Мой муж продолжал тяжело страдать от ревматизма, и, хотя он перепробовал всевозможные лекарства, ничто ему не помогало, постепенно мы пришли к заключению, что это происходит из-за влажного и вредного для здоровья климата Владивостока. Доктор посоветовал ему на длительное время перебраться на юг. Прощаясь, он заметил: «Вам необходим теплый климат, и я бы предложил Алжир». Но мой муж разошелся с доктором во мнении и заявил: «Это совершенно исключено. Это разрушит мою карьеру, чего я не хочу. Я один из самых старых полковников в армии, хотя по годам самый младший. Я надеюсь скоро командовать полком».
После обсуждения этой проблемы во всех деталях, выбор был остановлен на Туркестане[15]. Он имел двойное преимущество в том, что там был жаркий и сухой климат и что это не было помехой для планов моего мужа. Знакомые нам два молодых лейтенанта тоже хотели перевода туда и рассказывали о стране, о которой так много слышали, в самых пылких выражениях. Увы, мы им поверили.
Толи послал телеграмму отцу и сообщил ему, какие перемены он намечает сделать в связи со своим здоровьем, на что отец полностью согласился и ответил, что это, несомненно, пойдет Толи на пользу. Мой свекор добавил, что генерал-губернатор Туркестана генерал Самсонов был в тот момент в Санкт-Петербурге и что он повидается с ним, так как генерал, может быть, что-то предложит.
После разговора моего свекра с генералом он повторил в своем письме слова генерала: «Не стоит ломать себе голову. Я буду только рад иметь вашего сына в своем штабе. Я его знаю еще с Русско-японской войны». Так все было устроено, и Туркестан стал свершившимся фактом. Через неделю мы отправились в Санкт-Петербург, надеясь найти там генерала и выяснить кое-что о стране, в которую мы собирались. Это было серьезное предприятие, и я ожидала его с некоторым страхом.
Я была уже по горло сыта Азией, хотя с сожалением покидала Владивосток, где осталось так много друзей. Были устроены прощальные обеды, и все пришли проводить нас на вокзал. В наше купе присылали букеты и корзины цветов, главным образом хризантем (там было мало других, а эти цветы прибывали со своей родины – из Японии). Мы были по-настоящему поражены количеством людей, пришедших на вокзал. Помимо наших близких друзей, появилась целая группа армейских и морских офицеров, а также иностранные консулы. Батальон моего мужа был выстроен в боевом порядке, чтобы отдать ему военные почести, а когда поезд тронулся, оркестр заиграл бодрый марш. И муж и я были глубоко тронуты этими проявлениями привязанности и внимания со всех сторон.
Как только наш поезд отправился, слуга моего мужа Жозеф пришел ко мне и сообщил: «В нашем поезде едет архиепископ Сибири». Муж сказал: «Я знаю его. Мне хотелось бы получить его благословение. А где он?» И муж отправился искать архиепископа, но после двадцати минут бесплодных поисков вернулся в недоумении: «Нигде не могу найти архиепископа. Ты уверен, что он в этом поезде? Кто тебе это сказал?» Похоже, один из пассажиров спросил кондуктора нашего вагона: «Кто это едет с нашим поездом, что так много шума?» А тот ответил: «Да архиепископ едет с нами!» Я расхохоталась и заметила: «Может быть, меня приняли за него? Я такая же плотная, как и он, и на мне черный плащ и плотная вуаль, спускающаяся на плечи. Архиепископ тоже носит черную накидку, а ряса у него разве не такая, как мой плащ? Так что легко сделать такую ошибку».
Один друг преподнес мне в дорогу два горшка с карликовыми розами, которые имеют особенность цвести четыре раза в году. В связи с этими растениями имел место один забавный эпизод. Когда мы доехали до пограничной станции в Маньчжурии, нам запретили выходить из вагона, пока нас тщательно не осмотрит инспектор таможни. «Есть ли у вас что-либо декларировать из вещей, считающихся контрабандой?» – спросил он у меня. Затем, указав пальцем на маленькие растения, он заявил серьезным голосом: «Есть ли у вас сертификат на филлоксеру, гарантирующий, что ваши растения имеют иммунитет от заболевания?» Я чуть не расхохоталась, потому что была удивлена таким глупым вопросом, но он продолжал торжественным голосом: «Сожалею, княгиня, но, если вы желаете оставить у себя эти растения, вы должны подписать об этом документ, и, если будет установлено, что они здоровы, мы отправим их по вашему адресу, но, боюсь, сейчас я вынужден их конфисковать». Я подумала, что он просто спятил, но его чувство долга было так сильно, что он не понял, что меня здесь смешит. Он учтиво извинился, но ушел с моими двумя растениями, держа их по одной штуке в руке.
Путешествие в классе люкс заняло двенадцать дней. В первый день, когда я вошла в вагон-ресторан, то увидела повешенную в углу почти под потолком икону Николая-угодника. В России существует обычай вешать иконы во всех комнатах, но я ее раньше не замечала. Мой муж показал мне на нее.
На следующий день после обеда я обнаружила в своем купе еще одну икону святого Николая. Я обратила на нее внимание мужа и сказала: «Смотри, святая икона не только в вагоне-ресторане, но и также во всех купе!» – «Где? – спросил он. – Я ее не вижу». – «Да смотри вон в том углу! – И я показала в угол, где она мне привиделась. – На ней нарисован старик с развевающейся бородой и в белых одеждах, а на голове у него митра, украшенная жемчугом, и впереди двух не хватает, и вот два места, где они должны быть».
Муж покачал головой и ничего не сказал. Я взяла карандаш и сделала набросок святого Николая, как он мне виделся в углу вагона, до мельчайших деталей (к своему удивлению, я не смогла прочертить прямые линии).
Вечерело, а икона все светилась, как будто освещаемая каким-то фосфоресцирующим излучением.
Погода была ужасно холодной, и окна плотно обледенели от мороза, который скрывал, как занавесью, внешний мир. Вдруг из угла блеснул яркий луч, пронзивший морозное покрывало на окне, полностью очистив место, сквозь которое он проник, а остальная часть замерзшего окна осталась неизменной. На миг угол вагона окутал плотный туман, а когда он рассеялся, икона святого исчезла.
«Вижу луч, – проговорил муж, – но не икону – что это значит?» Он искренне верил в святых и тут же добавил: «Это должно иметь какую-то связь с нашей поездкой, потому что святой Николай-угодник – это покровитель всех странствующих и путешествующих».
В ту же самую ночь мы проснулись от внезапного толчка – мы слетели со своих полок, а наши вещи были разбросаны на полу. Мы услышали за дверью взволнованные голоса, и тут, занявшись выяснением причин, мы обнаружили, в чем дело.
Транссибирская магистраль была одноколейной, и, чтобы не закупорить ее, было необходимо устроить так, чтобы убывающие поезда объезжали прибывающие на определенных станциях, где были проложены двухколейные пути. В этих местах одному поезду необходимо было дожидаться, пока другой проследует своим путем.
В нескольких точках этой линии были крутые горы и глубокие ущелья. Мы находились на вершине одного из холмов на подходе к станции, где нам предстояло дождаться, чтобы дать возможность встречному поезду проехать мимо нас. К огромному ужасу главного инженера поезда, мы промчались мимо этой станции без остановки. Он тут же стал выяснять причину и узнал, что отказали тормоза. И в это же время услышал пронзительный свист и увидел мчащийся навстречу поезд. Наш машинист выставил сигнал опасности, встречный поезд остановился и даже попятился на какое-то расстояние назад. Но мы продолжали свой сумасшедший бег, и в конце концов произошла бы катастрофа, если бы фортуна не пришла к нам на помощь.
Машинист попеременно нажимал на тормоза, но безрезультатно. Проводник нашего спального вагона, как последнее средство, попробовал ручной тормоз, который, как правило, используется только для маневровых работ, чтобы остановить один вагон. К огромному удивлению и облегчению, наш поезд внезапно остановился в нескольких сантиметрах от другого, застывшего на месте. Еще секунда, и случилась бы ужасная катастрофа. Когда мы осознали, как были близки к гибели, я просто лишилась сил и не могла произнести ни слова.
Потом я произнесла: «Видите, Николай-угодник не просто так мне привиделся. Как ни странно, никак не найду его набросок, который я нарисовала, но постараюсь нарисовать еще один». Но хотя я сделала несколько попыток, не смогла изобразить ничего похожего. Между моими набросками и оригиналом не было ни малейшего сходства, поэтому я прекратила свои попытки.
Перед самым приездом в Санкт-Петербург я нашла свой набросок, к своей огромной радости, на полу своего купе. Я показала его своей свекрови, а та отнесла набросок к ювелиру и с моего эскиза заказала икону святого в серебряном окладе с эмалью. С тех пор эта икона сопровождала нас во всех поездках. Ювелир сказал моей свекрови: «С того эскиза икону сделать было легко. Он был так изумительно сделан. Это, должно быть, работа профессионального художника». Ни до, ни после того дня я не нарисовала ни единой линии.
Наконец, мы благополучно доехали до Санкт-Петербурга, где пробыли несколько дней, чтобы мой муж смог представиться генералу Самсонову и обсудить с ним туркестанские дела, а также выяснить, что можно сделать для аренды дома в Ташкенте. Генерал был рад сделать для нас все, что в его силах, и помог нам преодолеть все наши трудности, хотя, как он говорил моему мужу, он полагал, что мы найдем лишь примитивное жилье. Тамошнее общество состояло из одних чиновников и армейских офицеров, да изредка, случалось, залетит случайная птица в виде заграничного торговца или путешественника-исследователя. Прощаясь с моим мужем, генерал сказал: «Вы увлекаетесь спортом, а там есть интересные для вас занятия, из которых бы я назвал охоту, рыбную ловлю и стрельбу».
Муж нашел генерала Самсонова очень общительным человеком, а перспектива занятия достойным видом спорта предвещала ему определенные удовольствия, которых он ждал с нетерпением. Он вернулся домой в полном восторге, но я была очень расстроена тем, что нам приходится ехать в далекую неизвестную страну, и сказала: «Опять эта провинциальная жизнь!» – «Поживем – увидим, – ответил он мне, – не стоит огорчаться заранее».
Мы тотчас же отправились в Италию, в Бордигеру, где по состоянию здоровья моего мужа остановились в санатории «Кап Ампелья». Муж чувствовал себя очень плохо и внушал всем нам большую тревогу. Он ужасно страдал от почти хронического ревматизма в суставах и по этой причине не мог поехать на место службы до тех пор, пока не пройдет серьезного курса лечения.
Вскоре после своего приезда мы получили телеграмму от родителей мужа, в которой говорилось следующее: «Саша очень болен. Немедленно, если можешь, выезжай во Флоренцию».
Саша – старший брат моего мужа. Он в 1901 году женился на княжне Юрьевской, и они проводили зиму во Флоренции, где он снял шикарную виллу. Мой муж был не в том состоянии, чтобы путешествовать, и поэтому я поехала одна. Но когда на следующее утро я приехала в отель во Флоренции, там меня ждала телеграмма от мужа, сообщавшая, что брат умер. Я не могла поверить этой страшной вести. Мы оба очень любили Сашу, и я была убита горем, тем более что приехала слишком поздно. Я подумала о том, в каком отчаянии находилась моя бедная невестка, потому что она обожала своего мужа. Я была в ужасном состоянии. Все это произошло так неожиданно.
Выяснилось, что несколько месяцев назад Сашу постиг апоплексический удар, но он начал выздоравливать. В день, когда он умер, брат мужа играл после обеда в бридж с какими-то друзьями в гостинице, когда совершенно неожиданно упал со своего стула на пол. Некоторое время он не приходил в сознание и, несмотря на самые усердные попытки спасти его, постепенно ослабел и скончался. Он был хорошо известен на всем континенте и вел богатую событиями и, возможно, иногда бездумную жизнь. Но он был очаровательным человеком, у всех вызывал симпатию и был притягательной личностью. И хотя критики могли обвинять его в экстравагантности, он тем не менее был очень важной персоной. Единственное, чего ему не хватало, так это удачи Рокфеллера. Деньги, казалось, утекали сквозь его пальцы как вода, и он всегда говорил: «На сегодня хватит». Он оставил после себя двоих сыновей, один из которых раньше был богатейшим в России человеком, но теперь живет в нищете.
Когда я приехала, тело моего деверя лежало в церкви, но я не смогла остаться на похороны, так как мне надо было скорее возвращаться в Бордигеру, откуда меня срочно вызвала Нанни, наша няня.
Весть о кончине моего деверя явилась очень тяжелым ударом для его родителей, потому что, хоть он временами и создавал для них проблемы, он прежде всего был их первенцем, а когда приходит смерть, все промахи забываются, а помнятся лишь добрые качества. Со всех сторон стали поступать письма и депеши, и многие лично наносили визиты, чтобы заверить в глубокой личной симпатии, которую все испытывали к нему до этой тяжелой утраты.
Одной из первых лиц выразивших свою сердечную симпатию, была вдовствующая императрица. Дар приносить утешение оказавшимся в горе людям был ее врожденной чертой. Она могла понять и переживать в себе чувства опечаленных лучше, чем кто-либо другой. Ибо не так много лет назад она также потеряла своего любимого сына, великого князя Георгия.
Трагическое и комическое часто ходят рядом, и именно так случилось сейчас. Родители моего мужа обычно обедали в час дня. Слуги ели позднее, и их хозяин пожелал, чтобы один из слуг оставался на дежурстве, чтобы открывать дверь лифта или ввести любого посетителя, который поднимется по лестнице. Швейцар всегда звонил, когда в этом была необходимость. Служанка моей свекрови, проработавшая здесь пятьдесят лет, ела в своей комнате, где ей прислуживала дородная женщина по имени Оля, служившая у нас с давних пор. Внешний вид Оли был совсем непривлекателен, волосы постоянно находились в беспорядке, а одежда – неряшлива.
Однажды примерно в два часа дня зазвонил звонок. Несколько минут было тихо, потом донеслись звуки открываемой, а затем закрываемой двери. Послышались легкие шаги по паркету танцевального зала, который вел в гостиную наших родителей и их уютный послеобеденный уголок. Совершенно неожиданно в дверях появилась ее величество, вдовствующая императрица, без всякого объявления. Оба моих родителя вскочили на ноги.
Мой свекор произнес: «Я надеюсь, кто-нибудь был у двери лифта, ваше величество?» Но императрица лишь улыбнулась своей ласковой улыбкой и сказала: «Единственно, кого я встретила, – это старую полную женщину, которая несла гору тарелок. Вероятно, она меня не узнала, но хотела проводить меня. Однако я ответила, что найду дорогу сама».
После ухода ее величества состоялось расследование, был проведен строгий опрос всех слуг, чтобы выяснить, отчего и почему была допущена такая халатность. Первым допрашивали привратника. «Почему ты не вышел на лестницу, когда ее величество была в лифте?» – «Я не знал, что это ее величество. Я подумал, что это всего лишь великая княгиня».
Потом на сцену вышла Оля. Моя свекровь сурово сказала ей: «Почему ты всегда такая неопрятная и почему ты всегда там, где тебе делать нечего?» Старая женщина была настолько простодушна, что было просто невозможно на нее сердиться. Потом она рассказывала слугам, что хотя поначалу она испугалась, но была очень горда тем, что оказалась единственной, с кем разговаривала вдовствующая императрица.
Во второй раз моя свекровь строго-настрого приказала, чтобы один из слуг всегда был наготове откликнуться на звонок колокольчика. Однако этот первый урок не пошел впрок. Они посчитали, что вряд ли кто-то из императорской семьи посетит этот дом так скоро, а поэтому опять проявили беспечность.
Как ни странно, но два дня спустя разыгралась такая же комедия с небольшими вариациями, но с теми же актерами. И Оля вновь сыграла свою роль «встречающей дамы». На этот раз по лестнице поднялась великая княгиня Мария Павловна. У входа стояла жена привратника, не обратившая на гостью внимания, так как та поднялась по лестнице, а не на лифте. Войдя в квартиру, она встретилась с Олей, у которой в руках вновь была гора тарелок и подносов.
Великая княгиня вошла в гостиную, в которой отдыхала моя свекровь. Та, думая, что это ее кузина, спросила: «Это ты, Мария?» – «Нет, – ответила великая княгиня, – это я, Мария Павловна».
И опять моей свекрови пришлось извиняться. Это было похоже на заколдованный круг, из которого, казалось, невозможно выбраться, потому что, кто бы ни пришел в дом, Оля всегда была тут как тут.
И это не преувеличение, потому что мы получили письменный рассказ об этом от свекра. Помню, моя кузина обратилась к своим родителям: «А нельзя ли нанять кого-нибудь другого, более приличного? Уверена, что когда-нибудь Оля столкнется с императрицей», что и в самом деле случилось.
После отъезда из Бордигеры мы с мужем отправились во Флоренцию, чтобы посетить могилу его брата. Какое тихое и спокойное место это кладбище, где он был похоронен, и какое в этом сейчас утешение нам всем, что по крайней мере один из семьи оставлен в покое – и место его упокоения не в России, где для большевиков нет ничего и никого святого.
Находясь во Флоренции, мы побывали на обеде у моей кузины, чье горе просто невыносимо видеть, она была совершенно безутешна. Там мы встретили моего деверя Владимира с женой, мадам Яворской, которую я нашла не только умной, но и весьма эрудированной. Она безупречно говорила на нескольких языках. И с тех пор я ее никогда больше не видела.
Лето мы провели на одном из германских бальнеологических курортов, а потом на короткое время вернулись в Санкт-Петербург, чтобы подготовиться к долгому путешествию в Туркестан.
Итак, 1910 год. Мы отправляемся в Ташкент. Дорога от Санкт-Петербурга до Туркестана заняла восемь дней. В те края раз в неделю отправлялся поезд-экспресс, оснащенный комфортабельными спальными вагонами. Поскольку мы ехали большой группой, нам понадобился чуть ли не целый вагон, и его нам предоставили.
До Самары мы ехали по старой сибирской дороге, но после Оренбурга остались позади густые леса и красивые деревни, и мы вступили в бесконечные так называемые голодные степи. Песок, невысокие холмики, испещренные необычными карликовыми деревцами, покрытыми пучками листьев, похожих на корневища, которые местные жители используют на растопку…
Единственным отклонением от общей линии в этом монотонном пейзаже были палатки (называемые юртами) – жилище кочевых (киргизских) племен, живущих в этих местах. Они виднелись повсюду, то тут, то там. Иногда вдруг возникнет проблеск активной жизни в виде верблюдов и лошадей, либо пасущихся, либо на привязи. Эта неизменная картина утомляла глаз три дня без перерыва, и, хотя стояла зима, на земле снега не было – ничего, кроме бесконечных пространств песка. Грязного песка, заполняющего все трещины, песка, забивающего поры кожи, покрывающего все вокруг, куда ни повернешь голову.
В дополнение к неприятностям в поезде лопнули водопроводные трубы, и нам нечем стало умываться. Пришлось пользоваться минеральной водой, и среди этих бутылок оказалась одна с лимонадом, которую моя дочь по ошибке использовала. Результат не требует описания, и, когда бедняжка пришла в наше купе, мы встретили ее хохотом: все ее лицо было испещрено полосами, как у зебры. Она заплакала навзрыд и произнесла: «Что мне делать, мама, лицо и руки такие липкие, а воды нет!» Поскольку станции отделяли большие расстояния, ей долгое время пришлось терпеть это неудобство. Но наконец мы доехали до одной из них, где, к счастью, нашли достаточно воды, чтобы умыть нашу девочку.
После Москвы от поезда отцепили вагон-ресторан, и, так как наши запасы продовольствия подходили к концу, мы испытали облегчение, когда добрались до Ташкента.
Вокзал представлял собой маленькое и жалкое деревянное строение. На перроне и вокруг него собралась толпа возбужденных туркестанских аборигенов, называвшихся сартами. Они кутались в цветные одежды вроде платьев и носили белые тюрбаны. Европейцев было очень мало. На станции нас встречали два офицера, о которых я ранее упоминала, и мы были рады увидеть их.
Уже была полночь и царила темнота, потому что в Ташкенте не было уличного освещения, за исключением фонарей на главной улице.
К счастью, примерно в это время показалась луна и ярко осветила окрестности. Наш новый автомобиль французского производства марки «Берлие», присланный из Санкт-Петербурга, ждал нас возле станции. Он стал первым авто, достигшим Туркестана. Хотя машина и была совсем новой и ею стали пользоваться впервые, только сейчас, мы с неудовольствием заметили, что она покрыта царапинами и грязью. Это был намек, чего следует ожидать в Ташкенте. Словами этот ужас не передать.
Луна скрылась за облаками, как из ведра полил дождь, и стало совершенно темно. Только свет автомобильных фар вел нас по немощеной и неровной дороге, и нас швыряло из стороны в сторону, от кучи к столбу, от столба к куче. Несколько раз мы налетали на что-то большое, но никак не могли определить, что это было, но в конце концов, остановившись, обнаружили, что это был караван верблюдов, идущих цепочкой и мешавших нашему проезду. Поначалу мы были озадачены при виде этих неожиданных «привидений», и у меня вырвалось: «Они просто прелестны!» Кто бы мог подумать, что мы встретим верблюдов в самом центре столицы?
Позже я сказала мужу: «Если мы видим образец того, чего мы должны ожидать в этом Богом забытом месте, так на что же будет похож дом?»
Вид нашего жилища, как только мы смогли его разглядеть, нас обескуражил. Хотя, как правило, дома в Ташкенте строились из глины, государственные учреждения, военные школы и дом генерал-губернатора возводились на металлических балках. Но для частных домов этот метод был слишком дорог.
Наш дом имел форму простого квадратного ящика, но с маленькими окошками, и он был одноэтажным – фактически что-то вроде бунгало серо-грязного цвета.
Он был построен целиком из глины, но стены были толстыми, так что жара не проникала внутрь, и частые здесь землетрясения не могли бы его разрушить.
Войдя внутрь, мы были приятно удивлены. Мы обнаружили тут как бы родные пенаты. Так как нам говорили, что тропическая жара Туркестана способна покоробить мебель, мы заказали в Англии кое-какую мебель, специально сконструированную для подобного климата. Та же фирма поставляла ковры, шторы и обои, и мой свекор прислал из Санкт-Петербурга драпировщика, знакомого с моими вкусами, поэтому наш дом вышел очень уютным и удобным. Внутри его я чувствовала себя чуть смелее и спокойнее. Отец моего мужа также позаботился, чтобы выкопали артезианский колодец для подачи воды в нашу ванну. Так как в доме не были проложены трубы, воду ежедневно закачивали старомодным способом – это была тяжелая и трудная задача.
За ужином, за которым к нам присоединились два наших друга, ранее упомянутые молодые офицеры, я сказала: «Нам говорили в поезде, что климат здесь очень плохой и что летом тут невыносимо жарко. Еще я слышала, что в этих краях – полчища вредных и ядовитых насекомых. Правда ли это? И правда ли, что здесь очень часто происходят землетрясения?» – «Да, княгиня, – ответил один из них, – я должен сказать, что климат здесь нестерпимо жаркий, такой, что часто лопается термометр. Летние вечера очень опасны из-за сырости, и часты случаи малярии, поэтому мы все принимаем дозы хинина, чтобы отразить ее атаки». – «Приятная перспектива», – прервала я его. Он продолжал: «Что до насекомых, в небольших количествах водятся скорпионы и тарантулы, и иногда они забираются в дома, особенно туда, где нет ковров. Самый опасный – каракурт». – «А что это такое? – заинтересовалась я. – Никогда не слыхала такого названия». – «Это почти незаметный вид красного скорпиона, который прекрасно себя чувствует в песке, а еще его можно найти в полях, где растет хлопок. Его укус смертелен. Однажды я видел, как верблюд, которого укусило это насекомое, рухнул замертво, как сраженный молнией, и его труп вскоре разложился. Настолько смертелен был этот яд. Настоящая mort foudroyante[16], как говорят французы. То же самое произошло с одним сартом, который, вероятно, собирал хлопок, когда на него напал один из этих ужасных смертоносных паразитов. Сарт умер на месте, а его тело в одно мгновение почернело и стало испускать мерзкий запах, самый заразный. Офицер добавил: «Землетрясения здесь происходят время от времени. Колебания земли не достигают большой силы. Мы не обращаем на них внимания, потому что никакого вреда они не приносят. Несколько лет назад они были много разрушительнее. Те времена в прошлом. В любом случае с тех пор, что я здесь, их не было».
После этого разговора я улыбнулась и сказала мужу: «Какая удивительная страна, но, похоже, жизнь здесь полна сюрпризов и опасностей! Однако делать нечего, мы должны положиться на удачу и довериться своей фортуне. Всем спокойной ночи! Qui vivra verra![17] Слава богу, мне слишком хочется спать, чтобы думать о чем-то еще, кроме постели». Гости разошлись, и мы погрузились в сон.
Но очень скоро мне пришлось пробудиться. Я глубоко спала, когда меня разбудил непрекращающийся стук в дверь, за которой кто-то в ужасе голосил: «Княгиня! Проснитесь! Откройте дверь!» Поначалу я не понимала, где я, потому что кровать и комната как будто тряслись, и мне показалось, что моя постель проваливается под пол. Когда я протерла глаза, то увидела, что комната завалена обломками, а вещи двигаются во всех направлениях. Я снова услышала голос няни моей дочери, умоляющий меня: «Княгиня, не будьте такой безрассудной! Это землетрясение! Наша стена треснула, а фонарь небезопасен. Как можно скорее выбирайтесь из дома!» – «Где малышка?» – с тревогой спросила я, безуспешно пытаясь остановить этот поток восклицаний. «Я оставила ее сонной у своей сестры, которая сейчас одевает ее, чтобы вынести на террасу». Терраса выходила в сад.
Я в спешке накинула платье, и через несколько мгновений все в доме уже были на ногах.
Я прошла в комнату дочери, где царила невероятная суматоха. Пол был усеян обломками сломанных вещей и мебели, стены треснули снизу доверху. Если бы дом был, как обычно, построен из кирпичей, он был бы уже в развалинах. Огромными кусками с потолка упала штукатурка, но крыша, к счастью, осталась целой. Мы пережили еще два более слабых толчка, но потом земля, казалось, успокоилась, и, во всяком случае, дальнейших колебаний мы не ощутили. Возвращаться в постель никто не захотел, и мы оставались на ногах до утра.
Утром я позвонила одному из молодых офицеров и сказала: «Ваше «время от времени» исполнилось слишком быстро. Вы, должно быть, владеете даром предвидения, и я не нахожу, что «те времена в прошлом»».
Он рассмеялся: «Да, княгиня, вам очень не повезло, особенно в эту первую ночь после приезда. Я полагаю, это потому, что у вас предубеждение против Туркестана, и он вам отомстил. Мы проспали это землетрясение, пока утром не пришел слуга. И только тогда я заметил, что комната немного в беспорядке, и узнал подробности. Я опасался звонить вам после того, что вчера наговорил».
Я ответила ему: «Ладно. Думаю, вам придется возмещать ущерб. Вы бы лучше пришли и посмотрели, какие разрушения натворил превозносимый вами Туркестан».
Тем же утром мой муж отправился нанести официальный визит генерал-губернатору.
Генерал Самсонов принял его самым сердечным образом и познакомил со своей женой, красивой и обаятельной молодой женщиной. Оба весело смеялись: «Ну и прием оказал вам Туркестан! Надеюсь, княгиня не очень расстроена». – «Поначалу она была поражена, но сейчас все в порядке», – отвечал мой муж.
В доме генерал-губернатора он возобновил знакомство с адъютантом, князем Александром Оболенским, в прошлом конногвардейцем. По причине тяжелой астмы ему, как и моему мужу, был прописан более теплый климат.
Как раз тогда генералу был вручен официальный доклад о землетрясении (телеграмма). Оказалось, что землетрясение произошло не в Ташкенте, а в Верном, столице Семиреченской провинции, недалеко от китайской границы, в 800 километрах отсюда. А Ташкент лишь ощутил последствия этого невероятного толчка – что-то вроде эха. Волны от землетрясения были зарегистрированы многими метеорологическими станциями мира, где стрелки индикаторов прыгнули до ненормальной величины, так что всем стало понятно, что произошло какое-то значительное сейсмическое событие.
Город Верный серьезно пострадал, потому что это было одно из самых опустошительных землетрясений в его истории. Многие дома были сровнены с землей, а ряд деревень стихия просто поглотила. Тысячи и тысячи жителей либо остались без крова, либо погибли и были похоронены под руинами. Дороги стали непроходимыми, а там, где земля разверзлась на части, зияли огромные трещины. Требовалась немедленная помощь, и для этого возникла нужда в огромных суммах. В Ташкенте был сформирован женский комитет помощи под патронажем жены генерал-губернатора, в котором я также принимала участие.
Император сразу прислал специального посланника, чтобы помочь пострадавшим гражданам, а также чтобы заверить их в своей искренней симпатии. Его первой мыслью всегда было благосостояние его народа. Как только прибыл посланец государя, он вместе с генерал-губернатором выехал в Верный. Так как железной дороги не существовало, им пришлось путешествовать по плохим, немощеным дорогам в коляске или дилижансе без пружин, называемом в России тарантасом. Чтобы смягчить толчки на ухабах, на дно повозки положили сено, а поверх него водрузили матрас, и вот в таком лежачем положении генерал-губернатор совершил эту поездку.
Чтобы привести дороги в порядок, требовались такие большие расходы, надо было преодолеть так много препятствий, что было бесполезно даже пытаться наспех что-то отремонтировать. Из-за разрушений, причиненных землетрясением, дороги стали еще хуже, чем были. По обочинам зияли разломы и трещины, к тому же все время шли проливные дожди.
Однажды во время движения коляску повело в кювет, и бедный генерал растянулся на дороге. Иногда ему приходилось идти пешком, а иногда коляске надо было преодолевать потоки вброд, потому что маленькие речки, почти пересыхающие летом, сейчас вышли из берегов. Это трудное путешествие заняло десять дней. Непостижимо, как генерал-губернатор, столь важная персона, вынужден был путешествовать в таких архаических условиях. Но Россия так обширна и полна таких неожиданностей, так высоко цивилизованна в отдельных местах и так отстала, почти по-варварски, в других… Россия – страна будущего, и сейчас больше, чем когда-либо.
Генерал Самсонов отличался большой решительностью характера, и его девизом было «Le devoir avant tout»[18]. Вернувшись, он показал нам наиболее интересные фотографии, снятые на местности до и после катастрофы. Потрясало то, как за несколько секунд мог измениться ландшафт.
Я обязана попробовать описать свои первые впечатления и дать общее представление о городе Ташкенте, каким я увидела его в первый раз. Это очень древний город, он существовал уже во времена знаменитого завоевателя Тамерлана. Именно ему страна обязана созданием ирригационной системы, потому что это он заставил людей копать глубокие каналы, известные под названием «арыки». Арыки весной, после сезона дождей, наполняются водой, питая сеть небольших ручейков, а те разбегаются по полям и лугам, тем самым оплодотворяя их и готовя для возделывания. Один из величайших каналов, известный под именем Ангар, проложен через город Ташкент, деля его на две части – старый азиатский город и современный (если его можно назвать таким).
Старый город – это любопытный район, состоящий из многочисленных маленьких и узеньких улочек, грязных и крайне извилистых, как настоящий лабиринт. Вдоль улиц стоят одинаковые глинобитные домики без окон, они построены из грязно-серой гончарной глины и огорожены заборами. Подобные кварталы отличаются самым унылым видом, да еще к тому же на каждом перекрестке натыкаешься на могилы. Дело в том, что до 1894 года жителям разрешалось хоронить умерших там, где им заблагорассудится, то есть по всему городу. Когда мы приехали, в городе было уже одиннадцать кладбищ, но, несмотря на это, сарты предпочитают тайно хоронить своих умерших поближе к своим домам.
Все эти извилистые улочки в итоге выходят на открытое место, где находится главный рынок, базар, окруженный невысокими домами, выступающими в роли магазинов; здесь продаются разнообразные предметы, не поддающиеся описанию по своему безобразному виду. На каждом шагу – чайные, где увидишь сартов, сидящих на корточках на земле и выпивающих чай беспрерывно и в огромных количествах. Собравшаяся в этом месте толпа настолько плотна, что трудно пройти. Все выходы заблокированы караванами очень представительных вьючных животных – верблюдов, издающих свои хриплые крики. А арбы, то есть повозки на очень высоких колесах, которые никогда не смазываются, скрипят так, что можно завизжать от неприятного звука.
Население чрезвычайно разнообразно и включает представителей многих народов – сартов, киргизов, евреев, индусов, персов, арабов, но очень мало русских. Время от времени можно заметить проходящих мимо женщин в длинных, развевающихся, просторных, очень похожих на платье одеждах ярко-синего цвета с рукавами. Они прячут лица под вуалью из черного конского волоса, сквозь которую едва ли разглядишь их черты, и движутся медленными шагами, незаметно бросая по сторонам взгляды; иногда останавливаются, чтобы поговорить с каким-нибудь бродячим дервишем, который отвечает им шепотом, а потом исчезает так же загадочно, как и появляется.
В старом городе есть несколько весьма интересных памятников, связанных с магометанской религией.
В новом городе, где мы жили, улицы были шире, чем в старом, и усажены деревьями, особенно часто – пирамидальными тополями, местами их заменяет характерное для Туркестана дерево, именуемое карагач и очень напоминающее платан. Улицы очень плохо вымощены. Чтобы можно было в сезон дождей перейти улицу, построены каменные переходы, так что езда в коляске сопряжена с непрерывной серией резких толчков. Уличного освещения практически не было, так же как и никаких тротуаров, за исключением одной главной улицы. В то время не было театров, хороших гостиниц и даже какого-нибудь достойного ресторана. В голове не укладывалось, как можно было позволить оставлять город в таком состоянии без малейшего улучшения и как мало усилий было приложено, чтобы внедрить удобства цивилизации. Не было даже водопровода, и нам пришлось копать очень глубокий артезианский колодец, чтобы в доме можно было жить. Резиденция генерал-губернатора была всего лишь деревянным сооружением, очень скромно обставленным и освещаемым керосиновыми лампами.
Туркестан был известен своими хлопковыми плантациями, которые удовлетворяли большую часть нужд Европы. Удивительно видеть, как засушливость здешних земель побеждена особой системой орошения, используемой только в этой стране. Приезжавшие по делам иностранцы поражались и выражали заинтересованность чудесной и сложной системой ирригации и великолепными результатами, получаемыми на этих землях.
Покровителем и зачинателем плана развития достижений инженерии, которые вывели страну на высокий уровень агротехники и позволили достичь замечательных результатов в голой пустыне, был великий князь Николай Константинович – человек огромной силы характера, железной воли и необузданной энергии. В юности он по некоторым причинам навлек на себя недовольство своей матери и императора Александра П. Говорили, что он был связан с популярной танцовщицей, и ходили слухи о какой-то загадочной истории с алмазами, к которой была причастна эта дама. Его выслали в Туркестан, где он прожил до конца дней. В начале своего пребывания здесь он был озлоблен происшедшим. Однако он помогал в каждом предприятии, нацеленном на продвижение цивилизации, и помогал в составлении и реализации планов развития и повышения культуры этой страны.
Тем не менее он был подвержен буйным приступам бешенства, во время которых терял над собой контроль и становился совершенно безответственным за свои поступки.
Однажды, когда он испытывал одну из подобных вспышек ярости, он, находясь в поезде по полям, вырыл яму и без всяких на то видимых причин закопал в песке по пояс свою жену. Ее спасли какие-то сарты, стоявшие поблизости.
Одевался он самым эксцентричным образом. Голову и лицо начисто выбривал и носил очки. Наряд его состоял из красной рубашки, черного бархатного костюма и, что зимой, что летом, шапки из котика. Любимым его цветом был красный, и он доминировал в его окружении. Его дом, коляски, ливреи слуг, даже упряжь у его лошадей – все было ярко-красного цвета. Кстати, для себя он построил великолепный дворец в восточном стиле и заполнил его сокровищами искусства и картинами, которые привез с собой из Санкт-Петербурга.
Несмотря на свои особенности, Николай Константинович был хорошим собеседником и человеком высокообразованным во всех отношениях. Но он был и оригиналом в полном смысле слова. Генерал-губернатор находил его раздражающим, так как у великого князя была привычка уходить инкогнито в город и свободно общаться со всеми слоями общества, что иногда приводило к осложнениям из-за его необузданного темперамента.
Он женился на дочери оренбургского почтмейстера по пути в Туркестан. Союз был, конечно, морганатический, и она стала госпожой Искандер. Ее сестра вышла замуж за морского офицера, князя Трубецкого. Госпожа Искандер была одной из самых эксцентричных и необычных женщин, которых мне довелось встречать. Она носила самую необычную одежду, как правило совершенно неподходящую для ситуации. Так, например, она появлялась днем в вечернем платье, расшитом пайетками, с диадемой на голове, с большим алмазным колье, сверкающим на груди. Одежды ее всегда отличались самыми яркими, пестрыми красками.
Ее приемы были больше чем необычными. Однажды она меня особо пригласила. Меня провели в полутемную комнату в мавританском стиле, где я почувствовала себя весьма неловко. Меня встретила огромная борзая, громко лаявшая, она всегда ходила по пятам за хозяйкой. На этот раз на госпоже было красивое шелковое платье с длинным шлейфом. Вся комната была устлана коврами, в которых тонула нога, так что не было слышно ни звука, кроме шелеста ее шелкового платья. Она приказала собаке лечь рядом и показала ей хлыст. Потом, обернувшись ко мне, произнесла: «Не беспокойтесь, княгиня, собака вполне приученная. Не хотите посмотреть моих обезьян?» – «Нет, спасибо». Я воскликнула поспешно, опасаясь, что она может принести их. Моим единственным желанием было вырваться на воздух и свет из этого зверинца.
Вдруг приглушенными ковром шагами подошел какой-то сарт, неся чашку шоколада, хотя жара стояла изнуряющая. Этот прием граничил с гротеском, и она сказала мне в порядке утешения, что совсем недавно ее собственный медведь чуть не съел ее саму, и ей пришлось отдать его в зоологический сад. Я отступила из этого экстраординарного дома с огромным удовольствием.
Великий князь Николай Константинович умер во время войны.
Моего мужа освободили от занятий, и поскольку он был заядлым спортсменом, то горел нетерпением собрать компанию для охоты. В туркестанских степях полно гусей, диких уток и всевозможных перелетных птиц. Муж слышал, что стаи гусей здесь так велики, что буквально небо темнеет, когда они пролетают. Только здесь можно найти дикого горного барана и гималайского козла, а также таких необычных птиц, как карликовую степную куропатку, чукару, и соек особой окраски.
Задуманной экспедиции предшествовали такие гигантские приготовления, что я не могла удержаться от иронии: «Можно подумать, что вы собираетесь, как минимум, на Северный полюс. Надеюсь, вы не станете тратить время и гоняться за невозможным». Но группа упорствовала в своем мнении и отвечала с глубокомысленным видом: «Все будет хорошо!»
Компания состояла из князя Оболенского, моего племянника, одного из офицеров Главного штаба, моего мужа и, конечно, неизбежного Жозефа. Как только они добрались до места назначения, являвшегося главным станом кочевых племен, они обнаружили там большой киргизский шатер, поставленный для них. Земляной пол шатра был покрыт толстыми коврами, место посреди оставалось свободным для того, чтобы можно было разжечь костер из кустарника, единственного топлива, которое можно найти в этих выжженных солнцем степях. Ветки уже были сложены, и оставалось только поджечь их, если понадобится. Дым уходил через отверстие в крыше шатра. Однако они не стали заботиться об огне, потому что хотя и был март, но было так тепло, а солнце было таким жарким, что можно было подумать, что уже наступило лето.
Песчаные степи простирались на мили и мили вокруг шатра однообразной серой пеленой. Ее расцвечивали только безукоризненно белые маленькие ручейки, вьющиеся через эту монотонную пустынную ширь. Вдоль их берегов появлялась свежая зеленая трава, в которой было рассыпано множество маленьких белых цветов, а также изумительных цветков лимонно-желтого цвета растения дикий лук. Он растет в изобилии на гребнях гор Тянь-Шаня, образуя там сплошное покрытие, и с расстояния похож на желтый ковер. Эти покрытые цветами горы так и называются – Луковые горы.
Два дня обещание немыслимого количества и разнообразия дичи оставалось только обещанием. Наши охотники настреляли немного уток, одна из которых оказалась экземпляром, совершенно отличным от тех, что им приходилось встречать раньше. Голова ее была похожа на голову старой женщины в красном капюшоне.
Этой охоте было суждено завершиться неожиданным образом. Резко испортилась погода, и обрушился проливной дождь. Изменение температуры повлияло на состояние князя Оболенского, страдавшего астмой, и с ним случился сильный приступ. Во время приступов кашля он не мог лежать и был вынужден стоять на коленях и наклониться для опоры над стулом, пока пытался восстановить дыхание. Его нельзя было шевелить, и компании пришлось прекратить охоту. Князь не мог ни идти, ни ехать, а другого способа добраться до Ташкента не было. Мой муж решил сразу же вернуться в город и прислать слугу князя с лекарствами и респиратором и оставил с больным моего племянника, юношу девятнадцати лет.
Ночью налетел буран с ледяным дождем и мокрым снегом. Температура все падала и падала, ударил мороз. Наутро земля была скользкой и гладкой, как стекло. А так как князь из-за своего недуга не выносил жара костра, они чуть не окоченели. Когда мой племянник вышел из шатра наружу, он увидел трех крупных волков, занятых поисками пищи, которых он поначалу принял за собак. Это было необычное явление, потому что волки редко появляются открыто.
Мой бедный племянник много часов провел в тревожном ожидании слуги князя, который вез лекарства. Тот приехал поздно, ведь бедняге пришлось преодолеть большое расстояние от станции по дороге такой скользкой, что его неподкованная лошадь не могла тащить коляску.
Теперь возникла другая проблема – как вывезти больного. И в конце концов было решено, что легче всего будет поднять его на лошадь. К несчастью, он терпеть не мог запаха этого животного, который вызывал у него спазмы насморка, и его астма, естественно, усилилась.
Путешествие до станции оказалось очень изнурительным. Лошадь спотыкалась и скользила на каждом шагу. Вести бедное животное было невероятно трудно и утомительно, поэтому, когда они добрались до станции, все были полностью измотаны. Мой бедный племянник перевел дух, когда занял свое место в вагоне поезда.
Спустя несколько дней князь Оболенский рано утром ворвался в наш дом полуодетый и в заметно возбужденном состоянии. Его старый слуга, возможно под влиянием частой смены температур, вдруг потерял рассудок и попытался застрелить своего хозяина, повсюду гоняясь за князем с револьвером в руках, и тому пришлось спасаться бегством через окно. Мы приняли князя у себя, а слугу отправили в Санкт-Петербург в сумасшедший дом. И он так и не вылечился.
Перед отъездом из Санкт-Петербурга в Ташкент меня приняла вдовствующая императрица, и я спросила ее величество, могу ли я присылать ей кое-какие фрукты, которыми славился Туркестан. Зимой можно было найти только дыни, которые сохранялись в хорошем состоянии. Я спросила генерала Самсонова, как мне отправить несколько туркестанских дынь ее величеству, поскольку я знала, что в это время года они в Санкт-Петербурге большая редкость. «Я могу послать специального курьера, – ответил он, – и сделаю это с удовольствием. Найду для этого надежного казака, дам распоряжение отыскать лучшие в Туркестане дыни, которые, полагаю, будут достойны того, чтобы ее величество согласилась их принять».
Так и было сделано, и перед отъездом посыльный получил строгие инструкции держать фрукты в прохладе и на время дороги подвесить их. Но тот полагал, что сам лучше знает, что делать, и, чтобы их не раздавило, завернул дыни в свою одежду. Когда он приехал в дом родителей моего мужа и с большой гордостью распаковал эти дыни, то обнаружилось, что хотя внешне они выглядели весьма неплохо, но внутренность их полностью сгнила. Бедняга был в отчаянии. Мой свекор рассказал эту забавную историю в числе других ее величеству. Она, с ее обычной добротой, зная, как был огорчен бедный казак, и понимая, какую радость и гордость он ощущал бы, если бы ему было дозволено видеть ее величество после такого длинного путешествия, и с каким триумфом он бы рассказывал в своем полку об оказанной ему чести, дала ему аудиенцию.
По возвращении, когда он привез письма и подарки из дому, казак с восторгом рассказывал о приеме. «Я с радостью поеду еще раз, но не думаете ли вы, ваше сиятельство, что было бы лучше послать ковер ее величеству? Я уверен, ее величеству он бы больше был по душе, да и принес бы больше пользы. Наверняка вам должно быть стыдно посылать ее величеству такой подарок, как дыни! Старый князь покачал головой – и я видел, что он был недоволен».
Ранним летом из-за интенсивной жары, в которой фрукты так быстро зреют, здесь царит полное изобилие всех сортов. И оно длится до осени. Но фруктам недостает вкуса, потому что их поливают искусственно с помощью каналов, в которых зачастую вода застаивается. Так как в летние месяцы дожди – огромная редкость, почва из-за отсутствия влаги пересыхает. Фрукты быстро вырастают до неестественных размеров, особенно клубника.
Однажды я собрала компанию, чтобы посмотреть поля, где выращивалась клубника. Они принадлежали одному богатому сарту и простирались на целые мили, издали походя на красный бархатный ковер. Это было уникальное и прекрасное зрелище. Мы вернулись домой с несколькими корзинами, полными ягод, по размерам соизмеримых с персиками. Мы сфотографировали их в натуральную величину, и, когда послали эти снимки домой, все считали, что они здорово увеличены, и утверждали, что клубника не может быть такой большой.
Хотя жара и предсказывалась, я не ожидала ничего подобного тому, что мы пережили на самом деле. Даже и вообразить нельзя, что атмосфера может быть такой удушающей, не дающей вздохнуть. Совершенная правда то, что термометры лопаются. Ощущение такое, будто находишься в какой-то печи. Никакого дуновения ветерка. Целыми днями мы сидели в этой потной бане. Из-за опасения получить солнечный удар можно было выходить из дому либо рано утром, либо поздно вечером.
На время этой тепловой волны мы закрывали окна шторами в три ряда, одна из этих штор была из черного ситца, чтобы защититься от ослепительного солнца, а окна держали закрытыми, чтобы не пустить зной внутрь помещения. Вечером, когда можно было рискнуть выйти из дому, царила влажная жара, а от оросительных каналов поднимался тяжелый туман. Очень часты были случаи малярии, и нам пришлось принимать против нее необходимые меры предосторожности.
Все в этой стране было примитивным в высшей степени, особенно методы поливания улиц. Для этого использовались большие бочки на колесах, вода из которых вычерпывалась ведрами и разбрызгивалась по улицам по нескольку раз на день.
Ташкент гордился своими трамваями – но они были устаревшей конструкции и представляли собой открытые платформы, установленные на четырех колесах, а сиденьями служили деревянные скамейки. В качестве тягловой силы для передвижения этого роскошного транспорта использовалась всего одна лошадь. В дождливое время слой грязи был таким толстым, что нельзя было взобраться в трамвай с тротуара, который представлял собой идеальное место для захоронения наших галош.
Мой муж получил указание временно командовать полком, то есть готовиться к окончательному назначению, ранее ему обещанному. В связи с этим ему надо было посещать военный лагерь, расположенный примерно в двадцати милях от города. Из-за жары строевые учения проходили с пяти до девяти часов утра и с семи до девяти часов вечера. Ему приходилось вставать в четыре часа, и на нашу машину был большой спрос, так как надо было возить его туда и назад. Как сарты, так и лошади ненавидели автомобиль. Животные были плохо обучены и не могли привыкнуть к шуму и быстрой езде автомобиля – они приходили в ужас и становились неуправляемыми, и часто происходили дорожные происшествия, дававшие повод для недружелюбия среди людей, до такой степени, что однажды в виде протеста кто-то бросил в окно автомашины большой камень, отчего стекло разлетелось на кусочки. А поскольку зеркальное стекло в Туркестане найти было невозможно, отремонтировать машину было нечем.
Круг наших друзей в Ташкенте по необходимости был очень ограничен, так что стало приятным сюрпризом, когда князь Оболенский заехал ко мне и спросил: «Княгиня, могу я представить вам одного очень симпатичного итальянского полковника, который сейчас находится в Ташкенте?» Я ответила: «Буду рада принять его».
К моему удивлению и удовольствию, когда князь мне его представил, я узнала в нем старого знакомого с Дальнего Востока – полковника Кавилья, который возвращался через Ташкент из исследовательской экспедиции, побывавшей в Китае и на Памире. Как только он меня увидел, тут же воскликнул: «Кто бы мог подумать, что я встречу вас здесь! Что вы делаете в этой варварской стране?»
Я рассказала ему обо всем, и мы пригласили его погостить у нас день-два. Было в этом какое-то живительное ощущение – увидеть вновь знакомое лицо. Полковник Кавилья, теперь уже генерал, отличился во время войны.
Как-то днем, когда муж отбыл на свою знаменитую охоту, я сидела у своего окна – то есть занималась почти единственным делом, какое возможно в этом безжизненном месте. Я наблюдала за длинным караваном верблюдов, которые фыркали, храпели, кричали пронзительным голосом и отказывались сдвинуться хоть на сантиметр. И тут я увидела, как к входу в наш дом подъехал экипаж. Из него вышел щеголеватый, невысокого роста человек, и я услышала, что он спрашивает, дома ли мы.
«Князь уехал на охоту, – отвечал слуга. – Я не знаю, принимает ли княгиня, но я схожу и посмотрю».
«Не передадите ли ей мою визитку?» – спросил неизвестный.
Он носил имя Д., и карандашом было приписано: «От военного министра, генерала Сухомлинова». Поначалу я пришла в недоумение, пока не припомнила, что военного министра ожидали в Туркестане с инспекцией, а поскольку здесь только мы владели машиной, то этот человек, возможно, приехал, чтобы вежливо потребовать и убедить нас отдать ее в распоряжение министра.
Я не намного ошиблась в своих предположениях. Он действительно приехал в связи с машиной. Но он также стал хвастаться своей близостью к этой высокой персоне. «Он сделает все, что мне от него потребуется, – говорил он мне. – Консультируется со мной по любому поводу. Он в большом фаворе у императора и особенно… – тут он понизил голос и загадочно поднял палец, – особенно у императрицы, что будет поважнее, потому что всем известно ее влияние на императора. Как вы считаете, княгиня, генерал-губернатор на своем месте?» И до того, как я успела ответить, он произнес: «С ним покончено – абсолютно покончено. Он был груб со мной, и он однажды об этом пожалеет».
Голос человека журчал как ручей. Послушать его – и можно было подумать, что это он правит Россией. Когда он поднялся, чтобы уходить, он сказал: «Попросите князя заехать и повидаться со мной, как только он вернется. Он хочет командовать полком? Каким? Ему достаточно только сказать, что хочет, и он его получит».
У меня буквально закружилась голова от этого водоворота слов. На следующий день я играла в теннис у генерала Самсонова и посчитала, что могла бы узнать правду о своем неизвестном посетителе. Поэтому рассказала генералу Самсонову все о моей беседе с Д. Едва это имя слетело с моих губ, он воскликнул: «Выгоните его, если он вновь к вам придет! Это мастер блефа, который, к сожалению, иногда дает результаты. Он жил в каком-то отеле в Санкт-Петербурге, где я, как правило, останавливался, когда надо было приезжать в столицу. Его номер находился недалеко от моего, и я мог видеть всю эту толпу, ожидающую у него приема, и среди прочих были и некоторые весьма респектабельные люди. К нему шли с прошениями, веря, что он всемогущ. У него в номере установлен телефон – совершенно необычная в то время в России вещь, но говорили, что этот аппарат вообще никуда в городе не подключен, а это просто блеф, как и он сам.
Точно так же простые люди слушали его фамильярные разговоры по телефону с министрами и другими лицами, внимая обещаниям того, этого и третьего через назначения и продвижения, и уходили с улыбкой на лице, радостью в сердцах, возвышенные надеждой, в настоящем восторге, в это же время оставляя небольшие подарки как знаки дружбы – знаки, которые временами достигали многозначных чисел. Одно, к сожалению, несомненная истина – он в самом деле близок к военному министру, потому что он друг его жены.
Д. нанес визит и мне, – продолжал генерал, – представив себя посланцем военного министра, и самым властным тоном попросил меня устроить для него некоторые хлопковые плантации по соседству с имением императора – Моурган. Это очень богатая земля, поскольку она обслуживается совершенной системой орошения, и он рассчитывал получить землю практически на своих условиях. Собственность была передана в акционерную компанию, и акции обрели высокую цену. Он дошел до того, что добавил: «Министр желает, чтобы я занялся делом здесь в области недвижимости». И с этим оставил меня. С тех пор я слышал, что он говорил обо мне отвратительные вещи при всякой возможности, – что касается меня, то для меня это совершенно безразлично. Но он никогда больше не появлялся на пороге моего дома, потому что я не хочу иметь с ним никаких дел. Советую вам последовать моему примеру».
Несколько дней спустя неожиданно приехал министр сельского хозяйства Кривошеин. Мой муж к тому времени уже вернулся с охоты и приехал на станцию вместе с генерал-губернатором встречать министра, а позже по неблагоприятному стечению обстоятельств нам вскоре вручили телеграмму от военного министра, извещавшую о его скором приезде. Я забыла упомянуть, что этот пресловутый Д. ожидал, что мой муж посетит его, и, устав от ожидания, решил сам сделать первый шаг. Он приехал к нам и показал моему мужу телеграмму от генерала Сухомлинова, в которой сообщалось о его близком приезде.
«Вы ему отдадите свою машину, не так ли, князь?» – спросил Д. «Мне ужасно неловко из-за непредвиденного осложнения, – ответил мой муж, – но господин Кривошеин уже забрал ее».
В ходе дальнейшего разговора Д. начал пренебрежительно отзываться о генерал-губернаторе Самсонове, в которого мой муж был просто влюблен и к которому питал искреннее уважение. Поэтому муж, естественно, весьма резко осадил Д., и последний ушел раздраженным. Два дня спустя, когда мой муж вместе с генерал-губернатором приехал на станцию встречать военного министра, Сухомлинов сделал вид, что его совершенно не замечает. Мы догадались, что Д. изложил ему свою версию в отношении машины, а посему мой муж попал в опалу.
Дело было в Страстную неделю, и генерал Сухомлинов отправился в Бухару, чтобы отмечать Пасху там, хотя, так как город был полностью мусульманским, в нем не было ни одной церкви. Однако министру было известно, что генерал Самсонов был очень привязан к своей семье и предпочел бы спокойно провести Пасху в ее кругу.
Эмир Бухарский прислал жене министра целый вагон ковров и других ценных подарков, хотя высокопоставленным чиновникам и членам их свиты строго запрещалось принимать какие-либо подарки. Потом Сухомлинов объяснял, что сразу же отказался от предложенных даров, но эмир не так понял его отказ и, несмотря на протесты генерала, прислал подарки без его согласия.
Случай с Д. не остался без последствий. Дело не закончилось в Ташкенте.
Примерно в это время я сильно заболела малярией, которая была такой острой, что я теряла сознание. Моего мужа, бывшего на дежурстве в полку, немедленно вызвал доктор, который надеялся, что я скоро поправлюсь. Но мне становилось все хуже.
Боль была такой сильной, что пришлось три раза в день вводить морфий. На консультацию пригласили только что назначенного доктора, руководившего военным госпиталем и имевшего высокую репутацию. Он поставил мне диагноз воспаление почек, как результат малярии, и рекомендовал как можно скорее отправиться в горы.
У генерал-губернатора в местечке, именуемом Чимган, в горах на высоте 1200 метров над уровнем моря был небольшой летний павильон, который он оставил в распоряжение своего заместителя, генерала Π окотило, так как сам собирался поехать на водные процедуры в Германию. Генерал Покотило очень любезно предложил нам отправиться туда и пожить там какое-то время вместе с его семьей. Мы с благодарностью приняли это предложение и стали готовиться к скорому отъезду. Мы решили поехать на нашей машине, которая была специально оснащена для подъема на гору и стала первой машиной, совершившей такую поездку.
Нас собралась большая компания: генерал Покотило (который был очень тучным), мой муж и я сама, наша дочь и мисс Вайз, слуга мужа Жозеф, а также шофер и механик. Поначалу дорога была совсем неплохой, и мы не испытывали особых неудобств. Но жара была гнетущей, солнце жгучим – таким, что можно было поджарить быка!
Чтобы не заработать тепловой удар, мы растянули над машиной тент, но это только ограничивало доступ воздуха, отчего делалось еще более душно. По мере приближения к горам дорога, по которой еще не ездила ни одна машина, становилась постепенно все круче и ухабистее, а во многих местах и вообще опасной. С одной стороны над нами угрожающе нависали огромные каменные валуны, а с другой был отвесный берег канала – фактически мы находились между Сциллой и Харибдой. В некоторых местах еле хватало места для проезда машины, и несколько раз мы чуть не рухнули в каналы, которые испещрили всю местность. Течение в этих каналах было таким стремительным, что издалека было видно, как бурлит вода, и слышался угрожающий шум ее страшного ропота и клокотания.
Мы доехали до того места, где дорога стала практически непроезжей, поэтому отправили Жозефа в ближайшую деревню привести нескольких сартов, чтобы они помогли восстановить ее, потому что она была перерезана глубокими канавами и изрыта ямами, которые надо было засыпать, чтобы мы смогли продвинуться хотя бы на дюйм. Мы продвигались вперед шаг за шагом, а машине пришлось проделать, буквально и фигурально, тяжелую работу, так как постоянно закипала вода в радиаторе и ее приходилось то и дело менять. Крутой берег канала был сложен из сыпучих песков, так что почти невозможно было ступить ногой. Единственно, как мы могли добыть воды для заливки в радиатор, – это бросить привязанное на веревке ведро в канал и набрать там воды. Одно ведро было унесено течением, и Жозефу пришлось еще раз пройтись до деревни, чтобы помочь нам разрешить проблему.
Он отсутствовал долгое время, пока мы жарились под палящим солнцем, потому что в нашем тенте прожгло большую дыру. Однако он, наконец, вернулся, и мы продолжили свой путь. Финальную схватку мы выдержали в конце поездки. Тормоз автомашины слишком износился и не мог захватить колеса, и, съезжая вниз под гору, машина чуть не потеряла управление. Мы мчались на жуткой скорости и по инерции доехали до подножия соседнего холма, где и смогли остановиться. Но в конце концов мы благополучно завершили свою поездку и добрались до знаменитой горы Чимган – места, где начинается Памирская горная цепь.
Памирское плато известно как Крыша мира, лежит на средней высоте 5000 метров над уровнем моря и соединяет Туркестан с Афганистаном, а через Гималаи – с Индийской империей. Когда мы приехали, уже было почти холодно, потому что с Памирских гор дули ледяные ветры. Это самые холодные горы в мире. Местность представляла собой небольшую долину, и, так как там не было ни домов, ни коттеджей, мы все устроились в киргизских юртах, и это было похоже на какой-нибудь азиатский лагерь. Вид предстал великолепный, самыми живописными были заснеженные гребни гор в своем величии и уединении.
Доктор посоветовал мне оставаться там в течение месяца, надеясь, что свежий холодный воздух довершит мое излечение. Но он ошибся, потому что той ночью я испытала даже большую, чем когда-либо, боль и решила вернуться в Ташкент, потому что здесь не могло быть никакой медицинской помощи и некому было делать мне инъекции морфия, которые были абсолютно необходимы.
Однако до отъезда мы встретили двух англичан, что доставило огромную радость мисс Вайз, которой редко доводилось видеть своих соотечественников. Они совершали долгое путешествие через Персию и Туркестан и направлялись в Ташкент, чтобы там сесть на поезд на обратном пути в Европу. Один из них ныне полковник и во время войны находился на действительной службе, где отличился. По окончании военных действий между Германией и Россией его собирались послать в Россию, но из-за революции его назначение не состоялось. Как ни странно, я встретила его здесь, в Англии. Несколько месяцев назад я обедала с друзьями, когда ко мне подошел один из гостей и сказал: «Вы не княгиня Барятинская, которая некоторое время тому назад была в Туркестане?» – «Да, это я, – ответила я, – но, простите, не могу вас припомнить». – «А вы не помните двух незнакомцев, которые заходили к вам, когда вы были больны и жили в палатке на Чимгане?» – «О да, теперь я вас очень хорошо помню и очень рада вновь вас встретить. Мир очень тесен, хотя и обширен. Это ли не парадокс?»
Он задержался, и мы поболтали с ним недолго, и он сказал, что надеется прислать мне несколько фотографий, сделанных во время его путешествия по Дальнему Востоку. С тех пор мы больше не встречались, но я слышала, что ему предложили должность в Месопотамии, и сейчас он там.
По нашем возвращении в Ташкент мой муж обнаружил телеграмму от генерала Голдойера, командира 4-го гвардейского императорского стрелкового полка, в которой говорилось: «Почему вы не поблагодарили императора за меню, которое он послал вам какое-то время назад?»
Эта телеграмма была для нас полной загадкой. Я припомнила, что один друг моего мужа, офицер одного из полков в Ташкенте, который одно время был в том же полку гвардейских стрелков, что и Голдойер, говорил мне: «Какая любезность со стороны императора прислать мне свой автограф на меню одного из обедов, который его величество почтил своим присутствием!» Он явно очень гордился этой наградой.
На генерала этой дивизии произвело большое впечатление милостивое признание императором заслуг этого офицера. Случай этот вызвал у нас некоторое удивление, так как мы хорошо знали, что его величество никогда не был в близких с ним отношениях. Однако, получив телеграмму генерала Голдойера, мой муж с нею в руке тут же отправился туда, где жил его друг, чтобы выяснить, были ли оба меню в одном конверте. При этом офицер стал очень нервным, раздражительным и возбужденным, особенно когда после обеда мой муж, готовый ко всяким неожиданностям, показал ему телеграмму и спросил»: «Может быть, вместе с вашим было еще одно меню?» – «Абсолютно уверен, что не было! – отвечал офицер. – Я принесу вам конверт».
И принес, а там, внутри конверта, обнаружилась ненароком приклеившаяся маленькая записка от адъютанта вышеупомянутого полка гвардейских стрелков: «Не будете ли любезны немедленно передать это меню Толи Барятинскому, так как я не знаю его нынешнего адреса».
На этом меню была подпись императора, а в левом углу под эмблемой полка было написано по-русски «Толи, Николай» и над именем «Толи» рукой императора пририсована корона. Меню было также подписано великими князьями, там присутствовавшими. Мой муж тут же послал телеграмму с благодарностью его величеству, а в том, что касается этого офицера, он не стал ничего предпринимать. Он никому ничего не рассказал об этом случае, но однажды, когда у генерал-губернатора встал вопрос об этом офицере – он стал зачинщиком ссор в полку, что-то натворив, будучи не совсем в порядке, – и генерал сказал моему мужу: «Император его очень любит. Он даже прислал ему меню», мой муж рассказал всю правду.
В 1911 году мое здоровье ухудшалось день ото дня. Я испытывала ужасную, никогда не покидавшую меня боль, и она вынуждала меня не только оставаться в комнате, но и быть прикованной к постели. Эти приступы происходили постоянно, и после каждого недомогания я стала замечать, что вижу все как в тумане – все предметы становились расплывчатыми и неопределенными. Мне казалось, что я смотрю сквозь густую пелену. Мысль о том, что я могу потерять зрение, была для меня мучительной, хотя доктора уверяли в обратном и пытались подбодрить меня всеми возможными способами. Они с одобрения моего мужа решили отправить меня как можно скорее на консультацию к известному профессору Оппенгейму в Берлин и передать меня в его надежные руки. Главной причиной моей болезни был малярийный климат.
<< Назад Вперёд>>
