Глава III. Патриотическая идея в оценках российской революционной интеллигенции XIX в. (Кожевников А. Ю.)
Вопрос об отношении к идеологии государственного и национального патриотизма рассматривался западноевропейскими марксистами и их последователями в России с точки зрения решения конкретных задач социальной борьбы. Идея отечества, чувство «национальной привязанности» в своей буржуазной интерпретации, по мнению левых интернационалистов, разобщали народные массы, являлись препятствием на пути к их революционной организации и поэтому подлежали осуждению. Подобное отношение к патриотической идее было также характерно и для многих представителей русского революционного движения XIX столетия, развивавшегося под влиянием западноевропейской просветительской и социалистической мысли.
«Патриотизм» господствующего дворянского сословия, его культура, религия традиционно являлись для российских революционеров официальным идеологическим обоснованием существующих в стране социально-политических порядков. Уваровская «теория официальной народности», консервативная «охранительная» публицистика, попытки внедрения элементов русского национализма в имперскую идеологию при Александре III, дискриминационная политика в отношении «инородцев», позиция православной церкви, благословлявшей действия правящих кругов, - все эти проявления «великодержавного» курса царской власти в области идеологии, религии, культуры и национальных отношений служили объектом беспощадной критики со стороны левой интеллигенции - от революционных демократов 1840-х гг. до русских марксистов начала XX в. В этом отношении показательно высказывание А. И. Герцена, характеризующее идеологическую политику Николая I: «Россия, патриотизм были всего лишь средством укрепить самодержавие, народ никогда не обманывался насчет национализма Николая; ярчайшее выражение его царствования - девиз деспотизма: “Пусть погибнет Россия, лишь бы власть осталась неограниченной и нерушимой”»2.
Зачастую антипатриотизм являлся своеобразным «ответом» оппозиционно настроенных слоев российского общества XIX столетия на существующий идеологический «патриотический» официоз. При этом понятия «угнетающее самодержавное государство» и «Родина» нередко отождествлялись. Такая негативная оценка России, ее национальной истории представителями дворянской и «разночинной» интеллигенции берет свое начало в знаменитом первом «Философическом письме» П. Я. Чаадаева (1829), в котором он, по его же словам, оказался «желчным в отзывах о родине», утверждая, что русские «миру ничего не дали, ничего у мира не взяли»3. «Как сладостно отчизну ненавидеть! / И жадно ждать ее уничтоженья!», - восклицал философ-эмигрант эпохи Николая I В. С. Печерин4. Спустя полвека ему вторил русский поэт В. Я. Брюсов, разделявший леворадикальные взгляды своего времени: «Родину я ненавижу, - / я люблю идеал человека»5. Поэт-народник П. Ф. Якубович в стихотворении «К Родине», написанном на каторге, отвергал саму идею любви к своей отчизне, обрекающей ее сынов на страдания: «За что любить тебя? Какая ты нам мать, / Когда и мачеха бесчеловечно-злая / Не станет пасынка так беспощадно гнать, / Как ты детей своих казнишь, не уставая?»6
Подобное отношение к своей стране формировалось не без влияния западной культуры и идеологии. В представлении русских «западников» («правых» и «левых») Европа являлась оплотом «передовой» современной цивилизации и родиной наиболее прогрессивных социальных и политических учений. В разработке собственных идеологических концепций русские революционеры опирались на труды своих западных учителей. Это касалось и национального вопроса. Понятие «национальность», наполняющее патриотическую идею реальным культурно-этническим содержанием, также виделось отдельным представителям революционной интеллигенции препятствием на пути осуществления мечты о «всемирном социалистическом братстве». Так, М. В. Буташевич-Петрашевский, следуя учению западноевропейских социалистов-утопистов, считал, что «социализм есть доктрина космополитическая, стоящая выше национальностей: для социалиста различие народов исчезает, есть только люди»7.
Показательно, что в трудах ряда ведущих революционных мыслителей 1820-1850-х гг. официальному патриотизму противопоставлялась идея подлинного «народного» патриотизма. Русский народ (прежде всего крестьянство) рассматривался ими как один из наиболее бесправных и угнетаемых в империи и поэтому провозглашался потенциальной движущей силой в национально-освободительной борьбе и в будущих великих социальных преобразованиях. Подобные взгляды отчетливо просматриваются в программных документах и художественных произведениях декабристов, публицистике и письмах В. Г. Белинского, А. И. Герцена, статьях и поэзии Н. П. Огарева.
Для декабристов было характерно признание русских главенствующей нацией России. Основными факторами, способствовавшими формированию национального патриотизма как одной из главных составляющих идеологии декабризма, являлись: влияние идей европейских просветителей второй половины XVIII в. и Великой французской революции, противопоставивших народный (буржуазный по своей сути) «национализм» прежнему пониманию патриотизма как выражения «дворянской преданности» своему монарху; осознание того, что русские являются наиболее угнетаемым народом Российской империи; осуждение «антинациональных» проявлений в политике Александра I (в частности, его намерения присоединить в 1817 г. к подвластной царской короне польской территории исконно русские земли); неприятие «иностранного засилья» (прежде всего немецкого) в высших слоях царской бюрократии8. Именно «немецкая централизация» в. последние годы правления императора вызвала, по мнению поэта и революционера Н. П. Огарева, ответную реакцию в русских патриотических кругах: «Петербургская централизация была наследие немецкое; вызвав русские силы на свет, она осталась немецкою <...> Немецкая централизация в Петербурге проникнулась духом татарщины и была уродливым соединением кнута с шпицрутенами, грабежа с канцелярией. Противодействующие ей силы выразились в том блестящем меньшинстве, из которого возникло 14 декабря; оно соединяло в себе чутье русского народного социализма с французско-либеральным понятием гражданского права, требовало освобождения крестьян и колебалось между республикой и конституционной монархией»9.
Особое влияние на формирование патриотических взглядов декабристов имели события Отечественной войны 1812 г., в которой многие из них приняли участие. Как отметит впоследствии М. И. Муравьев-Апостол, «именно 1812 год, а вовсе не заграничный поход создал последующее общественное движение, которое было в своей сущности не заимствованным, не европейским, а чисто русским»10. «Мы были дети 12 года», - скажут о себе позднее первые революционеры России11. Отечественная война 1812 г. оценивалась декабристами как событие, оказавшее решающее влияние на формирование национального самосознания русских. Декабрист И. Д. Якушкин писал: «Война 1812 г. пробудила народ русский к жизни и составляет важный период в его политическом существовании»12. По мнению декабриста А. Е. Розена, «народная война вызвала такую уверенность в народной силе и патриотической восторженности, о коих до того времени никакого понятия, никакого предчувствия не имели»13. Более сотни будущих представителей декабристского движения участвовали в Отечественной войне 1812 г., 65 человек сражались на поле Бородина14. Именно декабристы первыми указали на народный характер этой войны, явившейся, по их мнению, определяющим событием в формировании гражданственности и патриотизма в русском обществе. «Наполеон вторгся в Россию, тогда народ русский ощутил свою силу, тогда пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии народной. Вот начало свободомыслия России», - отметит позднее декабрист А. А. Бестужев15. Ярко проявившийся в годы войны патриотизм русских, стремление к национальной независимости могли бы стать, по мысли декабристов, прочной основой для будущих социальных преобразований. Свержение самодержавной власти, ликвидация крепостнических порядков, социальное освобождение народа рассматривались участниками движения 14 декабря как задачи, от решения которых зависела историческая судьба Российского государства. Тем болезненнее была реакция многих декабристов на бесправное положение народа-победителя. Н. И. Тургенев писал: «Можно ли будет без сердечной горести видеть то, что я всего более люблю и уважаю, русский народ, в рабстве и унижении?»16
Декабристы стремились создать собственную патриотическую идеологию, которая служила бы теоретическим обоснованием революционного движения и социальных преобразований в новой России. Как справедливо отмечал историк В. А. Федоров, патриотизм декабристов «коренным образом отличался от официального». По мнению ученого, декабристы «главную свою задачу видели в борьбе с феодально-абсолютистскими порядками и считали, что прогресс нации может быть обеспечен лишь коренными политическими преобразованиями <...> Борьба за эти преобразования рассматривалась ими в первую очередь как глубоко патриотическая задача “спасения” России»17. Показательно, что первая декабристская организация называлась «Союз спасения или Союз истинных и верных сынов Отечества» и одной из главных ее задач было «отстранение иноземцев от влияния в государстве»18. Патриотическая идея стала одной из основополагающих компонент в идеологии декабризма. Это находило свое выражение даже в личных документах членов тайного общества. Так, декабрист М. Ф. Орлов в письме С. Г. Волконской подчеркивал: «Прежде всего каждый русский должен быть русским во всем. Во всем должна господствовать идея родины. Именно ей он должен посвятить свои усилия, свои успехи, свои надежды»19. К. Ф. Рылеев полагал, что для приема нового члена в Северное общество необходимым условием являлась бы «пламенная любовь к России» и готовность пойти «для благ ее <...> на всякое самоотвержение»20. Примечательно, что в современной российской историографии обозначилось направление, выделяющее «государственнический» и даже «националистический» характер идеологии декабристов. Так, историк С. М. Сергеев отмечает: «Декабристы, подобно своим отцам, отнюдь не чувствовали себя “лишними людьми”, “государственными отщепенцами” <...> Будущие члены Тайного общества <...> были готовы пойти на прямое неповиновение верховной власти во имя интересов государства, истинными выразителями которых они себя ощущали. Служение Отечеству перестало быть для них синонимом служению монарху, их патриотизм - уже не династический, а националистический, патриотизм граждан, а не верноподданных»21.
Постреволюционная Россия виделась многим декабристам как государство русского народа. Так, в программном документе Южного общества «Русская правда» (1823), составленном П. И. Пестелем, даже предлагались меры по ассимиляции всех малых народов новой революционной республики с русским народом. Руководитель Южного общества утверждал, что «в отношении к различным народам и племенам, Россию населяющим, беспрестанно должно непременную цель иметь в виду, чтобы составить из них всех только один народ и все различные оттенки в одну общую массу слить так, чтобы обитатели целого пространства Российского Государства все были Русские»22. Далее П. И. Пестелем указываются «многоразличные способы» к достижению поставленной цели «русификации» народов страны: «Средства общие состоят главнейшее в том, чтобы, во-первых, на целом пространстве Российского государства господствовал один только язык Российский (имеется в виду русский язык. - А. К.). Во-вторых: так как ныне существующее различие в названиях народов и племен, Россию наполняющих, всегда составлять будет из жителей Российского Государства отдельные друг от друга массы и никогда не допустит столь для блага отечества необходимого совершенного в России единства, то чтобы все или различные имена были уничтожены и везде во всеобщее название Русских воедино слиты»23. Показательно, что русской ассимиляции по данному проекту подлежали и «народы кавказские» (народы Северного Кавказа. - А. К.). Данные народы подразделялись на два разряда: «мирные» (находившиеся под властью России) и «буйные» (сопротивляющиеся русской экспансии). Если первой группе возможно было «дать российское правление и устройство», то вторую, по мнению Пестеля, следовало «силою переселить во внутренность России», сломив их сопротивление и также предоставив ей права российского гражданства24.
Эти жесткие меры, предлагаемые автором «Русской правды», не являлись свидетельством его ксенофобии. Как отмечает историк О. И. Киянская, Пестель считал, что «любое национальное своеобразие: культурное, религиозное или политическое - уничтожало принцип равных возможностей. И поэтому народам предоставлялся выбор: либо слиться с русскими, приняв их образ жизни и формы правления, либо испытать на себе много неприятностей - вплоть до выселения из страны»25. В современной российской историографии приводится и другое истолкование «русификаторского» проекта, предлагаемого П. И. Пестелем. По мнению историка Н. Д. Денисовой, подобные взгляды являлись реакцией декабристов на дискриминационную политику, проводимую правительственными кругами империи в отношении русского народа. Автор монографии, посвященной национально-правовым аспектам «Русской правды», отмечает: «Российское правительство начала 19 века <...> старалось по возможности облегчить участь нерусских народов, особенно тех, которые были недавно присоединены. Подобное стремление можно было бы только приветствовать, если бы в результате несоразмерная тяжесть государственных расходов, военных и трудовых повинностей не ложилась преимущественно на русский народ <...> Таким образом, на практике существовала явная диспропорция соотношения прав и обязанностей русского народа и других народов России - не в пользу первого (что представляло собой грубое и недопустимое нарушение принципов, на которых, как считал Пестель, должно быть основано государственное устройство). Принадлежность к русской нации не давала никаких особых преимуществ ни народу, ни знати <...> Ставя задачу создания единой нации, которая в конкретных условиях данной страны могла означать лишь русификацию, Пестель обязан был учесть это обстоятельство»26. Конечной целью будущего государственного и национального переустройства для Пестеля являлось «построение единой и неделимой России», в которой все племена и народы сольются в единый русский народ27.
Подобный путь решения национального вопроса в «Русской правде» П. И. Пестеля служил в советской историографии декабризма объектом жесткой научной критики. Так, историк Н. С. Прозорова писала о пренебрежительном отношении Пестеля к национальной культуре и национальным языкам народов России28, историк Р. X. Яхин подчеркивал «дворянскую ограниченность» автора «Русской правды»29. Ведущий декабристовед, академик М. В. Нечкина утверждала, что политическая идеология Пестеля, «его взгляды на национальный вопрос носили на себе печать великодержавности»30. Б. Карташев и В. Муравьев даже заявили, что «национальный вопрос Пестелем разрешался шовинистически»31. Однако, как справедливо отмечает историк Н. Д. Денисова, «у Пестеля же, наоборот, предусмотрено слияние всех народов России в единый русский народ, так что о ненависти и речи быть не может»32.
Являясь убежденным сторонником централизованного унитарного государства, П. И. Пестель категорически отвергал принцип федерализма: «Легко убедиться можно в решительном преимуществе неразделимого образования государства над федеративным, особенно применяя оное к России при обширном ее пространстве и большом количестве племен и народов, ее населяющих»33. Федеративная форма устройства республики, по мнению автора документа, могла бы стать помехой и для идеологии государственного патриотизма, необходимой для объединения всех граждан страны: «Слово государство при таком образовании будет слово пустое, ибо никто нигде не будет видеть государства, но всякий везде только свою частную область; и потому любовь к отечеству будет ограничиваться любовью к одной своей области»34. Кроме того, исторический пример «удельной системы» в Древней Руси (эту систему Пестель называл «видом федеративного устройства») показывал, что страна «горькими опытами и долголетними бедствиями жестоко заплатила за сию ошибку в прежнем ее государственном образовании»35. Несмотря на то что в другой программе декабристов - «Конституции» Н. Муравьева (1825) первоначально провозглашалась федеративная форма будущего государственного устройства как необходимое средство противодействия чрезмерному усилению центральной власти, в окончательном (третьем) варианте документа принцип федерализма фактически отвергался. Предполагаемые автономные державы превращались в «области, равные нынешним генерал-губернаторствам», а их столицы - в обычные административные центры, подчиненные верховной государственной власти36. Таким образом, к моменту своего выступления декабристские организации склонялись к учреждению унитарной формы государственного устройства после прихода к власти. В «Конституции», как и в «Русской правде», население страны провозглашалось русским: «Русскими почитаются все коренные жители России и дети иностранцев, родившиеся в России»37. Тот же принцип распространялся и на построение социальной структуры будущего государства: «Названия и сословия однодворцев, мещан, дворян, именитых граждан заменяются все названием Гражданина или Русского»38. Каждый гражданин был «обязан носить общественные повинности, повиноваться законам и властям отечества и явиться на защиту Родины, когда востребует того Закон»39. Показательно, что слова «Родина» и «Русский» во многих теоретических и литературных сочинениях декабристов писались с заглавной буквы.
Следование идеям русского патриотизма нашло свое отражение и в литературном творчестве декабристов. Участники тайных революционных обществ, многие из которых были талантливыми литераторами, обращались в своих произведениях к героическому прошлому русского народа, черпая в нем реальные исторические факты, которые способствовали бы пропаганде в обществе идей свободолюбия, национальной независимости, любви к своей Отчизне. Эти мотивы отчетливо проявились в «Думах» К. Ф. Рылеева («Димитрий Донской», «Иван Сусанин», «Волынский»), стихотворениях П. А. Катенина («Мстислав Мстиславич»), А. А. Бестужева («Михаил Тверской») и др. Глубоко патриотическими по своей идейной направленности явились «Письма русского офицера» декабриста Ф. Н. Глинки, повествующие о подвиге русского народа в Отечественной войне 1812 г. В своих пропагандистских сочинениях, написанных для простонародья, декабристы поднимали тему «иноземного засилья» в царской бюрократии эпохи Александра I и в русском обществе того времени, тем самым оценивая существующий политический порядок как антинациональный (например, в агитационной песне «Царь наш - немец русский» К. Ф. Рылеева и А. А. Бестужева)40.
Уже после подавления восстания 14 декабря 1825 г. участники движения на допросах открыто декларировали свою приверженность патриотической идее как моральной основе своей политической деятельности. Так, в показаниях следственной комиссии поэт и декабрист В. К. Кюхельбекер отмечал: «Взирая на блистательные качества, которыми бог одарил народ Русский, народ первый в свете по славе и могуществу своему, по своему звучному, богатому, мощному языку, коему в Европе нет подобного, наконец по радушию, мягкосердию, остроумию и непамятозлобию, ему пред всеми свойственному, я душой скорбел, что все это подавляется, все это вянет и, быть может, опадет, не принесши никакого плода в нравственном мире41» Член Общества соединенных славян Я. М. Андреевич заявил следователям: «Желая блага своему отечеству, видя его угнетаемо несправедливостями, решился отыскать причину злополучия моих соотечественников и, найдя, истребить оную, хотя бы самому стоило жизни»42. В своем письме к родителям, написанном незадолго до казни, П. И. Пестель сделал следующее признание, излагающее мотивы его политической деятельности: «Настоящая моя история заключается в двух словах: я страстно любил мое Отечество, я желал ему счастья»43. Декабрист А. А. Бестужев в письме Николаю I утверждал, что члены тайного общества решились на переворот, основываясь «вообще на правах народных и в особенности на затерянных русских»44. Об униженном положении русских и искусственно создаваемых препятствиях, не позволяющих представителям коренной национальности занимать значимые государственные посты, писал молодому императору П. Г. Каховский: «Мне мало известны способности государственных людей, но как ревностному сыну отечества простительно надеяться, что у нас, конечно, нашлись бы русские заместить места государственные, которыми теперь обладают иностранцы. Очень натурально, что такое преобладание обижает честолюбие русских и народ теряет к Правительству доверенность»45.
Идеологи народничества А. И. Герцен и Н. П. Огарев, позиционировавшие себя правопреемниками декабризма, также считали русское население Российской империи ведущей силой революционных преобразований. Историческая роль, которую суждено будет сыграть русскому народу, представлялась теоретикам общинного «крестьянского социализма» как проявление своеобразного «революционного мессианизма»46. Так, в статье 1849 г. «La Russie» («Россия») А. И. Герцен утверждал: «Россия приходит к жизни как народ <...> гордый своей силой, в эпоху, когда другие народы чувствуют себя усталыми и на закате <...> Множество народов сошло с исторической сцены, не изведав всей полноты жизни, но у них не было таких колоссальных притязаний на будущее, как у России»47. Герцен предрекал великое будущее России, русскому народу как «молодой» европейской нации, которую еще не затронуло разложение буржуазного «мещанского» Запада и которой суждено сказать свое «новое слово» в социалистическом преобразовании мира: «Национальный элемент, привносимый Россией, - это свежесть молодости и природное тяготение к социалистическим установлениям»48. «Просвещенная Европа», по мысли бывшего представителя радикального западничества, после подавления революций 1848 г. исчерпала свой политический и идеологический потенциал: «Роль теперешней Европы кончена; после 1848 года она разлагается с неимоверной быстротой»49. Как справедливо отмечал биограф Герцена В. А. Прокофьев, «убежденный в том, что умирающая Европа завещала грядущему миру социализм, Герцен отвернулся от полутрупа, он ищет, откуда придет этот грядущий мир. Именно духовная драма, пережитая Герценом на Западе, заставила его повернуться к нему спиной, обратить все свои взоры, возложить все надежды на мир славянский, на Россию»50.
Осуждая «допетровский» и «петербургский» деспотизм (при общей положительной оценке преобразований Петра I), А. И. Герцен обозначал последний не только как антинародный по своей сути, но прежде всего как антирусский, антиславянский. Характеризуя высший бюрократический слой эпохи Николая I в работе «О развитии революционных идей в России» (1851), ее автор отмечал: «Русское правительство - не русское, но вообще деспотическое и ретроградное. Как говорят славянофилы, оно скорее немецкое, чем русское, - это-то и объясняет расположение и любовь к нему других государств. Петербург - это новый Рим, Рим мирового рабства, столица абсолютизма; вот почему русский император братается с австрийским и помогает ему угнетать славян. Принцип его власти не национален, абсолютизм более космополитичен, чем революция»51. Романовская монархия «рода Гольштейн-Готторпов», состоящая в союзе с Австро- Венгрией и Пруссией, покровительствуя «немецким своякам и дядям», являлась, по мнению Герцена, главным препятствием к обще-славянскому единству. Это единство может быть достигнуто только в результате социальной революции, когда «сгруппировавшись в союз свободных и самобытных народов, славянский мир вступит, наконец, в истинно историческое существование»52. Следуя идее революционного панславизма, Герцен задается вопросом: «Не имеем ли мы право считать Россию зерном кристаллизации, тем центром, к которому тяготеет стремящийся к единству славянский мир, и это тем более, что Россия покуда единственная часть великого племени, сложившаяся в сильное и независимое государство?»53 Единая славянская республика - «союз свободных и самобытных народов» - должна будет организована на основе «федерализации», поскольку «централизация» противна «славянскому духу»54. Однако именно царизм являлся главным препятствием для естественного исторического тяготения славянских народов к объединению, центром которого могла бы стать Россия. Как подчеркивал А. И. Герцен, «свободная федерация» славян невозможна при самодержавии, поскольку Николай I своей политикой предает интересы братских славянских народов, «предоставляет помощь и золото палачам славян <...> Он боится всякого движения, всякой жизни; он боится национального сознания, он боится пропаганды»55.
Другой теоретик революционного народничества М. А. Бакунин, также являвшийся сторонником идеи панславизма и осуждавший германские абсолютистские режимы (к которым он причислял и русский царизм), в отличие от А. И. Герцена, не рассматривал Россию как возможный центр объединения для создания будущей славянской федерации. В своей статье «Основы новой славянской политики» (1849) он утверждал, что политика освобожденного от иноземного порабощения славянства станет не политикой государств, а политикой «независимых свободных людей», которые «основывают свое новое могущество на неразрывном и братском союзе всех народов, составляющих славянское племя, и не будут искать никакой другой централизации, кроме той, которая вытекает из соединения всех славян»56. В статьях Бакунина конца 1840-х - начала 1850-х гг. все отчетливее стали проявляться элементы революционного анархизма, отрицалась идея государственности, объединение славянских народов сводилось к созданию абстрактной свободной федерации с общим гражданством. В противоположность этой точке зрения, А. И. Герцен в «Письме русского к Маццини» (1849) подчеркивал ведущую роль России как «сильного и независимого государства» в сплочении славянских народов после революции. «Россия - это организованный славянский мир, это славянское государство. Именно ей должна принадлежать гегемония», - писал он57. Примечательно, что тремя годами ранее, указывая на «искусственный» характер и «безнациональность» Австрийской империи, друг Герцена, литературный критик В. Г. Белинский также писал о той роли, которая предначертана историей России - единственному независимому славянскому государству: «Мы скажем, что решительно не верим в возможность крепкого политического и государственного существования народов, лишенных национальности, следовательно, живущих чисто внешнею жизнию. В Европе есть одно такое искусственное государство, склеенное из многих национальностей; но кому же не известно, что его крепость и сила - до поры и времени? Нам, русским, нечего сомневаться в нашем политическом и государственном значении: из всех славянских племен только мы сложились в крепкое и могучее государство... В народе, чуждом внутреннего развития, не может быть этой крепости, этой силы. Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово, свою мысль»48.
В годы Крымской войны, несмотря на враждебные выпады в свой адрес английской, французской и немецкой печати, революционер-эмигрант А. И. Герцен постоянно подчеркивал, что остается патриотом, верящим в великое будущее русского народа, призванного сплотить славянство в революционной борьбе. Так, в своей речи «Народный сход в память Февральской революции», произнесенной в Лондоне в феврале 1855 г., Герцен в ответ на выдвинутые против него «бургграфами революции» обвинения в панславизме и приверженности к России и «русскости» заявил: «Мне стали ставить в укор любовь мою к славянам, мою веру в величие их будущности, наконец, самую мою деятельность <...> Доселе никогда еще не требовали ни от одного выходца или изгнанника, чтобы он ненавидел свое племя, свой народ <...> Если б я ненавидел русский народ, если б я не верил в него, меня бы не было здесь»59. По свидетельствам современников, речь Герцена, посвященная революционному движению в России, произвела огромное впечатление на западную аудиторию60. Внимательно следивший за драматическими событиями Крымской кампании «лондонский изгнанник» с восхищением писал о подлинном героизме русских солдат, противопоставляя его политическому режиму Николая I с его псевдопатриотической риторикой: «Год, который был так беспощаден для царя (1855 г. - А. К.), показал нам снова неисчерпаемую, здоровую мощь русского народа. Как все это странно и полно глубокого значения! Русь оживала в то время, как он отходил, и отходил от того, что не имел веры в свой народ. Он знал Альму и Евпаторию61, но крымской Сарагосы62, но богатырской защиты Севастополя не предвидел <...> Воздух 1612 и 1812 годов повеял в России при вести о неприятельском нашествии, и ни один человек не поверил турецко-крестовому походу за “просвещение и свободу”»63. Как полагал А. И. Герцен, события войны послужат существенной политической активизации российского общества64.
Стремление к объединению всех оппозиционно настроенных к николаевской «немецкой» монархии русских патриотов привело А. И. Герцена к мысли о возможном союзе сторонников «крестьянского социализма» со славянофилами. Призывая своих недавних оппонентов оставить «ставшую отныне ребяческую борьбу, соединиться во имя России, а также во имя независимости», Герцен обозначает ту идеологическую основу, на которой, по его мнению, мог бы состояться политический союз: «А социализм, который так решительно, так глубоко разделяет Европу на два враждебных лагеря, - разве не признан он славянофилами так же, как нами? Это мост, на котором мы можем подать друг другу руку»65. Несмотря на явный утопизм этого предложения следует отметить, что надежды Герцена привлечь на сторону русских социалистов бывших «друзей-врагов» из славянофильского лагеря имели под собой определенную основу. Славянофилы, как и их недавние оппоненты - революционные западники 1840-х гг., перешедшие в последние годы николаевского царствования на позиции русского патриотизма и панславизма (А. И. Герцен, Н. П. Огарев, М. А. Бакунин), выступали за самобытный путь развития России и русского народа, являлись сторонниками крестьянского общинного устройства как основы хозяйственной и социальной жизни деревни, обличали крепостнические порядки и «душевредный деспотизм» петербургской власти. Политический режим имперской России оценивался славянофилами как антинациональный по своей сути. И. С. Аксаков писал: «Детищам петербургского периода нашей истории ненавистнее всего <...> не революционеры, но люди, стоящие за русскую народность»66. Ему же принадлежат слова, характеризующие положение русского народа в империи: «Народ и не подозревает, что он служит только орудием для исполнения замыслов, направленных против существенных интересов русской земли и русской народности, он и не подозревает, что он, в сущности, презираем. Его разумению недоступны те хитросплетенные узы, которыми опутывается его свобода, его жизнь, весь духовный мир России»67. Другой теоретик славянофильства И. В. Киреевский указывал, что в имперской России «мнению русскому, живительному, необходимому для правильного здорового развития всего русского просвещения, не только негде было высказаться, но даже негде было образоваться»68.
При всей схожести оценок положения русских в Российской империи, приверженности идее социального освобождения народа, неприятии «немецкого» петербургского деспотизма, стремлении видеть в крестьянской общине основу для будущей организации национальной и хозяйственной жизни государства предполагаемый А. И. Герценом союз между его сторонниками и представителями «московского» славянофильского кружка не мог состояться в принципе. Герцен и его единомышленники выступали за революционное преобразование России на основах «крестьянского социализма», в то время как славянофилы являлись сторонниками постепенного решения крестьянского вопроса путем «реформ сверху». Преклонение перед личностью «коронованного революционера» Петра I69 (при всем сугубо отрицательном отношении к построенной им «немецкой» империи), пропаганда современных западных просветительских идей, призывы к объединению с революционными силами Европы в борьбе за установление республиканской формы правления на территории бывших монархий, наконец, атеистическое мировоззрение Герцена - все это не могло способствовать объединению сторонников воссоздания «допетровской» православной Руси с идеологами «русского социализма». Вместе с тем следует отметить, что представители славянофильства приняли деятельное участие в общественном движении второй половины 1850-х - начала 1860-х гг., используя для пропаганды своих идей возможности «Вольной русской типографии». Так, И. С. Аксаков в 1858-1863 гг. тайно посылал корреспонденции для лондонских изданий А. И. Герцена70. Во второй половине 1850-х гг. своеобразным «информатором» и негласным сотрудником герценовских изданий являлся один из ведущих идеологов славянофильства Ю. Ф. Самарин71.
Отдавая должное деятельности славянофилов 1840-1850-х гг., являвшейся самобытным проявлением формирующегося общественного и национального сознания в годы николаевского царствования, А. И. Герцен впоследствии отметит: «С них начинается перелом русской мысли. И когда мы это говорим, кажется, нас нельзя заподозрить в пристрастии. Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но неодинакая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы - за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно»72. Один из ведущих теоретиков революционно-демократического направления 1850-х - начала 1860-х гг. Н. Г. Чернышевский, не являвшийся сторонником общественно-политической концепции, которой придерживались славянофилы, вместе с тем указывал, что их идеи - своеобразное и новое выражение патриотической и социальной мысли, отличающееся от традиционных западных учений, оправдывающих власть капитала. В статье «Заметки о журналах» (1857) он писал: «Человек, любящий родину и принимающий выводы науки на Западе, должен, однако же, сказать, что столь общее отрицание всякой справедливости в славянофильстве неосновательно. Если уж должно делать выбор, то лучше славянофильство, нежели та умственная дремота, то отрицание современных убеждений, которое часто прикрывается эгидою верности западной цивилизации, причем под западною цивилизациею понимаются чаще всего системы, уже отвергнутые западною наукою, и факты, наиболее прискорбные в западной действительности, например, порабощение труда капиталу, развитие искусственных потребностей, удовлетворяемых роскошью и т. д.»73
В трудах ведущих теоретиков народничества 1860-1870 гг. П. Н. Ткачева и П. Л. Лаврова социализм «утратит» свои специфические «русские» черты и будет рассматриваться как сугубо интернациональная идеология. Так, в своей статье «Революция и принцип национальности» (1878) П. Н. Ткачев подчеркивал: «Невозможно в одно и то же время быть социалистом и оставаться националистом; между принципом социализма и принципом национальности существует непримиримый антагонизм»74. Другой революционер-народник П. Л. Лавров утверждал, что национальность - «не более, как случайное пособие или случайная помеха деятельности социализма»75. Теоретик «революционного панславизма» М. А. Бакунин с конца 1860-х гг. становится сторонником всемирного братства народов (см. его работу: «Федерализм, социализм и антитеологизм», 1869 г.).
Первая половина XIX столетия - время становления революционного движения в России. Основывающаяся на просветительских, а позднее и на социалистических западных учениях, идеология этого движения в условиях самодержавия получила свое патриотическое выражение как национальное и демократическое. Патриотическая идея приобрела качественно иное, противоположное официальному идеологическому курсу содержание, согласно которому главным ее «носителем» провозглашались не царствующая династия и ее политические институты, а сам народ. Русский патриотизм, ярко выраженный в идеологии декабристов, в произведениях В. Г. Белинского, А. И. Герцена, Н. П. Огарева, являлся не только признанием исторической роли русского народа, но и реакцией на его социальную и национальную дискриминацию в Российской империи. Русские, как наиболее угнетаемая самодержавной властью нация, должны были стать движущей силой будущего революционного переворота и главенствующим этносом нового государства (унитарной русской республики - по проекту П. И. Пестеля, политическим центром общеславянской федерации, как полагал А. И. Герцен). Отвергая официальную версию истории России как идеологическое обоснование деспотической власти, декабристы, В. Г. Белинский, А. И. Герцен предрекали великую будущность русскому народу как главной силе грядущих революционных преобразований, опирающейся на традиции социальной и национально-освободительной борьбы. Следует также отметить, что эта концепция в корне отличалась от антипатриотических и нигилистических оценок оппозиционно настроенной к самодержавию интеллигенции, отвергавшей прошлое и ставящей под сомнение историческое будущее русского народа. В 1860-1870-е гг. русская революционная идеология утратила свое патриотическое содержание.
К концу XIX столетия под влиянием западноевропейского марксистского учения в среде российской радикальной интеллигенции распространяется сугубо интернационалистская трактовка социализма, ведущей силой и созидателем которого провозглашался «международный пролетариат». Однако в условиях многонациональной Российской империи при наличии наиболее многочисленного «государство образующего» народа русский («великорусский») вопрос, а также непосредственно связанные с ним вопросы отношения к патриотической идее и государству, оказали самое существенное влияние на идеологию и тактику революционной борьбы.
1 Плеханов Г. В. Избранные философские произведения: В 5 т. М., 1957. Т. 3. С. 90,94-95. Здесь и далее в цитатах курсив оригинала. - А. К.
2 Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1954-1966. Т. 7. С. 201.
3 Чаадаев П. Я. Поли. собр. соч.: В 2 т. М., 1991. Т. 1. С. 330,338.
4 Цит. по: О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 75.
5 Брюсов В. Я. Собр. соч.: В 7 т. М., 1973-1975. Т. 1. С. 100.
6 Цит. по: «О, русская земля!» Сб. М., 1971. С. 221.
7 Философские и общественно-политические произведения петрашевцев. М., 1953. С. 432.
8 См.: Федоров В. А. Декабристы и их время. М., 1992. С. 56; Якушкин И. Д. Записки // Декабристы. Избранные сочинения: В 2 т. М., 1987. Т. 2. С. 388-389.
9 Огарев Н. П. Избр. соч.: В 2 т. М., 1956. Т. 2 . С. 446-447.
10 Цит. по: Афанасьев В. В. Рылеев. Жизнеописание. М., 1982. С. 300.
11 Мемуары декабристов. Южное общество. М., 1982. С. 178.
12 Записки декабриста И. Д. Якушкина. М., 1951. С. 7.
13 Розен Л. Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 56.
14 Федоров В. Л. Декабристы и их время. С. 40.
15 К истории суда над декабристами // Советские архивы. 1963. № 1. С. 35.
16 Декабрист Н. И. Тургенев: Письма к брату С. И. Тургеневу. М.; Л., 1936. С.198.
17 Федоров В. Л. Декабристы и их время. С. 42.
18 Восстание декабристов. Материалы. Документы. М.; Л., 1925-1986. Т. 3. С. 49.
19 Цит. по: Ланда С. С. Дух революционных преобразований. М., 1975. С. 179.
20 Цит. по: Бокова В. М. Эпоха тайных обществ. М., 2003. С. 462.
21 Сергеев С. М. Восстановление свободы. Демократический национализм декабристов // Вопросы национализма. 2010. № 2. С. 79-80.
22 Восстание декабристов. Т. 7. С. 121.
23 Там же.
24 Там же. С. 144-145.
25 Киянская О. И. Павел Пестель: офицер, разведчик, заговорщик. М., 2002. С. 225.
26 Денисова Н. Д. Национальный вопрос в конституционном проекте П. И. Пестеля «Русская правда». М., 2004. С. 106-107.
27 Там же. С. 107.
28 Прозорова Н. С. Политические взгляды Г1. И. Пестеля. Автореф. дис.... канд. юрид. наук. М., 1952. С. 14.
29 Яхин P. X. Государственно-правовые взгляды Г1. И. Пестеля. Автореф. дис.... канд. юрид. наук. М., 1952. С. 14.
30 Нечкина М. В. Движение декабристов: В 2 т. М., 1955. Т. 2. С. 83.
31 Карташев Б., Муравьев В. Пестель. М., 1958. С. 266.
32 Денисова Н. Д. Национальный вопрос. С. 109.
33 Там же. С. 126.
34 Там же.
35 Там же. С. 127.
36 См.: Дружинин Я. М. Революционное движение в России в XIX в. М., 1985. С. 296.
37 Проект Конституции Н. Муравьева // Декабристы. Избранные сочинения: В 2 т. Т. 1 С. 86.
38 Там же. С. 88.
39 Там же.
40 К. Ф. Рылеев и А. А. Бестужев //Декабристы. Т. 1. С. 238-239.
41 Восстание декабристов. Т. 2. С. 166.
42 Там же. Т. 5. С. 388.
43 Бумаги И. Б. Пестеля // Русский Архив. 1975. Т . 4. С. 421.
44 Цит. по: Афанасьев В. В. Рылеев. Жизнеописание. С. 300.
45 Цит. по: Из писем и показаний декабристов. СПб., 1906. С. 20-21.
46 Примечательно, что именно в этом, полвека спустя, обвиняли А. И. Герцена социал-демократические публицисты. Так, Л. Д. Троцкий в своей статье, посвященной 100-летию со дня рождения писателя и революционера (1912), критикуя Герцена за утопические народнические взгляды, назвал его «социальным русофилом» и «провозвестником русского мессианизма». См.: Троцкий Л. Д. Герцен и Запад (К столетию со дня рождения) // Он же. Политические силуэты. М., 1990. С. 203.
47 Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1954-1965. Т. 6. С. 220-221.
48 Там же. Т. 7. С. 255.
49 Там же. Т. 12. С. 167.
50 Прокофьев В. А. Герцен. М., 1987. С. 268-269.
51 Герцен А. И. Собр. соч. Т. 7. С. 255.
52 Там же. С. 315.
53 Там же. С. 316.
54 Там же. С. 315.
55 Там же. Т. 6. С. 235.
56 Цит. по: Бутаков Я. А. Бакунин М. А. // Общественная мысль России XVIII - начала XX века. Энциклопедия. М., 2005. С. 36-37.
57 Герцен А. И. Собр. соч. Т. 6. С. 235. Тем не менее столицей будущей общеславянской федерации А. И. Герцен предполагал не Москву или какой-либо другой российский город, а Константинополь, находящийся на стыке славянской и восточной цивилизаций. В письме к английскому поэту и издателю В. Линтону («Старый мир и Россия», 1854) Герцен писал об этом: «Время славянского мира настало <...> Где водрузит он свое знамя? К какому центру он тяготеет? <...> Ни Вена, город рококо-немецкий, ни Петербург, город новонемецкий, ни Варшава, город католический, ни Москва, город только русский, - не могут претендовать на роль столицы объединенных славян. Этой столицей может стать Константинополь - Рим восточной церкви, центр притяжения всех славяно-греков, город, окруженный славяно-эллинским населением» (Там же. Т. 12. С. 199). Парадоксальным образом суждение Герцена совпало со взглядами его давнего оппонента - консервативного мыслителя, историка и идеолога панславизма М. П. Погодина, также считавшего Константинополь возможной столицей будущего единого славянского государства (так называемого Дунайского союза), но организованного на совершенно иных социально-политических началах, под эгидой русского православного царя. См.: Багдасарян В. Э. Панславизм // Русский консерватизм середины XVIII - начала XX века. Энциклопедия. М., 2010. С. 342.
58 Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1976-1982. Т. 8. С. 195.
59 Герцен А. И. Собр. соч. Т. 12. С. 254.
60 Там же. С. 533-534.
61 Речь идет о сражении с силами англо-французского экспедиционного корпуса при реке Альме в Крыму (сентябрь 1854 г.), в котором русская армия потерпела поражение, а также ее неудачное наступление на Евпаторию (февраль 1855 г.).
62 Севастополь А. И. Герцен уподобил испанскому городу Сарагосе, героически оборонявшемуся в 1808-1809 гг. от наполеоновских войск.
63 Лозунгом борьбы за «просвещение и свободу» французский император Наполеон III стремился обосновать свою интервенцию против России.
64 Герцен А. И. Собр. соч. Т. 12. С. 308.
65 Там же. Т. 7. С. 248.
66 Цит. по: Цимбаев Н. И. И. С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России. М., 1978. С. 248.
67 Там же. С. 214.
68 Цит. по: Цимбаев Н. И. Славянофильство. М., 1986. С. 259.
69 Герцен А. И. Собр. соч. Т. 7. С. 170.
70 Воронин И. А. Аксаков И. С. // Общественная мысль России XVIII - начала XX века. Энциклопедия. С. 16.
71 Прокофьев В. А. Герцен. С. 362.
72 Герцен А. И. Собр. соч. Т. 9. С. 170.
73 Цит. по : Ланщиков А. П. Николай Гаврилович Чернышевский. М., 1989. С. 145,147.
74 Цит. по: Вдовин А. И. Российская нация: Национально-политические проблемы XX века и общенациональная российская идея. М., 1996. С. 48.
75 Там же. С. 47.
<< Назад Вперёд>>
