К началу тридцатых годов книги генерала Деникина были распроданы, второго их издания не предвиделось, доход от авторского гонорара прекратился, и семейство Антона Ивановича снова попало в полосу безденежья. Генерал не имел практической жилки. В вопросах личного материального благополучия он был по-детски беспомощен. Мысль, что семья может очутиться в нищете, угнетала его. Единственным утешением (о котором, впрочем, он говорил только жене) было сознание, что не в пример многим другим он не скопил себе состояния, когда был у власти. Пришел он к ней с пустым карманом и таким же бедняком расстался с ней.
Антон Иванович решил время от времени читать публичные лекции на тему о международном положении. Эти лекции потом издавались в виде маленьких книжек-памфлетов, которые ходко распродавались и служили денежным подспорьем. Антон Иванович преследовал не только материальные цели. Ему было чем поделиться со своими соотечественниками и что им сказать. Он затрагивал принципиальные вопросы, к которым относился чрезвычайно серьезно. Осуждал споры и разногласия в разных русских организациях, осуждал появившееся самодовольное убеждение, что именно они есть "соль земли", что только им предстоит строить Россию. На это генерал с горечью говорил, что подобные мысли — наивный вздор. Прежде всего политическим кружкам эмиграции следует очиститься от грязи, успевшей на них налипнуть, а потом дать себе отчет в том, что является их подлинной задачей и миссией.
«Мы вернемся в Россию не для того, чтобы командовать и управлять, — говорил он, — а чтобы служить России».
Двадцать семь лет своего пребывания за границей Антон Иванович жил верой, что обстоятельства в России изменятся, что ему все же удастся вернуться на родину. И хотя бы в скромной, незначительной роли снова послужить ей. Он сравнивал русскую эмиграцию, рассеянную по всем странам мира, с еврейской диаспорой: "И в еврействе существует рознь и самоедство, редко только выносимое на страницы общей печати... Но в одном там нет розни, в одном царит нерушимое, абсолютное единение — в деле защиты своей расы". И тут он печально констатировал факт, что "подобной концентрации сил в главном, в основном — в вопросе о защите российской нации — нет у нас".
Годы, предшествовавшие второй мировой войне, Деникин посвятил попытке создать такую "концентрацию сил" для защиты русских национальных интересов. Он предостерегал эмиграцию от увлечения немецким национал-социализмом, как средством борьбы с коммунизмом. Оставаясь непримиримым к советской власти, Деникин боролся против существовавшего в некоторых кругах эмиграции "пораженчества", допускавшего всякое чужеземное нашествие, лишь бы свергнуть большевиков.
Лекции А. И. Деникина превратились в ежегодную традицию. Его публичные выступления устраивались в переполненном до отказа парижском зале Шопена на рю Дарю и сопровождались длинными и подробными отчетами в эмигрантской печати. Чтобы дать представление о впечатлении, которое они производили на слушателей, достаточно процитировать выдержку из парижской газеты "Последние новости" о первом докладе генерала в марте 1932 года:
«С 8 часов вечера перед входом в зал Шопена на улице Дарю толпилась публика, стремясь попасть на доклад генерала А. И. Деникина "Русский вопрос на Дальнем Востоке". Публичное выступление бывшего Главнокомандующего Добровольческой армией, в течение 12 лет уклонявшегося от всякого участия в политической жизни эмиграции, явилось по содержанию своему подлинным событием, для многих неожиданным и знаменательным».
Среди лиц, пришедших на эту лекцию и перечисленных газетой, были наиболее известные и выдающиеся имена русской эмиграции, весь ее широкий политическиий спектр — от крайне правых до социалистов-революционеров и меньшевиков включительно. Но подавляющим большинством были участники белого движения.
Большинство зала встает и устраивает докладчику овацию... С первых же слов речь его приковывает общее внимание. Бывший Главнокомандующий призывает своих соратников "не вмешиваться в чужие распри". Ген. Деникин не только не разделяет надежд некоторых эмигрантских кругов на "японскую помощь", но открыто считает ее "вредной интересам России"... Генерал А. И. Деникин энергично, при неоднократном шумном одобрении аудитории восстает против лжепатриотов: "Участие наше на стороне захватчиков российской территории недопустимо!"... Слова генерала Деникина ошеломили неожиданностью часть аудитории (ту часть ее, которая мечтала о новой "интервенции"). Но когда ген. Деникин сошел с эстрады, весь зал встал, провожая его долгими аплодисментами..."
Убедившись на собственном опыте, что "рыцарское отношение" отсутствует в области международной политики, Деникин предостерегал своих слушателей от излишней доверчивости к "новым союзникам", от повторения ошибки, которой когда-то страдало его собственное правление.
По мере того как опасность для России со стороны Японии меркла по сравнению с воинствующей угрозой Германии, Деникин твердо и определенно ополчился в своих докладах против немецкого национал-социализма и его вождя Гитлера.
Наиболее ярким его выступлением на эту тему был доклад "Мировые события и русский вопрос", сделанный в декабре 1938 года. Он ясно формулировал точку зрения А. И. Деникина на роль русской эмиграции в случае войны между Германией и Советским Союзом:
«Наш долг кроме противобольшевистской борьбы и пропаганды проповедовать идею национальной России и защищать интересы России вообще. Всегда и везде, во всех странах рассеяния, где существуют свобода слова и благоприятные политические условия — явно, где их нет — прикровенно. В крайнем случае молчать, но не славословить. Не наниматься и не продаваться.Мне хотелось бы сказать — не продавшимся, с ними говорить не о чем, — а тем, которые в добросовестном заблуждении собираются в поход на Украину вместе с Гитлером: если Гитлер решил идти, то он, вероятно, обойдется и без вашей помощи. Зачем же давать моральное прикрытие предприятию, если, по вашему мнению, не захватному, то, во всяком случае, чрезвычайно подозрительному. В сделках с совестью в таких вопросах двигателями служат большей частью властолюбие и корыстолюбие, иногда, впрочем, отчаяние. Отчаяние — о судьбах России. При этом для оправдания своей противонациональной работы и связей чаще всего выдвигается объяснение; это только для раскачки, а потом можно будет повернуть штыки... Такого рода заявления сделали открыто два органа, претендующие на водительство русской эмиграции... Простите меня, но это уже слишком наивно. Наивно, войдя в деловые сношения с партнером, предупреждать что вы его обманете, и наивно рассчитывать на его безусловное доверие. Не повернете вы ваших штыков, ибо, использовав вас в качестве агитаторов, переводчиков, тюремщиков, быть может, даже в качестве боевой силы — заключенной в клещи своих пулеметов, — этот партнер в свое время обезвредит вас, обезоружит, если не сгноит в концентрационных лагерях. И прольете вы не "чекистскую", а просто русскую кровь — свою и своих напрасно, не для освобождения России, а для вящего ее Закабаления».
В том же докладе в декабре 1938 года Деникин, считавший войну с Германией неизбежной, дал разбор нескольких ситуаций, где эмиграция могла принять участие в "час войны" в "русском деле".
В главном прогнозе своем он ошибся. Ему казалось невозможным, чтобы русский народ, вооруженный во время войны, не восстал бы против коммунистической власти, поработившей его. В таком случае, считал он, место эмиграции там, в рядах армии и народа, сбросивших советскую власть, чтобы стать на защиту родины.
Считал он также, что Красная армия под ударами внешнего врага разложится и в стране наступит хаос, с повторением во втором издании, под другими именами, но в той же сущности происходившего в России в 1918 году. И в этом новом калейдоскопе гражданской смуты, так же, как и тогда, предполагал он, выделится вооруженное национальное движение, в котором сольются лучшие элементы армии и народа. И если стимулом этого движения будет "свержение советской власти и защита родины", то место эмиграции в его рядах.
Но если бы этого не случилось?
«Что делать, — ставил он вопрос, — если в случае войны народ русский и армия отложат расчеты с внутренним захватчиком и встанут единодушно против внешнего (врага)?"
На этот вопрос Деникин дал следующий ответ:
«Я не могу поверить, чтобы вооруженный русский народ не восстал против своих поработителей. Но, если бы подобное случилось, мы, не меняя отнюдь своего отношения к советской власти, в этом случае, только в этом единственном, были бы бессильны вести прямую борьбу против нее. Для нас невозможно было бы морально, ни при каких обстоятельствах, прямое участие в действиях той армии, которая ныне именуется "Красной", доколе она не сбросит с себя власть коммунистов. Но и тогда наша активность, тем или другим путем, должна будет направлена не в пользу, а против внешних захватчиков».
Эта возможность, которую в 1938 году Деникин отвергал, стала реальностью через несколько лет. Не меняя своего отношения к советской власти, Деникин направил свою активность против внешнего врага, против немцев. Об этом рассказ будет дальше. Кроме того, во время войны он переместил звенья своего "двуединого" лозунга — "свержение советской власти и защита России" на "защита России и свержение большевиков".
Таким образом, эмигрантская программа генерала Деникина фактически оставалась формулой белого движения. Но призыв его к "свержению советской власти и защите России" многим казался странным противоречием. Критики Деникина указывали на то, что нельзя защищать Россию, подрывая ее силы свержением власти, так же как и нельзя свергнуть советскую власть без участия внешней силы. Словом, "или большевистская петля, или чужеземное иго". На этот упрек Антон Иванович отвечал: "Я не приемлю ни петли, ни ига!"
Деникин очень щепетильно относился к историческим документам, находившимся в его распоряжении. Он никогда не рассматривал их как свою личную собственность. Считал, что они должны со временем перейти в исторический архив российского государства, но только после его освобождения от большевиков. Беспокоясь за сохранность архива, он хотел передать его на временное хранение в какое-нибудь солидное иностранное государственное учреждение, которое на основании письменного договора гарантировало бы генералу право пользоваться им для исторических работ и в то же время строго ограничивало бы доступ к документам посторонним лицам без особого на то разрешения самого генерала Деникина. В августе 1935 года Антон Иванович подписал соглашение по этому вопросу с "Русским заграничным историческим архивом при Министерстве иностранных дел Чехословацкой республики" и передал ему на хранение следующие документы: имеющийся у него (не полный) архив по делам Особого совещания, то есть деникинското правительства на Юге России, материалы личного архива генерала Деникина по истории русской революции и гражданской войны (включающие 831 документ; кроме того, там были лубки и фотографии), архив (обширный, но тоже не полный) генерал-квартирмейстерской части Вооруженных Сил Юга России.
В то время когда Антон Иванович вел переговоры с чехами и фактически уже принял решение передать им хранившиеся у него бумаги, генерал Н. Н. Головин (военный историк) старался заполучить деникинский архив для Гуверовской библиотеки при Стэнфордском университете в Калифорнии. Головин был тогда агентом этой библиотеки. Он собирал для нее в Европе и переправлял в Америку русские документы, связанные с периодом гражданской войны. По-видимому, Н. Н. Головин усвоил американское искусство "продавать" свой товар, так как именно в таком духе были составлены его письма к генералу Деникину. Не упустил он и случая очернить товар конкурентов. В данном случае товаром конкурентов был Пражский архив, и, чтобы настроить против него Антона Ивановича, Головин писал: "нет никакой гарантии против того, что чехи не передадут документы... большевикам. Чехи не постеснялись выдачи большевикам адмирала Колчака — с архивами стесняться будут меньше".
В то время "гарантия", составленная опытными юристами, казалась абсолютно надежной. Но она имела силу до тех пор, пока Чехословакия сохраняла самостоятельность. Как только эта самостоятельность исчезла, русский архив, находившийся в Праге, поставлен был под знак вопроса... Таким образом, аргумент Н. Н. Головина задним числом оказался пророческим.
В тридцатых годах Антон Иванович несколько раз ездил в лекционное турне по Югославии и Чехословакии, где кроме находившихся там русских эмигрантов его с почетом и уважением принимали и слушали представители местной администрации и интеллигенции. Ездил он и в Англию. Но, пожалуй, самой памятной для него поездкой было путешествие в 1937 году в Бухарест по приглашению румынского короля. Генерал был кавалером румынского боевого ордена Св. Михаила, полученного им за доблесть и боевые отличия, когда он командовал в конце 1916 и в начале 1917 года 8-м армейским корпусом, посланным на выручку румынам после объявления войны Германии. В день орденского праздника все кавалеры ордена Св. Михаила должны были по традиции облачаться в особые белые накидки. Не желая вводить кавалеров в лишние расходы, придворное ведомство Румынии снабдило их белыми пелеринами бесплатно, в виде подарка. Бывшему Главнокомандующему оказали большое внимание и король и румынское общество. Румынская печать отметила потом, что 7 ноября, в день, когда советский посол в Бухаресте праздновал двадцатилетие советской власти, король чествовал в своем дворце генерала Деникина.
Небольшая подробность. Белая пелерина, выданная генералу Деникину в Румынии, была переделана в феврале 1941 года в подвенечное платье для его дочери Марины.
Летние каникулы семейство Деникиных проводило в разных местах Франции. Свои впечатления от первого пребывания в Allemont Антон Иванович описал в письме к Н. И. Астрову:
«Полное одиночество, летом, впрочем, собираются к нам гости. Хороший дом, деревенская глушь, приветливый народ. Жизнь дешевле, чем в Париже, раза в полтора. Это обстоятельство позволяет вздохнуть несколько свободнее. Высота — метров, кругом горы и снежные вершины, благорастворение воздухов и изобилие "подножного корма" — разнообразного, в зависимости от пояса и сезона... Сейчас на нашей высоте появляются первые дары — сморчки, приятные по вкусу и по воспоминаниям о прошлом и о северной русской природе. Вам должно быть понятно, что в нашей обстановке даже простейший русский укроп перестал быть только зеленью, а стал одним из целебных средств против ностальгии...Первый раз в жизни пришлось провести Светлый праздник в одиночестве, без заутрени, без мистики пасхальных служб, обычаев и песнопений... Одна лишь Марина, назвав гостей — деревенских девочек, беззаботно веселилась».
Ностальгия, о которой писал Антон Иванович, преследовала повсюду, где бы он ни находился. Слишком он был русским человеком, без малейшей примеси космополитизма, и работа являлась единственным средством, отвлекавшим его от тягостных мыслей. Он много читал, многое передумал.
Гражданская война в Испании вызывала в нем живейший интерес, и вполне естественно, что симпатии его были на стороне генерала Франко. Он от души желал ему победы, но категорически был против участия бывших русских добровольцев в чужой гражданской войне. Многие из них обращались к нему за советом, и, отвечая им, Антон Иванович каждый раз подчеркивал свое отрицательное отношение к подобным проектам.
Несмотря на прошлые свои столкновения с представителями французского командования, генерал Деникин полюбил Францию с ее памятниками старины, живописно-разнообразной природой. Он полюбил тех простых жителей ее, с которыми ему постоянно приходилось встречаться в повседневной жизни. Но политика французского правительства, как и всякая политика, чуждая его кодексу солдатской чести, приводила Деникина в уныние. Он не мог мириться с мыслью, что жертвы, принесенные Россией во время первой мировой войны, позабыты, что из-за желания наладить отношения с Советским Союзом прошлая "национальная" Россия вычеркнута из памяти.
В мае 1937 года комитет (состоявший из видных русских эмигрантов) по сооружению памятника русским солдатам, павшим во Франции во время войны 1914 — 1918 годов (и посланных туда по настоянию французского правительства), просил Деникина быть почетным гостем и произнести речь при открытии памятника на кладбище. В речи он не скрывал своих чувств: "Сегодня открытием храма-памятника мы почтили тех русских воинов, что пали с честью на французском фронте. Они, эти павшие, — символ огромных жертв, принесенных Россией и старой русской армией во имя общего некогда дела. Бывшие наши союзники не должны забывать, что к 1917 году русская армия удерживала напор 187 вражеских дивизий, т. е. половину всех сил противников, действовавших на европейских и азиатских фронтах... Что даже в 1918 году, когда не стало русской армии, русский легион дрался здесь на французской земле до конца, похоронив на полях Шампани немало своих храбрецов... Не мы заключили Брест-Литовский мир... Это сделали другие... Мы не сомневаемся, что французская армия это понимает, но, когда в силу современных политических обстоятельств, эту быль стараются забыть или извратить, мы не можем не испытывать чувства горечи. Горечи за национальную Россию, горечи за уцелевших и выброшенных смутой на чужбину, горечи за павших в боях.
Спит мировая совесть. Пожелаем живым — увидеть ее пробуждение".
Об этом кладбище, позабытом бывшими союзниками, в мае 1960 года вспомнили приехавшие в Париж Никита Хрущев и Маршал Советского Союза (он же министр обороны) Родион Малиновский. Еще юношей Малиновский сам сражался в русском экспедиционном корпусе, посланном во Францию во время первой мировой войны. Вместе с Хрущевым он посетил кладбище и почтил память русских воинов, с честью павших далеко от родины.
После двенадцати лет молчания и почти отшельнической жизни А. И. Деникин, начиная с 1932 года, решил вмешаться в дела русской эмиграции. Причиной тому была угроза целостности России, надвигавшаяся на нее и с востока, и с запада. Гитлер не скрывал своих территориальных вожделений. Как и прежде, Деникин стоял вне политических группировок. Его призыв к единению эмигрантов не мог, конечно, увенчаться успехом. Но голос Деникина, настаивавшего на том, что национальные интересы России находятся в смертельной опасности, был все же многими услышан.
Касаясь этого вопроса, С. П. Мельгунов писал:
«Если допустить, что личные свойства Антона Ивановича делали его положение подчас трагическим в годы гражданской войны, то эти свойства перевоплощались в величайшее благо для русской общественности в дни нашего тяжелого эмигрантского бытия, когда от всех нас требовалось большое напряжение воли, дабы не пал дух.Непоколебимая твердость и моральный авторитет бывшего вождя добровольцев служили как бы залогом нашей непримиримости к насилию, воцарившемуся на родине". К тому, что сказал Мельгунов, можно добавить: и непримиримости к внешним врагам России.
Начало второй мировой войны не было неожиданностью для Деникина, но он никак не ожидал, что предшествовать ей будет соглашение между Гитлером и Сталиным. "Кто первым нарушит договор?
Кто кому воткнет в спину нож?" — это было первой мыслью Антона Ивановича.
Другой неожиданностью явилось молниеносное крушение французского фронта в мае 1940 года. Но тут он понял, что, временно развязав себе руки на западе, Германия устремится на восток, уверовав, что быстро разобьет Красную армию, обезглавленную сталинской чисткой. К ней немцы приложили руку, сфабриковав документы, компрометировавшие советский командный состав.
<< Назад
Вперёд>>
