Победы, официально еще раз закрепил за русским народом статус ведущей нации Советского Союза. Впрочем, патриотизм миллионов и миллионов советских людей, не инициированный «сверху», а идущий от сердца и разума народа, отстоявшего честь и независимость своей страны и обеспечившего великую Победу в кровавой схватке с фашизмом, не нуждался в каких-либо классификациях и официозных одобрениях.
В послевоенный период в советской массовой пропаганде сохраняется преемственность прежнего официального идеологического курса, нацеленного на усиление «русского фактора». Это нашло свое наиболее яркое выражение в пропагандистской политике конца 1940-х - начала 1950-х гг., направленной на утверждение приоритета русского народа в областях мировой науки, литературы, искусства. И было связано с началом холодной войны, обострением отношений с США и странами Запада, а также с утверждением послевоенного положения СССР как планетарной коммунистической сверхдержавы.
Идеология эмигрантского национализма, приходит к выводу автор раздела Н. В. Антоненко, по сути, представляла собой модернизированную версию традиционного имперского национализма. Направленная на решение сложнейшей задачи возрождения Великой России, она включала в себя не только идеи, но и конкретные положения по созданию образа будущей государственности. В доктрине эмигрантского национализма четко обозначились три составляющих: 1) национальная идея как символ возрожденной России; 2) оптимальная модель национальной власти; 3) конструкция национальных отношений, позволяющая избежать национальных противоречий в будущем.
В качестве национального идеала выступал образ «Великой, единой и неделимой России», олицетворявший собой государственную мощь, национальное единство и «соборное согласие» русского народа, под которым подразумевалась совокупность всех народов бывшей империи.
Эмигрантский национализм не обсуждал национальные вопросы индивидуально, а стремился выработать целостную национальную политику, направленную на сбалансирование национальных отношений в условиях единого многонационального государства.
При этом особый акцент делался на единстве прав входящих в состав России народов, сохранение традиций местного управления и национальной культуры.
В качестве отдельного аспекта национальной политики мыслители Русского Зарубежья выделяли проблему взаимоотношений окраин и центра. Подчеркивая универсальность в мировом масштабе модели имперской России, они вместе с тем проводили сравнительный анализ окраин империи и колоний западноевропейских государств. В связи с этим подчеркивалось, что Российская империя не была колониальной державой, ее политика в отношении нерусского населения существенно отличалась от политики колониальных империй Запада. В России понятия «нация» и «империя» не разделялись, именно эта взаимосвязь позволила нерусскому населению чувствовать себя не колонией в составе метрополии, а полноправным членом государства. Кроме того, в законодательстве Российской империи отсутствовали ограничения по этническому признаку (за исключением поляков и евреев). Отсюда националисты делали вывод о том, что в России не было национального угнетения, господствующей нации.
В рамках национальной политики широко обсуждалась проблема «русификации». До революции русский национализм использовал понятие «русификации», подразумевая под ней государственную политику, направленную на культурную и языковую ассимиляцию народов Российской империи. В эмиграции националисты изменили смысловое значение проблемы: под «русификацией» стала пониматься идея национального единения, государственная политика, направленная на укрепление национального патриотизма, формирование однородной в лингвистическом и административном отношении массы граждан. По сути, «русификация» стала трактоваться как политика «государственного национализма», призванная минимизировать внутреннюю этническую разнородность и в связи с этим унифицировать язык, административное управление, образование.
Идеологи Русского Зарубежья (И. А. Ильин, П. Б. Струве, Н. Д. Тальберг, И. С. Солоневич и др.) рассматривали эмиграцию как потенциал национального возрождения. Исходя из этого, большое внимание уделялось программам патриотического воспитания молодежи, подчеркивалась особая роль православия в духовном возрождении нации и поддержании национального единства.
Эмигрантский патриотизм и национализм стремился сформулировать идеи, альтернативные советскому патриотизму и национализму. Это побуждало патриотическую и националистическую доктрину эмиграции сообразовывать как с официальной идеологией Российской империи, так и с новациями, потребностями и «запросами» советского общества.
В главе «Позднесоветский консерватизм» (автор А. Ю. Кожевников) выделяются годы «хрущевской оттепели», которые были ознаменованы определенным отходом от прежнего идеологического курса по пропаганде русского советского патриотизма - в сторону усиления интернациональной составляющей в официальной идеологии. Период же середины 1960-х - первой половины 1980-х гг. рассматривается под углом зрения анализа различных форм русской патриотической идеи, находивших свое выражение как в советской официальной пропаганде, так и в культурной и научной сферах советского общества эпохи «развитого социализма». Усиление антизападной составляющей в системе патриотической пропаганды и в советской идеологической политике первой половины 1980-х гг. в целом было вызвано конфронтацией СССР с США и большинством ведущих капиталистических стран.
Заключительная глава монографии посвящена периоду «перестройки» и распада СССР (автор Л. Н. Доброхотов). В русле анализа практического исхода, социально-политического финала национальной политики советской власти исследуются процессы крайнего обострения в стране межнациональной напряженности. Причины, характер и содержание межнациональных, этнических конфликтов рассматриваются как следствие сложных переплетений исторических, социальных, экономических, культурных проблем, неадекватной национальной политики на протяжении многих лет. Показана эволюция конфликтов от социального протеста в форме национального движения, где поначалу преобладали проблемы культурно-духовного характера (язык, национальные традиции и т. п.), к росту антисоветизма и сепаратизма, постановке проблем кардинальной смены национально-государственного устройства.
Объективная данность сложного национально-государственного устройства Союза оказалась его ахиллесовой пятой в силу недальновидной, а подчас и некомпетентной национальной политики, проводимой инициаторами «перестройки» (субъективный фактор), фатальной недооценки национального фактора, вытекающей из официальной советской доктрины того времени о решенности в основном и главном в СССР национального вопроса.
Советский патриотизм, предполагавший содружество народов на качественно новом уровне формирования единой интернациональной общности «советский народ», незаметно, но неотвратимо стушевывается. Особенно явно это проявилось в республиках.
Сквозь призму указанных положений в главе рассматривается «история» и «география» межнациональных конфликтов или «горячих точек» на территории СССР. Это кровавые события в Алма-Ате, где впервые зафиксировано «проявление казахского национализма»; акции крымских татар с требованиями автономии Крыма; Карабахский конфликт, переведший национальные отношения из разряда локальных вспышек в общегосударственную проблему; события в Грузии и так называемый абхазский вызов - требование выхода из состава Грузии; острый конфликт на межнациональной почве в Фергане (Узбекистан); столкновения между казахской и кавказской частью населения в Новом Узене (Казахстан); беспорядки в Молдавии и на Украине, где проявились особо жесткие, агрессивные формы национализма; наконец, драматические события в Азербайджане и Прибалтике (Литва и Латвия), где союзной властью были предприняты попытки предотвратить проблему распада Союза путем применения военной силы.
Автор анализирует мнение ряда исследователей, что главной и наиболее общей причиной крушения СССР стало идеологическое, духовно-нравственное и демографическое ослабление русской нации в результате проводимой в течение 70 лет политики фактической ее дискриминации. Спровоцированный этой политикой русский национализм обернулся сепаратизмом. На момент кризиса русская нация утратила свою державность. Национализм и сепаратизм окраин сомкнулся с русским национализмом и сепаратизмом. И это прозвучало историческим парадоксом, ибо русская нация всегда была созидательной силой и становым хребтом многонациональной общности, воплотившейся в веками формировавшемся понятии и явлении по имени Россия.
Итак, подведем некоторые итоги. Осуществленный в ходе реализации настоящего проекта сквозной анализ проблем патриотизма и национализма в том виде, в каком они ставились и решались в теории и социально-политической практике на протяжении двух столетий отечественной истории, убеждает, что вопросы эти перманентно присутствовали, не сходили с повестки дня общественной жизни страны, то на время затихая, то вновь обостряясь. При этом периоды обострений приходятся, что и естественно, на наиболее сложные, переломные, драматические этапы истории, порой постепенно вызревая в предчувствии важных, но еще неведомых перемен.
В 1802 г. в обстановке энтузиазма и больших надежд на благотворные перемены, всколыхнувших мыслящую часть русского общества в связи с вступлением на престол Александра I, в журнале «Вестник Европы» появилась статья «О любви к Отечеству и народной гордости». Н. М. Карамзин, автор статьи, уже известный к тому времени писатель и мыслитель, дал четкую, хрестоматийно известную формулировку: «Патриотизм есть любовь ко благу и славе Отечества и желание способствовать им во всех отношениях»1. Однако, будучи уверенным, что данное понятие «требует рассуждения - и потому не все люди имеют его»2, будущий автор «Истории государства Российского» выделяет три вида любви к Отечеству: физическую, моральную и политическую.
Справедливо полагая, что первые два вида способствуют сближению соотечественников, он не идет дальше - к признанию того, что патриотизм в идеологической и политической своей ипостаси как раз является источником разобщения граждан, разделения их, подчас острого и конфликтного, по убеждениям и политическим предпочтениям. И в этом свете формальная универсальность данной Карамзиным формулировки на деле выглядит призрачной, ибо несовпадение мировоззренческих и политических идеалов неизбежно ведет и к разному пониманию того, что есть благо и слава Отечества.
Неизбежность эта наглядно проявит себя три с лишним десятилетия спустя, в условиях уже николаевской России, реалии которой подвигли другого истинного патриота - П. Я. Чаадаева - на беспощадные обобщения и выводы: «Мы принадлежим к нациям, которые, кажется, не составляют еще необходимой части человечества, а существуют для того, чтобы со временем преподать какой-нибудь великий урок миру. Нет сомнения, что это предназначение принесет свою пользу, но кто знает, когда это будет?» И далее: «Мы растем, но не зреем; идем вперед, но по косвенному направлению, не ведущему к цели»3.
Годы, десятилетия и даже без малого два столетия, минувшие с тех пор, не лишили актуальности, более того, злободневности, этих горьких умозаключений провидца, объявленного своими современниками сумасшедшим. К прозрениям этим последующие русские мыслители неизменно обращались в пору крупных исторических поворотов. «На русской революции, - писал П. Б. Струве в 1921 г., - оправдалась идея одного из величайших умов России, одинокого Чаадаева <...> Мы в нашей социалистической революции дали такой великий урок: опытное опровержение социализма»4.
Справедливость требует заметить, что в неприятии Октября Струве-политик взял верх над Струве-аналитиком. Ибо судить об итогах революции, находясь в ее горниле, имея дело с незавершенными процессами, было явно преждевременно. Но в другом Петр Бернгардович уже тогда был совершенно прав: «Мы потерпели крушение государства от недостатка национального сознания в интеллигенции и народе»5.
Перечитывая Чаадаева, и сегодня поражаешься актуальности многих его пророчеств и оценок ряда исторически сложившихся и долговременно действующих свойств и черт нашего национального менталитета. Таких, например, как: «Нам должно молотом вбивать в голову то, что у других сделалось привычкой, инстинктом», или же: «Старые идеи уничтожаются новыми, потому что последние не проистекают из первых»6.
И разве не характеризуют с удивительной точностью приметы эпохи 90-х гг. XX столетия обобщения П. Б. Струве, сделанные мыслителем - в русле методологии Чаадаева - на базе анализа революционных процессов начала того же столетия: «Толпы людей метались в дикой погоне за своим личным благополучием и в этой погоне разрушили историческое достояние предков»7?
Сквозное историческое исследование, таким образом, позволяет, с одной стороны, зафиксировать многоликость внутреннего содержания понятий и проявлений патриотизма и национализма. Проявлений, адекватно отражающих в ходе эволюции самого исторического процесса многообразие конкретных форм, черт, свойств и событий, синхронно следующих за его социально-политическими приливами и отливами. С другой же стороны, исторической процесс включает в себя не только уникальность событий и явлений, но и их определенную повторяемость. С учетом, конечно, временной и событийной специфики. И это предоставляет нам определенные возможности для того, чтобы приблизиться к некоему обобщенному, «надвременному» истолкованию искомых понятий.
Так в чем же заключается патриотизм? В том, чтобы только славить Отечество и гордиться им, или же в том, чтобы видеть и извечно слабые, уязвимые стороны российского типа исторического развития страны, образовывая и предостерегая современников и потомков? Конечно же, говорят нам наиболее прозорливые мыслители разных эпох, он должен заключаться и в том, и в другом. Но в таком точно замеренном уроками истории соотношении, какое инициирует и укрепляет наше стремление идти вперед, а не двигаться вспять или же топтаться на одном и том же месте.
И, наконец, в чем же состоит тот упомянутый Чаадаевым «великий урок», который мы можем и должны преподать, но не столько миру, сколько самим себе? Суть его точно сформулировал другой мыслитель и на другом континенте, как бы подчеркивая универсальность некоторых постановок и решений в мировой общественной мысли.
«Человечество, - справедливо замечал в свое время американский писатель и издатель XIX - начала XX в. Кристиан Нестел Боуви, - частично вознаграждается за великие бедствия великими уроками, которые из них вытекают»8.
Действительно, нам важно сегодня, не скрывая в минувшем ничего сложного и драматического, не обходя острые углы, но не забывая и о позитивном, воззвать к жизни и усвоить именно великие уроки прошлого. Уроки, вознаграждающие нас сегодня социальной и политической мудростью, предостерегают от повторения бед прошлого, которые сплачивают общество, «работают» на его консолидацию, не тянут из прошлого в настоящее баррикады революций и фронты гражданской войны. В этом, быть может, и заключается истинное призвание патриотизма.
Что же касается проявлений национализма на исторических пространствах российской истории XIX и XX столетия, то при всей неповторимости черт его выражения в различных исторических обстоятельствах, мы можем зафиксировать и общее. Оно заключается в том, что национализм был и остается в конечном счете субстанцией сугубо политической, быстро перерастая границы проявлений этнического, духовно-нравственного, культурного, бытового, ситуационного и т. п. порядка и превращаясь в один из инструментов упрочения власти или борьбы за власть. Отсюда оценка любых разновидностей национализма невозможна без познания того, каким истинным политическим целям они служат. Вместе с тем специального внимания заслуживает проблема, о которой уже говорилось выше на примере тезиса «Россия для русских», ставшего знаменем черносотенного движения. Речь идет о неадекватности восприятия тех или иных теоретических моделей массовым сознанием.
Неадекватность эту важно воспринимать отнюдь не в русле какого-либо оправдания в данном случае идеологов консервативного лагеря. Весьма полезно увидеть в данной коллизии, столкновении теории и практики важный урок общеисторического звучания. Урок, адресованный теоретикам и вдохновителям любого политического движения, в том числе и демократического. Формулируя и продвигая в сферу практического применения ту или иную концепцию, идеологам не лишним будет просчитывать и возможную аберрацию их представлений в массовом сознании и поведении. Проходя красной нитью через всю историю России, данный феномен нестыковки теории и практики не раз ставил общество в целом и его институты (в том числе государственные) в положение грибоедовского героя: «шел в комнату - попал в другую». Игнорирование этого урока, как свидетельствует исторический опыт, наносит вред государству и обществу в целом, а также отдельным партиям и движениям. Все те, кто, взяв на вооружение тот или иной девиз, не подозревают, какую реакцию это может вызвать у тех категорий участников массового движения, которые не утруждают себя знанием и пониманием «тонкостей» и «полутонов» теоретических изысков. Особенно зримо и ощутимо данный парадокс проявил себя на рубеже 1980-х и 1990-х гг. Закат «перестройки» выплеснул на идеологическую арену и на улицы больших и малых городов причудливые разновидности национализма в патриотическом облачении и патриотизма с его как ярко, так и скрытно (латентно) проявляющимся национализмом. На практике получилось так, что лозунг «патриотизм» стал выполнять функцию «приводного ремня» в реализации идей национализма и сепаратизма, сокрушивших СССР.
В. В. Журавлев
1 Карамзин Н. М. Избранные труды. М., 2010. С. 232.
2 Карамзин Я. М. Избранные труды. С. 232.
3 Чаадаев П. Я. Избранные труды. М., 2010. С. 42-43.
4 Струве П. Б. Избранные труды. М., 2010. С. 439.
5 Там же.
6 Чаадаев П. Я. Избранные труды. С. 42.
7 Струве П. Б. Избранные труды. С. 440.
8 Афоризмы: По иностранным источникам. М., 1985. С. 9.
<< Назад
