С. Козлов. Метаморфозы
История первая. Когда пугают Родиной
Шел конец января 1984 года. Наш отряд интенсивно готовился к отправке в Афганистан. Вкалывали мы с утра до ночи. Ни о каком личном времени и речи не шло. Финский домик, в котором жили холостяки, из удобств имел только электричество. Поэтому холод в «общаге» был собачий. Чтобы хоть как-то согреться спали в спортивных костюмах и свитерах, укрываясь всем, что было под рукой. Питались кое-как. Возвратившись в очередной раз домой к 23.00, я поскорее завалился спать, чтобы не слышать урчащий желудок. Задержавшись в парке боевых машин, я пролетел с ужином. Утром будильник я не услышал.
5 Когда подсознание толкнуло меня изнутри, и грубый внутренний голос поинтересовался, долго ли еще я собираюсь ухо плю- щить, стрелки на часах показывали 8.45. В девять начинался развод. Я, как ужаленный, подскочил с кровати, сбросив на пол одеяло, матрац и шинель, которыми укрывался, натянул бриджи, впрыгнул в сапоги и просунул руки в рукава шинели. Надевать рубашку, галстук и китель уже не было времени. Застегивая на ходу шинель и нахлобучив шапку, рванул в часть.
Только-только успел к началу развода. Но расслабляться было нельзя — проблема была в том, что под шинелью у меня был тонкий шерстяной свитер серого цвета, но я подвернул его горловину и прикрыл шарфом. Получилось незаметно. После развода рота со снова убыла в парк, а с ней и я.
К обеду я все-таки мечтал попасть в столовую. Около часа дня, когда рота ушла в расположение батальона, я поспешил в офицерскую столовую. Погруженный в мысли о скором обеде, я внезапно встретился с начальником разведки округа полковником Шарамко. Это вывело меня из состояния задумчивости и бодро и молодцевато, как того требует строевой устав, я отдал воинскую честь старшему начальнику. Казалось бы, придраться не к чему, но по тому, как Шарамко принял охотничью стойку, я понял, что просто так мы не разойдемся.
— Стойте, товарищ лейтенант! Что это у вас? — спросил он и ткнул мне пальцем в область шеи.
- Проклятый свитер предательски торчал из-под шарфа. Что, кроме правды, я мог ему ответить?
Я и ответил:
— Свитер.
Что дальше началось — трудно передать словами. Шарамко пытался стащить с меня шинель, кричал и грозил. Я же был спокоен, как удав. А что дергаться, когда уже все случилось? Надеясь на понимание, попытался объяснить ему, как все вышло, но у полковника от ярости «на уши упали заглушки», и он ничего не слышал и слышать не желал. Продолжая заводиться из-за моего спокойствия, он повел меня к комбригу.
Фисюк к тому времени уже настолько устал от нашего противостояния (в свободное от службы время я не забывал ему портить кровь разными шутками и прибаутками), что когда он увидел меня в компании начальника разведки округа, лицо его исказила гримаса, означавшая: «О, Господи! Ну что еще?».
Шарамко, произнося обличительную речь, и в кабинете попытался снять с меня шинель. Это мне уже надоело, и я сказал ему, чтобы он оставил мою одежду в покое, и что у него достаточно власти, чтобы наказать меня за нарушение формы одежды.
Что тут началось! Громы и молнии летали по кабинету. Дойдя до крайней степени возбуждения и, видимо, не вполне понимая, что говорит, он выкрикнул Фисюку: «Товарищ полковник! Нужно хорошенько подумать, достоин ли этот лейтенант выполнить интернациональный долг?!».
Как я сдержался, чтобы не захохотать в голос ? Фисюку же было не до смеха. Он, видимо, тут же припомнил мои гусарские подвиги и похождения и очень явственно представил, что его ждет, если я останусь в части. Поэтому он скороговоркой выпалил: «Нет! Нет! Пусть едет, он очень хорошо подготовленный офицер!».
<< Назад Вперёд>>
