Патриотизм и национализм как факторы российской истории (конец XVIII в. - 1991 г.). Коллективная монография

Несмотря на победу в Гражданской войне и освобождение территории Центральной России от войск белогвардейцев и иностранных интервентов, политическое и экономическое положение Советской республики оставалось крайне тяжелым.

Война явилась страшной трагедией в истории народов России и прежде всего русского народа. За годы гражданского противостояния (с осени 1917 до начала 1921 г.) население России уменьшилось на 10 887 тыс. человек. В результате голода, эпидемий, продолжавшихся военных столкновений, контрреволюционного и красного террора население страны в 1921-1922 гг. сократилось на 3446 тыс. человек. В 1917-1921 гг. из России эмигрировало около 2 млн человек - почти вся политическая, финансово-промышленная, значительная часть военной, научной и культурной элиты.

Первая мировая и последовавшая за ней Гражданская войны привели к катастрофическому спаду производства: в начале 1921 г. объем промышленного производства в стране составлял 12 % от уровня 1913 г. В результате засухи в 1922 г. голодали до 27 млн человек, погибли около 1 млн крестьян. Трагическим последствием войны, голода и смертности населения стало массовое сиротство: в 1922 г. в России насчитывалось около 4 млн беспризорных детей. Резко возросла безработица и уголовная преступность. Значительная часть населения деклассировалась. Крестьянские восстания (в Тамбовской губернии и других центральных регионах России, в Сибири), события в Кронштадте, забастовки рабочих, бандитизм, террор против партийных и советских работников - все это было проявлением массового недовольства большевистской политикой и представляло реальную угрозу новой власти, победившей в войне, но не сумевшей экономически и политически утвердить свое положение.

Это привело ленинское руководство к необходимости радикального изменения экономического курса в марте 1921 г. и введению нэпа. Возникшая угроза контрреволюционного мелкобуржуазного «термидора» вызвала новую волну репрессивных мер органов ВЧК по отношению к остававшимся в России небольшевистским партиям, прежде всего к социалистическим (эсеры и меньшевики). Указывая на опасность новой контрреволюции, уже под социалистическими, эсеро-меньшевистскими лозунгами, В. И. Ленин подчеркивал: «Умнейшие вожди русской крупной буржуазии сказали себе: “Мы не можем победить в России немедленно. Поэтому нашим лозунгом должно стать: “Советы без большевиков” <...> Лозунг сейчас таков: борьба против большевиков какой угодно ценой, во что бы то ни стало. Вся буржуазия помогает теперь меньшевикам и социалистам-революционерам. Эсеры и меньшевики являются сейчас авангардом всей реакции. Поэтому мы должны продолжать беспощадную борьбу против этих элементов»¹.

Такая оценка деятельности эсеро-меньшевистской оппозиции имела под собой определенные основания. Так, в документах захваченного ВЧК весной 1921 г. архива ЦК партии правых эсеров содержалась директива местным партийным организациям (от 25 февраля), в которой им предписывалось возглавить повстанческое крестьянское движение в регионах России и содействовать созданию на освобожденных от власти большевиков территориях органов «демократической государственности»². Таким образом, речь в документе шла не только о свержении коммунистической власти, но и о подрыве территориальной целостности РСФСР, о создании независимых от центра «органов государственности». Активную роль в организации рабочих забастовок в Петрограде, Москве, Харькове и других городах России сыграли представители меньшевистской партии. Позднее лидеры меньшевиков (в частности, Ф. И. Дан) признавали факт помощи зарубежных издателей в публикации антибольшевистских листовок для рабочих³.

Страна вступила в зону ожесточенного социального и политического размежевания, поэтому какой бы то ни было компромисс становился невозможным, а взаимный террор противоборствующих сил - неизбежным. В условиях острой политической конфронтации коммунистическое руководство и репрессивные органы ликвидировали к 1922-1923 гг. остатки многопартийности и легальной антисоветской оппозиции на своей территории. Был окончательно утвержден курс на построение однопартийной коммунистической системы как надежного стержня для укрепления политической и идеологической централизации.

Сохранялась и опасность внешней агрессии. «Славянские» советские республики - РСФСР, УССР и БССР, а также советские республики Закавказья и Туркестана находились во враждебном окружении капиталистических государств, правительства которых рассматривали факт существования коммунистических режимов как прямую угрозу распространения «революционного пожара» на свою территорию. Значительная часть России (Дальний Восток) еще не была освобождена от вооруженных сил контрреволюции - белогвардейцев и японских интервентов. Активную разведывательную, террористическую и диверсионную деятельность на территории советских республик (прежде всего РСФСР) проводили белоэмигрантские и антибольшевистские организации, пользовавшиеся поддержкой западных политических кругов и спецслужб. Приграничные области Белоруссии подвергались постоянным нападениям отрядов савинковцев и булак-балаховцев, на ее территорию из Польши перебрасывались боевые группы националистов. На Украине активно действовали вооруженные формирования петлюровцев. Борцы за «национальную независимость» и освобождение от «большевистского рабства» терроризировали местное население и убивали своих едино-племенников, сотрудничавших с новой властью или заподозренных в сочувствии ей. Террор против собственного народа некоторые организаторы кровавых акций позднее стремились оправдать патриотическими мотивами. Так, в своих показаниях советским следственным органам 21 августа 1924 г. бывший лидер «Народного союза защиты родины и свободы» Б. В. Савинков, чьи боевые отряды совершали массовые убийства, грабежи и диверсии на советской территории, заявлял: «Я любил Россию, был глубоко предан трудовому народу и, конечно, мог ошибаться, но действовал всегда по совести и крайнему разумению»⁴. Савинковская «любовь к России» щедро оплачивалась польским Генштабом и контрразведкой «Дефензива», английской и французской спецслужбами, стремившимися создать на территории советских республик очаги нестабильности⁵. Движение басмачей в Средней Азии, опирающееся на поддержку зарубежных исламистских кругов, английских и турецких секретных служб, представляло серьезную угрозу для Советской власти в Туркестане. В Грузии и Армении, где в 1920-1921 гг. установились коммунистические режимы, активную подрывную деятельность осуществляло националистическое подполье.

В сложившихся условиях необходимость объединения советских республик в единое государственное образование становилась для большевиков главной задачей их политического будущего. Центром «кристаллизации» национальных республик могла стать только РСФСР как наиболее значимое в военном и политическом отношении советское государство.

Вопрос о преобразовании военного союза республик в постоянный «революционный союз между центральной Россией и окраинами России», входившими до 1917 г. в состав царской Империи, был со всей определенностью поставлен еще осенью 1920 г. народным комиссаром по делам национальностей И. В. Сталиным. В статье «Политика Советской власти по национальному вопросу в России», опубликованной 10 октября 1920 г. в газете «Правда», он подчеркивал: «Требование отделения окраин от России, как форма отношений между центром и окраинами, должно быть исключено не только потому, что оно противоречит самой постановке вопроса об установлении союза между центром и окраинами, но прежде всего потому, что оно в корне противоречит интересам народных масс как центра, так и окраин. Не говоря уже о том, что отделение окраин подорвало бы революционную мощь центральной России, стимулирующей освободительное движение Запада и Востока, сами отделившиеся окраины неминуемо попали бы в кабалу международного империализма. Достаточно взглянуть на отделившиеся от России Грузию, Армению, Польшу, Финляндию и т. д., сохранившие лишь видимость независимости, а на деле превратившиеся в безусловных вассалов Антанты, достаточно, наконец, вспомнить недавнюю историю с Украиной и Азербайджаном, когда первая расхищалась немецким капиталом, а второй - Антантой, чтобы понять всю контрреволюционность требования отделения окраин при настоящих международных условиях». Вывод автора статьи был однозначен: «В обстановке разгорающейся смертельной борьбы между пролетарской Россией и империалистической Антантой для окраин возможны лишь два выхода:

либо вместе с Россией, и тогда - освобождение трудовых масс окраин от империалистического гнета;

либо вместе с Антантой, и тогда - неминуемое империалистическое ярмо.

Третьего выхода нет»⁶.

Помимо военной и экономической необходимости объединение с РСФСР советских республик - бывших национальных «окраин» Российской империи определялось также и рядом других факторов. Большинство народов России на протяжении столетий связывала общая историческая судьба. Несмотря на трагические годы войны и гражданского противостояния, приведшие к распаду страны, еще недавно централизованная хозяйственная система, общероссийский рынок, многовековые культурные, межнациональные и языковые связи не были окончательно разрушены. Это служило основой для возрождения единого государства. Экономический и военный потенциал Советской России был несоизмеримо выше, чем у других советских республик. Ведущая роль русского населения, прежде всего русского рабочего класса, в революционных событиях и победе в Гражданской войне также способствовала упрочению авторитета РСФСР. Существенным фактором был и значительно больший по сравнению с другими национальностями процент русских в РКП(б). В 1922 г. их численность составляла 72 % от всего состава партии, наиболее массовой политической организации пролетариата на всем советском пространстве⁷. Значительной была и общая доля великорусского населения среди граждан РСФСР - 52 % в 1921 г. (по переписи населения Российской империи 1897 г. - 44,3 %). Наряду с русскими (75 млн человек) своеобразным «ядром централизации» могли быть и родственные им в этнокультурном отношении братские славянские народы - украинцы (30 млн) и белорусы (4,5 млн)⁸. Еще в июне 1919 г. между РСФСР, Украиной и Белоруссией был заключен военно-политический союз для совместной борьбы с белым движением и интервенцией. Однако, по справедливому замечанию английского советолога Э. Карра, даже такие наиболее крупные и развитые после русских славянские народы, как украинцы и белорусы, «не имели достаточных сил и не были достаточно объединены, чтобы успешно сопротивляться в течение долгого времени. Поэтому первым этапом в процессе воссоединения народов бывшей Российской империи было сплочение трех славянских народов, составлявших около четырех пятых всего населения. Когда они были объединены, сила их воздействия на некоординируемое скопление неславянских народов, гораздо менее развитых, оказалась непреодолимой. Это объединяющее воздействие усилилось и приобрело социальную и экономическую основу благодаря сосредоточению промышленной и торговой мощи в руках великороссов»⁹.

Более сложным было решение задачи интеграции РСФСР с новообразованными республиками Средней Азии и Кавказа, народы которых не только существенно отличались по своей этнокультуре, религии и традициям от славянства, но и находились на разных уровнях экономического и социального развития. Однако и здесь Россия могла стать объединяющим центром, как и в XIX столетии. На эту характерную особенность русской политики в отношении «восточных окраин» ранее указывали и основоположники марксизма. Так, в своем письме к Марксу от 23 мая 1851 г. Фридрих Энгельс отмечал: «Россия действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку. Несмотря на всю свою подлость и славянскую грязь, господство России играет цивилизаторскую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии, для башкир и татар»¹⁰. Примечательно, что несмотря на хлесткую характеристику русского государства, Энгельс в этом письме признает его геополитическую и культурную роль в отношении других национальностей более прогрессивной, нежели действия «цивилизованных» поляков, которые, по мнению мыслителя, «никогда не совершали в истории иного, кроме смелых драчливых глупостей»¹¹.

К началу 1920-х гг. надежды большевиков на скорую революционную поддержку Советской России пролетарскими массами Запада не оправдались. Буржуазная Европа оставалась оплотом против коммунизма. Поэтому внешнеполитический вектор «революционности» необходимо было направить на «пробуждающийся Восток». События в Монголии и Китае (1921) подтверждали правоту такой позиции. Эта возможная стратегическая линия была обозначена В. И. Лениным еще до революции в его статье «Отсталая Европа и передовая Азия» (1913): «В “передовой” Европе передовым классом является только пролетариат. А живая буржуазия готова на все дикости, зверства и преступления, чтобы отстоять гибнущее капиталистическое рабство <.„> В Азии везде растет, ширится и крепнет могучее демократическое движение <...> Просыпаются к жизни, к свету, к свободе сотни миллионов людей»¹². Упрочение Советской власти на Кавказе, особенно в Средней Азии, в 1920-е гг. рассматривалось большевиками не только как необходимое условие защиты своих южных и восточных рубежей, но и как возможность оказывать политическое влияние на развивающееся революционное движение в азиатских странах. Партийные и хозяйственные кадры, направляемые из Центральной России, должны были содействовать этим процессам.

Еще одним определяющим фактором, способствовавшим объединению бывших национальных окраин вокруг России, следует считать возрождение патриотической идеологии, служащей задачам интернационального братства, социального и национального развития. Марксистская идея освобождения народов от гнета международного капитала, партийная пропаганда «революционного оборончества» в годы Гражданской войны и действия РКП(б), направленные на централизацию страны в условиях враждебного окружения, наконец, ведущая роль великорусского пролетариата в защите революционного Отечества и государственном строительстве - все это парадоксальным образом окрашивало подчеркнуто «интернационалистскую» политику большевиков в русские патриотические тона. Показательно, что идеи русского красного патриотизма получили широкое распространение у части партийного аппарата и рядовых членов РКП(б). При этом многие большевики отождествляли себя и свою политическую деятельность не только со своей партией или «всемирным пролетариатом», но прежде всего со своим народом. Популярность этих идей была с сожалением констатирована в выступлении одного из партийных лидеров Украины В. П. Затонского на X съезде РКП(б) в марте 1921 г.: «Национальное движение выросло также и в Центральной России, и именно тот факт, что Россия стала первой на путь революции, что Россия из колонии, фактической колонии Западной Европы превратилась в центр мирового движения, этот факт исполнил гордостью сердца всех тех, кто был связан с этой русской революцией, и создался своего рода русский красный патриотизм. И сейчас мы можем наблюдать, как наши товарищи с гордостью, и небезосновательно, считают себя русскими, а иногда даже смотрят на себя прежде всего как на русских»¹³. Это свидетельствовало о том, что процесс национальной самоидентификации, нового понимания своей «русскости», своего Отечества в результате победы в классовом противостоянии с контрреволюцией и внешним врагом, уже затронул значительные слои партии, интернациональной по своей идеологии, но на три четверти состоящей из представителей государствообразующего народа.

Иное отношение к идее национального патриотизма (даже в его революционной интерпретации) было у большинства руководителей партии и ее идеологических работников. Опираясь на собственное понимание марксистского учения, зачастую узкоклассовое и политически ангажированное, они полагали, что дальнейшее и ускоренное развитие мировой революции является необходимым условием для построения планетарного коммунистического общества, в котором все национальные различия, а также национальные культуры должны будут исчезнуть как пережитки «буржуазного прошлого».

Соответственно, русский патриотизм - основополагающая идеологическая компонента духовной и этнокультурной жизни ведущего народа России, - рассматривался ревнителями чистоты марксистского учения как явление «контрреволюционное» и «шовинистическое», препятствующее классовому единству международной армии пролетариата. При этом русский патриотизм зачастую отождествлялся с национализмом. Само понятие «Великая Россия» прочно ассоциировалось с бывшей самодержавной властью, идеологией белогвардейцев и черносотенцев. Русская патриотическая идея, к которой в годы Гражданской войны обратились В. И. Ленин и некоторые представители партийного и военного руководства, в последующее десятилетие будет подвергнута уничтожающей критике со стороны приверженцев пролетарского интернационализма в его радикальной, космополитической форме. Вместе с тем, несмотря на явное расхождение с положениями марксизма в его ортодоксальной интерпретации и господствующей идеологией, патриотическая идея овладевала все более широкими массами русского населения. Это явление не только было вызвано победой в войне, но имело более глубокие исторические корни. По мнению М. С. Агурского, «с течением времени красный патриотизм стихийно подвергается дальнейшему влиянию национальной среды <...> незаметно черпая свое вдохновение в тех идеях противопоставления России бездушной западной цивилизации, основанной на капитализме, которые давно возникли в русском обществе»¹⁴.

Все более отчетливо проявлялась и централистская тенденция в советских республиках и среди народов бывшей Российской империи. Большевистский лозунг «самоопределения вплоть до отделения» парадоксальным образом послужил в годы Гражданской войны росту патриотических настроений среди инородцев и стремлению к объединению с РСФСР. Сепаратизм, охвативший в 1917-1918 гг. окраины бывшей империи и возглавляемый региональными националистами и местной интеллигенцией, в конечном счете показал, что обретение национальной «независимости» возможно лишь при помощи иностранного военного и финансового вмешательства. По мнению исследователей, сторонники отделения от государственного центра, «чья гордость восставала против зависимости от Петрограда или Москвы, оказались сателлитами и наемниками или Германии, или союзников, или соответственно и тех и других»¹⁵.

Декларируемый лидерами белого движения принцип «единой и неделимой России» также не мог привлечь большинства представителей национальных меньшинств (давала о себе знать память о «русификаторской» политике царизма). Победы же Красной армии, в большинстве состоящей из великороссов, поднимали авторитет Советской России среди трудящихся других национальностей. Координирующая роль РКП(б) по отношению к республиканским компартиям также служила основой политической и территориальной централизации. Таким образом, ленинская стратегия, направленная на постепенное собирание наций России в новое государственное образование через исторически неизбежный этап их «размежевания», полностью себя оправдала. Уже после образования СССР XII съезд РКП(б) (апрель 1923 г.) окончательно утвердит курс на политическую централизацию в своем тезисе о диктатуре партии. Следствием этого стало создание общесоюзной сверхцентрализованной Коммунистической партии, действовавшей вне рамок закрепленной Конституцией федеративной государственной структуры и игнорировавшей любую автономию¹⁶.

Единое многонациональное государство, но уже в своем новом, советском варианте, скрепленное и контролируемое жесткой партийной структурой, было восстановлено большевиками за четырехлетний срок после распада Российской империи, в условиях войны, экономической разрухи, классовой и национальной междоусобицы. Нельзя не согласиться с оценкой результатов большевистской политики по сплочению воедино бывших территорий России, данной историком Э. Карром: «К концу 1918 г. Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика располагалась примерно в тех же границах, что и средневековая Московия до завоеваний Ивана Грозного, и немногие - пожалуй, даже среди самих большевиков немногие - верили, что режим уцелеет. Тем не менее всего четыре года спустя разные части бывшей царской империи, за небольшим исключением, были снова объединены в Союз Советских Социалистических Республик, и оказалось, что по силе сплоченности новый союз по крайней мере не уступает исчезнувшей царской империи. Это свершение, которого никто не мог предвидеть в мрачные дни 1918 или 1919 г., представляет собой выдающийся результат созидательной государственной деятельности Ленина»¹⁷. Однако созданное государство качественно отличалось от своих исторических предшественников - по социальному строю, административно-территориальному устройству, идеологии и политическому предназначению. Русскому народу в этом государстве в 1920-е гг. отводилась объединяющая культурно-политическая и экономическая роль по отношению к бывшим «угнетенным» национальностям. При этом государствообразующий народ не имел статуса ведущего этноса в СССР.

В процессе политического и экономического объединения республик вокруг российского центра постепенно отпадал и принцип «самоопределения наций», необходимый в период революционного завоевания власти и ее удержания, но утративший свою силу с началом создания единого многонационального государства - федеративного по юридическому статусу, но централистского по своей политической сути. Декларируемый лозунг сохранялся, но не мог быть реализован в условиях единого союзного государства с однопартийной политической системой. При этом ленинская позиция по данному вопросу претерпела за несколько лет существенное изменение. Так, на апрельской партийной конференции 1917 г. лидер РСДРП(б) прямо заявлял о терпимом отношении большевиков к нарастающим сепаратистским тенденциям в стране: «Мы к сепаратистскому движению равнодушны, нейтральны. Если Финляндия, если Польша, Украина отделятся от России, в этом ничего худого нет. Что тут худого? Кто это скажет, тот шовинист»¹⁸. Осуществление революционного переворота в стране предполагало признание неизбежности и даже прогрессивности усиливающихся центробежных явлений и местного национализма. В сложившихся политических условиях Россия уже не могла существовать как единое государство, его распад начался еще до прихода большевиков к власти. Этим и объяснялись подобные высказывания Ленина.

Однако с созданием Советского государства, по мере укрепления политических и экономических связей РСФСР с другими советскими республиками вождь большевистской партии пересматривает свою прежнюю позицию по вопросу о национальном самоопределении. Возможность отказа от программного положения о праве наций на самоопределение была обозначена еще в марте 1919 г. на VIII съезде РКП(б). Полемизируя с Н. И. Бухариным, предлагавшим изъять это положение из программы партии, В. И. Ленин заметил: «Тов. Бухарин говорит: “Зачем нам право наций на самоопределение!” Я должен повторить то, что возражал ему, когда он в 1917 году летом предлагал откинуть программу-минимум и оставить только программу-максимум. Я тогда ответил: “Не хвались, едучи на рать, а хвались, едучи с рати”. Когда мы завоюем власть, да немного подождем, тогда мы это сделаем. Мы власть завоевали, немножечко подождали, теперь я согласен это сделать»¹⁹ (то есть отказаться от политической линии на «самоопределение наций». - А. К.). Характеризуя наметившийся поворот в национальной и геополитической стратегии большевиков, Э. Карр подчеркивал: «“Право на отделение” - фраза, однажды сказанная Лениным, - постепенно заменялась “правом на объединение”. Было в принципе немыслимо, чтобы какая-либо социалистическая нация пожелала отделиться от социалистического содружества наций; было практически немыслимо к концу 1920 г., чтобы кто-либо, не будучи непримиримым врагом советского строя, захотел порвать с таким единством, которое было уже достигнуто»²⁰. Однако сторонники создания социалистического интернационального государства обозначали и реальную «угрозу» единству советских наций. Она, по их мнению, прежде всего исходила от «великорусских шовинистов».

В том же выступлении на VIII съезде В. И. Ленин указывал и на опасность «великорусского шовинизма» в разных его проявлениях, который, по мнению вождя пролетарской партии, препятствовал многонациональному классовому сплочению трудовых масс новой России: «Осторожность особенно нужна со стороны такой нации, как великорусская, которая вызвала к себе во всех других нациях бешеную ненависть, и только теперь мы научились это исправлять, да и то плохо. У нас есть, например, в Комиссариате просвещения или около него коммунисты, которые говорят: единая школа, поэтому не смейте учить на другом языке, кроме русского! По-моему, такой коммунист, это - великорусский шовинист. Он сидит во многих из нас и с ним надо бороться. Вот почему мы должны сказать другим нациям, что мы до конца интернационалисты и стремимся к добровольному союзу рабочих и крестьян всех наций»²¹. Озабоченность Ленина проявлениями «великорусского шовинизма» едва ли можно считать доказательством «русофобии» лидера партии. Как было показано выше, в годы Гражданской войны «великорусскому фактору», политике воспитания в массах нового социалистического патриотизма - одной из идеологических компонент революционного оборончества, - Ленин придавал особое значение. Но если какое-либо проявление излишней «русскости» мешало, по мнению лидера большевиков, классовому интернациональному сплочению народов в деле социалистического строительства и напоминало о прежней «великодержавной» политике царской власти, оно жестко пресекалось. Ленинская стратегия построения многонационального государства, которое по мере развития мировой революции должно было принимать в «братскую семью народов» все новые этносы и территории, исключала какие-либо проявления национализма, в особенности «великорусского». Таким образом, русский народ как ведущая сила революционных преобразований и строительства нового социалистического общества ставился в неравное и даже подчиненное положение по отношению к другим национальностям.

На опасность так называемого великорусского шовинизма неоднократно указывали решения партийных съездов начала 1920х гг. При этом проявления русского национализма, особенно в среде партийного и государственного аппарата представляли, по мнению руководства РКП(б), большую угрозу для формирования коммунистического интернационального единства народов, чем местный национализм²². Любое, даже невольное нарушение местных обычаев, допущенное русскими партийными и советскими работниками в национальных районах, квалифицировалось как «шовинистический уклон»²³. Так, в резолюции X съезда партии, в частности, отмечалось: «Работающие на окраинах великорусские коммунисты, выросшие в условиях существования “державной” нации и не знавшие национального гнета, нередко преуменьшают значение национальных особенностей в партийной и советской работе, либо вовсе не считаются с ними, не учитывают в своей работе особенностей классового строения, культуры, быта, исторического прошлого данной народности, вульгаризируя, таким образом, и искажая политику партии в национальном вопросе. Это обстоятельство ведет к уклону от коммунизма в сторону великодержавности, колонизаторства, великорусского шовинизма»²⁴. Установка на то, что русский народ якобы являлся «угнетающей нацией» до революции и вследствие этого должен был постоянно «завоевывать доверие» угнетаемых национальностей бывшей Российской империи, стала в 1920-е гг. одной из главных идеологических составляющих партийной политики по национальному вопросу. Если великорусский пролетариат, как указывалось в партийных решениях тех лет, все же смог завоевать доверие «своих инонациональных братьев», то большинство населения - русское крестьянство, «полное националистических предрассудков», в союзе с буржуазной интеллигенцией объявлялись главной социальной базой «шовинизма» бывшей «державной нации»²⁵.

Особенно острой и уничтожающей критике «великорусский шовинизм», как едва ли не главное политическое препятствие интернациональному сплочению народов, был подвергнут в дни образования Союза ССР. В конце декабря 1922 г., находясь в Горках во время нового обострения болезни, В. И. Ленин продиктовал тексты писем к руководству РКП(б) по важнейшим вопросам государственного строительства и партийной жизни (впоследствии весь комплекс этих документов будет известен как «Политическое завещание» Ленина). Тема «шовинизма» была затронута в одном из материалов «Завещания» - письме «К вопросу о национальностях или об “автономизации”», предназначавшемся для оглашения на предстоящем в апреле 1923 г. XII съезде партии. Угрожающие признаки русского национализма тяжелобольной и теряющий политическое влияние Председатель Совнаркома и глава РКП(б) разглядел в действиях представителей руководящего партийно-советского аппарата и даже среди своего ближайшего окружения. Как известно, появлению этой статьи предшествовали два события, непосредственно связанные со сложным процессом объединения республик в союзное государство.

Еще в августе 1922 г. Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б) был рассмотрен вопрос «О взаимоотношениях РСФСР и независимых республик». Для выработки решения по данному вопросу к предстоящему в октябре партийному Пленуму была создана комиссия Оргбюро ЦК под председательством В. В. Куйбышева. По заданию комиссии И. В. Сталиным был подготовлен проект «автономизации», предусматривавший вхождение Украины, Белоруссии и республик ЗСФСР (Грузии, Армении и Азербайджана) в РСФСР на правах автономий. В своем письме к В. И. Ленину от 22 сентября 1922 г. Сталин приводил аргументацию своего проекта: «За четыре года Гражданской войны, когда мы ввиду интервенции вынуждены были демонстрировать либерализм Москвы в национальном вопросе, мы успели воспитать среди коммунистов, помимо своей воли, настоящих и последовательных социал-независимцев, требующих настоящей независимости во всех смыслах и расценивающих вмешательство Цека РКП, как обман и лицемерие со стороны Москвы <...> Если мы теперь же не заменим формальную (фиктивную) независимость формальной же (и вместе с тем реальной) автономией, то через год будет несравненно труднее отстоять фактическое единство советских республик»²⁶. Хотя предложенный Сталиным проект был в основном поддержан представителями республик (за исключением Грузии, Украина заняла выжидательную позицию), он вызвал негативную реакцию Ленина. В централистской по свое сути «автономизации» он усмотрел грубое нарушение государственного суверенитета республик и отход от принципов интернационализма. В сентябре 1922 г. Ленин предлагает свой проект «федерализации», предусматривающий создание союзного государства - «Союза Советских Республик Европы и Азии», на основе добровольного и равного объединения юридически самостоятельных республик (при наличии общефедеральных органов власти). Свою оценку столь резкому изменению позиции лидера большевистской партии по вопросу об «автономизации» (ранее В. И. Лениным одобренной) дает российский историк Ю. Н. Жуков: «Получив все материалы комиссии Оргбюро, Ленин, наконец, весьма неожиданно отреагировал на них. Категорически отверг подготовленный проект решения предстоящего пленума. Так и не сумел понять, что Сталин заботился только о воссоединении страны ради ее успешного экономического развития. Более близкими главе партии и государства - интернационалисту - оказались взгляды явных националистов и сепаратистов, “воспитанных”, по выражению Сталина, “среди коммунистов”, “настоящих социал-независимцев” - Мдивани и Раковского²⁷ <...> Ленин, несомненно, лукавил. Не мог он, как юрист, не знать по прежним партийным дискуссиям, в которых участвовал и сам, что навязываемый им “союз” отнюдь не равнозначен “Федерации”. Он - нечто иное - конфедерация <...> Ленин как бы забыл или просто отверг все, о чем не раз говорили на съездах, о чем сам неоднократно писал. Забыл о “Программе” РКП, подготовленной при его прямом участии и принятой три года назад, на VIII съезде - “как одну из переходных форм на пути к полному единству партия выставляет федеративное объединение государств, организованных по советскому типу” <...> Что же это было? Следствие перенесенного тяжелого заболевания (инсульта)? А может, нечто иное, кем-то (нельзя исключить Троцкого) навязанная воля? Ответа пока мы не имеем»²⁸. Сталин расценил ленинскую позицию «вместе и наравне» как проявление «национального либерализма», однако впоследствии вынужден был согласиться с мнением лидера партии.

В октябре 1922 г. план «федерализации» был утвержден на Пленуме ЦК РКП(б) в качестве отправного варианта создания будущего государства. Ленинский проект и само первоначальное название союзного государства носили на себе явный отпечаток глобальной политической стратегии по созданию «Всемирной федеративной республики Советов», о которой вождь пролетарской партии заявил еще в марте 1919 г.²⁹ Разворачивающиеся революционные события на Востоке и остававшиеся у значительной части большевистского руководства надежды на европейский (прежде всего немецкий) пролетариат лишь подкрепляли утопическую мечту о дальнейшем победоносном шествии мировой революции, по мере которого количество новых республик, вливающихся в единый союз, будет постоянно расти. Ленинский федеративный проект ввиду его усложненности и заидеологизированности едва ли мог стать надежной основой для эффективного и длительного существования нового государства без жесткой партийно-административной структуры (что и показала судьба СССР спустя 69 лет). «Русский фактор», ведущая роль государствообразующего народа в упрочении политического и экономического единства советских республик автором проекта игнорировались, а любые проявления так называемого русского шовинизма решительно осуждались. Все это доказывало, что используемые в период Гражданской войны идеи русского патриотизма, тактически необходимые в условиях враждебного окружения РСФСР в 1918— 1920 гг., с наступлением «нового этапа» мировой революции и созданием для нее государственного плацдарма - СССР становились для вождя большевизма неприемлемыми. Очевидно, что новообразованное государство рассматривалось В. И. Лениным как временная форма сосуществования союзных республик, которая будет видоизменяться по мере развития мирового революционного процесса. При этом набиравший в республиках силу партийный национал-сепаратизм рассматривался Лениным как неизбежное и меньшее зло по сравнению с «великодержавным уклоном», который, по мнению вождя, лишь один мог воспрепятствовать добровольному объединению народов в Союз. Свое наиболее яркое выражение эта позиция Ленина получила в связи с так называемым грузинским инцидентом.

19 октября 1922 г. руководство ЦК компартии Грузии потребовало ликвидации Закавказской Федерации (ЗСФСР) и вхождения своей республики в состав будущего государства на правах самостоятельного политического образования. Выяснения отношений между представителями Москвы на Кавказе и грузинской стороной дошли до рукоприкладства: во время одного из конфликтов руководитель Закавказского крайкома Г. К. Орджоникидзе ударил одного из членов ЦК республики. Посланная для выяснения причин инцидента комиссия из Москвы под председательством Ф. Э. Дзержинского оправдала действия Орджоникидзе. Такое решение вызвало сильное возмущение В. И. Ленина, усмотревшего в подобном повороте событий доказательство существования «великодержавной» оппозиции своему курсу³⁰. Однако из-за плохого состояния здоровья он не мог сразу дать необходимой для членов партии теоретической оценки произошедшему. Лишь 30 декабря 1922 г. он диктует свое письмо «К вопросу о национальностях или об “автономизации”», в котором обрушивается со всей присущей ему в таких случаях нетерпимостью на проводников «великорусско-националистической кампании» в республиках.

Прежде всего необходимо было еще раз предать анафеме ранее отвергнутый курс на «автономизацию», являвшийся, по мнению Ленина, главной причиной проявившегося в Грузии русского «великодержавничества». «Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об автономизации <...> Видимо, вся эта затея “автономизации” в корне была неверна и несвоевременна», - таким признанием начинается это письмо³¹. Далее его автор называет главную политическую силу, препятствующую «правильному решению» национального вопроса. Речь идет о работниках советского аппарата, не изживших прежней имперской психологии: «Говорят, что требовалось единство аппарата <...> Мы называем своим аппарат, который на самом деле насквозь еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину <...> При таких условиях очень естественно, что “свобода выхода из союза”, которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали»³².

Кроме работников аппарата, в разряд проводников «великорусской националистической кампании» Ленин зачисляет и своих соратников, убежденных интернационалистов - Сталина и Дзержинского, повинных в «неправильном» разрешении «грузинского инцидента». При этом подчеркивалось, что «тов. Дзержинский, который ездил на Кавказ расследовать дело о “преступлениях этих социал-националов”³³, отличился тут же только своим истинно русским настроением (известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения)»³⁴. В своей следующей диктовке, 31 декабря, В. И. Ленин решил конкретизировать свое отношение к двум основополагающим, на его взгляд, вопросам, от правильного понимания которых зависела судьба союзного пролетарского государства - к вопросам национализма и интернационализма. Автор «диктовки» подчеркивал, что абстрактная постановка вопроса о национализме в корне неправильна: «Необходимо отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой <...> По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия»³⁵.

Какое же «правильное» поведение в новых социальных условиях предписывалось «большой нации», в чем должен был выразиться ее интернационализм в отношении нерусских народов? Ответ автора был однозначным: «Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой “великой” нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически»³⁶.

Автор, по сути, ревизует интернациональную доктрину, предполагавшую национальное и социальное равноправие народов (вне зависимости от их численности, культурного и экономического уровня развития), и предлагает свое понимание интернационализма, согласно которому большая нация должна быть поставлена в неравное и даже подчиненное положение к малым нациям. По мнению автора «Письма», русский народ, создавший великую культуру и сыгравший ведущую роль в революции, разгроме интервентов и белогвардейцев, социальном освобождении других народов и собирании их в новое государство, должен был нести ответственность за прежнюю политику самодержавной власти. Из этого следовало, что под понятие «угнетающая нация» подпадал и великорусский пролетариат - главный творец революции, о котором В. И. Ленин всегда отзывался с восхищением и считал ведущей силой социального освобождения трудящихся России.

В советской и российской историографии сложилось устойчивое мнение о подлинности авторства этого документа. Однако вышедшее в 2003 г. исследование историка В. А. Сахарова, посвященное «Политическому завещанию» Ленина, ставит под сомнение общепринятую версию. Опираясь на широкий круг источников и проведя научную экспертизу «Письма», автор делает предположение, что этот документ - продукт политической игры, и авторство Ленина, стилистическое и даже теоретическое - сомнительно³⁷.

Отношение В. И. Ленина к русскому народу, его истории, культуре, его роли в революционном движении крайне противоречиво. Не подлежит сомнению, что Ленин был убежденным и последовательным интернационалистом. Национальный вопрос рассматривался им с позиций решения конкретных задач классовой и национально-освободительной борьбы. Построение бесклассового и безнационального коммунистического общества являлось для него главной целью всей политической деятельности. Любые проявления русского национализма и консерватизма (в литературе, публицистике, искусстве) рассматривались им как выражение идеологии эксплуататорских классов и решительно осуждались как идейно враждебные «демократическому направлению» в политической теории и культуре. Однако в повседневной жизни В. И. Ленин не был человеком, лишенным национальных пристрастий, вкусов и патриотических чувств. Об этом, к примеру, свидетельствует близко знавший Ленина писатель М. Горький: «Я нередко подмечал в нем черту гордости Россией, русскими, русским искусством. Иногда эта черта казалась мне странно чуждой Ленину и даже наивной, но потом я научился слышать в ней отзвук глубоко скрытой, радостной любви к своему народу»³⁸. О Ленине как о национальном политическом лидере писал Л. Д. Троцкий: «Ленин глубоко национален. Он корнями уходит в новую русскую историю, собирает ее в себе, дает ей высшее выражение <...> Через Ленина социалистическая революция, давно имеющая свое интернациональное теоретическое выражение, нашла впервые свое национальное воплощение»³⁹. Показательно, что подобные характеристики «вождю мирового пролетариата» давались людьми, нисколько не идеализировавшими русский народ. Русские поэты А. А. Блок, С. А. Есенин, Н. А. Клюев, С. Д. Дрожжин, В. Я. Брюсов писали о Ленине как о народном вожде⁴⁰. Один из ведущих публицистов эмигрантского движения сменовеховцев Н. В. Устрялов в статье «Памяти Ленина» отмечал: «Пройдут годы, сменится нынешнее поколение, и затихнут горькие обиды, страшные личные удары, которые наносил этот фатальный, в ореоле крови над Россией взошедший человек, миллионам страдающих и чувствующих русских людей. И умрет личная злоба, и “наступит история”. И тогда уже все навсегда и окончательно поймут, что Ленин - наш, что Ленин - подлинный сын России, ее национальный герой - рядом с Дмитрием Донским, Петром Великим, Пушкиным и Толстым»⁴¹.

Идейные оппоненты Ленина - Н. А. Бердяев и В. В. Шульгин позднее признавали в нем выдающегося государственного деятеля, создателя новой России⁴². Парадоксальным является и тот факт, что признания масштабности личности вождя русских коммунистов были характерны даже для их непримиримых идеологических противников - представителей зарождавшегося немецкого национал-социализма. В своей книге «Die Zweite revolution» («Вторая революция», 1926) один из тогдашних лидеров «левого» крыла национал-социалистической партии Йозеф Геббельс утверждал: «Ни один царь так не постиг русский народ в его глубине, в его страстях, в его национальных инстинктах, как Ленин»⁴³. Впрочем, можно привести немало высказываний известных ученых, мыслителей, писателей XX столетия о Ленине как о русском человеке и выдающемся национальном политическом деятеле. Поэтому проблема «Ленин и русский вопрос» еще ждет своего всестороннего и объективного исследования.

В апреле 1923 г. письмо В. И. Ленина «К вопросу о национальностях или об “автономизации”» было зачитано руководителям делегаций на XII съезде РКП(б)⁴⁴. Указания главы партии по вопросу «великорусского шовинизма» были учтены и нашли свое отражение в резолюции съезда: «Партия обязана вести решительную борьбу прежде всего с остатками великорусского шовинизма. Только решительной борьбой с великорусским шовинизмом можно обеспечить прочность союза⁴⁵ и обеспечить влияние партии среди трудящихся масс других стран»⁴⁶. Идею о необходимости поставить русский народ в «неравное» положение по отношению к другим советским нациям, изложенную в ленинском «письме», развивал Н. И. Бухарин: «Мы в качестве бывшей великодержавной нации должны идти наперерез националистическим стремлениям и поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям. Только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций»⁴⁷. Обращаясь к Сталину, Бухарин заметил, что генсек партии, выступая на съезде, уделил недостаточное внимание опасности «русского шовинизма», сделав главный упор на борьбу с местным национализмом: «Я понимаю, когда наш дорогой друг, т. Коба, Сталин, не так остро выступает против русского шовинизма, и что он как грузин выступает против грузинского шовинизма»⁴⁸. В своем заключительном слове по национальному вопросу Сталин отвел выдвинутые против него обвинения в игнорировании «русской шовинистической опасности», указав при этом на недопустимость искусственного принижения национально-политического статуса великорусского пролетариата: «Говорят нам, что нельзя обижать националов. Это совершенно правильно, я согласен с этим, - не надо их обижать. Но создавать из этого новую теорию о том, что надо поставить великорусский пролетариат в положение неравноправного в отношении бывших угнетенных наций, - это значит сказать несообразность. То, что у т. Ленина является оборотом речи в его известной статье, Бухарин превратил в целый лозунг»⁴⁹. Вместе с этим И. В. Сталин разглядел новую «шовинистическую» опасность, возникшую в условиях нэпа: «В связи с нэпом во внутренней нашей жизни нарождается новая сила - великорусский шовинизм, гнездящийся в наших учреждениях, проникающий не только в советские, но и в партийные учреждения <...> Если мы ее не подсечем в корне, - а нэповские условия ее взращивают, - мы рискуем оказаться перед картиной разрыва между пролетариатом бывшей державной нации и крестьянами ранее угнетенных наций, что будет означать подрыв диктатуры пролетариата»⁵⁰. Примерно за месяц до этого выступления Сталин на страницах «Правды» указал и на новый источник, идейно подпитывающий русские националистические настроения: по мнению автора статьи, «они получают подкрепление в виде “новых” сменовеховских великорусско-шовинистических веяний, все более усиливающихся в связи с нэпом»⁵¹.

Сменовеховство - идейное движение, зародившееся в среде русской эмиграции в начале 1920-х гг., явилось своеобразной реакцией части либеральной интеллигенции на процессы, происходящие в Советской России. Новый курс коммунистического руководства в экономике (нэп), образование Советского Союза, который представлялся как модернизированная форма Русского государства, пробуждали у сменовеховцев уверенность в «национальной» трансформации большевистского режима. Публицисты (Ю. В. Ключников, Н. В. Устрялов, С. С. Лукьянов и др.), группировавшиеся вокруг издававшегося в Париже журнала «Смена вех» и берлинской газеты «Накануне», в своих статьях призывали русскую эмиграцию к отказу от борьбы с Советской властью, признавали необходимость сотрудничества с нею во имя национального согласия и возрождения России. По мнению сменовеховцев, Октябрьская революция явилась закономерным событием русской истории, а Советская власть с ее интернациональной идеологией могла бы стать надежной основой для объединения народов России вокруг государствообразующего этноса⁵². В наиболее яркой форме идеология сменовеховства нашла свое выражение в публицистике Н. В. Устрялова, охарактеризовавшего собственные взгляды как «национал-большевистские»⁵³. Отвергая «белую» альтернативу развития России как «отрыжку прошлого», Устрялов предлагал свой путь, предопределенный условиями нэпа. Отмечая, что «только в изживании, преодолении коммунизма - залог хозяйственного возрождения государства»⁵⁴, идеолог сменовеховства утверждал, что новые силы, вызванные революцией к активной политической деятельности, способны возродить страну: «Старая мощь России» может быть восстановлена лишь новыми силами, вышедшими из революции и поныне пребывающими в ней. Это нужно признать раз навсегда. Ориентироваться можно только на эти новые силы, на их активный авангард, разбуженный взрывом и прошедший столь изумительную школу за страдные годы революционной борьбы»⁵⁵. В отличие от идеологов белой эмиграции, Устрялов воспринимал Октябрьскую революцию и предпринятые большевиками меры по упрочению новой государственности как начало возрождения Великой России. В статье, приуроченной к 5-й годовщине Великого Октября, он писал: «Не знаю, с какими чувствами (в глубине души) справляют сегодняшний праздник настоящие, правоверные коммунисты, строители интернационала и коммунизма в России и во всем мире, - но русские патриоты имеют все основания справлять его с радостной душой и бодрой верой в будущее родной страны.

Затрудняюсь сказать, в какой мере протекшие пять лет оправдали мечты о “немедленном коммунизме” и мировой революции - но воочию вижу и всем своим существом ощущаю, что они не развенчали идеи Великой России»⁵⁶.

Русское национальное возрождение представлялось Устрялову как грядущий «термидор» (по аналогии с французской революцией) и неизбежное наступление «русской реакции», «здоровой и плодотворной»⁵⁷. Позднее, в своих заметках, опубликованных в 1926 г., после поездки в советскую Москву, он конкретизировал свое понимание «национального перерождения» большевизма: «Одно ясно: из интернационалистской революции Россия выйдет национально выросшей, страной крепчайшего национального самосознания. Октябрь с каждым годом национализируется; нужно будет публицистически выразить это формулой “национализация Октября”»⁵⁸.

Несмотря на явную утопичность предлагаемых Устряловым и сменовеховцами мер по «возрождению России» и невозможность в тех условиях осуществления их проекта экономического и политического переустройства страны на «национальной основе», некоторые большевистские лидеры проявили интерес к новому идейному течению, ставшему популярным и в России. Как отмечает исследователь Е. Л. Петренко, «В. И. Ленин, Л. Д. Троцкий, И. В. Сталин и другие члены Политбюро в разное время поддерживали чем могли это не совсем типичное явление <...> Финансовая поддержка Кремлем различных сменовеховских начинаний даже не была особенно засекречена. Примерами могут служить контроль Сталиным и Н. Н. Крестинским берлинско-московской газеты “Накануне” или предотвращение Лениным закрытия московско-петроградского журнала “Россия”. Характерно также и принятие лидером европейских сменовеховцев Ключниковым предложения Ленина консультировать советскую делегацию на Генуэзской конференции 1922 года»⁵⁹.

Поддержка большевистскими руководителями патриотической идеологии сменовеховцев определялась как внешнеполитической конъюнктурой (необходимостью укрепления авторитета Советской России за рубежом и стратегией дальнейшего раскола в лагере эмиграции), так и особенностями внутрипартийной борьбы. Соответственно, если Л. Д. Троцкий и А. В. Луначарский на определенном этапе относились к новому движению заинтересованно⁶⁰, то И. В. Сталин в 1923 г. предпочел осудить сменовеховство, исходя из политических соображений: после отвергнутого плана «автономизации» и «грузинского инцидента» ему было необходимо утвердить себя в глазах партийных масс как твердого сторонника «ленинской линии» в национальном вопросе, осуждавшего любые проявления «великорусского шовинизма» как внутри страны, так и за ее пределами. В противоположность меняющейся позиции Сталина, Троцкий изначально указывал на желательность пропаганды идей сменовеховства. Так, еще в октябре 1921 г., в газете «Правда» он писал: «Сменовеховцы, исходя из соображений патриотизма, пришли к выводам, что спасение России в советской власти, что никто не может охранить единство русского народа и его независимость от внешнего насилия в данных исторических условиях, кроме советской власти, и что нужно ей помочь <...> Они подошли не к коммунизму, а к советской власти через ворота патриотизма»⁶¹.

О широком распространении идей сменовеховства в среде русской эмиграции свидетельствовало «Открытое письмо Н. В. Чайковскому» известного писателя А. Н. Толстого, опубликованное в апреле 1922 г. Предыстория его появления была следующей. В начале апреля 1922 г. председатель Трудовой народно-социалистической партии Н. В. Чайковский в письме из Парижа по поручению эмигрантского «Исполнительного бюро комитета помощи писателям-эмигрантам» потребовал у А. Н. Толстого объяснений по поводу его сотрудничества в берлинском печатном органе «сменовеховцев», газете «Накануне». В своем письме Чайковский спрашивал А. Н. Толстого, следует ли понимать его участие в «Накануне» как открытый переход под флаг «самозванной» большевистской власти в России. Почти одновременно с Чайковским к Толстому обратился и П. Н. Милюков, прямо заявив в своем письме о несовместимости сотрудничества литератора со «сменовеховцами» и его пребывания в «Союзе русских писателей». В ответ на эти обвинения А. Н. Толстой пишет знаменитое письмо Н. В. Чайковскому, в котором излагает свою точку зрения на положение русских эмигрантов за границей и свое отношение к новой России. Прежде всего Толстой опровергал выдвинутые против него и газеты, в которой он печатался, обвинения в пособничестве большевикам и стремлении к расколу эмигрантской среды: «Задача газеты “Накануне” не есть, - как вы пишете, - борьба с русской эмиграцией, но есть борьба за русскую государственность <...> В существующем ныне большевистском правительстве газета “Накануне" видит ту реальную - единственную в реальном плане - власть, которая одна сейчас защищает русские границы от покушения на них соседей, поддерживает единство русского государства и на Генуэзской конференции одна выступает в защиту России от возможного порабощения и разграбления ее иными странами»⁶². Мотивы, определившие идейную эволюцию писателя, - от резкого неприятия большевизма до признания Советской власти как единственной реальной государственной власти в России, он сам обозначил так: «Я представляю из себя натуральный тип русского эмигранта, то есть человека, проделавшего весь скорбный путь хождения по мукам. В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих родных брата, один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядей, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть.

Красные одолели, междоусобная война кончилась»⁶³.

По признанию А. Н. Толстого, два события - советско-польская война 1920 г. и начавшийся год спустя страшный голод в России изменили отношение писателя к происходящему на его Родине. Касаясь первого события, он отмечал: «Я в числе многих, многих других, не мог сочувствовать полякам, завоевавшим русскую землю, не мог пожелать установления границ 72 года или отдачи полякам Смоленска, который 400 лет тому назад, в точно такой же обстановке, защищал воевода Шеин от польских войск, явившихся также по русскому зову под стены русского города⁶⁴. Всей своей кровью я желал победы красным войскам»⁶⁵. Реакция части эмиграции на наступивший после Гражданской войны голод в ряде регионов России возмутила писателя: «Они (антисоветски настроенные эмигранты. - А. К.) сказали, - голод ужасен, но - с разбойниками, захватившими в России власть, мы не примиримся, - ни вагона хлеба в Россию, где этот вагон лишний день продлит власть большевиков! К счастью, таких было немного. В Россию все же повезли хлеб, и голодные его ели»⁶⁶. Третьим, «чрезвычайным событием», заставившим писателя пересмотреть свое прежнее отношение к Советской России, уже преобразованной политикой нэпа, «была перемена внутреннего, затем и внешнего курса русского, большевистского правительства, каковой курс утверждается бытом и законом». По мнению А. Н. Толстого, «каждому русскому, приезжающему с запада на восток, - в Берлин, - становится ясно еще и нижеследующее:

Представление о России, как о какой-то опустевшей, покрытой могилами, вымершей равнине, где сидят гнездами разбойники-большевики, фантастическое это представление сменяется понемногу более близким к действительности. Россия не вся вымерла и не пропала, 150 миллионов живет на ее равнинах, живет, конечно, плохо, голодно, вшиво, но несмотря на тяжелую жизнь и голод, - не желает все же ни нашествия иностранцев, ни отдачи Смоленска, ни собственной смерти и гибели»⁶⁷.

Отвергая предлагаемые идеологами эмиграции пути к «сохранению и утверждению русской государственности» - военную интервенцию и экономическую блокаду Советской России, А. Н. Толстой призывает к «третьему пути». По его мнению, необходимо «признать реальность существования в России правительства, называемого большевистским, признать, что никакого другого правительства ни в России, ни вне России - нет <...> Признав, делать все, чтобы помочь последнему фазису русской революции пойти в сторону обогащения русской жизни, в сторону извлечения из революции всего доброго, в сторону уничтожения всего злого и несправедливого, принесенного той же революцией, и, наконец, в сторону укрепления нашей великодержавности»⁶⁸. «Открытое письмо Н. В. Чайковскому» было опубликовано 14 апреля 1922 г. в газете «Накануне». 25 апреля газета «Известия» перепечатала письма Чайковского и Толстого и дала высокую оценку патриотической позиции писателя, подчеркнув большое политическое значение его выступления⁶⁹. В августе 1923 г. А. Н. Толстой возвращается на родину.

Постепенная стабилизация жизни в России, начавшийся экономический рост вследствие проведения нэпа, а также объявленная декретом ВЦИК от 3 ноября 1921 г. амнистия для значительной части рядовых военнослужащих - участников белого движения - стали поводом к возвращению на Родину тысяч эмигрантов. Характерным явлением для Русского Зарубежья тех лет было возникновение общественных организаций - союзов возвращения на Родину (так называемые «Совнарод»), В своих изданиях представители этих союзов проводили идею примирения с коммунистической властью (как «государственнической» и отвечающей чаяниям русских патриотов) и призывали к возвращению в Советскую Россию. Так, 24 мая 1922 г. в печатном органе одного из союзов - софийской газете «На Родину» было опубликовано обращение к проживающим в Болгарии белоэмигрантам: «Мы зовем всех честных людей русской эмиграции, которым чужды авантюристские похождения и дороги интересы родной страны, сомкнуть свои ряды под флагом нашей организации и газеты и вместе с нами начать дело исправления наших ошибок, сознательно или бессознательно нами совершенных, дело искупления наших грехов»⁷⁰. При активном содействии Болгарской коммунистической партии проводилась агитация среди врангелевских солдат по их вовлечению в «Союз возвращения на Родину». К 1923 г. на территории этого государства существовало 65 групп «Совнарода» численностью около 8500 человек. При помощи этой организации, через которую миссия советского Красного Креста организовывала работу по репатриации бывших российских граждан, в 1922-1923 гг. из Болгарии вернулись на Родину, по разным данным, от 12 до 14 тыс. человек, из которых 70 % составляли казаки⁷¹.

Очевидная бесперспективность продолжения борьбы с большевизмом в рядах белоэмигрантских и антисоветских организаций, а также патриотические мотивы служения новому «Русскому государству» побуждали к возвращению на Родину и представителей белого генералитета. В ноябре 1921 г., после переговоров с представителями ВЧК и с разрешения советского правительства в Россию с группой офицеров вернулся генерал-лейтенант врангелевской армии Я. А. Слащов. Перед отъездом он направил в зарубежные газеты письмо, в котором обосновал свое решение: «Внутри России революция окончена <.„> Если меня спросят, как я, защитник Крыма от красных, перешел теперь к ним, я отвечу: я защищал не Крым, а честь России. Ныне меня зовут защищать честь России, и я еду выполнять свой долг, считая, что все русские, военные в особенности, должны быть в настоящий момент в России»⁷². Сразу после возвращения в Россию Слащов вместе с прибывшими с ним генерал-майором А. С. Мильковским и полковником Э. П. Гильбихом написал обращение к офицерам и солдатам врангелевской армии. По версии российского историка Ю. Цурганова, идея создания этого документа принадлежала Л. Д. Троцкому и заместителю председателя ВЧК И. С. Уншлихту. Вопрос о необходимости подобного обращения к белоэмигрантам обсуждался на одном из заседаний Политбюро ЦК РКП(б)⁷³. Взывая к патриотическим чувствам русских военных, оставшихся за пределами страны и продолжавших возлагать надежды на свержение коммунистического режима путем интервенции, Слащов писал: «С 1918 года льется русская кровь в междоусобной войне. Все называли себя борцами за народ. Правительство белых оказалось несостоятельным и не поддержанным народом - белые были побеждены и бежали в Константинополь. Советская власть есть единственная власть, представляющая Россию и ее народ. Я, Слащов-Крымский⁷⁴, зову вас, офицеры и солдаты, подчиниться Советской власти и вернуться на Родину»⁷⁵. Это обращение генерала к бывшим однополчанам, а также его выступления по радио, в которых звучали призывы к признанию новой власти и возвращению в Россию, получили большой резонанс в среде эмиграции. Другой акцией, способствовавшей дальнейшему идейному расколу в стане белоэмигрантов, стало обращение «К войскам белых армий» генералов А. Секретова, Ю. Гравицкого, И. Клочкова, Е. Зеленина, полковников Д. Житкевича, В. Оржаневского, Н. Климовича, М. Лялина (октябрь 1922 г.). Признавая правительство РСФСР как единственно законную власть русского народа на территории бывшей Империи и отвергая путь «белой» реставрации прежних порядков, авторы обращения подчеркивали: «Наша Родина вышла из полосы первоначального революционного хаоса и вступила на путь творческой, созидательной работы. На международной политической арене Советское правительство является единственным защитником интересов России и ее государственного суверенитета». В обращении осуждались любые действия, направленные против Советской России, в которые стремились вовлечь военнослужащих-эмигрантов. Авторы документа обращались к эмиграции с призывом: «Ни одного солдата и офицера на новую авантюру!» Те же мотивы были характерны и для других подобных обращений и воззваний представителей Русского военного зарубежья 1922-1923 гг.⁷⁶

Декрет ЦИК и СНК от 9 июня 1924 г. распространил амнистию также и на всех рядовых белых армий, находящихся на территории Дальнего Востока, Монголии и Западного Китая. Это решение советских властей вызвало новую волну «возвращенцев». Всего за период 1921-1931 гг. в Россию (СССР) вернулись 181 432 эмигранта (из них 121 843 в 1921 г.)⁷⁷. Впоследствии многие из вернувшихся будут подвергнуты репрессиям⁷⁸.

Примечательным является и тот факт, что даже убежденные противники Советской власти вынуждены были признать ее как реальную политическую и идейную основу для возрождения России. Так, в покаянной статье Б. В. Савинкова «Почему я признал Советскую власть» (редакция газеты «Правда» опубликовала ее в сентябре 1924 г. под заголовком «Сменовеховец с неразорвавшейся бомбой»), бывший эсер-террорист и один из ведущих лидеров антисоветской эмиграции заявлял: «Я - не коммунист, но и не защитник имущих классов. Я думаю о России, и только о ней. При царе Россия была сильна и стала жандармом Европы. Советская власть, укрепившись, объединила в равноправный союз народы бывшей Российской империи. Она стремится к усилению и процветанию СССР. Пусть во имя Коммунистического Интернационала. Значит ли это, что Россия приносится ему в жертву? Нет, это значит, что в глазах миллионов русских людей вчерашний жандарм, Россия, станет завтра освободительницей народов. Для меня достаточно восстановления ее»⁷⁹. Поворот к нэпу, предпринятый большевистским руководством, пробуждал у некоторых представителей белой эмиграции иллюзии в «национально-имперском» перерождении советского режима. В своей книге «Три столицы», изданной в 1926 г. в Берлине после «нелегальной» поездки в Советскую Россию (организованной ОГПУ), ее автор В. В. Шульгин сделал парадоксальный вывод о трансформации ленинизма в новую форму «белой» русской государственности: «Когда Ленин голосом Чингисхана, стегающего нагайкой племена и расы, крикнул шестой части суши апокалипсическое слово “НЭП” и в развитие сего прибавил издевательское, гениальное: “Учитесь торговать”, - он

сжег все то, чему он поклонялся,
и поклонялся тому, что сжигал...

Так поступают или великие преступники, или герои. Пусть Ленин герой! Так повернуть руль корабля мог только человек, к-рый властвует над стихией <...> Это значит, что Ленин, сознательно или нет, стал орудием, инструментом Белой Мысли»⁸⁰. В. В. Шульгин не относился к сменовеховцам и был убежденным монархистом, но некоторые суждения о Советской России тех лет, приведенные в его книге «Три столицы», явно перекликались с идеологическими установками этого движения.

Упрочение советского режима, прекращение международной изоляции СССР, усиливающийся раскол в стане эмиграции - все эти причины обусловили постепенное «сворачивание» коммунистическими властями сменовеховского движения и его изданий (в том числе и зарубежных). Во второй половине 1920-х гг. прекращается регулярный выход на европейскую аудиторию журнала «Смена вех» и газеты «Накануне». В 1926 г. был закрыт выходивший в СССР печатный орган сменовеховцев - журнал «Россия» (называвшийся до августа 1922 г. «Новая Россия»). Некоторые сменовеховцы, проживавшие за рубежом, возвратились на Родину и стали советскими госслужащими. Ведущий идеолог сменовеховства Н. В. Устрялов, преподававший в 1935-1937 гг. в Московском институте инженеров транспорта и активно печатавшийся в «Правде» и «Известиях», был арестован по подложному обвинению и расстрелян в сентябре 1937 г.⁸¹

История первых пятнадцати лет Советской власти показывает, что обращение большевистского руководства к идеям русского патриотизма имело сугубо «выборочный» характер и определялось политической конъюнктурой того времени. Все «полезное» и политически необходимое в конкретных условиях госстроительства, содержащееся в идеях русского патриотизма и призывах к возрождению России, должно было служить исключительно задачам укрепления первого социалистического интернационального государства - кристаллизующего центра будущей мировой Республики Советов. Любые «автономные» и политически опасные для большевиков проявления русского патриотизма и «великодержавничества» жестко пресекались. Таким образом, русский народ - титульная нация новообразованного Советского государства - становился заложником глобальной геополитической игры большевистского руководства, раздираемого в 1920-е гг. внутрипартийной борьбой. При этом русское население СССР, несмотря на декларируемое национальное равноправие, становилось в неравное и даже подчиненное положение по отношению к другим советским народам. Характеризуя такую «интернациональную» политику, проводившуюся большевиками в те годы, российский историк В. Д. Соловей подчеркивает: «Если Старый порядок⁸² был нерусским, то новый - последовательно, целеустремленно и открыто антирусским. По крайней мере, первые пятнадцать лет существования Советской власти»⁸³.

Американский историк Терри Мартин, рассматривая в своей работе историю становления ленинско-сталинской «империи положительной деятельности» - СССР (основой которой автор считает государственную политику предоставления льгот ранее подвергавшимся дискриминации этническим группам), изложил свою точку зрения на положение русских в Советском Союзе 1920-х - начала 1930-х гг. По его мнению, «конструктивные действия в интересах одной национальности <...> предполагают разрушительные действия по отношению к другим. В случае Советского Союза <...> основную тяжесть дискриминации несли на себе одни только русские <...> Советская политика и впрямь требовала от русских жертв в области национальной политики: нерусским республикам были переданы территории, населенные русским большинством; русские были вынуждены согласиться на амбициозные программы положительной деятельности, которые проводились в интересах нерусских народов: русских призывали учить языки национальных меньшинств, и, наконец, традиционная русская культура была осуждена как культура угнетателей»⁸⁴.

Следует отметить, что последний вывод, который делает Терри Мартин, не бесспорен. Русская культура и общественная мысль предыдущих столетий, рассматривавшиеся идеологами большевизма как формы проявления классового мировоззрения, не были отвергнуты в первые годы Советской власти. Утвердившийся в России большевистский режим нуждался в годы Гражданской войны и иностранной агрессии в определенном пропагандистском «наполнении» политики «революционного оборончества». Зашита революционного Отечества могла основываться в тех условиях как на доктрине «мировой революции», так и на идеях патриотизма и исторической преемственности. Исходя из этого, коммунистическое руководство использовало в качестве «символов» новой России не только героические образы деятелей международного и российского революционного движения, вошедшие в многовековую летопись освободительной борьбы разных стран и народов, но и имена наиболее выдающихся представителей русской дореволюционной культуры.

Показательно, что даже некоторые деятели искусства, писатели и философы, которых сторонники «революционно-демократического» направления обычно относили к «консерваторам» и проводникам «религиозно-охранительной» традиции, также были внесены большевистскими лидерами в общий список исторических имен, призванных наполнить формирующуюся пролетарскую культуру реальным политическим и эстетическим содержанием. Так, 18 июля 1918 г. отдел изобразительных искусств Наркомпроса направил в Совет Народных Комиссаров декларативную записку: «По инициативе Председателя Совнаркома т. В. И. Ленина Комиссар народного просвещения сделал в заседании 1918 года предложение художественной коллегии поставить памятники лицам, выдающимся в области революционной и общественной деятельности, в области философии, литературы, науки и искусства»⁸⁵.

30 июля 1918 г. Совет Народных Комиссаров утвердил «Список лиц, коим предположено поставить монументы в г. Москве и др. городах РСФСР». В него были внесены имена как представителей революционно-демократического движения, так и наиболее «приемлемых» для формировавшейся пролетарской культуры русских писателей, художников, ученых, актеров. В начале августа газета «Известия» сообщила о намерении советского правительства воздвигнуть памятники выдающимся революционерам и деятелям мировой культуры и науки, а также А. С. Пушкину, М. Ю. Лермонтову, Н. В. Гоголю, Ф. И. Тютчеву, А. В. Кольцову, И. С. Никитину, Л. Н. Толстому, Ф. М. Достоевскому, Н. А. Некрасову, М. Е. Салтыкову- Щедрину, В. Г. Белинскому, Г. И. Успенскому, М. В. Ломоносову, Д. И. Менделееву, Андрею Рублеву, О. А. Кипренскому, А. А. Иванову, В. И. Сурикову, М. А. Врубелю, М. И. Козловскому, Ф. И. Шубину, М. Ф. Казакову, М. П. Мусоргскому, Н. А. Римскому-Корсакову, А. Н. Скрябину, В. Ф. Комисаржевской, П. С. Мочалову и др.⁸⁶

В создании памятников принимали участие известные скульпторы С. Т. Коненков, Л. В. Шервуд, Н. А. Андреев, В. И. Мухина, С. Д. Меркуров и др. Характерным примером отхода от жесткой идеологической заданности в культурной политике тех лет стало открытие памятника писателю и представителю русского консервативного лагеря Ф. М. Достоевскому. Памятник ему был установлен в Москве на Цветном бульваре 7 ноября 1918 г. - в первую годовщину Октябрьской революции⁸⁷. Ровно через десять лет после этого события принял первых посетителей музей писателя в Москве. В августе 1920 г. в Муранове по решению советских властей (и при непосредственной поддержке В. И. Ленина) был открыт музей Ф. И. Тютчева, великого русского поэта, близкого к славянофильскому направлению⁸⁸. Декретом от 12 сентября 1921 г. «Об охране садов и парков» имение И. С. Тургенева Спасское-Лутовиново получило статус государственного заповедника, а в Орле был открыт музей писателя. В ноябре 1921 г. в Москве открылся музей-усадьба Л. Н. Толстого.

Большое внимание уделялось и охране памятников русской старины. Свидетельства об этом содержатся в воспоминаниях о Ленине В. Д. Бонч-Бруевича (в 1917-1920 гг. - управляющий делами Совета Народных Комиссаров): «Несмотря на всю свою занятость, Владимир Ильич обращал большое внимание на архитектурные древности Москвы и других городов. Так, когда белогвардейцы артиллерийским огнем разрушили Ярославль, он принимал самое горячее участие в восстановлении этого старинного русского города. Была организована специальная комиссия, которая приводила Владимира Ильича в отчаяние своей медлительностью. Он хотел, чтобы во что бы то ни стало были восстановлены ярославские древние церкви, которые представляли собой памятники нашего старинного зодчества. Когда ему приходилось слышать, что в Галиче, Угличе и других старинных русских городах пытались разрушить церкви, он немедленно рассылал телеграммы и строгие приказы этого не делать, вызывал представителей местных властей, разъясняя им значение исторических памятников»⁸⁹.

В тех же воспоминаниях приводятся факты бережного отношения В. И. Ленина к архитектурным памятникам Москвы, о его деятельности по восстановлению Московского Кремля, Сухаревой башни и других русских культурно-исторических памятников⁹⁰. В апреле 1920 г. по декрету Совета Народных Комиссаров за подписью В. И. Ленина все находящиеся в пределах Троице-Сергиевой лавры сооружения и историко-художественные ценности вошли в собрание организованного там музея. Когда Ленину представили на подпись текст декрета о национализации Троице-Сергиевой лавры, он внес в него «особенно много исправлений», чтобы усилить ответственность за сохранность произведений искусства⁹¹. Глава советского правительства призывал к бережному отношению к памятникам древнерусского искусства как неотъемлемой части национального культурного достояния. Об этом свидетельствуют воспоминания выдающегося архитектора И. В. Жолтовского: «Ленин часто говорил о необходимости при реконструкции столицы сохранить памятники древнего зодчества, все ценное, что создано художественным гением русского народа»⁹². Уже в первые дни Советской власти, в ноябре 1917 г., по распоряжению Ленина была начата проверка и эвакуация в Москву исторических и культурных ценностей из музеев Петрограда и пригородных дворцов. Такая мера была обусловлена близостью военной зоны и опасностью захвата этих ценностей в случае оккупации Петрограда. На учрежденный по указанию Ленина Народный комиссариат художественно-исторических имуществ возлагались обязанности по охране памятников русской культуры. Как вспоминал впоследствии заместитель наркома художественно-исторических имуществ И. А. Вайман, кроме организации охраны памятников Кремля, в 1918 г. началась работа по учету художественных ценностей на территории РСФСР, не захваченной иностранными интервентами и белогвардейцами: «Во дворцах Московской области - Архангельском, в Кускове, Покровско-Стрешневе и других - была организована охрана памятников искусства и старины <...> Для выездов вне пределов Москвы тов. Ленин давал нам свою автомашину. Таким образом нам удалось объехать и организовать охрану Архангельского дворца, замечательного памятника культуры XVIII-XIX веков, панорамы Бородинского боя 1812 года и т. д.»⁹³.

Несмотря на тяжелые условия Гражданской войны, советскими издательствами выпускалась русская классическая литература (уже без купюр царской цензуры). Особое значение имело издание отечественной классики в 1920-е гг. - в период разворачивавшейся политики по ликвидации неграмотности среди населения и его привлечению к наследию мировой и русской культуры. 29 декабря 1917 г. ВЦИК принимает «Декрет о Государственном издательстве», в котором, в частности, указывалось: «В первую очередь, должно <...> быть поставлено дешевое народное издание русских классиков. Сочинения тех из них, срок авторского права которых истек, должны быть переизданы <...> Народные издания классиков должны поступать в продажу по себестоимости. Если же средства позволят, то и распространяться по льготной цене, или даже бесплатно через библиотеки, обслуживающие трудовую демократию»⁹⁴. В трудное для молодой Советской республики военное время Совнарком изыскивает полтора миллиона рублей для налаживания издательской деятельности в стране и предпринимает меры для широкого издания произведений русской и зарубежной классической литературы и выпуска новых школьных учебников⁹⁵. По-своему объяснял необходимость привлечения русского литературного наследия для правильного идейно-политического «воспитания» пролетариата Л. Д. Троцкий в своей статье «Пролетарская культура и пролетарское искусство»: «Рабочему классу не нужно и невозможно порывать с литературной традицией, ибо он вовсе не в тисках ее. Он не знает старой литературы, ему нужно только приобщиться к ней, ему нужно только овладеть еще Пушкиным, впитать его в себя - и уже тем самым преодолеть его <...> Когда футуристы предлагают выкинуть за борт старую индивидуалистическую литературу <...> они обнаруживают весьма-таки недостаточное понимание диалектической природы и противоречия индивидуализма и коллективизма»⁹⁶. Приведенная цитата наглядно характеризует стремление Троцкого использовать такой существенный фактор общественной жизни, каким традиционно являлась русская литература, в целях политической конъюнктуры. Творчество русских писателей, призванное сыграть свою роль в повышении культурного уровня пролетариата, должно будет со временем «преодолено» и отброшено. Следует отметить, что в культурных мероприятиях, проводимых большевиками, далеко не всегда присутствовал подобный политический практицизм. Установка памятников русским писателям, деятелям отечественной науки и искусства, предпринимаемые меры по сохранению памятников древнерусского зодчества, открытие музеев - все эти мероприятия новой власти свидетельствовали о том, что русское национальное наследие (по крайней мере все лучшее и «прогрессивное» на ее взгляд) рассматривалось как неотъемлемая компонента формирующейся интернациональной пролетарской культуры.

Даже в суровые годы войны и хозяйственной разрухи проводились мероприятия, посвященные деятелям русского искусства, устраивались художественные выставки, концерты произведений композиторов-классиков. Так, 10 апреля 1919 г. в Колонном зале Дома Союзов состоялся концерт в честь 80-летия со дня рождения М. П. Мусоргского. 19 апреля 1920 г. в Большом театре прошло торжественное заседание, посвященное пятилетней годовщине со дня кончины А. Н. Скрябина. 23 апреля там же состоялась премьера новой постановки оперы А. П. Бородина «Князь Игорь» (режиссер А. А. Санин, дирижер Н. С. Голованов, художник К. А. Коровин, балетмейстер А. А. Горский)⁹⁷. Для прославленного русского художника Б. М. Кустодиева первое десятилетие Советской власти явилось не только временем тяжелых личных испытаний, связанных с Гражданской войной и лишениями тех лет, но и новым периодом в творческой судьбе. Живописец, картины которого передавали красоту русской природы и колорит городского и купеческого быта, принял Октябрьскую революцию как начало положительных перемен в жизни России. Он создавал полотна, прославляющие революцию, советские праздники, рисовал плакаты. Новая действительность нашла свое отражение в картинах художника «Праздник в честь открытия второго конгресса Коминтерна 19 июля 1920 года. Демонстрация на площади Урицкого» (1921), «Ночной праздник на Неве» (1923), «Октябрь в Петрограде» (1927). Наибольшую известность в те годы получила картина Кустодиева «Большевик» (1920), где художник изобразил русского рабочего-исполина, возвышающегося над уличной толпой и держащего в руках красное знамя освобождения. Фанатичный взгляд большевика устремлен на церковь, стоящую на его пути. Что хотел выразить этим художник - торжество новой «веры», призванной уничтожить религию прошлого, или единство коммунистических и христианских идеалов - является до сих пор дискуссионным вопросом для историков и искусствоведов. Официальными кругами и партийными критиками картина была принята доброжелательно и признана ярким явлением формирующегося советского искусства. Неоднократно организовывались выставки живописных работ Б. М. Кустодиева как новых, так и дореволюционных.

Однако, несмотря на принимаемые представителями большевистской власти меры по сохранению русского культурного наследия, их поддержку просоветски ориентированного патриотического направления в среде эмиграции (сменовеховства), в целом официальная идеологическая и культурная политика имела совершенно противоположный патриотической идее и русским национальным ценностям характер. С особой силой это проявилось после окончания Гражданской войны и стало одной из главных составляющих советской пропаганды и культурной политики в 1920-х - начале 1930-х гг. Линия на искоренение «великодержавного шовинизма» и «русского национализма» в культуре, гуманитарных науках, языкознании принимала зачастую форму откровенного глумления над историей и национальными традициями ведущего народа СССР. Все, что было связано с дореволюционной Россией, по мнению левацки настроенных «ниспровергателей прошлого», подлежало решительному осуждению и уничтожению как контрреволюционное и националистическое по своему содержанию, как олицетворение идеологии и культуры господствующих классов.

Даже краткий перечень актов вандализма, совершенных в 1920-е - 1930-е гг. в отношении памятников и захоронений деятелей русской истории, красноречиво свидетельствовал о целенаправленной политике, проводившейся определенными кругами в большевистском руководстве и местными властями, по искоренению всего, что олицетворяло дореволюционное прошлое страны. Об этом пишут современные российские исследователи: «В фундамент для компрессоров превращены могилы героев Куликовской битвы Александра Пересвета и Родиона Осляби. Останки организатора и героя национально-освободительной борьбы русского народа Кузьмы Минина взорваны вместе с храмом в нижегородском кремле, а на том месте сооружено здание обкома партии. Мрамор надгробия с места захоронения другого народного героя, князя Дмитрия Пожарского в Спасо-Ефимиевом монастыре в Суздале пошел на фонтан одной из дач <„.> В 1936 г. была разобрана Триумфальная арка на площади Тверской заставы в Москве, сооруженная в честь победы в Отечественной войне 1812 г. 25 апреля 1932 г. в Наркомпросе постановили передать “Металлому” памятник Раевского на Бородинском поле ввиду того, что он “не имеет историко-художественного значения”. С такими же формулировками были взорваны Храм Христа Спасителя, 12 из 14 памятников, установленных на местах боев 1812 г., разрушены тысячи других исторических памятников»⁹⁸.

Пафос отрицания культурного прошлого России был присущ и части советских творческих работников - сторонников создания «новой пролетарской культуры», чуждой классическим традициям. Так, в резолюции Первой Всесоюзной конференции пролетарских писателей, проходившей в январе 1925 г., «контрреволюционным» объявлялось не только все прошлое русской литературы, но и лояльное к Советской власти течение писателей-«попутчиков», поклонявшееся «гранитному монументу буржуазно-дворянской литературы» и проникнутое «духом национализма, великодержавности, мистицизма»⁹⁹. В выступлении молодого писателя В. В. Вишневского на одной из армейских партконференций в июле 1921 г. провозглашалось, что «старая культура была фактически пропитана буржуазным духом». Соответственно, большинству наиболее известных русских литераторов и деятелей искусства были присвоены классовые «ярлыки», которые обозначали «непригодность» их творчества для будущей социалистической культуры: А. С. Пушкин был назван дворянином, придворным камер-юнкером, не признававшим никаких революций и, следовательно, являвшимся «контрреволюционером», М. Ю. Лермонтов - аристократом, Н. А. Некрасов - помещиком, Л. Н. Толстой - графом и писателем, в произведениях которого народ был лишь фоном для основного действия, которое разыгрывалось в аристократической среде. А. П. Чехов был объявлен мещанином и представителем «упаднического» направления в литературе, А. В. Кольцов - типичным представителем кулачества, М. И. Глинка - помещиком, Н. А. Римский-Корсаков - придворным капельмейстером, автором лженародных опер, не понятных крестьянину. Творчество П. И. Чайковского рассматривалось В. В. Вишневским как образец упадничества и пессимизма, чуждого рабочему классу¹⁰⁰. В статье о Л. Н. Толстом, опубликованной в Малой советской энциклопедии в 1930 г., утверждалось, что роман писателя «Война и мир» является не более чем попыткой «реабилитировать дворянство»; в публикациях 1920-х гг. П. И. Чайковский объявлялся «квасным патриотом», а А. М. Горький - «псаломщиком русской культуры»¹⁰¹. Литературовед В. Б. Шкловский, затрагивая на страницах журнала «Искусство кино» вопрос о постановке классических произведений русской литературы, заявлял, что «Капитанская дочка», «Герой нашего времени», «Бесы» являются «запасом неправильных фактов». Поэтому «с Толстым, Пушкиным, Лермонтовым и Достоевским нужно бороться по линии изменения сведений, которые они сообщают»¹⁰². Нигилистическое отношение к культурному наследию было характерно и для раннего В. В. Маяковского. Так, в своем стихотворении «Радоваться рано» (1918) поэт призывал к тотальному разрушению старой культуры: «Выстроили пушки на опушке, // Глухи к белогвардейской ласке. // А почему не атакован Пушкин? // А прочие генералы классики?»¹⁰³ Впоследствии Маяковский изменит свое отношение ко многим писателям-классикам, в том числе и к А. С. Пушкину (в 1924 г. поэтом будет написано знаменитое стихотворение «Юбилейное», посвященное 125-летию со дня рождения Пушкина, которое отмечалось в стране)¹⁰⁴. К новому «пониманию» дореволюционной литературы призывал и нарком просвещения А. В. Луначарский. В 1924 г. он утверждал, что Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой если и были великими писателями, то «вопреки этой проклятой старой России, и все, что в них есть пошлого, ложного, недоделанного, слабого, все это дала им она»¹⁰⁵.

Ярлык «националиста» был приклеен автору «Конька-горбунка» П. П. Ершову. В отзыве, написанном редактором Главлита Львом Жмудским в начале декабря 1922 г. на замечательную стихотворную сказку, отмечалось: «Фабула - православный (это всюду автором выделяется) Иван-дурак наперекор своим умным собратьям становится царем - как нельзя лучше сатиры на дореволюционную Россию - но беды в том, что услужливый автор как истый националист ненавидит басурман и мечтает о “святом кресте” даже на луне (конечно, в образе сказочных достижений), глубоко верует в звезду Ивана-дурака. Не в пример сказкам Пушкина сказка Ершова лишь лубочная карикатура на них - по части воспитательной для детей в ней все от реакционного и антипедагогического - здесь все лучшее по царю мерится (стр. 101 -я половина) и по боярам. Конечно ничего не делается, чтобы не перекреститься (стр. 10-я, II половина). Ну а истинно русскому обязательно противопоставляется, “не пойдет ли царь Салтан басурманить христиан” (там же) <...> На стр. 16 восхваляется “царь надежа”, которого, конечно, народ встречает восторженным “ура” <...> На основании всего приведенного считаю “Конек-горбунок” к выпуску в свет весьма нежелательным, если ни недопустимым»¹⁰⁶. Академическое издание «Конька-горбунка» будет осуществлено лишь в 1934 г.¹⁰⁷

Органами цензуры запрещались и некоторые спектакли, поставленные по произведениям русской классической литературы. Их идейное и эстетическое содержание, «не соответствовавшее» новым культурно-политическим установкам, зачастую и определяло решение цензурных чиновников. Не удивительно, что творчество выдающегося поэта, прозаика и драматурга, певца русской «былинной старины» графа А. К. Толстого едва ли могло быть приемлемым для людей, стремящихся навсегда с этой «стариной» покончить. В мае 1924 г. циркуляром Главлита была запрещена постановка оперы «Князь Серебряный» по одноименному роману писателя. Свое решение цензоры мотивировали тем, что содержание оперы «является яркой агитацией в духе православия, самодержавия и народности».

По мнению Главлита, образы царя Ивана Грозного, князей и бояр авторами либретто идеализировались, а «народ» был представлен безропотной массой, послушной воле благодетеля-монарха¹⁰⁸. Драма «Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого была охарактеризована Главреперткомом как сочинение «с оттенком либерального монархизма» и не рекомендовалась к постановке в деревне (как и другая пьеса писателя из его знаменитой «драматической трилогии» «Смерть Иоанна Грозного»). «Царя Федора» в виде исключения было позволено ставить раз в месяц в одном из театров Москвы¹⁰⁹.

Национальная патриотическая идея, противоположная по своей сути идее всемирного «наднационального» братства трудящихся, рассматривалась ревнителями «мировой революции» как контрреволюционная и едва ли не как главная идеологическая угроза осуществлению глобального коммунистического проекта. В своей статье о патриотизме, опубликованной в «Энциклопедии государства и права» (1927), один из ведущих разработчиков советского законодательства, председатель Верховного суда РСФСР П. И. Стучка подчеркивал: «В наше время П (патриотизм. - А. К.) играет роль наиболее реакционной идеологии, которая призвана обосновывать империалистическое хищничество и заглушать классовое сознание пролетариата, ставя непереходимые границы его освободительной борьбе»¹¹⁰.

В своем выступлении на I Всесоюзном учительском съезде в январе 1925 г. А. В. Луначарский утверждал, что «идея патриотизма - идея насквозь лживая». По его мнению, в патриотической пропаганде были заинтересованы только представители низвергнутых имущих классов, для которых «задача патриотизма заключалась в том, чтобы внушить крестьянскому парнишке или молодому рабочему любовь к “родине”, заставить любить своих хищников»¹¹¹. Обращаясь к учителям, нарком просвещения задавался вопросом: «Что такое в самом деле родина при капиталистическом строе, что такое каждая отдельная страна, держава?» И отвечал на него, убеждая делегатов съезда в условности существования национальных государств и национального гражданства: «Очень редко вы найдете такую страну, в которой случайно граница ее совпадает с границами расселения данного народа. В огромном большинстве случаев вы имеете державы, подданные которых в демократической стране прикрыты лживым термином “граждане” - люди различных национальностей»¹¹². Поскольку такое «гражданство» и такой буржуазный «патриотизм», по мнению Луначарского, стремительно «разлагаются» под воздействием мировых революционных процессов, докладчик призвал советское учительство воспитывать детей в сугубо интернациональном, «общечеловеческом» духе: «Воспитывать нужно человека, которому ничто человеческое не было бы чуждо, для которого каждый человек, к какой бы нации он ни принадлежал, есть брат, который абсолютно одинаково любит каждую сажень нашего общего земного шара и который, когда у него есть пристрастие к русскому лицу, к русской речи, к русской природе, понимает, что это - иррациональное пристрастие»¹¹³. По сути, в этих словах звучал призыв к индифферентному и даже космополитическому отношению к родной земле и культуре своего народа. Своему негативному восприятию патриотической идеи А. В. Луначарский оставался верен и в последующие годы. Так, в лекции, прочитанной им перед ленинградской аудиторией 23 мая 1928 г., нарком прямо заявлял: «Мы не нуждаемся ни в каком патриотизме». Только всемирное государство трудящихся сможет обеспечить достойную жизнь многонациональному пролетариату, поскольку он, по мнению Луначарского, «не чувствует себя гражданином определенной страны <...> является интернационалистом»¹¹⁴.

Еще более непримиримую позицию по отношению к идее патриотизма занимал заместитель Луначарского по Наркомпросу - известный историк-марксист М. Н. Покровский, возглавлявший в 1920-е - начале 1930-х гг. советскую историческую науку. По его мнению, патриотическим чувствам подвержены главным образом мещане и представители мелкой буржуазии; капиталистам и тем более интернациональным пролетарским массам патриотизм чужд. Если первые рассматривали территорию своей экономической деятельности лишь как место для извлечения прибыли, то вторые, подвергавшиеся эксплуатации и насилию, относились к своему государству как к «отечеству-тюрьме». Как отмечал Покровский в статье, посвященной десятилетию Октября, в Советском Союзе «болезнью» патриотизма «вместо миллионов, как это было в Западной Европе, вместо сотен тысяч, как это было у нас в начале 1917 года, хворают только единицы»¹¹⁵. Само название «Россия», по мнению историка, нужно писать в кавычках, поскольку «“Российская империя” вовсе не была национальным русским государством. Это было собрание нескольких десятков народов <...> объединенных только общей эксплуатацией со стороны помещичьей верхушки, и объединенных притом при помощи грубейшего насилия»¹¹⁶.

В соответствии с такой интерпретацией понятий «Россия», «отечество», «патриотизм» необходимо было предложить советскому обществу новую, основанную на «классовой теории» трактовку событий дореволюционного прошлого, диаметрально противоположную прежнему официальному истолкованию русской истории. При этом само понятие «русская история» подлежало осуждению как «контрреволюционное» и исключению из научного лексикона. В своем выступлении на конференции историков-марксистов (1930) М. Н. Покровский подчеркивал: «Мы поняли, - чуть-чуть поздно - что термин “русская история” есть контрреволюционный термин, одного издания с трехцветным флагом и “единой и неделимой”»¹¹⁷. Историческая роль русского народа на протяжении столетий сводилась к «угнетению» «порабощенных» им национальностей и слепому следованию «шовинистической» политике правящей власти. На той же конференции Покровский без обиняков заявлял: «В прошлом мы русские были величайшие из грабителей, каких можно себе представить»¹¹⁸. Такая интерпретация российской истории получила свое законченное выражение еще за десятилетие до этого выступления Покровского - в его известной работе «Русская история в самом сжатом очерке» (М., 1920-1923). Изданная при непосредственной поддержке В. И. Ленина книга должна была стать не только обобщающим «марксистским» исследованием по русской истории, но и идеологическим пособием для широких масс населения. Книга выдержала 10 изданий при жизни М. Н. Покровского (умер в 1932 г.) и переиздавалась в послесталинские советские десятилетия.

Рассматривая события российской истории сквозь призму вульгарного социологизма и до крайности упрощенного «классового подхода», М. Н. Покровский стремился представить читателю тысячелетнее прошлое русского народа в негативных тонах (определенное исключение было сделано лишь для представителей освободительного и революционного движения). Так, полемизируя с дореволюционными историками - противниками так называемой норманской теории, он подчеркивал, что эти ученые оспаривали главенствующую роль иноземцев-варягов в образовании Древнерусского государства «из соображений патриотических, т. е. националистических: им казалось обидно для народного самолюбия русских славян, что их первыми государями были иноземцы»¹¹⁹. Ставленник шляхетской Польши, авантюрист Лжедмитрий I назывался в книге Покровского «царем, который шел против интересов богатых помещиков и капиталистов»¹²⁰. Зато организаторы борьбы против польских интервентов, национальные герои Козьма Минин и Дмитрий Пожарский объявлялись предводителями «купеческо-помещичьего ополчения». По мнению историка, «защита родины и защита своей мошны у этих людей, как у буржуазии всех времен, сливались, таким образом, в одно <...> Такой патриотизм не только не мешал зоркому ограждению своих интересов, но, напротив, помогал ему»¹²¹. Из книги Покровского советский читатель мог, например, узнать, что Петр I скончался «от последствий сифилиса, заразив предварительно и свою вторую жену»¹²², приводились и другие «доказательства», свидетельствующие о ничтожестве и политической несостоятельности императоров романовской династии. Войны, которые на протяжении столетий вела Россия, объявлялись захватническими, а ее внешняя политика - агрессивной. При этом враждебная России сторона зачастую оправдывалась (так, нападение без объявления войны японцев в феврале 1904 г. на русскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде Порт-Артура, расценивалось Покровским как «поступок, допускавшийся международным правом»¹²³).

В книге фактически ничего не говорилось о развитии культуры русского народа и других народов страны. Впрочем, художественной и исторической литературе, как неотъемлемой составляющей русской культурной жизни последних двух столетий, ведущий советский историк-марксист уделил внимание в других публикациях. Русская литературная классика и историческая наука (прежде всего сторонники «государственной школы» С. М. Соловьев, Б. Н. Чичерин и В. О. Ключевский) были представлены как выражение буржуазной «великодержавности» и национализма. В своем предисловии к сборнику «Русская историческая литература в классовом освещении» (1927) М. Н. Покровский утверждал, что «русская литература (имеется в виду историческая. - А. К.), как и вся русская классическая литература, насквозь великодержавна. И великодержавие ее чрезвычайно характерно для националистической политики»¹²⁴. Все это, по мнению ученого, было обусловлено тем, что «русский промышленный капитализм складывался около Москвы - великорусского центра, и московский отпечаток чрезвычайно резко лежит на всей его политике. Отсюда прежде всего великодержавность этой литературы»¹²⁵. Как можно понять из этих строк, Покровский определял все многообразие русской национальной культуры и отечественной исторической науки особенностями развития торгово-промышленного капитализма в России XVII-XIX вв.

Возвращаясь к главному популярному сочинению ученого - «Русская история в самом сжатом очерке», стоит отметить, что оно не было учебником и не предназначалось для преподавания в школах и университетах (хотя и являлось своеобразным идеологическим «ответом» на учебники Д. И. Иловайского - наиболее популярные пособия по отечественной истории в дореволюционных гимназиях), а скорее представляло собой пропагандистский документ. Более того, во многом благодаря усилиям М. Н. Покровского и его сторонников в 1922-1923 гг. преподавание курса истории в государственной общеобразовательной школе было прекращено¹²⁶.

Пример борьбы с «великорусским шовинизмом» и ревизии дореволюционного прошлого, поданный московскими историками-марксистами, оказался заразительным и для их коллег в национальных республиках. В обстоятельном исследовании российского историка А. Л. Юрганова, посвященном генезису понятия «русское национальное государство» в советской историографии 1920-1950-х гг., приводится примечательный документ. 6-7 ноября 1930 г. фракция Всеукраинского пленума Совета украинского Общества историков-марксистов приняла резолюцию, в которой содержалась резкая критика московского Общества историков, возглавляемого М. Н. Покровским. Наряду с «напоминанием» о том, что сочинения дореволюционных русских историков-классиков (Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов) были «насыщены великодержавной идеологией “единой неделимой России”», в документе подчеркивалось, что унаследованные от прошлого идеи великодержавия по отношению к украинской истории «нашли свое отражение <...> также в работах отдельных историков-марксистов». Не называя имен и работ этих «отдельных историков», авторы резолюции с возмущением констатировали, что «русская марксистская историография еще до сих пор не дала развернутой критики буржуазных великодержавных схем в отношении к истории Украины и тем самым не дала ответа на целый ряд важнейших вопросов взаимоотношений истории России и Украины». В заключение украинские историки конкретизировали свои требования к московским коллегам: «Фракция считает необходимым, чтобы руководящие представители русской марксистской историографии изложили свое понимание вопроса о самостоятельности истории Украины на всем протяжении исторического развития украинского народа»¹²⁷. На очередном заседании московского Общества историков Покровский, слегка покритиковав своих украинских коллег за то, что они сами «не переварили многих не националистических, а великодержавных установок», в целом согласился с положением резолюции, в котором говорилось об отсутствии у русских историков-марксистов развернутой критики «националистически-великодержавных теорий», однако подчеркнул, что подобная критика должна проводиться в жестких рамках «классового подхода»¹²⁸.

Ученики «школы Покровского» также внесли посильную лепту в развенчание дореволюционного прошлого России и героических страниц ее военной истории. М. В. Нечкина в своей статье, посвященной Отечественной войне 1812 г., утверждала, что нашествия Наполеона на Россию не было, а сама война с Францией была «затеяна русскими помещиками». Представляя французскую армию как прогрессивную политическую силу, Нечкина с сожалением отмечала, что «случайное» поражение французов в России было обусловлено тем, что «грандиозность задуманного Наполеоном плана превосходила возможности того времени». Всеобщий патриотический подъем в русском обществе отрицался. Партизанская борьба с захватчиками сводилась лишь к тому, что «вооруженные чем попало крестьяне» защищали от французских солдат свое имущество. Сам термин «Отечественная война», по мнению Нечкиной, нельзя считать правильным, поскольку он являлся официальным «русским националистическим названием войны, произошедшей в 1812 г.». Победа русского оружия над Наполеоном имела сугубо отрицательное значение, поскольку «явилась началом жесточайшей европейской реакции»¹²⁹. Статья, опубликованная в Малой советской энциклопедии (издание 1928-1931 гг.), наглядно отражала господствующую в исторической и популярной литературе тенденцию к принижению и выставлению в сугубо негативном свете всего, что до недавнего времени являлось символами национальной гордости русского народа. В том же идеологическом ключе были написаны и другие статьи энциклопедии, посвященные деятелям русской истории¹³⁰.

В развенчании всего относившегося к «проклятому прошлому» царской России от исторической «школы Покровского» не отставало и советское литературоведение. Так, во вступительных статьях В. М. Саянова и В. Н. Орлова к изданию собрания стихотворений героя войны 1812 г. поэта-партизана Д. В. Давыдова (1933) он был представлен как заурядный карьерист, крепостник и алкоголик¹³¹. В примечаниях к этому изданию, в частности, указывалось, что А. В. Суворов был «полководец, особенно прославившийся разгромом восставшей Польши (1794 г.) и победами над революционной французской армией (1799 г.)»¹³². Других сведений о знаменитом русском военачальнике не приводилось. О самих событиях 1812 г., прославивших имя Давыдова, говорилось следующее: «Легенда об отечественной войне, как войне национально-освободительной, давно уже разоблачена марксистско-ленинской исторической наукой. Давно потускнел романтический ореол, прикрывающий “полководцев”, занесенных в “анналы” русских военных “побед” 1812 г.»¹³³.

Советская печать тех лет пестрела откровенно русофобскими высказываниями, стремящимися перечеркнуть все культурные и военные достижения русского народа на протяжении его истории. В частности, отмечалось, что «Россия всегда была страной классического идиотизма» (такую характеристику ей дал Г. Зелинский). Говоря о присоединении к Российской империи Средней Азии, Г. Сафаров подчеркивал, что это осуществлялось с «истинно русской подлостью». Севастополь назывался одним из публицистов «русским разбойничьим гнездом на Черном море»¹³⁴. Навсегда ушедшую в прошлое тысячелетнюю Русь «хоронил» на страницах «Правды» поэт В. Александровский: «Русь! Сгнила? Умерла? Подохла? // Что же! Вечная память тебе. // Не жила ты, а только охала // В полутемной и тесной избе»¹³⁵. Соответственно, с гибелью старой России подлежали разрушению и памятники ее историческим героям, образы которых были чужды новым советским поколениям - строителям коммунистического будущего. Поэт Джек Алтаузен обращался к ним с призывом: «Я предлагаю // Минина расплавить, // Пожарского. // Зачем им пьедестал? Довольно нам // Двух лавочников славить - // Их за прилавками // Октябрь застал. // Случайно им // Мы не свернули шею. // Я знаю, это было бы под стать. // Подумаешь, // Они спасли Россию! А может, лучше было б не спасать?»¹³⁶ К полному разрыву с национальным культурным наследием и осуждению «буржуазного искусства» прошлого призывали в своих манифестах и сочинениях представители возникших в середине 1920-х гг. художественных группировок - «ЛЕФа» («Левый фронт искусств») и РАППа (Российская ассоциация пролетарских писателей, 1925-1932.).

Вместе с этим беспощадная идеологическая борьба велась не только с «чуждой» пролетарским массам русской «великодержавной» культурой прошлого, но и с проявлениями «национал-шовинизма» в условиях новой действительности. В роли их главного обличителя выступил член Политбюро ЦК РКП(б), главный редактор газеты «Правда» Н. И. Бухарин. В своих «Злых заметках», опубликованных на страницах главного партийного органа в январе 1927 г., Бухарин подверг резкой критике «патриархальные» мотивы, содержащиеся в творчестве крестьянских поэтов П. Д. Дружинина и С. А. Есенина. Избрание в качестве главных объектов для пропагандистской атаки представителей крестьянской культуры (в большинстве своем лояльно относившихся к Советской власти) не было случайным. Во-первых, русское крестьянство, по мнению Бухарина и других большевистских идеологов, еще не изжило своей «мелкобуржуазной» и «патриархальной» психологии, в корне противоположной задачам «перестраивающего мир» пролетариата. Во-вторых, «доказательством» враждебного отношения к существующему строю среди литераторов - выходцев из крестьянской среды могли стать определенные высказывания и публикации Есенина с критическим подтекстом по политическому и национальному вопросам, а также раскрытие органами ОГПУ в 1924 г. так называемого ордена русских фашистов (его лидер - поэт А. А. Ганин и шесть членов организации - литераторов крестьянского происхождения были расстреляны в марте 1925 г.¹³⁷). Свое отношение к русскому крестьянству Н. И. Бухарин отчетливо выразил еще в мае 1924 г. в выступлении на совещании в ЦК РКП(б), посвященном вопросам партийной политики в области литературы: «Мы должны вести такую политику, чтобы, постепенно, с такой постепенностью, с какой мы ведем крестьянство, учитывая весь его вес и его особенности, вести его по линии раскрестьянивания, точно так же и в области художественной литературы, как и во всех других идеологических областях»¹³⁸.

В случае с С. А. Есениным и П. Д. Дружининым Бухарин стремился представить их творчество как наиболее показательный пример «упадничества», «шовинизма» и пережитков «патриархальной» психологии, якобы свойственных большинству крестьянских писателей-«попутчиков». В качестве «отправной точки» для последующей идеологической атаки Бухарин выбрал политически нейтральное стихотворение Дружинина «Российское», опубликованное в журнале «Красная новь». В своем сочинении поэт воспевал родную землю, народные обычаи, сохранившиеся, по его мнению, и в новых советских условиях: «О, Русь чудесная! Жива ты, // Как живы русские блины. //Твои соломенные хаты // Овсяной тайною полны!.. // Своя земля, как кладень древний, // Над ней ночует свет и мрак. // И в каждой хате есть царевна, //Ив каждой улице дурак... // На них цветные сарафаны // И залихватские штаны... // На кой же черт иные страны, // Кромя советской стороны!» Отметив с иронией, что никому, конечно, невозбранно и в стихах возвеличивать в патриотическом азарте «русские блины», согласившись с автором «насчет изобилия дураков» в русской деревне, «но отнюдь не насчет царевен, которые в свое время были немного перестреляны», Бухарин подверг резкой критике последние строки стихотворения: «Это уж не только “национальная ограниченность”. Это просто-напросто шовинистическое свинство»¹³⁹. В «старое, доброе время» выдающуюся роль в деле кристаллизации российской националистической идеологии играл, как известно, квас. Отсюда - «квасной патриотизм», выражение, которое считалось бранным в устах всякого мало-мальски прогрессивного человека. Предпочтение, которое Дружинин отдавал России «блинов, штанов, царевен и дураков», отвергая тем самым прогрессивную идею мировой революции, Бухарин заклеймил как «идеологию юродствующих»: «Это юродство входит как составная часть в совокупную идеологию новейшего национализма “a la moujik russe”: “мы-ста по мужицки, по-дурацки” и т. д., и т. п. Эта “древняя” юродствующая идеология для конспирации напяливает на себя “советский кафтан”»¹⁴⁰. Свое окончательное выражение «патриархально-националистическая» идеология писателей-«попутчиков», по мнению главного редактора «Правды», находит в творчестве С. А. Есенина: «Есенинщина - это самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания, явление нашего литературного дня <...> Это отвратительная напудренная и нагло раскрашенная российская матерщина, обильно смоченная пьяными слезами и оттого еще более гнусная. Причудливая смесь из “кобелей”, икон, “сисястых баб”, “жарких свечей”, березок, луны, сук, господа бога, некрофилии <...> религии и хулиганства, “любви” к животным и варварского отношения к человеку <...> все это под колпаком юродствующего quasi-народного национализма - вот что такое есенинщина». Цинично намекая на трагическую смерть поэта, Бухарин замечает, что герой Есенина «даже может повеситься на чердаке от внутренней душевной пустоты. “Милая”, “знакомая”, “истинно русская” картина!». С неудовольствием отмечая популярность творчества Есенина среди молодежи и даже в комсомольской среде, партийный публицист выносит свой «приговор» поэту и этому направлению: «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого “национального характера” <...> По есенинщине нужно дать хорошенький залп»¹⁴¹. Таким образом, творчество С. А. Есенина и близких ему по духу крестьянских литераторов являлось, по мнению Н. И. Бухарина, ярким выражением идей «квазинародного национализма», с которыми следовало вести самую беспощадную борьбу.

Справедливости ради следует отметить, что несмотря на бухаринские призывы покончить с «есенинщиной», посмертные собрания сочинений поэта дважды издавались во второй половине 1920-х гг. В дальнейшем, уже в период абсолютного господства сталинской идеологической политики в пропаганде и культурной сфере, произведения С. А. Есенина также неоднократно переиздавались (в 1940, 1946, 1952 и 1953 г.), но уже малыми тиражами. Примечательным является и тот факт, что на смерть Есенина откликнулся сочувственным некрологом Л. Д. Троцкий, к которому у поэта вначале было сугубо негативное отношение¹⁴², сменившееся впоследствии на благожелательное, едва ли не восторженное. Более того, Есенин воспринимал Троцкого как русского националиста. Характерное свидетельство содержится в дневнике друга Есенина, поэта и литературного критика И. А. Оксенова. Описывая встречу Есенина с Троцким в Кремле (в августе 1923 г.), он отмечает: «Троцкого <...> Сергей любит, потому что Троцкий “националист”, и когда Троцкий сказал Есенину: “Жалкий вы человек, националист”, - Есенин якобы ответил ему: “И вы такой же!”» ¹⁴³ В письме к Айседоре Дункан от 20 августа 1923 г. Есенин писал: «Был у Троцкого. Он отнесся ко мне изумительно. Благодаря его помощи мне дают сейчас большие средства на издательство»¹⁴⁴. У Троцкого в свою очередь был определенный политический интерес к имени одного из наиболее ярких крестьянских поэтов-«попутчиков». Этим, очевидно, и объясняются сочувственные слова заметки Троцкого на страницах бухаринской «Правды» в январе 1926 г., посвященной памяти Есенина: «В нашем сознании скорбь острая и совсем еще свежая умеряется мыслью, что этот прекрасный и неподдельный поэт по-своему отразил эпоху и обогатил ее песнями, по-новому сказав о любви, о синем небе, упавшем в реку, о месяце, который ягненком пасется в небесах, и цветке неповторимом - о себе самом. Пусть же в чествовании памяти поэта не будет ничего упадочного и расслабляющего... Умер поэт. Да здравствует поэзия! Сорвалось в обрыв незащищенное человеческое дитя! Да здравствует творческая жизнь, в которую до последней минуты вплетал драгоценные нити поэзии Сергей Есенин...»¹⁴⁵ Такое отношение влиятельного партийного функционера к знаменитому русскому поэту прежде всего было продиктовано политическим расчетом. Не имевший надежной опоры в широких партийных кругах (преимущественно русских по своему национальному составу) убежденный интернационалист Л. Д. Троцкий стремился заручиться поддержкой со стороны патриотически ориентированной и просоветски настроенной мелкой буржуазии и представителей интеллигенции (писателей-«попутчиков», сменовеховцев и др.). По справедливому замечанию М. С. Агурского, Троцкий и некоторые другие большевистские лидеры, «которые пришли в партию лишь накануне революции и, не будучи укоренены в партии, вынуждены были искать опоры вне ее. Это заставило их поглядывать и на русский национализм»¹⁴⁶. Поэтому нетрудно понять, почему имена Есенина и другие русских писателей и общественных деятелей, их творчество стали «разменной картой» в политической игре партийных лидеров.

Начало антиесенинской кампании тот же Агурский связывает с выводом «покровителя» поэта - Л. Д. Троцкого из Политбюро в октябре 1926 г. (не случайно, что бухаринская статья появилась спустя три месяца после его изгнания с партийного «Олимпа»). Однако идеологическая атака на «есенинщину» не только была очередной «дискредитацией» Троцкого, но и заключала в себе более глубокий политический смысл. Представляет интерес объяснение Агурским отношения Сталина к антиесенинской кампании. Как и в случае со сменовеховством (которое поддержал Троцкий), Сталин полагал, что наследие Есенина едва ли могло быть идеологически пригодным для пропаганды нового политического курса: «Сталин не был заинтересован в его защите. Во-первых, его не привлекало то, что Есенина защищал Троцкий, главное, его не привлекали никакие формы левого национал-большевизма. В этом он был весьма последователен. Он готов был поддержать Толстого, Булгакова, но отнюдь не Есенина <...> Левое народничество, скифство уходили в прошлое»¹⁴⁷. Более поздняя поддержка Сталиным А. Н. Толстого, М. А. Булгакова, М. А. Шолохова (конец 1920-х - начало 1930-х гг.) свидетельствовала уже о начале выстраивания совершенно иной «государственнической» и идеологической официальной линии, в которую вписывались и должны были служить пропагандистской «поддержкой» конкретные произведения этих писателей («Дни Турбиных», «Тихий Дон», «Петр Первый», «Хождение по мукам» и др.). Творчество же литераторов «патриархально-народнического» направления продолжало подвергаться обструкции и в последующие годы.

Разгромная критика крестьянских писателей-«попутчиков» продолжалась и в начале 1930-х гг., когда, несмотря на уже обозначившуюся тенденцию к «патриотическому повороту» в официальной пропаганде и пересмотру сугубо негативного отношения к прошлому России, инерция национального нигилизма еще давала о себе знать. Так, в сборнике статей литературоведа Осипа Бескина с характерным названием «Кулацкая художественная литература и оппортунистическая критика», изданном в 1930 г., его автор выявляет рудименты националистического «росеянства» и «славянофильства» в творчестве друзей и последователей Есенина - поэтов Н. А. Клюева, П. В. Орешина и С. А. Клычкова. Фактически воспроизводя известные пассажи из бухаринской статьи, Бескин с негодованием отмечает: «Она еще доживает свой век - старая, кондовая Русь с ларцами, сундуками, иконами, лампадным маслом, с ватрушками, шаньгами по “престольным” праздникам, с обязательными тараканами, с запечным медлительным, распаренным развратом, с изуверской верой, прежде всего апеллирующей к богу на предмет изничтожения большевиков, с махровым антисемитизмом, с акафистом, поминками и всем прочим антуражем Еще живет “росеянство”, своеобразно дожившее до нашего времени славянофильство, даже этакое боевое противозападничество с верой по-прежнему, по-старинке, в “особый” путь развития, в народ-“богоносец”, с погружением в “философические” глубины мистического “народного духа” и красоты “национального” фольклора. В современной поэзии наиболее сильными представителями такого “росеянства” являются: Клычков, Клюев и Орешин (Есенин - в прошлом)». Особое возмущение у литературоведа вызвало то, что Клычков назвал интернациональный СССР «Советской Русью» и даже призывал к сохранению русской национальной культуры после победы мировой революции. Вот как об этом писал сам поэт: «Завтра произойдет мировая революция, капиталистический мир и национальные перегородки рухнут, но <...> русское искусство останется, ибо не может исчезнуть то, чем мы по справедливости перед миром гордились и будем, любя революции <...> гордиться!» Бескин осудил такую «великодержавную» позицию: «Конечно, великодержавнику Клычкову никогда не понять, не дойти до того, что Октябрьская революция - не русская революция. Ему ведь полагается забыть о ста с лишним народах, населяющих бывшую Российскую империю»¹⁴⁸. Не случайно, что сборник статей О. Бескина вышел в «год великого перелома», связанного с форсированной политикой всеобщей коллективизации и ликвидации кулачества как класса. Сборник был переиздан в 1931 г. В марте того же года поэт А. И. Безыменский в своем выступлении на VI съезде Советов СССР также подверг резкой критике последователей Есенина - крестьянских писателей, как проводников кулацкой и националистической идеологии: «В настоящее время традицию воспевания всего того отвратительного, что создавало нищету и забитость крестьянства, продолжают кулацкие поэты типа Клюева и Клычкова». Безыменский призвал объявить «жесточайшую войну кулацким идеологам “Рассеюшки-Руси”». Для ее успешного завершения, по мнению поэта, необходимо было уничтожение «образа того врага, который заключает в себе понятие “Рассеюшка-Русь”»¹⁴⁹. Судьба поэтов - последователей Есенина сложилась трагически. В 1937 г. по обвинению в «контрреволюционной деятельности» будут расстреляны Н. А. Клюев, С. А. Клычков, П. Н. Васильев, в 1938 г. - П. В. Орешин. В том же году погибнет в заключении поэт Б. П. Корнилов. Творчество С. А. Есенина и ряда других писателей «есенинского направления» как значимый факт русской литературы «вернется» к советскому читателю лишь в 1960-е гг.¹⁵⁰

Русская Православная церковь (РПЦ) как государственный и духовный институт царской империи изначально являлась для большевиков одним из главных политических противников, идеологической основой самодержавия и «великодержавной националистической политики» эксплуататорских классов. После прихода к власти коммунисты, следуя собственной установке на построение светского атеистического общества, начали планомерное наступление на религиозные институты, прежде всего, на Православную церковь. Декрет от 4 декабря 1917 г. провозгласил изъятие церковных и монастырских земель в пользу государства. В ведение последнего также передавались церковно-приходские школы (составлявшие около 35 % начальных школ), семинарии и духовные академии (постановление Наркомпроса от И декабря 1917 г.). Особое значение имела публикация декрета «О свободе совести» (31 декабря 1917 г.), в котором, помимо провозглашения отделения церкви от государства, содержалось положение о том, что церковные общества лишались права владения собственностью и утрачивали свой юридический статус. В своем окончательном варианте декрет был утвержден 23 января 1918 г., но уже под другим названием: «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Начавшиеся реквизиции церковного имущества, закрытие храмов, оскорбительная для верующих антирелигиозная пропаганда, преследование духовенства и многие другие меры, предпринятые большевиками, вызвали возмущение у прихожан и православного священства. Непримиримую позицию по отношению к новой власти занял Патриарх Тихон. В январе 1918 г. он направил советскому правительству послание, в котором предал большевистских руководителей анафеме, а их действия расценил как проявление «самого разнузданного своеволия и сплошного насилия над святой Церковью». В октябре 1918 г. в своем послании Совету Народных Комиссаров, написанном к первой годовщине Октябрьской революции, патриарх, обращаясь к коммунистическим вождям, обвинял их в отступничестве от декларируемых ими же лозунгов. Он заявлял: «Вы обещали свободу <...> Особенно больно и жестоко нарушение свободы в делах веры. Не проходит дня, чтобы в органах вашей печати не помещались самые чудовищные клеветы на Церковь Христову и ее служителей, злобные богохульства и кощунства. Вы глумитесь над служителями алтаря, заставляете епископов рыть окопы <...> и посылаете священников на грязные работы. Вы наложили свою руку на церковное достояние, собранное поколениями верующих людей, и не задумались нарушить их последнюю волю. Вы закрыли ряд монастырей и домовых церквей, без всякого к тому повода и причины. Вы заградили доступ в Московский Кремль - это священное достояние всего верующего народа». Особое неприятие у патриарха вызывала «антипатриотическая» политика большевиков, нашедшая свое выражение в лозунге «революционного пораженчества» (до 1918 г.), в заключении «позорного» Брестского мира, в провозглашении курса на мировую революцию и в «разжигании» гражданской междоусобицы: «Вы отняли у воинов все, за что они прежде доблестно сражались. Вы научили их, недавно еще храбрых и непобедимых, оставив защиту Родины, бежать с полей сражений <...> Отечество вы подменили бездушным интернационалом, хотя сами отлично знаете, что, когда дело касается защиты отечества, пролетарии всех стран являются верными его сынами, а не предателями.

Отказавшись защищать родину от внешних врагов, вы, однако, беспрерывно набираете войска. Против кого вы их ведете?

Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли их в небывалое по жестокости братоубийство... Не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян доставить торжество призраку мировой революции»¹⁵¹.

Столь резкая оценка большевизма, содержащаяся в послании, была обусловлена радикальной антирелигиозной политикой новой власти, впервые за всю тысячелетнюю российскую историю начертавшей на своих знаменах призывы к воинствующему безбожию и отрицанию прошлого. Патриарх Тихон изобличал большевизм как силу антинациональную и чуждую русскому народу, его вере, культуре и традициям.

Вместе с тем необходимо учесть, что в условиях гражданского противостояния значительная часть православного духовенства предпочла позиции нейтралитета и примирения враждующих сторон прямую поддержку белого движения. Историк А. С. Барсенков приводит следующие данные: «Духовенство приняло активное участие в организации сопротивления большевизму. В белогвардейских армиях действовали кадры военного духовенства. В армии Деникина было около 1000 священников, у Врангеля - более 500, у Колчака - несколько тысяч. В Сибири под общим руководством омского епископа Сильвестра (Ольшанского) созданы “полки Иисуса”, “полки Богородицы”, возглавлявшиеся священниками. Подобные части действовали и на Юге»¹⁵². Все это не могло не способствовать дальнейшему расколу в российском обществе и эскалации Гражданской войны. Борьба в рядах белых армий, получавших финансовую и военную поддержку стран Запада, едва ли могла служить доказательством «патриотизма» священства, избравшего такой путь противостояния большевизму. Участие представителей духовенства в контрреволюционных заговорах и антисоветской агитации заставляло коммунистическое руководство и органы ВЧК усилить репрессивные меры в отношении Церкви. Однако зачастую преследованиям подвергались ни в чем не повинные лица духовного звания. Массовый характер носили убийства священников, реквизиция церковного имущества была возведена в ранг государственной политики. К 1922 г. было закрыто более двух третей из 1200 православных монастырей. В том же году под предлогом получения средств для помощи голодающим еще более широкий размах получила кампания по изъятию церковных ценностей. В мае 1922 г. Патриарх Тихон был заключен под арест. При поддержке советских властей широкое распространение получило движение «обновленцев», представленное священниками, выступавшими за радикальную реформу РПЦ, изменения в церковных обрядах и упразднение патриаршества. К 1923 г. «обновленцы» захватили многие православные приходы, 37 из 73 епархиальных архиереев подчинились обновленческому Высшему церковному управлению¹⁵³.

Стремясь избежать нового раскола Церкви и защитить ее от дальнейших гонений, Патриарх Тихон в июне 1923 г. обратился в Верховный Суд РСФСР с письмом, в котором признал ошибочность своей прежней позиции по отношению к Советской власти. После этого письма Патриарх был освобожден из-под стражи. В апреле 1925 г., незадолго до своей кончины, им было составлено послание, известное как «предсмертное завещание Тихона». Призывая верующих признать новую власть как единственно законную на территории России, Патриарх обратился к пастве со словами: «В годы великой гражданской разрухи по воле Божией, без которой в мире ничто не совершается, во главе Русского государства стала советская власть, принявшая на себя тяжелую обязанность - устранение жутких последствий кровопролитной войны и страшного голода. Вступая в управление Русским государством, представители советской власти еще в январе 1918 г. издали декрет о полной свободе граждан веровать во что угодно и по этой вере жить <...> Мы в свое время в посланиях к архипастырям, к пастырям и пасомым всенародно признали новый порядок вещей и рабоче-крестьянскую власть народов, правительство коей искренне приветствовали.

Пора понять верующим христианскую точку зрения, что судьбы народов от Господа устраняются, и принять все происшедшее как выражение воли Божией <...> Призываем и церковноприходские общины, и особенно их исполнительные органы, не допускать никаких поползновений неблагонамеренных людей в сторону антиправительственной деятельности, не питать надежд на возвращение монархического строя и убедиться в том, что советская власть - действительно народная рабоче-крестьянская власть, а потому прочная и непоколебимая <...> Во избежание тяжелых кар мы призываем находящихся за границей архипастырей и пастырей прекратить свою политическую с врагами нашего народа деятельность и иметь мужество вернуться на Родину и сказать правду о себе и Церкви Божией...»

Обращенный к духовенству и православным мирянам призыв «подчиниться» новой власти завершал текст «Завещания»: «Призывая на архипастырей, пастырей и верных нам чад благословение Божие, молим вас со спокойной совестью, без боязни погрешить против святой веры подчиниться советской власти не за страх, а за совесть, памятуя слова апостола: Всякого душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены <...> Вместе с этим мы выражаем твердую уверенность, что установка чистых, искренних отношений побудит нашу власть относиться к нам с полным доверием, даст нам возможность преподать детям нашим пасомым закон Божий, иметь богословские школы для подготовки пастырей, издавать в защиту православной веры книги и журналы»¹⁵⁴.

Обращение Патриарха, опубликованное на страницах «Известий» 15 апреля 1925 г., вызвало неоднозначную реакцию в обществе¹⁵⁵, но стало еще одним важным заявлением из противоположного большевикам лагеря, которое подтверждало «легитимность» новой власти и обозначало ее как реальную политическую силу, скрепляющую государственное единство России. Несмотря на это обращение главы РПЦ к советским властям, гонения на Церковь усилились. Всего за период 1918-1931 гг. на территории РСФСР было закрыто 10 056 молитвенных зданий РПЦ¹⁵⁶. Своего пика анти-религиозная кампания достигла в мае-июне 1929 г., когда на местах началось массовое закрытие церквей. Эти действия получили свое идеологическое «обоснование» в решениях XIV Всероссийского съезда Советов (май 1929 г.) и II съезда Союза безбожников (июнь 1929 г.). По мнению наиболее ярых сторонников дальнейшего усиления антирелигиозной политики, борьба с церковью являлась «борьбой за социализм». Несмотря на содержащиеся в специальном июньском циркуляре ЦК ВКП(б) призывы «повести решительную борьбу с <...> извращениями в практике закрытия церквей и других молитвенных домов», должного воздействия они не возымели¹⁵⁷. В 1931-1933 гг. было закрыто еще 539 православных молитвенных зданий, продолжалось преследование духовенства¹⁵⁸. Массовыми тиражами издавались в 1920-х - начале 1930-х гг. антирелигиозная литература и периодика (газета «Атеист», журнал «Безбожник» и др.), не столько пропагандировавшие идеи научного атеизма, сколько оскорблявшие чувства верующих и подвергавшие нигилистической критике духовные традиции русского народа. Наиболее негативно оценивалась роль Церкви в дореволюционном образовании, благодаря которой в школе «создавалась грандиозная система религиозного фарисейства, патриотического лицемерия и начальственного холопства»¹⁵⁹.

Таким образом, православное духовенство и зажиточное крестьянство (в том числе представители так называемой кулацкой литературы) рассматривались сторонниками ультраинтернационализма в 1920-х - начале 1930-х гг. как главные носители патриархально-националистической идеологии и традиций, глубоко чуждых социализму и «пролетарской культуре». Более того, «пережитки» русской «великодержавной» психологии, идеи русского патриотизма расценивались как контрреволюционные, как проявление «национальной ограниченности» и как главное препятствие, мешавшее процессу коммунистического слияния наций и сплочению пролетарских масс России и других стран для решения задач мировой революции.

По мнению адептов мировой революции, «националистическое» мировоззрение было характерно не только для представителей мелкобуржуазных и клерикальных кругов. Национализм проник также и в партийно-советскую среду и даже получил свое выражение в политике ряда зарубежных компартий. В своих тезисах ко II конгрессу Коммунистического Интернационала, написанных в июне 1920 г., В. И. Ленин призвал к решительной борьбе с «мелкобуржуазным национализмом» в комдвижении: «Признание интернационализма на словах и подмена его на деле <...> мещанским национализмом <...> составляет самое обычное явление не только среди партий II Интернационала, но и тех, кои вышли из этого Интернационала, и даже нередко среди тех, кои называют себя теперь коммунистическими. Борьба с этим злом, с наиболее закоренелыми мелкобуржуазными-национальными предрассудками, тем более выдвигается на первый план, чем злободневнее становится задача превращения диктатуры пролетариата из национальной (т. е. существующей в одной стране и неспособной определять всемирную политику) в интернациональную (т. е. диктатуру пролетариата по крайней мере нескольких передовых стран, способную иметь решающее влияние на всю мировую политику). Мелкобуржуазный национализм объявляет интернационализмом признание равноправия наций и только, сохраняя <...> неприкосновенным национальный эгоизм, между тем как пролетарский интернационализм требует <...> подчинения интересов пролетарской борьбы в одной стране интересам этой борьбы во всемирном масштабе»¹⁶⁰. Таким образом, сама идея «консервации» революции в своих национальных рамках трактовалась как абсолютное отступление от канонов марксизма, предусматривавших скорейшую революционную экспансию на другие страны.

Однако сам ход послевоенной европейской истории, изменение экономической и политической конъюнктуры в тех странах, на которые возлагали особые надежды большевики, заставляли их корректировать свои прежние планы. Поражение в советско-польской войне, экономическая стабилизация в Европе и необходимость налаживания торговых отношений с ведущими капиталистическими государствами объективно вели к пересмотру сроков начала нового революционного наступления сил международного пролетариата. О невозможности в сложившихся условиях форсированного развития мировой революции заявил в июле 1921 г. В. И. Ленин: «Развитие международной революции, которую мы предсказывали, идет вперед. Но это поступательное движение не такое прямолинейное, как мы ожидали. С первого взгляда ясно, что в других капиталистических странах после заключения мира, как бы плох он ни был, вызвать революцию не удалось»¹⁶¹. Тем не менее надежда на скорый мировой революционный реванш не оставляла наиболее радикально настроенных лидеров РКП(б). Так, в своем выступлении на IV конгрессе Коминтерна (18 ноября 1922 г.) Н. И. Бухарин предложил ввести в программу этой организации следующий пункт: «Мы должны установить в программе, что каждое пролетарское государство имеет право на красную интервенцию.

В “Коммунистическом Манифесте” сказано, что пролетариат должен завоевать мир, но ведь этого не сделать же движением пальца. Тут необходимы штыки и винтовки. Да, распространение Красной Армии является распространением социализма, пролетарской власти, революции»¹⁶².

События лета-осени 1923 г. в Германии были восприняты советским руководством как начало нового этапа в развитии мировой революции (как и в годы Гражданской войны, именно на эту страну большевики возлагали особые надежды, считая ее исторически сложившимся европейским центром пролетарской борьбы, «родиной революционной социал-демократии»). Тяжелый экономический кризис, галопирующая инфляция, массовая безработица (охватившая до 60 % рабочего класса) и угроза социального хаоса привели в августе 1923 г. к созданию коалиционного правительства с участием социал-демократов, которое возглавил лидер Народной партии Густав Штреземан. Однако новому правящему кабинету не удалось стабилизировать положение в стране. Следствием все более возраставшей радикализации масс стало повсеместное возникновение фабрично-заводских советов, в которых стремительно росло влияние коммунистов¹⁶³. Общая экономическая и политическая обстановка в Германии также усугублялась продолжавшейся оккупацией франко-бельгийскими войсками Рурского угольного бассейна и Рейнской области. Унизительные условия Версальского договора оскорбляли патриотические чувства немцев и способствовали усилению националистических настроений.

Сложившиеся условия, по мнению лидеров РКП(б) и ИККИ¹⁶⁴, позволяли рассчитывать на скорое революционное выступление немецкого пролетариата. Примечательно, что большевики, рассматривавшие Коммунистическую партию Германии в качестве ведущей организационной силы предстоящего восстания, предполагали найти поддержку и в среде набиравших популярность «левых» национал-социалистов. 20 июня 1923 г. член Президиума ИККИ К. Б. Радек выступил на расширенном заседании пленума комитета с речью, посвященной убитому французскими оккупантами в Рейнской области немецкому националисту Лео Шлагеттеру. Отдавая должное «мужественному солдату контрреволюции», коммунист Радек апеллировал к патриотическим чувствам немцев: «Против кого хотят бороться германские националисты? Против капитала Антанты или против русского народа? С кем они хотят объединиться? С русскими рабочими и крестьянами для совместного свержения ига антантовского капитала или с капиталом Антанты для порабощения немецкого и русского народов?.. Если патриотические круги Германии не решаются сделать дело большинства народа своим делом и создать таким образом фронт против антантовского и германского капитала, тогда путь Шлагеттера был дорогой в ничто»¹⁶⁵. Если выступление К. Радека вызвало сенсацию в немецких националистических кругах¹⁶⁶, то у его непосредственного руководителя, председателя Исполкома Коминтерна Г. Е. Зиновьева реакция на подобные призывы была сугубо отрицательной. В письме Л. Б. Каменеву (30 июля 1923 г.) он осудил как Радека, так и поддержавшего его Сталина: «Поговорив с интриганом Радеком, Сталин сразу решил, что германский ЦК ничего не понимает <...> и что надо поддержать болтуна Радека, к[ото] рый чуть-чуть не “уговорил” фачистов¹⁶⁷ своей речью о Шлагеттере»¹⁶⁸. Свои разногласия с Зиновьевым по данному вопросу Сталин попытался «сгладить» в письме к нему от 7 августа 1923 г., в котором генсек призвал руководствоваться соображениями политической целесообразности: «Конечно, фашисты не дремлют, но нам выгоднее, чтобы фашисты первые напали: это сплотит весь рабочий класс вокруг коммунистов»¹⁶⁹. Однако надежды Сталина и Радека на то, что немецкие националисты «спровоцируют» серьезные беспорядки, не оправдались. Выжидательную позицию заняло и руководство германской компартии, не решившееся в последний момент призвать рабочие массы к революционному выступлению. Только в Гамбурге коммунисты подняли восстание (23 октября), подавленное властями в течение двух дней.

Поражение в Германии было по-разному воспринято в московских партийных кругах. Если Г. Е. Зиновьев расценил произошедшее как ошибку «в оценках темпа» мировой революции, который следует измерять годами, а не месяцами¹⁷⁰ (об этом он заявил в июне 1924 г.), то для более «прагматично» настроенной части руководства РКП(б) во главе с И. В. Сталиным это событие явилось предлогом для пересмотра прежней партийной установки, предполагавшей скорейшее распространение революции на другие страны и являвшейся основой внешнеполитической стратегии большевизма на протяжении последних семи лет. Осознание невозможности в сложившихся условиях немедленной революционной экспансии и насущная необходимость укрепления советской государственности и экономического развития территории, «отвоеванной» у международного империализма, привели к возникновению концепции «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране». Свое окончательное оформление она получила в декабре 1924 г. в предисловии «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов», написанном И. В. Сталиным к своей книге «На путях к Октябрю»¹⁷¹ и явившимся теоретическим «ответом» на работу Л. Д. Троцкого «Программа мира» (опубликованную в 1917 г. и переизданную в 1924 г.). Полемизируя с Л. Д. Троцким, отрицавшим саму идею построения социализма в одной стране в условиях враждебного капиталистического окружения и отсутствия поддержки извне, И. В. Сталин, опираясь на ленинское наследие, опровергал теоретические установки сторонников «перманентной революции»: «Несомненно, что универсальная теория одновременной победы революции в основных странах Европы, теория невозможности победы социализма в одной стране, - оказалась искусственной, нежизнеспособной теорией. Семилетняя история пролетарской революции в России говорит не за, а против этой теории <...> Ленин совершенно прав, говоря, что победа пролетариата в одной стране является “типичным случаем”, что “одновременная революция в ряде стран” может быть лишь “редким исключением”». Вместе с этим Сталин подчеркивал, что «победа социализма в одной стране не есть самодовлеющая задача», ее необходимо рассматривать «как подспорье, как средство для ускорения победы пролетариата во всех странах»¹⁷². Перспективы мировой революции Сталин непосредственно связывал с успехами строительства социализма в СССР: «Само развитие мировой революции, самый процесс отпадения от империализма ряда новых стран будет происходить тем скорее и основательнее, чем основательнее будет укрепляться социализм в первой победившей стране»¹⁷³. При этом конкретные сроки нового этапа революции, целью которого было бы «преодоление буржуазии в мировом масштабе», Сталиным не указывались и, по сути, отодвигались на неопределенное время. В своем выступлении перед московским партактивом в мае 1925 г. он отметил, что наступивший новый этап революции представляет собой «целый стратегический период, охватывающий целый ряд лет, а пожалуй, и ряд десятилетий»¹⁷⁴. Последующие события в Китае (1927 г.), поражение коммунистов в борьбе с националистической партией Гоминьдан также подтвердили всю иллюзорность надежд коминтерновцев и определенной части руководителей ВКП(б) на скорое «продвижение» революции и на Востоке. Пересмотр прежнего курса на революционную экспансию приведет к тому, что социалистическое строительство в СССР со временем действительно станет главной «самодовлеющей задачей» для дальнейшего развития советского государства, а идея мировой революции («мирового революционного процесса») получит качественно иное содержание и будет служить пропагандистским «прикрытием» внешнеполитической стратегии лидеров коммунистической державы.

Л. Д. Троцкий и в дальнейшем оставался непримиримым противником теории «социализма в одной стране». Так, признавая в 1926 г. необходимость социалистического строительства в СССР, он вместе с тем подчеркивал, что оно возможно только с помощью международного пролетариата. Отрицать это значило бы впасть «в грубую национальную ограниченность»¹⁷⁵. Спустя два года, уже находясь в ссылке в Алма-Ате, Троцкий еще более резко высказался о данной теории в статье «Что же такое перманентная революция?». Главный идейный оппонент Сталина заявлял: «Теория социализма в отдельной стране, поднявшаяся на дрожжах реакции против Октября, есть единственная теория, последовательно и до конца противостоящая теории перманентной революции. Попытка эпигонов <...> ограничить применимость теории социализма в отдельной стране одной только Россией, ввиду ее особых свойств (пространства и естественные богатства), не улучшает, но ухудшает дело. Разрыв с интернациональной позицией всегда и неизбежно ведет к национальному мессианизму¹⁷⁶, то есть к признанию за собственной страной преимуществ и качеств, позволяющих ей будто бы выполнить ту роль, до которой не могут подняться другие страны»¹⁷⁷. Теорию «социализма в одной стране» Троцкий охарактеризовал как «теорию национал-социализма»¹⁷⁸.

Военная тревога лета 1927 г., вызванная разрывом дипломатических отношений между Великобританией и Советским Союзом, возродила лозунг «защиты социалистического отечества», то есть советский патриотизм. Поддержка первого социалистического государства в случае войны (как и поддержка еще продолжавшейся китайской революции) была объявлена главной задачей международного пролетариата. В резолюции Объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) (июль-август 1927 г.) говорилось: «Если в 1914 г. речь шла о войне между империалистическими государствами и на обеих сторонах фронта был империализм, то в войне против СССР империализм борется против пролетариата, организованного как государственная власть <...> Поэтому здесь должно говорить как о защите социалистического отечества (которого не было в 1914 г.), так и о защите китайской революции; поэтому здесь не только необходимо в капиталистических странах проповедовать лозунг пораженчества, но и лозунг активной помощи государству пролетариата»¹⁷⁹. Разоблачая «псевдореволюционную» тактику троцкистской оппозиции, И. В. Сталин на том же пленуме подчеркивал: «Революционер тот, кто без оговорок, безусловно, открыто и честно, без тайных военных совещаний готов защищать, оборонять СССР <...> Ибо кто думает защищать мировое революционное движение помимо и против СССР, тот идет против революции, тот обязательно скатывается в лагерь врагов революции»¹⁸⁰.

Необходимость возрождения патриотической идеи как неотъемлемой пропагандистской составляющей провозглашенного в конце 1920-х гг. курса на социалистическую модернизацию СССР в условиях враждебного капиталистического окружения, задачи мобилизации масс для отпора возможной внешней агрессии, воспитание советской гражданственности - все это могло получить свое законченное идеологическое выражение лишь с учетом главного этнополитического фактора, «скреплявшего» новое государство. Только русский народ, с его многовековой историей, культурой, традициями социально-освободительной и революционной борьбы мог стать главным проводником социалистических преобразований, социальной основой нового общества, что подтверждалось следующими фактами.

1. Русские составляли этническое большинство населения Советского Союза (по данным переписи 1926 г., 77,8 млн человек, то есть 52,9 % от всего населения страны)¹⁸¹. Не менее важным было и то, что абсолютное численное большинство ведущей силы социалистической модернизации - РКП(б) - ВКП(б) - также составляли этнические русские (по данным переписи 1922 г., 71,9 % от всего состава партии)¹⁸². В «Организационном отчете Центрального Комитета», представленном И. В. Сталиным XIII съезду РКП(б) (24 мая 1924 г.), генсек заверил делегатов, что процент великороссов после «ленинского призыва» еще более возрастет¹⁸³. Действительно, объявленный в январе 1924 г. «ленинский призыв» в ряды РКП(б) привел к значительному пополнению партийных рядов, в основном из среды русского пролетариата (с 83 тыс. в 1924 г. - до 433 тыс. в июле 1926 г.)¹⁸⁴. По мнению М. С. Агурского, массовый приход в партию великорусских рабочих «означал <...> существенное смещение национального вектора. Партия становилась компактно русской, ибо пролетариат у станка главным образом формировался из русских»¹⁸⁵.

2. Решение задач дальнейшего государственного строительства требовало внедрения в массовое сознание новых «мобилизационных» пропагандистских установок, отличавшихся от прежних абстрактных ультрареволюционных и космополитических идеологем и способствующих укреплению политического единства советского общества. В связи с этим в качественном обновлении нуждалась и система народного образования, особенно ее гуманитарная сфера. Американский историк Д. Л. Бранденбергер в своем исследовании, посвященном официальной советской патриотической пропаганде в сталинский период, приводит факты абсолютной невосприимчивости учащихся к предлагаемому им набору абстрактных и до крайности «идеологизированных» схем, заменивших реальные знания. На примере одной из школ автор показывал, что «даже там, где специально изучались социальные науки, судя по результатам экзаменов, ученики почти ничего не знали об истории классовой борьбы, марксизме или советском периоде»¹⁸⁶. Также не способствовало формированию гражданственности и «высокой идейной сознательности» навязывание в качестве героических примеров деятелей международного революционного движения (К. Либкнехт, Р. Люксембург, А. Бебель и др.), нерусских по происхождению и потому чуждых основной массе советских учащихся. Для воспитания гражданского самосознания и патриотизма требовалось обратиться к национальному прошлому русского народа , к его героям и знаменательным событиям отечественной истории. Характерным показателем наметившегося пересмотра прежнего сугубо негативного отношения к российской дореволюционной истории стала положительная оценка, данная в 1929 г. Сталиным личности и эпохе Петра I¹⁸⁷. Однако подлинная «реабилитация» русской истории и исторической науки произойдет спустя несколько лет - в 1934 г.

3. Еще одним важным фактом, способствовавшим формированию патриотического самосознания у советских граждан, явился провозглашенный в 1927 г. Сталиным лозунг «развития национальной культуры народов СССР». В выступлении на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) (1 августа 1927 г.), полемизируя с Зиновьевым, отрицавшим данный лозунг как «буржуазный», глава партии заявил: «Мы теперь за развитие национальной культуры народов СССР, национального языка, школы, печати и т. д. на основе Советов <...> По своему содержанию развиваемая советской властью культура народов СССР должна быть культурой общей для всех трудящихся <...> по своей же форме она есть и будет культурой неодинаковой для всех народов СССР, культурой национальной»¹⁸⁸. Таким образом, национальная культура как основа национального самосознания любого народа не только освобождалась от прежней большевистской трактовки этого явления как «буржуазного», но ее развитие объявлялось одной из приоритетных задач советской государственной и идеологической политики.

Патриотическая идея, взятая на вооружение большевистским руководством в годы Гражданской войны как важная составляющая пропагандистской политики «революционного оборончества», в 1920-е гг. подверглась жесткому осуждению со стороны левацки ориентированных партийных и культурных кругов. Патриотизм, национальные духовные ценности, религия, культура, история русского народа трактовались представителями этого направления как пережитки «буржуазного прошлого» и как враждебные коммунистической идеологии и стратегии мировой революции проявления «великодержавного шовинизма». Последний рассматривался как главная угроза интернациональному советскому государственному единству. Вместе с тем большевистские руководители активно использовали в политических целях «просоветские» патриотические проявления в эмигрантской среде («сменовеховство», движение за возвращение белоэмигрантов на Родину). Крушение надежд на скорое развитие мировой революции и необходимость форсированного социалистического строительства в СССР в условиях враждебного капиталистического окружения заставили в конце 1920-х гг. руководство страны пересмотреть прежнюю сугубо нигилистическую оценку национального фактора и вновь обратиться к патриотической идее, которая получила бы свое государственное советское выражение. Реальной этнокультурной и социальной основой для утверждения идеи советского патриотизма мог быть только русский народ - государствообразующий и ведущий этнос Советского Союза. В последующее десятилетие эта новая пропагандистская линия получила свое окончательное выражение.

---

¹ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 53.
² См.: Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. М., 1980. Кн. 2. С. 72; Обвинительное заключение по делу Центрального комитета и отдельных членов иных организаций партии с.-р. по обвинению их в вооруженной борьбе против Советской власти, организации убийств, вооруженных ограблений и изменнических сношениях с иностранными государствами. М., 1922. С. 52.
³ Семанов С. Н. Ликвидация антисоветского кронштадтского мятежа 1921 года. М., 1973. С. 41.
⁴ Дело Савинкова // Факел. 1989. Историко-революционный альманах. М., 1989. С. 169.
⁵ Там же. С. 172.
⁶ Сталин И. В. Соч.: В 13 т. М., 1946-1951. Т. 4. С. 352-353.
⁷ Поляков Ю. Л., Киселев И. Н. Численность и национальный состав населения в 1917 г. С. 46.
⁸ Карр Э. История Советской России. В 4 кн. и 7 т. М., 1990. Кн. 1. Большевистская революция 1917-1923: В 2 т. Т. 1. С. 210.
⁹ Там же. С. 211.
¹⁰ Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: В 50 т. М., 1955-1981. Т. 27. С. 240-241.
¹¹ Маркс К, Энгельс Ф. Соч.: В 50 т. М., 1955-1981. Т. 27. С. 240-241.
¹² Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 23. С. 166-167.
¹³ Десятый съезд РКП(б). Март 1921 г. Стенографический отчет. М., 1963. С. 202-203.
¹⁴ Агурский М. С. Идеология национал-большевизма. С. 148.
¹⁵ Мастюгина Т. М., Перепелкин Л. С. Этнология. Народы России: история и современное положение. М., 1997. С. 215.
¹⁶ Там же. С. 218; КПСС в резолюциях. Т. 2. С. 409.
¹⁷ Карр Э. История Советской России. Кн. 1. Т. 1. С. 209.
¹⁸ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 435.
¹⁹ Там же. Т. 38. С. 157.
²⁰ Карр Э. История Советской России. Кн. 1. Т. 1. С. 288.
²¹ Там же. С. 183.
²² В связи с этим показательно выступление на заседании комфракции X Всероссийского съезда Советов (26 декабря 1922 г.) делегата Бейдильдина: «В отдельных республиках мы скрутили шею сепаратистскому национализму. И, объединяя наши республики, мы с этим сепаратистским шовинизмом мелкой буржуазии и маленьких народностей кончаем. С этого дня мы приступаем ко второй задаче, и об этой задаче никто из товарищей не говорил. Мы начинаем крутить шею русскому великодержавному шовинизму» // Несостоявшийся юбилей: Почему СССР не отпраздновал своего 70-летия? / сост. Ненароков А. П., Горный В. А., Доброхотов Л. Н. и др. М., 1992. С. 161.
²³ Американский ученый Питер Э. Блитстейн в своей статье о проблемах изучения русского языка в республиках СССР приводит характерное высказывание узбекского советского чиновника 1930-х гг., утверждавшего, что со времени провозглашения Советского Узбекистана (1924) не было подготовлено «ни одного учителя русского языка для нерусских школ». Любого, кто поднимал этот вопрос, сказал он, называли «великорусским шовинистом» См.: Питер Э. Блистейн. Национальное строительство или русификация? Обязательное изучение русского языка в советских нерусских школах, 1938-1953 гг. // Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина. М., 2011. С. 313.
²⁴ КПСС в резолюциях. Т. 2. С. 255.
²⁵ Там же. С. 249.
²⁶ Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 198-200.
²⁷ Мдивани П. Г. - член Президиума ЦК компартии Грузии; Раковский X. Г. - председатель СНК Украины. В 1922 г. оба занимали подчеркнуто сепаратистскую позицию, выступали против объединения своих республик с РСФСР.
²⁸ Жуков Ю. Я Первое поражение Сталина 1917-1922 годы. От Российской Империи - к СССР. М., 2011. С. 585-587.
²⁹ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 520.
³⁰ По воспоминаниям секретаря Ленина Л. А. Фотиевой, «Владимир Ильич был хорошо и всесторонне осведомлен о положении в Грузии <...> Не мог не знать, например, о таких вредных мероприятиях, проводившихся в Грузии с санкции старого ЦК КП(6)Г, как учреждение кордонов на границах Грузии, взимание платы за разрешение, выдаваемые НКВД на право въезда и пребывания в Грузии, которые Владимир Ильич безусловно не одобрял» (Фотиева Л. Л. Из воспоминаний о В. И. Ленине (Декабрь 1922 г. - март 1923 г.) // Воспоминания о В. И. Ленине: В 10 т. М., 1991. Т. 8. С. 196-197). О произволе, допущенном коммунистическими властями Грузии в отношении голодающих русских беженцев (Г. К. Орджоникидзе осудил такую политику), свидетельствует следующий документ, направленный в октябре 1921 г. Уполномоченному Центроэвака РСФСР (Центральная эвакуационная комиссия): «Отношением своим за № 4769/1653 Политический отдел наркомзема уведомляет, что русские беженцы Карской области как не грузинско-подданные согласно первой статьи переселенческого устава в Грузии не могут быть расселены, что доводится до Вашего сведения. Зам. нач. Грузцентроэвака Какабадзе. 12 октября 1921 г.», цит. по: Константинов С. В., Ушаков А. И. История после истории. Образы России на постсоветском пространстве. М., 2001. С. 16.
³¹ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 356.
³² Там же. С. 357-358.
³³ Речь идет о сепаратистски настроенных членах ЦК КП(б)Г.
³⁴ Там же. С. 358. Ф. Э. Дзержинский, убежденный противник любых проявлений национал-сепаратизма, и ранее выступал против декларируемого партийным руководством «права наций на самоопределение», рассматривая его как покушение на принципы пролетарского интернационализма и потворствование местному (в частности, польскому) национализму. На VII Всероссийской конференции РСДРП(б) в апреле 1917 г. в ответ на обвинения в поддержке «великорусского шовинизма» Дзержинский возразил: «Я могу его (В. И. Ленина. - А. К.) упрекнуть в том, что он стоит на точке зрения польских, украинских и других шовинистов». См.: Седьмая (Апрельская) Всероссийская конференция РСДРП(большевиков). Протоколы. М., 1958. С. 90, 219; Репников А. В. Дзержинский Ф. Э. // Революционная мысль в России XIX - начала XX века. Энциклопедия. М., 2013. С. 136-139.
³⁵ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 358.
³⁶ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 358.
³⁷ См.: Сахаров В. А. «Политическое завещание» Ленина: реальность истории и мифы политики. М., 2003. С. 306-311, 321-328.
³⁸ Горький М. Полн. собр. соч.: В 25 т. М., 1968-1976. Т. 20. С. 42.
³⁹ Троцкий Л. Д. К истории русской революции. М., 1990. С. 234,237.
⁴⁰ См.: Блок А. А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1971. Т. 6. С. 317-318; Есенин С. А. Собр. соч.: В 3 т. М., 1969. Т. 2. С. 126-131; Клюев Н. А. Сердце единорога. Стихотворения и поэмы. СПб., 1999. С. 377-378; И. 3. Суриков и поэты-суриковцы. М.; Л., 1966. С. 447; Брюсов В. Я. Собр. соч.: В 7 т. М., 1973-1975. Т. 3. С. 162-163.
⁴¹ Устрялов Я. В. Национал-большевизм. М., 2003. С. 373 (выделено в оригинале).
⁴² См.: Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 114-116; Шульгин В. В. Опыт Ленина // Наш современник, 1997. № И. С. 145,171; Репников А. В., Христофоров В. С. Шульгин В. В. // Общественная мысль Русского зарубежья. Энциклопедия. С. 727; Репников А. В. В. В. Шульгин: «Мое слово в его пользу будет весить больше, чем тома его последователей, сделавших на Ленинизме карьеру» // Музейный сборник. Вып. 13: материалы круглого стола «Ленин. Взгляд из третьего тысячелетия», проходившего 7 ноября 2008 г. М., 2009. С. 147-158; Он же. «Моя судьба - это ничтожная песчинка в грандиозном “Опыте Ленина”» // Политическое просвещение. 2012. №5. С. 133-138.
⁴³ Цит. по: Агурский. М. С. Идеология национал-большевизма. С. 256.
⁴⁴ Текст письма был опубликован после XX съезда КПСС (см.: Коммунист. 1956, № 9).
⁴⁵ Имеется в виду СССР.
⁴⁶ КПСС в резолюциях. Т. 2. С. 407.
⁴⁷ Двенадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1968. С. 613.
⁴⁸ Там же. С. 614.
⁴⁹ Сталин Я. В. Соч. Т. 5. С. 264-265.
⁵⁰ Там же. С. 249. В своей записке, переданной на съезде Бухарину, Сталин уточнил свою позицию относительно первостепенности борьбы именно с «русским национализмом»: «Я никогда не говорил, что борьба с антирусским национализмом является такой важной; наоборот, я говорил, что куда более важной является борьба с русским национализмом», цит. по: Мартин Г. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР. 1923-1939. М., 2011. С. 31.
⁵¹ Правда. 1923. 24 марта.
⁵² Петренко Е. Л. Сменовеховство // Общественная мысль Русского зарубежья. Энциклопедия. С. 150.
⁵³ Устрялов Н. В. Национал-большевизм. С. 123.
⁵⁴ Там же. С. 147.
⁵⁵ Там же. С. 149.
⁵⁶ Там же. С. 249 (выделено в оригинале).
⁵⁷ Там же. С. 150,169.
⁵⁸ Там же. С. 593. См. также: Кожевников А. Ю. Великий Октябрь в оценках русских национал-патриотических публицистов конца 1960-х - первой половины 1980-х гг. // Ключевские чтения - 2008. М., 2008. С. 104.
⁵⁹ Петренко Е. Л. Сменовеховство. С. 150.
⁶⁰ См.: Агурский М. С. Идеология национал-большевизма. С. 148-151.
⁶¹ Правда. 1921. 27 октября.
⁶² Толстой А. И. Собр. соч.: В 10 т. М., 1958-1960. Т. 10. С. 33-34.
⁶³ Там же. С. 34.
⁶⁴ Автор неверно указывает дату обороны Смоленска от польских интервентов, которую возглавил воевода Б. И. Шейн. Она длилась с 1609 по 1611 г., то есть за 311 лет до 1922 г.
⁶⁵ Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10 т. Т. 10. С. 35.
⁶⁶ Там же. С. 36.
⁶⁷ Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10 т. Т. 10. С. 36.
⁶⁸ Там же. С. 37.
⁶⁹ См.: Петелин В. В. Алексей Толстой. М., 1978. С. 177.
⁷⁰ Цит по: Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. С. 75.
⁷¹ Там же. С. 75, 77.
⁷² Это письмо Я. А. Слащова было также опубликовано в газете «Известия» (24 ноября 1921 г.), передовая статья которой была озаглавлена «Прозрение». После признания своей вины за тяжкие преступления, совершенные им в годы Гражданской войны, Слащов был амнистирован Советским правительством. В июне 1922 г. он получил должность преподавателя тактики в школе комсостава «Выстрел». См.: Кавтарадзе А. Г. Предисловие // Слащов-Крымский Я. А. Белый Крым. 1920 г. Мемуары и документы. М., 1990. С. 21-22.
⁷³ Цургапов Ю. С. Белоэмигранты и Вторая мировая война. Попытка реванша. 1939-1945. М., 2010. С. 45.
⁷⁴ В специальном приказе от 19 августа 1920 г. главнокомандующего ВСЮР П. Н. Врангеля Я. А. Слащов за особые заслуги в проведении военных операций против Красной армии в Северной Таврии получил почетную «приставку» к своей фамилии, по примеру великих русских полководцев. См.: Кавтарадзе А. Г. Предисловие // Слащов-Крымский Я. А. Белый Крым. 1920 г. С. 16.
⁷⁵ Известия. 1921. 20 ноября.
⁷⁶ Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. С. 76-77.
⁷⁷ Барсенков А. С., Вдовин А. И. История России. С. 178.
⁷⁸ См.: Политическая история русской эмиграции. 1920-1940 гг.: Документы и материалы. М., 1999. С. 233; Цурганов Ю. С. Белоэмигранты и Вторая мировая война. С. 46-47.
⁷⁹ Савинков Б. В. Воспоминания. С. 396.
⁸⁰ Шульгин В. В. Три столицы. М., 1991. С. 364-365.
⁸¹ См.: Сергеев С. М. Страстотерпец великодержавия // Устрялов Н В. Национал-большевизм. М., 2003. С. 15-16.
⁸² Так в тексте.
⁸³ Соловей Т. Д., Соловей В. Д. Несостоявшаяся революция: Исторические смыслы русского национализма. М., 2009. С. 174.
⁸⁴ Мартин Т. Империя «положительной деятельности». С. 31
⁸⁵ См.: В. И. Ленин о литературе и искусстве. М., 1969. С. 566.
⁸⁶ Известия ВЦИК. 1918.2 августа. См. также: Коненков С. Т. Ленин: «Я назвал бы это монументальной пропагандой» // Воспоминания о В. И. Ленине: В 5 т. М., 1979. Т. 5. С. 287-288.
⁸⁷ История русского и советского искусства. М., 1989. С. 332.
⁸⁸ См.: Кожинов В. В. Тютчев. М., 1988. С. 8.
⁸⁹ Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. М., 1969. С. 404.
⁹⁰ Там же. С. 402-405.
⁹¹ См.: Грабарь И. Э. Моя жизнь. Автомонография. М.; Л., 1937. С. 272. 419
⁹² Жолтовский И. В. В 1918-м // Воспоминания о В. И. Ленине. Т. 1.С. 211.
⁹³ Вайман И. Л. С товарищем Лениным. Охрана памятников старины и искусства // Воспоминания о В. И. Ленине. Т. 3. С. 250-252.
⁹⁴ Декреты Советской власти: В 2 т. М., 1957. Т. 1. М., 1957. С. 296-297.
⁹⁵ Паль Р. В. Человек придумал книгу. М., 1983. С. 254.
⁹⁶ Правда. 1923.14 сентября.
⁹⁷ Вострышев М. И. Москва сталинская. Большая иллюстрированная летопись. М., 2008. С. 82,102.
⁹⁸ Вдовин А. И., Зорин В. Ю., Никонов А. В. Русский народ в национальной политике. XX век. М., 1998. С. 110-111.
⁹⁹ Там же. С. 142-143.
¹⁰⁰ Вдовин А. И., Зорин В. Ю., Никонов А. В. Русский народ в национальной политике. XX век. С. 140-141.
¹⁰¹ Там же. С. 141 ; Нусинов И. Толстой Л. Н. / / МСЭ. М., 1931. Т. 8. Стб. 845.
¹⁰² Шкловский В. Как ставить классиков. Советский экран. 1927.16 августа. С. 10.
¹⁰³ Маяковский В. В. Собр. соч. Т. 1. С. 178.
¹⁰⁴ Там же. Т. 3. С. 38-46, 382.
¹⁰⁵ Цит. по: Вдовин А. И., Зорин В. Ю., Никонов А. В. Русский народ в национальной политике. XX век. С. 141.
¹⁰⁶ Цит. по: Горяева Т. М. Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг. М., 2009. С. 87.
¹⁰⁷ Ершов П. Конек-горбунок (Общая и художественная редакция А. Н. Тихонова. Подготовка текста, предисловие и примечания М. К. Азадовского). М., 1934.
¹⁰⁸ Зеленое М. В. Аппарат ЦК РКП(б) - ВКП(б), цензура и историческая наука в 1920-е годы. Нижний Новгород, 2000. С. 354.
¹⁰⁹ Там же. Примечательно, что у советских лидеров было иное отношение к творчеству писателя. Так, А. В. Луначарский в статье «О будущем Малого театра» (1924), говоря о воспитательном и культурном значении отечественного театра, назвал в числе «перлов русской драматургии»: и пьесы А. К. Толстого {Луначарский А. В. О театре и драматургии: В 2 т. М., 1958. С. 334). Часто цитировал писателя (в том числе и как одного из создателей Козьмы Пруткова) в своих статьях и выступлениях В. И. Ленин (См.: Жуков Д. А. Алексей Константинович Толстой. М., 1982. С. 378).
¹¹⁰ Цит. по: Бранденбергер Д.Л. Национал-большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956 гг.). М., 2009. С. 26.
¹¹¹ Луначарский А. В. Задачи просвещения в системе советского строительства: Доклад на I Всесоюзном учительском съезде. М., 1925. С. 93-94.
¹¹² Там же. С. 10.
¹¹³ Там же. С. 6-7.
¹¹⁴ Цит. по: Вдовин А. И., Зорин В. Ю.у Никонов А. В. Русский народ в национальной политике. XX век. С. 113.
¹¹⁵ Покровский М. Н. Избранные произведения: В 4 кн. М., 1967. Кн. 4.С. 102.
¹¹⁶ Там же. С. 129-130.
¹¹⁷ Труды Первой Всесоюзной конференции историков-марксистов. М., 1930. С. 495.
¹¹⁸ Там же. С. 494.
¹¹⁹ Покровский М. Н. Избранные произведения. Кн. 3. С. 28.
¹²⁰ Там же. С. 65.
¹²¹ Там же. С. 73.
¹²² Там же. С. 113.
¹²³ Там же. С. 339.
¹²⁴ Цит. по: Юрганов А. Л. Русское национальное государство: Жизненный мир историков эпохи сталинизма. М., 2011. С. 33-34.
¹²⁵ Там же. С. 34.
¹²⁶ См.: Фохтп А. В. Ошибки М. Н. Покровского в вопросах преподавания истории // Против антимарксистской концепции М. Н. Покровского. Сборник статей. М.; Л., 1940. Ч. 2. С. 487.
¹²⁷ Юрганов А. Л. Русское национальное государство. С. 34-35.
¹²⁸ Там же. С. 40, 43.
¹²⁹ Нечкина М Отечественная» война // МСЭ. М., 1931. Т. 6. Стб. 186-187.
¹³⁰ См., например, статьи об Александре Невском (МСЭ. Т. 1. Стб. 216), Козьме Минине (Т. 5. Стб. 229), князе Дмитрии Пожарском (Т. 6. Стб. 651), Петре I (Т. 6. Стб. 447).
¹³¹ Саянов В. Денис Давыдов //Давыдов Д. В. Полное собрание стихотворений. М., 1933. С. 9-10, 13; Орлов В. Краткая биография Дениса Васильевича Давыдова // Там же. С. 56.
¹³² Орлов В. Автобиография Дениса Давыдова // Там же. С. 224.
¹³³ Там же. С. И.
¹³⁴ Цит. по: Вдовин А. И., Зорин В. Ю., Никонов А. В. Русский народ в национальной политике: XX век. С. 111. См. также: Каграманов Ю. Империя и ойкумена. Новый мир. 1995. № 1. С. 156.
¹³⁵ Александровский В. Русь и СССР. Правда. 1925.13 августа.
¹³⁶ Алтаузен Д. Вступление к поэме. 30 дней. 1930. № 8. С. 66.
¹³⁷ См.: Ганин А. Мир и свободный труд - народам: Тезисы // Наш современник. 1992. JSfe 1. С. 168-171; Куняев С. Растерзанные тени. Там же. С. 166-168.
¹³⁸ К вопросу о политике РКП(б) в художественной литературе. М., 1924. С. 36.
¹³⁹ Здесь и далее в цитатах Н. И. Бухарина курсив оригинала.
¹⁴⁰ Бухарин Н. И. Революция и культура: Статьи и выступления. 1923-1936 гг. М., 1993. С. 104-105.
¹⁴¹ Там же. С. 106-107.
¹⁴² См.: Гусляров Е. Я., Карпухин О. И. Есенин в жизни: Систематизированный свод воспоминаний современников. М., 2000. Т. 1. С. 328.
¹⁴³ Там же. Т. 2. С. 13.
¹⁴⁴ Там же. С. 12.
¹⁴⁵ Правда. 1926.19 января.
¹⁴⁶ Агурский М. С. Идеология национал-большевизма. С. 201.
¹⁴⁷ Там же. С. 227-228. Под «скифством» М. С. Агурский имеет в виду литературное направление 1917-1918 гг. национал-большевистской и левонароднической идейной ориентации, сформировавшееся после выхода сборника «Скифы». Вокруг него группировались поэты и писатели А. А. Блок, С. А. Есенин, Н. А. Клюев, Е. И. Замятин и др.
¹⁴⁸ Цит. по: Вдовин А. И., Зорин В. Ю., Никонов А. В. Русский народ в национальной политике: XX век. С. 129-130.
¹⁴⁹ Там же. С. 130.
¹⁵⁰ См.: Русские писатели, XX век. Библиографический словарь: В 2 ч. М., 1998. Ч. 1. С. 264, 628,633, 665; Там же. Ч. 2. С. 145.
¹⁵¹ Родина. 1990. №6. С. 72.
¹⁵² Барсенков А. С., Вдовин А. И. История России. 1917-2007. С. 116. См. также: Гражданская война и военная интервенция в СССР. С. 655.
¹⁵³ Там же. С. 181.
¹⁵⁴ Известия. 1925.15 апреля.
¹⁵⁵ См.: Цыпин В. А. История русской церкви. 1917-1997. М., 1997. С. 123.
¹⁵⁶ Одинцов М. И. Государство и церковь в России: XX век. М., 1994. С. 88.
¹⁵⁷ Там же. С. 79-80.
¹⁵⁸ Там же. С. 88.
¹⁵⁹ Бендриков К. К десятилетию светской школы в СССР // Народное просвещение. 1928. № 7. С. 98.
¹⁶⁰ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 165-166.
¹⁶¹ Там же. Т. 44. С. 37.
¹⁶² IV Всемирный конгресс Коммунистического Интернационала: Избр. доклады, речи и резолюции. М.; Пг., 1923. С. 195-196.
¹⁶³ См.: Пантелеев М. Агенты Коминтерна. М., 2005. С. 24.
¹⁶⁴ ИККИ (Исполнительный комитет Коммунистического Интернационала) - высший действующий орган Коминтерна в период между проведением его конгрессов.
¹⁶⁵ Цит. по: Агурский М. С. Идеология национал-большевизма. С. 196.
¹⁶⁶ Там же. С. 196-197.
¹⁶⁷ Имеются в виду немецкие национал-социалисты.
¹⁶⁸ РК11(б): Внутрипартийная борьба в двадцатые годы: Документы и материалы. 1923. М., 2004. С. 129.
¹⁶⁹ Там же. С. 139.
¹⁷⁰ V Всемирный конгресс Коминтерна Стенографический отчет. М.; Л., 1925. Ч. 1.С. 9.
¹⁷¹ Книга выйдет двумя изданиями - в январе и в мае 1925 г.
¹⁷² Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 395-396.
¹⁷³ Там же. С. 399.
¹⁷⁴ Сталин И. В. Соч. Т. 7. С. 92.
¹⁷⁵ Коммунистическая оппозиция в СССР. Из архива Льва Троцкого: В 4 т. Т. 2 (1926-1927). Benson. 1988. С. 67.
¹⁷⁶ Выделено в оригинале.
¹⁷⁷ Троцкий Л. Д. К истории русской революции. С. 287.
¹⁷⁸ Там же. С. 288.
¹⁷⁹ КПСС в резолюциях. Т. 3. С. 468 (курсив в оригинале).
¹⁸⁰ Сталин И. В. Соч. Т. 10. С. 51 (курсив в оригинале).
¹⁸¹ Мастюгина Т. М., Перепелкин Л С. Этнология. Народы России: история и современное положение. С. 239.
¹⁸² Всероссийская перепись членов РКП 1922 г. Вып. 5. Национальный состав членов партии. М., 1924. С. 25.
¹⁸³ Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 202.
¹⁸⁴ Агурский М. С. Идеология национал-большевизма. С. 192.
¹⁸⁵ Там же. С. 193.
¹⁸⁶ Бранденбергер Д. Л. Национал-большевизм. С. 33.
¹⁸⁷ См. Вдовин А. И., Зорин В. Ю., Никонов А. В. Русский народ в национальной политике: XX век. С. 124.
¹⁸⁸ Сталин И. В. Соч. Т. 10. С. 69.

<< Назад   Вперёд>>