Русская фабрика в прошлом и настоящем. Историческое развитие русской фабрики в XIX веке

Фритредеры 60-х годов. - Отличие их от фритредеров крепостной эпохи. - Отношение к фабрике. - Симпатии к капитализму. - Взгляды "Современника" на фабрику и кустарное производство. - Книги Корсака и Флеровского^1*. - Артельные увлечения. - Обсуждение фабричных вопросов на I всероссийском торгово-промышленном съезде. - Взгляды "Отечественных записок" 70-х годов. - Отношение к фабрике г. Михайловского^2*. - Книга г. В.В. "Судьбы капитализма в России". - Народничество. - Г. Николай. - он и г. В.В. - Почему народничество не имеет у нас успеха. - Отношение к капитализму различных направлений русской жизни - Классовое представительство аграрных интересов. - На чем основывается промышленная политика новейшего времени.

Последние годы дореформенной эпохи отмечаются в нашей экономической литературе оживлением старого спора с свободной торговле и протекционизме. Журналы конца 50-х годов полны статьями, написанными за и против свободной торговли. Все либеральные журналы более или менее сочувствовали свободной торговле или, по крайней мере, понижению ввозных пошлин на иностранные фабрикаты. Особенно энергичную фритредерскую агитацию вел "Экономический указатель"^3*, журнал известного экономиста Вернадского^4*. Протекционизм защищался "Вестником промышленности" - органом, специально посвященным промышленным интересам. Полемика эта сама по себе не особенно интересна, так как аргументы как фритредеров, так и протекционистов были весьма мало оригинальны и заимствовались из западноевропейской литературы того времени. Тем не менее споры о свободной торговле весьма рельефно обрисовали любопытное новое течение в нашей жизни, на котором нельзя не остановиться.

В этом смысле весьма поучительно сравнить фритредеров 50-х и 60-х годов с фритредерами александровской эпохи. Фритредеры начала века соединяли увлечение свободной торговлей с не менее ревностной приверженностью к нашим исконным особенностям: крепостному праву, мелкому производству и земледельческому строю вообще. Капитализм менее всего пользовался их сочувствием. Их авторитетом из западноевропейских писателей был суровый критик капиталистического строя - Сисмонди.

Фритредеры 50-х годов представляли собой совершенно иное течение русской жизни. Достаточно сказать, что как "Дух журналов" любил цитировать Сисмонди, так "Экономический указатель" усиленно переводил Бастиа и преклонялся перед ним. Бастиа воплощал для "Экономического указателя" самое прогрессивное и передовое, чего достигла экономическая наука. Идеалы "Экономического указателя" не имели ничего общего с русскими самобытными устоями. К крепостному праву либеральные экономисты этого журнала относились с такой же решительной враждой, как и крайние радикалы той эпохи. Они горячо защищали свободную торговлю, но по иным мотивам, чем экономисты "Духа журналов".

"Дух журналов" относился с решительным отрицанием к капиталистическому производству вообще и фабричному в частности. По мнению "Духа журналов", Россия должна оставаться страной земледельческой, какой она была искони; фабричная промышленность, насаждаемая покровительственными пошлинами, может повести только к "порче нравов" и разрушению патриархального строя, сложившегося веками.

Вернадский, Горлов, Бутовский, Бунге и другие более или менее горячие защитники свободной торговли в эпоху 50-х и 60-х годов не только не считали капиталистическое производство злом, но, напротив, принадлежали к поклонникам капиталистического строя. Свобода торговли пользовалась их сочувствием как одно из проявлений промышленной и торговой свободы, которая так необходима для промышленного и культурного прогресса каждой страны. Защищая свободу торговли, они отнюдь не желали задержать промышленное развитие России и навсегда оставить ее земледельческой страной. Напротив, по их мнению, возможно большее развитие иностранной конкуренции должно более всего благоприятствовать развитию русской промышленности, страдавшей от монопольной власти туземных фабрикантов над внутренним рынком.

Отношение к фабрике этих новейших фритредеров было совершенно иное. Они были чужды принципиальной враждебности к капиталистическому производству, которая отличала фритредеров "Духа журналов". Фабрика в их глазах была наиболее прогрессивной формой промышленности, развитие которой в России было вполне желательно, но только развитие "естественное", не основанное на устранени международного соперничества. Протекционизм, по их мнению, не мог повести к созданию в России вполне жизнеспособного фабричного производства. Только потому они и восставали против протекционизма, а отнюдь не вследствие симпатии к мелкому производству, вытесняемому фабрикой.

Я говорил выше, что в николаевскую эпоху господствующее отношение к фабрике как правящих сфер, так и наиболее влиятельной части общества было чисто отрицательное. И Канкрин, и славянофилы, и присяжные представители экономической науки, как Горлов и Тенгоборский, признавали кустарную промышленность во всех отношениях заслуживающей большего сочувствия, поощрения, чем фабричная. Буйный фабричный рабочий заслонял в глазах министра финансов императора Николая все огромные технические преимущества фабрики.

Если мы будем сравнивать различных писателей фритредерского направления 60-х годов по их отношению к фабрике, то мы заметим между ними очень характерное различие. Писатели, начавшие свою литературную деятельность в николаевскую эпоху, еще не могут вполне освободиться от недоверия к фабрике. Мелкий производитель-кустарь все-таки кажется им более надежным общественным элементом, чем фабричный рабочий. Напротив, более молодые и более передовые писатели совершенно чужды антипатии к фабрике и капиталистическому производству вообще.

Так, например, я цитировал выше (с. 308) рассуждения Тенгоборского о преимуществах кустарного производства перед фабричным как избавляющего Россию от "язвы пролетариата". Ввиду этого, замечает Тенгоборский, кустарная промышленность заслуживает особого поощрения. Вернадский перевел на русский язык сочинение Тенгоборского "Etudes sur les forces productives de la Russie", но к цитированному месту сделал следующее характерное примечание: "Сознавая справедливость многих из замечаний автора, нельзя, однако, с ним согласиться в окончательном заключении. Сельская промышленность имеет также много невыгод и уступает городской; в техническом отношении она производит и менее и хуже городской, и потому уже особого покровительства не заслуживает. Насколько рабочий занят земледелием, настолько он теряет в мастерстве, и его обеспечение терпит настолько, насколько он менее производит на фабрике"².

В другом месте Тенгоборский опять касается "язвы пролетариата", указывая на выгоды, происходящие от соединения русскими крестьянами земледелия с промысловыми занятиями.

К этому месту Вернадский прибавляет: "Если земледелец на фабрике - плохой работник, то и фабричный за сохою - также плох. И совершенство и успех не в соединении занятий, а в их разделении"³.

Тенгоборский указывает, что Россия не может быть страной мануфактурной: "Так как Россия не в состоянии сравниться или превзойти другие страны на поприще мануфактурной промышленности и не имеет всех условий, потребных для того, чтобы сделаться страной мануфактурной, то мы должны преимущественно стараться о распространении тех отраслей промышленности, которые наиболее соответствуют положению нашей страны в высшей степени земледельческой, и наилучше могут быть соединены с нашей сельской промышленностью... вообще должно поощрять не отрасли промышленности, для которых наша почва производит в изобилии сырой материал. Это общее правило свойственно всем странам, но в особенности России" (Тенгоборский, с. 19).

Это дает повод Вернадскому вполне определенно разъяснить различие своей точки зрения - прогрессивного фритредера "эпохи великих реформ"^5* от воззрения фритредера крепостной эпохи: "И то и другое требует более положительных доказательств, нежели приводит автор: затруднения для мануфактурной деятельности в России находятся не столько в природе страны, сколько в ее теперешнем положении, которое может со временем измениться. Знания и капиталы приобретаются, общественное положение лиц изменяется, а потому можно согласиться с автором только в смысле настоящего положения вещей. Автор ясно увлекается здесь заранее задуманной идеей. Осуждать страну на один только род промышленности, и притом отдалять всякую перемену в этом роде покровительством, значит искажать научные положения. Политическая не учит возделывать свое, а то, что по расчету лица предпринимающего наиболее выгодно ему, - свое ли суровье для производства или чужое. Она требует только, чтобы не толкать производителя или его силы в противную от общих выгод сторону, т.е. не давать искусственного направления труду, а в этом отношении может грешить одинаково и льняное и бумажное производство"⁴.

Интересно сравнить также перемену во взглядах Горлова. В конце 40-х годов Горлов высказывался совершенно в духе Гакстгаузена и Тенгоборского: "Мы не полагаем, чтобы (фабричная) система могла составить благоденствие народа со своими огромными фабриками, со своим народонаселением мастеровых, со своими законами о бедных, со своим богатством фабрикантов и убогостью, невежеством рабочих". В конце 50-х годов в "Началах политической экономии" (СПб., 1859) Горлов высказывается по тому же поводу уже гораздо умереннее.

"Противники народных промыслов утверждают совершенно неосновательно, что только бумажные или шелковые фабрики ведут к промышленному успеху и образованию. Мы полагаем, что собственно народному образованию они даже менее способствуют, чем мелкая производительность и ремесленность, и что кожевник, имеющий собственное заведение, находится в лучшем положении к приобретению образования, чем работник, нанимающийся на бумажной фабрике. В отношении к материальному благосостоянию крестьян и вообще рабочего класса существование больших фабрик, снабженных дорогими механизмами, не всегда желательно, ибо с ними не могут соперничать простые крестьянские заведения и потому падают, а крестьяне из независимых содержателей превращаются в простых работников"⁵.

Итак, крупные фабрики "не всегда желательны". Это совсем не похоже на категорическое осуждение фабричной системы, высказанное тем же Горловым десять лет раньше. Из других мест книги Горлова видно, что вообще взгляды автора сильно изменились. Как известно, Горлов, подобно прочим либеральным экономистам того времени, горячо ратовал против общинного землевладения. Начало частной собственности на землю казалось ему гораздо лучше гарантирующим экономический прогресс, чем общинная собственность. Возражая против защитников общинного владения, Горлов не пугается даже "призрака пролетариата". Страхи перед пролетариатом Горлов прямо называет "оптическим обманом"⁶.

От всего этого веет совершенно новым духом. Фритредеры 60-х годов не имели такой резкой классовой окраски, как фритредеры александровской эпохи. Относительно последних не может быть никакого сомнения, интересам какого класса они служили. Горячая защита таких противоположных по своему внутреннему смыслу вещей, как свобода торговли и крепостное право, ярко обнаруживала дворянский характер всего течения. "Дух журналов" защищал интересы аграрного дворянства, - это вполне ясно. Что же представляли собой фритредеры "эпохи великих реформ"?

Чтобы понять внутренний смысл фритредерского движения 60-х годов, нужно вспомнить общественно-экономическую обстановку того времени. В конце 50-х годов закладывался фундамент новой России, России буржуазной и капиталистической, сбросившей с себя узы крепостного права, которые она переросла. Постройка железных дорог, преобразование системы кредита (точнее говоря, создание частного банкового кредита, так как дореформенная Россия почти не знала частных банков), устройство множества новых акционерных компаний для самых различных целей выдвинули у нас новые общественные элементы: финансовых дельцов, аферистов, биржевых игроков, вообще всякого рода искателей легкой и быстрой наживы. Конец 50-х годов имел характер спекулятивной и биржевой горячки, доходившей до настоящего ажиотажа. Выкуп крестьянских земель выбросил на рынок огромные капиталы, быстро перешедшие из рук дворянства в руки всякого рода денежных и финансовых дельцов. Спекулятивная горячка того времени охватывала далеко не одних профессиональных биржевиков. По словам В. Безобразова, "горячечное промышленное возбуждение направилось к созданию новых предприятий, новых отраслей производства... преимущественно в кругу людей (устроителей акционерных компаний), совершенно чуждых коммерческому делу"... "Спекулятивное возбуждение (конца 70-х годов) ограничилось коммерческой общественной средой, которая при всех своих увлечениях все-таки несравненно более умела, опытна и благоразумна, чем была та общественная среда (дворянская, чиновная, военная, интеллигентная и пр.), которая бросилась в промышленную спекуляцию после первой Восточной войны"⁷, ^6*.

Вот эта-то разнообразная по своему составу общественная среда составила главное ядро фритредерской либеральной партии того времени; она преклонялась перед буржуазным строем Западной Европы и горячо сочувствовала всякой свободе, особенно же свободе в области промышленности и торговли. Фритредеры 60-х годов, вроде названных либеральных экономистов, выражали собой не столько интересы аграрного класса (хотя и эта нотка весьма нередко слышалась в статьях "Экономического указателя")⁸, сколько интересы финансового и биржевого мира. "Экономический указатель", так энергично ратовавший за свободу торговли, отводил видное место на своих столбцах биржевой хронике и отчетам о деятельности акционерных компаний, давал советы, какие акции следует приобретать, и вообще тесно примыкал своими статьями к биржевому миру.

Вполне понятно, что о принципиальной вражде к фабрике у этих фритредеров нового типа не могло быть и речи. Суровые крепостники николаевской эпохи, относившиеся весьма недоверчиво ко всему, не укладывавшемуся в узкие рамки бюрократической регламентации, и стоявшие прежде всего на страже порядка, не могли сочувствовать капиталистическому строю и фабрике; биржевые дельцы 60-х годов и их идеологические выразители - либеральные экономисты, преклонявшиеся перед гениальной мудростью Бастия, не могли относиться к фабрике с осуждением. Отстаивая свободу торговли, они направляли свои стрелы не против капиталистического производства, а именно в его защиту.

Новая классовая окраска фритредерского движения обнаруживалась сочувственным отношением к этому движению некоторой части купечества. Известно, что именно с 60-х годов у нас начинает быстро развиваться экспортная торговля хлебом. Экспортная торговля могла только выиграть от расширения ввоза в страну иностранных товаров. Экспортеры должны были сочувствовать свободной торговле, и действительно, одесское отделение коммерческого совета решительно высказалось в пользу свободной торговли⁹.

Остановимся теперь на позиции, которую заняли в шумных спорах за и против свободной торговли¹⁰ лица, одинаково чуждые интересам как биржевиков и экспортных торговцев, так и фабрикантов, - радикалы "Современника". Это последнее направление с отвращением относилось к биржевой вакханалии рассматриваемой эпохи; освободительные идеалы Западной Европы были им гораздо ближе, чем либеральным апологетам капитала вроде Вернадского, Горлова и др. Какова же была их позиция по отношению к фабрике и капиталистическому производству вообще?

В 1857 г. в "Современнике" появился довольно обширный разбор книги одного из наиболее видных протекционистов того времени - А. Шипова: "Хлопчатобумажная промышленность и важность ее значения для России". Разбор этот, принадлежащий, без сомнения, перу Н. Чернышевского, дает вполне определенный ответ на наш вопрос.

"У нас вообще очень мало развита терпимость мнений, - заявляет автор разбора. - Так, например, по вопросу о свободной торговле, из ученых, держащихся мнения, что протекционная система невыгодна, многие воображают, что противное мнение могут утверждать только люди, имеющие в виду свой личный интерес, а не общую пользу; они даже готовы все человечество и в умственном и в нравственном отношении делить на две половины ради одного того, как думают люди о свободной торговле; одна половина человечества - люди честные, умные, ученые, это все те, которые думают, что тариф должен быть понижен; другая половина - невежды, корыстолюбцы, это все те, которые думают, что должны быть охраняемы тарифом наши мануфактуры"¹¹.

Каково же отношение автора к свободной торговле и протекционизму? Он поясняет это цитатой из книги экономиста 50-х годов Журавского^9* "Описание Киевской губернии". «По нашему мнению, - писал Журавский, - надобно более иметь в виду пользу значительного класса промышленников, заинтресованных в сохранении и процветании отечественных фабрик, нежели выгоды потребителей фабричных произведений, составляющих самый малочисленный, а вместе и достаточный класс нашего населения... Для фабричного производства Киевской губ. нужно до 21 тыс. рабочих; приобретаемая каждым из них плата имеет прямое влияние на благосостояние как самих работающих, так и семейств их; следовательно, полагая средним числом до пяти душ на семейство каждого работающего, можно заключить, что до 100 тыс. душ заинтересованы в фабричном производстве одной губернии. Предположивши теперь, что вследствие свободного привоза заграничных фабричных изделий, дешевых, прочных и красивых, подобные же изделия здешних фабрик будут вытеснены из торговли, а вместе с тем, закроются и самые фабрики, тогда, конечно, многие из питающихся теперь от фабрик лишились бы куска хлеба, ничего не выигравши от свободного привоза, ибо простой народ почти вовсе не потребляет фабричных изделий. Вся выгода была бы на стороне достаточных классов" (там же, с. 51).

Однако это не решает окончательно вопроса, нужны ли России фабрики или нет. В ответ на это автор разбора опять отсылает к Журавскому: "Как в сельском хозяйстве важное место занимает вопрос о преимуществах больших или малых хозяйств, так и в фабричной промышленности представляется тот же вопрос: какая фабрикация, большая или малая, полезнее для производителей и для потребителей?" Приведя в пример костромские полотна, лионские шелковые изделия, голландские кружева и пр., Журавский замечает: "Все это - произведения домашней фабрикации, показывающие, что при благоприятных обстоятельствах ловкость человеческих рук и при самых простых снарядах может с выгодою соперничествовать с многосложными и дорогими машинами больших фабрик. И если ручное производство по сею пору так мало облегчено и распространено, так мало сделало успехов в искусственном отношении, то это оттого, что все усилия ученых и техников нашего времени направлены на изобретение и улучшение больших машин, служащих для фабричного производства. На мелких фабрикантов никто из них не удостаивает обратить внимание, никто не подумает, какими бы средствами сократить ручную работу, улучшить употребительные доныне снаряды и машины, ввести новые, сделать доступную для каждого семейства в малом размере выработку предметов, возможную доныне только для больших фабрик. Между тем этот предмет заслуживает особенного внимания по огромному числу заинтересованных в нем семейств и представляет обширное поле изобретательности первоклассных умов, изобретения, подобные самопрялке, сделавшейся общеупотребительной у простого народа, могут быть важнее всяких усовершенствований фабричных машин. По крайней мере, это справедливо относительно нашего отечества, где большая фабрикация по сю пору обращается в пользу достаточного класса производителей-капиталистов и не менее достаточного класса потребителей их произведений, как-то: сахара, тонких сукон и полотен, столового белья, шелковых изделий, табака, сигар и т.п.; все эти предметы или не нужны, или недоступны по цене нашему простому народу, т.е. более 3/4 всего населения государства" (там же, с. 53).

По поводу этих слов Журавского автор рецензии замечает: "Признаемся, что в вопросе о свободной торговле и национальном фабричном производстве мнение Журавского кажется нам совершенно справедливым. Признаемся, что мы в этом случае всегда готовы стать на стороне той партии, которая успеет доказать, что ее решении вопроса сообразнее с народным благосостоянием. Признаемся также, что до сих пор не видим, чтобы та или другая партия успела положительным образом доказать это, потому что ни та, ни другая не заботились достаточно о доказательствах подобного рода. Признаемся также, что решениям той или иной партии мы предпочитаем совершенно иное решение, предложенное Журавским в последнем из приводимых нами отрывков. Смысл этого отрывка таков: больше, нежели о возрастании фабричного производства, больше, нежели об увеличении заграничной торговли, надобно заботиться о развитии домашней выделки фабричных изделий. Для этой выделки надобно желать прямого покровительства. Что касается до вопроса о том, полезно ли прямое покровительство фабрикам, то при разрешении его надобно было бы иметь в виду не столько отношение наших фабрик к заграничному производству подобных товаров, сколько отношение к благосостоянию класса людей, находящих на них работу, и еще более отношение фабрик к домашней выделке фабричных изделий" (там же, с. 56-57).

В этом характерном отрывке вполне ясно выражается отношение "Современника" к фабрике и мелкому кустарному производству. "Современник" не был безусловным противником фабрики, так как и фабрика дает заработок населению, но он решительно предпочитал ей кустарную промышленность. Политический радикализм 60-х и (как увидим ниже) 70-х годов по своей экономической программе не очень далек от точки зрения "Духа журналов" и Канкрина.

Само собою разумеется, экономические идеалы Канкрина и Чернышевского были так же различны, как и их политические идеалы. Но при оценке современной экономической действительности Чернышевский по многим вопросам мог подать руку Канкрину. Кустарное производство находило себе защитников в них обоих¹².

Таким образом, в 60-х годах наблюдается по отношению к фабрике следующая общественная группировка: буржуазное течение, включавшее в себя как фритредеров, так и протекционистов, относилось с полной симпатией к фабрике и было на стороне полной экономической европеизации России. Напротив, радикально-утопическое течение, великим представителем которого был Чернышевский, относилось к фабрике отрицательно и во имя интересов труда стояло за сохранение отсталых экономических форм крепостной России.

Тем не менее существовал один пункт, по которому наблюдалось почти полное согласие всех прогрессивных элементов той эпохи, именно - преклонение перед принципом ассоциации или артели как формы будущего социального строя. Отношение Чернышевского к этому вопросу достаточно известно. Но идеей артели увлекались в 60-е годы далеко не одни крайние радикалы. Увлечение это, можно сказать, было всеобщим. Различие между радикальными и либеральными элементами заключалось лишь в том, что радикалы требовали государственной помощи артелям, а либералы возлагали все свои надежды на частную инициативу в этой области и, оставаясь верными себе, протестовали против всякого насильственного вмешательства государства.

Возьмем, например, книгу либерального экономиста - ныне члена Государственного совета - г. Ф. Тернера^10* "О рабочем классе и мерах к обеспечению его благосостояния" (СПб., 1860). В этой книге мы находим следующие характерные строки: "В настоящее время мы вступаем на новое поприще в жизни нашего отечества. Народ, освобождаясь от тех оков, которые связывали его свободную промышленную деятельность, вместе с тем приобретает и ответственность о своем благосостоянии. С развитием городского и фабричного населения, численность коего вследствие предстоящей реформы должна развиться в весьма обширных размерах, настоящий момент представляется нам самым благоприятным для введения тех учреждений для рабочего класса, которые оказались столь полезными в других странах - учреждений, которые, бросив корни на нашей почве, будут развиваться наравне с развитием рабочего сословия и могут принести поэтому самые благотворные плоды, предупредив самый зародыш пауперизма в будущем... Мы находим в нашем отечестве весьма важные элементы, могущие служить полезным основанием вновь вводимым учреждениям, которые во многих случаях будут только развитием и усовершенствованием уже существующих у нас народных обычаев. Мы видели, что главным основанием и главною силою всех существенных учреждений на пользу рабочего сословия является ассоциация. А именно идея ассоциации весьма распространена уже у нас в народных обычаях, являясь во множестве разнообразных проявлений, особенно же в артелях... Как ни судить о несколько коммунистической примеси к экономическому элементу ассоциаций в наших артелях, главное все же то обстоятельство, что ассоциация составляет начало, сродственное нашему народному и национальному быту. Если, несмотря на все те огромные затруднения, которые представляла свободному передвижению личностей и свободному употреблению труда прежняя паспортная система и допотопное начало круговой поруки, не говоря уже о крепостном праве, люди все же сходились на общую работу, на ассоциацию своего труда, то нельзя ли надеяться, что впоследствии, когда все эти преграды падут, ассоциационное начало разовьется еще гораздо больше в России, и на нем оснуются все те полезные учреждения, в которых мы видим залог будущего самостоятельного обеспечения работника, будущего благосостояния рабочего класса. Содействовать этому развитию могли бы с пользою образованные классы своими советами, указаниями... Высшие образованные классы, особенно же самый промышленный класс, принесли бы значительную пользу развитию благосостояния в среде низших классов своих соотечественников, содействуя развитию в среде их разумного ассоциационного движения"¹³.

Замечательная книга Корсака "О формах промышленности в Западной Европе и России" (Москва 1861 г.), которую мне приходилось уже много раз цитировать, точно так же проникнута верой в полную осуществимость в России артельной организации производства. Корсак был чужд славянофильского увлечения экономическим строем России. С беспристрастием истинного ученого он указывает на неправильность идеализации нашего кустарного производства, при котором производитель является таким же слугою капиталиста-заказчика, как и фабричный рабочий. "Домашняя форма производства, - замечает Корсак, - не есть исключительное достояние России: она была везде в известную эпоху экономического развития и даже в настоящее время сохранилась во многих странах Европы почти в том же виде, в каком и в России. Она всегда была свойственна некоторым отраслям промышленности, которые поэтому трудно поддавались фабричному производству" (Корсак, с. 304). С тонким тактом Корсак противопоставляет кустарную промышленность как домашнюю систему крупного капиталистического производства ремеслу и мелкому самостоятельному производству на-дому (там же, с. 17). Огромные технические преимущества фабрики встречают у Корсака вполне верную оценку. И тем не менее наш автор не решается признать неизбежность развития фабричной системы. Я уже упоминал в начале этой книги, что политика Петра подверглась резкому осуждению Корсака за то, что Петр устраивал в России фабрики, а не артели кустарей. Свою книгу Корсак заканчивает совершенно в духе той эпохи: указанием на огромную роль в деле преобразования нашей кустарной промышленности - ассоциации артели.

"Даже на Западе, в центре фабричного производства, где фабрики поглотили уже родственную им мелкую промышленность, где мелкие производители не имеют того выгодного положения, в каком могут быть наши крестьяне, есть, однако, возможность даже простым работникам пользоваться всеми выгодами фабричного производства на правах самостоятельных хозяев. Возможность эта заключается в кредите и ассоциации мелких ремесленников, в общестенных мастерских и общественных машинах. Мы вполне согласны, что нынешняя фабрика - совершеннейшая в экономическом отношении форма производства в настоящее время; но думаем также, что ее всепоглощающее могущество опасно, а за неимением его сообщать ей это подавляющее влияние посредством внешней помощи и вызывать его искусственно - еще опаснее. Неужели те невыгодные стороны, которыми отличается мелкое домашнее производство, неразлучны с ним и чужды только одной фабрике, и неужели фабричная форма не имеет, в свою очередь, темных сторон другого рода? Последние известны каждому, и говорить о них считаем излишним... Фабричные отрасли домашнего производства, которые теперь имеют вид самой вредной и невыгодной во всех отношениях так называемой домашней системы, при помощи ассоциации домашних работников, при помощи кредита и устройства общественных мастерских могли бы явиться в виде новой фабричной формы со средствами настоящей и с благодетельными результатами, которых последняя лишена; эта новая форма могла бы, таким образом, быть противодействующей силой темным сторонам современного фабричного производства. В ремесленных отраслях ассоциации для оптовой покупки материала и для продажи изделий пособие кредита, распространение усовершенствованных орудий, обучение, выставки и пр. могли бы спасти бедных ремесленников от убийственного влияния кулаков и барышников и победить тот застой и ту рутину, которые составляют теперь характер домашней промышленности. Мы согласны, что все это - трудные задачи, что, может быть, придет когда-нибудь время, когда они сами собою найдут счастливое разрешение, но достигнуть цели длинным путем страданий и тяжелых кризисов, и достигнуть ее кратчайшей и безопасной дорогой - не одно и то же"¹⁴.

И этой верой в артель была проникнута не только литература того времени - ее разделяли и правительственные сферы. Вот, например, как высказалась по этому пункту комиссия по пересмотру уставов фабричного и ремесленного под председательством Штакельберга: "Что прежнее наше промышленное устройство представляло много стеснительных уродливых сторон, что, покровительствуя меньшинству капиталистов и хозяев, оно шло наперекор интересам рабочего люда - это не подлежит сомнению. Но затем, с устранением стеснений и запрещений, какие именно формы следует придать нашей промышленности, какие именно требования рабочего класса желательно поддержать авторитетом закона?.. Существование промышленных артелей и ремесленных союзов доказывает, что наш народ не чужд понятий о преимуществах ассоциации в деле приложения труда. Но такие артели и союзы, сколько известно, возникли лишь в немногих торговых и промышленных центрах. Правда, что до сих пор общественные условия не благоприятствовали делу ассоциации в среде рабочего класса и что теперь только можно надеяться на более удовлетворительные в сем отношении результаты. Но во всяком случае рабочий класс не вдруг, может быть, нападет на счастливую мысль соединить свои разрозненные силы и денежные средства там, где ассоциация труда и капитала особенно применима по размерам и свойству предприятия. Притом же в этой форме производства важна не одна материальная сторона. Рабочая ассоциация была бы полезна в особенности у нас не потому только, что при такой организации работ люди могли бы с меньшими усилиями и затратами производить больше и лучше. Ассоциация обещала бы и ту несомненную выгоду, что рабочие, связанные общностью интересов, могли бы основательно судить о своих нуждах и пользах в деле промышленности. В среде промышленных обществ, если бы таковые возникли, вырабатывались бы беспристрастные, здравые понятия о промышленных интересах и средствах к их упрочению"¹⁵.

Это всеобщее увлечение ассоциацией и артелью было навеяно, без сомнения, Западом. Достаточно вспомнить западноевропейскую литературу того времени, равно как и практические последствия кооперативного движения в Англии, Германии и Франции, чтобы понять, почему русские прогрессисты 60-х годов с таким жаром отстаивали идею артели. Но по той же самой причине - потому что это увлечение не имело корней в условиях русской действительности, несмотря на все разглагольствования о необыкновенной склонности русского мужика к артелям, - оно осталось в России практически совершенно бесплодным. Всеобщие восхваления артелей не создали ни одной прочной артели и не повели к возникновению кооперативного движения, сколько-нибудь похожего на западноевропейское. Индивидуалистический Запад с его иными политическими и общественными формами оказался гораздо более приспособленным для восприятия артельного начала, чем общинная Россия¹⁶.

В конце 60-х годов вышла сильно нашумевшая в свое время книга Н. Флеровского "Положение рабочего класса в России" (СПб., 1869). Книга эта произвела на публику сильное впечатление безотрадной картиной жизни русского мужика и рабочего на всем протяжении России, которую сумел развернуть автор. Научного значения книга Флеровского совершенно лишена, так как представляет собой чрезвычайно хаотическое собрание фактов весьма различного достоинства, сопоставляемых без всякой критической оценки и даже без общего плана. Тем не менее в свое время она несомненно влияла на умы. Трудно разобраться в выводах Флеровского, так как, по-видимому, они не были ясны ему самому. Во всяком случае, ясно, что важнейшие причины, к которым сводит Флеровский причины бедности русского рабочего человека, - это тяжесть налогов и особенно недостаток земельной обеспеченности. "Что касается общих мер, - говорит автор в "заключении", - то, конечно, прежде всего наше внимание должно обратить на себя отношение к земле. Тут мы видим, что наш крестьянин обнаружил несравненно более такта и здравого чувства, чем западноевропейский. Он нашел великую истину, которой западноевропейский работник никогда не понимал. Он постиг, что прежде всего надобно позаботиться о том, чтобы ни одного земледельца не лишить собственного хозяйства. Вести собственное хозяйство - не шуточное дело, к нему нужно приспособиться, привыкнуть с малых лет. Западноевропейскому пролетарию не скоро это удастся, может быть, никогда не удастся, и на почве Западной Европы мы можем снова увидать римские латифундии... Наш крестьянин достиг того, о чем напрасно вздыхают и американец, и англичанин, и всякий земледелец, достаточно умный, чтобы понимать неудовлетворительность мелкой собственности... Пока вся земля будет предметом собственности, до тех пор будет существовать и крупная и средняя собственность; произвести самое выгодное экономическое положение можно только при всеобщем распространении безоброчного общинного владения" (Флеровский, с. 476, 482, 487).

Таким образом, для Флеровского аграрный вопрос заслонял все остальное. Развитие фабричной промышленности в центральном районе, по его мнению, не только не привело улучшению экономического положения населения, но, наоборот, только усилило крайности богатства и бедности. "Промышленная Россия - это страна бедности и богатства; тут одно семейство зарабатывает триста рублей в год, а рядом другое умирает с голоду. Нигде борьба за существование не вызывает таких отчаянных усилий, как в промышленных губерниях; тут всякий пускает в ход все средства, старается взять и искусством, и трудом, и умом, и борьбой... Здесь составляются артели, стачки, здесь пробуются все средства, которыми можно бороться с капиталом и усилить свои доходы... Но если они (рабочие промышленного района) более смелы в жизненном бою, то и условия этого боя для них более тягостные; они имеют дело с богатыми и могущественными капиталистами и еще более богатыми и более могущественными землевладельцами... Может ли быть цветущее промышленное население там, где земледелие плохо, где земля без удобрения дает плохие урожаи, а для удобрения мало скота, и на каждое вакантное место в промышленности являются три кандидата из земледельцев?" (с. 357-359).

Сравнение двух уездов Нижегородской губернии - Ардатовского с крупными чугуноплавильными заводами и Горбатовского с мелкой кустарной промышленностью - приводит Флеровского к заключению, что мелкая промышленность гораздо лучше обеспечивает население, чем крупная. Это дает повод к следующей красноречивой тираде нашего автора: "Неужели можно равнодушно смотреть на то, что машины - этот важнейший благодетель человеческого рода, это плодоносное орудие, которое дает рабочем возможность при несравненно меньших усилиях производить не только вдвое и втрое, но иногда во сто раз более, - эти машины делаются бичом для рабочего класса? Не только для работников, для целых местностей оказывается более выгодным производить мало и дорого, чем производить много и дешево” (с. 385).

Таким образом, Флеровский, еще больше, чем Чернышевский, усматривал одну отрицательную сторону в развитии фабричной промышленности. За аграрным вопросом Флеровский, как и другие его современники, совсем не видел рабочего вопроса. Вообще я должен оговориться, что фабрика вплоть до последнего времени очень мало обращала на себя внимание нашего общества, особенно прогрессивной его части. Об общине у нас накопилась огромная и в высшей степени интересная и характерная литература; о фабрике написано гораздо менее, и то что написано, имеет преимущественно фактический и описательный характер, а следовательно, для нас в данном случае представляет мало интереса.

Отношение либералов к фабричному вопросу весьма рельефно выразилось на дебатах первого всероссийского торгово-промышленного съезда, устроенного по случаю всероссийской мануфактурной выставки 1870 г. Протоколы этого съезда очень живо воспроизводят ту уже довольно отдаленную от нас эпоху. Медовый месяц либерализма уже кончился, но либеральное настроение общества не только не ослабело, а скорее усилилось. Славословие свободе промышленности и торговли занимает видное место в прениях съезда.

Приведу некоторые выдержки из речей на первом заседании съезда. Г-н Скальковский внес предложение, чтобы железные дороги, проходящие по местностям, богатым каменным углем, непременно употребляли для топлива каменный уголь, а не дрова, "для того чтобы спасти остатки лесов”. В ответ на это предложение чиновник министерства финансов фон Бушей^12* произнес следующую тираду: "Я полагаю, что первое и главное условие для развития всякой промышленности есть свобода! (Непременно! браво!) Повторять здесь подобную аксиому, как ту, что свободный труд только производителен, что промышленность должна иметь полный простор, чтобы брать и употреблять в дело тот материал, который выгоднее и дешевле и который поэтому может служить для удешевления самого произведения, - совершенно излишне. (Верно! браво!) Я не разделяю мнения о том, чтобы съезд фабрикантов, который хлопочет о нуждах фабрикантов, должен был выразить свою деятельность в том, чтобы просить подвергнуть отдельные отрасли промышленности регламентации. Всякая регламентация вредна вообще в промышленном деле, и чем ее меньше, тем для дела лучше” ("Протоколы", с. 16).

Г-н Вешняков высказался не менее решительно: "Прошли те времена, когда промышленное законодательство во всех почти странах заключало в себе не только определение общих условий существования в государстве фабричной, и ремесленной промышленности, но и стеснительные ограничения относительно права заниматься тою или другою отраслью труда и предписания относительно обязательного размера, вида, качества и даже цены изделий. Ныне свобода труда, свобода промышленности сделались девизом современного промышленного прогресса"¹⁷.

При обсуждении вопроса об улучшении экономического положения рабочих один из ораторов, Ю. Шрейер^13*, особенно настаивал на распространении у нас среди рабочих ссудо-сберегательных касс. Он указывал на пример Пруссии, "где рабочие достигли благосостояния благодаря усилиям только одного человека - это Шульце-Делича^14*. Кому случалось быть в Пруссии, тот не мог не подивиться колоссальным результатам, добытым одним человеком, который посвятил целую жизнь, целые десятки лет на то, чтобы улучшить положение рабочих, и положение это в Пруссии представляется весьма и весьма отрадным. Я имел случай, - прибавляет оратор, - лет 6 или 7 тому назад видеть, до какого рода самостоятельности и развития успел Шульце-Делич довести своими трудами рабочих. Я полагаю, что русский народ не так неразвит, чтобы при появлении, может быть, даже не такого даровитого деятеля, как Шульце-Делич, но все-таки, при доброй воле, можно достигнуть весьма существенных результатов"¹⁸.

Очень интересную речь сказал другой оратор съезда, Мясоедов^15*, который, между прочим, заявил следующее: "Девятнадцатый век есть век рабочих, - сказал знаменитый английский муж Гладстон^16*. И, действительно, нужно сознаться в том, что участь рабочих и вообще все вопросы, касающиеся их существования и устройства, начинают приобретать все больше и больше влияния на всю цивилизацию. Но
вместе с этим возрастающим влиянием развиваются другие явления, которые прежде, без сомнения, существовали и существуют давно, но не проявлялись прежде с такой настойчивостью и энергией, как в настоящее время: это - борьба капитала с трудом. Она происходит вследствие того, что труд, по мере того как приобретает некоторые права, начинает доказывать, что он прямо эксплуатируется капиталом... Но если на Западе можно говорить вообще о рабочих, где есть особое сословие рабочих, то это совершенно немыслимо в России, где они в совершенно другом положении, нежели в западных государствах. У нас, собственно говоря, нет рабочего класса. У нас есть работники на фабриках, есть рабочие, занимающиеся вне времени, занятого земледелием, ремеслами”.

"Вот весь контингент нашего рабочего сословия. Главной причиной того, что рабочий класс у нас не может представляться в том виде, как на Западе, есть то, что у нас нет пролетариата, что составляет предмет зависти всех иностранных государств. У нас та среда, которая составляет рабочий класс, вся почти занимается земледелием. Следовательно, у нас нет здесь двух классов, а являются просто два разряда рабочих, из которых один работает на фабриках, а другой у себя в деревнях, преимущественно в тех местностях, где земледелие не представляет достаточного обеспечения в средствах жизни и где, вследствие того, жители должны прибегать для увеличения своих заработков к другим хозяйственным ремеслам и промыслам..." Переходя к рабочим, занимающимся в деревне, Мясоедов говорит: "Кустарники, несмотря на то что пользуются кажущейся самостоятельностью, вследствие того, что каждый имеет свой дом, а многие - даже земельные наделы, эксплуатируются не только в такой же степени, как рабочие на фабриках, но, может быть, еще хуже... Избавить этих кустарников от рук капиталистов и кулаков можно только одним способом: с одной стороны, доставив им возможность чисто самостоятельного труда путем устройства таких учреждений, которые доставили бы им возможность получать дешевый кредит или те денежные средства, которые необходимы для закупки сырых продуктов, с тем чтобы они могли избавиться от получения этих предметов от торговцев в натуре, а с другой стороны, доставив им возможность ближайшего сбыта этих предметов производства. Средством, и могучим средством, можно считать то, которое служило началом разрешения этого вопроса на Западе, - это ассоциация, артель..." Свои предложения Мясоедов формулировал так: "чтобы съезд обратился к правительству с ходатайством о том, чтобы были разработаны артельные начала или чтобы были составлены узаконения, специально определяющие начала, на которых могли бы создаваться у нас хозяйственные или промышленные артели, а равно и положения, определяющие права их как относительно участников в предприятии, так и относительно посторонних лиц"¹⁹.

В этом смысле состоялась и резолюция съезда: съезд признал желательным, "чтобы в видах возможности улучшения быта рабочего населения в России распространением так называемых хозяйственных и промышленных артелей, каковы: общества потребителей, ссудо-сберегательные общественные кассы, товарищество взаимного кредита, общества, имеющие целью оптовую закупку сырых продуктов для их обработки и сбыта произведений, и общества для производства предметов промышленности - было произведено правительством исследование этого вопроса и издано нормальное положение, определяющее права и юридическую организацию таких артелей" (17-я резолюция съезда, б).

Остановимся теперь на отношении к фабрике и рабочему вопрос самого влиятельного органа 70-х годов - "Отечественных записок". В февральской книжке журнала за 1868 г. была помещена обширная статья 3. Елисеева^17* "Производительные силы России". Эта статья содержит в себе много поучительного для характеристики взглядов журнала. Автор статьи полагает, что "если фабрики, по словам фабрикантов, приходится содержать на народные деньги единственно для того, чтобы они бросили кое-какие объедки нескольким тысячам работающего у них народа, то гораздо лучше для этой цели учредить прямой налог на народ. Он будет и гораздо умереннее того, что переплачивает народ за товар фабрикантам, и падет на него гораздо равномернее и, наконец, пропитывать народ будет сытнее... Как ни трудно пропитываться мужику в неплодородных губерниях и как ни скудно его пропитание, но он имеет то преимущество, что относительно своего пропитания он стоит все-таки на своих ногах. Он не отвыкает от крестьянского труда, способен ко всем черным работам, имеет здоровые и крепкие руки. Когда земля будет не в состоянии пропитывать его, он пойдет на крестьянские же заработки в другие губернии; в случае окончательного истощения земли он может переселиться в губернии плодороднейшие и многоземельные на тот же крестьянский труд. Россия ведь не Англия! В ней пока столько земли, что всякая крестьянская сила для нее - приобретение, находка, а не бремя. Фабричный - совсем другое дело. Это уже некоторым образом барин. Если он долго и постоянно работает на фабрике... он делается совсем неспособным к крестьянскому труду... Он остается годен только для фабрики. Мало-помалу, таким образом, формируется целое народонаселение местности, в котором все лучшие силы привлекаются денежным заработком на фабрику"²⁰.

"Какая, спрашивается, участь готовится народонаселению, воспитанному для такого фабричного дела, благосостояние которого поставлено в полную зависимость от чужеземного продукта, а самое существование - от размера тарифа? Сегодня нет хлопка, шелка на рынке - завтра половина фабрик останавливает свою работу; остальные при множестве лишних рабочих рук дают рабочему столько, чтобы он не умер с голоду. И целые волости, как пишет князь Мещерский^18*, разоряются вконец или вымирают. Такова перспектива существования всех фабрик и рабочих, занимающихся производством ситца и шелка в наших близстоличных губерниях... В настоящее время фабрики истощили, выродили и сделали никуда негодными еще не очень значительные массы народа. Что кризис фабричный в случае закрытия всех фабрик в нескольких местностях перенесется народом без особенного бедствия, это лучше всего доказывается опустением Московско-Петербургского шоссе с открытием Николаевской железной дороги. Извозом, и исключительно одним извозом, жило на шоссе, по всей вероятности, около миллиона народа, если не более. Когда открылась железная дорога, на шоссе работы не осталось почти никакой. Все, занимавшиеся извозом, лишились своего прежнего пропитания, пострадали, но ничего... помиру не пошли. Мало-помалу стали приучаться к земледелию, приучаться к другим заработкам, и вы можете ехать по шоссе и удостовериться, что бывшие извозчики живут не хуже крестьян в других деревнях. Так точно перенесло бы крушение крепостных фабрик и теперешнее население, около них питающееся. Но так ли легко через 100 лет перенесется этот кризис, - мы сказать не можем"²¹.

Это рассуждение чрезвычайно любопытно. Автор идет гораздо дальше Чернышевского в осуждении фабрик. Чернышевский признавал известную пользу за фабриками, потому что, как-никак, а все же они доставляют заработки населению. Елисеев не признает и этого. По его мнению, если бы фабрики в России были закрыты, то питающееся от них население легко нашло бы себе другие занятия; он поясняет это крайне неудачной ссылкой на гибель извозного промысла на С.-Петербургско-Московском шоссе после проведения железной дороги. Но если так, то, значит, промышленные кризисы, замещение рабочего машиной и вообще все ужасы фабричной системы далеко не так ужасны. Если рабочий всегда может найти себе работу, то что же гонит его на фабрику? Желая доказать ненужность фабрики, Елисеев незаметно для самого себя становится на крайне оптимистическую точку зрения, которая приличествовала бы разве какому-нибудь Бастиа.

Тем не менее Елисеев не делает отсюда вывода о желательности немедленного закрытия всех фабрик. Для этого он был слишком практичный человек. Елисеев советует путем соответствующей торгово-промышленной политики направить наше промышленное развитие по более "естественному" руслу. Так, "мы думаем, - говорит он, - что правительство имеет всю возможность рядом мер способствовать, с одной стороны, усилению, улучшению нашего льняного и пенькового производства, стеснению хлопчатобумажного производства в местах, неблагоприятных для него по природным условиям, привлечению капиталов из этого призводства, одних - к производству льняному и пеньковому, других - к заведению фабрик в местах обработки отечественного хлопка, к усилению разведения сего последнего и т.п. Усиление льняного и пенькового производства даже посредством усиленного тарифа имело бы ту выгоду, что тариф этот не ложился бы так тяжело на народ, как тариф хлопчатобумажных изделий, потому что в льняном и пеньковом производстве была бы сильная внутренняя конкуренция, которой нет и не может быть в хлопчатобумажном деле. Усиление льняного и пенькового производства усилило бы, может быть, удвоило и утроило бы земледельческое разведение льна и пеньки в России. Таким образом, деньги от русской промышленности шли бы, как то и должно быть, на поддержку отечественного земледелия, а не американского”²².

В заключении Елисеев замечает: "Если благодетельный тариф поддержит старые наши крепостные фабрики и заводы и даст вместе с тем возможность таковым же размножаться без числа и на будущее время, то нет сомнения, что в течение недолгого времени мало помалу все северное народонаселение превратится в закрепощенное к фабрикам и заводам. Это, конечно, даст обеспеченное положение всем более или менее значительным землевладельцам северных губерний и вообще капиталистам, но убьет во всех отношениях всякую будущность у крестьянского населения этих губерний и отнимет у государства миллионы полезных членов в жертву частному корыстолюбию"²³.

В другой статье "Отечественных записок" (1870, январь), "Отчего трудно поправляться нашему рабочему?" разъясняется характер рабочего вопроса в России: "В России вопрос о рабочих совершенно игнорируется. Мы знаем пока этот вопрос только по его состоянию и движению на Западе, но западная разработка вопроса не только не выдвигает для нас нашего собственного, домашнего рабочего вопроса, а, напротив, дает фальшивое освещение делу и, так сказать, затирает его. Бытовое положение наших рабочих и западных весьма различно. Западный рабочий большей частью безземельный и бездомный батрак, - наш рабочий имеет землю и хозяйство. Это заставляет наших патриотов потирать от удовольствия руки и указывать на положение нашего рабочего как на завидное в сравнении с западным пролетарием. Положение, если хотите, действительно завидное в этом отношении. Во-первых, нам нет нужды так тяжело задумываться над положением нашего рабочего класса, как задумываются на Западе; не нужно приискивать точки опоры для развития его материального благосостояния. Эта точка опоры - кусок земли и хозяйство - у него есть; нужно только позаботиться о том, чтобы его не спихнули с этого фундамента его благосостояния разные его благожелатели. Во-вторых, как бы ни были тяжки и неблагоприятны условия его настоящего существования, мы, пока он твердо сидит на этом своем фундаменте, можем смотреть на них, как на временные и поправимые. Но это никак не дает нам права игнорировать эти условия, смотреть на них как на ничтожные и прославлять его положение как блаженное потому только, что у него есть клочок земли. Напротив, мы должны тщательно всматриваться в условия, в которые поставлен наш рабочий. Ибо условия эти могут быть так неблагоприятны и, день ото дня ухудшаясь все более и более, могут сложиться, наконец, таким роковым образом, что сорвут его и с его фундамента. Вопрос не в том только: есть у рабочего надел земли или нет, а и в том: обеспечивает ли его та земля, которою он владеет, в его существовании или не обеспечивает?.. Нужно предварительно исследовать, насколько поземельный участок в действительности облегчает зависимость нашего крестьянина от капитала, от случайных заработков, и всегда ли облегчает... Вот корни русского рабочего вопроса, в которые до настоящего времени пристально никто не заглядывал”²⁴.

Итак, наш рабочий вопрос заключается, главным образом, в сохранении полного земельного обеспечения крестьянина. Рабочий вопрос подменяется крестьянским вопросом, как будто это одно и то же. Рабочий отождествляется с мелким собственником.

В наиболее категорической форме отрицательное отношение к фабрике и капиталу вообще проявилось в статьях Михайловского. Михайловский пошел гораздо дальше Елисеева, который со своей практической сметкой не решался доходить до крайних выводов исповедуемой им теории. "Представляя элемент труда в обществе, - говорит Михайловский в одной статье, - народ не имеет в своих руках орудий производства. Их предлагает ему нужный человек и за это получает львиную долю продукта. Дело, значит, только в том, чтобы сосредоточить орудия производства в руках представителей труда. Все, становящееся поперек дороги к этой цели - будь это свобода, промышленность, железная дорога, грандиозный финансовый план, самоуправление, - подлежит уничтожению, которое будет и выгодно и справедливо. Истинная свобода, правильно организованная, полезная промышленность, не шулерская финансовая комбинация, нужная железная дорога, истинное самоуправление - не могут стоять в противоречии с интересами народа или, что то же, труда... Когда у нас заходит речь об организации народного труда, раздаются, обыкновенно, голоса, громко и с азартом отрицающие государственную помощь... Они раздаются в стране... где огромные суммы из взыскиваемых с податных сословий, т.е. почти исключительно с труда, уходят на субсидии и гарантии капиталистам предпринимателям. Эти привилегии, субсидии и гарантии никем не опротестованы, протесты считаются даже идиллиями, тогда как при малейшем намеке на государственную помощь труду поднимаются азартные крики. Можно помочь крестьянскими деньгами и г. Губонину, и г. Варшавскому^19* , и кому угодно, но только не крестьянам. Тут мы начинаем взывать о свободе, невмешательстве, о "казенной" организации труда, о самопомощи и о других прекрасных в&Щах. И в этом хоре не отказывается принять участие и литература, журналистика" (Из лит. и журн. заметок 1872 г. Соч. Михайловского. Изд. 1896. Т. I. С. 660).

Итак, необходима "организация народного труда" на казенные средства. На какие же элементы должна опереться эта организация? Быть может, на фабричных рабочих? Совсем нет. "У нас существует мнение, - замечает г. Михайловский, - что наш фабричный рабочий гораздо развитее, гораздо выше, если не в нравственном, то, по крайней мере, в умственном отношении, нежели крестьянин. Это мнение решительно ни на чем не основано. Оно держится едва ли не потому только, что нечто подобное действительно имеет место в Западной Европе. Но если на Западе до некоторой степени действительно существует указанное отношение между крестьянином и фабричным рабочим, то оно обязано своим происхождением отнюдь не фабричному режиму, а влияниям совершенно иного свойства, каких у нас и в помине нет, именно влиянию широкой политической жизни, которая, естественно, концентрируется в городах и едва достигает деревень" (Там же. С. 681).

Затем Михайловский цитирует речь одного из ораторов торгово-промышленного съезда, Губина^20* , заявившего, что "слово рабочий нельзя понимать у нас в том смысле, как за границей. У нас нет, или очень мало, таких рабочих, которые бы родились на заводе... У нас рабочие не составляют рабочего сословия", и замечает по этому поводу: "Указанный г. Губиным общеизвестный факт громадной важности должен бы был лечь в основание всех прений о русском рабочем вопросе... Рабочий вопрос в Европе есть вопрос революционный, ибо там он требует передачи условий труда в руки работника, экспроприации теперешних собственников. Рабочий вопрос в России есть вопрос консервативный, ибо тут требуется только сохранение условий труда в руках работника, гарантия теперешним собственникам их собственности. У нас под самым Петербургом... существуют деревни, жители которых живут на своей земле, жгут свой лес, едят свой хлеб, одеваются в армяки и тулупы своей работы, из шерсти своих овец. Гарантируйте им прочно это свое, и русский рабочий вопрос решен. А ради этой цели можно все отдать, если как следует понимать значение прочной гарантии. Скажут: нельзя же вечно оставаться при сохе и трехпольном хозяйстве. Нельзя. Но из этого затруднения существуют два выхода. Один, одобряемый практической точкой зрения, очень прост и удобен: поднимите тариф, распустите общину, да, пожалуй, и довольно, - промышленность, наподобие английской, как гриб, вырастет. Но она съест работника, экспроприирует его. Есть и другой путь, конечно, гораздо труднее, но легкое разрешение вопроса не значит еще правильное. Другой путь состоит в развитии тех отношений труда и собственности, которые уже существуют в наличности, но в крайне грубом первобытном виде. Понятно, что цель эта не может быть достигнута без широкого государственного вмешательства, первым актом которого должно быть законодательное закрепление поземельной общины" (Там же. С. 703).

Не менее интересна и поучительна другая статья Михайловского, относящаяся к 1873 г. Михайловский замечает, что органы самого различного направления, как, например, консервативный "Гражданин"^21* и либеральные "Петербургские ведомости", одинаково признают желательным экономический прогресс страны, "требуют развития кредита в России, радуются умножению акционерных компаний, с торжеством указывают на развитие отечественной промышленности и т.д.". "Петербургские ведомости" решились даже одобрить решение правительства (до сих пор, кстати сказать, неосуществившееся) "отказаться от устарелой системы законодательного рассмотрения уставов новых акционерных обществ и заменить ее более скорой системой нотариального разрешения". Это дает повод Михайловскому к следующим любопытным размышлениям. "Кредит, промышленность, эксплуатация природных сил страны - все это вещи сами по себе прекрасные... Но тем не менее все эти прекраснейшие сами по себе вещи, если они направлены не ко благу непосредственно трудящихся классов, а ко благу пирамидального целого, дают прискорбнейшие результаты... Развитие кредита в нашем отечестве, если он не будет особыми путями направлен ко благу народа, даст только средства обирать народ. Всякому известно, что когда акционерная компания берет на себя какое-нибудь производство, то она разоряет в районе своих действий все мелкие хозяйства и вводит нищету... Поэтому всякому понятно, что вся публицистика, ратующая за развитие кредита в нашем отечестве, за умножение акционерных обществ в России, за развитие отечественной промышленности - ратует за гибель и нищету русского народа" (Там же. с. 833, 834).

Таким образом, мы имеем перед собой экономическую программу, в которой "развитие отечественной промышленности" прямо объявляется равносильным "нищете и гибели русского народа". Единственным средством спасения русского народа от "гибели" является, следовательно, прекращение промышленного развития России.

Если сравнить рассуждение г. Михайловского о фабричном рабочем и крестьянине с таковыми же рассуждениями "Духа журналов", то сходство окажется весьма значительным. Я уже отмечал, что Чернышевский в вопросе о крупном и мелком производстве оказался в полном согласии с господствовавшими воззрениями консервативных экономистов крепостной эпохи. Как видно из приведенных цитат, передовые публицисты 70-х годов пошли еще дальше своих предшественников, и Михайловский прямо и открыто заявил себя противников экономического прогресса страны. Дальше идти было некуда.

Эта своеобразная позиция наших передовых деятелей того времени, заставившая их защищать экономическую реакцию, очень поучительна и вполне понятна. Экономические условия русской жизни того времени были таковы, что тем, кому были дороги интересы трудящегося люда, трудящийся люд представлялся не иначе, как в образе мужика, и рабочий вопрос отождествлялся с крестьянским вопросом. А так как экономическое развитие ухудшало условия существования мужика и превращало значительную часть крестьянства из мелких собственников в пролетариев, то нашим прогрессистам ничего не оставалось, как признать наш рабочий вопрос консервативным и предать анафеме экономический прогресс. Единственным выходом из этого положения - горячей преданности прогрессивным идеалам при убеждении, что экономический прогресс страны каждым своим шагом затрудняет осуществление этих идеалов - являлась утопия. Передовые деятели того времени были осуждены благодаря своей точке зрения всего ожидать от государственной власти; только государство могло бы, по их представлению, изменить ход нашего промышленного развития - дать торжество тем началам, которые погибали при новых хозяйственных условиях, созданных крестьянской реформой, и задержать развитие капитализма. Но можно ли было рассчитывать, что государственная власть возьмет на себя осуществление такой экономической программы? Здесь и начиналась утопия.

Главным образом, в "Отечественных записках"²⁵ были напечатаны статьи г. В.В., вышедшие потом отдельной книжкой под заглавием "Судьбы капитализма в России". Книга эта представляет собой, несмотря на свои слабые стороны, несомненно выдающееся произведение. Хотя попытка г. В.В. доказать невозможность развития капиталистического производства в России закончилась полнейшей неудачей, тем не менее уже одно то, что г. В.В. сделал эту попытку и дал стройную теорию, выражавшую в законченной форме господствовавшие экономические воззрения того времени, выделяет г. В.В. из всех русских экономистов 70-х и 80-х годов²⁶.

Теория г. В.В. настолько общеизвестна, что вряд ли необходимо подробно излагать ее содержание. Г-н В.В. исходит из определенной теории рынков, которую он приписывает Родбертусу^22* , хотя она принадлежит Сисмонди. Вообще эрудиция является слабым пунктом г. В.В., экономическое образование которого весьма скудно. Но нельзя отрицать острого ума в его даже самых рискованных построениях.

По мнению г. В.В., для развития капиталистического производства необходим внешний рынок по той причине, что прибавочная ценность не может быть реализована внутри того же капиталистического хозяйства, в котором она возникла. Внешний рынок недоступен для произведений русской фабричной промышленности, ибо русская промышленность не может конкурировать благодаря своей технической отсталости на свободном рынке с капиталистической промышленностью более передовых стран Запада. Только под охраной таможенных пошлин русская фабрика может влачить свое жалкое существование. Но таможенный тариф не в силах доставить нашей капиталистической индустрии необходимые условия ее дальнейшего роста - внешнего рынка.

"Нет ничего легче, - пишет г. В.В., - как принять явление местное или частное за общечеловеческое, увидеть закон там, где есть лишь одна из форм его проявления. Так, например, в промышленной области мы встречаемся на Западе с рядом грандиознейших фактов и безобразнейших явлений. С одной стороны, беспримерное увеличение производительности труда как результат организации крупного производства; с другой - извращенное направление этой увеличенной производительности, вызвавшее в конце концов обезземеление народа, пауперизм, эмиграцию и вырождение рабочего. Такое извращение произошло потому, что развитие общественной формы труда было произведено капиталистическим путем, и везде, где повторится процесс в той же форме, явятся в более или менее резком виде те же и результаты. Спрашивается: есть ли необходимость для России повторять всецело историю западного промышленного развития? В чем нужно видеть закон: в развитии ли крупной промышленности, каким бы способом оно ни произошло, или же в обобществлении труда не иначе, как капиталистическим способом, в неизбежности народному производству пройти сквозь тиски капиталистического?.. Историческая особенность нашей крупной промышленности состоит в том, что ей приходится расти в то время, когда другие страны достигли уже высокой степени развития. Это приводит к двум последствиям: во-первых, она может пользоваться всеми формами, выработанными Западом, не переползая черепашьим шагом с одной ступени на другую, т.е., по-видимому, имеет возможность развиваться очень быстро, во-вторых, ей приходится конкурировать с опытными, давно установившимися в промышленном отношении странами, а соперничество с таким противником может совершенно заглушить слабые ростки вновь возникающего капитализма"²⁷.

По мнению г. В.В., характерной особенностью русского капитализма, сравнительно с западноевропейским, является то, что наш капитализм охватывает, главным образом, область сбыта, а не производство продуктов. Производство остается мелким, и сила капитала сказывается лишь в том, что этот мелкий производитель попадает в полную зависимость от капиталиста-торговца. Поэтому наш капитализм не исполняет той исторической миссии, которую он уже отчасти выполнил на Западе - воспитания непосредственных производителей, приучения их к коллективному труду, выработки их классового самосознания. Не имея положительных сторон своего западноевропейского собрата, русский капитализм с избытком обладает его отрицательными сторонами - не создавая новых форм производства, он вызывает обеднение массы мелких производителей, продолжающих по-прежнему работать в своей избе.

"Не имея возможности развиваться так, как требует этого природа капитализма, последний как появился, так и останется (в России) гостем, привлеченным почти насильно, чувствующим себя не дома и поэтому не могущим оказывать здесь того громадного влияния на все сферы жизни, какое он имел в стране своего естественного зарождения и процветания. Бок о бок с ним будет существовать мелкое производство, будет продолжаться национальный процесс развития общесвенной формы труда, тихое, естественное течение которого было лишь слегка взволновано вмешательством крупного капитала... А если капитализация туземного производства пойдет таким черепашьим шагом, то есть надежда повернуть весь процесс развития общественной формы труда на народный путь, на путь артелей"²⁸.

В подтверждение всего этого г. В.В. приводит весьма разнообразную, но абсолютно никуда негодную статистику. Сопоставляя за разные годы цифры рабочих, относившиеся не к одним и тем же, а к различным производствам, г. В.В. пришел к странному выводу о сокращении в России числа фабричных рабочих. Тезис этот, как я уже указывал выше, утвердился в нашей экономической науке и держался вплоть до выхода первого издания "Русской фабрики". Но несмотря на столь продолжительное существование означенного тезиса, ошибочность его легко могла бы быть обнаружена при самом его возникновении, если бы сам г. В.В., равно как и все его последователи и критики того времени не были людьми, совершенно незнакомыми с фабричной статистикой России.

Впрочем, статистические промахи г. В.В. нисколько не подрывают значения его труда, которое заключалось в выдвинутой г. В.В. своеобразной теории экономического развития России. После всего сказанного в настоящей книге мне нечего доказывать несостоятельность этой теории. Теория рынков, которая является фундаментом всего научного здания, воздвигнутого г. В.В., совершенно фантастична и не выдерживает серьезной критики. Если же отбросить эту теорию, то никаких теоретических аргументов в пользу невозможности развития в России крупного капиталистического производства в столь нашумевшей книге г. В.В. найти невозможно. Остается статистика г. В.В., которая, как сказано, если что-либо и доказывает, то разве полное незнакомство автора "Судеб капитализма" со статистикой.

Весьма любопытно впечатление, которое книга г. В.В. произвела на общество. Впечатление это было, несомненно, очень сильно, и "Судьбы капитализма в России" в течение ряда лет были книгой, вызывавшей более всего споров среди нашей интеллигенции. Отношение критики к книге было в общем весьма благосклонно; оно было бы еще благосклоннее, если бы г. В.В. не выразил в предисловии к "Судьбам капитализма" некоторых взглядов, решительно расходившихся с тем течением нашей общественной мысли, самым ярким выразителем которого является Чернышевский. Г-н В.В., будучи непримиримым врагом капитализма на русской почве и крайним утопистом в области понимания хозяйственного процесса, в некоторых других отношениях обнаружил весьма оппортунистические взгляды. "Вместе с невозможностью развития в России капиталистического производства, - писал г. В.В., - теряет свои корни и подражание истории политического развития Запада; последнее, должно пойти у нас много отличным путем... Если в России нет господствующего капиталистического производства, то нет и класса, подобного либеральной европейской буржуазии, нет естественной опоры политической свободе".

Крайне характерно отношение к "Судьбам капитализма" Михайловского. С точки зрения Михайловского, самым большим грехом г. В.В. является его слишком снисходительное отношение к капитализму. Г-н В.В. допускает, что на Западе капитализм исполнил великую историческую миссию, - Михайловский недоволен таким признанием положительных сторон капитализма. "Выходит, - ядовито замечает Михайловский, - что если бы русский капитализм исполнял свою "историческую роль", свою "прямую задачу", иначе говоря, если бы он вваливал в фабричный котел все больше народу, то г. В.В., пожалуй, и ничего бы против него не имел. Но наш капитализм "не распространяет воспитательного влияния крупной организации производства". Откуда, однако, эта уверенность, что фабричный котел имеет действительно благодетельное воспитательное влияние? Г-н В.В. обладает этой уверенностью, обладает до такой степени, что не считает нужным как-нибудь мотивировать ее, обосновать в глазах читателей... В сущности, "общественная форма труда" при господстве капитализма сводится к тому, что несколько сот или тысяч рабочих точат, вертят, накладывают, тянут, бьют и совершают еще множество других операций в одном помещении. (И только? Непонимание Михайловским общественного значения капиталистической формы производства достигает во всей этой тираде поистине геркулесовых столбов. Можно думать, что Михайловский никогда и не слыхал о существовании такой, например, книги, как "Капитал" Маркса. - М. Т.-Б.) Правда, мы видим иногда на Западе такую солидарность между рабочими, какую мудрено встретить у нас, но это объясняется отнюдь не непосредственно условиями труда в фабричном котле, а развитием просвещения и политической жизни... Если капитализм и имеет какую-либо общественно-историческую задачу или миссию, так разве только отрицательную. Допуская же, вместе с г. В.В., что миссия эта состоит именно в воспитании рабочих для общественного труда, надо будет, кажется, признать, что капитализм в Европе не исполняет своей "прямой", своей "главнейшей общественно-исторической задачи"²⁹.

Эта тирада обрисовывает нам всего Михайловского. Его утопизм возвышается до полного игнорирования результатов европейской культуры и европейской мысли новейшего времени. Конечно, образованный человек Запада, как бы враждебно он ни относился к капиталистическому строю, затруднился бы выступить с категорическим заявлением, что "если капитализм и имеет какую-либо миссию, то разве только отрицательную". Это уже пахнет настоящим Востоком!

Впрочем, статьи г. В.В. встретили и более сильную критику. Очень интересна в этом смысле статья г. Русанова^23*: "Против экономического оптимизма", появившаяся в "Деле" за 1880 г. (№ 12). "Для России рынка нехватит, - комментирует г. Русанов взгляды г. В.В. - Была бы охота да уменье, а то можно запрудить русскими изделиями Среднюю Азию, благо здесь конкурентов не бог знает сколько. Все порывания на Восток, все экспедиции, отправляемые туда, встречают одобрительные кивки русских капиталистов и торговцев, которые хлопочут только о том, чтобы узнать поскорей о судьбе подобных экспедиций. Очевидно, Drang nach Osten^24* не лишен для нас, русских, того же смысла, какой имело открытие новых земель для западноевропейцев... Русский капитал забирает и может забрать окончательно в свои руки 10-миллионную армию кустарей. Независимый кустарь есть в настоящее время почти такая же небывальщина, как жар-птица... Кустарь, мелкий ремесленник - вот основная ячейка нашего капитализма. Стоит послушать, что говорят исследователи кустарной промышленности, чтобы убедиться, в какой степени эта промышленность является не самостоятельным хозяйством мелких производителей, а одним из видов работы на кулака, наживающего капиталы, подобно заправскому фабриканту. Между современным типом кустарной промышленности и капиталистической формой производства существует положительная аналогия. Кустарная промышленность превращается во внешнее отделение фабрики: кустарь очень часто обрабатывает за низкую заработную плату материал, вручаемый ему благодетельными предпринимателями, у себя на-дому. Коли хотите, г. Колупаеву^25* это еще более на руку. Он не должен тратиться на устройство помещения для работы, на покупку рабочих инструментов... Объединение рабочих-кустарей в мануфактуре - вот естественная форма русского капитализма в ближайшей будущем... Как никак, а зависимым положением от скупщиков десяти миллионов кустарей нельзя игнорировать, строя оптимистические иллюзии о хилости нашего капитализма... Раз мы заводим у себя последние механические изобретения Западной Европы, потребное количество продуктов будет добываться трудом одного, положим, человека вместо шести: пять человек будут лишены работы, хотя не потеряют чувства голода и т.п. Что станется с ними? Несомненно, им придется вытерпеть ужаснейший ряд лишений, который, естественно, сблизит их между собою и сотрет, словно губка мел, последние остатки полусознательного отношения к действительности. Это объединение, этот трезвый взгляд на прелести возникающего русского капитализма, сословное самосознание - все это подвинет их к практическому решению вопроса относительно народного благосостояния. И несомненно, что тогда решать вопрос будут... на основании слов трудящегося человека, тщетно ищущего исхода из своего невыносимого положения и не находящего ничего, даже работы. Вот это объединение и трезвый взгляд на вещи, формируемые ходом жизни в том сословии, которое составляет жизненный нерв государства в смысле его прочности, в сословии непосредственных производителей, и будут "приобретения", полученные обществом от русского капитализма, развившегося до крупно-капиталистической формы производства".

Г-н Русанов останавливается на своеобразной аргументации г. В В., отрицавшего возможность развития крупного производства в России на том основании, что "идеал (капиталистического хозяйства) - кучка фабрикантов и землевладельцев, командующих среди необъятного пространства (например, России) там и здесь сравнительно небольшими группами рабочих, и миллионы эмигрирующих - представляет до того нелепую и безобразную картину, что нет возможности смотреть на нее иначе, как на логическое последствие каких-либо нелепых посылок". На это г. Русанов отвечает следующим образом: «То, что автор называет "безобразной картиной", разыгрывалось по всей Европе: повсюду исчезли самостоятельные производители, во многих местах они эмигрировали... Спора нет, что существование промышленного резерва - картина "безобразная", но разве она от этого менее действительна? Если она "нелепа", то ведь это значит, что нелепые вещи совершаются в действительности... Автор хотел подорвать кредит того положения, будто все страны непременно должны прогнаться сквозь строй капитализма, а вместо этого на лире благородных чувств побряцал о невозможности "нелепых" картин. Думать так можно только тому, кто верует в гегелевскую разумность существующего... Возможность для России пользоваться механическими изобретениями самой последней конструкции не отнимет у капитализма почвы для развития, а, напротив, облегчит ему переход к машинной промышленности, ибо фабриками и заводами немногих центров безжалостно раздавит 10-миллионную толпу теперешних кустарей, которые к тому времени войдут в состав мануфактуры, а частью будут, может быть, работать по-прежнему в пользу капиталиста у себя на-дому. Мы не хотим этим сказать, что нам следует опустить руки, предоставя случаю, времени и враждебным влияниям судьбы народа, но именно указываем, что "хилость" русского капитализма более чем сомнительна, что капитализм - опасный враг народного благосостояния и что с ним придется посчитаться крепко».

Точка зрения г. Русанова весьма близка к экономическим взглядам другого экономиста 80-х годов - г. Николая - она, выступившего в октябре 1880 г. в журнале "Слово"^26* с обратившими на себя общее внимание "Очерками нашего пореформенного общественного хозяйства", переизданными затем в дополненном виде в 1893 г. Эта работа долгое время считалась у нас образцом статистического искусства и знания. Но позднейшая критика обнаружила, что статистика г. - она, несмотря на свой более научный вид, столь же неудачна, как и статистика г. В.В. Отличительной чертой статистических построений обоих этих авторов - и даже г. - она еще более, чем г. В.В. - является крайне некритическое отношение к статистическим источникам, к которым они прибегают, соединенное с весьма небрежным пользованием этими источниками. Оба они не только верят любой цифре, помещенной в официальных изданиях, как бы ни была очевидна несостоятельность этой цифры, но сплошь и рядом не вникают в имеющиеся в этих самых источниках разъяснения относительно того, что именно изображают эти цифры. Поэтому, они нередко сравнивают абсолютно несравнимое. Получаются фантастические статистические построения, дошедшие до своего апогея в трудах профессоров Карышева и Каблукова³⁰.

Ввиду этого о статистике г. - она лучше умолчать. Теория же г. - она представляет большой интерес. На первых же страницах своего труда г. - он ясно высказывает свою точку зрения: "Принцип манифеста (19 февраля) - наделение крестьян землею или, выражаясь шире, доставление самим производителям орудий труда для наибольшего развития производительности, а, следовательно, для развития условий, наиболее обеспечивающих экономический рост всего народа, принцип этот... стоял в безусловном противоречии с принципом, на котором зиждется хозяйственный строй западноевропейских государств. Крымская война заставила Россию сблизиться с Западной Европой, а, следовательно, с ее хозяйственными условиями; в результате у нас явилась борьба двух хозяйственных форм... Развитие одной формы все более и более сближает производителя с произведенным продуктом; развитие другой,- как раз наоборот,- все более и более отдаляет продукт от производителя. Словом, одна форма совершенно исключает другую... Манифест 19 февраля придерживается первой формы, так как в ней видит залог развития. Казалось, что для капиталистической формы у нас и места нет. Но это только так казалось. В действительности же она тотчас по провозглашении законодателем первой формы вступила с ней в борьбу"³¹.

Характер этой борьбы и ее возможные результаты рисуются г. - ону в значительно ином виде, чем г. В.В. А именно: г. В.В. полон твердой уверенности в призрачности успехов нашего капитализма и стремится внушить эту уверенность и своим читателям; г. В.В. страдает, по верной характеристике г. Русанова, непоколебимым "экономическим оптимизмом"; напротив, г. - он смотрит на экономический процесс России весьма мрачно.

«Приложению капитала к земле, исполнению его исторической миссии у нас мешает "Положение", наделившее производителей орудиями труда, капиталистическому же хозяйству способствует вся пореформенная государственно-хозяйственная деятельность. Эти два взаимно уничтожающих направления и составляют источник всех тех противоречий, с которыми нам приходилось встречаться. Течение капиталистическое, однако, видимо пересиливает. Все данные говорят в пользу того, что все большая и большая часть производителей экспроприируется» ("Очерки", с. 71).

Г. - он признает, подобно г. В.В., что капиталистическое производство на Западе исполнило и исполняет важную историческую миссию - обобществления труда. В России же капитализм принесет с собой только разрушение. "Голод есть непосредственное последствие несоответствия формы, которую приняла наша промышленность за последнее тридцатилетие. Вместо того чтобы твердо держаться наших вековых традиций; вместо того чтобы развивать принцип тесной связи средств производства с непосредственным производителем, унаследованный нами... вместо всего этого мы стали на путь совершенно противоположный" ("Очерки", с. 322). "Задача, которую предстоит решить русскому обществу, с каждым днем усложняется. С каждым днем захваты капитализма становятся обширнее, и, вместе с тем, число занятых рабочих и средства для их существования уменьшаются. Народное производство уступает место капиталистическому... русскому обществу предстоит решение великой задачи, крайне трудной, но не невозможной - развить производительные силы населения в такой форме, чтобы ими могло воспользоваться не незначительное меньшинство, а весь народ... Общинное землевладение есть одно из основных материальных условий производства, на котором может быть построено здание будущего общественного хозяйства... научное земледелие и современную крупную промышленность нам приходится привить к общине... Для общественно хозяйственной организации иного пути нет: или развитие, или вырождение и смерть... Не остается иного средства... как направить все усилия на объединение земледелия и обрабатывающей промышленности в руках непосредственных производителей, на объединение не на почве мелких, разрозненных производительных единиц - что было бы равносильно "увековечению всеобщей посредственности", - а на почве создания крупного общественного, обмирщенного производства" ("Очерки", с. 344, 345, 346).

Г-н В.В. и Николай - он являются типичными представителями того направления в нашей литературе, которое отрицает какие бы то ни было положительные стороны в развитии на русской почве капиталистического хозяйства. В этом заключается сходство г. В.В. и г. - она. Но по своим положительным идеалам г. В.В. и г. - он существенно различаются друг от друга. А именно: г. - он вместе с Михайловским, Русановым и др. выражал собой демократически-протестующее течение русской общественной мысли, лишенное какой бы то ни было резкой классовой окраски, а вместе с тем, и реальной связи с какими-либо практическими экономическими задачами.

Направление это отражало идеалы и настроения нашей так называемой интеллигенции, своеобразной общественной группы, созданной русскими условиями, не примыкающей прочным образом ни к какому экономическому классу и потому в известной мере свободной от классовых интересов. Отцом этого направления можно считать Чернышевского. Общественными идеалами этого направления были наиболее прогрессивные идеалы Запада. И если представители этого направления являлись у нас нередко идеализаторами русских хозяйственных особенностей, то это объяснялось отнюдь не приверженностью наших идеалистов к этим особенностям и не национальными предрассудками. Нет, идеализация общины, артели и непримиримая вражда к капитализму явились у этого направления следствием незрелости наших экономических отношений, позволившей искренно верить, что община и артель могут непосредственно превратиться в "высшую форму" хозяйства.

В новейшее время самым блестящим выразителем этого идеалистического и утопического течения можно считать Михайловского. Не будучи экономистом и вообще не обладая охотою и привычкою к строгому научному мышлению, Михайловский доходит, как мы видели, до крайних пределов утопизма; ему ничего не стоит одним махом порешить вопрос о капитализме не только в русской, но и западноевропейской жизни. Но уж одна решительность его приговоров наводит на мысль, что ни о какой классовой подкладке идеалов Михайловского и говорить нечего. Если Михайловский предпочитает крестьянина- собственника пролетарию, фабричному рабочему, то это отнюдь не потому, чтобы душе Михайловского интересы крестьянина были почему-либо ближе, чем интересы рабочего. Михайловский одинаково мало знает как тех, так и других. Предпочтение же его крестьянину объясняется моментами совсем иного рода, а именно: Михайловский полагает - быть может и ошибочно, - что его собственный общественный идеал может быть лучше осуществлен крестьянином, чем рабочим. И если бы Михайловский убедился, что для осуществления этого идеала фабричный рабочий является более подходящим общественным элементом, он, без сомнения, не затруднился бы перенести свои симпатии этому последнему.

Что касается до г. - она, то он подобно Михайловскому прежде всего утопист. Все построение его знаменитых "Очерков" свидетельствует об этом утопизме. Он приводит нескончаемые ряды цифр для доказательства своего тезиса, что "капиталистическое течение пересиливает" в России. И вдруг, в результате статистического анализа, долженствующего доказать рост нашего капитализма, получается призыв к "русскому обществу" создать "крупное, обобществленное, обмирщенное производство". Откуда возьмутся в русском обществе силы для этого создания? Почему русское общество пожелает приняться за это создание? Какими средствами последнее может быть осуществлено? В какой мере проект создания "обмирщенного" производства согласуется с политическими, правовыми, культурными и иными условиями русской жизни? Всем этим г. - он нимало не интересуется.

Но, будучи чистым утопистом по своим практическим пожеланиям, г. - он нередко совершенно трезво смотрит на действительность. Он не отрицает роста нашего капитализма, упадка промыслов и крестьянского хозяйства вообще. Оптимизмом по отношению к действительности г. - он всего менее грешен. Он даже грешит обратным: он слишком ортодоксально-марксистски изображает борьбу крупного и мелкого производства, преувеличивает во многих отношениях влияние капитализма на разные стороны нашей хозяйственной жизни.

Совсем иное течение нашей общественной мысли представляет г. В.В. Идеалы г. В.В. отнюдь не отличаются таким широким полетом, как идеалы г. - она или Михайловского. Мы видели, что в предисловии к "Судьбам капитализма" г. В.В. самым решительным образом отказывается от всяких несбыточных мечтаний. В "Очерках теоретической экономии" г. В.В., не обинуясь, называет "практические заключения" г. - она "утопией"³². Стремление г. - она подорвать веру в политику "малых дел", в частности в поднятие крестьянского хозяйства путем кредита (по мнению г. - она, кредит способствует только развитию кулаков, "но никак не может служить производителю, будь этот производитель единичным лицом или общиной". К крестьянскому банку г. - он относится совершенно отрицательно), встречает энергичную отповедь г. В.В. Для этого последнего "малые дела" - излюбленная стихия. Идеалы его очень узки и близки к действительности. Известно, что г. В.В. присваивает себе и своему направлению название "народнического" (от которого открещивался г. Михайловский). Уже этим названием г. В.В. желает подчеркнуть, что по своим положениям и идеалам он близок к "народу", иначе говоря, к крестьянству, которое олицетворяет народ в глазах г. В.В. И, действительно, нельзя не признать, что практическая политика народников направления г. В.В. является попыткой создать общественную программу на базисе практических реальных нужд среднего крестьянства. Практическое значение этой программы отчасти подрывается ходом экономического развития России, уменьшающим жизнеспособность хозяйства среднего крестьянина. Крестьянский банк, кустарные банки, ссудо-сберегательные товарищества, артели, земские склады и музеи, земские агрономы и пр. и пр. разнообразные меры помощи крестьянину, выдвигаемые народниками, конечно, имеют известное значение. Отрицать это можно только с узко доктринерской точки зрения. Но не нужно также и преувеличивать важность этих мер, играющих, во всяком случае, второстепенную роль в ряду факторов, определяющих экономическое положение того общественного элемента, для которого меры эти предназначены, - среднего крестьянства.

Во всяком случае, по своим ближайшим целям направление, представляемое г. В.В., оказывается, по-видимому, весьма жизненным. А так как среднее крестьянство, идеологическим выразителем интересов которого является наше народничество, составляет большинство русского населения, то, казалось бы, народничество должно было бы быть самым влиятельным направлением русской жизни. Однако этого, несомненно, нет. Напротив, народничество быстро утрачивает у нас кредит и почти лишилось уже всякого влияния среди нашей интеллигенции. В то время как утопическое направление Михайловского и г. - она обнаруживает большую живучесть и продолжает господствовать над умами значительной части нашей интеллигенции, г. В.В. стоит теперь совершенно одиноко. В чем же причина этого странного неуспеха направления, выступающего под флагом ближайших экономических нужд большей части русского населения?

Причина эта, по моему мнению, заключается в том, что общий строй русской жизни не благоприятствует успеху слишком трезвенных, реалистических программ. Если бы народники имели возможность обратиться со своей проповедью "малых дел" непосредственно к крестьянству, то я не сомневаюсь, что проповедь эта была бы услышана. Но в этом-то и дело, что, по нашим условиям, г. В.В. приходится обращаться с этой проповедью не к крестьянству, а к интеллигенции, которая ничего общего с крестьянством не имеет. Трезвенность г. В.В. отталкивает интеллигента тем более, что если по своим практическим задачам народничество весьма реалистично, то по своему пониманию процесса хозяйственного развития России оно весьма утопично.

Если г. - он является утопистом в области хозяйственной политики, то г. В.В. - не меньший утопист в области теории хозяйственного процесса. Г-н В.В. не видит вполне очевидного факта огромных успехов капиталистического хозяйства России и склонен начисто отрицать их, обладая совершенно непоколебимым оптимизмом. Эта непоколебимая вера в силу "малых мер" и закрывание глаз перед событиями и процессами огромной важности не мешало бы успеху г. В.В. перед крестьянской аудиторией, которая ради хотя бы и незначительной пользы малых мер простила бы г. В.В. огромные промахи его теории. Но для интеллигенции общая несостоятельность теоретической конструкции г. В.В. в связи с его политическим оппортунизмом выступает на первый план и заслоняет реалистические элементы его экономической политики.

Г.г. В.В. и Николай - он могут считаться, таким образом, выразителями двух различных общественных направлений нашей жизни, общим для которых является отрицательное отношение к капитализму, а различием - оппортунизм одного направления и радикальный утопизм другого. Оба эти направления имеют резко выраженный демократический характер и этим отличаются от других направлений нашей жизни, к рассмотрению которых мы переходим.

Буржуазно-либеральное направление никогда не играло у нас большой роли, что и понятно, ибо наша буржуазия не имела основания быть либеральной по той простой причине, что и при господстве казенщины ей жилось отлично. Органом этого направления может считаться, в известной мере, "Вестник Европы". Говорю "в известной мере", потому что направление этого журнала столь же мало обладает резкой классовой окраской, как и направление Михайловского и его единомышленников. "Вестник Европы" гораздо более либерален, чем буржуазен. Он отражает собой не интересы какого-либо определенного экономического класса, а взгляды и общественные идеалы культурной и либерально настроенной части наших имущих классов вообще. Буржуазность же "Вестника Европы" сказывается лишь в том, что он вообще стоит на стороне господствующего экономического порядка и лишен принципиальной враждебности капитализму. "Вестник Европы" всегда давал энергичный отпор посягательствам фабрикантов на карманы потребителей, боролся с протекционизмом, отстаивал фабричное законодательство. Экономическая программа "Вестника Европы" тем отличается от программы народников, что с точки зрения "Вестника Европы" и крупное капиталистическое, и мелкое ремесленное, кустарное или крестьянское производства одинаково имеют право на существование и развитие. Между тем как г. В.В. и г. - он заявляют себя "истинными" марксистами, "Вестник Европы" в лице своего главного экономиста г. Слонимского^27* вел и ведет принципиальную борьбу с Марксом и марксизмом. Это различие весьма характерно. Г-н Слонимский совершенно чужд отрицательного отношения к современному экономическому строю в его основаниях. Его идеал - западноевропейский буржуазный строй, а средством осуществления этого строя в России является реформа нашего законодательства в либеральном духе. Отстаивая фритредерство в области международной экономической политики, "Вестник Европы" выступает энергичным защитником фабричного законодательства и борется с законодательными и иными мероприятиями, направленными к удовлетворению классовых интересов крупных фабрикантов. По своей экономической программе "Вестник Европы" занимает середину между направлением так называемых катедер-социалистов^28*, господствующим в Германии, и чистыми фритредерами, имеющими теперь какое-либо значение на континенте только во Франции. Главнейшей же задачей нашего времени "Вестник Европы" признает для России не экономические, а политические реформы - и в этом резко расходится с народничеством.

Что касается до чисто классового течения, враждебного протекционизму и фабрике, то оно могло исходить только от аграрного класса. И действительно, в среде нашего землевладельческого класса не прекращалась оппозиция не только протекционизму, но и всему новейшему направлению нашей торгово-промышленной и финансовой политике. Достаточно напомнить о том упорном сопротивлении денежной реформе, имевшей целью ускорить капиталистическое развитие России, которое пришлось преодолеть нашему министерству финансов. Ярким образчиком этой чисто аграрной оппозиции росту промышленного капитализма является, например, известное ходатайство Императорского вольно-экономического общества по поводу пересмотра таможенного тарифа в 1890 г. Это ходатайство дышит духом фритредерских журналов начала века. Приведу для образчика некоторые выдержки из этого любопытного документа.

"С политической точки зрения не расчет насаждать капиталистические и демократизирующие производства в ущерб искони народным консервативным, как не расчет распложать массы негодных к исполнению воинской повинности безземельных и бездомных людей, которым терять нечего и которые давно не пользуются у нас доброю славою. Уже в 1812 г., по свидетельству очевидцев, простолюдины Московской губернии считались самыми развратными в России людьми. Достаточно и в наше время просмотреть списки бессрочно отпущенных и запасных нижних чинов, чтобы подметить весьма характерный факт: в ту пору как тамбовские земледельцы возвращаются с военной службы большей частью унтер-офицерами, ефрейторами, фельдфебелями и вахмистрами, московские фабричные чуть не поголовно оказываются в разряде штрафованных. Общеизвестны притом и факты разрушения семейных начал в фабричном нашем населении и факт непомерного пьянства в его среде... В начале 70-х годов было дознано, что когда железные дороги упразднили гужевой промысел, то коломенские и серпуховские извозчики в большинстве ушли на фабрики, распились, обеднели, тогда как тульские, орловские и курские купили на вырученные за лошадей деньги землю и всецело отдались сельскому хозяйству... Тарифы с бессрочно высокими ставками равносильны систематическому разорению потребительских масс, при котором самый рост народного богатства становится физической невозможностью". Эти и другие подобные соображения названного удивительного "ходатайства", не делающего, во всяком случае, чести Вольно экономическому обществу, приводят общество к заключению, что "не только не усматривается поводов к дальнейшему повышению таможенных пошлин, но наступила пора принять почин и в таможенном разоружении"³³.

Само собою разумеется, что подобного рода "ходатайства" не получили удовлетворения. Тариф 1891 г. был торжеством протекционистов. За протекционистов была вся консервативно-националистическая печать с "Московскими ведомостями" во главе. Однако, хотя влияние классовых интересов фабрикантов на направление нашей торгово-промышленной политики не подлежит спору, было бы большой ошибкой считать эти классовые интересы единственной или даже главной причиной усиления протекционизма в новейшее время. Вопрос этот, по плану настоящей работы, относится ко второму тому "Русской фабрики"; тем не менее замечу уже и теперь, что и в новейшее время, как и при возникновении нашей фабричной промышленности при Петре I, русское правительство, поощряя рост фабричного производства, руководилось, главным образом, так называемыми "государственными" соображениями, т.е. стремлением увеличить платежные силы населения для пополнения государственного казначейства. Рост производительных сил есть единственно возможная опора политического могущества. Поэтому усиление националистического направления не может не сопровождаться в стране с юной и неокрепшей промышленностью усилением покровительства национальной промышленности. В этом росте национализма, а не в усилении влияния чисто классовых интересов фабрикантов, и следует видеть важнейшую причину того поворота нашей торгово-промышленной политики, которым были ознаменованы 80-е годы.

Эти беглые замечания о роли нашей фабрики и промышленного капитализма в строе русской общественной жизни далеко не исчерпывают, разумеется, затронутых мною вопросов. Дальнейшее развитие и обосновка сказанного в этой главе отлагается мною до второго тома "Русской фабрики", с выходом которого я постараюсь не замедлить.

---

^1* Флеровский Н. (Берви Василий Васильевич) (1829-1918), русский экономист и социолог. Его книга "Положение рабочего класса в России. Наблюдения и исследования" (СПб., 1869), по оценке К. Маркса, явилась "первой книгой, в которой сообщается правда об экономическом положении России" (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Избранные письма. М., 1953. С. 232). В 1860-х годах сблизился с народниками. Ратовал за широкое просвещение народа. С 1862 по 1887 г. - в ссылке. Сотрудник журналов "Отечественные записки", "Дело", "Слово".
^2* Михайловский Николай Константинович (псевдонимы: Гроньяр, Посторонний, Профан и др.) (15.11.1842-28.1.1904), виднейший теоретик либерального народничества, публицист, литературный критик, философ-позитивист, один из представителей субъективной школы в социологии. Один из редакторов "Отечественных записок" и "Русского богатства". Публиковал статьи в газете "Народная воля", сотрудничал в журналах Северный вестник", "Русская мысль", газете "Русские ведомости". Талантливый публицист, пользовался большой популярностью в демократических и революционных кругах России конца XIX века. Призывал русскую интеллигенцию к служению интересам народа, пробуждал чувство личной ответственности за судьбы страны, отстаивал демократические традиции. Критиковал теорию "малых дел". Выступал против русских марксистов, считая, что они защищают капитализм и отказываются от "наследства 60-70-х годов'.
^3* М.И. Туган-Барановский отмечал, что в "Экономическом указателе" "начинается полемика между Чернышевским и Вернадским", в которой "Чернышевский обнаружил более знания действительности, более глубокое понимание общественных явлений, нежели его противник Вернадский" (Труды ИВЭО. СПб., 1910. Т. I. Кн. I. С. 11). На страницах журнала появилась работа И.В. Вернадского "О поземельной собственности" (№ 22, 25, 27 и 29 за 1857 г.), послужившая ответом на полемические статьи Н.Г. Чернышевского в журнале "Современник": "Исследования о внутренних отношениях народной жизни и в особенности в сельских учреждениях России Августа Гакстгаузена" (№ 7) и "О поземельной собственности" (№9 и 11 за 1857 г.). Н.Г. Чернышевский попытался связать в одну законченную общественно-экономическую систему взглядов, констатированные еще А. Гакстгаузеном особенности русской хозяйственной жизни (наличие поземельной общины и артели) с идеалами, выработанными западной социалистической мыслью (прежде всего школой Фурье). Основная идея состояла в том, что община и артель является прочным фундаментом для прогресса отечественного народного хозяйства в направлении реализации социалистических идеалов общественного устройства. Несмотря на экономическую отсталость, Россия гораздо ближе многих западноевропейских стран к осуществлению идеалов коллективизма именно благодаря особенностям своего хозяйственного строя. Основное содержание дискуссии можно свести к полемике вокруг следующих основных тезисов, выдвинутых Н.Г. Чернышевским: 1) принцип общественного пользования землей сам по себе не может быть признан несовместимым с техническим прогрессом в сельском хозяйстве; 2) общинное владение землей в России может предохранить массу землевладельцев от "язвы пролетариатства"; 3) земледелие Западной Европы (в частности, Англии и Франции), благодаря интенсивному использованию машин и "других способов, требующих значительного размера в хозяйстве, к которому они прилагаются", уже вступает в эпоху коллективного землепользования; 4) хотя под воздействием усиливающейся конкуренции "неудобства общинного пользования землей для усиления производства становятся более ощутительными", однако они "далеко превышаются выгодными следствиями общинного использования для благосостояния массы земледельческого населения"; 5) следовательно, благо России в настоящее время совпадает с благом большинства земледельческого ее населения и требует сохранения общинного пользования землей; 6) все возражения против общинного землепользования не касаются его принципа, а относятся только к одному из способов этого пользования - ежегодному переделу земель и легко устраняются при переделе на более продолжительные сроки с вознаграждением от общины за произведенные прежними пользователями агротехнические улучшения при переходе участка к другому члену общины.

Контраргументы И.В. Вернадского основывались на традиционных положениях манчестерской школы "экономического либерализма" и сводились к следующим положениям: 1) общинный принцип пользования землей "отнимает право хозяйственной инициативы от частного лица и передает его общине"; 2) вследствие уравнения членов общины в их пользовании землей, им не принадлежащей, никто из общинников не рискует и, следовательно, не извлекает возможно больший доход из земли; 3) общинное распоряжение землею (необходимость коллективного принятия решений) не позволяет быстро реагировать на постоянно изменяющуюся обстановку ведения сельскохозяйственного производства и снимает какую-либо личную ответственность за принимаемые агротехнические решения; 4) общинное пользование землей препятствует накоплению капитала, поскольку ослабляет хозяйственный стимул к интенсификации, а невозможность купли-продажи земли (т.е. отсутствие частной собственности на землю) ведет и к отсутствию кредита под залог земли; 5) община препятствует повышению интенсивности труда, "так как дает равное вознаграждение за неравные услуги, имея в виду не меру напряжения... сил, а меру потребностей лиц, как трудящихся, так и не могущих трудиться"; 6) поэтому производство, при всех прочих равных условиях, в общинном хозяйстве уступает объему производства в частном хозяйстве; 7) прикрепленность общинника к своему наделу ведет к тому, что земледелием занимается не тот, кто хочет и может, а тот, кто этим обязан заниматься в силу самого факта рождения; 8) общинное владение землей делает невозможной "свободу перехода участков земли из рук в руки, что необходимо для рациональной организации самого хозяйства".

Таким образом, "поземельное общественное владение, - подводит итог И.В. Вернадский, - наименее рационально из всех видов общественного пользования, что доказывается уже тем, что оно везде исчезло с развитием потребностей и образования", и не случайно Н.Г. Чернышевский не смог представить ни одного факта, подтверждающего его тезис о переходе к коллективной форме землепользования в Западной Европе.
^4* Вернадский Иван Васильевич (1821-1884), политико-эконом, историк политической экономии. Окончил Киевский университет св. Владимира. С 1846 по 1849 г. занимал кафедру политической экономии Киевского университета. С 1850 по 1856 г. - профессор кафедры политической экономии Московского университета. С 1856 по 1867 г. служил в Петербурге чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел, одновременно продолжал профессорско-преподавательскую деятельность в Главном педагогическом институте (1857-1859) и в Александровском лицее (1861-1868). С 1867 по 1876 г. - управляющий конторой Государственного банка в Харькове. Научные взгляды сформировались под влиянием классической школы политической экономии прежде всего А. Смита и Д. Рикардо, а также Ф. Бастиа. Наиболее последовательный сторонник манчестерского направления в экономической политике, основное положение которого требовало безусловного невмешательства государства в хозяйственную жизнь и распространения принципов свободной конкуренции (laissez-faire et laissez-passer) на все стороны хозяйственной деятельности, и в особенности на отношения между капиталом и трудом. Основные работы: Очерк теории потребностей. СПб., 1847; Критико-историческое исследование об итальянской политико-экономической литературе до начала XIX века. М., 1849; Очерки истории политической экономии. СПб., 1858; О мене и торговле: Публичные лекции с приложением статей о протективной системе и дифференциальных пошлинах в России. СПб., 1865. Кроме того, перевел с французского работы Л.B. Тенгоборского "О производительных силах России" (в 3-х ч. М., 1854-1858) и Генрих Шторха "Курс политической экономии, или Изложение начал, обусловливающих народное благоденствие" (СПб., 1881).
^5* "Эпоха великих реформ" - имеются в виду реформы 60-х годов - отмена крепостного права (1861), земская реформа (1864), судебная реформа (1865).
^6* Первая Восточная война (Безобразов В. Народное хозяйство России... СПб., 1882-1889). Из текста следует, что В. Безобразов под первой Восточной войной подразумевал Крымскую, или Восточную войну 1853-1856 гг. Под второй Восточной войной В. Безобразов, вероятно, подразумевал Русско-турецкую войну 1877-1878 гг.
^7* Байков А., русский экономист.
^8* Краевский Дмитрий Михайлович, писатель.
^9* Журавский Дмитрий Петрович (1810-1856), русский экономист, статистик. Автор ряда ценных статистических исследований, разработал ряд научных методов в статистике. Основной труд: "Статистическое описание Киевской губернии” (в 3 т.).
^10* Тернер Федор Густавович (1833-1906), член Государственного совета и сенатор, был директором департамента окладных сборов, затем товарищем министра финансов. Основные труды: Государство и землевладение. СПб., 1896-1898; О рабочем классе и мерах к обеспечению его благосостояния. СПб., 1860; и др.
^11* "Новое слово", научно-популярный и политический журнал. Издавался в Петербурге с 1894 по 1897 г. И.А. Баталиным и М.Н. Семеновым. М.И. Туган-Барановский имеет в виду статью А.Н. Потресова "Артельная эпопея", опубликованную в ноябрьском номере (Кн. III) журнала за 1897 г. (С. 24-51)под псевдонимом П-р-ъ А. (у Туган-Барановского - А.П.-р-а). (Ист.: Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. М., 1956. Т. 2. С. 343; М., 1960. Т. 4. С. 387).
^12* Бушей Артур Богданович фон, действительный статский советник, магистр, статистик, писатель. Умер 30.09.1876. (Ист.: Азбучный указатель имен русских деятелей для Русского биографического словаря. СПб., 1887-1888. Ч. 1.С. 71).
^13* Шрейер Юлий Осипович, репортер, переводчик и основатель газеты "Новости”. Умер в 1887 г. (Ист.: Азбучный указатель имен русских деятелей для Русского биографического словаря. СПб., 1887-1888. Ч. 2. С. 451).
^14* Шульце-Делич Франц Герман (29.8.1808-29.4.1883), немецкий экономист и политический деятель. Крупнейший теоретик и практик кооперативного движения. Организатор кооперативных товариществ и ссудо-сберегательных касс среди немецких ремесленников и рабочих. Оказал значительное влияние на теорию и практику кооперативного движения в России. Соч.: Schristen und Reden. В., 1909-1913. Bd. 1-5.
^15* Мясоедов Петр Александрович, гласный С.-Петербургской городской думы, член-корреспондент Императорского вольного экономического общества. (Ист.: Алфавитный каталог Российской государственной библиотеки; Труды политико-экономического комитета при Императорском вольном экономическом обществе. Заседания 8 и 15 мая 1870 г. по вопросу о земледельческом кредите и способах осуществления его в России. СПб., 1870).
^16* Гладстон Уильям Юарт (1809-1898), премьер-министр Великобритании в 1868-1874, 1880-1885, 1886, 1892-1894 гг. Лидер Либеральной партии с 1868 г. Подавил национально-освободительное движение в Ирландии, осуществил захват Египта в 1882 г.
^17* Елисеев 3. (Григорий Захарович) (1821-1891), русский публицист. В 1845-1854 гг. - профессор Казанской духовной академии. В 1854-1857 гг. - чиновник в Тобольске. В 1957 г. переехал в Санкт-Петербург и занялся литературной деятельностью. С 1868 г. вместе с Н.А. Некрасовым, М.Е. Салтыковым-Щедриным, позднее с Н.К. Михайловским редактировал журнал "Отечественные записки, где вел внутреннее обозрение. Сторонник земства, в котором видел возможность слияния всех сословий во имя общенародных задач. Защитник крестьянства, противник революционных
способов борьбы.
^18* Мещерский Владимир Петрович (1839-1914), князь, русский публицист, придерживался консервативных взглядов. Издавал журнал "Гражданин".
^19* Варшавский. Туган-Барановский мог иметь в виду следующих лиц: 1. Леон Абрамович, владелец Елизаветинского лесопильного завода С.-Петербургского уезда. Годовой доход - 32 358 руб. Число рабочих - 45. 2. Степан Генрихович, ткацкий фабрикант в г. Лодзь. Годовой доход - 16 012 руб. Число рабочих - 37. (Ист.: Список фабрик и заводов Российской Империи. СПб., 1912. Ч. 1. С. 180).
^20* Губин Павел Михайлович (7-1884), писатель. (Ист.: Алфавитный каталог Российской государственной библиотеки).
^21* "Гражданин", политический и литературный журнал, издававшийся в Петербурге с 1872 г. князем В. Мещерским.
^22* Родбертус, наст. Родбертус-Ягецов Карл Иоанн (1805-1875), немецкий экономист, сторонник концепции прусского "государственного социализма". Сторонник конституционной монархии, реформ. Отвергал классовую борьбу. Туган-Барановский высоко оценил его значение в очерке "Родбертус" в разделе "Критики капиталистического строя" (см.: Очерки из новейшей истории политэкономии и социализма. СПб., 1903. С. 252-291).
^23* Русанов Николай Сергеевич (1859-1939), русский революционер, народоволец, затем эсер. В народническом движении с 1877 г. С 1882 по 1905 г. и с 1917 г. - в эмиграции.
^24* Drang nach Osten - натиск на Восток (нем.).
^25* Колупаев. Колупаев и Разуваев - персонажи произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина "Убежище Монрепа" (1878-1879). Типы нарождающейся русской буржуазии, ставшие нарицательными для обозначения неограниченного хищничества.
^26* "Слово", научный, литературный и политический журнал. Выходил в Петербурге с января 1878 по апрель 1881 г. Издатели: К. Сибиряков, А.П. Жемчужников и Ап. Жемчужников. Редакторы: Д.А. Корапчевский иН. Засодимский. Статья Н. Даниельсона "Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства" опубликована в октябрьском (X) номере журнала за 1880 г. (С. 77-143).
^27* Слонимский Людвиг Зиновьевич (1850-1918), русский экономист, юрист и публицист. Окончил Киевский университет в 1872 г. В 1870-1890-х годах сотрудничал в ряде журналов, в том числе и в "Вестнике Европы". Защищал мелкое крестьянское хозяйство. Одним из первых русских экономистов выступил за применение математических методов в экономике. Осн. труды: Экономическое учение К. Маркса. Охрана крестьянского землевладения и необходимая законодательная реформа, основные вопросы политики и др. Выступил с отрицательной рецензией на книгу М.И. Туган-Барановского "Русская фабрика" (см.: Вестник Европы. 1898. № 6. С. 768-784), в которой отмечал разлад между фактическим материалом и теоретическими идеями, что является, на его взгляд, следствием некорректного (в теоретико-методологическом смысле) использования общефилософского исходного постулата марксизма, согласно которому не сознание людей определяет их общественное бытие, а последнее определяет формы их сознания. Это положение, принятое как аксиома, приводит к умозаключению, будто бы характер фабричного законодательства и преобладающие в обществе воззрения являются результатом определенного "соотношения общественных сил", продуктом борьбы экономических интересов различных классов. По мнению Л.3. Слонимского, формирование понятий и идей (в том числе и основных положений промышленной политики) не может быть поставлено в непосредственную связь с экономическими интересами наиболее сильных в материальном смысле групп господствующего в обществе класса, ибо выработка той или иной идеологии концентрируется, как правило, в интеллектуальной среде, которая весьма далека от практической хозяйственной деятельности с ее специфическими интересами.
^28* Катедер-социализм (нем. Kathedersozialismus от Katheder - кафедра). Происхождение названия связано с тем, что ббльшая часть представителей этого направления в теории социализма являлась профессорами университетов, с кафедр которых пропагандировали реформистский социализм. Наиболее известные представители: Л. Брентано, А. Вагнер, Г. Шмоллер, В. Зомбар.
¹ В первом издании "к фабрике в 60-е и 70-е годы". - Ред.
² Тенгоборский Л. О производительных силах России. СПб., 1858. С. 10.
³ Там же. С. 18.
⁴ Там же. Примечание на С. 19.
⁵ Горлов. Указ. соч. Т. I. С. 397.
⁶ Там же. С. 260.
⁷ Безобразов В.П. Народное хозяйство России. СПб., 1882. Ч. I. С. 312.
⁸ В обширных статьях А. Байкова^7* "Вопросы о свободе торговли" постоянно указывается на земледельческий характер России. "При свободе торговли положение государств земледельческий самое выгодное, и, следовательно, Россия как представительница этих государств при осуществлении идеи о свободе торговли имела бы если не первенство, то, по крайней мере, огромный вес в системе мировой промышленности и торговли... Две крайние точки в системе современной производительности Европы составляют два государства - Россия и Англия; первая, в полном смысле слова, земледельческая держава, вторая - мануфактурная. Обширность России, качество земли ее делают ее обильным, можно сказать, неисчерпаемым источником сельских произведений... обрабатывание этих самых произведений, сообщение им первой, необходимой для употребления формы должно быть естественным занятием России" (Экономический указатель. СПб., 1857. Т. I. С. 416, 439).
⁹ Об этом см.: Скалъковский К., Красвский Д.^8* Стоит ли поощрять русскую промышленность? СПб., 1866. С. 15, 29.
¹⁰ О протекционистах, органом которых, как я сказал выше, был главным образом "Вестник промышленности", я ничего ие говорю, потому что их общественная позиция как защитников интересов фабрикантов была вполне ясна и никакого недоразумения возбуждать не могла.
¹¹ Современник. СПб., 1857. Т. LXIII. (Рецензия на книгу А. Шипова С. 48).
¹² В первом издании вместо этой фразы: "Мелкое производство, патриархальный строй находили защитников в них обоих". - Ред.
¹³ Тернер Ф. Указ. соч. С. 303, 304, 317, 318.
¹⁴ Корсак А.К. Указ. соч. С. 308, 310. (Более подробно см. Приложение. - Ред.)
¹⁵ Труды комиссии. СПб., 1863. Т. I. С. 221, 226. 227.
¹⁶ В мою задачу не входит рассмотрение весьма любопытного артельного движения нашего общества 60-х и 70-х годов. Истинный характер этого движения, принявшего на практике вполне буржуазный характер, разъяснен в интересной статье А. Пр-а (Новое слово. 1897. Нояб.^11*).
¹⁷ Протоколы и стенографические отчеты заседаний первого Всероссийского съезда фабрикантов, заводчиков и лиц, интересующихся отечественной промышленностью, 1870 г. СПб., 1872. С. 3.
¹⁸ Там же. VI отд. С. 91-92.
¹⁹ Там же. VI отд. С. 95, 96, 101, 102 и 103.
²⁰ Производительные силы России. СПб., 18%. С. 457.
²¹ Там же. С. 460,461.
²² Там же. С. 466.
²³ Там же. С. 492.
²⁴ Отчего трудно поправляться нашему рабочему. С. 497, 498.
²⁵ Отрывок от слов «Главным образом, в "Отечественных записках"» до конца главы в первом издании отсутствует. Словами "Здесь и начиналась утопия” заканчивается первое издание "Русской фабрики". - Ред.
²⁶ Дальнейшая разработка теории В. Воронцова представлена в его книге "Судьба капиталистической России" (см. Приложение. - Ред.)
²⁷ В.В. Судьба капиталистической России. СПб.. 1882. С. 13-14.
²⁸ Там же. С. 73.
²⁹ Письмо в редакцию Постороннего // Отечественные записки. 1883. Т. 269.
³⁰ См. первое издание "Русской фабрики" и прения по моему докладу "Статистические итоги промышленного развития России", также г. Ильина - "Экономические этюды" и "Развитие капитализма в России".
³¹ Очерки нашего общественного пореформенного хозяйства. СПб., 1893. С. 2-3.
³² Очерки теоретической экономии. СПб., 1895. С. 219.
³³ Ходатайство Императорского Вольно-экономического общества об изменениях в русском таможенном тарифе. СПб., 1890.

<< Назад   Вперёд>>