В мае 1914 года муж получил отпуск от его величества императора и генерала Иванова (командующего Киевским военным округом, в штабе которого он состоял), чтобы отправиться за границу на один из германских курортов с минеральными водами, где он хотел принять ванны для лечения своего ревматизма.
Нас была большая группа: мой муж, я, дочь, ее старая английская няня мисс Вайз, французская гувернантка, моя служанка и Жозеф, слуга моего мужа.
На тот день, на который мы наметили отъезд, муж, никогда не любивший спешить, отложил решение своих дел и занимался этим до самой последней минуты, так что мы чуть не опоздали на поезд, и пришлось позвонить на вокзал, чтобы он нас подождал. Наш шофер вел машину так быстро, что я ежеминутно опасалась, что нас либо выбросит из машины, либо случится какая-нибудь беда. Я сказала мужу, когда машину швыряло из стороны в сторону: «Пожалуйста, попроси водителя ехать помедленнее, или произойдет авария!» Муж ответил: «Это вполне надежный водитель, он знает, что делает». Я сказала: «Когда мы вернемся, я лучше буду выглядеть смешной и возьму извозчика, чем еще раз отдамся на милость этого лихача».
Это замечание казалось пророческим, потому что, когда я в сентябре приехала домой, война была в полном разгаре, и мне пришлось воспользоваться этим примитивным средством передвижения, потому что наша машина была реквизирована на нужды фронта.
Мы едва успели вскочить в поезд и начали свое путешествие. Наша первая остановка была в Варшаве, где мой муж хотел нанести ответный визит генерал-губернатору или наместнику в Польше – генералу Жилинскому.[21]
Так как время было летнее, генерал жил во дворце Лазенки. Прежде это была собственность короля Польши Станислава Потоцкого, который взошел на трон благодаря влиянию и протекции императрицы Екатерины Великой. Он правил лишь короткое время, но этого хватило, чтобы обогатить дворец многими предметами искусства из Франции и других стран – настоящее приобретение для его потомков. Дворец находился посреди великолепного парка, украшенного аллеями старых деревьев всевозможных видов – от елей с севера до экзотики юга, а также засаженного кустарником, который наполовину скрывал красивые скульптуры. В самое жаркое время эти аллеи были в плотной тени, образованной нависшими и переплетенными ветвями деревьев по обе стороны, и даже солнце не могло туда проникнуть.
Генерал-губернатор Жилинский и его жена пригласили нас на обед. Когда мы вышли из столовой, между моим мужем и генералом состоялся серьезный разговор наедине. Генерал выглядел очень озабоченным и обеспокоенным поведением соседней Австрии, хотя в тот момент войны он не ожидал. С тех пор я и в Варшаве больше не бывала, и генерала и его жены больше не видела.
В соответствии с нашим планом мы отправились в Берлин, где остановились на несколько дней, чтобы проконсультироваться у врачей, а потом поехали в Висбаден. Мы, как обычно, остановились в Hotel Nassauerho£ Там прожили около месяца и время провели очень спокойно, пока мой муж занимался лечением. Однако встретили много друзей и знакомых. Среди них был князь Константин Радзивилл, лечившийся от тяжелого приступа подагры. Он был весьма удивлен тем, что его лечение не дает нужного эффекта, но тут нечему было удивляться, когда после утренних ванн и процедур он позволял себе за обедом добрый бокал шампанского, которое является величайшим врагом его болезни. Он был большим оригиналом. К смокингу он всегда надевал сорочку с жабо, как старомодный дворянин.
Когда началась война, большинство членов семейства Радзивиллов жили в своем имении Несвиж как беженцы. Он был с ними. Как-то после полудня, проезжая через лес, окружавший имение, в одноконном экипаже, он увидел бегущего волка, что для России было не так уж необычно – ведь на волков охотятся в охотничий сезон. Но князь, который вряд ли до этого посещал Россию (в тот момент он находился в качестве беженца из Германии), был так ошеломлен, что распахнул окно коляски. Затем, оставаясь с разинутым ртом и широко раскрытыми глазами, он поспешно поднял стекло окна и попросил возницу повернуть назад. Гордясь своим поступком, он произнес: «Не правда ли, я здорово сделал?» – к огромному восторгу всей семьи. Эту историю мне рассказал один из ее членов.
Пока мы были в Висбадене, к нам часто захаживал русский посол в Германии Свербеев, и мы стали хорошими друзьями. Он прибыл из Эймса, куда ездил поправить здоровье.
Из Висбадена моя дочь, сопровождаемая своей няней мисс Вайз, поехала в Швейцарию. Мы проводили ее до станции и попрощались. Потом мы продолжили свою поездку в Берлин, где опять встретили Свербеева и провели много приятных вечеров, играя в бридж. Как хозяин он был бесподобен. Он давал великолепные обеды, а его повар был художником своего дела. В то время он занимался переустройством и украшением посольства и здесь проявил изысканный вкус.
Наступил конец июня. Стояла жара, но нам пришлось задержаться, поскольку мужу было необходимо несколько раз посетить дантиста. Потом он собирался вернуться к своим обязанностям, а я, как обычно, хотела поехать в Карлсбад, чтобы пройти курс лечения от своей болезни. Часто мы проводили день за городом в теннисном клубе, где было прохладно и достаточно тени.
Как-то днем я вместе с г-ном Боткиным (первым секретарем Российского императорского посольства) и его женой поехала в этот клуб, где встретила русского посла и князя Васильчикова (также работника посольства). Мы только что начали партию в бридж, когда нас прервал приезд какой-то австрийской дамы (кажется, это была графиня Шенбург), бывшей в величайшем возбуждении и печали.
Она была переполнена эмоциями и произнесла со слезами на глазах: «Вы слышали эту ужасную новость? В Сараево убиты эрцгерцог Франц-Фердинанд и его супруга». Это было 28 июня.
Мы были так шокированы этой новостью, что никто не мог произнести ни слова, и компания разошлась. Свербеев немедленно поехал в австрийское посольство, чтобы выразить соболезнования.
Я сразу же возвратилась в отель и сообщила мужу, что произошло. Я подумала вслух: «Не думаешь ли ты, Толи, что это приведет к серьезным осложнениям в Европе?» Но он лишь ответил: «Нет, это всего лишь локальный инцидент».
А на следующий день по пути в Россию из Франции через Берлин проезжала великая княгиня Мария Павловна. Мы обедали с ней в русском посольстве и могли говорить только на одну тему. Обсуждая ее, она выразила то же мнение, что и мой муж: «Я убеждена, что эта трагедия не будет иметь политических последствий».
Кто бы мог вообразить, что убийство предполагаемого наследника австрийского трона вовлечет почти весь мир в такую страшную катастрофу и что наша любимая страна в результате этого окажется в таком ужасном состоянии, как сейчас!
Во время нашего короткого пребывания в Берлине одна частная проблема заставила нас немало поволноваться. Мой племянник, единственный сын усопшего брата, в то время усердно готовился к сдаче военных экзаменов в Киеве. Он получил образование в Америке и приехал в Россию, чтобы изучить русский язык. После смерти моего брата мы его приняли как сына. Сдавая свои экзамены в Киеве, он попросил нашего разрешения съездить на могилу своей матери в Германию, где она скончалась после долгой болезни. Мой муж сразу же дал согласие, а я попросила племянника захватить с собой из Киева кое-какую понадобившуюся мне одежду. Он сообщил телеграммой, что едет, но телеграмма была такой неясной, что из нее было непонятно, когда он приезжает и каким поездом. В тот день, когда мы ожидали его приезда, я пошла в гостиную своего отеля на завтрак и там увидела ящик со своими вещами и поняла, что мой племянник приехал.
Я спросила официанта: «Откуда взялся этот ящик?» Тот ответил: «Какой-то господин принес его в шесть часов утра, но не стал вас беспокоить и ушел в парикмахерскую, он скоро должен вернуться».
Время шло, и, так как он не появлялся, я обратилась к мужу: «Интересно, где он может быть?» Муж сказал: «Он человек молодой и, возможно, пошел осматривать город и забыл о времени».
Но когда наступил вечер, а он все не возвращался, мы забеспокоились, и муж тотчас отправился в посольство, чтобы выяснить, в чем дело, а через посольство была проинформирована полиция. Но хотя мы усердно его разыскивали, он, казалось, сквозь землю провалился. Искать его было равносильно поискам иголки в стогу сена. Мы были очень встревожены, не представляя себе, что могло с ним случиться.
Спустя два месяца мы узнали, что он уехал в Америку, начитавшись литературы о молниеносном обогащении, всех этих романов, где описывались приключения в Клондайке и т. д., которые распалили его воображение до такой степени, что он решил, что должен проверить себя. Он продал все, что имел, ради этой ерунды и уехал за границу.
Он попытался заниматься фермерством, но, так как ничего в этом не смыслил, потерпел полный крах и через короткое время дошел до такой нужды, что был на грани голода. А так как климат там очень суровый, он чуть не замерз до смерти. Потом он нам рассказывал, что на Рождество, когда он почти отчаялся, когда неоткуда было ждать помощи, а он чувствовал себя изнуренным и несчастным, он вытащил из кармана маленькую фотографию, которую всегда носил с собой. Это было фото моей юной дочери, в то время десятилетней, к которой он был так привязан и которая его всегда так подбадривала.
В день, когда разразилась война, его записали волонтером в канадскую армию. Он вел себя так же, как и другие томми, и никто не подозревал, что он более высокого ранга, чем простой солдат, которым он прикидывается. В 1916 году он вернулся в Россию.
Племянник рассказывал мне о себе: «Однажды утром, когда я был на строевой подготовке, ко мне подошел майор и сказал: «Ты нужен России. Пришел приказ его величества короля Георга сообщить тебе, что тебе позволено уехать к твоему дяде, князю Барятинскому». Все в полку были поражены, а я чувствовал себя очень неудобно. Вы знаете, тетя, какой я стеснительный. Я не могу передать, как я был счастлив при мысли, что опять смогу вас увидеть!»
Потом он блестяще сдал экзамены и был самым умелым офицером в полку бригады моего мужа, где оставался до тех пор, пока она не была распущена в начале революции. Мы получили очень любезное письмо от майора канадской армии, в котором тот сообщал, что мой племянник вел себя как воин и как джентльмен, а его поведение было безупречным. Жаль, что он вернулся в Россию, майор был бы рад, если б он остался в Канаде.
В настоящее время мой племянник находится в Константинополе, куда был вынужден бежать вместе с армией Врангеля, когда служил нашему делу в Крыму.
Мой муж уехал из Берлина, чтобы сопровождать царя во время визита президента Пуанкаре. Когда я прощалась с ним на вокзале, я отправлялась в Карлсбад. Я не имела ни малейшего представления о том, как трудно будет мне вернуться в свою страну.
В Карлсбаде проживали известный архиепископ и начальник германского Генерального штаба граф фон Мольтке. Я часто видела их вдвоем, вероятно занятых важной беседой.
Отношения между Австрией и Сербией становились все более и более напряженными, и повсюду шепотом произносили зловещее слово «война».
Однажды я встретила русского адмирала Скрыдлова и сказала: «Газеты очень мрачно смотрят на нынешний кризис».
И он ответил: «О, такова их профессия – придавать слишком большое значение мелочам и делать из мухи слона. Позаботьтесь о своем здоровье, княгиня, и не волнуйтесь о непредсказуемом».
И архиепископ, и граф фон Мольтке вдруг исчезли из Карлсбада, и скоро я поняла, что не переоценивала опасности. Быстро была развернута мобилизация, слуги из всех отелей отправились на призывные пункты. Вновь пошла молва о войне, но на этот раз между Россией и Австрией.
Все газеты демонстрировали враждебность по отношению к нашей стране, поскольку наш император был защитником славянства.
Я решила тут же покинуть Карлсбад. Прежде всего я послал три телеграммы: одну мужу в Россию, другую – дочери в Швейцарию, а третью – нашему российскому послу в Берлин. Пошла в банк снять деньги, но, к своему великому удивлению и возмущению, услышала от банкира, что эти деньги конфискованы.
«Почему? – спросила я. – Ведь в данный момент между нами нет военных действий!» – «Тем не менее, – отвечал он, – мы получили строгий приказ из Вены ничего не выплачивать русским». Поведение кассира было настолько наглым и дерзким, что я возмутилась до предела.
Ответы на свои телеграммы я не получила и была в таком отчаянном положении, что не знала, что делать. Наконец, я рассказала о своих бедах привратнику Hotel Imperial, который знал меня на протяжении стольких лет, и он предложил мне немного денег на поездку.
Я сказала: «Но может быть, я не приеду на будущий год – неизвестно, что может случиться, ведь прогнозы очень мрачные». – «Не думаю, что война будет долгой, а я только рад вам помочь, ваше сиятельство», – отвечал он.
Спустя шесть лет, когда я вернулась в Карлсбад, я узнала, что бедняга умер, поэтому я отдала свой долг его вдове.
На следующее утро я покинула Карлсбад. Австрия тогда вела быструю мобилизацию, война уже началась, и каждый поезд был битком набит новобранцами. С курортов по домам хлынул поток туристов (в основном русских). К тому времени, когда я добралась до австро-баварской границы, толпа возросла до огромных размеров, и суматоха царила неописуемая. К счастью для меня, знакомый мне австрийский князь дал мне письмо для начальника станции, без которого я бы оттуда не выбралась. Тот был очень любезен и вежлив и для начала отвел нас в маленькую заднюю комнату и закрыл в ней, попросив подождать его полчаса. Но прошло более двух часов, пока он появился. Я стала тревожиться, а моя служанка подумала, что мы пропали. Наконец, он пришел за нами и извинился за долгое ожидание. Он произнес: «Не желает ли княгиня следовать за мной?»
Он повел нас к перрону, который был забит людьми – целое море голов, между которыми не найдется места для булавочной головки; все дерутся, кричат, стараясь добыть себе место в поезде. С помощью начальника станции я, наконец, добралась до своего купе. Я задыхалась и была измотана, проталкиваясь через эту бурлящую массу. Пыхтя и толкаясь, я пробралась на свое место в купе третьего класса (вместе со служанкой и багажом) и была счастлива, когда он запер меня там. Пищу достать было невозможно. Все станции были забиты войсками, хотя война еще не была объявлена. Однако в воздухе уже ощущалось нечто недоброе. У меня в голове была лишь одна мысль: добраться до Швейцарии, забрать дочь и прорваться в Россию.
Когда я приехала в Мюнхен, я спросила в отеле, где остановилась, есть ли какие-либо письма или телеграммы на мое имя, но, к моему разочарованию, там ничего не было. Так как я оказалась абсолютно без средств к существованию, а Германия начинала мобилизацию, я выяснила адрес русского священника, чтобы узнать от него достоверные новости. Он пригласил меня отобедать с ним. Он заметил: «Княгиня, вы выглядите очень усталой. Я бы посоветовал вам задержаться на короткое время в Мюнхене. Сейчас над вашей головой не висит дамоклов меч». Я ответила: «Мне будет очень приятно отобедать с вами, но я должна успеть на вечерний поезд в Ко».
Мысленно я ощущала себя сидящей на пороховой бочке. Но судьба была на моей стороне. Мне повезло, и я села на поезд. Это был последний удобный поезд в Швейцарию.
В Монтре меня встретили моя маленькая дочь и ее гувернантка, и мы поехали в Ко. Никогда не забуду, как счастлива была я опять находиться рядом со своим ребенком. На следующее утро, проснувшись, я выглянула в окно. Перед моими глазами развернулась изумительная панорама. В облаках терялись горы, увенчанные снеговыми шапками, в долинах на зеленых полях мирно паслись коровы, а вдалеке лучи солнца, отражавшиеся от водной поверхности синего озера, создавали впечатление тысячи миниатюрных солнц, плавающих на воде. Вид был настолько мирный и безмятежный, что я с трудом могла себе представить, что война была уже на пороге Европы.
Днем ко мне подошел официант и произнес: «Знает ли ваше сиятельство, что объявлена война между Германией и Россией?»
Я не могла поверить своим ушам. Наш русский священник (о котором я до этого говорила) уверял меня в обратном!
Чтобы убедиться, что эта новость правдива, и оценить ее важность, я позвонила консулу в Женеву, сумев соединиться с ним после больших трудов, потому что все телефоны и телеграфы были заняты. Ответ был утвердительным. Его слова таковы: «Да, княгиня, я только что получил официальную информацию о том, что объявлена война между этими двумя странами. Советую вам идти к русскому послу в Берне, который, может быть, даст вам денег на обратную дорогу домой».
До сих пор во всех нас живы горькие воспоминания об ужасной тревоге, которую мы пережили в те моменты. Однако у меня не было времени для размышлений. Я была обязана действовать. Я сказала няне: «Нам надо собираться и немедленно уезжать».
В отеле царила обстановка, которую можно охарактеризовать словами «спасайся, кто может». Нам пришлось взвесить на станции свой багаж и уплатить, но никто не задумывался, правильно ли насчитали сумму. Это был последний фуникулер, и мы слышали вокруг себя лишь «Проходите, проходите, мы сейчас же закрываемся».
Из Монтре я позвонила в Женеву французской гувернантке моей дочери, чтобы нас встретили в Лозанне. Тут нам советовали ехать в Базель, откуда мы могли следовать до Сен-Луи и далее в Россию, как это уже сделали некоторые наши соотечественники.
Поезд шел очень медленно, он просто полз. Все были в состоянии крайнего возбуждения. Мы взяли с собой мадемуазель в Лозанне и приехали в Базель в два часа ночи.
Там не было ни носильщиков, ни тележек, ни каких-либо транспортных средств, чтобы добраться до отеля. Все мы очень устали, город был погружен в кромешную мглу, и я никак не могла вспомнить дорогу до гостиницы «Les Trois Rois», в которой останавливалась раньше. Однако на станции мы оставаться не могли, поэтому отправились в путь пешком.
По дороге нам попался небольшой ресторан, перед которым стояла большая автомашина. Я зашла в ресторан и спросила: «Кто хозяин этой машины?»
Я попросила его позволить нам воспользоваться ею, чтобы доехать до отеля, поскольку со мной была маленькая девочка слабого здоровья. Человек озадаченно посмотрел на меня и заговорил хриплым голосом. Я дала ему свою визитную карточку и объяснила свое затруднительное положение. Его поведение изменилось, и он предложил сам довезти нас до гостиницы, причем помчался по узкой улочке с такой скоростью, что я засомневалась в отношении его истинных намерений, но, к счастью, перед нами уже появился отель.
Он был заполнен до предела, но нам удалось получить один номер, который мы делили впятером (не считая наших двух собак), но были просто рады оказаться под какой-то крышей и не могли себе позволить быть привередливыми.
На следующее утро я встретила графа Тышкевича (который во время войны женился на княгине Радзивилл, а в прошлом году был представителем Латвии в Лондоне). Он, как и мы сами, хотел вернуться в Россию. Он одолжил нам 1000 франков, и мы решили пробиваться вместе. После короткого совещания о том, какие следует предпринять шаги, чтобы добиться свободного проезда, мы отправились к германскому консулу. Однако он сказал нам, что уже слишком поздно ехать через Германию, поэтому мы решили ехать в Берн и сразу же это сделали.
В то время нашим представителем был г-н Бахараш. Его женой была знаменитая мадам Кулемина, которая ранее была в течение короткого времени в морганатическом браке с великим герцогом Гессенским, но этот брак был аннулирован.
Я пошла прямо к нему, но он ответил: «Княгиня, что я могу сделать? Поездов практически нет, а тут толпа русских, желающих вернуться на родину. И все они приходят ко мне за советом и деньгами, а я ничего не могу сделать. Вам лучше всего будет пойти к барону Ромбери, германскому представителю».
Барона я знала ранее по Санкт-Петербургу. Он какое-то время был там секретарем германского посольства. Он был со мной исключительно любезен, но сказал: «Сожалею, княгиня, но уже слишком поздно. Могу предложить вам пойти к итальянскому либо французскому послу. Может быть, они предоставят в распоряжение россиян транспорт из Марселя или Генуи».
«Давайте зайдем к этим господам», – предложила я графу Тышкевичу.
Оба были любезны, но не смогли помочь нам ничем.
Я была рада, что была наделена даром терпения спокойно выслушивать все их оправдания.
Ничего не менялось. И тут, когда я проходила мимо агентства Кука, мне в голову пришла блестящая идея. Я решила обратиться к ним и сказала графу: «Кук – это огромная сила. Они наверняка знают, что делать».
В агентстве мы встретили самый сердечный прием, и перед нами, наконец, засверкал лучик надежды. «В данный момент, княгиня, поезда не ходят, но, как только движение возобновится, вы первыми узнаете об этом».
Позже вечером в наш отель зашел их агент и сказал: «У меня для вас хорошие новости. Рад вам сообщить, что через два дня пойдут пассажирские поезда. Вам следует забронировать себе места, потому что в Италию едет очень много людей. У нас есть информация, что итальянское правительство предоставит суда для отправки российских беженцев домой».
Через два дня мы попрощались с Берном и поехали в Рим. Примерно через три часа после отправления в ресторане ко мне обратился какой-то пожилой мужчина с длинной белой бородой, в странной старомодной одежде и очень большой шляпе. У него был усталый и потрепанный вид. Он приподнял шляпу и сказал мне: «Простите мне мою вольность. Хотя мы лично с вами незнакомы, но я знаю, что вы княгиня Барятинская. Я служил вместе с фельдмаршалом князем Барятинским, и он так хорошо ко всем нам относился, что, думаю, и вы будете так же, поскольку у вас то же имя. Я – старый врач из Саратова, моя фамилия Сатрапинский. Я совершенно беспомощен и с огромным трудом бежал из Германии в Швейцарию. Я был на волосок от смерти и потерял все, что у меня было». Его глаза были полны страдальческих слез.
Мне его стало очень жаль, и я ответила: «Дорогой доктор, я бы с радостью помогла вам добраться до нашей любимой страны, но в данное время я не двойник Рокфеллера, как это ни прискорбно. У нас есть деньги только на наши билеты и самая малость на езду, чтобы доехать до места назначения».
И все-таки он был так стар и немощен, что мы не могли отказать в его просьбе, потому купили ему билет, в результате чего остались без единой копейки.
По приезде на следующее утро в Милан мы были настолько усталыми и голодными, что еле стояли на ногах. Мы могли себе позволить лишь чашку кофе и кусочек хлеба на каждого.
Дожидаясь на вокзале следующего поезда, мы встретили одного итальянского графа, с которым я познакомилась ранее в Ницце, а потом вновь встречалась в Берне.
Он сразу же заметил меня и предложил: «Я так рад встретить вас, княгиня! Я еду на рыбалку. Не поедете ли вы со мной? До поезда еще полным-полно времени».
Но я отказалась от приглашения и объяснила: «Мы так устали и голодны после этой жуткой ночи, что предпочли бы остаться там, где находимся».
Я подумала, что это будет ему намеком на то, чтобы устроить для нас хороший обед, но он не клюнул, и нам оставалось только сокрушаться. Такова ирония судьбы, и я была почти в бешенстве, что он мог оказаться таким тупым, и мы сидели, скрипя зубами. Когда он ушел, нам стал очевиден юмор ситуации, хотя мы все еще были раздражены.
Он заявил, что идет ловить рыбу, раздразнив наши бедные пустые желудки.
Была середина августа, и в поезде поэтому было пыльно и жарко, так что, когда мы приехали в Рим, были совершенно истощены. К счастью для нас, на вокзале был интендант из «Гранд-отель», который встречал своего менеджера.
Он сразу же узнал меня: «Бонжур, мадам княгиня! Надеюсь, вы направляетесь в наш отель?» – «Прошу вас понять, что я нуждаюсь в вашей помощи, потому что мой кошелек совершенно пуст». Он засмеялся и ответил: «Я рад быть к вашим услугам, княгиня, и хотя в отеле сейчас идет ремонт, несомненно, смогу вас устроить».
Через час мы с комфортом устроились в своем номере. Бедный старый доктор не отставал от меня ни на шаг, он боялся, что мы его бросим.
Как только я привела себя утром в порядок, я поехала к русскому послу (в то время это был Анатолий Крупенский). И он, и его жена с сочувствием отнеслись к нашим злоключениям (не только нашим, но и всех русских). Я знала их уже несколько лет, и они были так гостеприимны и любезны, что каждый пользовался их добротой. Российское посольство походило на крепость, и ее осаждали те, кто хотел вернуться в свою страну. Весь день бедняга не знал покоя. Его донимали со всех сторон расспросами: «Отправится ли какой-нибудь корабль? Когда и как я получу деньги?» И у него для каждого был один и тот же ответ: «Я не знаю». Я восхищалась его терпением и вежливостью по отношению ко всем обращавшимся.
Он сообщил мне: «Из Турции поступают очень тревожные новости. Можно в любой момент ожидать ее вступления в войну. Черное море усеяно минами, и судоходство по нему крайне опасно».
Посол пообещал отправить телеграмму моему свекру, но предупредил меня, что почти невозможно получить какие-либо деньги из России. Поэтому нам пришлось дожидаться развития событий.
Поскольку я так часто бывала в Риме, я была рада показать все богатства Вечного города своей группе. Из-за жары выходить из дому до заката солнца не имело смысла, а так как у нас было очень мало денег на экскурсии, мы обычно отправлялись в город пешком. Иногда, когда входной билет в какую-нибудь достопримечательность стоил по лире на брата, мы спокойно ретировались. Ведь нас было семеро, и мы не могли себе позволить такой роскоши, чем забавляли себя и удивляли гидов. Из-за старого доктора нам приходилось идти очень медленно, потому что он не мог угнаться за нами и часто терялся, чем очень забавлял мою маленькую дочь, которой приходилось отыскивать его и приводить туда, где мы его поджидали.
Отель стал заполняться русскими беженцами, и все стремились вернуться в свою страну. Среди них были знаменитый граф Витте, князь Волконский, сбежавший из посольства в Вене с совершенно разрушенным здоровьем, князь Джаваха, русский, но татарского происхождения. Этот последний был практически религиозный фанатик. Говорили, что Джаваха обращался к его святейшеству с целью выкупа мощей святого Николая (похороненного в склепе собора в Бари), за которые он предлагал огромные деньги. Эта просьба была папой с возмущением отвергнута, и его глубоко оскорбило, что у князя хватило смелости предположить, что какие-либо мощи можно приобрести за деньги. Святой Николай так же чтим итальянцами, как и русскими.
Пока мы в Риме дожидались разрешения своей судьбы, папа Пий X страдал от тяжелой болезни. Он был настоящим слугой церкви, и каждого вдохновляли его милосердие и доброта. Его терзали мрачные предчувствия того, что принесет эта война, и он был так встревожен, что, несомненно, это сыграло свою роль в фатальном исходе.
В тот вечер, о котором я рассказываю, состояние его здоровья было столь тяжелым, что его кончины можно было ждать с минуты на минуту. Как и многие постояльцы отеля, мы решили отправиться на площадь Святого Петра перед Ватиканом, чтобы узнать самые последние новости. Она была до предела запружена верующими, которым хотелось увидеть самый свежий бюллетень.
После расспросов мы узнали, что папа находится в самом критическом состоянии и может вот-вот отойти в мир иной.
По обычаю, когда папа умирал, в Ватикане гасли все огни, за исключением одной свечи на подоконнике его комнаты. Море поднятых вверх лиц было обращено к этому окну в апартаментах, где медленно уходила жизнь из их любимого понтифика. Поскольку толпа придвигалась все ближе и ближе, мне пришлось буквально уносить ноги и бежать, пока я не очутилась возле стен Ватикана. К счастью, я заметила небольшую деревянную дверь в массивных железных воротах, и, так как я не могла вернуться назад, я вошла в эту дверь. Там мне встретились два швейцарских гвардейца, специально приставленные для охраны папы и одетые в средневековые костюмы.
Мое положение было нелепым. Я не знала, как объяснить гвардейцам свое появление, но они молча указали мне на столик во дворе, на котором лежал список с тысячами имен людей, пожелавших выразить свое сочувствие в связи с болезнью главы католической церкви.
Видя мое колебание, один из них сказал мне: «Запишитесь на этом листе, но, думаю, уже поздно. Его святейшество умрет с минуты на минуту».
Теперь отступление было невозможно. Я поискала глазами другой выход.
Из двора был виден проход, через который я прошла и очутилась на лестнице, ведущей в частные апартаменты Ватикана. Я сразу же попыталась уйти назад, но маленькая дверь в воротах уже была заперта. До меня доносился приглушенный шум толпы, от напора которой я бежала, а так как выбора у меня не было, я поднялась по лестнице (чувствуя себя грабителем в ночи) и очутилась в коридоре, в который выходили двери бесконечной анфилады прекрасных комнат. Каждая дверь была распахнута, и внутри все было освещено ярким светом.
Вдруг я услышала голоса и вскоре после этого увидела очень впечатляющую процессию кардиналов и других сановников церкви, несущих святое причастие для соборования понтифика; по пути они нараспев молились за умирающего.
Почти тут же все огни потухли, и я поняла, что его святейшество скончался.
Мое нахождение там и торжественность момента привели меня в состояние крайнего волнения. Ведь я совсем случайно оказалась рядом с апартаментами папы. В темноте я услышала чьи-то шаги, и чей-то голос произнес по-итальянски: «Кто вы и что здесь делаете? Вы родственница его святейшества?» Я ответила: «Нет, я здесь оказалась случайно».
Я была так взволнована и потрясена, что отвечала, заикаясь, на своем ломаном итальянском и не думаю, что женщина (как это оказалось) поняла хотя бы половину того, что я сказала. Я просто показала на дверь.
Она произнесла: «Идемте, я покажу вам выход».
Я вздохнула свободнее, когда оказалась на воле, где присоединилась к своим друзьям, которые оставались все на том же месте, волновались за меня и ломали себе голову, куда я могла подеваться.
С огромным трудом мы выбрались из давки на площади Святого Петра. Я сказала графу Тышкевичу: «Знаете ли вы, что папа только что умер?» – и показала на одинокую свечу на подоконнике его апартаментов.
Это событие оставило во мне неизгладимое впечатление. Мое мышление, казалось, обратилось к далеким временам, когда я представила себе всю славу прежних пап. И пока я смотрела сквозь долгую вереницу лет, возникшую в моем воображении, все настоящее исчезло.
Все взоры были устремлены к спальне, где уснул последним сном папа. Печаль была видна на каждом лице, почти у каждого в мольбе были заломлены руки, а коленопреклоненные женщины горько плакали и причитали на итальянском: «Ангелы и покровители милосердия, защитите нас!»
Так велика была любовь народа к умершему папе, что люди почти всю ночь оставались распростертыми перед дверями Ватикана.
Два дня спустя тело его святейшества было помещено (в полусидячем положении и выставлено для показа верующим) в одном из алтарей огромного собора. На нем были богатые пурпурные одежды, а на голове – тройная тиара понтифика. Когда он был мирским и духовным главой церкви, он носил полное церковное облачение, созданное еще в Средние века, включая символы власти.
Тысячи людей, желавших отдать последнюю дань уважения своему любимому святому отцу, благоговейно становились на колени перед катафалком, на котором покоились его останки; все больше и больше пилигримов рвалось вперед, чтобы бросить последний взгляд на умершего главу церкви. Одна женщина стенала в отчаянии: «Святой отец, помоги мне! Я знаю, ты поможешь. Почему ты не забрал меня с собой?» Она была полностью во власти эмоций и, похоже, находилась в религиозном трансе.
Инцидент, возмутивший наэлектризованную и взбудораженную толпу, произошел, когда экскурсовод агентства Кука провел несколько туристов через знаменитый собор и особо указал на алтарь, на котором покоился гроб с папой. Мне вспомнилась французская поговорка: «От великого до смешного – один шаг».
Поскольку в соответствии с догмами католической церкви глава ее непогрешим, он не участвует в мирской жизни. Вот почему в день его официальных похорон заупокойная месса исполняется перед другим алтарем, где устанавливается большой саркофаг, представляющий останки папы.
Здесь богослужение совершают много кардиналов и священников. Пение папского хора, постепенно нарастающее и затихающее под сводами огромного сооружения, ритмичные колебания кадильниц, запах ладана и речитатив молитв были так величественны и впечатляющи, что мы, казалось, уносились в лучший и более возвышенный мир.
По возвращении в отель меня ждал приятный сюрприз. Заехал русский посол и принес телеграмму, которую он получил от моего свекра, где говорилось, что мой муж жив и здоров, находится на фронте. Но он очень о нас беспокоится и умоляет нас не уезжать, если это сопряжено хоть с малейшей опасностью.
На следующий день мне сообщили в отеле, что в гостиной меня ждет королевский курьер.
Меня его приезд весьма озадачил. Он говорил по-французски: «Вы – княгиня Барятинская? Не волнуйтесь, у меня для вас новость от вашего мужа».
Мое сердце остановилось при этих словах: я ожидала, что последует что-то ужасное.
«Нет, с ним все в порядке, – заверил он меня. – Ваш император послал нашему королю запрос относительно вас, поскольку ваш муж очень о вас беспокоится». Курьер показал мне телеграмму. Его французский был очень необычен – императора и короля он называл «она», и я с трудом разбирала, что он хотел сказать.
Посол и его супруга продолжали проявлять исключительное гостеприимство. Мы часто обедали и ужинали у них, и они устроили для нас много интересных поездок.
Во время одной из таких экскурсий мы побывали в садах Дориа Памфили. На воде озера плавали самые восхитительные розовые и белые водяные лилии, которые мне когда-либо доводилось видеть. Они были завезены сюда из Индии и отличались огромной величиной. Рядом с ними обычные лилии казались просто лилипутами.
В конце концов наше терпение было вознаграждено, и в Россию из Бриндизи отбыл первый корабль. Он был до отказа забит беженцами. Спустя неделю за ним последовал второй корабль, на котором находились и мы, а все наши расходы были покрыты правительством. Мы попрощались с послом и его супругой, которые дали в нашу честь перед отъездом обед, на котором присутствовали граф Витте и другая российская знать.
Перед тем как начать это долгое и опасное путешествие, я решила провести день в Бари, чтобы поклониться мощам святого Николая. Я была страстной поклонницей этого святого. Он не раз уберегал нас от опасности. Он также был святым покровителем императора Николая II, на которого сейчас вдруг оказалась возложена великая ответственность.
Бари находился на пути в Бриндизи, и мы остановились там на двадцать четыре часа. Когда мы увидели отель, куда собирались устроиться, я воскликнула, обращаясь к французской гувернантке своей дочери: «Боже мой, что за отель!» А когда мы вошли в свои номера, я добавила: «Нам повезет, если здесь нас всех не перебьют!» Место оказалось полно всякого рода людей, не внушавших нам доверия.
Однако на следующее утро мы проснулись, с удивлением обнаружив, что все еще живы. Моя постель была без матраса, а пружины, на которых я лежала, – я говорю это со всем должным почтением, – меня не только щекотали.
Хотя мы отправились в монастырь еще до восьми часов утра, жара была сильнейшей, а мостовая обжигала ноги, как будто была сложена из горячих утюгов.
Так как дело было на юге Италии, то тень найти было трудно, разве что та, которую давали лавры и оливковые деревья, посаженные на улицах через определенные интервалы.
Мы поехали в маленькой коляске, в которую была запряжена низкорослая корсиканская лошадка, которая, несмотря на то что нас было четверо, бежала очень быстро.
Нашим первым объектом был русский монастырь, так как базилика, где хранились мощи, открывалась для верующих некатолического вероисповедания только в одиннадцать часов.
Этот маленький русский монастырь еще не был достроен. Его сооружали на деньги, собираемые комитетом, во главе которого стояла великая княгиня Елизавета Федоровна, которая сама заложила камень в его основание. И в соответствии с ее пожеланием монастырь строился в старом новгородском стиле. Как будто оказываешься в уголке России…
В монастырской церкви был проведен особый молебен немногими посетившими ее русскими. Они молились за своего обожаемого императора, свою страну, за всех путников, за победу в войне и за тех, кто уже принес высочайшие жертвы.
Наконец, нас допустили в базилику. Нашему русскому священнику не дозволялось читать молитвы, которые разрешались только католическим священникам.
Мощи нельзя было увидеть, поскольку они хранились в склепе. Над ним был возведен массивный и красивый серебряный алтарь, изготовленный несколько веков назад. После чтения молитв нам было разрешено по одному пройти за ограждения, которые окружали алтарь, чтобы пасть ниц в проеме, специально для этого сделанном. Мощи поднимались из склепа до уровня пола. И каждый верующий целовал их, когда они показывались в очень маленьком отверстии.
Я получила огромное утешение от этого паломничества, о котором так долго мечтала.
В соборе я купила несколько серебряных образков с изображением святого, один из которых я намеревалась подарить государю; из-за отсутствия денег я не могла купить ничего более достойного его внимания.
После полудня мы покинули Бари и отправились в Бриндизи. На вокзале мы потеряли Сатрапинского. Когда поезд уже тронулся, он появился на перроне, по которому бежал изо всех сил, увлекаемый нашими двумя собачками (которые были на его попечении), фалды сюртука развевались на ветру, а шляпа чуть не слетела с головы. Когда мы его втащили в вагон, он был до смерти перепуган. Ведь опоздай он на этот поезд, он не попал бы и на пароход и застрял бы здесь.
Пароход пришел в Бриндизи с опозданием. Он прибыл в полночь вместо шести часов. С темного берега нам было видно, как он приближался, весь освещенный огнями.
В самый последний момент попрощаться со мною приехал мэр города и, сам того не подозревая, оказал мне существенную услугу. Мне не разрешили взять на борт моих собачек. И я его попросила: «Не могли бы вы взять на себя заботу о моих собачках? Мои руки заняты!» Он вежливо поклонился и ответил: «Разумеется, мадам княгиня!»
Я выглядела вполне невинно, когда он провел их на поводке на палубу, не зная, что нарушает приказ.
Как только мы отошли от Бриндизи, я услышала совсем рядом звуки стрельбы и пальбу из пушек. Я спросила капитана, в чем дело. Тот ответил: «Перестрелка в Албании». После своего «славного» правления принц Вид с супругой были вынуждены спасаться бегством. Принцесса, исключительно пустая особа, привезла с собой огромное количество парижских «творений» – даже придворный туалет. Она собиралась сыграть роль королевы, а вместо этого обнаружила на албанских равнинах нецивилизованную страну с очень грубым народом, без условий для жизни, даже их дом был построен на голом месте. Для принца Вида, германского офицера, привыкшего, как минимум, к комфорту, это, несомненно, доставило огромное разочарование. Капитан рассмеялся и добавил: «Он собирался основать династию и даже дошел до того, что привез с собой два позолоченных трона. А теперь – финита ля комедия».
Меня ужасно пугала мысль о шторме на море. Так как я не переносила качки, я боялась последствий, но, когда проснулась на следующее утро, море было спокойным, как мельничный пруд, а наш пароход, казалось, скользил по воде, почти оставаясь на месте. С одного борта не было видно ничего, кроме массы бирюзово-синего цвета, менявшей окраску, когда на нее падали солнечные лучи. Это, не знаю почему, напомнило мне гофрированные юбки Луа Фюллер, известной танцовщицы. С другого борта вставали неприступные горы, покрытые розовым вереском, который был похож на длинную атласную полосу того же цвета.
Наблюдая эту прекрасную панораму, я заметила, как нечто поднялось из воды; я вначале приняла его подводную лодку, но, так как этот предмет постоянно возникал и исчезал, оставляя за собой бурун, я спросила капитана, что это такое. Он ответил: «Княгиня, это акулы. Иногда они наносят чувствительные удары по кораблям». Рыбина подплыла совсем близко к нам, и над ней кружилась стая чаек. Птиц было столько, что они походили на большое серое облако.
Спустя несколько часов капитан сказал моей дочери: «Сожалею, что сообщу плохую новость. Произошел оползень, который задержит нас на двадцать четыре часа, и нам придется обогнуть мыс Матапан, где море всегда бурное». Он посоветовал мне немедленно прилечь.
Я приняла все меры предосторожности и удобно устроилась в своей каюте, приготовившись к качке, с которой суждено столкнуться, – это был ужасный для меня момент. Я значительное время прождала в своей каюте, где жара была нестерпимой, и, жаждая глотнуть хоть немного свежего воздуха, не выдержав, вышла из каюты с вопросом: «Далеко еще до Матапана?» – «Мадам княгиня, мы прошли его два часа назад», – был, к моему изумлению, ответ.
Потом я поделилась с капитаном: «Море, очевидно, знало, что я на борту, и, будучи в хорошем настроении, пощадило меня». Он искренне посмеялся над моим, как он назвал, «странным тщеславием» и ответил: «Впервые за мою жизнь в этом месте оно не показывает своего нрава».
Я не упоминала ранее, что наше судно было одним из крупных лайнеров, до войны курсировавших между Италией и Америкой, и везло сейчас куда больше беженцев, чем любой из других кораблей. Все каюты были переполнены, даже третий класс. На палубах было полно генералов, офицеров и высокопоставленных лиц всякого рода.
Каждый был рад вернуться в свою страну и послужить ей.
На борту было несколько оперных знаменитостей из Санкт-Петербурга и Москвы. Вечерами они пели отрывки из опер. Субботние и воскресные ночи посвящались ораториям и другой божественной музыке. После полудня они часто давали великолепные концерты, которые на время рассеивали наши унылые мысли о будущем и успокаивали нас.
На тот момент военные новости были очень обнадеживающими. Русские войска перешли австрийскую границу в районе Инстербрюка на Галицийском фронте, ежедневно брали пленных вместе с большим количеством амуниции и военных трофеев.
С некоторыми пассажирами я была знакома лично. Граф Витте, которого я только что встречала в Риме, часто беседовал со мной. Его излюбленной темой была война, и наши мнения в основном конфликтовали. Он говорил: «Россия никогда не победит. Она не может победить Германию, которая готовилась к схватке пятьдесят лет. Мы не сможем отстоять себя за неделю. У вас просто больное воображение, если вы допускаете такую возможность хотя бы на миг». Он был очень прогермански настроен. Он всегда обедал вместе с польским католическим архиепископом Каковским, и они неизменно дискутировали на темы теологии. Я нередко присутствовала при этих разговорах и очень интересовалась их спорами. Граф Витте был мудрым государственным деятелем и отличался огромной проницательностью.
Был на борту и русский князь, выделявшийся странными манерами, которые у него появились во время бегства из Австрии. Вечером, к великому удивлению и забаве его коллег-постояльцев, он надевал смокинг с фланелевой рубашкой, на которой были изображены все его ордена и медали.
Еще одним оригиналом была старая графиня семидесяти лет, всегда одевавшаяся в ранневикторианском стиле. Ее любимыми цветами было голубой и розовый. Волосы ее были очень плохо выкрашены, и в жаркую погоду, которая тогда стояла, краска сочилась из ее прически и извилистыми ручейками стекала по щекам зелеными и коричневыми струйками.
Она всегда носила с собой веер. Как-то днем она пришла ко мне, размахивая им из стороны в сторону, и заявила: «У меня был чудный денек – я была занята флиртом с капитаном», и она каждый раз, встречаясь с капитаном, кокетливо поглядывала на того поверх веера.
Бедный капитан безуспешно пытался ускользнуть от нее, но она беспрестанно преследовала его, и он в отчаянии пришел ко мне и сказал: «Она в самом деле ужасна. Это какой-то фарс!»
Кто никогда не бывал в Греции, а особенно на Корфу, не может даже во сне вообразить себе красоту этого острова. Краски исключительные. Эффекты переливов солнца на мраморных перистилях, многообразие и богатство цветов и вьющихся растений, которые покрывают стены руин своей лозой, персиковые и сливовые деревья – все это представляет изумительное зрелище. На отдалении виднелась хорошо известная вилла Ахиллеон, принадлежавшая германскому императору, а одно время бывшая собственностью злополучной австрийской императрицы.
Когда, наконец, мы достигли Дарданелл, корабль внезапно остановили, и мы увидели приближающийся к нам британский торпедный катер, который приказывал оставаться на месте. К нам поднялись несколько офицеров с катера, чтобы допросить капитана, есть ли на корабле какие-либо германские офицеры, как это случилось с предыдущим пароходом. Так как капитан не говорил по-английски, я исполняла обязанности переводчика.
Эта процедура задержала нас, и штурман, который соглашался провести нас через Дарданеллы, отказался управлять кораблем, так как времени было уже после шести часов вечера, а потому мы бросили якорь в открытом море.
Когда стало известно об этом решении, большинство пассажиров стали возмущаться. Некоторые утверждали, что началась война между Турцией и союзниками, а другие помрачнели и ушли в себя. Ожидалось все самое худшее, что возможно. Капитан безуспешно старался успокоить людей. А море по-прежнему было тихим, как озеро. Мне хотелось, чтобы эти ворчуны взяли с него пример.
Когда я проснулась на следующее утро, мы уже проплывали через Дарданеллы, где с обеих сторон хмуро смотрели крепости. По всему побережью стояли орудия, готовые к стрельбе через минуту.
Наконец, мы добрались до Константинополя и находились лишь в двадцати четырех часах от России – то есть почти дома.
Когда мы сходили на берег, кто-то спросил: «Есть ли среди пассажиров княгиня Барятинская?» Ему ответили: «Да, вот она», и я направилась туда, откуда слышался этот голос.
Меня встретил секретарь российского посольства, который вручил мне 2000 рублей (примерно 200 фунтов золотом), уложенные в небольшую пачку, а также телеграмму от моего свекра, который с нетерпением ждал нас. Как ни странно, единственной телеграммой, дошедшей до семьи, была та, которую я отправила из Бари.
В заливе стоял русский пароход «Царица Ольга», который должен был перевезти некоторых пассажиров и членов российского посольства, которые уезжали в огромной спешке, поскольку война была неизбежна. Мы могли задержаться на берегу лишь на пару часов.
Мне большое удовольствие доставил вид прекрасного Босфора. Это просто одно из чудес света.
Когда мы на следующий день прибыли в Одессу, для нас все было приготовлено в номерах, отведенных для нас губернатором.
И там наш радостный оптимизм был заглушен ужасной новостью о том, что Германия разбила русские войска. Командующий армией, наш друг генерал Самсонов (которого я часто упоминала), погиб на поле брани. Я была буквально потрясена этим сообщением и только через некоторое время смогла прийти в себя.
На следующий день мы встретили графа Витте в церкви университета, где он когда-то учился. Он сказал мне: «Княгиня, разве я был не прав в своем прогнозе?» Я пришла от него в такое раздражение, что ответила довольно резко: «На войне всегда возможны превратности, но поживем – увидим!»
Но его пессимистический настрой меня подавил, и мне хотелось, чтобы его убеждения не были столь крепкими. У меня просто ноги подкашивались при его пророчествах, и я добавила: «Мы не можем проиграть эту войну – наше дело правое!»
Мы покинули порт как можно быстрее, чтобы вернуться в свой родной дом. Как мне хотелось встретить мужа, от которого у меня не было новостей!
<< Назад Вперёд>>
