Во второй половине мая 1940 года, когда разгром французской армии стал очевиден, хаос разложения и паника охватили Францию. Обыватели массами устремились на юг и на запад, подальше от театра военных действий.
Не желая оказаться под немцами, Деникин решил выбраться из Парижа. Местечко Мимизан, на Атлантическом побережье, к северу от Биарритца, было ему знакомо. Там в 1937 году провел он со своей семьей лето. Туда, в Мимизан, Деникины и решили направить свой путь.
В самом конце мая Деникины нагрузили мешками и чемоданами автомобиль и покинули Париж. Шофер со своей дочерью сидел впереди, трое Деникиных со старым котом, неразлучным другом семьи, и с разными мелкими вещами на коленях сидели сзади. Медленно и долго двигались они по запруженным дорогам на юго-запад. Было жарко, пыльно, голодно, хотелось пить. Все гостиницы оказались набиты беженцами, и только где-то в Шаранте, одна дама-француженка, узнав Деникина, пригласила его со спутниками заехать к себе в имение, пообедать и переночевать. Наконец добрались до Мимизан.
Ланды — департамент в юго-западной Франции, между Жирандой и Нижними Пиренеями — упирается западной своей частью в Бискайский залив. По берегу тянутся бесконечные песчаные дюны. Чтобы остановить их движение, с конца 1780 года начали сажать сосны, и теперь значительная часть департамента покрыта сосновым лесом. Там, в убогой обстановке, застряли Деникины на пять лет. В Мимизан провели они всю немецкую оккупацию и расстались с этим местом лишь в июне 1945 года.
Надо сказать, что вначале Деникины устроились с комфортом в хорошем доме, который им одолжили родители одной из подруг дочери. Дом был расположен на дюне, на самом берегу, с чудным видом на океан. Но благополучие длилось недолго. Когда немцы завяли Бордо, Деникин понял, что в первую очередь будут заняты все прибрежные пункты и здания, вплоть до испанской границы. Он не хотел "встречаться" с немцами. Не дожидаясь их прихода, сразу же перебрался из дома в примитивный барак в глуши, поблизости от небольшого озера Lac de Mimizan. На этом озере он проводил много времени, занимаясь рыбной ловлей. Дом на взморье действительно сразу же был реквизирован германской армией, а затем взорван ею при сооружении укреплений Атлантической стены.
Марина Деникина пробыла в Мимизан до декабря 1940 года, затем переехала в Париж и оставалась у родителей своего жениха. Венчалась она в феврале 1941 года в православной церкви в городе Бордо, но на свадьбу Антон Иванович и Ксения Васильевна не попали: единственный в сутки автобус из Мимизан в Бордо проехал мимо них, не остановившись...
Семейная жизнь дочери в ее первом замужестве не сложилась. Уже летом 1943 года она подала прошение о разводе. От этого брака родился у нее в январе 1942 года сын Михаил. С ним она пробыла у родителей месяц в 1942 году, а потом жила с ребенком у своих родителей в Мимизан с середины лета 1943 года до марта или апреля следующего года, когда снова и окончательно вернулась в Париж.
В глуши, оторванной от внешнего мира, Ксения Васильевна решила записывать свои впечатления в дневник. Двадцать восемь тетрадей школьного формата вмещают это мрачное пятилетие.
Тетради Ксении Васильевны не являются дневником в обычном смысле этого слова. В них главным образом комментарии автора по поводу военных и политических событий. Жизнь была слишком однообразна, чтобы записывать изо дня в день то, что происходило дома. Тетради эти приходилось прятать от возможного немецкого обыска и даже зарывать в землю, поэтому в изложении много пропусков и пробелов. К сожалению, некоторые важные эпизоды из личной жизни совершенно не упомянуты, тем не менее дневники Ксении Васильевны представляют исключительный интерес благодаря талантливым наброскам быта, личных впечатлений, разговоров, настроений.
5 августа 1940 годаПоселились мы на окраине местечка, у самого леса, но далеко от моря. Квартира самая примитивная, в длинном бараке для немецких военнопленных прошлой войны; колодезь и уборная за хозяйским курятником, но электричество, слава Богу, есть... Посреди барака живут старики хозяева, а в том конце другие жильцы.
10 сентября 1940 года
Ни парижских газет, ни радио. Жизнь очень сузилась. Наш бедный аппарат раздавили в автомобиле, и немудрено: так было всего напихано в машине. Я всю дорогу сидела скрючившись, колени к подбородку, за спиной тюк с подушками, под ногами чемодан с книгами, на коленях корзина с котом. А без радио в такие времена очень плохо.
За хлебом уже надо стоять в очереди, говорят, скоро карточки будут... Жизнь глухого местечка входит в свою колею и течет тихонько, но с некоторой оглядкой, ибо параллельно начинает налаживаться жизнь завоевателя.
Сентябрь 1940 года
В воскресенье я себя чувствовала немного лучше, и Иваныч (так Ксения Васильевна иногда величала своего мужа) решил меня "вывести в шумный свет". Потихоньку поползла с ним до озера и там села у кафе под соснами пить "оператив", как он говорит. Смотрели, как местные жители играли в какую-то игру, бросали деревянный шар в три стоящие штуки (не знаю, как называются) вдоль одной из стенок дощатого угла. Иваныч говорит, что это нечто вроде наших русских "городков". Играли дяди больше уже на возрасте... и игра их очень увлекала.
27 октября 1940 года
Переехали на новую квартиру, наш старый барак уж совсем не приспособлен для зимы. Тут хоть домик каменный, хоть с отоплением тоже неважно. Зато теперь мы на большой дороге, с утра до вечера видим немцев — пешком, на вело, на мото, на легких автомобилях и на громаднейших грузовиках, да и на лошадях... Получила радио!
29 октября 1940 года
Иваныч в соседней комнате что-то стучит молотком, на мой вопрос отвечает: "Прибиваю на стенку карты бывшей Франции и бывшей Европы".
27 декабря 1940 года
Пятый день стоят лютые морозы. Беда... У нас было еще кило 10 картошки — померзла... Сколько у нас градусов в комнате — не знаю, но думаю — не больше 2 — 3. Я лежу одетая в 4 шерстяных шкурках, под периной, с грелкой, и руки стынут писать... Иваныч ходит как эскимос, все на себя наворотил.
30 марта 1941 года
Вчера мы съели свою последнюю коробочку сардинок, а масло из нее сберегли, чтобы заправить сегодняшнюю чечевицу. К великому возмущению кота Васьки, который всю свою жизнь считал своей кошачьей привилегией вылизывать сардиночные коробки. Бедный наш старичок научился есть серые кисловатые макароны, но при этом всегда смотрит на нас с укором... Хуже всего наше дело со штанами: не успела я вовремя мужу купить. Последние снашиваются, а пиджаков хватит.
2 мая 1941 года
Мировые события развиваются. Судьба забросила нас в глушь. Здесь живем среди маленьких людей — рабочих, крестьян, обывателей. Одиночество вдвоем. Моя болезнь приковывает меня неделями к кровати. Все друзья, знакомые и люди нашего образа мыслей далеко. Вот и решила записывать, что вижу, слышу и думаю. Благодаря TSF знаем о больших событиях мирового масштаба и имеем о них свое суждение; благодаря условиям своего нынешнего существования видим жизнь страны внизу, в самой народной толще и улавливаем настроения и реакции простых людей.
К тому, что сказано в отрывках из дневника, надо добавить следующее: с детства бегло владея немецким языком, Ксения Васильевна оказалась в Мимизан чуть ли не единственным человеком, который без посторонней помощи мог изъясняться с немецкими оккупационными властями. Вскоре молва об этом обежала всю округу, и к жене генерала Деникина приходило множество народу за содействием и помощью. Люди ценили щедрую и бескорыстную отзывчивость, с ними завязывались личные отношения, и сама не зная как, Ксения Васильевна оказалась доверенным человеком местной французской "интеллигенции" — врача, аптекаря, кюре. Эти люди слушали запретные радиопередачи из Лондона.
Они ненавидели немцев и не могли примириться с разгромом Франции. Одни прятали евреев, случайно попавших в это захолустье, другие в своем противлении немцам шли гораздо дальше.
22 июня 1941 года, в день германского вторжения в Россию, немцы в Париже, из "предосторожности", арестовали множество русских эмигрантов, лояльность которых была им неизвестна или сомнительна. Аресты начались с раннего утра, когда про войну еще никто не знал. Решение это касалось как мужчин, так и женщин. Возраст, по-видимому, не играл роли. Во французской же провинции, в частности в департаменте Ландов, русских задерживали в возрасте до 50 лет, аресты (без объявления причин) начались на несколько дней раньше.
15 июня перед домом, где жили Деникины, остановился немецкий военный грузовик с тремя солдатами и унтер-офицером. Унтер-офицер потребовал от Ксении Васильевны ее бумаги, посмотрел год рождения и приказал садиться в грузовик.
Не подозревая о том, что происходит на улице у подъезда его дома, Антон Иванович работал в огороде.
Когда жена ему крикнула, что ее арестовали немцы и увозят в грузовике, генерал сначала не понял, в чем дело. "Да ты с ума сошла, — сказал он, — они, наверное, за мной..." Но это было не так.
В грузовике уже было несколько арестованных, среди них — племянница Ксении Васильевны и муж племянницы, жившие неподалеку от Мимизан. Их сына, мальчика шести лет, соседи доставили к Антону Ивановичу. Старик и мальчуган пробыли вдвоем около двух недель.
Арестованных повезли в главный город департамента и поместили в реквизированном особняке, превращенном немцами в тюрьму. Дом был в саду, вокруг сада чугунная решетка. На допрос арестованных водили в центр города в гестапо; обвинений ни в чем не предъявляли, просто продержали в тюрьме до 1 июля.
Сидя под арестом, Ксения Васильевна прислушивалась к тому, что сообщало радио, находившееся в соседнем караульном помещении, где была германская стража. Свои впечатления она набросала на клочке бумаги, а впоследствии переписала их в свой дневник.
21 июня 1941 годаПо радио говорят только о "слухах" (о нападении Германии на СССР), идущих чаще всего из Швеции. Московское радио совершенно выхолостилось, даже никаких намеков нет. Корректность и абстрактность неестественные. Что думать про это нам? Огорчаться, радоваться, надеяться? Душа двоится. Конечно, вывеска мерзкая СССР, но за вывеской-то наша родина, наша Россия, наша огромная, несуразная, непонятная, но родная и прекрасная Россия.
23 июня 1941 года
Не миновала России чаша сия! Ошиблись два анархиста. А пока что немецкие бомбы рвут на части русских людей, проклятая немецкая механика давит русские тела, и течет русская кровь... Пожалей, Боже, наш народ, пожалей и помоги!
6 июля 1941 года
Обращались с нами прилично и все повторяли, что мы не арестованные, а интернированные. Кормили неплохо, не хуже и не лучше, чем сейчас здесь все кормятся, но сидели мы за решеткой, охраняемые часовыми, без простыней и подушек. Допрашивали 2 раза и очень настойчиво расспрашивали, кто украинец. Так как переводчицей служила я, то в украинцы никто из нашей группы не записался. Самое интересное из этой странички моей жизни — это беседа с часовым... Все были люди старше 40 лет, большинство мастеровые из Баварии, но были и крестьяне из Бранденбурга и Шварцвальда... десяток с половиной людей, которые нас охраняли, по трое, сменяясь раз в сутки, все были народ симпатичный и добродушный и к нам относились не только хорошо, но и с явной симпатией, часто делились с нами своим пайком, угощали фруктами и пивом. Беседовали мы долго и обо всем.
Были настроенные очень воинственно, уверявшие нас, что с советской Россией они покончат в 6 недель и что из Украины, включая Дон, Кубань, Кавказ и бакинскую нефть, будет устроен протекторат на манер чешского, а в Москве будет поставлено "национальное" правительство. После разгрома России будет фюрером предложен мир еще раз, но Англия, наверное, откажется, и тогда этот злостный остров будет взят, но погибнет большинство населения. Что делать, гангрена должна быть уничтожена. И к зиме мир всюду начнет воцаряться. Новый порядок и Германия его устроит так, что впредь не будет возможности никому начать войну... Они все нас уверяли, что Россия первая напала на них, нарушив все свои договоры. Также все дружно высказывали свое презрение к Италии.
Тюремное заключение кончилось так же неожиданно, как и началось.
Волнуясь за Антона Ивановича, за шестилетнего мальчика — сына племянницы, Ксения Васильевна написала по-немецки письме генералу в комендатуру германских войск, расположенных в районе Биарритца. Его имя она узнала от солдат, несших караульную службу. В письме этом она сообщила свою фамилию, сказала, что арестована, вины за собой не знает, что сидит в тюрьме без предъявления ей каких бы то и было обвинений. Письмо, отправленное через немецкого офицера — начальника караула, дошло по назначению и произвело, по-видимому, сильный переполох.
Немецкий генерал сразу же лично явился в тюрьму. К нему вызвали Ксению Васильевну.
"Кем вы приходитесь генералу Деникину? Родственницей?" — был первый вопрос. — "Я его жена". — "Так зачем же не сказали, кто вы?" — "Я думала, что ваши власти знали, кого они арестовывают", — последовал ответ.
Немецкий генерал приказал сразу же освободить жену генерала Деникина, на что она заявила, что, являясь единственной переводчицей для остальной группы заключенных, просит отложить освобождение до того момента, когда найдут ей заместителя. "Я думаю, генерал, — закончила она, — что вы на моем месте не поступили бы иначе".
Через три дня вся группа людей, арестованных с женой генерала Деникина, была освобождена.
Причин для волнения об Антоне Ивановиче у его жены было достаточно. Ему было около семидесяти лет. За первый год немецкой оккупации он потерял в весе 25 килограммов и сильно постарел. Ум был абсолютно свеж и ясен, как прежде, но общее физическое состояние его сдавало. Оберегая хрупкое здоровье жены, которой постоянно недомогалось, он старался, как только мог, помогать по дому; топил печку, пилил и колол дрова, мыл посуду — работал, иначе говоря, как истопник, прислуга и судомойка. А с наступлением весны, кроме того, копал, сажал, полол, растил, поливал овощи в огороде. Мучали его недавно начавшиеся приступы грудной жабы.
Арест жены его ошеломил. Он чувствовал себя беспомощным и морально разбитым. Его угнетала невозможность защищать жену. Он не знал, где она, куда увезена, не знал, случайно ли она арестована.
Стряпать он умел весьма относительно, а тут без денег и без продуктов генерал должен был ухитриться прокормить мальчика и самого себя. Однако вопрос пропитания разрешился просто: каждое утро у дверей своего домика находил Антон Иванович кусок сала или яйца и всегда молоко и хлеб. Чья-то заботливая рука приносила одинокому старику и мальчику пропитание. Кто это был — осталось неизвестным. Можно предполагать, что жители Мимизан между собой решили не дать этим чужим, но полюбившимся им людям умереть с голоду.
Судьбе было угодно отплатить генералу Деникину за его прошлую верность союзникам — куском хлеба, который приносила к его порогу рука неизвестного французского крестьянина, такого же, как и Деникин, непримиримого врага германского империализма.
Арест Ксении Васильевны, ее письмо, а затем разговор с немецким генералом — все это не прошло бесследно; немецкое "начальство" вдруг вспомнило о генерале Деникине.
Политическое управление в оккупированной Франции хорошо, конечно, знало точку зрения Антона Ивановича. Его антигерманские настроения не могли быть секретом для немцев. Недаром некоторые из докладов Деникина, написанных и изданных в виде памфлетов-брошюр: "Брест-Литовск", "Международное положение. Россия и эмиграция", "Мировые события и русский вопрос", попали впоследствии в германский "Указатель запрещенных книг на русском языке". Книги эти по приказу немецких властей "подлежали изъятию из книжных складов, магазинов и библиотек".
Тем не менее немцы решили сделать попытку использовать имя А. И. Деникина в целях германской пропаганды. Как иначе можно объяснить причину визита к нему немецкого генерала?
Местная германская комендатура в Мимизан снеслась с генералом Деникиным: может ли он принять коменданта Биарритца. "Времена были такие, — говорил потом Антон Иванович, — что нужно было согласиться".
На следующий день к домику Деникина подъехал автомобиль. К Антону Ивановичу явились германский комендант Биарритца, один из штабных офицеров и переводчик. Услуги последнего не понадобились, так как Ксения Васильевна, владевшая немецким языком, взяла на себя роль переводчицы. Предлогом для визита было якобы желание "засвидетельствовать свое почтение" известному русскому генералу. А настоящей целью — предложить ему перебраться из убогой обстановки французского захолустья в Германию. Комендант сообщил генералу Деникину, что его личный архив, переданный на хранение в Русский заграничный исторический архив в Праге, перевезен немцами в Берлин. Собрано там также много ценных материалов из разных русских архивов, прежде разбросанных по всей Европе. Там в полном комфорте и довольствии генерал Деникин сможет продолжить свою научную работу историка. Затем, окинув беглым взглядом убогое помещение, в котором ютились Деникины, он добавил: "В Берлине, конечно, вы будете поставлены в другие, более благоприятные условия жизни".
Деникин обратился к жене: "Спроси его: это приказ или предложение?"И когда озадаченный комендант ответил, что это, разумеется, предложение, Деникин коротко отрезал: "Тогда я остаюсь здесь".
Немец понял, что дальнейший разговор бесполезен. Он встал, отдал честь, но перед уходом все же спросил: "Может быть, мы здесь можем быть вам полезны?"На что получил ответ: "Благодарю вас, мне ничего не нужно".
Попытка немцев вовлечь генерала Деникина в свою орбиту не удалась. Но попытки сближения с Деникиным не прекратились на этом. Вновь возник вопрос относительно расхищенного ими русского архива в Чехословакии. Было получено письмо от представителя германского военного архива во Франции. Письмо датировано 28 января 1942 года. Вот его текст в русском переводе с немецкого:
«В бывшем чешском министерстве внутренних дел в Праге был обнаружен принадлежавший Вашему Превосходительству "депозит". Для того, чтобы обеспечить ему более верную сохранность, архив был перевезен в хранилище военных архивов. По приказу господина начальника военных архивов я прошу у Вашего Превосходительства утверждения (согласия) на это перенесение (перевозку) и о сообщении нам условий, которыми Вы обставляете использование этого архива.Затем я был бы весьма благодарен, если бы мог узнать местонахождение еще подобных русских архивов, так как господин начальник военных архивов придает особое значение захвату и сохранению этих редких исторических источников».
Генерал Деникин ответил на это письмо по-русски 3 февраля 1942 года:
«Господину уполномоченному начальника военного архива.Господин майор!
По поводу письма Вашего от 28 января сообщаю:
В 1935 году я сдал свои архивы на хранение в Русский заграничный исторический архив, находившийся тогда в ведении министерства иностранных дел Чехословакии. Министерство обязалось выполнить следующие условия. Мои архивы подлежат передаче в Россию после свержения коммунистической власти и утверждения там режима, обеспечивающего правовой порядок, свободу личности и общественной самодеятельности. Время передачи архивов российскому правительству определяется мною. В пользование этими архивами никто не может быть допущен без моего разрешения. За мною сохраняется право пользования этими архивами для моих научных работ. Архивы мои не могут быть отчуждены и переданы на временное хранение какому-либо иному учреждению».
После разгрома Германии архив оказался на территории, занятой советскими войсками, и с "согласия" правительства Бенеша был передан Советскому Союзу.
Судя по газетным сообщениям, приезжавшая в Соединенные Штаты в мае 1966 года группа советских архивистов подтвердила, что бывший пражский архив находится теперь в Центральном архиве в Москве.
Общение с немцами не ограничивалось визитом и обменом письмами. Начиная с ноября 1941 года обоим Деникиным пришлось время от времени лично являться в мэрию. "Допрос" в общем сводился к установлению факта, что они не переменили местожительство. Но был и более щекотливый вопрос принудительной регистрации, за невыполнение которой грозили суровыми карами.
Немцы образовали различные комитеты для каждой народности, населяющей территорию России. В целях полицейского контроля все русские эмигранты должны были регистрироваться в одном из этих комитетов в зависимости от своего происхождения. В Париже создано было три комитета: русский, украинский и кавказский. В Германии, кроме того, образованы были Северо-Кавказский национальный комитет, Туркменское, Крымско-Татарское и ряд других управлений, среди которых красовалось управление неведомой дотоле страны — Казакии.
Во французской провинции регистрация происходила в местной мэрии или в немецкой комендатуре, которая затем переправляла бумаги в Париж для распределения по соответствующим комитетам.
Во главе парижского русского комитета — Управления по делам русской эмиграции — поставлен был немцами некий Юрий Жеребков, донской казак, долго живший в Германии, ставший членом нацистской партии. Регистрация русских была в его ведении.
Деникин наотрез отказался "регистрироваться". Как ни странно, немцы решили этот факт игнорировать и оставили упрямого старика в покое. Чем руководствовались они — осталось неизвестным. Знали, что слишком тверд человек, чтобы поддаться принуждению, или престиж его имени был так еще велик, что немцы решили избежать репрессий. Вернее всего, что в момент, когда они стремились придать своей захватнической войне против России характер "крестового похода против коммунизма" — засадить в тюрьму самого видного из всех русских противников большевизма было бы изрядной политической гафой, очевидной всем нацистам.
«Что касается меня лично, — писал впоследствии Деникин, — то, оставаясь непримиримым в отношении большевизма и не признавая советскую власть, я считал себя всегда, считаю и ныне гражданином Российской империи, которая, как известно, включает в свои пределы и великорусские, и белорусские, малороссийские, или украинские, области, и Кавказ и прочее, и прочее, поэтому я и моя семья от регистрации отказались. Тем не менее своим друзьям и соратникам я дал категорический совет — против рожна не переть и исполнять эту формальность».
Антон Иванович тяжело переживал русские поражения в начале войны, а затем с гордостью и радостью следил за успехами.
«Как бы то ни было, — писал Деникин, — никакие ухищрения не могли умалить значение того факта, что Красная армия дерется с некоторых пор искусно, а русский солдат самоотверженно. Одним численным превосходством объяснить успехи Красной армии было нельзя. В наших глазах это явление имело объяснение простое и естественное.Испокон века русский человек был смышлен, талантлив и нутром любил свою родину. Испокон века русский солдат был безмерно вынослив и самоотверженно храбр. Эти свойства человеческие и воинские не смогли заглушить в нем 25 советских лет подавления мысли и совести, колхозного рабства, стахановского изнурения и подмены национального самосознания интернациональной догмой. И, когда стало очевидным для всех, что идет нашествие и завоевание, а не освобождение, что предвидится только замена одного ярма другим — народ, отложив расчеты с коммунизмом до более подходящего времени, поднялся за русскую землю так, как поднимались его предки во времена нашествий шведского, польского и наполеоновского...
Под знаком интернационала прошла бесславная финляндская кампания и разгром немцами Красной армии на путях к Москве; под лозунгом защиты Родины произошел разгром германских армий!"
«Враг изгнан из пределов отечества, — писал Деникин в своем "послании" к добровольцам, ветеранам белого движения, 15 ноября 1944 года. — Мы — и в этой неизбежности трагизм нашего положения — не участники, а лишь свидетели событий, потрясших нашу родину за последние годы. Мы могли лишь следить с глубокой скорбью за страданиями нашего народа, с гордостью — за величием его подвига.
Мы испытали боль в дни поражения армии, хотя она зовется "красной", а не российской, и радость — в дни ее побед. И теперь, когда мировая война еще не окончена, мы всей душой желаем ее победного завершения, которое обеспечит страну нашу от наглых посягательств извне».
Но, гордясь достижениями и подвигами своего народа, Деникин оставался непримиримым к советской власти.
В частном письме к своему знакомому А. И. Деникин писал:
«Я лично приветствую народный подъем в деле защиты России, радуюсь победам ее над немцами, желаю окончательного их разгрома, но не перестану осуждать — доньдеже есьм — большевистскую систему удушения русского народа».
Не скрывая того, что было в прошлом, что немцам так или иначе могло быть известно, и указывая на отсутствие у мужа доходов, Ксения Васильевна, по понятным причинам, предпочитала не посвящать немцев в то, что действительно могло их заинтересовать.
«В своем подневольном уединении во время немецкой оккупации, — писал впоследствии Антон Иванович, — мы с женой переводили на русский язык и распространяли среди русской эмиграции особенно откровенные излияния видных немецких деятелей в их прессе и радио».
Они действительно подобрали "махровый" материал, основанный на официальных заявлениях и речах Гитлера, Геббельса, Розенберга и других вождей нацизма, где откровенно высказывалось не только полное презрение ко всему русскому, но и решение использовать русские территории в чисто германских целях.
Освещая подлинные цели нацистов — усилия Деникина были направлены как против врага внешнего — немцев, так и против коллаборантов русского происхождения, именно тех, кого Деникин презирал и считал изменниками и кто, несмотря на очевидность, — продолжал проповедовать "крестовый поход".
Интересно отметить, что в то жуткое время, когда повсюду процветали доносы, обошлось без предателей и что материал, составленный Деникиным и его женой, не попал в руки гестапо.
А работал Деникин, кроме всего прочего, еще над сбором материалов о германских зверствах, о бесчеловечном отношении немцев к русским военнопленным, о ходе войны, о России, о зарубежье. Начал он также работать над своей незаконченной автобиографией, которую думал озаглавить "Моя жизнь" и которая после его смерти появилась в печати под заголовком "Путь русского офицера". Жена генерала, когда было возможно, вела записи в своем дневнике.
На случай немецкого обыска весь компрометирующий материал — бумаги генерала, дневники его жены — прятался не в доме, а зарывался в соседнем сарае, где многие из бумаг пожелтели от сырости, а некоторые и совсем погибли.
Несмотря на оторванность от общей жизни, сведения о немецких зверствах над евреями стали рано доходить до Деникиных. Эти сведения их глубоко возмущали. Вот отрывки из дневника Ксении Васильевны Деникиной, чьи взгляды всецело отражали точку зрения мужа. Приведенные ниже выдержки из дневника помогут окончательно рассеять существовавшее в некоторых кругах мнение о том, что генерал Деникин был якобы антисемитом.
4 июня 1942 года"Восьмой приказ против евреев... разве это борьба, разве это подобает великой нации такое показное и мелочное издевательство!
"Вот приказ немецкого начальства, — и Ксения Васильевна цитирует: "хорошо теперь известные распоряжения касательно евреев (ношение на груди желтой шестиконечной звезды с надписью" и т. д.), глубоко оскорбительные достоинству всякого человека".
<< Назад
Вперёд>>
