Глава 18
Иногда, если люди тайно совершают чудовищное преступление, первые подозрения, пусть слабые и косвенные, мгновенно опознаются как сигналы опасности, как свидетельства того, что сделано нечто ужасное. Так и произошло в случае с заложниками Скипетрова.
3 января – через день после того, как заложников передали Скипетрову, – дышащее на ладан в Иркутске правительство Колчака предоставило верховным комиссарам два коротких заявления, касавшихся «судьбы персон, арестованных в связи с мятежом»: утверждалось, что все они живы и не подвергаются никаким формам насилия. Однако день за днем слухи о них множились: в запросах, призывах и протестах, доходивших до представителей союзных держав, присутствовало все то же неясное ощущение смерти. Основные обстоятельства стали известны 8 января.
Тридцать один политический заключенный, в их числе одна молодая женщина, представляли собой пеструю смесь социал-революционеров, меньшевиков и лиц, придерживавшихся неопределенно либеральных взглядов. Никому из них не было предъявлено официального обвинения, не говоря уж о признании их вины. Колчаковская контрразведка в Иркутске арестовала их только из-за случившегося в городе политического переворота, а от этих людей можно было ожидать выступлений против правительства или же их обнаружили в компании подобных личностей. Если бы к власти пришли большевики, шансы на их арест всесильной ЧК стали бы примерно такими же.
Хотя их называли заложниками, непонятно, как Скипетров собирался их использовать в этом качестве. У него не было причин ожидать серьезного сопротивления своему возвращению в Забайкалье, и сложно представить, на какие выгоды или уступки он предполагал обменять их жизнь. Но он был подлым человеком, и его сопровождали два самых мерзких садиста из всех, кого создала Гражданская война по обе стороны внутреннего фронта: долговязый полковник Сипайлов и ренегат-англичанин капитан Грант. Скипетров возвращался из похода с большими потерями, включая по меньшей мере один бронепоезд. Вполне вероятно, он, решив, что человеческая добыча лучше чем никакая, заставил Сычева передать ему политических заключенных, которые в противном случае, учитывая шаткое положение режима их тюремщиков, могли предстать перед тем, что в белой Сибири сходило за справедливый суд.
Скипетров покинул Иркутск 3 января, а вечером 5 января на озере Байкал погрузился вместе со своими приспешниками и пленниками на ледокол «Ангара»[39]. Пленников согнали в каюты третьего класса, расположенные рядом с моторным отсеком, и под покровом темноты судно отошло от берега.
Почти всю ночь в салоне первого класса продолжался пьяный кутеж. Вскоре после рассвета туда начали по одному приводить заключенных. Каждому приказывали сдать имеющиеся ценности, раздеться и подписать очевидно невыполнимое обязательство в три дня покинуть пределы России. Пленникам говорили, что дадут тюремную одежду, и действительно выдавали нижнюю рубаху и кальсоны, затем выводили на палубу на сорокаградусный мороз. Там неутомимый палач по фамилии Годлевский тут же насмерть забивал жертву деревянным молотом с длинной рукояткой, предназначенным для отбивания льда с корабельных надстроек[40]. Тела сбрасывали за борт.
Отчасти из-за того, что иногда по настроению Сипайлов с подручными казаками порол обнаженную жертву в салоне, бойня затянулась. Процесс пришлось прервать, когда ледокол проходил мимо прибрежной деревни, а в другой раз мимо другого корабля, однако после вынужденных перерывов убийцы вновь с энтузиазмом брались за дело. Сопротивление оказал лишь один пленник – последний из мужчин. Его бросили за борт в ледяную воду и били молотом по голове до тех пор, пока несчастный окончательно не скрылся под водой. Женщине, которой было лет двадцать восемь, дали теплые кальсоны, но в остальном с ней поступили так же, как с остальными, – она была последней жертвой. При дележе добычи Годлевский потребовал ее шубу.
Безжалостными убийцами были семеновцы, но арестовали и отдали этих людей Скипетрову подчиненные Колчака. Отвратительное преступление усилило враждебность, с которой и без того относились к Колчаку члены Политического центра, ныне сомнительные хозяева Иркутска. «Преступление породило <…> возмущение и жажду мести. Решение проблемы стало условием дальнейшего существования Политического центра» (Футман Д. Гражданская война в России).
Такое состояние дел не могло длиться долго. На Иркутск наступали отряды недисциплинированных партизан, росло недовольство рабочих, и с каждым днем становилось все яснее, что за волнениями стоят большевики. 11 января их местный лидер Краснощеков отправился поездом на поиски 5-й армии красных и к 19-му обнаружил ее штаб в Томске. Ленин с Троцким одобрили предложения по созданию полуавтономного государства в Восточной Сибири с Краснощековым в роли советского верховного комиссара, неофициально руководящего правительством, сформированным Политическим центром. Однако к 20 января Политический центр, такой же бессильный, как и смещенное им правительство, сдал власть в Иркутске большевистскому революционному комитету, сокращенно ревкому.
Последний отрезок последнего путешествия Колчака занял неделю. Когда поезда 6-го чешского полка покинули Нижнеудинск, туда еще не дошли новости о полном крушении власти Колчака в Иркутске. Также еще не было известно, что Жанен и верховные комиссары покинули или вот-вот покинут Забайкалье. Флаги союзных держав, развевавшиеся над отведенным адмиралу вагоном второго класса, ободряли, и более ста офицеров и солдат погрузились в него без особых дурных предчувствий. Премьер-министра Пепеляева разместили отдельно в маленьком служебном вагоне, обычно используемом охранниками или железнодорожниками, обслуживающими поезда. Любые путешественники испытывают сильное чувство облегчения, когда после долгого вынужденного простоя наконец движутся к цели, и спутники адмирала имели основания верить, что, будучи неотъемлемой частью направлявшегося на восток эшелона союзников, приближаются к безопасности и свободе.
Их уверенность таяла по мере приближения к цели почти 500-километрового путешествия. Чешские часовые – четверо днем и двенадцать ночью – охраняли коридор вагона Колчака. На многих станциях, уже захваченных мятежниками, толпились враждебно настроенные демонстранты. Разгневанные, отчаянно жестикулирующие толпы требовали выдачи адмирала и угрожали, что если чехи этого не сделают, то и угля не получат, а если захватят уголь силой оружия, то в обмен получат взорванные рельсы. В конце концов чехам всегда удавалось утихомирить толпу, но вскоре выяснилось, что только благодаря обещаниям довезти Колчака до Иркутска и передать его властям.
13 января поезд добрался до станции Половина, получившей свое название оттого, что она находится точно посередине между Москвой и Владивостоком. Здесь понадобилось сменить паровоз, но железнодорожники согласились на это лишь в том случае, если им позволят разместить в вагоне адмирала собственную охрану. Эти охранники должны были проводить Колчака до Иркутска и проследить, чтобы чехи действительно сдали его властям.
После долгих споров чехи уступили. Двенадцать вооруженных мужчин с красными розетками в петлицах разместились в коридоре. Чехи оставили лишь по одному часовому в каждом конце вагона. По оценке полковника Малиновского, охраняемые стали теперь арестантами. Питьевую воду, еду и топливо для обогрева с трудом доставали с самого отъезда из Нижнеудинска, а теперь все это в весьма скудных количествах можно было получить, лишь подкупив чехов.
14 января во время долгой стоянки в Иннокентьевской, в нескольких километрах от Глазкова, чешские офицеры намекнули кое-кому из штаба Колчака, что им лучше выйти как бы на прогулку и в поезд не возвращаться. Совету никто не последовал, но все почувствовали приближение беды. Сделали последнюю отчаянную попытку дозвониться до генерала Жанена. Как и все предыдущие, попытка оказалась тщетной.
До Глазкова добрались в середине следующего дня. На платформе выстроился отряд Красной гвардии числом около ста человек, однако перед вагоном Колчака расставили чешских часовых, и поэтому обитатели вагона еще надеялись на благоприятный исход. Утешал и вид японских солдат, топтавшихся на платформе и с любопытством их разглядывавших. Прошло десять минут, двадцать, сорок, прошел час, и ничего не менялось. Путешественники все еще находились под защитой союзных флагов и убеждали себя, что все будет хорошо. Какие-то австрийские военнопленные в обмен на деньги принесли им хлеб и воду.
В шесть часов вечера два чешских офицера поднялись в вагон Колчака и попросили встречи с одним из его приближенных штабных офицеров, полковником Ракитиным. Они объявили, что генерал Жанен через штаб Чехословацкого экспедиционного корпуса переслал им приказ передать адмирала Колчака местным властям. Охрана, предоставленная 6-м полком, уже собиралась покинуть вагон. Ответственность за вагон и его обитателей возлагалась на войска Политического центра.
Ракитин прошел в купе Колчака и сообщил ему новости. Адмирал потребовал, чтобы чехи повторили приказ ему лично. Все, что делается, сказали они, делается по приказу генерала Жанена, хотя им самим все происходящее совсем не нравится. «Значит, союзники предали меня?» – с горечью произнес Колчак, с виду совершенно спокойный.
В переполненном вагоне воцарилась паника, офицеры срывали погоны, выпрыгивали из распахнутых настежь окон или дверей, надеясь в последнюю минуту обрести свободу. Кое-кому с молчаливого попустительства чехов удалось скрыться до того, как красногвардейцы взяли под охрану вагон. Другие хладнокровно ожидали ареста, смирившись с судьбой. Вслед беглецам беспорядочно стреляли, но никого не ранили.
Через некоторое время Колчака и Пепеляева вывели из вагона, с ними в платье сестры милосердия вышла мадам Тимирева, отказавшаяся расстаться с адмиралом. Их плотно окружил отряд малочисленного войска Политического центра, однако двенадцать охранников, следовавших в вагоне от станции Половина, не желали покидать сцену в тот момент, когда на ней творилась история Сибири. Их интерес к заключенным носил «собственнический» характер – они не доверяли новым охранникам и хотели своими глазами увидеть, что произойдет с Колчаком. В конце концов они отправили с конвоем четырех человек, чтобы приглядывать за происходящим.
Конвой и арестанты перебрались через рельсы, отделявшие железнодорожный вокзал от берега реки и перешли в Иркутск по замерзшей Ангаре. Офицеры несли фонари, по поблескивавшему под луной льду метались призрачные тени. Лед был неровным, бугристым, повсюду торчали обломки льдин. В воронках, оставшихся после артобстрела десятидневной давности, мерцала темная вода. На полпути Колчак одной ногой продавил слабый лед и зачерпнул валенком воду. Охранники помогли ему снять валенок, вылить воду и снова обуться. «Merci», – поблагодарил Колчак. Охранники удивились (как, пожалуй, должны удивиться и мы), почему он решил поблагодарить их по-французски.
На противоположном берегу обнаружились штабной автомобиль и грузовик. За ними выстроился конный конвой. Колчака и Пепеляева посадили в штабной автомобиль, Тимиреву – в кабину грузовика, охранники сгрудились в кузове. Машины ехали медленно, чтобы не обгонять кавалеристов, и через пятнадцать минут остановились перед длинным каменным зданием на северо-восточной окраине Иркутска – городской тюрьмой, где пленников передали комендантской охране и ввели внутрь. Тюремные ворота за ними закрыли, кавалерийский конвой распустили.
В последние три недели жизни Колчака его видели немногие. Одним из «счастливчиков» был представитель Забайкалья, прибывший в Иркутск на конференцию, созванную для координации партизанских действий. Для делегатов этой конференции Колчак был фигурой столь же легендарной и страшной, как Наполеон в свое время для английских крестьян, и когда они узнали, что злейший враг заточен в местную тюрьму, то потребовали предоставить им возможность взглянуть на него.
К тому времени вместо Политического центра правил большевистский ревком, и самодовольные начетчики заявили, что городская тюрьма «не зоопарк», однако пяти делегатам разрешили взглянуть на самого знаменитого арестанта. Один из этой пятерки рассказал мне об увиденном.
Колчак и два его спутника занимали три соседние камеры в относительно новом крыле, которое вполне могло быть тюремной больницей. В каждом конце коридора стоял охранник, но двери камер не запирались, и заключенные могли посещать друг друга. Более того, хотя окошки были забраны решетками, помещения не были похожи на обычные камеры: чистота, одеяла на кроватях, стулья и маленький столик. Из описаний ужасающих условий в других частях той же тюрьмы в том же году становится ясно, что Колчаку были созданы условия, коих редко удостаивались узники обеих сторон, участвовавших в Гражданской войне.
Колчак произвел огромное впечатление на пятерых партизан. Когда сопровождавший их военнослужащий открыл дверь камеры, все обратили внимание на то, что он уважительно обратился к арестанту, как в прежние времена: ваше высокопревосходительство. Экскурсанты увидели невысокого мужчину с длинным носом, глубоко посаженными глазами, землистым цветом лица, хранившего безразличное выражение. Поверх мундира на нем была меховая безрукавка, и сорвали с него погоны – символы классовой ненависти того времени – или нет, сказать было невозможно. На всех советских карикатурах белых лидеров изображали в виде жирных, обожравшихся чудовищ с бутылью водки в одной руке и с пистолетом в другой. Аккуратный, поджарый человек, безразлично отнесшийся к почтительно взиравшей на него делегации, внушал удивление и нечто сродни благоговейному трепету. «Похож на англичанина», – единодушно решили пятеро обитателей лесной глуши; одному из них довелось видеть британских офицеров на улицах Владивостока. Делегаты вернулись и доложили об увиденном на конференции.
3 января – через день после того, как заложников передали Скипетрову, – дышащее на ладан в Иркутске правительство Колчака предоставило верховным комиссарам два коротких заявления, касавшихся «судьбы персон, арестованных в связи с мятежом»: утверждалось, что все они живы и не подвергаются никаким формам насилия. Однако день за днем слухи о них множились: в запросах, призывах и протестах, доходивших до представителей союзных держав, присутствовало все то же неясное ощущение смерти. Основные обстоятельства стали известны 8 января.
Тридцать один политический заключенный, в их числе одна молодая женщина, представляли собой пеструю смесь социал-революционеров, меньшевиков и лиц, придерживавшихся неопределенно либеральных взглядов. Никому из них не было предъявлено официального обвинения, не говоря уж о признании их вины. Колчаковская контрразведка в Иркутске арестовала их только из-за случившегося в городе политического переворота, а от этих людей можно было ожидать выступлений против правительства или же их обнаружили в компании подобных личностей. Если бы к власти пришли большевики, шансы на их арест всесильной ЧК стали бы примерно такими же.
Хотя их называли заложниками, непонятно, как Скипетров собирался их использовать в этом качестве. У него не было причин ожидать серьезного сопротивления своему возвращению в Забайкалье, и сложно представить, на какие выгоды или уступки он предполагал обменять их жизнь. Но он был подлым человеком, и его сопровождали два самых мерзких садиста из всех, кого создала Гражданская война по обе стороны внутреннего фронта: долговязый полковник Сипайлов и ренегат-англичанин капитан Грант. Скипетров возвращался из похода с большими потерями, включая по меньшей мере один бронепоезд. Вполне вероятно, он, решив, что человеческая добыча лучше чем никакая, заставил Сычева передать ему политических заключенных, которые в противном случае, учитывая шаткое положение режима их тюремщиков, могли предстать перед тем, что в белой Сибири сходило за справедливый суд.
Скипетров покинул Иркутск 3 января, а вечером 5 января на озере Байкал погрузился вместе со своими приспешниками и пленниками на ледокол «Ангара»[39]. Пленников согнали в каюты третьего класса, расположенные рядом с моторным отсеком, и под покровом темноты судно отошло от берега.
Почти всю ночь в салоне первого класса продолжался пьяный кутеж. Вскоре после рассвета туда начали по одному приводить заключенных. Каждому приказывали сдать имеющиеся ценности, раздеться и подписать очевидно невыполнимое обязательство в три дня покинуть пределы России. Пленникам говорили, что дадут тюремную одежду, и действительно выдавали нижнюю рубаху и кальсоны, затем выводили на палубу на сорокаградусный мороз. Там неутомимый палач по фамилии Годлевский тут же насмерть забивал жертву деревянным молотом с длинной рукояткой, предназначенным для отбивания льда с корабельных надстроек[40]. Тела сбрасывали за борт.
Отчасти из-за того, что иногда по настроению Сипайлов с подручными казаками порол обнаженную жертву в салоне, бойня затянулась. Процесс пришлось прервать, когда ледокол проходил мимо прибрежной деревни, а в другой раз мимо другого корабля, однако после вынужденных перерывов убийцы вновь с энтузиазмом брались за дело. Сопротивление оказал лишь один пленник – последний из мужчин. Его бросили за борт в ледяную воду и били молотом по голове до тех пор, пока несчастный окончательно не скрылся под водой. Женщине, которой было лет двадцать восемь, дали теплые кальсоны, но в остальном с ней поступили так же, как с остальными, – она была последней жертвой. При дележе добычи Годлевский потребовал ее шубу.
Безжалостными убийцами были семеновцы, но арестовали и отдали этих людей Скипетрову подчиненные Колчака. Отвратительное преступление усилило враждебность, с которой и без того относились к Колчаку члены Политического центра, ныне сомнительные хозяева Иркутска. «Преступление породило <…> возмущение и жажду мести. Решение проблемы стало условием дальнейшего существования Политического центра» (Футман Д. Гражданская война в России).
Такое состояние дел не могло длиться долго. На Иркутск наступали отряды недисциплинированных партизан, росло недовольство рабочих, и с каждым днем становилось все яснее, что за волнениями стоят большевики. 11 января их местный лидер Краснощеков отправился поездом на поиски 5-й армии красных и к 19-му обнаружил ее штаб в Томске. Ленин с Троцким одобрили предложения по созданию полуавтономного государства в Восточной Сибири с Краснощековым в роли советского верховного комиссара, неофициально руководящего правительством, сформированным Политическим центром. Однако к 20 января Политический центр, такой же бессильный, как и смещенное им правительство, сдал власть в Иркутске большевистскому революционному комитету, сокращенно ревкому.
Последний отрезок последнего путешествия Колчака занял неделю. Когда поезда 6-го чешского полка покинули Нижнеудинск, туда еще не дошли новости о полном крушении власти Колчака в Иркутске. Также еще не было известно, что Жанен и верховные комиссары покинули или вот-вот покинут Забайкалье. Флаги союзных держав, развевавшиеся над отведенным адмиралу вагоном второго класса, ободряли, и более ста офицеров и солдат погрузились в него без особых дурных предчувствий. Премьер-министра Пепеляева разместили отдельно в маленьком служебном вагоне, обычно используемом охранниками или железнодорожниками, обслуживающими поезда. Любые путешественники испытывают сильное чувство облегчения, когда после долгого вынужденного простоя наконец движутся к цели, и спутники адмирала имели основания верить, что, будучи неотъемлемой частью направлявшегося на восток эшелона союзников, приближаются к безопасности и свободе.
Их уверенность таяла по мере приближения к цели почти 500-километрового путешествия. Чешские часовые – четверо днем и двенадцать ночью – охраняли коридор вагона Колчака. На многих станциях, уже захваченных мятежниками, толпились враждебно настроенные демонстранты. Разгневанные, отчаянно жестикулирующие толпы требовали выдачи адмирала и угрожали, что если чехи этого не сделают, то и угля не получат, а если захватят уголь силой оружия, то в обмен получат взорванные рельсы. В конце концов чехам всегда удавалось утихомирить толпу, но вскоре выяснилось, что только благодаря обещаниям довезти Колчака до Иркутска и передать его властям.
13 января поезд добрался до станции Половина, получившей свое название оттого, что она находится точно посередине между Москвой и Владивостоком. Здесь понадобилось сменить паровоз, но железнодорожники согласились на это лишь в том случае, если им позволят разместить в вагоне адмирала собственную охрану. Эти охранники должны были проводить Колчака до Иркутска и проследить, чтобы чехи действительно сдали его властям.
После долгих споров чехи уступили. Двенадцать вооруженных мужчин с красными розетками в петлицах разместились в коридоре. Чехи оставили лишь по одному часовому в каждом конце вагона. По оценке полковника Малиновского, охраняемые стали теперь арестантами. Питьевую воду, еду и топливо для обогрева с трудом доставали с самого отъезда из Нижнеудинска, а теперь все это в весьма скудных количествах можно было получить, лишь подкупив чехов.
14 января во время долгой стоянки в Иннокентьевской, в нескольких километрах от Глазкова, чешские офицеры намекнули кое-кому из штаба Колчака, что им лучше выйти как бы на прогулку и в поезд не возвращаться. Совету никто не последовал, но все почувствовали приближение беды. Сделали последнюю отчаянную попытку дозвониться до генерала Жанена. Как и все предыдущие, попытка оказалась тщетной.
До Глазкова добрались в середине следующего дня. На платформе выстроился отряд Красной гвардии числом около ста человек, однако перед вагоном Колчака расставили чешских часовых, и поэтому обитатели вагона еще надеялись на благоприятный исход. Утешал и вид японских солдат, топтавшихся на платформе и с любопытством их разглядывавших. Прошло десять минут, двадцать, сорок, прошел час, и ничего не менялось. Путешественники все еще находились под защитой союзных флагов и убеждали себя, что все будет хорошо. Какие-то австрийские военнопленные в обмен на деньги принесли им хлеб и воду.
В шесть часов вечера два чешских офицера поднялись в вагон Колчака и попросили встречи с одним из его приближенных штабных офицеров, полковником Ракитиным. Они объявили, что генерал Жанен через штаб Чехословацкого экспедиционного корпуса переслал им приказ передать адмирала Колчака местным властям. Охрана, предоставленная 6-м полком, уже собиралась покинуть вагон. Ответственность за вагон и его обитателей возлагалась на войска Политического центра.
Ракитин прошел в купе Колчака и сообщил ему новости. Адмирал потребовал, чтобы чехи повторили приказ ему лично. Все, что делается, сказали они, делается по приказу генерала Жанена, хотя им самим все происходящее совсем не нравится. «Значит, союзники предали меня?» – с горечью произнес Колчак, с виду совершенно спокойный.
В переполненном вагоне воцарилась паника, офицеры срывали погоны, выпрыгивали из распахнутых настежь окон или дверей, надеясь в последнюю минуту обрести свободу. Кое-кому с молчаливого попустительства чехов удалось скрыться до того, как красногвардейцы взяли под охрану вагон. Другие хладнокровно ожидали ареста, смирившись с судьбой. Вслед беглецам беспорядочно стреляли, но никого не ранили.
Через некоторое время Колчака и Пепеляева вывели из вагона, с ними в платье сестры милосердия вышла мадам Тимирева, отказавшаяся расстаться с адмиралом. Их плотно окружил отряд малочисленного войска Политического центра, однако двенадцать охранников, следовавших в вагоне от станции Половина, не желали покидать сцену в тот момент, когда на ней творилась история Сибири. Их интерес к заключенным носил «собственнический» характер – они не доверяли новым охранникам и хотели своими глазами увидеть, что произойдет с Колчаком. В конце концов они отправили с конвоем четырех человек, чтобы приглядывать за происходящим.
Конвой и арестанты перебрались через рельсы, отделявшие железнодорожный вокзал от берега реки и перешли в Иркутск по замерзшей Ангаре. Офицеры несли фонари, по поблескивавшему под луной льду метались призрачные тени. Лед был неровным, бугристым, повсюду торчали обломки льдин. В воронках, оставшихся после артобстрела десятидневной давности, мерцала темная вода. На полпути Колчак одной ногой продавил слабый лед и зачерпнул валенком воду. Охранники помогли ему снять валенок, вылить воду и снова обуться. «Merci», – поблагодарил Колчак. Охранники удивились (как, пожалуй, должны удивиться и мы), почему он решил поблагодарить их по-французски.
На противоположном берегу обнаружились штабной автомобиль и грузовик. За ними выстроился конный конвой. Колчака и Пепеляева посадили в штабной автомобиль, Тимиреву – в кабину грузовика, охранники сгрудились в кузове. Машины ехали медленно, чтобы не обгонять кавалеристов, и через пятнадцать минут остановились перед длинным каменным зданием на северо-восточной окраине Иркутска – городской тюрьмой, где пленников передали комендантской охране и ввели внутрь. Тюремные ворота за ними закрыли, кавалерийский конвой распустили.
В последние три недели жизни Колчака его видели немногие. Одним из «счастливчиков» был представитель Забайкалья, прибывший в Иркутск на конференцию, созванную для координации партизанских действий. Для делегатов этой конференции Колчак был фигурой столь же легендарной и страшной, как Наполеон в свое время для английских крестьян, и когда они узнали, что злейший враг заточен в местную тюрьму, то потребовали предоставить им возможность взглянуть на него.
К тому времени вместо Политического центра правил большевистский ревком, и самодовольные начетчики заявили, что городская тюрьма «не зоопарк», однако пяти делегатам разрешили взглянуть на самого знаменитого арестанта. Один из этой пятерки рассказал мне об увиденном.
Колчак и два его спутника занимали три соседние камеры в относительно новом крыле, которое вполне могло быть тюремной больницей. В каждом конце коридора стоял охранник, но двери камер не запирались, и заключенные могли посещать друг друга. Более того, хотя окошки были забраны решетками, помещения не были похожи на обычные камеры: чистота, одеяла на кроватях, стулья и маленький столик. Из описаний ужасающих условий в других частях той же тюрьмы в том же году становится ясно, что Колчаку были созданы условия, коих редко удостаивались узники обеих сторон, участвовавших в Гражданской войне.
Колчак произвел огромное впечатление на пятерых партизан. Когда сопровождавший их военнослужащий открыл дверь камеры, все обратили внимание на то, что он уважительно обратился к арестанту, как в прежние времена: ваше высокопревосходительство. Экскурсанты увидели невысокого мужчину с длинным носом, глубоко посаженными глазами, землистым цветом лица, хранившего безразличное выражение. Поверх мундира на нем была меховая безрукавка, и сорвали с него погоны – символы классовой ненависти того времени – или нет, сказать было невозможно. На всех советских карикатурах белых лидеров изображали в виде жирных, обожравшихся чудовищ с бутылью водки в одной руке и с пистолетом в другой. Аккуратный, поджарый человек, безразлично отнесшийся к почтительно взиравшей на него делегации, внушал удивление и нечто сродни благоговейному трепету. «Похож на англичанина», – единодушно решили пятеро обитателей лесной глуши; одному из них довелось видеть британских офицеров на улицах Владивостока. Делегаты вернулись и доложили об увиденном на конференции.
<< Назад Вперёд>>
