Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса

О необходимости старого

Культура сельского хозяйства, и прежде всего земледелия, — особая, в чем-то даже уникаль­ная область материальной культуры человече­ства. Главной отличительной чертой прошлой деятельности человека в об­ласти земледелия является почти полное отсутствие контроля непосредствен­ного производителя над ходом «производственного процесса», происходящего в форме биологического развития растений, а также бессилие человека в создании оптимальных климатических условий для этого развития. Отсюда проистекает чрезвычайно слабая взаимозависимость между вложением труда и интеллекта в земледелие, с одной стороны, и результатами этой деятельности в виде урожая тех или иных культур или продуктивности земледелия в целом, с другой.

Эта корреляция имеет тенденцию увеличиваться лишь в масштабе гро­мадных хронологических периодов, поскольку механизм резких и неожидан­ных для человека колебаний погодных условий и их влияния на те или иные моменты земледельческой практики проясняется для земледельца лишь в итоге преемственности многовекового опыта, накапливаемого десятками по­колений непосредственных производителей в виде бесконечной череды удач и бедствий сельского хозяйства.

Этот громадный человеческий опыт и есть основа культуры земледелия. Своеобразие реализации этого опыта заключается в том, что он предстает перед каждым поколением крестьян-земледельцев в императивной форме традиции и обычая. Эта императивность проистекает из несоизмеримости масштабов жизни и практического личного опыта индивида-земледельца и совокупного опыта многих поколений крестьян. Поэтому в основной фонд земледельческой культуры включены лишь традиции и обычаи, то есть об­щественно значимые элементы культуры, безжалостно отметающие из на­родной земледельческой практики все индивидуальные начинания и новации как не прошедшие многовековую проверку практикой земледелия вообще и механизмом колебаний погодных условий в частности.

Русский крестьянин, как и все земледельцы средних широт, ориентиро­вался исключительно на тот довольно большой и сложный комплекс тради­ций земледелия, завещанный ему предшествующими поколениями. Форма этого опыта в виде неколебимой традиции, неизменного обычая и правил диктовала беспрекословность их соблюдения. Отсюда удивительное единооб­разие в приемах ведения земледелия, еще встречающееся в XVIII в. в от­дельных регионах с коренным русским населением. Так, в топографическом описании Ярославской губ. (1798 г.) читаем: «Способ хлебопашества и зем­ледельческие орудия везде одинаковы»¹. Думается, что именно этими об­стоятельствами во многом объясняется невосприимчивость крестьянина к но­вым приемам агрикультуры, к модернизации орудий труда и т. д. Русские агрономы и помещики-экспериментаторы подмечали отдельные явно бросаю­щиеся в глаза проявления этой тенденции. Алексей Олишев, вологодский рачитель сельского хозяйства, прямо писал, что крестьяне «больше следуют старым обычаям»². Отдельные проявления этого просто вступали в проти­воречие со здравым смыслом. Так, тот же А. Олишев отмечает: начало се­нокоса в Вологодском крае непременно связывалось с днем Петра и Павла (29 июня³). Несмотря «на несозрелость травы», крестьяне «следуют един­ственно застарелым обычаям»⁴. То же отмечает о сенокосе А.Т.Болотов по Тульской губ.: «Косятся почти в одно время, несмотря, поспела ли трава или еще нет»⁵. О сроках высева конопли Болотов язвительно замечает, что «по предрассудку и суеверию всегда на 5-ой или на 7-ой неделе после Свя­той, а на 6-ой никто не сеет», хотя условия бывают наиболее, на его взгляд, подходящими⁶.

Стойкость и известный консерватизм традиционных приемов земледе­лия, в частности, в России, располагавшей в целом малоблагоприятными почвенно-климатическим условиями для земледелия, были усугублены рядом фундаментальных обстоятельств.

Русское крестьянство, осваивая бескрайние земельные просторы Вос­точноевропейской равнины, на каждом этапе развития общества получало в области земледелия уровень урожайности основных земледельческих куль­тур, явно несоизмеримый с громадной массой вложенного труда. Это издав­на побуждало крестьянина к максимальной осторожности в «технологии» земледельческой практики, т. е. делало его еще более приверженным тради­ции и обычаю в области агрикультуры, заставляло его в стремлении к росту прибавочного продукта идти преимущественно лишь по пути постоянного расширения производственных площадей. В этом, на наш взгляд, кроется объективная обусловленность преобладания экстенсивного пути в развитии земледелия, которое в период феодализма в конечном счете приводило к ос­воению и вовлечению в орбиту агрикультуры громадных земельных про­странств, что само по себе имело исторически прогрессивное значение. В этом состоит противоречивая диалектика развития русского земледелия.

Традиционализм в области земледельческой культуры сочетался с необыкновенным умением русского крестьянина приспособиться к тем или иным местным условиям и даже превратить недостатки в своего ро­да достоинства.

Качество земли, как известно, один из важнейших компонентов природно-климатических условий земледелия. Почв, наиболее благоприятных для земледелия, во все исторические эпохи в пределах Восточноевропейской рав­нины, как мы уже видели, было всегда мало. Лоскутный характер их лока­лизации усугублялся вообще крайней пестротой качества почвенного слоя земли. Попробуем охарактеризовать эту пестроту с позиции современника, объезжающего тот или иной край, на примере Тверской губернии. В Крас­нохолмском у. земля к «Вышневолоцкому уезду песчаная и каменистая, к Ярославской губернии — серая с черноземом по низким местам». В Калязинском у. «земли по Волге песчаные и глинистые, по реке Перли серая и частию иловатая; в прочих местах — иловатая с суглинком». В Ржевском у. земля «по берегам Волги и Туда — глинистая и песчаная; между Волгою и Тудом — глинистая с мелким камнем, в окрестностях города — иловатая, а в прочих местах серая, не глубже 2 и 3 вершков лежащая, под коею слой красноватой земли или суглинок»⁷. Резкая разница была и по плодородию. В Бежецком уезде «хлебороднейшим почитается Городецкой стан, окружаю­щий город». В Калязинском — «хлебороднейшим из всего уезда почитается Негороцкий стан, за Волгою, к Кашинскому уезду лежащий». В Красно­холмском у. таковым является Антоновский стан, «простирающийся от са­мого города по Кашинской дороге до границы» уезда. В Весьегонском уезде — «Ясеницкий стан, особенно около сел Сандово и Поляны»⁸. В Новоторжском у. очаги плодородия локализуются около сел Стружна, Упревиче, сель­ца Голубина, деревень Маслова, Пожитова, Мловичи и т. д.⁹ Лоскутный характер локализации плодородных земель практически характерен для всей нечерноземной полосы.

В северных же районах (Вологодской, Архангельской, Олонецкой гу­берниях) пестрота плодородия еще более мозаична. Так, по Олонецкой гу­бернии до нас дошло топографическое описание, уникальное по тщательно­сти характеристики почв этого края. «Земли в селениях Петрозаводского уезда: в погосте Кижском земли частию черные и смешанные с суглинком и частию пещаныя. Оне довольно плодородны, но обрабатывание их великого требует труда по причине множества камней на поверхности и внутри нахо­дящихся. В Толвуйском — по большей частию чернозiом и серая земля. В Шуйском — пещаные, каменистые и серые с суглинком. В Остречинском — ...по большей частию земля серая. В Самозерском — ...много серой, сме­шанной суглинком. В Святозерской и Пряженской волости земли частию серые и частию пещаные.

Вытегорского уезда во Штинском и Мечорском погостах — серые и состоящие из хрящу (то есть мельчайшего камня, — Л.М.) и суглинка. В Андомском — пещаная и каменистая и суглинком. В Пудожском, в Шальском и Нигижемском — частию черныя и частию пещаныя. В Вытегорском — пещаныя с суглинком.

Каргопольский уезд отличается от других плодородием земли, в нем на­ходящейся, хотя грунт ее и столько же различен»¹⁰. В Надпорожской, Оль­ховской и Волосовской волостях на правом берегу реки Онеги — «большей частию черныя и перемешанные с песком, а на левой стороне — с песком и валучьим камнем». В Архангельской, Троецкой и Плеской: на правом бере­гу Онеги — черные, на левом — серые каменистые. В Кенозерской — «земли из суглинку». В Водозерской и Лекшмозерской — серые с песком и «валучьим камнем». В Бережен-Дубровской, Устьможской и Красновской: на правой стороне реки Онеги — «частию черныя, частию перемешанныя с желтым песком, а на левой — серые и смешанные с глиною».

«Олонецкого уезда: в Важенском погосте по реке Свири земли серые, смешанные с красным суглинком. В Коткозерском, Ведлозерском и Тумозерском погостах — серые и пещаные. В Горской, Видлицкой и Туложской волостях — серые и глинистые. В Ильинском — черные и болотные. В Олонецком погосте по большей частию черные с суглинком и тундристые, лежащие по Туксе, Мегреге и Верховской...»

«Повенецкого уезда в Шуйском погосте земли черные, серые, переме­шанные с песком и хрящом. В окружности города Повенца — пещаные, каменистые и болотные. В селении Гапсельге и Волозерске — пещаные и каменистые. В Панозерском погосте — черные и глинистые. В Ругозерском — по большей частию чернозiом. В Паданском — черные и пещаные. В Куснаволоке и Сергозере — каменистые и черные. В Селецком и Сямозерском погосте — по большей частию черные. В Ребольском погосте, к меже Выборгской губернии и Санктпетербургскому уезду и далее по шведской границе, около Каменного озера — земли болотные и пещаные. В Окноволоке — болотные и перемешанные с белым песком. А в окрестностях Мультозера — чернозем, болотные и пещаные»¹¹.

Существенные различия почв и степени плодородия были и во многих других районах России (север и юг Тамбовской, Рязанской, Нижегород­ской, Тульской, запад и восток Орловской, Саратовской губерний и т. п.). Нередко крестьянин использовал это с выгодой для себя. В частности, пес­чаные почвы весной прогревались быстрее, и на них можно было сеять чуть раньше, а зерно получалось тяжелее. Болотные почвы давали возможность вести более плотный высев и т. д.

Вместе с тем, необычайно важно учитывать, что каждому определенно­му моменту в развитии производительных сил соответствовали свои эконо­мические критерии плодородия. Медленный, но тем не менее вполне ощути­мый прогресс агротехники и агрикультуры делал возможным на том или ином этапе развития вовлечение в производство земель, совсем еще недавно полностью не пригодных для этого. Таким образом, с каждым существенным сдвигом в развитии производительных сил площадь используемых земель в целом увеличивалась. Вместе с тем этот рост сравнительно плодородных зе­мель отнюдь не был пропорционален общему росту производительных сил, поскольку с течением времени это плодородие земель при довольно частом отсутствии должных вложений в землю труда и капитала падало, так как земли постепенно «выпахивались», становились бесплодными.

В итоге воздействия и взаимодействия всех этих (как, впрочем, и ряда иных) факторов на характер развития земледелия русское крестьянство по­стоянно сталкивалось с необходимостью более или менее регулярного забрасывания старых, выпаханных, и освоения новых земель. Этот процесс с меньшей интенсивностью проявлялся в рамках территорий с преобладанием наиболее плодородных земель, но они в XVIII в. были уже сравнительно редки в пределах исторического центра Русского государства. В большинстве же регионов с русским населением этот процесс был широко распространен.

В системе русской земледельческой культуры XVIII столетия (главным образом середины и второй половины) соотношение общих и местных осо­бенностей (традиций!) определялось как старыми факторами, конституируе­мыми условиями натурального хозяйства, так и новыми факторами, вызван­ными к жизни особенностями формирования в экономике России капитали­стического уклада.

В этот период соотношение в агрикультуре и агротехнике двух основных компонентов обретает иную окраску. Извечный феодальный традиционализм агрикультуры в глазах передовых современников все ближе граничит с консерватизмом и даже косностью. Но этот традиционализм устойчив не в силу своей консервативности, а в силу необходимости.

В этих условиях, условиях растущего общественного разделения труда, происходит парадоксальное умножение местных особенностей, в основе ко­торых сложное переплетение старых и новых факторов, не исключая суще­ствования в русской агрикультуре местных особенностей, так сказать, релик­тового характера.

На более ранних этапах развития феодализма в основе «статуса» мест­ных особенностей лежал критерий, который можно квалифицировать как практическую целесообразность, обусловленную, в свою очередь, критери­ем рациональности трудовых усилий непосредственного производителя для получения жизненно необходимых средств к существованию, способствую­щих более или менее расширенному воспроизводству. В условиях классового общества эти средства составляли совокупный объем необходимого и приба­вочного продукта.

Критерий целесообразности практически и объективно формируется при максимальном учете местных природно-климатических условий. Если, допус­тим, практически необходимый объем совокупного продукта может дать да­же примитивная обработка земли, то в основе такой деятельности лежит критерий целесообразности, основанный на максимальной эксплуатации пло­дородия земли и натуральном характере хозяйства. Однако такие, образно говоря, реликтовые процессы и явления в XVIII в. наблюдаются лишь в ре­гионах, сравнительно молодых, с точки зрения освоения и накопленного опы­та поколений. Это, как правило, южные степные и юго-восточные вновь ос­ваиваемые земледелием районы с русским и иным населением. Так, по на­блюдениям современника, в Саратовском Поволжье «земледельцы в тамош­ней стороне совсем не знают, что такое навоз. Оный лежит у них отчасти на скотных дворах... без всякого употребления... да в оном доныне и нужды не было потому, что как земли там весьма много, и часто не ближе 30 верст одна деревня от другой отстоит». «Вспахивает крестьянин землю, кою он избрал для себя в низменном месте, и оную засевает, выжегши наперед прошлогоднюю траву или некоторую часть леса и находящиеся при оном кустарники... Потом засевает он ее по крайней мере для того, что там ему способнее пахать, еще одним или двумя семенами (т. е. до трех лет, — Л.М.). А, наконец, оставляет сию пашню как негодную и ищет для себя в 10 и 15 верстах в другой долине новую...»¹²

По мере накопления опыта такая практика исчезает. Объясняется это тем, что, на наш взгляд, критерий целесообразности довольно сильно корре­лирует с такими моментами, как: 1) затраты труда и бюджет рабочего времени, иначе говоря, со степенью совершенства того или иного производст­венного процесса; 2) объем необходимой продукции и даже острота необхо­димости получения того или иного вида продукции земледелия; 3) соотноше­ние объема производства данного продукта земледелия с остальными, нако­нец; 4) стабильность и степень нестабильности климатических условий.

В целом же для эпохи феодализма критерий целесообразности, который интегрирует все названные моменты, наиболее важен как критерий оценки степени развития культуры земледелия в условиях прежде всего господства натурального хозяйства¹³. И эти традиции целесообразности могут сущест­вовать целыми столетиями. Например, на русском Севере, в частности в пределах Вологодской губернии, в XVIII в. бытовал оригинальный принцип севооборота на неполевых пахотных землях, т. е. вне трехпольного севообо­рота, описанный в 60-х гг. XVIII в. А. Олишевым. «На подсеках, — пи­шет он, — сеют ячмень весною вместе с рожью и, когда ячмень поспеет, то оной сожнут, а остальную ржаную озимь вытравят. В будущий год тут из­рядная рожь родится — и так на оной земле всегда два хлеба снимают»¹⁴. В 80-х годах XVIII в. точно такая же практика существовала и в пределах Тверской губернии. Здесь в Вышневолоцком уезде крестьяне «на новых се­чах рожь иногда сеют с ячменем, что называется подсевом (курсив наш, — Л.М.). Сжав ячмень, рожь оставляют к будущему году, собирая таким об­разом два хлеба за одною работою и на одной земле» ¹⁵.

Казалось бы, интереснейший эксперимент качественно связан с поздней­шими сдвигами в социально-экономических отношениях, с ростом товарно­сти сельского хозяйства и т. п. Но вот, в документах XVI в., в частности в записках А.Гваньини, мы находим указания в сущности на ту же практику смешанного посева ячменя с озимой рожью. Точно так же здесь после уборки ячменя скошенную рожь оставляли до будущего года. «На следую­щий год эта рожь бывает так урожайна и густа, что через нее с трудом можно проехать верхом... притом одно зерно дает тридцать и более колосьев»¹⁶.

Таким образом, местная особенность земледелия порождена здесь ис­ключительной специфичностью природно-климатических условий Севера с его коротким летом и длительным большую часть этого сезона световым днем. Ячмень с его способностью к короткому вегетационному периоду (иногда до 9 недель) в этих условиях был единственной надежной урожайной культурой. Од­нако господство монокультуры могло быть экономически целесообразным лишь в условиях развитого общественного разделения труда и товарообмена, способного дать иные эквиваленты затраченного труда в обмен на ячмень и т. п. Сдвоенный посев ячменя, появившийся, видимо, ранее XVI в., был продиктован, таким образом, слабостью развития товарообмена, господством натурального хозяйства, т. е. необходимостью иметь в достатке основную продовольственную культуру — рожь, менее приспособленную к местным условиям. В основе данной специфики лежат, таким образом, фактор целе­сообразности и учет природно-климатических особенностей края.

Основные хлеба трехполья

Паровая система земледелия в ее варианте трехпольного севооборота была в XVIII в. аб­солютно господствующей на гигантских про­сторах Европейской России. Основу ее составляли, как известно, два дейст­вующих поля — озимое и яровое — и поле отдыхающее¹⁷, где почва прела, т. е. парилась и, подвергаясь обработке пахотными орудиями, умягча­лась (поскольку после зерновых культур земля «твердела»), освобождаясь от «дикой травы». Период пара использовался и для внесения удобрений — в народной практике XVIII в. это был по-прежнему скотский навоз. В ус­ловиях последовательной смены функций каждого из трех полей размеры их должны были быть примерно равными.

Как известно, господство трехполья — итог многовекового отбора наи­более рациональных для русского крестьянского хозяйства культур — мак­симально эффективных с точки зрения пищевого разнообразия и калорийно­сти, максимально экономичных с точки зрения рациональных затрат труда (неприхотливость к почвенным и климатическим условиям, надежность в урожайности, стойкость к заболеваниям и т. п.). Поэтому центральной культурой и в XVIII столетии оставалась озимая рожь, сохранившая ключе­вое значение в крестьянском хозяйстве от северных пределов распростране­ния (Вологодская и отчасти Архангельская губ.) до южностепных и заволж­ских районов (Воронежская, Оренбургская и др. губ.).

Рожь

Рожь, занимавшая все озимое поле и состав­лявшая 50% всех возделываемых культур, бы­ла для крестьян и в XVIII в. нужнее «на пищу всякого другого хлеба»¹⁸. По мнению современников, «ржаной хлеб пред пшеничным почитают они (т. е. крестьяне, — Л.М.) за здоровейший». Рожь была «прочнее в зернах и в муке, нежели пшеница», т. е. долго не портилась в условиях бытового хранения. «Уважают еще и то, что рожь в солод годится лучше, нежели пшеница, и варение пив и квасов без ржаного солода хорошо и здорово быть не может». «На винокуренных заводах ржа­ной солод и ржаной хлеб за самый лучший почитается». За рожью русские крестьяне числили и многие достоинства лечебного характера. Помимо вку­совых и сырьевых достоинств рожь отличалась неповторимыми экономиче­скими достоинствами как наиболее выгодная в хозяйстве зерновая культура. Ее отличала наиболее надежная урожайность, что для крестьянина Европей­ской России с ее резкими климатическими колебаниями «мокроты» и «сухо­ты» было важнейшим качеством. Отличала рожь и рациональность затрат труда по ее возделыванию. Не требуя весенне-летней подготовки, рожь да­вала приемлемый урожай на любой земле (рожь предпочитает сухую рыхло­ватую землю, но родится «на всяких землях»¹⁹). Для крестьянина, вечно мо­тающегося в погоне за соблюдением бесчисленной череды необходимых сро­ков производства работ, рожь была неоценимой по надежности зерновой культурой в самую напряженную пору — жатву. Поспевшая рожь была «в колосьях всякого ярового хлеба крепче», т. е. меньше всех теряла зерно и на корню, и в сжатом виде. «В таких случаях, — писал П. Рычков, — когда яровой хлеб вместе поспевает с рожью, то земледелец, покидая жнитво ржи, принимается за яровое, а рожь жнет в самую глубокую осень»²⁰. А в юж­ных районах при мягкой зиме рожь иногда выстаивала и зиму. Таким обра­зом, господство ржи как основной зерновой культуры — итог многовеково­го воздействия на агрикультуру русского земледелия — критерия целесооб­разности. Важную роль играла и яровая рожь, которая часто страховала озимый посев при гибели всходов от червя. Яровая рожь пользовалась популяр­ностью и как крупяная культура, хотя ее зерна были мельче настоящей ржи.

Овес

Из яровых культур аналогичное место занимал овес. П.Рычков так характеризует достоинст­ва этой культуры: «Овес же из ярового севу почитает земледелец за главной по той причине, что онаго... на... домашний расход к содержанию лошадей требуется больше...». «В крупах он лучше и прочнее всякого хлеба»²¹ — качество, поистине неоценимое для крестьянского хозяйства. Не менее существенны и чисто агротехнические достоинства овса. Он неприхотлив, а стало быть, растет и на плохих «безнавозных» землях. Он требует минимальной обработки. Почти повсеместно почву под овес па­шут и боронят лишь один раз, а это громаднейшая экономия крестьянского труда («в сеянии меньше работы»)²². Овес из всех яровых культур требует для посева меньше земли из-за необычайной густоты высева. Иначе говоря, здесь присутствуют какие-то моменты даже интенсификации земледелия, мо­менты, чрезвычайно ценимые русским крестьянином (овес сеется по норме, вдвое и втрое большей, чем основные зерновые культуры — рожь, ячмень и пшеница). Рычков отмечает, что овес «легок в провозе»²³. Наконец, самое главное достоинство овса — стабильность его, хотя и относительно невысо­кой, урожайности (сам-3, сам-4, сам-5). Относительную стабильность уро­жайности крестьянин предпочитал резким ее колебаниям, какая свойственна, например, пшенице.

Ячмень

Важное место в ассортименте яровых культур занимал ячмень («жито»). Эта важнейшая кру­пяная культура была также сравнительно не­прихотлива. Ячменный солод шел на варение пива и браги. Обладая самым коротким вегетационным периодом (от 8 до 9 недель, по сравнению с 12–18 неделями яровой ржи, пшеницы), ячмень был второй вслед за овсом культурой с сравнительно надежной урожайностью («урожаем на всяких землях», даже на супесках, но только, когда земля «не очень тоща»). Луч­шая урожайность ячменя была на удобренных землях. Скороспелость ячменя не только продвинула его на русский Север, но сделала его важнейшим средством спасения при гибели озимых хлебов. Когда в иную зиму рожь «выпревала», то весной крестьяне пересевали озимое поле ячменем и тем спасались от голода²⁴. Зерно ячменя было крупнее пшеничного, а примол ячмень имел больше, чем у ржи. Правда, давая сравнительно высокий уро­жай, ячмень в спелых колосьях очень быстро осыпался. Тем не менее яч­мень столетиями прочно входил в круг минимально необходимых для кресть­янина культур на громадной территории, начиная с Архангельской на Севе­ре, Воронежской и Курской губернии на Юге, включая Урал и Оренбуржье на Востоке. Современники свидетельствуют о бытовании в XVIII в. в юж­ных районах России так называемого «голого» ячменя, то есть без кожицы. Колос такого ячменя был безостый («без усов»)²⁵.

Пшеница

Пшеница (яровая) также была одной из тех культур, которые более или менее прочно вхо­дили в круг потребностей крестьянской семьии на севере, и на юге, и на востоке России. Однако очень небольшие разме­ры ее посева были, видимо, закреплены традицией. «Сие обыкновенно... — писал П. Рычков, — есть самое древнее»²⁶. В основе этого лежат особен­ности агрикультуры и агротехники пшеницы. Лучше всего эта культура была «урожаема» на нови, «из лугов и лесов расчищенной», и степных чернозе­мах. Рождалась она и на «землях твердых и несколько мокроватых», а так­же на унавоженных суглинках ²⁷. XVIII век лишь во второй половине в ре­зультате народной практики создал тот сорт пшеницы, который более или менее был адекватен природно-климатическим условиям России.

Пшеница-ледянка

Этот сорт — так называемая «ледянка» (осо­бый вид яровой культуры). Важнейшим досто­инством ее является ее сверхранний посев. Причем на землю, приготовленную (т. е. вспаханную и заборонованную) еще с осени. К такой агротехнике в русском земледелии был приспособлен дотоле лишь один мак. Ледянка «сеется весною, как скоро снег сойдет и земля несовершенно еще растает, на приготовленной еще осенью земле» ²⁸. Отсюда и ее наименование — «ледянка». В районе Каширы урожайность ее на хорошей земле достигала иногда чрезвычайного уровня (сам-8 и больше). Но, что особенно важно, — «ледянка» могла расти на хорошей, но не уна­воженной земле²⁹. Сверхранний посев делал ледянку способной не заглу­шаться травами, меньше болеть. Главное же ее достоинство — оптимальная приспособленность к экономическим условиям трехполья. Как и любая пше­ница (озимая и яровая), ледянка требовала хорошей вспашки земли. В об­щем потоке бешеного темпа весенних работ двойная затрата труда на обра­ботку земли для яровой пшеницы была часто просто непосильным бременем. В условиях роста эксплуатации барщинного крестьянства, вызванного разви­тием товарного помещичьего хозяйства во второй половине века, весенний цикл работ крестьянина был настолько напряжен, что часто приводил к уг­розе воспроизводству самого крестьянского хозяйства. Единственным опти­мальным резервом трудовых ресурсов была осенняя послеуборочная пора, поскольку молотьба довольно часто не была сопряженной с сезонно-погодными условиями и затягивалась вплоть до самой зимы. Постепенно именно этот резерв и начинает использоваться распространением во второй полови­не века в Центральной России и на Северо-Западе так называемой зяблевой вспашки. Однако это был длительный процесс. Пшеница-ледянка в принципе великолепно укладывалась в этот резерв напряженного цикла ра­бот трехполья. В 60-е — 70-е годы XVIII в. посевы пшеницы-ледянки от­мечены в Переславль-Залесской провинции («пшеница, называемая ледянка, красная и скороспелая»). Тульской, Тверской и др. губерниях³⁰. Однако А.Т.Болотов отмечает, что в 60-е годы XVIII в. эта разновидность пше­ницы только начинает распространяться.

В осенний резерв времени крестьянина-земледельца вторгается прежде всего помещик. Поэтому и посевы пшеницы-ледянки — это прежде всего элемент зернового хозяйства помещика, как и вообще всех видов пшениц. А.Т.Болотов отмечал, что в Тульской провинции крестьянские посевы пшеницы-ледянки были лишь в некоторых деревнях, да и то преимуществен­но у оброчных крестьян³¹. Несмотря на это, в целом появление и распро­странение пшеницы-ледянки было выдающимся агрикультурным достижени­ем этой эпохи.

Достоинства пшеницы-ледянки оттеняют недостатки озимой и яровой пшеницы как очень прихотливых, капризных, «нежных», как говорили в XVIII в., хлебов. Прежде всего эти «хлеба» требовали исключительно хоро­ших, плодородных, тучных земель или земель, добротно унавоженных. В условиях, когда в Нечерноземье преобладали малоплодные, минимально удобренные земли, это создавало большие трудности и приводило в итоге к минимальным высевам и притом главным образом яровой пшеницы, т. е. озимая не могла еще конкурировать с рожью. В черноземных краях, где уровень плодородия почвы был более высоким, более или менее широкому распространению как озимой, так и яровой пшеницы препятствовала слабая устойчивость тогдашних сортов этой культуры к болезням и сорнякам (го­ловня, костер, так называемый пух). А.Т.Болотов с горечью писал в 60-х годах о том, что хорошие всходы озимой пшеницы чаще всего были благо­получными до стадии колошения, «но потом заглушаются пухом, костером и другими худыми травами»³², или «недозрев или в самый налив ложится на землю и большая половина сопревшая с пустыми колосьями приходит»³³.

Конкретных сведений об удельном весе посевов озимых и яровых пшениц практически нет. Но вот, редкая удача позволяет нам убедиться в слабом рас­пространении пшениц даже в Черноземье. В Топографическом описании Воро­нежской губ. есть данные от 7 июля 1785 г. по Воронежскому у. «Хлеб сеется: рожь с овсом в равной пропорции, а противу оной (т. е. этой доли посева, — Л.М.) греча [сеется] в третью [часть от посева овса или ржи], пшеница яровая — в десятую, озимая — в одиннадцатую часть». Иначе говоря, это 10–15% от ярового и от озимого клина. «Просо, ячмень, мак и семя конопля­ное и льняное противу всего онаго хлеба — в малом количестве»³⁴.

Ярким исключением была группа уездов Орловской губ. Здесь условия для сева пшеницы были, видимо, наиболее благоприятны. Наблюдатели в один голос расхваливали здешние черноземы. В Мценске «довольно хлебо­родных нив тучных, полей рубных(?)»³⁵. О Ливенском уезде: «земли в нем самые лучшие и к урожаю хлеба способные»³⁶, особое внимание уделялось посевам пшеницы, которую «наипаче умножать стараются»³⁷. О Елецком уезде: «земля чернозем и в своем роде лучшая, а притом мало еще обрабо­танная»³⁸. В Малоархангельском у. первенствовали озимая пшеница и ози­мая рожь³⁹. В 80-х годах Орловский край был своеобразным «аграрным Клондайком». Здесь было множество степей, нетронутых ковыльных про­сторов, где носились сайгаки и дикие козы (а на Брянщине — дикие ве­при)⁴⁰. Близость р. Оки как удобной транспортной артерии способствовала стремительному освоению земель прежде всего под пшеницу, которая требо­вала более тщательной обработки почвы. И здесь под озимые сорта пшеницы землю «троили», то есть пахали трижды⁴¹. Таких условий, пожалуй, больше ни­где не было кроме юга донских степей и некоторых районов Северного Кавказа.

Слабая устойчивость к болезням, необходимость тщательной обработки почвы способствовали слабому распространению яровой пшеницы в кресть­янском хозяйстве Заволжья и Оренбургского края. П. Рычков подчеркивал:

«Чтобы хорошо пшеница родилась, двойная работа земледельцу надобна: ибо с начала весны наперед всего вспахав и выбороня землю, должны ее поки­нуть, дабы она прела, что называется здесь пар. Потом ту ж землю еще па­шут, сеют и боронят в другой раз, чего при другом хлебе весьма редко на­блюдают, но, спеша севом, оставляя пар (т. е. не делая его, — Л.М.), до­вольствуются одним паханием». Таким образом, посевы пшеницы были и в этих краях, но занимали третьестепенное место прежде всего из-за большой трудоемкости возделывания. Были и чисто местные препятствия расширению пшеничных посевов — даже новые земли под пшеницей быстро выпахива­лись («после 2-х или 3-х севов требует пшеница новой роспашной зем­ли»)⁴². Снова пшеничное поле и здесь одолевали головня, куколь и т. п.

Все это приводило в XVIII в. к реальному проявлению традиционного критерия целесообразности, который синтезировал такие параметры культу­ры, как продовольственные достоинства, стабильность урожайности, затраты труда и рабочего времени. Итог был один — минимальные, сравнительно с товарными потенциями, посевы в крестьянском хозяйстве как озимой, так и яровой пшеницы.

В качестве редких исключений в районах Суздальского и Владимирско­го опольев — очагов древних культурных зон плодородия — по данным М.А.Баранова, в 21 вотчине Спасо-Евфимьева монастыря Суздальского у. в 1761 г. посевы пшеницы составляли 15% ярового поля. А во Владимир­ских вотчинах монастыря (с. Мордош, Коврово, Торки и Новое) в том же году посевы пшеницы составили 27% ярового поля⁴³. Возможно, что в се­вообороте такой процент вообще эпизодическое явление. В конце века по­севные площади под пшеницей в Орловской губ. — наиболее крупном рай­оне производства пшеницы — достигали всего 9,8% (49399 дес.)⁴⁴.

Пшеница была, таким образом, культурой, возделываемой прежде всего помещичьим хозяйством. Она имела большой удельный вес, максимально допустимый в рамках трехпольного севооборота, на огромных просторах Тульской, Орловской, Курской, Тамбовской, Пензенской, Симбирской, Воро­нежской и др. губерний. Преимущество и здесь было за яровой пшеницей.

Наконец, в конце века одним из редчайших случаев были небольшие посевы яровой пшеницы в Олонецкой губернии, климат которой был мягче, чем в соседней Архангельской губернии, особенно по берегам Ладожского и Онежского озер, где теплые осенние дни были и в сентябре. Посевы пше­ницы встречаются здесь в Петрозаводском, Олонецком, Вытегорском, Каргопольском и даже в Повенецком уездах⁴⁵. Однако урожай ее был столь мал, что не избавлял от закупок ее в Вологде и Белоозере⁴⁶.

Греча и горох

Среди остальных культур ярового клина необ­ходимо упомянуть горох и гречу, также вхо­дившие почти всюду в непременный ассорти­мент крестьянского хозяйства. Посевные площади под ними достигали ино­гда 8% и 12% ярового поля. В крестьянском хозяйстве дорожили не только их ценнейшими качествами как продовольственных культур. «Гречу и боль­ше сеют и лучше употреблять в России знают, нежели во всей Европе, — писал И.Комов. — Ибо там птицу только да скотину кормят ею, а у нас самую питательную для человека пищу из нея готовят, как всякому извест­но»⁴⁷. Греча крайне неприхотливая культура: «пашут под нее обыкновенно один раз и сеют, после всякой уже яри, под борону»⁴⁸. Главное же, и греча и горох возделывались с успехом на «ненавозных» землях. В Каширском у., например, гречиха сеялась «на самой худой земле»⁴⁹. Урожай сам-3 и сам-4 считался здесь поэтому прекрасным. Больше того, на тучных черноземах она давала далеко не лучшие урожаи. Горох сеялся на более качественных, но тем не менее не унавоженных землях. Этих культур не было в ассорти­менте крестьянского хозяйства лишь там, где почвенные и климатические ус­ловия являлись решающим препятствием к их посеву (например, ранние за­морозки в Вологодской и Оренбургской губерниях). Вместе с тем важно от­метить, что в Центральной России и овес, и греча, и горох постоянно стра­дали от осенних заморозков.

Наконец, непременным элементом ассортимента культур парового трех­полья были лен и конопля. Первая из этих культур очень плохо росла на черноземе, вторая, наоборот, на подзоле, хотя обе сильно истощали почву. Но, будучи важнейшим элементом натурального крестьянского хозяйства, они в минимальных размерах (до 2%) сеялись даже в самых неблагоприят­ных зонах (правда, в Оренбургской губ. лен совсем не рос). Остальные яровые культуры (полба, чечевица, репа, просо, «бор», мак и др.) сеялись лишь по тем или иным природно-климатическим зонам в размерах, значи­тельно уступающих всем остальным культурам. Просо лучшие урожаи дава­ло на «жирных землях». Вместе с тем, как писал современник, оно «любит» землю «между лесов и притом умеренно мокрую, иногда хорошо родится на супесках», но совсем не родится на каменистых почвах. Бор любит косогоры и «чищобы от лесов»⁵⁰.

Живучесть трехпольного севооборота помимо действенности традицион­ного фактора целесообразности и рациональности опиралась и на натураль­ный характер крестьянского хозяйства. В XVIII в., даже во второй его по­ловине, в условиях довольно сильного проникновения товарно-денежных от­ношений в деревню, натуральный характер крестьянского хозяйства все же преобладал. При сравнительном многообразии ассортимента культур, возде­лываемых в крестьянском хозяйстве, вовлечение в орбиту товарно-денежных отношений производства одной-двух, редко трех культур не могло повлиять решающим образом на натуральный характер хозяйства в целом. Такое влияние становилось реальностью лишь в итоге вековых процессов развития общественного разделения труда.

Крестьянину почти все необходимо было иметь свое. Такова специфика феодального хозяйства, такова специфика и взращенной этим хозяйством психологии крестьянина. Объективно-исторические процессы общественного разделения труда и развития специализации производства лишь постепенно разлагали натуральный характер крестьянского хозяйства, преодолевая кон­серватизм его экономической структуры. Болотов прямо объясняет отсутст­вие в Тульском крае ощутимого роста посева пшеницы: поскольку она сеет­ся в яровом поле, а обычно эту часть поля засевают ячменем, то яровую пшеницу и не сеют, «чтоб, надеясь на пшеницу, и ней (т. е. ее, — Л.М.) не получить и ячменя лишиться»⁵¹. П.Рычков пишет о том, что мужик сеет то, что «для него нужнее». Овес мужику нужнее пшеницы — и не старает­ся он уже для нее. Если же он затратит труд на пшеницу, «то необходимо уже принужден он будет уменьшить сев свой овсяной или ячменной и дру­гой, в котором ему так же нужда»⁵².

Таким образом, трехпольный севооборот, порожденный определенным уровнем развития производительных сил и натуральным характером хозяйст­ва, был могучим фактором реальной действительности. Новые моменты в развитии агрикультуры с трудом пробивали себе дорогу.

Черездесятинщина

Передовая агрономическая мысль XVIII сто­летия в лице одного из своих виднейших дея­телей, А.Т.Болотова, уже к 60-м годам четко осознавала известный анахронизм и консерватизм трехпольного севооборота, и, впрочем, не только его, но и системы общинного землепользования и зем­леустройства. «Земли, которые крестьянин и на себя и на господина своего пашет, лежат не вместе, но в разных местах и от дворов по большей части в дальнем расположении... Я нигде не находил, чтоб крестьянин имел землю свою всю вместе, подле двора своего или, по крайней мере, в близости онаго; но везде генерально разбросана она по всем полям, кои к той деревне принадлежат»⁵³. Эти обстоятельства усугубляются дробностью и разбросан­ностью и дворянского землевладения. Крестьянин из-за этого «принужден будучи версты за две, за три, а иногда за шесть и более верст как для сво­ей, так и для господской [пашни] ездить, а иногда и из других деревень приезжать»⁵⁴. Сложное переплетение дробности помещичьего землевладения и общинного землепользования и землеустройства создавало, в частности, ситуации, когда «ни помещику, ни крестьянину всю землю свою унавозить никак невозможно, хотя б он и довольное количество навоза имел». «Отда­ленность большой части десятин и временем, и неимением туда, за посеенным хлебом, проезда мешают ему возить оной на них. Чего ради унавожи­ваются только придворныя земли или в близости лежащие десятины, а прочия всегда без всякого унавоживания оставляются и весьма худую пользу приносят»⁵⁵. Консерватизм и архаизм трехполья и дробности полей А.Т.Болотов суммировал в коротком и емком определении Черездесятинщина (что в XIX в. стало именоваться «чересполосицей»). «Черездесятинщина» была основным препятствием «малою своею землею по своему хотенью пользовать­ся»⁵⁶. Либерал-помещик А.Т. Болотов ясно представлял агрикультурный и агротехнический прогресс, связанный с ликвидацией «черездесятинщины» и принудительного севооборота. Крестьянин, не будь всего этого, «мог, напри­мер, земле своей иной целой год дать отдыхать или землю свою не летом, а зимою или весною унавозив в тот еще год, чего-нибудь насадив или насеяв, пользу получить. А она бы под пшеницу или под рожь с лучшею выгодою поспеть могла. Или, например, по своему произволению, смотря по земле, озимой или яровой хлеб лучше на ней сеять»⁵⁷. «Еже ли бы... крестьянин всю землю... вместе имел, то мог бы он... по примеру других государств, землю свою окопать и огородив... и внутри разделив и всегда... унавоживать и на все употреблять, на что похочет»⁵⁸, а то ведь «принужден он по неволе там озимой или яровой хлеб сеять, где у соседей его озимой и яровой посеяны, в противном случае от скота он весь съеден будет»⁵⁹.

Разумеется, это были трезвые наблюдения, но не реальные мысли. Же­сткая определенность трехпольного севооборота паровой системы земледелия и в середине XVIII в. все еще имела в своей основе экономические реалии, среди которых натуральный характер хозяйства и веками отработанная сис­тема севооборота, ломать которую было нереально. Правда, в ее рамках бы­ли возможны хотя и ограниченные, но весьма симптоматичные сдвиги в раз­витии агрикультуры и агротехники.

У каждого хлеба свой норов

Иного севооборота в рамках трехполья быть те могло, но выбор для той или иной культуры поля того или иного достоинства существовал вполне определенно. Имея в виду яровые поля, можно говорить, что в 60-е годы XVIII в. лучшие загонки в районах южнее Тулы и Рязани отводились под пшеницу и ячмень. Они выступали в черноземных районах своеобразны­ми конкурентами. Овес как наиболее могучая по выносливости культура се­ялся на худших и посредственных землях. Для льна и конопли, если это бы­ли товарные культуры, отводились лучшие земли, хотя они сильно истощали почву. Просо в черноземных регионах сеялось преимущественно на новых землях. Наряду с обычным просом в Курской, Воронежской, Оренбургской и др. губерниях был широко распространен уже упоминавшийся «бор» или «дикуша». Эта разновидность проса, известная и в Европе, отличалась спо­собностью давать урожаи сам-20, сам-30 и более при самой примитивной обработке поля (и даже и вовсе без нее). В Оренбургском крае в XVIII в. в агрикультуре обычного проса сохранилась, видимо, весьма древняя традиция: «чтоб родное (урожайное, — Л.М.) и доброе просо иметь, то некото­рые мужики так скоро, как оно всход окажет, перепахивают его сохой, ток­мо... оную перепашку [надо] зделать в дождливую погоду»⁶⁰. Перепаханные та­ким способом всходы давали в итоге обильный урожай (рекордный — сам-60).

В ассортименте культур крестьянского хозяйства России были вместе с тем и такие, которые активно использовались в трехпольном севообороте ра­ди улучшения плодородия полей. Для черноземов России и отчасти ее Цен­тра это гречиха. Здесь проявлялось наиболее важное свойство гречихи очи­щать поля от сорняков, поскольку густая листва ветвистой гречи подавляла все вокруг.

Посевы гороха, так же как и посевы гречи, играли важную агрикультур­ную роль как средство восстановления плодородия. Русская земледельческая культура, видимо, чисто экспериментальным путем выявила эти особенности гороха. П. Рычков, опираясь на народную практику, писал, что «земля по­сле гороху утучняется и бывает мягка». Больше того, на тучных землях го­рох «нежился»⁶¹ и бежал в плети, давая плохой урожай. А.Т.Болотов пря­мо писал, обобщая практику, что навоз для гороха просто вреден⁶². Самое же интересное в наблюдениях А.Т.Болотова заключается в том, что горох избегали (за так называемой «вредностью») сеять на одной и той же земле. То есть сеяли, но не чаще одного раза в 6–10 лет⁶³. Таким образом, объ­ективно создавалась ситуация, когда в рамках трехполья «гороховый клин», так сказать, кочевал по всем полям, способствуя восстановлению плодоро­дия и обогащению почвы азотом.

Столь целенаправленная практика использования ценнейших свойств го­роха явственно проступает даже по самым скупым сведениям о распростра­ненности культур. В Сергачском у. Нижегородской губ., где даже при унавоживании урожайность была очень низка, очень широко практиковался по­сев в полях репы (эффект занятого пара) и гороха⁶⁴. В Меленковском, Ковровском, Юрьев-Польском, Переяславском, Александровском уездах Владимирской губ. преобладали посевы трех культур — ржи, овса и гороха⁶⁵. В Гороховецком и Муромском у., кроме ржи, овса и гороха, чаще всего сеялась греча⁶⁶. В Суздальском, Киржачском и Покровском уездах той же губернии, кроме ржи, овса и гороха, существенное место занимали по­севы ячменя⁶⁷. В Вязниковском у. преобладали посевы ржи, овса, ячменя и гречи, а в Шуйском — ржи, ячменя, овса и гречи⁶⁸. Разумеется, ассорти­мент культур этих районов явно вынужден обстоятельствами. Столь широ­кое распространение в яровых полях посевов гороха, а кое-где и гречи, ско­рее всего проявление усилий по поддержанию плодородия довольно тощих почв этого региона (исключая небольшие территории Владимирского и Суз­дальского опольев).

Спасительница-греча

Действенность этого свойства гречи четко про­ступает, в частности, в наблюдениях И.А.Гильденштедта по районам вблизи Лугани, а также южнее Белгорода, где «яровые поля, особенно бывшие под гречихой, засева­ются рожью, не будучи перепаханными; посев только заборанивается»⁶⁹. Свойство гречи улучшать почву использовалось повсюду, где имелись не слишком плодородные земли. Петр Рычков, обобщая наблюдения крестьян­ской практики, писал, что «та земля, на которой бывает греча посеена, хотя б она и плохая, по снятии ее бывает весьма мягкою и тучной, чего ради и сеют ее на старых десятинах нарочно, чтоб одобрить землю». А.Т.Болотов также отмечал, что в пределах Тульской провинции сеялась «гречиха на са­мой худой земле, что осталась от посева овса»⁷⁰, который, в свою очередь, сеялся далеко не на лучших землях. В Калужской провинции греча обычно сеялась также на не очень удобренных землях⁷¹. Наоборот, Ив. Лепехиным подмечено было, что «тучная земля к урожаю сего (т. е. гречихи, — Л.М.) не способна»⁷². На худых почвах греча давала, по мнению Болотова, пре­красный урожай (сам-3, сам-4). Если почва была чуть лучше, урожай под­нимался до сам-5⁷³. В Васильском у. Нижегородской губ. в селе Богород­ском посевы гречи на глинистой и серопесчаной почве вытеснили даже лен и коноплю⁷⁴.

Необходимо отметить еще одну важную сторону высокой агрикультуры возделывания в России гречихи. Общеизвестно, что гречиха, будучи отмен­ным медоносом, опыляется почти исключительно пчелами. Вследствие этого огромные посевы гречи там, где было мало лугов, требовали специальной организации опыления гречи, а не простого стихийного действия природных опылителей. По Рязанской провинции мы имеем прямые данные о массовом разведении пчел для опыления гречи. Здесь «почти у всякого мужика по не­скольку ульев пчел есть»⁷⁵. Главный мед был гречишный: «когда гречи не­дород, то и пчел по здешнему местоудовольствию получить не от чего»⁷⁶. Так, видимо, было и в других районах.

Следовательно, в рамках консервативного трехполья агрикультура возде­лывания гречи на громадных пространствах черноземного Центра России была на весьма высоком уровне, являясь вместе с тем средством повышения плодородия.

В более северных районах Нечерноземья (за исключением ополий Вла­димира, Суздаля и др.) греча такой роли уже не играла. Здесь ее сеяли лишь там, где она вообще могла дать урожай. Так, в Костромской губ. сея­ли ее лишь в южных районах, «избирая под нее сухие места, наклоненные к солнцу... дабы оная могла уходить от морозов»⁷⁷.

Подсеки и росчисти в России

Как уже говорилось, в XVIII веке помимо полевого земледелия было широко распростране­но в российском Нечерноземье земледелие, связанное с эпизодическим использованием лесных росчистей, то есть глубо­ко архаичная агрикультура, сохранившаяся с незапамятных времен. В исто­риографии послевоенного периода, когда социально-экономическая проблема­тика была особенно популярна, об этой стороне земледельческой практики великорусских крестьян писали мало, словно стесняясь этой архаики. Между тем живучесть архаичных приемов земледелия была связана не с воображае­мой культурной отсталостью крестьян, а с острой жизненной необходимо­стью. Суть ее заключается в том, что земли регулярного трехпольного сево­оборота не обеспечивали крестьянство этой гигантской части страны мини­мально необходимой аграрной продукцией. И это было связано, как будет показано дальше, с катастрофической нехваткой удобрений для полевых земель. Именно поэтому в России земледелие на лесных росчистях, «палах», сохраня­лось и было важной составной частью зернового и овощевого производства.

Типичная архаика подсечного земледелия сохранилась в XVIII в. в изо­бильных лесом местностях. Причем там, где земледелие не играло сколько-нибудь значительной роли. В частности, современники писали, что в южной части Олонецкой провинции в 60-х гг. XVIII в. «жители по большей части питаются купленным хлебом»⁷⁸. Тем не менее, подсечное земледелие местами еще сохранялось. Виды подсеки зависели от возраста леса. Десяти — двенадцатилетний лес с кустарником давал после рубки и выжигания пашню со сравнительно коротким сроком пользования и не очень высоким урожаем. Рубка и выжигание «посредственно крупного или 50 лет стоявшего леса» давали пашню, на которой «в хорошие годы рожь в 20, а овес по два лета в 10, 12 и 15 крат»⁷⁹ приносили урожай по сравнению с посеянным. Наконец, встречался тип лесной пашни, называвшейся «подстой». Для подстоя лес не сводили, ибо это был, как правило, двухсотлетний строевой бор. Он очи­щался от кустарников, а большие деревья оголялись от коры и засыхали. Земля же иногда вспахивалась, а иногда сев шел прямо по выжженной поч­ве, на которой находилось «столько уголья, моху, хворосту и пеплу, сколько потребно к прикрытию семян. И так сеют хлеб на голую выжженную зем­лю, и загребают семена граблями»⁸⁰. Влаги на такой земле было достаточно от тени стоявших деревьев. Иногда при «подстое» деревья «очерчивали», т. е. обрабатывали почву отрезом или чертежом. «На сей земле в хорошие годы обыкновенно родится рожь и овес по 2 лета сряду от 40 до 50 крат « по сравнению с посевом⁸¹. Столь баснословная урожайность была обратно пропорциональна сроку использования такой пашни. Подсечное земледелие во­обще давало эффект лишь за счет одномоментного насыщения почвы пеплом и компонентами гниения хвороста, сучьев и т. п. Это был крайне экстенсив­ный способ земледелия, сохранившийся только в роли реликтового явления, и к 80-м годам XVIII в. он, видимо, исчезает, будучи вытесненным росчи­стями многократного использования.

Уровень агрикультурных знаний русского крестьянства уже был таков, что земледелец Нечерноземья не гнался за одномоментным баснословным урожаем на лесном пепелище. Четко осознавался, хотя и не всюду, вред от бур­ного лесного пожара. Как правило, в XVIII в. лесные росчисти освобождались от стволов и крупных сучьев. Их увозили на дрова и какие-нибудь поделки.

В Кашинском у. Тверской губ. расчистка пашни из-под леса сопровож­дается практическим использованием всего леса, кроме прутьев и сучьев, ко­торые сжигают на месте в кучах⁸². Такая практика приводит к тому, что иногда первый урожай бывает самым скромным. Так, в Корчевском у. Тверской губ. «в первый год хлеб родится не весьма хороший по причине множества корней и больших глыб, подавляющих часть зерен. А на другой год, когда сии глыбы перепашутся и коренья перегниют и земля зделается мяхче и рыхлее, тогда хлеб родится самой лутчей. Таковое плодородие про­должается пять лет»⁸³. Это, видимо, средний по продолжительности срок службы «нивы» или росчисти, хотя часто срок был гораздо короче. Напри­мер, в Вышневолоцком уезде, где было очень много росчистей, новины об­рабатывали не очень старательно: «на вновь выжженных местах обрабатыва­ют оную обыкновенно же сохою, но без полицы. Сие называется «цапать». По снятии трех, четырех или пяти хлебов «нивы запускаются под сенокосы, а под пашню новыя места расчищаются»⁸⁴. Не исключено, что именно крат­кий срок действия «нивы» издавна породил обычай подсева, о чем уже го­ворилось, на новых сечах ячменя ко ржи, чем создавалась огромная эконо­мия труда. Правда, в Осташковском у. росчисти служили еще меньше: «че­рез два хлеба запускают под лес»⁸⁵.

Вместе с тем в ряде мест Тверского края росчисти обрабатывают очень тщательно, и это сильно продлевает плодородие безнавозной земли. Так, в Калязинском уезде «везде семьянистом (то есть многосемейными крестьяна­ми, — Л.М.) немалое число земли под пашню расчищается. Разчистка бы­вает следующим образом. Срубают лес осенью и оставляют на год или на два на месте, дабы земля под сучьями подопрела. После того крупный лес отбирают, отсекая сучья, и употребляют, куды годен. А сучья и мелкой лес сбирают в груды и жгут. Потом подымают сперва отрезом, а после сохами и, несколько поборонив, сеют овес. Некоторые же в тот год не сеют ника­кого хлеба, а переворотя землю, оставляют до будущего, дабы лучше корень и трава засохли и сгнили. Потом перепахав два раза, сеют рожь или яровое. И таковое место, чем далее пашется, тем более урожай приносит. Так, что до восьми хлебов снять можно»⁸⁶.

А в Старицком уезде крестьянский опыт лесных росчистей привел к четкому разделению самих типов росчистей. Росчисть из-под крупного леса называется «ляды», а из-под мелкого — «моложи». Причем на лядах сеют рожь, а на моложах — яровое. Затраты труда на такие «специализирован­ные» росчисти резко увеличиваются. Зато в первый же год крестьяне полу­чали невиданный урожай («на новом поле урожай бывает сам-10»). «Но по снятии пяти хлебов земля начинает терять свою доброту и после без навоза родит плохо»⁸⁷.

Немалую роль в продлении срока действия росчистей играли, видимо, своего рода севообороты. Правда, при всех условиях отмечено, что лучший урожай — это урожай второго года высева. Крестьяне Ржевского уезда считали, что «на новых местах хлеб родится лучше, а особливо другой раз или, по их названию, «на оборотах» посеянный». В качестве примера можно привести обстоятельное использование росчистей в Новоторжском уезде. Здесь «в исходе июля срубают лес под корень и оной оставляют на месте до будущей весны, а тогда оной зажигают. А когда обгорят сучья и ветви, то убирают мелкий на дрова, а лучший — на строения. Землю поднимают сохою и сеют пшеницу или ячмень. На другой год — рожь, а потом овес. Первый и второй хлеб приходят в восьмеро и в девятеро. Сенокосы расчи­щаются таким же образом, но... срубленный лес не жгут, а убирают прочь. По прошествии двух или трех лет оставшиеся пенья выламывают»⁸⁸. Таким образом, получив в первый год высокий урожай пшеницы и ячменя, во вто­рой год урожай ржи еще выше (сам-9). В третий год неприхотливый овес, видимо, приносит также весомую прибавку в зерновой баланс крестьянской семьи. Кстати заметим, что в Новоторжском уезде роль урожаев на «нивах» была столь велика, что автор топографического описания уезда назвал поч­вы уезда весьма плодородными, хотя урожай в уезде в целом невелик (рожь и ячмень всего урожается сам-3 и сам-4, но ближе к Старицкому уезду — сам-5 и сам-6, овес сам-3, конопля и лен сам-2 и сам-3)⁸⁹.

Следует отметить и роль репы в севооборотах на лядинах. Обильные урожаи репы «по лядам» («изрядно родится») отмечены по Осташковскому уезду⁹⁰. В Бежецком у., где расчищалось ежегодно немалое количество зем­ли, в первый год обычно сеяли репу, во второй год — ячмень и только на третий год сеяли рожь. «Плодородие... против навозной земли», что означа­ло урожайность, равную удобренной навозом земле. По снятии «семи хле­бов» росчисти снова запускались под лес⁹¹.

Такова земледельческая практика одного из многих районов Нечернозе­мья, где, видимо, и родилась ставшая спустя столетия не совсем понятной пословица: «Не поле кормит, а нива» (то есть росчисть).

Росчисть продленного действия

В некоторых местностях по истечении первых лет использования росчисти на эти земли или возили навоз, или начинали «двоить» пашню.

Так, в Кашинском у. однократная вспашка и боронование были лишь в пер­вые два года, «но для третьего хлеба пашня двоится»⁹². В районах крайнего севера, в частности в Архангельском у., расчистку лесных участков прово­дили весной, срубая лес под самый корень. Целый год он лежит недвижи­мо. Будущей весной его поджигают, но сгорает, видимо, мелочь, так как не­сгоревшие деревья и сучья берут на дрова. Затем землю рыхлят сохою и се­ют рожь. Со второго года землю регулярно удобряют навозом и сеют толь­ко ячмень, «которого сначала бывает урожай средствен, а потом от частого унавоживания приходит в большом количестве»⁹³. Без удобрения новины служат 4–5 лет. В Онежском у. срубленный лес оставляли на два года, «чтоб подопрел». Крупный лес отбирали на дрова и строение. А затем ос­татки жгли. Новина здесь использовалась также подряд 4–5 лет⁹⁴.

В разных вариантах подобная практика была» в 80-х годах XVIII в. и в соседней Олонецкой губернии, большая часть которой была покрыта лесами. Наблюдатель фиксирует, что лес здесь «каждую весну... разчищают с край­ним трудом, но с малою для размножения пахотных земель пользою, потому что, сняв несколько раз, а в других местах и один только хлеб, оставляют разчищенные с трудом земли, не быв в состоянии удобривать их за отдален­ностью положения»⁹⁵. Как уже было сказано, характернейшей чертой Оло­нецкой губернии был острый недостаток хороших земель и их крайняя раз­бросанность и отдаленность от мест, удобных для поселения. «Многие в ок­ругах Олонецкой губернии волости, состоящие из 6–8-ми тысяч душ, по­селены на расстоянии 40 верст, имея земли свои в отдалении 60-ти — 70-ти верст в пусте лежащие»⁹⁶. В северных лопских погостах Повенецкой округи... на четвертой год после разчистки производят хлеб, не применяя при росчисти «ничего кроме топора и огня». «В первую весну, подсекши лес, оставляют его на месте, дабы згниением мелких сучьев и листьев земля зделалась тучною. На другой год, собравши порубленный лес в кучи, зжигают. На третий — посеевши рожь или репу, пашут и боронят вычещенную землю, которая называется палами и нивами»⁹⁷. Именно здесь, в Повенец­кой округе, «палы не рождают более одного хлеба, быв земледельцами все­гда оставляемы за отдаленностью» (отсюда и способ расчистки, при которой срубленный лес никак не используется).

Однако «в других местах» губернии «на сих нивах» хлеб поспевает на третий год, «ибо в первую весну, подрубив лес, оставляют его на месте до следующей [весны], по наступлении которой оной сжигают и тогда же сеют хлеб. Сии палы рождают пять ли шесть хлебов сряду, не быв ничем удобре­ны. Но, когда перестают быть урожайны, то земледельцы паки оныя остав­ляют в пусте и запускают рости лес, принимаясь за расчистку новых нив»⁹⁸. Точно так же расчищали лес и под луга, и «на расчищенных среди лесов пожнях, обделывания которых толиких требует трудов, с какими сопряжена и разчистка нив», «не меньше знатное получается количество сена»⁹⁹.

На юге Владимирской губернии, между реками Клязьмой и Окой, рас­положены были бесконечные леса. По свидетельству П.-С. Палласа, «мно­гие деревни принуждены выжигать для очищения места под пашни... Здешния жители обыкновенно заготовляют пашни следующим образом: подкла­дывают огонь под коренастые деревья и не помышляют о том, что до поло­вины сгорелые древесные стволы остаются на пашне вышиною в сажень и больше наверх земли. Или огонь простирается далее надлежащего места и опустошает пространство на несколько квадратных верст. Я находил такия пожарища и видал, что у многих деревень на пашнях стоят часто обгорелые высокие пни, которых вырывать не стараются...» Практика эта была посто­янной, так как «пашня не чрезвычайно тучна и скоро истощевается по при­чине лежащего под тонким черноземом песка»¹⁰⁰.

На Урале при известном земельном просторе специфика рельефа вела к тому, что практика систематического унавоживания сосредоточивалась на очень небольших площадях, пахотные массивы земель часто забрасывались, а вместо них в хозяйственный оборот вовлекались новые земли. По Шадринску, в частности, наблюдатель прямо отмечает: «А тот хлеб сеют не на одной земле, но из году в год делают приумножение»¹⁰¹. В Осинском у. «в волостях Касевской, Дубровской, Олховской, Аманеевской, Осинской, Сте-пановского островку в деревнях Мазуниной и Пуговской, Колпаковской сотни в деревне Лушках росчищают черные леса: ельник, пихтовник, липниг (т. е. липняк, — Л.М.) и частию в нем березник и осинник. По росчищении в первый год сеют репу, в другой — льны, в третей — яровой, то есть пшеницу, ячмень, овес и горох. А потом и рожь. И когда она выпашется и потеряет свои жирные соки — урожая производить не будет, — тогда удобряют скотским навозом», т. е. вводят традиционный трехпольный севооборот¹⁰². Интересно, что в Соликамском у. были тенденции к наруше­нию трехпольного севооборота на основных землях. Здесь «землю ж удабривают навозом. Потом сеют хлеб, которой снимается два и три [раза], а после оного делают повторение: ко удабриванию навозы наваживают... Так продолжают и далее»¹⁰³. Иначе говоря, между периодами пара сеяли не только два, но и три года подряд, т. е. был четырехпольный севооборот.

Именно здесь, на лесных росчистях, зарождалась новая для Нечернозе­мья плодосменная система земледелия с чередованием яровых, а иногда и озимых культур. В Калязинском у. в первый год сеяли овес, потом рожь, на третий год ячмень¹⁰⁴. В Кашинском у. на третий год часто снова сеяли овес¹⁰⁵. Во многих районах Нечерноземья в первый год сеяли лен, на второй — ячмень или овес, потом шла озимь, т. е. летом землю «пари­ли»¹⁰⁶. Очень важную роль для восстановления плодородия таких земель иг­рали посевы репы¹⁰⁷. Такая система уже в XVIII в. получила в народе свое название — «обороты», что почти не отличается от позднейшего «севообо­рота» — термина агрономической науки¹⁰⁸.

При первых признаках «выпашки» земли, т. е. падения урожайности, землю вновь запускали под лес. В Олонецкой провинции была практика осушения заболоченных земель. Они непрерывно использовались десять лет подряд, после чего временно запускались под сенокос¹⁰⁹. В частности, в Олонецком погосте «жители сей округи находятся в необходимости окапы­вать пашни свои канавами для осушения их от влажности, противной расте­нию посеянных семян»¹¹⁰. Чрезвычайно знаменательно и другое. Росчисти после 8–10 лет активного севооборота включались в дальнейшем в трех­польный севооборот, т. е. становились обычными полевыми землями. На­пример, в Костромском крае, где жители обычно «чистят под поля лес» на наиболее высоких местах, также периодически восстанавливали лесные пере­логи. Срубив лес, используют его на дрова. «Потом коренья некоторые вы­рывают и другие по большей части выжигают и, таким образом перекопав землю и распахав сохами, сначала сеют репу или пшеницу, рожь и ячмень и заборанивают. На сих местах хлеб родится в первый год в восьмеро (т. е. сам-8, — Л.М.) а инде и более, а репы на десятине до 60-ти четвер­тей»¹¹¹. В том же Кашинском уезде при первых признаках выпашки рос­чисть часто начинали удобрять, т. е. включали ее в число регулярных пашен¹¹². Часто этот процесс сливался с общей тенденцией увеличения пашенных угодий, обусловленной ростом народонаселения. Но не менее часто ввод новых земель в трехпольный севооборот означал более сложные процессы.

Бич полеводства — выпаханность земель

Паровая система земледелия с жестким трехпольным севооборотом, создавая столетиями для русского крестьянина оптимальные условия хозяйствования и способствуя существенному развитию производительных сил, не была вместе с тем замкнутой, так сказать, «безотходной» по своей агротехнике системой. Важнейшим изъяном модели парового трехполья в эпоху позднего феодализма является, как уже говорилось, постоянная тен­денция к снижению плодородия регулярных пашен. Так называемая выпаханность почвы была буквальным бичом для русского крестьянина. Заро­дившаяся в XVIII в. русская агрономическая наука видела в этом главную и чуть ли не единственную беду сельского хозяйства. Андрей Болотов многократно напоминал, что земля, ежегодно выпахиваясь, теряет свою силу¹¹³. Другой видный русский агроном Иван Комов писал в свое время: «Земля редко столь добра бывает, чтобы навозу не требовала, а хотя где (как у нас в степях на юге) и найдется, но ее севом хлеба так выпахать можно, что кроме дикой травы ничего родить не будет»¹¹⁴. Кратковременный пар лишь замедлял темпы потери плодородия, но не ликвидировал ее. «Как бы земля хороша ни была, — писал П.Рычков, — однако через десять, двадцать, а ин-де через 30 лет и более выпахиваясь, лишается растительной своей силы»¹¹⁵.

Причины выпаханности почв многообразны, но, кратко резюмируя их, можно говорить о постоянном дефиците в добавочных вложениях труда и капитала в землю.

Тем не менее речь идет не только об узости простора для этих вложе­ний, речь идет о том, что в сельскохозяйственной практике XVIII столетия чаще всего эти вложения просто отсутствовали (объективные условия исто­щали поле). Как известно, основой поддержания и повышения плодородия почвы являлось удабривание почв главным образом навозом рабочего и про­дуктивного скота. Однако уже во второй половине века наблюдается острая нехватка навозного удобрения. Это связано прежде всего с вовлечением в пахотный массив все возрастающего числа земель малоплодородных или во­все «худых». Эти земли требовали повышенных норм удобрения. Даже в Нижегородской губ., многие уезды которой были в зоне Нечерноземья, практически во всех уездах (кроме Починковского) земля нуждалась в удобрении¹¹⁶. Но скота, а следовательно, и навоза в губернии было мало.

Наблюдатель прямо писал о Нижегородском и Арзамасском уездах: «Удоб­рение земли производят навозом, но весьма слабое и недостаточное. А при­чиною тому — малое скотоводство»¹¹⁷. В Княгининском у. «распахивают в пашню множество лугов»¹¹⁸, и это существенно повышало урожайность. В Семеновском у. удобрение навозом настолько необходимо, что «бес тово не-можно ожидать плодов по причине великих песков»¹¹⁹. В Галицкой провин­ции «жители с немалым трудом и великим количеством навоза свои земли удабривать принуждены»¹²⁰.

Вместе с тем, как показывают отдельные исследования, около 60% земель церкви, удобряемых навозом, получало его в половину меньше нормы¹²¹. Мно­гие земли удобрялись нерегулярно¹²². Так, в 80-е годы XVIII в. в Брон­ницком у. «у редкого земледельца и половина унавоживается». А.Т.Болотов уже в 60-е годы писал о Каширском уезде, что там обычно «большая поло­вина земель ненавозных», а навозные удобряются в 9-й и 12-й год¹²³. В связи с тем, что удобрялись далеко не все пахотные земли, в XVIII в. бы­товала весьма характерная классификация пахотных земель: «навозные, доб­рые, средние и худые»¹²⁴. К такому положению приспосабливали и высев культур. Как уже говорилось, овес, греча сеялись на мало или вовсе не удобряемых землях, на землях худых и «средственных». Так, в Покровском уезде по реке Клязьме возле села Покров «земля везде, несмотря на песча­ную пошву, наполнена пашнями. Но здесь сеют по большей частию овес, лен и гречу, которые и при малом утучнении хорошо урожаются на тощей пошве, и сей товар продают»¹²⁵. По свидетельству академика И.Лепехина, в районе Киржача в некоторых деревнях крестьяне «высушивают болотные места и иловатую землю удобряют известью, с трудом отправляя свое хле­бопашество»¹²⁶.

Выпаханные земли, как правило, в конце концов забрасывались, но вза­мен их в пахотный массив включались новоросчистные земли. Упоминания о них в XVIII в. постоянны и повсеместны. В Галицкой провинции «для расчищения поль и лугов довольно рубят лес и кустарник; оный выжигают и сеют пшеницу, где весьма изрядно родится»¹²⁷. Во Владимирском ополье, там, где были лесные территории, «выжигают леса и кустарники для расчищения полей»¹²⁸. В Кашинском у. Тверской губ. там, где «лесу много... всякий год выжигается под пашни»¹²⁹. В Рязанской провинции, «где находятся к полям леса и кустарники, то для размножения полей выжигают и разчищают»¹³⁰. Та­кие сведения постоянно фигурируют в материалах по Новгородской, Смолен­ской, Московской, Ярославской, Костромской, Вологодской, Тверской, Ниже­городской, Вятской, Тамбовской, Рязанской, Калужской и др. губерниям.

«Запуски» дальних полей

Важнейшую часть их составляют прежде всего так называемые дальние поля, иногда именую­щиеся как «запольные земли» трехпольного се­вооборота. В Калужской провинции к ним относилась, в частности, земля, «которая от пол отделена и навоз на нее возить далеко, и пашется без одоб­рения столько лет, доколе в силах производить хлебные произрастения. А когда урожай на ней начнет становиться худ. Тогда оной земли дают отды­хать до тех пор. Покуда на оной выростет небольшой лес или кустарник... Потом опять оную распахивают и почитают ее за новую землю»¹³¹.

Такая же система была во многих уездах Пермской губ. В Обванском у. «удабривание земель производят блиским пашням. А некоторые еще кресть-яна имеют отдаленные верст до 4-х и далее пашни. Сеют на них года по трое. И [так как] без удабривания земли она везде одинаков плод [не] име­ет, то оставляют ее на тож время (т. е. на 3–4 года запускают, — Л.М.) и бывает на той пашне покос. А принимаются за другую, у кого таковые есть»¹³². Точно так было и в Алапаевском у., где отдаленные пашни тоже не удобряли, а «когда земля не будет давать от себя плодородие, то оную запускают года на 3–4. А когда земля отдохнет, то начинают пахать и хлеба сеять»¹¹³. В Ирбитском у. «от отдаленности селениев землю ничем не удобряют, но только перепаривают»¹³⁴. В Пермском у. так же, как в Об­ванском у., на отдаленных верст до 4-х и далее пашнях сеют подряд «года по З», а потом «оставляют ее на то же время, и бывает на той пашне покос. А принимаются за другую...»¹³⁵

Там, где почвенные условия менее благоприятны, как, например, в Шадринском у., запуск неудобряемых пашен более продолжителен («а дальнюю пашню по выпашке, когда уже не станет родить хлеб... покидают до тех пор, покудова на ней будет расти трава называемая пырей, довольно годная к продовольствию лошадей, коя урости по выпашке не ранее начинает, как через 20 и более годов. А потом и урожай на оной всякому хлебу бывает по-прежнему, как и на новой земле»¹³⁶). В других районах землю забрасы­вали совсем. Так, в Осиновском у. «в Аманеевской и некоторых деревнях Дубровской волости по выпашке совсем покидают, которая и зарастает ле­сом, ибо в оных жительствах состоит земля пещаная и в себя никакого на­возу не принимает и с ним плодородия не производит... Вместо ею и расчи­щают в других местах»¹³⁷. Как видим, здесь нет даже тех минимальных пре­имуществ, какие были в степях Шадринска, где землю даже после 20 лет можно вернуть в хозяйственный оборот.

На Урале были и такие районы, где старопахотных, веками обрабаты­вавшихся, а потому удобряемых систематически навозом земель не было со­всем. Так, в Екатеринбургском у. «пашенные земли ретко жители удабривают навозом, а по большей части ничем не удобряют, а поступают таким об­разом, ежели которая пашенная земля не так будет родить хлеб, то оную не­сколько лет оставляют залежью. А потом оную паки (т. е. снова, — Л.М.) вспахивают, ибо есть у некоторых издревле излишние земли»¹³⁸.

Таким образом, в Уральском регионе архаичные системы земледелия иг­рали большую роль в экономике края. Благодаря им общий уровень уро­жайности был практически настолько высоким, что дал основание в 1787 г. высказать автору топографического описания следующее суждение: «Ест ли бы [здесь]... не находилось толь великое множество заводов, то бы оно (Пермское наместничество, — Л.М.) за продовольствием своим могло бы снабжать хлебом и другие наместничества. Напротив того, сии заводы, за­купая весь излишек у крестьян хлеба, причинствуют, что сюда часть хлеба привозится из Тобольского, Уфимского и Вятского наместничеств»¹³⁹.

Классическое трехполье недостижимо

О некоторых социально-бытовых аспектах регенерации таких полей, определенных под господскую пашню, очень выразительно пи­шет А. Олишев применительно к Вологодскому краю. «Известно всем, что мужики навоз по равным частям для возки между собою делят и каждой из них старается часть свою вывозить скорее. И тогда начинают, как у нас обыкновение есть, всегда с удворины, то есть с перваго близкого места у села, то всяк старается чаще кучу подле кучи класть, чтоб в близости скоряе кончить свою работу, а на зады или весьма редко или совсем ничего не остается»¹⁴⁰. Подобные земли, в конце концов, запускались, хотя по статусу своему числились пашней. Как уже говорилось, исследование «Экономиче­ских примечаний» второй половины XVIII — начала XIX в. показало, что в итоге этих, большей частью стихийных, но тем не менее постоянных про­цессов запуска одних и освоения других пашенных массивов в совокупности пашенных угодий существовал постоянный резерв пустующих земель в виде залежей, перелогов, внеочередных паров и т. п. Следовательно, объективно, то есть вне четко осознанной культурной традиции, трехпольная система земледелия сочеталась с периодическим обновлением той или иной части об­щего массива полевых земель¹⁴¹. Иначе говоря, в XVIII столетии, как и в более раннюю эпоху, паровая система земледелия с трехпольным севооборо­том далеко не всюду была классической, т. е. замкнутой и целиком автоном­ной системой. На просторах России она существовала во многом за счет постоянного обновления части полевых земель из резервов пашенных угодий. Лишь со второй половины века эти резервы, дававшие серьезный импульс сохранению и повышению плодородия полевых земель, начинают исчезать. В итоге это приводит к абсолютному господству замкнутой системы полевого трехполья, которая при отсутствии должных вложений труда и капитала ве­дет в конечном счете к падению плодородия земли. Вот так, например, вы­глядело это изменение в соотношении площади пашенных угодий и посевных площадей по Тульской губ. в 1788–1859 гг.¹⁴²:

Таблица 1.2. Соотношение посева и пашни в Тульской губернии

Годы	Площадь посева (тыс. дес.)	Доля посева от площади пахотных угодий (%)
1788	894	46,7
1821	1451	76,9
1847	1972	98,1
1859	1983	99,2

Вполне естественно, что охарактеризованный нами процесс систематиче­ского, хотя в значительной мере стихийного обновления части земель паро­вого трехполья нельзя считать доказательством существования архаических пережитков переложной системы. При перелоге обязательно соотношение регулярной пашни с залежью как 1:5, но такого соотношения нигде в XVIII в. уже не было. Залежь или перелог составляли в этих краях от 20% до 50% регулярной пашни. Больше того, после 4–5-летнего или 10–12-летнего от­дыха переложные земли вводились в орбиту парового трехполья, а это принципиальное отличие от перелога.

Агрономическая мысль XVIII столетия пыталась обобщить эту практи­ку народного опыта, предлагая так называемую 4-польную и 7-польную сис­темы разделения полей. В основе их было восстановление плодородия путем продления отдыха. А.Т.Болотов писал: «Полугодовой пар, а особливо мало скотом унавоженный, мало пользы приносит, но чтоб также мало пользы происходило от трехлетнего перелога, того, кажется мне, никоим образом утвердить неможно»¹⁴³. В дальнейшем предложенные в XVIII в. системы были модернизированы травосеянием.

Толока и залежи Черноземья

Если в нечерноземной зоне стройность модели парового трехполья стихийно, но в конечном счете более или менее систематически наруша­лась ввиду выпаханности земель, то в черноземной полосе к нарушению трехпольного севооборота там, где он был, приводило совсем иное обстоя­тельство. Здесь к периодическому обновлению пахотных угодий толкало бессилие крестьянина в борьбе с сорняками. Буйное плодородие чернозема и древняя традиция агрикультуры приводили к тому, что поля трехпольного севооборота весьма скоро погибали от сорняков. Даже в конце века совре­менники отмечали, что «чернозем, лучшая почва ... приносит с хлебом попо­лам дикую траву», что «при вымалачивании хлеба выходит почти половина куколя и другой дикой травы семян», что «дикая трава, ростом превзойдя весною посеенной хлеб, ячмень и овес заглушает»¹⁴⁴.

Однолетний пар служил традиционным средством повышения плодоро­дия и здесь, но функция его была вместе с тем иной. Как правило, это бы­ло так называемое «толочное поле». «Толока» — специфический и для этой зоны весьма эффективный способ борьбы с сорняками. На поле иногда на 10–15 дней, а чаще на весь период пара выгоняли скот, который выедал и выбивал копытами ненужную растительность: «где более скот ходит и земля от травы лутче выбита, там отменно хороший хлеб родится»¹⁴⁵. Толока — повседневный и повсеместный прием агротехники Черноземья и степных районов¹⁴⁶. А где скотоводство было развито слабее, применялось выжига­ние полей. Иногда это принимало огромные масштабы. Для 60-х годов XVIII в. современник отмечал, что, например, в Саратовских местах «часто случается, когда вся степь весною походит как бы на великое огненное мо­ре»¹⁴⁷. Главное же состояло в очищении почвы от сорняков и червя. Во многих районах Тамбовской губ. стерню из-под озимых специально жгли под посевы овса, ячменя, мака, гороха и проса¹⁴⁸. Но в той же Тамбовской губернии практиковалась и толока. Причем часто комбинировались оба спо­соба удобрения земли: «А под яровой хлеб, как-то под овес, под ячмень, мак, горох, просо и гречю приуготовляют землю прежде вызжением, где скотом не выбито озимого жнива. Потом, выпахав и выбороня, сеют, запа­хивают и заборонивают... В исходе майя месяца навозом земли совсем не удобривают. А только стараются прежние жнива выбить скотом и, где бо­лее скот ходит и лутче толока, там отменно хороший и хлеб родится»¹⁴⁹.

Помимо этого существовала и широкая практика запуска выпаханных (засоренных) полей на три, «а за излишеством — на четыре года» ¹⁵⁰. По­стоянному введению в оборот новых земель способствовало и еще одно об­стоятельство — потребность в хороших сенокосах, которые бывали лишь на землях, запущенных из-под пашни¹⁵¹.

Таким образом, внутренние противоречия парового трехполья, его изъя­ны приводили к постоянной практике расчистки и распашки новых земель¹⁵². В одном из самых интересных экономико-географических очерков о России XVIII столетия, помещенном в известном Словаре Аф. Щекатова, классификация пашенных земель дана с учетом именно этого обстоятельства:

«Земля обыкновенно, а особливо в губерниях, лежащих в окружностях Мо­сквы, делится иногда на четыре поля, т. е. на новину, озимь, яровые и пере­лог»¹⁵³. Точно такую же классификацию находим и в более раннем источнике — Путешествии Ивана Лепехина 1768–1769 гг.: крестьяне разделяют пашню на четыре рода, из которых «первой называется новиною, другой — яровою, третьий — озимью, а четвертый — паром»¹⁵⁴.

Новина была в итоге временной возможностью выйти из-под зависимо­сти трехпольного севооборота и увеличить посев наиболее выгодных с точки зрения рынка культур. «Обыкновенные на новине сеяные хлеба», как прави­ло, были лучшими¹⁵⁵. В Орловской губернии это была пшеница, урожай ко­торой достигал сам-10–12¹⁵⁶. В черноземных районах Тульской губернии это были мак и просо. (В инструкции А. Шестакову предписывалось зани­мать «по 9 дес. каждый год из лугов под мак и под просо»¹⁵⁷.) В Курской губ. на новине садят арбузы, пшеницу, просо¹⁵⁸. В нечерноземной полосе новину отводили большей частью под лен. Об этом можно судить по на­блюдению Ив. Лепехина, который писал, что «первый посев на новине обыкновенно бывает лен»¹⁵⁹. Практиковалось это и в издавна славящейся льнами Псковской губернии. Там, как писал А. Болотов, «сеется лен либо на нововзрезанных местах, либо на пашенной в яровом поле ячменной зем­ле»¹⁶⁰». Причем на новине сначала «взрезывали... луг резами и давали недели 2 на солнце выгореть, потом заборанивались опрокинутыя дернины бороною и, не делая более ничего, тотчас по дернинам и сеелось, а потом заборани-валось в другой раз»¹⁶¹. Лен на новине на псковщине считался лучшим.

Модификации трехполья

Борьба с сорняками в сочетании с влиянием климатического фактора привела в XVIII веке в черноземных районах России, а также Сло­бодской Украине к серьезнейшей модификации трехполья. Изменения эти столь значительны, что иногда ставят под сомнение саму возможность гово­рить о функционировании здесь трехпольного севооборота.

Стремление сохранить «зимнюю сырость»¹⁶² для весенних всходов яро­вых культур привело к широчайшему распространению в Черноземье зяблевой вспашки. В Острогожской провинции в середине века обычно «с поло­вины сентября принимались за пахоту, заготовляли на вешнее время в дру­гой год к посеву ярового хлеба ниву. Даже до тех пор, пока усилятся моро­зы»¹⁶³, т. е. до ноября включительно. Зяблевая вспашка безусловно содействовала вымерзанию корней многих сорняков. Весной же большую часть яровых хлебов (яровую пшеницу-арнаутку или «горновку», овес, яровую рожь, ячмень, коноплю и др.) сеяли уже по вспаханному осенью полю и просто заборанивали семена, дабы всходы появились как можно раньше. От такой практики иногда страдали лишь посевы ячменя, всходы которого угне­тались весенними заморозками и отставали в росте от сорняков, которые потом, в свою очередь, угнетали его, засоряя поля. Возможно, что именно по этой причине сроки сева яровых (как это будет видно из дальнейшего изложения) в этой зоне не были слишком ранними. Весной же пахали зем­лю лишь под просо и гречиху, боящихся весенних утренников и сеявшихся позднее других культур.

Чрезвычайно ранняя зяблевая вспашка и раннее созревание основных яровых культур повлекли за собой другое важное изменение в классическом трехполье. Озимые культуры в этой зоне сеяли после яровых, а паровое по­ле, наоборот, стало засеваться яровыми лишь следующей весной. Именно такая практика отражается в не вполне ясном на первый взгляд описании севооборота в Острогожской провинции: «В озимовом поле, где бывает рожь, сеются и другие скороспеющие хлебы, то есть яровая рожь, пшеница. ячмень, овес и горох, а в яровом — кроме озимой ржи весь вышеописан­ный хлеб, к тому ж [еще] просо, греча, конопля и лен»¹⁶⁴. Иначе говоря, традиционно считавшееся озимым паровое поле шло под «скороспеющие» яровые хлеба. И, наоборот, в поле, традиционно считающемся яровым, сея­лась также озимая рожь. Вместе с тем, современник отмечает, что этот кар­динально иной севооборот существовал в крае наряду с традиционным.

Столь сильная «модернизация» парового трехполья была, видимо, ито­гом длительного приспособления к специфике природно-климатических усло­вий степного черноземья, где колоссальное плодородие сочеталось со зной­но-жарким, большей частью засушливым летом. В этих условиях выносли­вая озимая рожь успешно боролась с сорняками и использовала «зимнюю сырость, будучи посеяна не на «толочном поле», а сразу после яровых. Главный же упор агрикультуры был на подготовку земли для яровых. Здесь применялись, так сказать, двойные усилия для борьбы с дикой степной тра­вой. С начала весны и дотачала осени — «толока», когда все выедалось и вытаптывалось скотом. Потом — зяблевая вспашка, предназначенная, по понятиям земледельца XVIII века, для вымерзания корней сорняков и для накопления «зимней сырости». В итоге этих мер яровые, где лучше, где ху­же, но могли выстоять против натиска степной растительности и сорняков. Впрочем, по данному, весьма сложному вопросу не лишними будут и допол­нительные разыскания.

Казацкое хлеборобство

Опыт своеобразной «модернизации» системы парового трехполья, накопленный в южнорус­ских степях и на Украине, нашел поистине за­мечательное продолжение на Северном Кавказе, где в казачьих селениях, в частности Моздокского полка, были достигнуты выдающиеся результаты. Земли Моздокского полка черноземные, глинистые и местами песчаные, а местоположение, как говорили в XVIII в., «ровное», лишь местами встреча­лись бугорки и буераки¹⁶⁵. Условия для хлебопашества в этих ровных «чернопещаных» степях были благоприятны, если бы не постоянные засухи.

Пытливый наблюдатель, охарактеризовавший земледелие этого края, не преминул заметить, что первые поселенцы начали с того, что перенесли на эти земли практику и традиции «внутреннего земледельства», т. е. приемы классического трехполья, когда поле из-под яровых («вешняя пашня») сле­дующим летом готовилось под озимые. Но этот опыт давал здесь печальные итоги: «по сему то [хлеб] родился слабее несравненно... — редок соломою, тощ колосом, изредка кустами, от зерна происходящей, и притом еще низок в разстении и не таков в умолоте»¹⁶⁶. Постепенно стала ведущей иная сис­тема обработки земли. Землю вспахивают плугом волами «весною однажды и засевают яровым всякого рода хлебом. А потом боронят четыре раза. По снятии ж всей вешней жатвы (т. е. яровых, — Л.М.) засеивают (не пахав поля, — Л.М.) озимыми семенами. Как-то: рожью, пшеницей и ячменем (!). И потом только заборанивают по четыре раза, не (т. е. ни, — Л.М.) сколько уже земли не пахавши»¹⁶⁷. «От сего-то посредства (т. е. способа обработки, — Л.М.) пашни, — восклицает наблюдатель, — родится там лутчей хлеб... — густой, не имевший никакой нечисти, постороннего рода разстении, колосом тучный и составляющий от одного зерна особые кусты, и в умолоте довольно избыточной»¹⁶⁸. «Озимовые в самом лутчем урожае родятца до сам-16¹⁶⁹, просо до сам-125 (невиданный для XVIII в. урожай, — Л.М.), греча до сам-30, овес сам-18, горох сам-35, семя конопляное сам-15, алляное (льняное, — Л.М.) сам-4»¹⁷⁰. Урожайность, как видим, для полей регулярной эксплуатации — выдающаяся. Низок лишь урожай льняного семени, то есть растения явно не подходящего для этой зоны. Ко­нечно, надо помнить, что это урожаи удачного, незасушливого года.

По разумению наблюдателя, секрет агрикультуры здешнего края — не только в изменении севооборота (пар перед посевом яровых, а не озими), но и в способе обработки земли. Пашут плугами (видимо, украинского типа), запрягая по три пары волов. Суть этой пашни в том, что «оборачивают по бороздам землю», отчего ложится она «оставаясь плитами», т. е. цельными пластами. А чаще всего вспашка здесь начинается очень рано: «иногда по обстоятельству тамошнего климата в начале февраля, а иногда в половине и исходе» того же февраля¹⁷¹. Во всяком случае, «познейше марта месяца ни­когда по сие время — замечает наблюдатель, писавший в 1785 г., — ...не начиналось». Ранняя вспашка давала запас влаги: перевернутый толстый пласт земли «содержит под собою некоторого рода влагу, помогающую в возрасте (в развитии, в росте, — Л.М.) всякого рода хлеба при случае бывающих там таких жаров, которые при самом наливе... весьма вредят или совсем заваривают (засушивают, — Л.М.)»¹⁷². После вспашки сразу сеют («ранний сев всякого рода ярового хлеба, кроме арбузов, есть превосходней­ший»). Затем наступает бороньба: «боронят четыре раза, но отнюдь не так, чтоб всю землю раздробить мелко (курсив мой, — Л.М.), но по одной поверхности»¹⁷³, то есть боронят так, чтоб умягчить лишь поверхност­ный слой, не разрушая пласты вспаханной земли, под коими накопилась влага. Видимо, были и особые местные сорта ярового, которым влага наибо­лее нужна лишь «о ту пору, когда он выметывает колос. А до той поры, хо­тя б случились и великия засухи, но оной оживляетца росами, [которыми] время от времяни оденит (т. е. оденет, — Л.М.) под собою землю, и тем удерживает себя наивсегда»¹⁷⁴. Для озимых ранний сев был также предпоч­тительней, но он был реален, если «перепадали дожди». В этом случае начи­нали сев с 23 августа, в противном же случае — он отодвигался до глубо­кой осени вплоть до крайнего срока — в декабре. Однако опытный наблю­датель отмечает, что и поздно посеянная озимь хотя и «не имеет в осени и чрез всю зиму всходы, но при благорастворенной весне настигает ранний (т. е. раннего сева хлеб, — Л.М.)». Правда, поздно посеенный озимый хлеб ху­же раннего выдерживает засуху («при засухах равнятца с оным не может»), но все-таки себя оправдывает («труд земледельца платит»)¹⁷⁵.

Важно отметить, что выдающийся агрикультурный опыт Моздокского района достигался сравнительно меньшими затратами рабочей силы. Речь идет о том, что при вспашке применялся тяжелый плуг, а не соха. Выгода плуга двойная. Во-первых, «потому что к оному потребен рабочий (т. е. па­харь, — Л.М.) один и погонщиков, щитая от 10 лет, — по два». Видимо, и пахарь, и тем более погонщики, — могли быть дети и юноши. А это важно, ибо взрослое мужское население — казаки — были в первую оче­редь заняты службой. Наблюдатель так и заключает, что к сохе нужен хоть и один, но «рабочей совершенных лет»¹⁷⁶. Во-вторых, сохе необходима ло­шадь, а лошади нужны были для казачьей службы и были в цене. Таким образом, как «и лошади там против рогатого скота несходны, так и люди не все развязаны на произведение пашни»¹⁷⁷. Сверх того, плуг дает иной по ка­честву результат («от сох хлеб родится не таков, каков от плугов»).

В XVIII в. в степной зоне осваивались и устойчивые к зною сорта, в частности, пшеница-арнаутка (по-российски ее звали «горновка»), любившая сухую и теплую почву. В округе Таганрога и Мариуполя в придонских сте­пях получали сказочные урожаи пшеницы: «тридцатикратные и даже соро­ковые пшеничные жатвы в сих странах не суть редкость». Правда, речь идет о новине в первые 4–5 лет «на одном поле без унавоживания»¹⁷⁸. При этом обработка земли оставалась минимальной.

Но этого хватало ненадолго, и вскоре поле запускалось на 3–4 года для получения в итоге наиболее чистой «нововзрезанной пашни». Постоян­ный запуск земель в залежь и распашка их создавали «оборот», так сказать, параллельный паровому трехполью, хотя проявлялся он лишь частично, по­скольку и эти земли подвергались периодической «толоке». Однако подоб­ная практика создавала резкие, во-первых, диспропорции в величине озимо­го, ярового и «толочного» полей, во-вторых, приводила, в сущности, к «пестрополью».

Гибкость «пестрополье»

Парадокс заключается в том, что залежная система земледелия и «пестрополье» более чут­ко, чем классическое трехполье, реагировали на запросы рынка. Именно на них наиболее успешно воздействовали стоимост­ные факторы товарного производства. Здесь не было стеснений рамками ярового клина, и удельный вес тех или иных культур во второй половине XVIII в. в значительной мере был обусловлен не только потребностями кре­стьянского хозяйства, но и запросами рынка. Типичным примером в этом случае могут быть данные о площадях под отдельными культурами в двух уездах Курской губернии (80-е годы XVIII в.). Так, в Корочанском уезде рожь (озимая) занимала 12349 дес., пшеница — 63,06 дес., овес — 6571 дес., греча — 6255 дес., горох — 2693 дес., просо — 2659 дес., ячмень — 2578 дес., конопля — 3588 дес. и, наконец, лен — 1076 дес. Даже если всю пшеницу отнести к озимой, что очень маловероятно, то и тогда озимые составят всего 18655 дес., или около 40% всего посева, а яровые составляют 25420 дес., или около 60% посевов. Резко выделяются огромным удельным весом во всем посеве пшеница (14%), греча (14%) и конопля (7%). По другому уезду, Щигровскому, картина несколько иная. Здесь не было таких огромных посевов пшеницы (ок. 3%), но посевы гречи были еще более грандиозными (ок. 31%). Также велики и посевы овса (ок. 26%), а рожь составляла всего около 36% всех посевов¹⁷⁹. Если по Корочанскому уезду площадь ржи взять за единицу (иначе говоря, величину обычного ярового клина при трехполье), то пшеница составит 0,5; греча — 0,5; овес — 0,5; ячмень — 0,2; горох — 0,2; просо — 0,2; конопля — 0,33 и только лен — 0,1¹⁸⁰. Иначе говоря, под яровыми, коноплей и льном было 2,4 единиц собственно ярового клина (за единицу здесь принят клин озимой ржи). Сходные аномалии классического трехполья наблюдаются к концу века и в более северных районах. По ведомости 1797 г. в так назы­ваемой Брянской округе (уезде) Орловской губ. ржаное озимое поле соста­вило 80,6% посевной площади (78480 дес.), а все яровые — 19,4% (18845 дес.)¹⁸¹. В Ливенском у. той же губернии ржаное поле тогда же со­ставило 61% (80460 дес.) посевной площади и т. д.¹⁸²

Такого рода процессы приводили к зарождению и практикованию «обо­ротов», когда постепенно выкристаллизовывались оптимальные предшествен­ники для тех или иных культур. В частности, для этой зоны в целом харак­терно, что ячмень сеют после пшеницы, после ячменя — овес, после овса — гречу и только после гречи — озимую рожь¹⁸³. Напомним, что часто при севе озимой ржи после яровых, особенно гречи, пашню совсем не пахали, сеяли по стерне и только потом запахивали семена, получая при этом «из­рядный урожай» ржи¹⁸⁴.

Борьба с засоленностью

В ряде районов Северного Кавказа, в частности, в Кизлярском у. Астраханской губ., а также в землях Терского и Семейского казачь­их войск, совсем иные причины приводили к кратковременному использова­нию пашни. Главная из них — засоление почв.

В Кизлярском у. тяжелые иловатые и глинистые почвы часто были за­солены или подвержены засолению. Земледелие здесь было орошаемое, а не богарное, как в Моздоке. На поля проведены были длинные каналы, по ко­торым вода шла на поля перед весенней вспашкой. Кроме того, воду пуска­ли после жатвы яровых и «есть ли она (земля, — Л.М.) очень тверда, то еще напояют ее. А когда мяхка и без напоения вспахивают»¹⁸⁵. Обработка полей производится следующим образом. В марте, апреле или мае пашут землю плугами, имея в упряжке по 4 пары волов (из-за «тугости» земли). Вспахав один раз, сразу засевают и боронят по 2–3 раза. Иногда после вспашки боронуют еще перед севом для «смяхчения земли»¹⁸⁶. Озимую пше­ницу сеют (и соответственно точно так же, как с яровыми, обрабатывают пашню) с сентября по ноябрь. Но используется земля не более трех лет («и так продолжают пахать на одном месте не более трех раз»), так как поле заселяется («от напускания воды и от жаров покрывается то место солон­цом и ни к чему не годною травою»)¹⁸⁷. Далее начинается процесс, так сказать, лечения земли. Во-первых, если местоположение так ниско — доз­воляет все затопить водою». Затопленным поле держат до тех пор, пока «трава выросшая пропадет и соль в поверхности земли видна не будет», т. е. растворится. «Тогда, обсуша землю, начинает пахать». К сожалению, мы не знаем, сколько длится эта процедура. Можно лишь предполагать, что вос­становление шло в пределах 1–2 лет. Во-вторых, если «по высоте места воды напустить нельзя», то поле просто забрасывают до тех пор, «пока вся негодная и соленая трава переродится и место сделается способным к паш­не»¹⁸⁸. На это уходит лет десять, в течение которых распахивают и исполь­зуют другие, новые земли. От худой жизни сеяли и на солонцах, но «хлеба там бывают не с излишком», — сурово заключает наблюдатель. На лучших почвах Кизлярского у. в лучшие годы урожай (а сеяли там пшеницу, ячмень и просо) достигал сам-9, сам-10. На худших землях — от сам-5 до сам-1. От засухи же пропадали и семена¹⁸⁹.

В землях терских и семейских казаков поля также использовались не более трех лет и восстанавливали их тоже затоплением водою из каналов ¹⁹⁰. Пахали здесь и плугом с 4–6 волами, и сохами на лошадях. Вспашка была однократной и лишь на новых землях — двукратной. Сеяли большей частью озимую пшеницу и просо. Овса, ячменя и гороха «совсем мало». «Если нет жаров и саранчи», то пшеница и горох давали урожай сам-3, просо — сам-9, сам-10, ячмень — сам-2, а в плохие годы не собирали и семян.

Как видим, разница и в характере обработки земли, и в плодородии, по сравнению с Моздокским районом, огромная. Тем не менее и в Кизляре, и даже в землях терских и семейских казаков русское население упорно зани­малось земледелием, ища выход из сложнейшей ситуации. Важно отметить, что изобретательность терских и семейских казаков была известна и в Центре России. В частности, об их опыте знал известный агроном того времени Ив. Комов, который писал в своем труде «О земледелии» (1788 г.): «А ка­заки семейные низменный в степи лощины, прокопавши из Терека ров, во­дою затопляют. После ров запружают и, как вода от летних жаров высо­хнет в лощине, тогда ее пашут и пшеницу сеют, которая в таких местах ро­дится чрезвычайно»¹⁹¹. Думается, что этот опыт борьбы с засолением весь­ма интересен и для наших современников.

История агрикультуры юга России XVIII в. имеет еще более ориги­нальный опыт орошаемого земледелия. Правда, масштабы его применения сравнительно невелики, специфичны и условия, но с точки зрения выжива­ния населения и истории культуры земледелия он, несомненно, имеет вы­дающийся интерес.

Астраханские «ильменя»

Речь идет о земледелии в пойме Волги возле Астрахани. Здесь разлив по луговой стороне захватывал площадь до 30 км ширины. Вода стояла долго (с начала мая до первого июня) и убывала к 10 июля¹⁹². «Ме­стоположение» же, как говорили в XVIII в., близ города и далее к Каспию «состоит из бугров, лежащих длиною от запада к востоку, между собою па­раллельных»¹⁹³. Между ними были длинные озера, «ильменями» называе­мые. «По ильменям в камышах грунт иловатый, тонкой и вяской». Иначе говоря, переполнены они плодороднейшим речным илом, поскольку «ильме­ни протоками соединялись с Волгой и в разлив заполнялись полой водой, приносившей ил.

Эту-то землю (а в окрестностях Астрахани было отведено дворянам зе­мель, заселенных крестьянами, 7651 десятина)¹⁹⁴ использовали для орошае­мого земледелия. «...Татары, также и частию поселенные вновь дворянами на покупных ...землях крестьяне, находя между бугров способные ильменя, обсушивают земляными валами и пообсушив на оных пашут и сеют просо и по малой части горох, пшеницу, рожь, овес, семя алляное и конопляное, яч­мень, гречу, пшеницу турецкую (которая растет шишками), пшеницу бухар­скую (коя бывает кистями)»¹⁹⁵, а также огородные культуры.

Валы или плотины достигают высотой до метра и выше. С их помощью «запирают находящуюся в ильменях прибылую как от морских ветров, так и заливающуюся чрез берега рек полую воду»¹⁹⁶. В течение лета вода испаря­ется. «Потом, на другое лето уже пашут на волах сохами, а после боронят и разделяют всю вспаханную землю грядами, а между оных каналами, коими для полива сквозь зделанныя валы пропускают по всей пашне... сколько по­требно воду». Сеют два года подряд, а на третье лето вновь устраивается своеобразный «пар», отдых земле: «на те пашни для удабривания земли на­пускают воду, которая тем же летом высыхает»¹⁹⁷.

Таким образом сформировался оригинальный трехпольный севооборот (влияние парового трехполья здесь несомненно!). Вместо парового поля — пашня здесь затапливается водой, несущей плодороднейший ил, высохшая земля отдыхает, а два года идет севооборот орошаемого земледелия. Конеч­но, устройство каналов — операция очень трудоемкая. Однако урожайность в итоге очень неплохая: просо — сам-10, горох — сам-4, греча — сам-4, ячмень — сам-3, рожь — сам-2, овес — сам-3. Обычная яровая пшеница давала ничтожную прибыль, но привозные сорта пшеницы давали изуми­тельный урожай: турецкая пшеница (та, что растет «шишками») — сам-17 (т. е. около 20 центнеров с десятины), а бухарская пшеница давала бук­вально баснословный урожай в сам-150 («пшеницы бухарской во 150 раз»)¹⁹⁸. Причем это точные сведения источника, автор которого в другом месте текста вновь повторяет: «Урожай... пшеницы турецкой в 17 раз, пше­ницы ж бухарской во 150 раз, кунжуту в 15, перцу стручковому в 70 раз»¹⁹⁹. Следовательно, урожай бухарской пшеницы — 192 центнера с де­сятины (с гектара чуть меньше) при ориентире на норму высева в 8 четве­риков на десятину. Конечно, реальнее предположить, что высев был очень редким, скажем, в 4 четверика. Но и при этом условии урожай будет св. 90 центнеров с десятины. Трудно поверить в столь невероятную практику!! Причем сколь разителен контраст между урожайностью обычных полевых культур и специализированным сортом!

Этот опыт невиданной интенсификации и продуктивности в астрахан­ских «ильменях» был возможен лишь на очень небольших площадях. При­возные сорта пшениц занимали очень небольшую площадь среди множества других культур. Да и в целом масштабы этого уникального по агроприемам земледелия были, видимо, невелики.

Топографическое описание Астраханской губ. написано было в 1785 г. человеком, несомненно обладавшим незаурядными познаниями в земледель­ческой практике и проявившим пытливый интерес к опыту и астраханских, и моздокских, и кизлярских земледельцев. Оно заслуживает доверия. Но вот спустя два десятка лет в другом, правда очень кратком, Топографическом описании Астраханской губ. Лохтина, опубликованном в 1806 г., практике земледелия на астраханских «ильменях» уделено очень мало внимания (как и другим вышеуказанным районам), и там о ней сказано буквально следующее: «А татары, высушивая речные заливы, по здешнему ильмени, сеют на оных арбузы, дыни, капусту и разные поваренные растения»²⁰⁰.

Вывод из этой ситуации неоднозначен. Либо автор дал чисто поверхно­стное описание, где исчезли не только полевые культуры, но даже русские крестьяне, занимающиеся здесь земледелием. Либо это итог общих измене­ний в сельском хозяйстве Юга России, произошедших за названные 20 лет. А эти изменения были очень большими. Хлебопашество Юга России (Нижнего Поволжья, Дона, Северного Кавказа и др.) сделало резкий ска­чок, намного увеличив массивы земель под зерновыми культурами. Товар­ный хлеб пошел не только в черноморские порты (прежде всего в Таганрог, Одессу и др.), но и в Среднюю Азию, не говоря об Астрахани. В этих ус­ловиях «ильменное» хлебопашество могло стать невыгодным и ... исчезло. Уже в 80-х годах XVIII в. наблюдатель отмечал отсутствие в Красном Яру земледелия. При этом отмечалось, что «раньше пахали по ильменям (осу­шенным), сеяли овес и пшено. Плугом и сохою и боронили на лошадях и волах по одному и по 2 раза», а ныне ничего нет²⁰¹. Разумеется, это всего лишь предположения и вопрос следует изучить дополнительно.

Ломка трехполья

Возвращаясь к проблемам «модернизации» трехполья, следует отметить и иную возмож­ность вырваться из жестких рамок парового трехполья. Эта возможность предоставлялась в том случае, если ту или иную культуру можно было выключить из севооборота. Народная агропрактика издавна выделила такую культуру. Это была конопля, способная при соответствующих условиях расти на одном и том же поле многие годы подряд. Это свойство конопли особенно было использовано во второй поло­вине XVIII в., когда получила бурное развитие парусно-полотняная про­мышленность. В районах, где были наиболее благоприятные условия для ко­нопли (главным образом, северо-запад Курской, северная полоса Орлов­ской, почти вся Калужская губерния и др.), поля, ближайшие к селениям, а иногда и часть усадебной земли, отводились под конопляники. Регулярные высокие урожаи эта культура давала лишь на обильно удобренных землях. На десятину конопли вносилось в два раза больше, чем можно было внести под рожь, — до 3 тыс. пудов навоза и более²⁰². Ни одна культура (вклю­чая рожь и пшеницу) не выдерживала такой огромной дозы удобрений. Де­сятина удобренного конопляника стоила вчетверо более десятины навозной полевой пашни²⁰³. При всем этом возможности конопли были уникальны.

Наконец, был еще один путь избежать узких рамок трехполья — это полный отказ от него. Однако в XVIII в. это случалось крайне редко, т. е. для этого необходимы были особо неблагоприятные или, наоборот, благопри­ятные условия. И все-таки в указанный период это случалось. На далеком севере, в Архангельской губ., трехпольного севооборота по существу не бы­ло. Правда, железное давление традиции сохраняло его чисто внешнюю сто­рону. Под Архангельском рожь была малоэффективной культурой прежде всего потому, что вегетация ее сильно затягивалась: спела она лишь через 12 месяцев после сева, а часто и через 13 месяцев. Урожай ржи «в лутчем году не более сам-4»²⁰⁴. Зато ячмень поспевал за 2,5–3 месяца, а урожай давал сам-8 и даже сам-10. Он и был основной культурой трехполья: два года подряд сеяли ячмень, а потом год поле было под паром («хлеб обыкновенно более один ячмень. Сеют некоторые крестьяне также и рожь, однако очень мало»)²⁰⁵. Таким образом, три поля здесь чистая формальность. Производ­ство лишь одной культуры требовало удобрений. Наличие обильного количе­ства сенокосов и лугов давало возможность иметь достаточно скота и, сле­довательно, навозного удобрения²⁰⁶. А на Мезени после парения ячмень сеяли подряд не два, а три и даже четыре года²⁰⁷. Таким образом, по суще­ству трехполья здесь и не было.

В селениях, расположенных в непосредственной близости к крупным промышленным центрам, в первую очередь к Москве, наблюдался также от­каз от трехполья, но суть процесса была уже иная. «Поселяне, и особливо живущие по близости Москвы, упражняются в сажании огородных ово­щей... так что во многих селениях почти все поля обращены в огороды»²⁰⁸. Во второй половине XVIII в. сосредоточение городов Боровска и Вереи на производстве лука и чеснока захватило и пригородные селения. Наконец, огородническая профессиональная ориентация Ростова, Петровска и специ­фические условия вокруг озера Неро способствовали появлению в конце XVIII — начале XIX в. поселений, специализирующихся на огородных культурах. Разумеется, таких районов, где отказ от полевого земледелия был бы более или менее значительным, в ту эпоху было очень мало и их роль была ничтожна. Можно указать еще один пример отказа от трехпольного севооборота. Это район вокруг г. Мологи, где сильные разливы Волги и ее притоков привели к ориентации селений лишь на яровые культуры («в неко­торых из сих селений сеют яровую только рожь, а в других — один только яровой хлеб»)²⁰⁹. Наконец, встречались и случаи отклонения от парового трехполья с тенденцией к многополью. Мы имеем в виду применение в не­которых районах чего-то вроде занятого пара — посев в паровом поле ре­пы. Это давало возможность вносить под репу гораздо больше удобрений, чем под озимые хлеба. В Дмитровском у. Московской губ., — писал совре­менник, — «есть отменный и преполезный способ земледелия... в паровое поле сеять репу, под которую кладут навозу более, нежели под рожь... По­том на репищах на другой год яровую пшеницу и ячмень. И на сих местах хлеб родится гораздо лучше»²¹⁰. В Переяславль-Залесской провинции загон­ки под репу пахали в июне, потом две недели парили, потом вносили в поч­ву навоз, пахали второй раз, сеяли репу (семена, смешанные с песком) и боронили²¹¹. В Гжельской, Гмелинской, Гвоздинской и других волостях Бронницкого у. Московской губ. в помещичьих селениях систематически сеяли репу «на полях и задворках», т. е. дальних полях, «а после того на ре­пищах сеют овес и лен»²¹². В Калужской провинции в 60-х гг. XVIII в. «репу сеяли по большей части в полях между хлебом»²¹³. Иначе говоря, это было тоже нечто вроде занятого пара. Регулярно сеяли репу и в Оренбург­ском Заволжье (срок сева очень поздний — около 8 июля)²¹⁴. В Тверской губ. репа была на лядах²¹⁵. И на севере Тамбовщины, в Елатомском у., где основная почва песчаная и глинистая, репа «по большей частию сеется на местах, вычищенных из лесу»²¹⁶. Причем поскольку росчисти в первый год не засевались, то репище также играло здесь роль занятого пара. Например, в Бежецком у. в первый год сеялась репа, на второй — ячмень, на третий — озимая рожь и т. д²¹⁷. Практика занятого пара проникла даже на далекий север. В Архангельском у. широко практиковался сев ржи и редьки на по­лях. Правда, в суровых условиях здешнего климата эти культуры помещали не везде, а лишь около лесов и «на песках, закрытых илом»²¹⁸. В Олонец­кой губ. ввиду дефицита на овощи («огурцы почитаются в сей стране неко­торою редкостью», а редька и бобы родятся «в малом количестве») широко практиковался посев репы: «урожай репы во всей губернии обилен. Из нее приготовляют не только кушанье, но и квас, который служит вместо обык­новенного питья жителям сего края»²¹⁹.

Таковы в общих чертах довольно разнообразные агрикультурные и аг­ротехнические явления, влекущие за собой постепенное разрушение системы парового земледелия с трехпольным севооборотом. Эти процессы были ха­рактернейшим явлением русской земледельческой культуры именно XVIII столетия, особенно его второй половины. В них отразился переломный ха­рактер эпохи, когда различные модификации индивидуального опыта, обре­тая социальную опору в общностях разного масштаба и уровня, выступали в форме так называемых местных особенностей. Однако их социально-эконо­мическая суть как проявлений аграрной культуры была связана не со старым традиционализмом, а с новыми факторами развития товарного производства.

Вместе с тем этот процесс был сложнейшим по разнообразию природы составляющих его компонентов. Здесь новое наслаивается на старое и, на­оборот, старое, традиционное служит новому.

---

<< Назад   Вперёд>>