К осени 1917 года генерал Корнилов подготовил свой план похода на Петроград с верными ему войсками, чтобы спасти город от большевизма и сохранить порядок во время выборов в Учредительное собрание. В действительности речь шла о спасении самой России – если это вообще было возможно. Во главе войск стоял генерал Крымов, а сам Корнилов остался в штабе, чтобы следить за развитием событий. Весь план был известен Керенскому, который теперь был главнокомандующим и фактическим диктатором.
Когда Крымов с огромным трудом дошел со своими войсками до Петрограда, он отправился прямо к Керенскому, который жил в Зимнем дворце. Крымов был совершенно уверен, что Керенский, являясь участником заговора, согласится на арест большевистских лидеров Ленина и Троцкого. Каково же было его удивление, когда Керенский отказался. Он передумал и не согласился с арестами. Крымов, видя, что все рухнуло, и догадываясь о последствиях, оставил Керенского и, по одной версии, поехал домой и застрелился. Но по другой версии, он был застрелен в апартаментах Керенского. В любом случае это черная страница в биографии Керенского.
Теперь уже Керенский послал в штаб бывшего начальника императорского Генштаба генерала Алексеева, чтобы арестовать Корнилова. Алексеев выполнил свою миссию и отдал приказ арестовать Корнилова, опасаясь, что, если этого не сделать, толпа линчует Корнилова, поскольку теперь власть находилась полностью в руках солдатского совета. Корнилова арестовали и поместили в местечко под названием Быхов (возле Могилева), куда был доставлен и командующий Юго-Восточным фронтом генерал Деникин, участвовавший в Корниловском заговоре.
Генералу Деникину пришлось пережить трудные времена, когда его арестовали в городе Бердичеве, в штабе Юго-Восточного фронта. Он подвергался оскорблениям толпы, и над ним постоянно висела угроза смерти. В конце концов его вместе с его начальником штаба бросили в вагон четвертого класса и привезли в Быхов. К счастью, Корнилов, Деникин и другие арестованные генералы сумели сбежать и с помощью начальника штаба, генерала Духонина, добрались до Южной России. Я уже упоминала имя генерала Духонина в одной из предыдущих глав своей книги, когда капитаном он помогал моему мужу в работе в Киеве, составляя регулярные доклады, которые так высоко оценил император.
Из Петрограда пришла очень плохая весть. Учредительное собрание так и не сформировалось, солдаты не дали провести первое заседание и арестовали ряд его членов. Рядовой солдат по имени Крыленко, дезертир из бригады моего мужа, был поставлен на место Духонина, чтобы руководить штабом. Могилев скоро оказался в руках большевиков, которые стали полными хозяевами положения. Ничего не было слышно о Керенском, кроме того, что большевики его разыскивают. Перед приездом Крыленко в штаб друзья генерала Духонина изо всех сил пытались уговорить его бежать, предлагая прятать его, пока тот не сможет совершить бегство, но Духонин отказался бросить свой пост. Поскольку все документы были у него, он решился выполнять свои обязанности до конца.
Когда Крыленко во главе большевиков добился доступа к штабу, генерала Духонина арестовали, довезли до железнодорожной станции и поместили в вагон, шедший на Петроград, где его намеревались предать суду. Самое серьезное обвинение против него заключалось в том, что он сопротивлялся идее заключения мира с Германией, намеревался содействовать дальнейшему пролитию крови бедного русского народа, а также дал генералам возможность сбежать.
Зная, что его совесть чиста, он спокойно сидел в вагоне, ожидая, когда поезд тронется, как вдруг на сцене появилась толпа взбешенных солдат и матросов, которые окружили его вагон. Среди них выделялся высокого роста матрос, который разбил окно купе и заговорил с генералом в самых оскорбительных выражениях. «Зачем отправлять его на суд в Петроград, – заявил он, – если мы можем судить его сами?»
Толпа вела себя все более угрожающе, пока, наконец, подстрекаемая жестоким матросом, она не сорвала дверь вагона и не набросилась на генерала, вначале с кулаками, а потом и штыками. Поиздевавшись над ним, они выбросили его полумертвым на перрон и топтали до тех пор, пока его не покинула жизнь. Они не уважали даже саму смерть, потому что проткнули штыком глаза трупа и воткнули в рот папиросу. Его бросили там, заявив: «Пусть люди видят, как мы обращаемся с теми, кто был к нам несправедлив и навязал нам эту империалистическую войну. Смерть кровопийцам российского народа!»
Молодая жена генерала была уже на пути к своему мужу в Могилев. Она приехала на станцию несколько часов спустя после этой жуткой трагедии и столкнулась с чудовищным зрелищем – ее муж лежит мертвый на перроне, его глаза проткнуты и во рту торчит папироса. С удивительным самообладанием она обратилась с просьбой разрешить ей забрать тело в Киев для похорон.
Похоронная процессия была остановлена на пути и вынуждена была вернуться домой, но той же ночью группа людей, включая и жену генерала, тайно перенесла тело патриота на кладбище. И они сами похоронили генерала, не оставив следов его могилы из опасения, что украинские большевики могут натворить еще больше бед, если прознают о том, что случилось. Таков был конец самого верного и мужественного человека, который неизменно пользовался любой возможностью, чтобы спасти честь России, и который был предан высоким принципам императора, который хотел завершения войны и доведения ее до почетного мира.
Хотя украинские большевики хозяйничали в Киеве, я все еще содержала госпиталь с его полным комплектом пациентов. Раненые офицеры поступали ко мне со всех сторон. Некоторые случаи были очень тяжелые, и мое сердце не позволяло отказать им в приеме.
За несколько дней до нового, 1918 года в мой госпиталь ворвались два украинских офицера в сопровождении пяти солдат и приказали мне закрыть его немедленно, потому что им требовались помещения для персонала отряда броневиков, один из которых тут же загнали в наш гараж. Я протестовала изо всех сил, потому что в Киеве осталось очень мало госпиталей, а имевшиеся были переполнены, к тому же многие раненые не могли передвигаться. Однако мой протест был бесполезен, а украинские офицеры вели себя так нагло и оскорбительно, что я чуть не плакала.
Я показала им палату, в которой лежал офицер, болевший тифом в тяжелой форме. «Этого человека нельзя трогать, это будет нечеловечно и жестоко!» – заявила я. Один из украинских офицеров, полковник Гладкий, мне ответил: «Мне наплевать! Мы не можем жить на улице. А вы обязаны подчиняться моим приказам». Голос его был грубым, с оскорбительной и злобной интонацией. Я повернулась к нему и сказала: «Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне? Не забывайте, кто я!» – «Я отлично знаю, что вы – княгиня, – был его ответ, – но времена переменились, и это обстоятельство на меня не производит ни малейшего впечатления! (Офицер ранее был полковником в полку императрицы Александры Федоровны, а теперь выдавал себя за украинца.) Чем скорее вы забудете о своем социальном положении, тем лучше», – продолжил он.
Офицеры ушли, но оставшиеся солдаты принялись откровенно грабить столовую, кухню и т. д., съедая все, что им нравилось, а мы были полностью во власти этих животных.
На следующее утро в госпиталь прибыл отряд солдат и начал выносить кровати, мебель и т. д. К моему удивлению, они попросили меня (фактически приказали) оставить кое-какое оборудование, принадлежавшее госпиталю, для себя, поскольку у них ничего не было. Они позволили мне сохранить за собой две-три палаты до 1 января, так что мои бедные пациенты все набились в эти две маленькие комнаты. Чтобы снять напряжение, я уступила комнаты в своей квартире для тяжелых больных, а сама отправилась просить российский Красный Крест оказать мне помощь и взять мой госпиталь под свою защиту. Но они ничего не могли для меня сделать, потому что сами точно так же пострадали и их тоже выселяли. Фактически закупленные ими болеутоляющие средства, инструменты и всевозможное медицинское оборудование были упакованы в ящики и стояли на улице.
Два дня спустя, в канун Рождества, мой госпиталь был окончательно закрыт. Бог ведает, что стало с нашими пациентами! Я знаю только, что это был один из самых несчастливых дней в моей жизни, потому что я три года держала свой госпиталь, а некоторые офицеры неоднократно были моими пациентами. Мне удалось оставить нескольких офицеров из бригады моего мужа в своей квартире, потому что беднягам было некуда идти. У меня нет слов, которыми можно было бы описать эту трагедию.
Через короткое время начались бои между русскими большевиками и украинцами. Первые хотели удержать Киев и скоро стали обстреливать город из артиллерии. Мы оказались на краю настоящего вулкана, который мог поглотить нас в любую минуту, а так как наш девятиэтажный дом стоял на холме, он бросался в глаза и был хорошей мишенью, что подтверждалось тем фактом, что однажды на него пришлось было четырнадцать попаданий из крупных орудий, которые большевики установили на противоположном берегу реки. Все окна во всех квартирах были выбиты, кроме нашей, потому что мы находились на первом этаже. Так как была зима и двадцать градусов мороза, можно представить себе дискомфорт и тяготы, которые это причиняло всем обитателям дома. Многие из них покинули свои квартиры и искали убежища.
Опаснее всего было выходить на улицу, но я была вынуждена это делать, потому что надо было закупать продовольствие. Я пользовалась временным затишьем в перестрелке, но она вдруг вспыхивала вновь. Со мной был мой племянник, когда мы увидели вблизи от себя бельгийского офицера, который споткнулся и упал. Пуля, убившая его, просвистела совсем рядом с нами. Поэтому нам пришлось отказаться от своей экспедиции и поспешить домой. Улицы были абсолютно пусты, и мы не слышали ничего, кроме непрерывной стрельбы, похожей на щелканье хлыста, и грохота больших орудий, который действовал на нервы и приводил в ужас. Пуля попала в окно моей спальни, и с тех пор в одной из рам осталось маленькое круглое отверстие.
Несколько раз, когда украинцы брали большевиков в плен, они расстреливали их у стены во дворе позади нашего дома. Некоторые из них не погибали сразу и мучились часами. Почти каждую ночь мы слышали этот жуткий шум и понимали, что стена вновь потребовала своих жертв. Все население жило в страхе, опасаясь, как бы большевики не взяли Киев. Среди людей, живших в моей квартире, была одна молодая дама, только что приехавшая из Петрограда. Она пыталась успокоить меня словами: «Поверьте мне, княгиня, большевики лучше, чем украинцы, – они более аккуратные!»
Наконец, после ужасной бомбардировки, длившейся всю ночь, большевики взяли город штурмом. Что это было за вступление в город! Как раз перед тем, как это произошло, хотя многие и верили, что украинцы победят, я благоразумно поменяла украинские паспорта, напечатанные на красной бумаге, на справку, в которой говорилось, что мой госпиталь закрыт по приказу украинцев и что я обязана устроить своих пациентов в своей квартире, так как им некуда было идти. Хотя наши офицеры и были тогда обеспокоены, у них скоро появилась причина благодарить меня за мою предосторожность.
В 11.30 кто-то постучал в мою дверь (электрические звонки во всем городе не работали). Это был полковник Гладкий, который был столь груб, когда захватывал мой госпиталь для людей своего дивизиона броневиков. Сейчас он пришел ко мне в большой тревоге и заявил: «Украинцы проиграли, а мне надо как можно скорее спрятаться, потому что я боролся против большевиков». Теперь, когда он понял, что находится в опасности, у него был совсем другой тон, и он пожаловался мне: «Вот 60 000 рублей, которые находятся под моей охраной. Сохраните их, княгиня!» Он оставил мне эти деньги и ушел. Мы спрятали деньги за шелковыми обоями в гостиной. Полковник Гладкий добавил: «Единственное лицо, которому вы должны выдать эти деньги, если меня убьют, – это кассир дивизиона. Пожалуйста, дорогая княгиня, помогите мне!» – «Теперь я уже «дорогая княгиня», – заметила я. – Вспомните, как вы уверяли, что все князья и княгини отменены!»
К счастью для меня, этот разговор происходил в присутствии свидетельницы – одной из оставшихся со мной медсестер. Я дала ему расписку на эту сумму, хотя он заявлял, что в этом нет необходимости.
Как я уже рассказывала, у моей дочери была гувернантка-француженка, а также ее старая няня. Хотя британский и французский консулы обеспечили специальный поезд для того, чтобы доставить своих соотечественников до границы, они предпочли остаться с нами и взять на себя риск подвергнуться ужасам, которые, как они знали, могут испытать в любую минуту. Слава богу, мы уцелели, но еле-еле!
Всю ту ночь я не могла уснуть, потому что стрельба не прекращалась и затихла лишь к шести часам, когда большевики, вероятно, уже овладели городом.
В семь часов утра раздался громкий стук; за дверью оказался отряд вооруженных до зубов большевистских солдат, наставивших на нас револьверы. Их командир отрывисто произнес: «Проверка, не прячете ли вы какое-нибудь оружие в своем доме. Можете ли предъявить какие-нибудь справки?» Я показала им свой сертификат сестры милосердия, и они нас покинули.
Едва лишь первый отряд большевиков ушел с нашей стороны квартиры, как слуга моего мужа Жозеф, проживший с нами двадцать лет, подбежал ко мне с белым как мел лицом и сказал: «Княгиня, не теряйте времени! Идите сюда!»
Солдаты-большевики пришли провести обыск в поисках оружия и боеприпасов, спрашивая при этом, где находится мой муж, генерал. Из дома вытащили пять офицеров и хладнокровно расстреляли неподалеку. Я страшно боялась, как бы мой муж (который прежде был адъютантом императора, князем, зажиточным человеком – и все это было против него) не разделил участь этих уже убитых офицеров. Я надела форму сестры, надеясь, что они уважат ее и что я смогу спасти своего мужа. Облик медсестры, по моему разумению, мог сгладить напряженную ситуацию, и тогда солдаты воспринимали бы меня скорее медсестрой, нежели княгиней, ведь большевикам были ненавистны все титулы.
Я поспешила в комнату мужа и обнаружила его беспомощно лежащим в постели. Его рана была настолько серьезной, что он просто не мог двигаться. Он был окружен этими животными с их ужасными мордами, и у многих глаза были залиты кровью, не оставляя места для белков. «Теперь пришло наше время! – выкрикивали они. – Ты уже не сможешь пить нашу кровь!» Под дулом револьвера они приказали ему встать и следовать за ними. Тут я заговорила с солдатами и спросила: «Разве вы не видите, что он не в силах подчиниться вам? Он слишком болен, чтобы идти!»
Тут они, увидев стоявшую в углу комнаты золотую саблю, приказали: «Немедленно сдайте оружие!» Мой муж ответил слабым, но твердым голосом: «Мою саблю я не отдам! Я был награжден ею за храбрость в двух войнах. Делайте что хотите, ведь вас много, а я один». Тогда они обратились ко мне: «Это вы – сестра Барятинская, которая содержит госпиталь на нижнем этаже?» Они все еще целились своими револьверами в мое лицо. «Да, я». Они сказали, что сожалеют, что этот госпиталь только для раненых офицеров, но не для солдат. «Почему же?» – спросила я. «Офицеры так плохо обращались с солдатами. В любом случае, – добавили они, – вы не сосали народную кровь. Но у вас все еще есть несколько офицеров в доме. Где они?»
И вновь мое сердце заныло от тревоги. Я пошла за ними в палаты, где на кроватях спали офицеры. Большевики потребовали предъявить справки, но я, к счастью, заранее поменяла бумаги, как говорила ранее. Большевики не стали делать никаких замечаний, как и не приказали раненым подняться с постелей и следовать за ними, как это они делали с теми, у кого были украинские сертификаты и кто воевал против них. Потом в конце концов большая их часть исчезла в дверях, но перед этим они угостили себя кое-какими серебряными приборами, лежавшими в столовой.
Я вернулась к мужу, который разговаривал с одним из солдат, который еще не ушел. Я услышала, как он сказал моему мужу на не очень хорошем русском: «Можете оставить себе вашу саблю!» И потом ушел. Я едва не потеряла сознание от облегчения, которое испытала при мысли, что почти чудом была спасена жизнь моего мужа и наших друзей. Я открыла дверь на лестницу, и швейцар воскликнул: «Княгиня, вы себе не можете представить, как я переживал за князя и офицеров, которые остались в доме! В соседней квартире сегодня рано утром забрали какого-то полковника и двух офицеров и расстреляли прямо на улице. Их служанка пошла вслед за ними и видела всю сцену. Она чуть не сошла с ума от всего этого ужаса. На улице валяются сотни трупов».
Вечером мы узнали подробности этого наводящего ужас побоища. Первым расстреляли митрополита Киевского Владимира. Это был человек строгих принципов, и его перевели из Петрограда в Киев, потому что он резко протестовал против влияния Распутина, чьи претензии на святость митрополит полностью отвергал. Императрица была этим глубоко оскорблена и настояла на беспрецедентном переводе митрополита Владимира из Петрограда в Киев.
Едва вступив в ограду, где располагалась Киево-Печерская лавра, солдаты-большевики вытащили из постели бедного семидесятилетнего старика и приказали ему следовать за ними. «Куда и зачем?» – спросил он. «Увидишь!» – был ответ. В темноте они отвели его в небольшой лес рядом с монастырем и расстреляли.
Многих наших друзей вытащили из их домов и убили, обвиняя в оказании помощи украинцам. Среди них были и юноши девятнадцати – двадцати лет, ставшие офицерами в годы войны. Их согнали в парк у дворца, где во время войны останавливалась вдовствующая императрица, а сейчас жили командиры большевистских войск, захвативших город. В парке лежали трупы убитых молодых людей, причем убийцы срывали с них одежды. Одна только семья потеряла пять своих мужчин. Лишь с огромными трудностями жены и матери убитых смогли забрать их останки и похоронить. И даже тогда им не дали гробов.
Осознав, что творится вокруг, я поблагодарила Господа за то чудо, которое сохранило жизнь моему мужу и его товарищам-офицерам, жившим в нашей квартире.
Я узнала, что некоторые французские офицеры из военно-воздушной миссии союзников на нашем фронте, которые не смогли уехать во Францию, были выброшены большевиками из своих квартир. Тотчас же я отправилась к ним, уговорила их прийти к нам и оставаться у нас. Потом мы прикрепили снаружи табличку, извещавшую, что квартира занята французской миссией, надеясь тем самым хоть немного обезопасить как себя, так и членов этой миссии.
Эти офицеры изо всех сил старались убедить меня, что если уж большевики пощадили нас поначалу, то теперь уж не станут нас трогать. Они полагали, что слухи преувеличивают истинное положение вещей.
Однако на утро следующего дня они получили повестки, в которых им приказывалось прибыть к полковнику Муравьеву, командовавшему большевистскими войсками, оккупировавшими город. Полковник Муравьев был выходцем из очень хорошей семьи и во время войны служил в дивизионе бронеавтомобилей, поднявшись до звания командира дивизиона. И тем не менее он не стыдился находиться во главе этих кровожадных бандитов!
Французские офицеры прибыли к Муравьеву во дворец в 9.00. В час дня они возвратились, не помня себя от ужасов, которые там увидели. У одного из них на самом деле в то утро появились седые волосы. «Княгиня, княгиня! – восклицали они. – Это просто неописуемо!» Они рассказали, что по всему дворцу – кровь, а бедняги-арестанты сидят на полу, без пищи, дрожа от холода. Еще до того, как они добрались до дворца, они натыкались на кучи раздетых и искалеченных трупов. Из окна комнаты, в которой их приняли, они видели тело офицера, расстрелянного в парке за домом. Им сказали, что миссия должна покинуть город, поскольку в ней уже нет нужды, а война заканчивается. Вне себя от счастья, что могут убраться подальше от сцен, которым они были свидетелями, офицеры собрали свои вещи и уехали в ту же ночь. Однако перед тем, как выбраться из России, им пришлось преодолеть долгий путь, потому что они могли покинуть страну только через Архангельск, поскольку все другие пути были закрыты.
Мы редко осмеливались выходить на улицу после всего того, что услышали. Тем не менее в тот же самый день, когда уехали французы, мне пришлось выйти из дому, потому что пришла мать одного молодого человека по фамилии Михайлов – единственного ее сына – и стала умолять меня отправиться в одежде медсестры во дворец и попросить пощадить его жизнь, потому что он был арестован. Она упала на колени, умоляя меня, и я, конечно, не могла ей отказать. Я один раз попробовала, но безуспешно, а потом вместе с другой сестрой сумела добраться до дворца, где сама увидела наводящие ужас груды трупов, лежавших там десятками. Среди них я узнала тело одного старого генерала по фамилии Рыдзевский, которому было восемьдесят шесть лет. Рассказывали, что он пытался спрятаться в Свято-Никольском монастыре, но его обнаружили и протащили по улицам за ноги – это похоже на правду, потому что голова трупа была совершенно разбита.
Я увидела печально известную правую руку Муравьева – матроса Ремнева, который был еще хуже, чем его хозяин, и обладал страшной властью над большевистской толпой, которая его боялась. Пальцы его были сплошь усеяны украденными кольцами, и в одной руке он обычно носил хлыст, а в другой часто держал золотую табакерку. У него было лицо настоящего бандита. Я спросила его о гражданине Михайлове. Он показал мне на следующую комнату и грубым хриплым голосом сказал пойти туда. Там сидела какая-то девушка и писала на столе, на котором лежали какие-то грязные бумаги. Я спросила ее о моем протеже, но она лишь устало заглянула в грязный список и произнесла: «Михайлов… Михайлов? Поищите его в парке», имея в виду, что он расстрелян.
Я поспешила прочь из этого дворца ужасов туда, где стояла мать, ожидая меня за воротами. Я не смогла рассказать ей того, что произошло, опасаясь ее непредсказуемого поведения, ведь последствия для всех нас могли быть самыми худшими. Я попыталась убедить ее, что для ее сына будет сделано все, что можно.
Перед уходом из дворца я разглядела в одной из комнат среди группы пленников господина Евреинова, брата фрейлины великой княгини Ксении, которая сейчас находилась в Лондоне. Господин Евреинов был одним из руководителей сети складов Красного Креста в Киеве. Там также был господин Шульгин, редактор одной из ведущих газет в Киеве, – тот самый, кто вместе с несколькими другими лицами осмелился обратиться к императору с предложением отречься от престола. С ними, как и со всеми пленниками, обращались как с животными – заставляли сидеть день за днем на голом полу, не давали стульев или кроватей.
Лишь тогда, когда мы вернулись в город, я рискнула рассказать бедной матери правду, и она сразу же бросилась назад, в надежде отыскать тело своего сына. «Почему же вы, княгиня, не сказали мне раньше? – воскликнула она. – Я бы сказала этим убийцам, что я о них думаю!» И я поняла, что правильно сделала, не сказав ей об этом сразу.
Мы узнали, что некоторые из наших друзей находятся взаперти в театре уже около десяти дней, где их держат под замком в ложах без каких-либо удобств. Единственное снисхождение, которое они получили, в том, что они могут получать еду от друзей, оставшихся на свободе. Среди заключенных были знаменитые генералы Драгомиров и Половцев. Заключенных ежедневно забирали на расстрел. Когда до генералов, как они полагали, дошла очередь, они попросили, чтобы их отвели к Ремневу на допрос. Рассказывают, что стоявший рядом большевик дал им понять, что согласен. Так как охрана их не знала и считала просто богатыми торговцами, генералов отпустили. Они немедленно бежали и, к счастью, не возвращались домой до тех пор, пока большевики не оставили город.
Пока у власти были украинцы, мы обменяли все свои деньги на только что выпущенные украинские ассигнации, напечатанные на столь плохой бумаге, что она рвалась при первой же возможности. Когда в город вошли большевики, эта украинская валюта потеряла всякую ценность, поэтому нам пришлось обменять ее в Национальном банке на русские деньги. То есть мы хотели поменять их, но в очередях на холоде весь день стояли толпы народа, жаждущие получить свои вклады. Потом выяснилось, что украинцы перед отступлением забрали все деньги. В итоге банк начал выдавать квитанции с обещанием выплатить деньги через неделю или десять дней. Поскольку эти деньги были нужны бедному люду на еду, можно себе представить, какие это влекло за собой трудности. К счастью, у нас нашлись добрые друзья, одолжившие нам денег.
Продовольствия в городе становилось все меньше, пока, наконец, большевики не сформировали Временное правительство, в котором министром финансов был восемнадцатилетний мальчишка. В практику был введен выкуп, и за нашего старого домовладельца Гинзбурга запросили 500 000 рублей. Большевики грозили протащить его по городу, привязав к лошадям, и он был вынужден дать письменное обещание уплатить сумму в течение трех дней.
Как-то днем зазвонил телефон, что происходило очень редко, потому что мы старались разговаривать по телефону как можно реже. Портной моего мужа сообщил мне, что есть новость: украинцы и австрийцы недалеко от города и будут в Киеве, возможно, через два-три дня, чтобы спасти нас. Большевики правили здесь около двух недель и за это время убили более 3000 человек, в большинстве своем из лучших семей и во многих случаях – самым зверским образом. Последние дни их власти не поддаются описанию. Они не позволяли даже хоронить их жертв.
В связи с этим я забыла упомянуть один поразительный случай, происшедший на раннем этапе их правления в Киеве. Они устроили самую пышную церемонию похорон тех, кто был убит украинцами. Событие было отмечено с огромной помпой. В основном были заказаны красные гробы, но для Пятакова, человека из добропорядочной семьи, ставшего большевиком и поднявшегося до уровня руководителя, был сделан гроб из сплошного серебра. Процессия была очень длинной, и в ней не было позволено участвовать ни одному из священников. Пели «Марсельезу» и «Интернационал». Улицы, по которым двигалась процессия, были пусты, потому что никто из жителей не осмелился появиться, опасаясь испытать на себе гнев толпы. А в это время тела самих жертв большевиков валялись сотнями там, где пали.
Тела погибших большевиков были похоронены в дворцовом парке, но недостаточно глубоко, так что весной гробы были отчетливо видны, а запах был таким омерзительным, что пришлось засыпать эти могилы негашеной известью.
В конце периода оккупации австрийцы, с которыми, как стало ясно, пришли и германские войска, заявили большевикам, что, если те немедленно не оставят город, он будет подвергнут артиллерийскому обстрелу. В итоге новоиспеченное большевистское Временное правительство обратилось в бегство. Босяки вместе с заключенными, выпущенными из тюрем после взятия города, принялись громить винные склады по всему Киеву. Здесь и там по улицам бродили, как сумасшедшие, пьяные бандиты. Что же теперь будет? Мы собрали всех жильцов для того, чтобы обсудить положение и решить, как защитить наши квартиры от озверевшей толпы. Было решено запереть большую переднюю дверь и ворота и забаррикадировать их бревнами. Для круглосуточной охраны мы наняли тридцать шесть бывших офицеров. Достать оружие было нетрудно, потому что большевики перед уходом по дешевке продавали все подряд.
За два дня до отступления большевиков нас в полночь разбудил наш верный Жозеф и взволнованным голосом сообщил, что ворвались большевики и застрелили двоих охранников, бывших в это время на посту. Я вышла и увидела нашего часового, лежавшего в луже крови. Разрывная пуля попала ему в живот. Он ужасно страдал, и ничем нельзя было ему помочь, кроме перевязки, до тех пор, пока смерть не избавила его от мучений. Похоже, нападавшие убежали туда, откуда появились. Однако другой подошедший охранник сообщил, что они возвращаются.
Я, увидев, как подходят вооруженные люди, бросилась к двери своей квартиры, но тут во всем городе вдруг погас электрический свет – мы узнали потом, из-за аварии на электростанции. И это нас спасло, потому что, хотя во двор и ворвалось около семидесяти бандитов, они оказались в темноте и не разглядели наших дверей. Я кинулась к телефону и позвонила во дворец, требуя, чтобы центр Красного Креста послал мне защиту от грабителей. Меня спросили, кто говорит, и я ответила: «Сестра Барятинская». На это мне пообещали направить отряд. Ситуация была чрезвычайной, поэтому пришлось обращаться к красным за помощью и защитой от еще более ужасной банды красных. Мой муж боялся, что положение самое критическое.
Ожидая прихода отряда, мы забаррикадировались в нашей квартире, поскольку ничего иного поделать не могли, а головорезы, как мы догадывались по шуму, уже были внутри дома. Полковник Воейков, находившийся среди нас, был очень сильным человеком, и он плечами подтолкнул огромный шкаф к дверям, подкрепив его для большей безопасности чемоданами. Я чуть не падала от перенапряжения и тревоги, думая о своей дочери, которой тогда было лишь четырнадцать лет, и о муже, лежавшем больным в постели. Полковник раздал всем по револьверу. Мы сумели взобраться наверх и выглянуть в окно над дверью и так заметили в неясном свете приход отряда Красной гвардии. Это была весьма пестрая группа, одетая в разномастные мундиры и другие одеяния. Отряд подошел около двух часов ночи и примерно три часа вел оживленную дискуссию с грабителями, но без какой-либо конфронтации. О чем они говорили, нам было неизвестно. Наконец, в пять часов утра все ушли.
Я тут же кинулась к нашему раненому, но он уже умер. В любом случае его было невозможно спасти, настолько ужасны были его раны.
Так завершилось то наше ночное приключение. Хотела бы добавить несколько слов о полковнике Воейкове, чьи сила и мужество так помогли нам вытерпеть все эти мучения. Не так давно до нас дошла печальная новость: он умер в Сербии, оставив после себя жену и двоих маленьких детей без каких-либо средств к существованию. В первые дни революции он был офицером в том же полку, что и мой муж, – стрелков императорской семьи, о котором я рассказывала ранее. Когда большевизм дошел и до этого полка, в то время находившегося на фронте, был сформирован совет солдатских депутатов, который взял в свои руки власть и стал решать, кому из офицеров оставаться, а кому – уйти. Он пришел к решению, что полковник Воейков – один из тех, кто должен уйти.
Офицеры организовали для Воейкова прощальный ужин. На нем у него хватило смелости поднять свой бокал и произнести во всю мощь голоса тост: «За здоровье его величества императора!» За этими словами последовал хор «Ура!», а застигнутые врасплох солдаты присоединились к своим офицерам.
Но его вестовой, заметивший, что среди солдат было немало таких, которым вовсе не по вкусу здравицы в честь императора, быстро увел полковника с вечеринки и помог ему спрятаться в соседнем лесу, укрыв его листьями. Там полковник проспал ночь, согретый, вероятно, сопровождавшим ужин вином. Утром пришел ординарец и вывел его на дорогу в Киев, где он присоединился к нам. Оказалось, что ординарец спас Воейкову жизнь, потому что солдаты разослали поисковые группы с приказом схватить полковника.
<< Назад Вперёд>>
