Леса
Но лишь в конце 1753 года илимская воеводская канцелярия получила из Иркутска требование представить те сведения, о которых говорилось в сенатском указе (Фонд 75, арх. № 2051, л. 175).
Из Илимска в ясачные волости были направлены служилые люди для осмотра лесов и опроса населения.
Илимский казак Михаил Оглоблин в мае-июне 1754 года выполнял это поручение в Нижне-Илимской ясачной волости. По его донесению «по Ангаре реке вверх с устья Илима до Шемановского порогу по обе стороны имеютца хрепты каменныя, а на оных хрептах состоит лес: сосняг, листвяг, ельник, пихтовник, осинник, березник. И оного лесу... местами выгорело немалое число и вновь выросло... малое число». Такая же характеристика дана Оглоблиным и тем лесам, которые покрывали хребты от устья р. Илима вверх по Ангаре до деревни Кацкой, по речкам Кате, Тушаме и Невонке «с устьев и до вершин», а также по Илиму и его притокам — Тубе и Игирме. Среди древесных пород в этих местностях упоминается еще кедровник. Правильность сообщения Оглоблина была удостоверена подписями русских крестьян и ясачных людей «под страхом смертныя казни» (там же, лл. 184-196).
P. Илим. Вдали слобода.
В Киренскую, Усольскую и Верхне-Илимскую ясачные волости выезжал сын боярский Андрей Березовский и представил в илимскую воеводскую канцелярию подписки местных жителей о состоянии лесов и пушного промысла.
Шуленга, старшина и один новокрещенный «с товарищи» Верхне-Илимской ясачной волости показали: «напредь сего в прежния годы лесы были угодный, и и лесах звери: соболи, лисицы, рыси, выдры, расамаки, горностали, хорьки, белки, сохатые, медведи, волки». Но теперь лес выгорел, «осталось малое число», а на погорелых местах «растет лес, чеща малая, вершка в четыре». К этим показаниям присоединились и русские «старшие крестьяне», мирские старосты, сотские и десятские Усть-Кутского и Киренского острогов, а также иноверцы всех волостей, где был Березовский. Шуленга и 7 старшин Усольской ясачной волости добавили: «а горит лес черес год и черес два года, а отчего горит, про то мы не знаем» (там же, лл. 198-203).
По верхне-ангарским ясачным волостям подписки собирал приказчик Братского острога Петр Березовский. Ясачные показали: «Перед прежним ныне лес вываливается повсегодно, а отчего — про то мы неизвестны, и вновь выростает повсягодно ж». Русские крестьяне на вопрос о состоянии лесов ответили, что ничего не знают, так как «иноземцы» живут от них далеко (там же, лл. 205209).
На основании полученных сведений воевода Иван Попов составил сводку по уезду. Он отметил, что лесов везде «предовольно», а если лес горит, то вновь вырастает «и убавки оному нигде нет». Пушной промысел падает, так как «звери против прошлых лет очень умалились, оттого, что год от году их, иноверцов, умножаетца и всякой зверь отшатился в незнаемые дальнейшие места». Воевода добавляет, что тунгусы на промысел ходят «по большой части пешию, на лыжах, а оленей имеют у них немногие иноверцы, и то по малому числу».
Воевода считает, что пришла пора отказаться от соболиного ясака, так как соболей нет, а следует обложить тунгусов «деньгами, окладом против прежняго с убавкою... ибо они, тунгусы, самые люди бедные и никакого скота (в скобках: «как протчия братцкия иноверцы») не имеют» (там же, лл. 212-214).
Вся изложенная переписка показывает, что казна о лесах Сибири вспоминала лишь тогда, когда присматривалась к ниспадающей кривой пушных заготовок. Леса Сибири сами по себе, даже как запас древесины, как предмет промышленного использования, имели для казны нулевое значение.
Падение соболиного промысла, освещенное лесными пожарами, показывало, что указы лишь регистрировали, а не предотвращали истребление биологических ценностей страны.
В большинстве случаев лесные пожары не привлекали внимания ни уездного ни губернского начальства. Чаще всего в делах появляются документы, по которым можно узнать о лесных пожарах только в тех случаях, когда в огне погибало казенное имущество.
Например, в июле 1756 года усть-кутская приказная изба доносила в илимскую воеводскую канцелярию, что «по Куте реке выше Тюменинской деревни, идучи в лодке с хлебом... Акилина Афанасьева дочь с работниками своими ночевала. И поутру, ушедши с того наслегу, огня не погасили, которой огонь ушел в лес, в хребет и весьма по дуброве разжился». В этой местности лежали «елтышные» дрова, заготовленные для солеварения.
Воевода велел по этому донесению вызвать в Илимск Акилину с ее работными людьми. Но она на допросе отрицала, что разжигали в лесу огонь. Воевода отпустил ее «для нынешнего хлебапажитного времени» и велел приказной избе установить размеры потерь казны от пожара (Фонд 75, опись 2, арх. № 780, л. 33).
Бурелом в тайге около д. Суворки.
Лесной пожар, раз он возник, мог прекратиться лишь сам собою, когда фронт пламени подходил к реке или к болоту. Не встречая таких препятствий и находя обильную пищу, пожар мог длиться недели и месяцы, пока сильный дождь не прекращал ужасное шествие стихии.
Человек оказывался беспомощным остановить бедствие. Криволуцкая мирская изба 16 июня 1799 г. доносила киренскому нижнему земскому суду, что 13 июня один крестьянин ниже деревни Заборской, на берегу р. Лены, «по край лесу для делания кож жог золу, отчего огонь ушол в хребты и доныне горит». Крестьянин пытался сам погасить пожар, но без успеха; десятским были наряжены люди, но и они не справились с огнем. Когда об этом узнала мирская изба, то староста послал в лес «немалое количество людей... но токмо никак потушить не могли» (Фонд 9, арх. № 120, л. 162).
В 1800 году на основании указа Сената от 9 августа 1799 года иркутское губернское правление предложило нижним земским судам учредить лесных старост или надзирателей, выбираемых крестьянами в каждом селе (Фонд 9, арх. № 224, лл. 179-182).
Никакого жизненного значения не имели правила использования лесов крестьянами. Указом илимской воеводской канцелярии 20 мая 1769 г. доводилось до сведения киренского экономического старосты, что государственная коллегия экономии предложила выделить крестьянам экономического ведомства государственные леса и разделить их на 30 равных частей по числу лет вырубки. Ежегодно разрешалось вырубать не более 1/30 части лесного надела. При этом одну часть следовало отделить просекой не более 2 сажен ширины, а остальные части отметить столбами. Для столобов надлежало копать ямы по 1 ½ сажени шириной и ½ сажени глубиной. Столбы от земли должны были подниматься на 2 аршина, па них предписано было вытесывать номера частей: 1, 2, 3... 29. При утере столбов они должны были ставиться вновь...
Ни одно из этих правил не проводилось в действительности. Крестьяне пользовались лесом там, где считали более удобным, тем более, что им лесных наделов нигде не отводили. Значит, и весь порядок вырубки лесов оказывался беспочвенной мечтой.
К таким же указам, не имевшим никакого значения и только отмечавшим бессистемное использование лесов, относится распоряжение иркутского губернатора Бриля от 9 марта 1770 г., чтобы в лесах около Байкала и Тункинского острога «кедровых лесов... отнюдь не подрубали» (Фонд 75, опись 2, арх. № 1251, л. 34).
Жители лесом пользовались без всяких ограничений. Рубил лес всякий желающий — где хотел и сколько мог. Очень редко заготовляли лес на продажу. Например, плавили лес по Лене в Киренск, когда он стал городом. В 1797 году Марковская волость давала кому-то сведения о сплаве по Лене и указала, что в г. Киренск плавят сосновый «круглой» лес 3 ½-4 сажен, толщиной в отрубе 8-9 вершков. За сотню таких бревен в Киренске платили 15-18 рублей. Для крыш требовался тес по 7-8 аршин, шириной 8-10 вершков. Сотня тесин стоила 12-14 рублей (Фонд 9, арх. № 180, л. 9).
Человек мог лишь в ничтожной степени использовать блага, которые доставляли ему леса Сибири, подобно тому как он черпал воду из сибирских рек. Он не мог ни поставить себе на службу лесные богатства страны, ни истощить их.
<< Назад Вперёд>>
